- Да, - подтвердил он.
      Елена Евгеньевна смотрела завороженно. Она уже не видела Павла, не слышала его слов, как перед этим не слыхала и половины из говорившегося Андреем Львовичем.
      В ней вновь, но несравненно сильнее, возник и заявил о себе тот, другой. Парализовал ее волю, оттеснил, отключил от принятия решений.
      Первый ручеек энергии, путь к свободе, возвращению, потянулся от тучи вниз и, незримый, стал на ощупь тыкаться, отыскивая свою так долго ожидаемую цель.
      Три других ручейка готовы были излиться к нуждающимся в них. Туча была так далека от людских драм.
      - Да ты не огорчайся, Братка, - позвал от костра Павел, - вспомни, я обещал тебе, что костлявую мы обдурим, и при тебе Леночка останется. Мне - что поделать - ближе то, что Андрей предлагает. Полная, мне амнистия за то, что с ним пошел и вас поведу, да и против твоей НЕЕ, даже если на самом деле существует ОНА, защиту обещает. Пора мне из нелегалов-то, как думаешь? Ты-то мне про свои "Девять-один-один Всех Миров" заправил, так?
      - Так, - пошевелил Михаил склеившимися губами.
      - Я иногда бываю серьезным, Братка, ты знаешь. Живая собака лучше мертвого льва, как ни крути.
      Андрей Львович оказался рядом. Внимательно вгляделся в Лену, поводил пальцем ей перед глазами. Реакции не последовало, тогда он слегка коснулся ее щеки. Она вяло отстранилась.
      - Чего вы добились, Михаил? Куда вы их привели, к чему? Пока никто не слышит, - спросил он тихо, - что это за место? Или не знаете сами? Мне почему-то кажется, что знаете. - Он поднял корявый сучок, сверкающий, как новогодняя игрушка. - Что-то вроде Святого Эльма?
      - Мне жаль разочаровывать вас, Андрей. - Голову все сильней сжимал обруч. Ладонь Лены превратилась в кусок жгучего сухого льда. - У вас ничего не получится. Ваша речь прозвучала бодро, хоть и не совсем правдиво, но существуют вещи, которые вам недоступны, и с этим действительно надо смириться. Есть и совсем запретные вещи. Как правило, вы, люди, понимаете их слишком поздно. Архимед и солдат. Ньютон и его безумие. Эйнштейн и теория единого поля... правда, он успел уничтожить свои работы, потому и протянул еще, получил отсрочку. Клонирование человека и пятеро из той лаборатории в Литве. Моя эрудиция весьма поверхностна, я привожу самые расхожие примеры, вы знаете гораздо больше и наверняка придумали каждому подходящее объяснение.
      Но в нашем случае вы столкнулись с совершенно иным. Убеждены вы в чем-то или нет, это абсолютно все равно. Будет так, как будет, и вы можете только надеяться... и я вместе с вами. Но не обманывайте себя. А впрочем, и это все равно.
      Он устал, ему пришлось передохнуть. Мучила жажда, но уже не осталось никого, кто подал бы ему глоток воды.
      - Мертвый лев лучше живой собаки, Андрей. Собака всегда будет завидовать льву, потому что она только собака, а он - лев, пусть и мертвый.
      Цербер закрыл глаза и поэтому больше ничего не видел. Лишь бормотание одного из них, окончательно впавшего в прострацию:
      - ...Зло, зло, сколько зла. Ему будто нарочно помогают плодиться, множиться. Со всех сторон. Зло стало игрушкой, аттракционом, оно всюду, везде. Все как сорвались с цепи. Количество добра и зла на самом деле можно изменить, обращаясь к тому или другому. Неужели зло стало так притягательно?
      Говорят, мы живем много жизней, и тот, кто в прежней чем-то провинился, попадает к нам, сюда, чтобы в мучениях нашего бытия искупить. Если отпускают значит, искупили? И в чем был грех?
      Мне даже не пришлось настраиваться, как это бывало всегда. Три огромные колючие искры слетели - и те три дома загорелись. Я никогда не видел таких искр. И сразу - тот странный сон. Меня укутывали, укутывали холодными покрывалами, и это мне было очень, чрезвычайно приятно. Никаких иных ощущений, понятий, кроме, пожалуй, одного: полная убежденность, что там вообще никогда не бывает огня...
      А потом Мир содрогнулся.
      Ручейки нашли свои цели, свились в единый поток, обрушились водопадом. Слышимое ухом и видимое взглядом - суть внешнее, только вершина айсберга, но и этого было довольно.
      Раздвинулось безмятежное доселе небо, раскололся застывший воздух.
      Глава 50
      Чувство солнца под веками было до такой степени прекрасно и чисто, что он специально наслаждался им несколько минут. Медленно, не вдруг вспоминал он, как это бывает - просыпаться просто от солнца, бьющего в закрытые глаза.
      Затылок, спину, ягодицы кололо, он спал на земле. Втянул ноздрями воздух, терпкий аромат соснового бора. Поднес к глазам взъерошенную прошлогоднюю шишку. Темно-коричневые загнувшиеся чешуйки похожи на ту стальную заусеницу, через которую он смотрит на... целится в... Где это было? Прочь! Прочь тебя! Шишка полетела в сторону.
      Ранний день приветствовал его. Все удивляло, все было свежим и новым. Шум крон мачтовых сосен, синий клочок неба меж ними. Невидимые пичуги щебечут свое. Мотылек на тонком неверном цветке, бархатный ковер хвои с россыпью шишек. По раскрытой ладони спешит сердитый муравей.
      Он прислонился затылком к корням могучей сосны, волосы слегка слиплись смолой. К ноге и боку прикручена доска, на другом бедре давит повязка повыше, в паху, но голова свободна, и боли он не ощущал. Боль осталась в колене, но притупилась.
      Он лежал один. Нигде - перевалился, чтобы осмотреть кругом - никого, никаких следов костра, вообще никаких следов.
      Некоторое время он размышлял над тем, что бы это могло значить, но радость, переполнявшая его, вытеснила эти мысли. Прочь заботы, прочь воспоминания! Вы не нужны ему.
      Однако что же его все-таки разбудило?
      Хватаясь позади себя за корявую кору, он подтянулся и встал, и это удалось ему без большого труда. Постоял, обнимая обеими руками бугристый ствол, страшась, вернется ли головокружение, но оно не возвращалось, а к изредка шевелящемуся в колене ржавому винту можно было притерпеться.
      Возник вопрос, в каком направлении теперь идти. Лес, куда ни глянь, был одинаков, светел. Ни тропки не рассекало девственной нетронутости хвои на земле. Отчего-то он затруднился даже определить стороны света.
      Он еще ломал голову, когда до него донеслось пение.
      Под плакучими ивами - вода, вода, вода.
      За снегами, за зимами
      луга, луга, луга.
      Над ночной тишиной
      месяц лег золотой.
      Месяц...
      Яркое пятно рубашки появлялось и пропадало меж стволов, выстроенных, как почетный золотой караул.
      Она шла очень долго, показалось, что нарочно дразнит его, обходя кругом. Ее появления и исчезновения гипнотизировали, как жреческий хрустальный шар. И все же он готов был смотреть и смотреть, ловить их, упиваться ее походкой, ее немножко неуверенной улыбкой, потому что теперь она и весь этот начинающийся с радости день принадлежат только ему и останутся навсегда.
      - Я принесла воды, пей.
      Играет драгоценными высверками шар прозрачного солнца у нее в ладонях. Солнце, рассыпаясь, брызжет из него.
      - Пакет кто-то обронил у родника, я сполоснула, он чистый.
      - Это ты? Правда ты?
      - Кто же еще. Самые крупные дырки пришлось зажимать. Пей, мой хороший, не то все выльется.
      Холодная чистая утренняя струя оживляет высохшее горло, орошает спекшиеся губы.
      - Ты что-нибудь помнишь?
      - Нет. Только твою руку - и все. Они там что-то говорили, а потом - как обморок. Я проснулась уже тут, с тобой, а никого нет.
      - Может, это какое-то другое место?
      - Да нет же. Как бы я нашла родник, он рядом, крохотное озерцо, мы проходили, но ты не обратил внимания, тебе было очень плохо. Удивительно, ничего не осталось, даже кострища. Как тебе сейчас, милый?
      - Сейчас мне очень хорошо.
      - А нога?
      - Это пустяки.
      - Мы должны что-то делать?
      - Не уверен. Вообще-то неплохо было бы двинуться отсюда. Я только никак не могу понять...
      - Я неправду тебе сказала, я запомнила. Сначала было как обморок, да, а потом я вдруг оказалась где-то далеко-далеко. От всего далеко, от тебя, даже от самой себя далеко. И пробыла там... очень долго. Не знаю, как мне там было и где это находится, вот точно не знаю, клянусь. А затем мне как будто дали понять, что я должна вернуться. К тебе. Потому что здесь ты. И я вернулась. Ты не веришь? Я не так говорю...
      - Успокойся. Я верю. Ты вернулась, и это замечательно. Это самое большее, чего я мог желать.
      - Куда мы пойдем?
      - Куда-нибудь. Всегда надо куда-то идти.
      - Обопрись на меня, мой хороший. У тебя правда уже меньше болит?
      - Гораздо.
      - Я знаю, куда нам идти. Можешь мне полностью довериться.
      - Вот и прекрасно.
      - Не будем думать о плохом?
      - Не будем. Хватит. Теперь у нас будет только хорошее.
      - Так пошли?
      - Пошли.
      Ни один из них не смог бы выразить словами тот невесомый покой, и счастье, и радость от него, которые они испытывали. Они молчали, идя по пронизанному солнцем лесу, или говорили о мелочах, что открывались им по пути. Мелькнувшая птица, причудливая ветка, вдруг встретившаяся поляна белых высоких соцветий, которым ни он, ни она не знали имени, - вот что составляло темы их обращений друг к другу. Чтобы сказать главное, им не требовались слова, довольно было интонации, взгляда.
      Пробивающийся смех искрился в уголках глаз, поуулыбка становилась большим, чем пространные объяснения.
      Он шагал, уже почти не прихрамывая, но она не выпускала его руки, переброшенной через ее плечи, крепко обнимала за талию. Стволы разошлись, лес раздвинулся. Они вышли на дорогу.
      - Сюда?
      - Сюда.
      - Ты ведешь меня. Ты изменилась. А я?
      - И ты. Как же иначе? Разве мы могли остаться теми же, какими были? После всего? А я теперь - просто я. Одна, а не две, как было раньше. Я потом объясню. Ты мне тоже все расскажешь. Ведь уже можно?
      - Обязательно. Можно. Я тоже теперь - только я. Долг выполнен, и ноша снята. У меня был как-то сон...
      - Опять сон!
      - Нет, не то. Давным-давно еще, до всего. Я даже записал его подробно, но потом потерял. Там как раз обо мне, а не о других, помнишь, ты спрашивала?
      - Он начал сбываться?
      - Не знаю. По-моему. Что это за дорога?
      - Пойдем по ней и узнаем.
      Неширокая, прямая, как просека или городская улица, дорога устремлялась вдаль в подступающих купах кустарника с длинными тонкими красными стеблями. Его шапки были густы. Пушистые кроны более высоких деревьев, сменивших сосны ветлы? ивы? отчего, ведь эти породы не любят сосновые места, - сходились в неблизкой перспективе.
      Очевидно, дорогой редко пользовались. Мягкая, густая, но странно невысокая трава покрывала ее. Они шли будто по бесконечному зеленому газону. Еще одно смутное воспоминание.
      Ему почудилось... то было только шелестом листьев в порыве свежего ветра. Диковинные травы и цветы распустились под их ногами. Да-да, он совершенно уверен, это цветы из того сна. А он еще печалился, что никогда не встретит их наяву. Вот же они!
      Крепче обняв прижавшуюся женщину, он заглянул в ее улыбку, и тотчас же... нет, это не обман слуха: мягкий певучий голос опять прозвучал над ними - раз, второй и снова.
      - Узнаешь?
      - Конечно.
      Потеряться не поздно в лесах, в лесах, в лесах. Где пугливые звезды - и голоса их неслышимы даже. К ним дорогу укажет
      Месяц...
      И еще прежде, чем они миновали поворот дороги, и прежде, чем увидели, как зеленые кущи превращаются в мертвые скалы, прежде чем увидели Реку и поджидающего лодочника, перевозчика на тот берег, прежде чем обе луны протянули дорожки по водам Реки, и даже прежде чем он понял, что все-таки довел ту, которую должен был довести, - удар, оглушительная вспышка пробила его насквозь; раздирающий свет полыхает вокруг и в нем самом - затем пустота без цвета, запаха, вкуса.
      Далее следуют:
      - запись показаний наткнувшегося свидетеля;
      - протокол осмотра места происшествия, описание, снимки;
      - заключения экспертов, заключения патологоанатомов, справка из областного метеоцентра;
      - выписка из архивов о неоднократно наблюдавшихся в указанной местности грозовых аномалиях;
      - копия истории болезни единственного оставшегося в живых, поступившего в районную больницу в бессознательном состоянии, без документов; история не закрыта;
      - постановление об изъятии дела из ведения местных органов и передаче в центральные и копия распоряжения, на основании которого постановление выдано, - распоряжение очень высокого лица;
      - объяснительная записка главврача районной больницы о самовольной отлучке больного по вине медперсонала; сообщается о принятых административно-дисциплинарных мерах, указываются смягчающие обстоятельства, как-то: нахождение больного почти непрерывно в бессознательном состоянии (возможно, симуляция), отсутствие специальных распоряжений насчет него;
      - строка из трудовой книжки санитара, уволенного по статье за халатность.
      Вот, собственно, и все.
      Миры огромны, прекрасны и бесконечны.
      В любом из них немало хранящих, немало Стражей. Зачастую они очень разнятся друг от друга даже в одном и том же Мире. Ведь Миры так велики.
      Стражи охраняют Мир каждый со своей стороны, избирая облик сообразно надобностям и понятию.
      Это единственное, что дозволено Стражу.
      А когда наступает его срок, уходит и он.
      Быть Стражем - не единственная служба, в которой нуждаются бесконечные Миры.
      Глава 51
      Ключи оказались под ковриком. Сроду у него не было привычки класть их сюда. А внизу он раскланялся с соседом, который сейчас же забудет его, и заглянул в ящик, где добавилось пыли.
      Безукоризненно исправные замки в безукоризненно запертой двери чуть слышно щелкнули, открываясь. Он вошел. Он сильно хромал.
      Прихожая, большая комната, спальня. Кухня-ванная-туалет. Все чисто, вымыто, проветрено, сияет блеском.
      Все цело.
      Мурзик.
      - Привет, животное. Ты-то хоть настоящий?
      На телевизоре, тоже целом, а не повернутом разбитым экраном к стене, записка:
      "М.А.! Извините, но оставлять несчастного кота сутками запертым в его ящике - мучительство! Если он провинился, можно найти другие способы, а если это ваша забывчивость, то у меня нет слов. Котик и так целиком зависим от вас, ваших настроений и, простите, состояний. Попробовали бы сами хлебнуть неволи! Продукты в холодильнике, белье сдала. Э.Б.".
      Замечание о белье Эмилия Борисовна подчеркнула дважды. Он покачал головой.
      - Что-то ты даже не похудел, узник совести. Кот месил лапами его руку. Он поднял трубку телефона, набрал. Пришлось ждать, потому что был вечер, а не утро.
      - Принесите три мешка муки. - Пока ему отвечали, внимательно вслушивался в голос. - Извините, я ошибся номером. - Набрал еще. - Принесите три мешка муки...
      На этот раз даже не стал дослушивать.
      - Игры, - пробормотал, - старые детские игры.
      Значит, все-таки что-то изменилось. Всю дорогу он очень пристально оглядывался вокруг. Ни намека на бедствия, разрушения, катаклизмы. То был просто бред. Бред изощренного разума, бред стиснутого воспаленного мозга. "Визия".
      Все осталось в целости и сохранности, как эта квартира. Конура. Он может гордиться.
      Притронулся к горлу, обвязанному не очень чистой марлей, и поглядел на телефон так, словно хотел позвонить еще куда-то, но передумал. Передумал еще раз и поднял трубку.
      - Эмилия Борисовна? Да, это я... да, да, прочитал, вы, конечно, правы, но он меня уже простил. Удачно, что и вы были, и я так скоро вернулся...
      Ему пришлось выслушать целую нотацию и краткое сообщение о хозяйственных делах. Бросилась фраза: "...и еще звонили из банка, напомнили, как вы просили их напоминать, что подходит день снятия процентов, а то опять уйдут на срочный депозит, и зачем понадобился такой сложный вклад, я не понимаю..."
      Да, определенно что-то изменилось. Ему предстоит обживаться в новых обстоятельствах. Не заглянуть ли в секретер? Успеется.
      Встал к зеркалу, размотал нечистую марлю.
      Он присутствовал по частям во всех сорока восьми фрагментах наборного зеркала, но сорок семь его не интересовали. В сорок восьмом отражалось кое-что новенькое.
      Как плотно прилегающей лентой, его горло, шею охватывала узкая, почти неприметная полоса металлического блеска. Отдельно она не прощупывалась, кожа и кожа, но это не было ни какой-то неизвестной краской, ни подобием татуировки.
      Он поскоблил ногтем синеватую полоску, где на ней играл блик света от лампы. Нажал сильнее, ощутив легкую боль. Из царапины проступила маленькая красная капелька, он смазал ее, сунул палец в рот. Кровь. Может быть, анализ в лаборатории дал бы больше, но уж этого он не собирался делать.
      "Кажется, какая-то из британских Елизавет, запретив своим чиновникам принимать иностранные ордена, выразилась в том смысле, что желает, чтобы ее псы носили только ее ошейники".
      Примерившись, он наложил руки с широко разведенными пальцами себе на горло, сжал. Туже. Туже!..
      "Один клоун тоже так потешал, потешал..."
      - Мя-ааа.
      Мурзик превратился в распущенный шар, бомбой вылетел из-под ног. Ударился в дверь ванной, отброшенный пролетел в комнату, даже забыв задрать хвост; там загремело. Упала этажерка с вазой. Затрещала занавесь. Кот шипел и плевался и потом перешел на низкий утробный вой.
      Он улыбнулся своему отражению, которое не стронулось с места. Зато он знал, что увидел Мурзик.
      "Теперь тебя непросто взять за глотку. Фокус Геракла больше не пройдет. Это - награда? У меня уже была одна, я чуть было в нее не поверил. Привыкнем и к этому. А пока отдохни, Страж. Завтра начнется твой нелегкий век".
      С гардинного карниза спрятавшийся Мурзик смотрел, как тяжелой прихрамывающей поступью он прошел и лег. Головы умостились на вытянутых передних лапах, дракон на хвосте затих. Даже переплетенные змеи на плечах и шее угомонились, обвисли.
      Он уже не рычал на лежащего, потому что громадное трехголовое тело постепенно приобретало все более узнаваемые очертания, и наконец кот увидел просто спящим того, к кому привык и кого любил, потому что больше коту любить было некого.
      Из своей кошачьей осторожности он еще посидел наверху, но все-таки спустился по ткани, спрыгнул и, окончательно понюхав и посмотрев, улегся ему под бок. Коты не верят в призраков, хотя видят их, пожалуй, чаще, чем люди. Рука обняла его и прижала.
      По легенде, Цербер, страж Царства мертвых, никогда не спит. Этот Страж, выбравший для себя маску страшного пса, тоже заснул последний раз в своей бессмертной жизни.
      Он еще не догадывается об этом, как не догадывается его кот, что может сниться, когда твой Мир все-таки чуточку изменился, а ты остался прежним.