"Восьмой" вздыбился, как конь, которому удилами рвут губу. Привставшего Михаила буквально вышвырнуло из кабины в салон. Из глаз полетели искры.
      - Гошка, сюда!
      Поток воздуха ворвался внутрь, когда, откинув оба стопора, Михаил ударом ноги распахнул дверцу. Вертолет довершал круг, гася скорость. Винт ревел, до земли было метров двести - край леса и речка какая-то прямо внизу.
      - Видишь их? Делай! Делай, а то взорвемся! Догоняющий белый "Алуэтт" издалека на фоне неба казался черным. Одинокая стрекочущая черточка.
      - Там же живое, я не могу!
      - Дурак! Как тех на дороге делал, ну?!
      - Сорок секунд! - В салоне этих динамиков было штук пять. - Последнее предупреждение!
      Звук двигателя изменился, кашлянул и вдруг совсем умолк. Только свистел воздух, рассекаемый лопастями. Без стабилизирующего винта их стало понемногу разворачивать, раскручивать, уводя вбок.
      "Эта штука вся набита дистанционкой. Небось пожадничает гробить-то ее. Да и мы все-таки не пальцем деланы..."
      - Давай же, черт!
      В небе появился посторонний предмет. Громадная береза с листвой и вывороченным комом земли на корнях. Мгновение она висела в воздухе, а потом ухнула, все убыстряясь, вниз, в речку, подняв столб воды и грязи, как авиабомба, и улеглась поперек. Звук удара был слышен даже сквозь свист винта.
      - Идиот! Не здесь - там!
      Гоша уже не обращал на него внимания. Отдельно стоявшую заметную березу он вырвал просто на пробу. В следующее мгновение перед нагнавшим "Алуэттом", который начал обходить обреченный "восьмой", завис целый кусок леса. Стена деревьев, вырванных из почвы, как пучок травы, однако "пучочек" был величиной с многоподъездный дом.
      Они падали вниз, пролетая десяток метров, и вновь моментально оказывались на той же высоте. Гоша вступил в поединок с силой земного притяжения. Стволы и ветви перепутывались, как спички, пересыпаемые из ладони в ладонь. Гигантский ком деревьев прыгал в воздухе, словно шарик от пинг-понга.
      Михаил не видел, врезался ли белый вертолет в препятствие, потому что "восьмой" вдруг перекосило, и их с Гошей кинуло - по счастью, внутрь. Мимо пролетели носилки с почему-то так и не выпавшим из них Зиновием. Потом машина выправилась, потеряв еще высоты, но это был не обещанный взрыв. Происходило что-то иное. Их уже раскрутило вовсю.
      "Падаем. Камнем падаем. Все, конец. Надо к Бате, что он?.."
      Цепляясь за что только можно, он прополз к порогу кабины. Крик позади заставил обернуться.
      Гоша с блаженной улыбкой взмахивал руками, будто собираясь вспорхнуть к потолку.
      - Лечу! - орал он. - Лечу, кувыркаюсь! Треугольники!..
      В кабине тоже было мало утешительного. Павел, как тогда в тоннеле, быстро-быстро перебирал большими руками, раздвигал несуществующий занавес, продираясь в свои влекущие пространства. Задел, не обратив ни малейшего внимания, мертвый штурвал. "Восьмой" начал заваливаться набок. Из-под приборной доски потянуло дымом.
      "Вот теперь на самом деле все. Откуда же дым?"
      Подтянувшись, Михаил бросил себя в правое кресло и прямо перед собой увидел вершины деревьев. Ударила, отлетела лопасть несущего винта. Страшный треск. Боль в спине и копчике. А потом
      вспышка - цветы - дорога - зеленый газон - вспышка
      ДА, ОТНЫНЕ ТЫ СМОЖЕШЬ ОБХОДИТЬСЯ БЕЗ МЕНЯ. ТЫ УЖЕ НАЧАЛ. ТВОЯ ПЕРВАЯ САМОСТОЯТЕЛЬНАЯ ВЫДУМКА НЕДУРНА. ВОЗДВИГАЯ ПЕРЕД КЕМ-НИБУДЬ НЕПРЕОДОЛИМУЮ СТЕНУ, ВСЕГДА ОСТАВЛЯЙ ЩЕЛЬ ДЛЯ ЛУЧИКА НАДЕЖДЫ...
      Широко летят осколки соударений Миров, разметывают их непостижимые вихри, не упадут рядом два, чьи края бы совпали. А все же редко-редко случается и такое.
      Вдруг оказываются почти в одной точке времен и пространств частицы одной сущности, способные сложиться вновь. Случайность властвует во всех Мирах.
      Сущность, готовая сделаться самой собою, обрести черты иного, невозможного, а то и запретного Мира по отношению к принявшему ее, стремится к воссоединению во что бы то ни стало. Пока она расчленена, никто не в состоянии верно оценить ее. Сквозь неровные сколы не рассмотреть утраченного, части не знают правды о целом, носители осколков принимают ее каждый по-своему и не в состоянии дать единого вразумительного ответа, ибо он выше их осмысления и способности ощущать.
      Даже Страж полагается только на свое чутье, которым наделили его, даже он различает сперва лишь внешнее, оболочку, таких же обитателей своего Мира, как и он сам.
      Сумеет ли он справиться с самим собой - вот главная проверка Стражу. Потому что кто поручится, что станет с Миром, останься в нем чужие осколки, выдержит ли Мир.
      Глава 39
      Едва позволила скорость, первый из двух приземлившихся на Старохолмском военном аэродроме десантных "АНов" убрался с ВПП на рулежку, давая дорогу второму. ВПП - взлетно-посадочная полоса - была узкой и не рассчитанной на прием такой техники, но опытные пилоты справились со своими тяжелыми машинами.
      Спецназовцы в полном боевом, как горох, выпрыгивали из открывшихся люков, моментально разбирались по группам, отделениям, рассыпались по летному полю выполнять каждое свою заранее поставленную и отрепетированную задачу.
      Основная группа силами двух взводов в семьдесят человек ринулась к трехэтажному зданию с башней, где помещались все службы, находился КДП командно-диспетчерский пункт - радарная и сидел руководитель полетов.
      У второго самолета, еще не остановившегося, с лязгом и скрежетом выпала аппарель, по ней выкатились четыре "БМП", еще два взвода десантников. Три машины, широким полукольцом направились на поддержку основных сил, одна ушла в сторону.
      Ворвавшиеся на КДП десантники сорвали из-за столов с экранами дежурную смену офицеров-диспетчеров, уложили на пол лицами вниз. Подполковник, командовавший операцией, арестовал руководителя полетов, наблюдавшего захват с раскрытым от изумления ртом.
      Одновременно были захвачены все РЛС - радиолокационные станции - бункеры с комплексом спутниковой связи "Десна" и дублирующим, боксы с автотехникой, склад ГСМ и бензохранилище, склады боеприпасов, здания отдельно стоящих пожарной и медчастей.
      Десантники не церемонились. Солдат наземных служб сгоняли, как стадо, выбивали из рук оружие у тех, у кого оно было и кто не бросил сразу. Немногих пытавшихся оказать сопротивление клали на месте, калеча, ломая. В разных концах аэродрома простучали две-три автоматные очереди, ударил "ДШК" на бронемашине. Выкатившийся на полосу "МиГ-спарку" одна из "БМП" таранила, переломила хвостовой стабилизатор, искорежила сопло. Летчиков заставили выйти, разбив выстрелами фонарь кабины.
      Лишь одно не было сделано, одного до поры до времени не коснулись действия захватчиков: подвергнувшийся нападению аэродром не был лишен телефонной связи. О захвате успели доложить в округ. Эта возможность была оставлена специально, чтобы спровоцировать командование ВВС округа и не только округа на немедленные ответные действия.
      Об истинной цели операции знали только подполковник и еще один офицер, но и они не представляли себе, насколько дальний прицел она имеет. Когда подполковник посчитал необходимым, он приказал перерубить все коммуникации и вывести из строя всю аппаратуру связи, лишив Старохолмский аэродром какого-то ни было контакта. Что и было сделано.
      Через тридцать восемь минут после того, как литые колеса первого из двух "АНов" коснулись бетона полосы, подполковник выслушал последний рапорт, что все захваченные заперты в ангаре, посты расставлены, подъезды контролируются, наблюдение за воздушным пространством ведется.
      Подполковнику было тридцать два года, он был высок, сухощав, с выдвинутым вперед подбородком с ямочкой, впалыми щеками. Один его знакомый, знающий человек, утверждал, что он как две капли воды похож на Михаила Григорьевича Дроздовского, легендарного генерала Добровольческой армии еще той, давней, гражданской войны в России. Заинтересовавшись, он даже отыскал редчайший снимок Дроздовского, тогда никакого не генерала, датированный пятнадцатым годом, и убедился, что знакомый был прав. Из овальной старинной рамки на него смотрело его собственное лицо. Он и курить начал "под Дроздовского" небрежно, уголком губ. Подполковнику самому пришлось повоевать, главным образом в подобных операциях, и за эту он ожидал себе еще одного внеочередного присвоения.
      А пока, оглядев своих людей, сменивших за экранами и в других помещениях офицеров-дежурных, скользнул взглядом по обоим самолетам, вставшим у начала ВПП, готовым взлететь, приняв группу захвата обратно, по первому сигналу. Несколько находившихся с утра в тренировочных полетах машин теперь возвращались и требовали посадки, но он не обращал на это внимания.
      Рассматривая заклубившуюся на горизонте неправдоподобную иссиня-черную смоляную тучу, подполковник ждал.
      Глава 40
      Сознание всплывало, всплывало, всплывало из глубины, из донной мути и никак не могло всплыть. В ушах стучали настойчивые молоточки.
      Ни одно, самое черное похмелье не сравнить с тем, что она испытывала. Будь она одна, она бы сдалась, согласилась вновь провалиться в засасывающую темноту, но их было две, и они помогали друг другу. Одна слабыми, но тонко чувствующими пальцами искала и находила выход, путь к свету, пусть хрупкому, но ясному сознанию, другая поддерживала, придавала сил, терпения справиться, выдержать.
      Та, которую здесь называли Леной, Лелькой, Еленочкой, "очаровашкой", Еленой Евгеньевной, родилась, когда двойной Кастор и синий громадный Поллукс, главные звезды созвездия Близнецов, имели наибольшую власть. Сосуществование Елены-первой и Елены-второй было предопределено уже тогда.
      А ведь в ней вопреки всем законам этого Мира жил и некто третий, какая-то часть его, и теперь он все настойчивее пробивался наружу, заставляя непрочное тело, порождение до безобразия медленных химических реакций, корчась, вновь подниматься к свету, от которого ее попытались отключить.
      "Что со мною? Что они сделали? Больно как... Все разламывается, страшно хотя бы подумать о возможности пошевелиться, и в то же время этот неотвязный позыв куда-то идти и что-то делать. Кого я непременно должна увидеть, с кем встретиться? Зачем? Миша, Мишенька, где ты, где наша с тобой Река? Где земля печали, в которой так покойно?.. Но я не одна здесь, это совершенно точно. Кто-то сидит рядом, только глаз никак не открыть..."
      Внезапно внутреннее ее зрение приобрело особую остроту, закрытые и крепко зажмуренные глаза узрели такое, что никогда прежде не представало перед ними. Граница, сходная с той, которая отделяла уже привычный ей пиктограммный Мир, стремительно надвинулась, пропустила через себя, и она очутилась там, где никогда не бывала.
      В этом Мире не было схематичных изображений, рисованных посланий ей, действий, событий и предметов, обозначенных условными линиями, в которых она только-только начала разбираться. Это было что-то совсем другое, не ее, но и... ее тоже. Просто увиденное другими глазами. Так она чувствовала.
      Холодные бесконечные пространства окружили ее. Они накладывались горизонтальными слоями, чуть колыхаясь, укрывали ровным неживым холодом, как складками савана. Впрочем, откуда она взяла, что - горизонтальными, ведь здесь не было ни верха, ни низа, только слой за слоем ложащиеся одинаково замерзшие пласты, без конца, края, числа.
      И опять, опять, как тогда, - что-то еще... как будто это не все как будто это лишь часть а посмотри туда видишь так замечательно падать в эти добрые треугольники не бойся они примут тебя мягко как то старое лоскутное одеяло вот только названия ничему здесь нет ни им ни всему остальному но мы обязательно поймем когда соединимся когда будем вместе вместе вместе.
      И еще почему-то казалось очень важным, что в этом другом Мире холодных, колеблемых потусторонним ветром полотнищ никогда не бывает огня...
      ...Матвей Кириллович Бусыгин опустился на колени рядом с уродливым ложем в этой странной барокамере в подвальном помещении, где разметалась его жена. Полагая, что она просто спит, он боялся лишний раз пошевелиться, хотя ему так хотелось поцеловать ее, коснуться губами ее лба.
      "Такая бледненькая. И лежит, как обиженный ребенок. Больное дитя".
      Матвей Кириллович очень любил свою жену. Настолько, что прощал ей любовников, о которых, конечно, знал. Не то чтобы ему было легче их не замечать, и ревность и обиды душили его, временами все-таки прорываясь в виде сцен, о которых он же первый и сожалел впоследствии. Но он заставлял себя и в мыслях не употреблять слова "измена", говоря о Еленочкином "легкомыслии" и "рискованной ветрености". Это была непростительная слабость с его стороны, он понимал, но ничего с собой поделать не мог. Он так любил ее. Она не ценила, но даже это он ей прощал.
      Когда Елена Евгеньевна вдруг застонала, едва слышно, но до того жалобно, что у Бусыгина перевернулось сердце, он вдруг заметил все. Пересохший воспаленный рот, неровность дыхания, пятна нездорового румянца.
      Он даже заметил точку укола на шее, неглупый мужчина Бусыгин, и понял все. Все, что мог понять.
      "Они пытали ее. Мою девочку. Твари. Это никакая не дача. Ну, я вам..."
      В мгновение ока подхватив Елену на руки, он бросился к низенькой металлической дверце, почему-то вдруг смертельно напугавшись, что именно в этот миг ее захлопнут снаружи.
      Махом перешагнул высокий порог, заботясь, чтобы только осторожнее перенести жену через узкий проем.
      По ту сторону она сразу пришла в себя. Взгляд сделался осмысленным и невольно отметил Матвей Кириллович - странно, непривычно жестким. Словно это была какая-то другая Елена, не его.
      - Сейчас, сейчас, дорогушенька, сию минуту, мамочка. Что у тебя болит?
      У Елены Евгеньевны пролегла вертикальная черта меж бровей, которую он прежде никогда не видел.
      - Матвей! - сказала она строго. - Отчего ты здесь? Почему? Опусти меня немедленно.
      - Но, Еленочка...
      Он повиновался, дал ей встать на ноги. Она удивительно изменилась. Как-то отодвинулась. Из бедной замученной слабенькой Еленочки сделалась абсолютно незнакомым жестким человеком. Чужим. Совершенно чужим. Причем за считанные секунды.
      В Матвее Кирилловиче шевельнулся какой-то сверхчеловеческий ужас. Он попятился.
      - Ты себе представить не можешь, насколько ты не вовремя здесь, Матвей.
      "И голос... Это не ее голос, это вообще не она! Куда вы подевали ее? Что вы сделали с моей женой, сволочи?!"
      Но и страх длился недолго. Елена Евгеньевна ухватилась за виски, по вновь посеревшему лицу заструился пот, колени подогнулись.
      - Мотечка, - жалобно проговорила Елена-первая, не отнимая рук. - Мотечка, ну зачем же ты мне помешал! Уходи скорее отсюда, дурень...
      А как его череп пронизала пуля, выпущенная из бесшумного пистолета с верхней площадки решетчатой лестницы, он не почувствовал. Он почти кинулся вновь к своей Еленочке-очаровашке, которая его сейчас так напугала, почти смог наконец обнять, побаюкать ее. Почти.
      В одном Бусыгин, полковник и муж, все-таки пригодился: не дал непроизвольно выплеснуться сокрушитель
      ной мощи. Сбил порыв, послужил невольным, но действенным препятствием в первый неконтролируемый миг. Чего еще от него желать? Краткая отсрочка.
      Глава 41
      ...НО САМОЕ СТРАННОЕ, САМОЕ УДИВИТЕЛЬНОЕ, ТАК ЭТО ТО, ЧТО ТВОЯ ВЫДУМКА ВДРУГ ОКАЗАЛАСЬ ИСТИННОЙ. ПРИДУМАВ, ТЫ УГАДАЛ.
      ЭТОГО ДАЖЕ Я НЕ МОГЛА ПРЕДВИДЕТЬ.
      ТЫ ПРАВ, ИХ ЖДУТ. НЕ КАЖДОГО ИЗ НИХ, КАК ДУМАЛ И ГОВОРИЛ ИМ ТЫ, А ЖДУТ ТОГО, КТО ИЗ НИХ, СОЕДИНИВШИХСЯ, ЯВИТСЯ МИРАМ.
      НЕ ЗНАЮ, ЧТО ЭТО БУДЕТ И КАК ОБОЗНАЧИТЬ ТО, ЧТО ИХ ЖДЕТ. Я НЕ СУМЕЮ НАЗВАТЬ, А ТЫ НЕ ПОЙМЕШЬ...
      Оторвавшись от огненных строк, он открыл глаза. Действительность тоже была наполнена пламенем. До горящего "восьмого" было шагов пятьдесят, но жар вовсю чувствовался и здесь.
      Внешние баки уже взорвались, огнем охвачены ближайшие кудрявые березы, рыжие языки расползались по траве. Трещало дерево, ярко-белым пылал корпус.
      "Ну да, сплав-то с магнием, - отрешенно подумал он. - Как это я тут очутился? Не иначе, снова Батя. В себя пришел в самый последний момент, а потом, уже на земле, вытащил, сюда отволок".
      Он осмотрелся. Павел ничком уткнулся в покрытые копотью руки. Поодаль, наперекос, носилки с Зиновием. Только сейчас Михаил разглядел, отчего тот не выпадает - тщедушное тело привязывали два тонких перекрещенных ремня.
      - Мишка, Мишка, на вот, испей, - прохрипели рядом. Приглядевшись, он с трудом узнал Гошу.
      Гоша был весь черный, с ног до головы, одежда висела палеными клочьями, и где не было черно, ярко краснела свежая кровь. Он протягивал бутылку, лежа на животе, приподнявшись. Увидев, что Михаил не берет, приложился сам, блаженно глотая прямо из горлышка.
      - Пашка, лось какой, еле я его допер, центнер, не меньше, - сказал, отдуваясь.
      - Так это ты нас?!
      - Ага. - Гоша довольно осклабился и вновь протянул бутылку. К удивлению, в ней оказалась простая вода. Она пахла тиной.
      - Как же ты, ведь ты живое... или смог?
      - Ни х... я не смог. На горбу, вот как. Я и не помню, как упали даже. Просто - огонь, дымина, а я тебя от этой дуры, - указал на "восьмой", в котором что-то оглушительно треснуло, - волоку. Последним вытащил, эти уже тут были. И как это я, сам не знаю. - Гоша, по-настоящему удивляясь, пожал плечами. Подниматься он отчего-то не спешил. - Водички в болоте сползал набрал... Погоди, я его вообще уберу отсюда. Сообразить только - куда...
      Облизываясь, уставился на дымящиеся развалины машины. В треск огня вплелся иной звук, по поляне пронеслась тень.
      - Стой, Гоша! Это что, они?
      - Третий круг делает.
      Пошевелился Павел. Еще не подняв затылка, проговорил в землю:
      - Наколол он нас насчет мины-то или как, Братка? Тень вернулась, остановилась.
      - Сядет. Как пить дать сядет! Интересно ему, понимаешь, живые мы, нет? Кончать с нами хочет.
      Вдоль столба дыма сверху опускался белый вертолет. Это был шанс.
      - Батя, работаем! Работаем, Батя!
      - Есть!..
      Очутившись у носилок, Павел оборвал, как нитки, оба ремня и выудил из-под Зиновия не что-нибудь, огромный пулемет. Михаил узнал "Дегтярева" с диском и раструбом пламегасителя. Даже растерялся.
      - Откуда ж такое старье?
      - У ребятишек ничего новее не сыскал. И то пришлось в морду дать. - Батя вздернул на себя массивный, под корпусом, затвор. Сошек у пулемета не было. Вновь улегся на живот, спрятал "Дегтярева" под себя. - Ох, жестко нашему поджигателю было-то!
      - О ком ты?
      - Зинкины штучки с загоревшимися дачами. Я сразу понял. Он и откинулся, едва заполыхали. Полный теперь у нас боекомплект, все друг про дружку знаем. Кроме девочки. С ней к нам небось станет вообще не подступись... Ты, Братка, как хочешь, а я бью сразу на поражение. Гошка, молодец, так и лягай, торчать, засранец, не вздумай.
      "Алуэтт" держался метрах в пяти над землей, медленно поворачиваясь. Их искали, но пока не в той стороне.
      - Машина должна на ходу остаться.
      - Не учи ученого...
      Три звонких выстрела, как дробь ударов над ухом в железную бочку - и от синеватого лобового фонаря полетели, брызнули мелкие куски. Вертолет словно споткнулся. Упал метра на три, завис над самой травой, улегшейся под винтом. Вихрь трепал кусты тальника.
      Еще два удара по бочке, еще осколки остекления. В той же точке, не выше, не ниже, не в сторону, а что уж там крупная "трехлинейного" патрона пуля разворотит дальше...
      "Алуэтт" шлепнулся на полозья-амортизаторы строго прямо. Белый хвост сперва качнуло назад, взвились клочья травы, но нос осел обратно, и стабилизирующий винт каким-то чудом не пострадал...
      ...Твердый ветер жег через пробоины в стекле, Павлу приходилось отворачиваться.
      - Твою душу, Братка, я ж просил что-нибудь попроще! Откуда ж мне знать, что здесь место пилота - по оси?! Сколько еще?
      То ли от задувающего потока, то ли от нетвердого управления импортную дареную машину временами кидало из стороны в сторону. Павел, сжимая непривычную рукоять, матерился сквозь зубы.
      Не приходящий в сознание Зиновий Самуэлевич и Гоша лежали в глубоких креслах сзади. Михаил никак не мог понять, что же в конце концов с Зиновием, а у Гоши оказались сломаны обе стопы.
      "Двойной с подвывихом, - вынес свое заключение Батя, осмотрев Гошины раздутые щиколотки. - Как ты нас на себе тягать-то смог?"
      "Да не знаю я, братцы. Так как-то..."
      "Неужели больно совсем не было?"
      "Было, - сказал Гоша и засмущался, - еще как было, братцы. Так ведь горело ж все, тут ведь хочешь - не хочешь, больно - не больно..."
      Гошино увечье обнаружилось, когда они уже вынули из кабины тело пилота, кроме которого с Андреем Львовичем в вертолете никого не было. Михаил взял за грудки Андрея Львовича, со стянутыми руками и ногами, уложенного Батей тут же, у подножки.
      "Где кейс?"
      "Зачем он вам? Без кода вы его все равно не откроете, не говоря уже о пользовании..."
      "Ничего. Как-нибудь. Российским способом. - Он передал чемоданчик Павлу. Вскрой, Бать".
      И когда замки под железными пальцами подались, крышка с внутренним экраном лопнула, достал фляжку.
      "Держи, Гоша. Егор Кузьмич. Боевые сто грамм. Имеешь право".
      ...Михаил не стал заглядывать за спинки кресел, куда был засунут связанный Андрей Львович. Коснулся шеи Зиновия, потрепал по плечу, улыбнулся Гоше.
      "Так куда же я их влеку все-таки? - подумал он. - К НЕЙ, к неминучей, или будет им какое-то продолжение, пусть где-то далеко, в непостижимых далях? А они, эти несчастные люди, останутся ли потом здесь, и каково им здесь будет? А..."
      Перегнулся через плечо Павла справа, где не так дуло.
      - Скоро уже, если только мы не ошиблись!
      Навигационная система оказалась разбита. Им пришлось ориентироваться, как выразился Павел, "судя по солнцу". Он был очень близок к истине. Еще он предложил, периодически снижаясь, спрашивать дорогу. Паша Геракл был Паша Геракл.
      Много чего оказалось разбито, но "Алуэтт" смог подняться и слушался во вполне допустимых пределах.
      "А во всем остальном будем надеяться на госпожу Фортуну и высшие предначертания, - мрачно подумал Михаил. - Странно, мы почти час в незаконном полете, а еще никого не послали на перехват. Странно. Странно, или... ничего странного".
      - Но мы не ошиблись. Батя! Жми, осталось уже немного!
      - Ты, это самое, так... чуешь?
      - Чую! В самую точку!
      - Эх, несет нас окаянная сила!..
      Михаил вовремя вспомнил, что "окаянной силой" вертолетчики и вообще все летные люди называют свои машины, если они взлетают-садятся не с помощью распластанных, как поется в старой песне, крыльев. "Например, помело", подумал он.
      - Впереди-то гроза! Тучища какая, а?!
      Глава 42
      Подобно капле густых чернил в родниковой воде исполинская туча росла, вспухала, закрывала собой прозрачную синеву. Ее движение было медленным, но неотвратимым, безобидные домашние курчавые облака в испуге разбегались прочь от нее, и тех, кто не успел, она поглощала своим клубящимся телом. Лучи солнца, натыкаясь, не могли пробить его, скользили по выпуклостям цвета спелых слив, терялись в беспросветной глубине ущелий и провалов.
      Туча растекалась, брюхо, плоское и твердое, как могильная плита, утюжило воздух, изгоняло его из-под себя, порождая короткие и страшные вихри, воронки ветра.
      Видевшие ее говорили потом разное. Кто-то находил в ней изломанные прочерки сухих молний, которые убивают без грома. Кто-то, наоборот, слышал в почти полной тьме грозный рокот и рев стихий. Но и те, и другие, и третьи, не увидевшие и не услышавшие ничего особенного, кроме обещания долгожданного дождя, сходились в том, что как только удивительно ровный неразмытый край добирался до них, с ним, гасившим солнце, являлись в их души беспричинные страх, беспокойство, тоска, отчаяние.
      Выли собаки, и метались кошки. Коровы ревели в хлевах, плакали в голос дети. Трещала и умолкала радиосвязь, гасло электричество, телефонные провода несли сумятицу. Люди ждали, задирая головы, когда же разгневавшееся небо прольется слезами, которые, как любые слезы, принесут ему и всем им облегчение. Но ожидания их были тщетны.
      Где-то там остался светлый солнечный день, где-то там осталось высокое чистое небо, здесь же лишь тяжелая туча давила, пригибала к земле, наполняя глаза тьмой, а сердца трепетом.
      Черные края ее, казалось, начали багроветь, а внутри зажглись неведомые огни, негреющие, призрачные и манящие отсветы погребальных процессий. Высокие хоры вознесли свое многоголосье, а может быть, это уже не выдерживали нервы у никогда прежде не наблюдавших такое людей.
      Будто впервые коснулось их всех это ледяное дыхание. Будто родившееся из ниоткуда черное облако не имеет ничего общего с дождями и грозами, которые знали, понимали и к каким привыкли они, от каких прятались или бесхитростно приплясывали под струями, радуясь влаге и урожаю, все поколения их предков и предков их предков.
      Так оно и было.
      Глава 43
      Девушку Нату застрелили в душевой. Нюта успела вскочить с кровати, спрятаться в шкаф. Ее выдала защемившаяся простыня. Стрелявший выпустил три пули, на разной высоте, раненая Нюта вывалилась, и он прикончил ее контрольным выстрелом в затылок. Перевернул обнаженное сметанно-белое тело, оглянулся на голые ноги смуглой Наты, торчащие через порог душевой, смятую постель, и по тонким губам пробежала усмешка.
      Артура второй убийца нашел в кабинете. Как ни быстро работали они, Артур смог уловить опасность еще до того, как они начали, но никуда не успел скрыться. Гибель Бусыгина отозвалась в обостренном мозгу "ясельника" парализующей вспышкой. Ноги отнялись, тело отказалось повиноваться. Словно предназначенное к забою животное, он ощутил рядом, совсем близко свою смерть; ждать она не заставила. Контрольный выстрел убийца произвел в лоб, но голова Артура дернулась в агонии, и ему попало в переносицу, сбив круглые очки с белого, как бумага, лица.
      Дольше всего повозились с Солдатом, хотя с него они трое, прибывшие с Бусыгиным, начали. Солдату второпях не сделали контрольку, а он оказался на редкость живуч. С восемью пулями в теле смог вслепую дотянуться до отброшенного огнемета и выпустить одну-единственную струю. Правда, получилось, что он выпустил ее на самого себя: его бросили рядом с крыльцом, и дуло огнемета почти упиралось в стену. Но крыльцо и часть стены загорелись.
      Двое увидели это из разных окон второго этажа. Почти одновременно выскочили в общий коридорчик-галерею.
      - Время?
      - Одиннадцать-одиннадцать.
      - Нормально.
      - Там у ворот, на КПП, вроде было четверо, одного оставят, а трое сюда прибегут.
      - Я их встречу, иди вниз. Что там у Гуся?
      - Как это мы с этим прокинулись... Вот силен, собака.
      - Ладно. Девке - укол, если понадобится, только не переусердствуйте.
      - Я Гуся придержу. Черт, ливня только не хватало.
      - Иди, нам недолго продержаться. А ливень - это хорошо, это как раз кстати...
      Глава 44
      - Время? - бросил подполковник, не поворачивая головы.
      - Одиннадцать-одиннадцать.
      Чернота уже закрыла почти весь видимый горизонт, край ее приходился как раз над серединой летного поля. Было что-то зловещее в том, как медленно передвигалась тьма по бетону площади и траве за ним. Четкая граница света и тени, как это изображают в рисованной мультипликации, сказках про добрых и злых волшебников. Сейчас налетят бесы, восстанут призраки, подхватят, унесут...
      Подполковник неприятно удивился нелепице, что полезла вдруг. У него хватает забот помимо. Особенно сейчас.
      - Как она прет...
      - Боишься промокнуть, майор?
      Последствия захвата и пропущенных сообщений о нем тоже проявились со всей возможной быстротой.
      Над Старохолмским аэродромом появился спортивный - как потом выяснилось "Як-18П", старенькая двухместная стрекоза. Ниоткуда кроме как с крохотного, с единственной грунтовой полосой, аэродромчика в Звиево он прилететь не мог.
      Готовясь к операции, на что ему был отпущен ровно час, подполковник выяснил, что именно там находится военный городок, где проживает основная часть летного и наземного состава офицеров и гражданских специалистов с семьями. Аэродромчик был бывший досаафовский, с незапамятных времен, почти заброшенный, откуда уж там взялся одинокий спортивный самолет, почему - там, а не на самом Старохолмском, где всегда можно было бы найти уголок для любой частной, даже "левой", что нынче не редкость, машины, - теперь не узнать. И почему он сюда явился, не узнать, как и то, кто и зачем, сорвавшись на стопроцентный риск, пилотировал "Як".
      Самолетик был сбит одной-единственной виртуозной очередью с "БМП", когда вздумал пролететь низко над самым полем. Детали - марку и что в кабине был всего один пилот - подполковнику доложили, как только подобрались к догорающим на земле останкам.
      "Кретин, - подумал подполковник, дернув плечом. - Сучонка какая-нибудь, медичка, не нашла ничего лучше, как до дома дозвониться, развизжаться. А он, значит, на коня - и сюда. Кретин". Подполковник перебросил тонкую папироску в другой угол рта.
      Кроме придурка на "Яке", захваченный аэродром принял еще одного гостя: возвратившийся из планового полета "МиГ" с сухими баками летчик посадил без наведения, визуально, предпочтя риск посадки в неизвестную ситуацию катапультированию и всем непременным вытекающим последствиям за угробленную не по своей воле машину.
      Впрочем, как почти сразу выяснилось, он имел задание передать ультиматум. Подполковник усмехнулся, слушая этого капитана, чуть моложе себя. Пока еще в штабе дивизии и округа не знали ничего, кроме самого факта, но грозились многим.
      - Сел хорошо, - сказал подполковник, выслушав, - молодец. Спасибо скажи, что позволили.
      - Спасибо, - серьезно сказал капитан. Он был весь мокрый от пота, шальные зрачки во весь глаз, свежерассеченная бровь - уже на земле постарались. - Вы ничего не ответите?
      - Без тебя разберемся. - Подполковник усмехнулся еще раз. - Дайте ему там глотнуть, зажевать, пусть в разум придет человек.
      "Смелый парень. Не всякий бы так отважился". Подполковника отвлек доклад от командира разведвзвода, высланного в охранение на три километра по главному шоссе. Командир слышит шум техники, предположительно колонна "БТРов", до двух рот, двадцати машин.