- А что было делать? Вы ж этого, первого, тоже. Я такой удар знаю, "укус змеи" называется, забыл только, как по-японски.
      - "По-японски"... Веди, не дергайся, в кювет меня не свали. Мысли, что дальше делать, имеешь?
      Алик всем своим устремленным на дорогу видом показывал: ты старший, ты и решай. "В кювет бы неплохо, - подумал Михаил, - дурачка этого только жалко".
      - С трассы убежать сумеешь?
      - Нон проблемас.
      - По-умному убежать, я имею...
      - Нон проблемас, - повторил Алик, упрямо не глядя на Михаила.
      - Вот и убеги. И домой меня привези. - Михаил усмехнулся. - На базу. Там станем решать, затаиться и ждать, может, само обойдется, иль у кого помощи просить.
      Если уж так получилось и парень оказался посвящен во многое, Михаил решил не таиться от него и еще в одном. До сего дня один тезка-Мишка, которого он вытащил из похожей ситуации, видел, что Михаил может в схватке. Он этого никогда не афишировал. С другой стороны, Алик - единственный, кто впрямую наблюдал главный результат работы Михаила и поэтому оказался как бы причастным к высшим тайнам. Вот не грех ему и еще кое-что узнать.
      К тому же Михаилу захотелось созорничать, чтобы увидеть физиономию Алика.
      Он доверился чутью и знанию местности своего водителя, не мешая Алику выбрать место съезда с трассы, несмотря на то что для этого им пришлось-таки миновать один мерзкий городишко, где наверняка могли быть оповещены.
      Но он видел капли пота на лбу и щеках Алика, сведенные на баранке пальцы и предпочел не вмешиваться. Парень понимает, чем рискует, а если понимает, то рискует не напрасно.
      Зато почти сразу потом они соскочили сперва на проселок, следом, после пары глухих уснувших, а может, мертвых деревенек, - в лес, и пошли петлять лесной неведомой дорогой. Яркая полная луна то вылезала из-за черных елей, то скрывалась за ними.
      Продолжая ход задуманной шутки, Михаил ближе к полуночи начал то и дело включать часы на зеркале. Наконец без пяти минут оставил включенными совершенно, а без одной двенадцать велел остановить машину и выходить.
      Июльскую ночь наполняла тишина, особенно ощущаемая после того, как мотор был заглушен. "Сплюсплю!" - крикнул козодой, и это было странно, потому что откуда быть козодою в лесу.
      "Только бы не взвыл филин, - подумал Михаил. - От того, что я придумал, парень просто лишится дара речи, а так может не только в штаны наложить, а и чего похуже. Кто выдумал, что филин ухает? Он взвывает".
      - Алик, слушай меня внимательно, - сказал он, придавая голосу подходящую торжественность.
      - Слушаю, шеф. То есть Михаил. Я слушаю вас.
      - Я ведь не знал, какой дорогой ты меня повезешь, так?
      - Так. Не знали... Это на Пятницу, а потом поворот еще...
      - Погоди. Сейчас не это важно. Путь я тебе не указывал?
      - Не указывали.
      - И сейчас пришла мне в голову мысль... Посмотри-ка на часы?
      - Два раза два нуля. Полночь.
      - Пришла мне мысль, что опять мы остались без денег. Мы едем из деловой командировки, и у нас нет денег. У меня нет денег. Поэтому я... - Он нагнулся к ближайшему камню, отвалил его и достал плотный бумажный сверточек, накрест перетянутый шпагатом. - Поэтому я достал для нас деньги, чтобы мы благополучно добрались, без помех, буде возникнут. Достал - в полночь. Усекаешь?
      Вид физиономии Алика его удовлетворил. Более чем. Пришлось хватать за рукав, трясти, кричать в ухо:
      - Это фокус! Я пошутил, дурак! У меня ж в рукаве были!
      Минут десять спустя они выбирались с глухой лесной дороги. Михаил сказал;
      - Вообще-то мне такой юмор несвойственен.
      - Да уж несвойственен. Куда как.
      - Говори лучше, где у тебя бутылка припрятана, а то мне этот жлоб помешал, надо стресс снять.
      Михаил врал. У него не было стресса. Его душила глухая и черная, как эта июльская ночь, тоска. Пачка оказалась чересчур толстой, что могло означать только новое задание в самом ближайшем будущем. Или сразу несколько.
      Что же до той помощи, которую он обещал Алику попросить, то и здесь он кривил душой.
      У НЕЕ помощи попросить нельзя. ОНА не помогала. ОНА только приказывала.
      Глава 5
      вспышка - цветы - дорога - зеленый газон - вспышка
      Под плакучими ивами - вода, вода, вода.
      За снегами, за зимами
      луга, луга, луга.
      Над ночной тишиной
      месяц лег золотой.
      Месяц...
      Ивы. Странно думать об ивах, когда в воде отражаются сосны. И вода черная, быстрая, бегучая.
      Женский профиль в неосвещенном окне. Какая тоска! И никого рядом, никого. И ночь.
      Цепочки, цепочки, цепочки огней. Гул. Частый. То на небо, то с неба. Где же здесь увидеть месяц в небе.
      Они слишком часто взлетают и садятся. По одному, парами, звеньями. Она знает, она видит их.
      Завтра последнее испытание, и она целый месяц будет жить дома, в московской квартире. Тихо, тепло, уютно, знакомо.
      Тихо, сумрачно, пусто, страшно.
      Она выговорила у них себе это право. Выторговала. Пусть в квартире живут только тени, но это родные тени. Все, что у нее осталось родного.
      Знакомая панорама из окна. Мост внизу и на углу, на повороте из-под моста светофор. Нелепый, тройной, поставили в прошлом году.
      С этого мости стреляли танки в девяносто третьем, а ее не было дома. Она была предусмотрительно увезена, хотя тогда еще ничего не понимала, дурочка, а они увезли ее и спрятали на целых три недели.
      Надо идти спать, и завтра с утра снова кислая рожа Бусыгина, надоевшая хуже горькой редьки. Кто он, полковник? Не меньше...
      (Но позвольте, Бусыгин ведь действительно полковник, и ей это прекрасно известно. Он ее муж, и их дом - нормальный дом, с налаженной жизнью. Только вот детей нет. Какие же тени, откуда? И что это за место, она ни разу тут не бывала. Песня... странная какая-то.)
      ...Над ночной тишиной месяц лег золотой. Месяц... Они убивают тишину. Она помогает им.
      Надо идти спать. вспышка - цветы - дорога - зеленый газон - вспышка
      Глава 6
      Он вскинулся разом, как от команды "подъем!". Посидел, вспоминая. Вот же суки!
      Сегодня была "визия". "Визия" и немножко "рассказки". Это означало, что можно не торопиться, но он все же черкнул в блокноте на столике рядом основные моменты.
      "Женщина - авиабаза - испытания - московская квартира в большом, вероятно, сталинского времени доме - муж, Бусыгин, полковник - тройной светофор на углу, на выезде из-под моста... ("Э, да я, кажется, знаю, что это за мост!") ...в ракурсе как примерно с пятого этажа".
      Бросил карандаш, сладко потянулся. Вновь поднял и поправил: "Как примерно с третьего". Надо же учитывать потолки сталинских домов. Мурзик вспрыгнул к нему на постель, заурчал.
      - Вот так, Мурзилище, не то что у нас с тобой жилплощадь, у разночинцев-демократов. Милька тебя не обижала?
      Выпустив когти, кот начал бешено месить лапами его голое бедро.
      - Пшел! - Отброшенный, кот шваркнулся о стену. - У, животное.
      По всем основаниям, у Михаила сегодня должно было быть хорошее настроение. Оттого, что добрались без новых приключений - раз. Оттого, что, как бы к этому ни относиться, но деньжат ОНА отвалила порядочно, а с ними все-таки лучше, чем без них - два.
      Подумав о НЕЙ, он даже не испытал знакомого озноба, и это тоже было хорошим признаком. Видать, чем-то сильно мешал этот Боровский. Ну и пес с ним, не будем о нем.
      Михаил прошел на кухню сменить Мурзикову еду.
      "И наконец, - подумал он, отпихивая трущегося кота, - сам факт, что сегодня была "визия", дает нам отпуск по меньшей мере на неделю - это три. Настроение должно быть как минимум выше среднего. Но этого нет".
      Прокручивая в ванной сегодняшний сон, он вновь ощутил тоску и одиночество той женщины в ночи.
      "Визия" была странной, ни на что прежнее не похожей. В ней присутствовало нечто, не испытанное прежде, точно он на время очутился в том, кого ему показывали, в этой женщине, смотрел ее глазами, чувствовал чужое, как свое. Такого еще не бывало.
      Незнакомая песня на фоне взлетающих и садящихся военных самолетов. Тихая, беспомощная, отчаявшаяся.
      Этот вид отчаяния был ему знаком, сродни его собственному, пережитому и задавленному в себе когда-то.
      Михаил поглядел на белые незагорающие шрамы у себя на запястьях и локтевых сгибах. Шрамов было по нескольку и на левой и на правой руке. Тупая игла вошла в позвоночник на месте перелома.
      Женщина со своей далекой песней заставила его вспомнить.
      Не очень понимая, что делает, он машинально оделся и вышел, погладив напоследок Мурзика. Дверь аккуратно защелкнула оба своих замка. Не спеша спустился, проверил газеты, которых не могло быть в его ящике, затянутом пылью и паутиной. Раскланялся с соседом с первого этажа, не обращая внимания на его дежурное изумление; через минуту сосед забудет, что кого-то видел. Улица встретила его шумом и солнцем.
      Теперь он станет кружить по городу, спускаться в метро и выходить из него на случайных станциях. Бродить по улицам и переулкам, заглядывать в кафе и торговые центры и выходить из них, ничего не купив.
      В такие дни для него не существовало развлечений, он был равнодушен к улыбкам девушек и оскалам шпаны. Не делал различий между грязью оптовых рынков и сиянием праздничных витрин.
      В такие дни он терял чутье.
      Такие дни надо было пережить.
      Глава 7
      Надо спать... надо спать... надо спать...
      Какого черта! Зачем спать, если она только что проснулась! И прекрасно выспалась притом. Без этого осточертевшего Бусыгина, кислая рожа которого не будет надоедать ей целых две недели, начиная с сегодняшнего дня.
      Елена Евгеньевна засмеялась, еще не разомкнув век, и подняла над собой руку, ловя солнце. Так она всегда делала в детстве.
      Одним прыжком выскочила из постели, распахнула шторы. Сегодня она могла себе позволить все, сегодня она была одна.
      "Муж в служебной командировке, а тебе только тридцать, и на дворе лето. Елена Евгеньевна посмотрелась в зеркало. - Что может быть лучше. Хотя, вот тут вполне могло бы быть лучше. И вот тут. И вот тут тоже. Да и тут не мешало бы".
      Фу! Раскритиковала! Елена Евгеньевна показала зеркалу язык. Обернулась к окну. Дурацкий тройной светофор горел красным. Полгода она не может к нему привыкнуть, так нате вам - еще и весь красный!
      От обиды на светофор она решила вместо умывания пить кофе.
      "Сегодня, голуба моя, - подумала Елена Евгеньевна, - я угощу тебя кофе "по-особому". Ты, конечно, и сама знаешь, что заваривать кофе "по-особому" тебе не рекомендуется даже наедине с самой собой, но я тебя все-таки угощу. А то слишком многое тебе стали не рекомендовать в последнее время. И кто? Андрей Львович. Что он понимает? Сегодня, на радости такой, что муж уехал, - можно".
      Ведя такой внутренний диалог, а может, и монолог, Елена Евгеньевна накинула поверх сорочки голубой пеньюар и прошла в кухню. Огромную кухню их огромной трехкомнатной квартиры.
      Эта квартира принадлежала сперва деду Елены Евгеньевны, большому генералу, затем отцу - академику и лауреату. Она находилась в доме на набережной, но не в том, а гораздо дальше, в западную сторону и, можно сказать, почти в центре.
      Елене Евгеньевне действительно было тридцать лет. Ровно тридцать, и она могла не скрывать этого ни от себя, ни от окружающих.
      Смуглая, чуть полноватая брюнетка с озорной улыбкой и глазами того цвета, который сама называла зеленым, хотя он был серым. У нее была родинка над губой, родинка над правой бровью и родинка в паху. Один клычок у нее чуть кривился.
      Ее муж, гораздо старше ее, имел воинское звание полковника, хотя в той работе, которой он сейчас занимался, оно значительной роли не играло. Просто когда-то оно как бы прилагалось к должности, которую он некоторое время занимал. Делая любовь со своей "очаровашкой", полковнику особенно нравилось целовать третью ее родинку. "Очаровашка" постанывала или хихикала, в зависимости от настроения, и дрыгала полной ножкой.
      И вместе с тем эта женщина вела две совершенно разные жизни.
      На кухне Елена Евгеньевна, напевая, вынула из горки чашечку хорошего, но не самого лучшего, что имелся в доме, фарфора, насыпала кофе, сахару, налила воды из холодного чайника. Глубоко вздохнула, как будто решаясь.
      Она поставила чашечку на стол перед собой, расположив ее в ладонях так, чтобы между каждой розовой полной ладошкой и вогнуто-резным боком чашечки оставалось не более сантиметра. Потом закрыла глаза. На лбу Елены Евгеньевны пролегла строгая прямая складочка. От жидкости в чашке заструился парок. Через десять секунд кофе кипел, а еще через полминуты строгая складочка на чистом выпуклом лбу Елены Евгеньевны разгладилась без следа, оставив лишь крохотные бисеринки пота.
      Елена Евгеньевна с удовольствием попила кофе и, по-прежнему напевая, отправилась принимать свою утреннюю ванну. Голубой пеньюар она оставила на стульчике в кухне.
      Елена Евгеньевна особо не напрягалась, чтобы вскипятить кофе у себя между ладонями. Напротив, она приложила определенное усилие, чтобы высвободить только ту крошечку энергии, что была необходима для этого, и ни в коем случае не больше.
      Это сдерживание потребовало от Елены Евгеньевны примерно столько же сил, сколько она потратила, чтобы сбить лучом живущей в ней электромагнитной пушки среднюю тактическую ракету "Свирель" на секретном полигоне в Лесках за Гагарином месяц назад.
      Там Елена Евгеньевна повторила опыт американцев. Ими впервые в мировой практике была сбита средняя тактическая ракета израильского производства на полигоне "Уайтхендз" в штате Нью-Мексико 11 февраля 1996 года.
      Сбита не чем-нибудь, а боевым лазером "Миракл". Елена Евгеньевна могла делать подобные вещи без какой бы то ни было техники. Подобные - и многие другие.
      Глава 8
      Уже одетая и накрашенная, Елена Евгеньевна вошла в спальню, чтобы задернуть шторы, но замерла, не доведя желтую ткань до середины.
      Что-то почудилось ей в виденой-перевиденой картине за окном. Будто не знакомый пейзаж напротив, а сосновый лес. Темнота, ночь и цветные огни в ночном небе.
      Послышалась грустная-грустная песня, только слов не разобрать, ...вода, вода, вода... Сердце сжало жутким одиночеством, которого не было и быть у Елены Евгеньевны не могло.
      За снегами, за зимами - луга, луга, луга... ...Над ночной тишиной месяц лег золотой. Месяц...
      В квартире сделалось вдруг так угрюмо, и пусто, и чуждо. Только тени здесь были родными. Какие тени? Чьи? Этого Елена Евгеньевна не могла себе объяснить. Кто-то, кажется, звал ее, а может быть, это только посвист печального ветра в сухих стеблях синей травы? Почему - синей?
      Елена Евгеньевна-первая струсила, но на помощь ей пришла Елена Евгеньевна-вторая.
      Она решительно задернула штору, подвела раскисшую Елену-первую к креслу и усадила. Сунула в губы сигарету, зажгла, затянулась. Объединившиеся Елены Евгеньевны перешли в гостиную, открыли бар и налили себе хорошую дозу коньяку.
      В голове от коньяка сразу зазвенело, и это совпало с сигналом телефона.
      - С добрым утром, Елена Евгеньевна, это Андрей Львович.
      "Вот номер, - подумала успокоенная сигаретой и коньяком Елена. - Кой дьявол им нужен от меня так скоро? Допустим, Бусыгин в командировке две недели, но хоть неделю-то могли дать мне погулять?"
      Андрей Львович был куратором и научным руководителем Елены Евгеньевны из второй ее, тайной, жизни. Полными именами они называли друг друга исключительно издеваясь.
      - Андрюша, хрена ли тебе нужно, я в кои веки мужика отправила. Отвянь, а? Хоть на недельку.
      - Во-первых, отправила не ты.
      - Ну, его институт, или фирма, или предприятие, или где он там, черт бы его ел с его лысиной и рогами.
      - Во-вторых, отправили его мы.
      - Зачем?
      - Старуха, ты нужна. Идет третья серия по "Антаресу", если ты еще не забыла.
      - Ты ополоумел? Такое - по телефону.
      - Не-а. У тебя зубы не болят часом?
      - При чем тут...
      - А притом, что у нас тут один умелец выдумал штуку, от которой весь твой дом сейчас трясется мелкой противной дрожью, а ты того и не замечаешь. И никто не замечает, кроме нехороших людей, которые любят подслушивать чужие тайны. У них - зубы болят.
      - Ну-ну, - недоверчиво протянула Елена Евгеньевна. Вторая ее жизнь пока длилась лишь несколько лет, но кое-какие правила в ней она усвоила раз и навсегда.
      - Это я тебе очень популярно объяснил. Для простых. А так можешь не сомневаться, проверено. Еще одно дополнение к остальному, что покоит твой сон и вообще жизнь, ты ведь понимаешь?
      - Ладно, вам виднее. Когда я нужна? И куда? Туда же?
      - Куда - не совсем туда же, а когда... машина будет завтра в шесть. Потом два часа лету.
      - О-о! - Елена Евгеньевна застонала.
      - Зато там всего день и сразу обратно. А насчет сегодня...
      - Что?! - Елены Евгеньевны-обе почувствовали неподдельное возмущение. Еще и сегодня?!
      - Нет, я подумал... возвращаясь к началу нашего разговора. О рогах Бусыгина. Может, там найдется место еще одному отросточку, а?
      - Нахал. Если у тебя все, то я кладу трубку. Завтра в шесть утра чтобы машина была четко, ибо если хоть минута сна, которой я пожертвую, окажется лишней...
      - Меня постигнет судьба учебной цели "Альбатрос", - закончил за Елену Андрей Львович, - а эта судьба была печальна.
      Вновь несколько растерявшаяся Елена Евгеньевна не нашлась, что ответить, и поэтому отбой дал он.
      "Хорошо же, - подумала Елена Евгеньевна, окончательно становясь Еленой-второй. - Черт с вами. Но сегодняшний день - мой. Пущусь во все тяжкие".
      И она пустилась во все тяжкие с такой страстью и азартом, что к шести пополудни, после двух косметических салонов, трех торговых центров и одного показа высокой моды в "Люксе" даже несколько запыхалась.
      Отдышаться присела в креслице первого попавшегося летнего уличного кафе и услышала вопрос, не слишком ее удививший:
      - Скажите, девушка, вам когда-нибудь снятся сны?
      Спрашивающий, сосед по столику, случайный, конечно, - мужчина в светлой, даже на вид хрусткой рубашке. Широкие скулы, светлые волосы, волной зачесанные назад. Хорошее лицо.
      На Елену Евгеньевну не смотрел. Разглядывал куколку-сувенир, держа ее перед собой. Смерть ростом в палец, с косой и в балахоне. Из-за балахона, под которым было что-то подложено. Смерть казалась упитаннее обычного.
      Создавалось впечатление, что он обращается к ней. Одновременно он пытался заставить Смерть-колобок стоять на столе прямо. Из этого ничего не получалось.
      Елена Евгеньевна уже хотела привычным образом отбрить приставалу, который и посмотреть на нее не удосужился. Наверное, мнит себе, что так - "создает впечатление". Еще псих какой, не приведи...
      Но он поднял к ней очень светлые глаза, и она увидела, какие они у него нечеловечески печальные.
      - Да, - сказала Елена Евгеньевна-вторая против своей железной воли. - Да, мне снятся сны. Сегодня мне приснился очень странный сон. Хотите, я расскажу вам?
      Глава 9
      Волки в тот день пришли прямо на территорию базы отдыха. Был январь, Крещение, самая волчья пора, тем более что отдыхающих - ноль и на все три базы один сторож. Он, Павел. Располагаются базы особняком, на длинном мысу-стрелке, протянувшемся к середине Ляшского озера. До берега впереди - полтора километра, до берегов по сторонам - по пять с гаком. Только собак слыхать в звездные ночи.
      Дорога - одна-единственная, через лес. Отдыхающим нравится. Летом. Зимой в эти садовые домики без печек только чокнутый поедет. Или якут какой закоренелый. А сторожка, что ж сторожка - ну, шесть человек в ней поместится, ну, восемь.
      Вот. Пришли, значит, волки-то. Прямо днем, нагло. За ним, Павлом, пришли. Всю неделю Павловых собак подбирали, а теперь, надо понимать, человечинки им захотелось. Сладенького.
      Павел прервал неторопливый рассказ, почесал под бородой. Продолжил то, что делал. Толстые пальцы его мощных рук двигались удивительно проворно и аккуратно, собирая двигатель катера типа "Амур". Павел только что перебрал его, чахлый, старенький, от 412-го "Москвича", полагающийся "Амуру" по штату.
      - А дальше? - не утерпел самый младший из затаивших дыхание оравы ребят.
      Видно было, что это городские дети. Их папы и мамы, а по большей части дедушки и бабушки плескались сейчас за мыском, загорали на травяном пляже, катались на лодках и водных велосипедах, а самые смелые пробовали овладеть сложным искусством виндсерфинга.
      Роскошь вроде водных мотоциклов, яхт, парусных гоночных катамаранов имелась на двух других базах, там Павел летом не работал, он их только сторожил зимой.
      Здесь, на базе отдыха "Наутилус", Павел прожил практически безвылазно три года.
      "И каких года, - подумалось ему. - А что сказать, хороших года. Самых тихих три года в твоей жизни, Пашка Геракл".
      - Да что ты жо... - оглянулся на детей. - Что ты корму свою отвесил! Сколько раз говорено; стоять прямо и мачту на себя! - заорал он вдруг. Кругленький дядечка на кремовом виндгляйдере "ложке" виновато окунал в воду угол косого треугольного паруса. Свободной рукой махнул ответно.
      - Это ж проще, чем велосипед! Эх!..
      - Дальше, дядь Паш, - напомнил пацан.
      - Что ж дальше, - буркнул Павел, возвращаясь к двигателю. - Вы шкуры в клубе видели?
      - Ага. Все четыре.
      - Ну вот, а было их пять, потому что одну я подарил.
      - Кому подарили, дядь Паш? - спросила пигалица в том возрасте, когда девчонки на пляже еще обходятся одними трусиками.
      - Одному человеку подарил. Вырастешь, я тебе тоже подарю.
      - Вы их из ружья? - солидно спросил мальчик в пляжной шапочке с удивительным козырьком.
      - Ты, Вовка, знаешь, что не из ружья, - отвечал, не оборачиваясь, Павел. Он заканчивал работу.
      - Ножиком?
      - И не ножиком.
      - Дядь Паша его трансформером! - радостно взвизгнул какой-то карапет.
      - Дядь Паша всех пять волка голыми руками, - чуть укорачивая и кривя грамматику, пояснил солидный Вовка и оглядел всех. - Поэтому у него шрамов столько.
      Руки Павла, шея и лицо, где не было закрыто курчавой жесткой бородой, являли собой прямо-таки переплетение шрамов самой разной величины и конфигурации. То же было и по всему телу, поэтому Павел в любую жару носил тельняшку с длинными рукавами и линялые джинсы, не подворачивая.
      - Ничего, мелкота, - сказал Павел, накидывая колпачки на свечи, - на мне заживает быстро.
      Он вылез и захлопнул створки лючка. Уже хотел скомандовать изготовившемуся на водительском сиденье Вовке: "Запускай!" - но тут на верхней ступеньке лестницы, что вела с причала на берег, появилась голенастая некрасивая девочка.
      - Вовка! - закричала она. - Автобус суббот-воскресных отдыхающих привез, твоя мама приехала, иди! Вовка умоляюще уставился на Павла.
      - Ладно, - сказал Павел. - Без тебя не буду. На полчаса считай себя свободным. И все свободны - марш!.. Ребята кинулись вслед за Вовкой.
      - Марш новых отдыхающих встречать, - повторил Павел задумчиво, глядя на убегающую мелкоту с непонятной стороннему взгляду грустью.
      "Тоже не мешало бы взглянуть, - подумал он, - какие они там еще новые. Распускаться мне никак нельзя, а то подловят. Хотя если до сих пор никто не явился, теперь и подавно гостей ждать нечего. Быльем поросло. Волна улеглась, да только путь назад тебе заказан. С такой рожей тебя на первом углу узнают, да, Геракл? Да и вообще... вот именно - вообще".
      С неожиданно вскипевшей злостью он посмотрел на свои испещренные шрамами руки невероятной мощи, приблизил ладони.
      - Заживают, - прорычал сдавленно. - Быстро заживают...
      И вдруг с размаху ударил тыльной стороной руки о гвоздь, торчащий с изнанки высокого настила пирса; он все еще находился в катере.
      Гвоздь прошел насквозь. Павел глухо застонал и следующим движением сдернул руку. Темная кровь закапала в черную воду озера.
      Павел опустил руку в воду, поболтал ею там. Видны были кровящие точки в местах входа и выхода гвоздя.
      "Ишь, ты, Христос. Как есть чистый Христос. Чистой Ляшской воды Христосик".
      Он стал успокаиваться после своей вспышки. Вынул все еще кровоточащую кисть из воды, прижал к груди, побаюкал.
      - Дядя Паша, вы поранились? - Голенастая девочка-подросток не ушла вместе с остальными. - Вам больно?
      Она никогда не замечала шрамов Павла. Он ей очень нравился. Он был такой красивый.
      - Поранился? - удивился Павел. - Мне больно? С чего ты взяла, Танька? Смотри, у меня все в порядке.
      В доказательство он пошевелил пальцами сперва одной, потом другой руки. И верно - ни следа отверстия, ни следа раны, ни следа крови.
      - Я и не думал раниться. Что я - косорукий какой? Но на тельняшечьей груди алели свежие полосы и пятна, и девочка Таня недоверчиво смотрела на них.
      Глава 10
      "Что это, удача? Везение, случайность?" - думал Михаил по мере того, как чрезвычайно интересная женщина лет двадцати пяти - тридцати, так неожиданно оказавшаяся рядом посреди огромного города, рассказывала о своем сегодняшнем сновидении.
      Рассказывала "визию", которую сегодня дали Михаилу. Он непроизвольно прикрыл фигурку карикатурной Смерти рукой. Улыбнулся замолкнувшей женщине. Та, кажется, и сама была не рада своим внезапным откровениям.
      - Дайте мне прикурить, - сказала женщина. Безусловно, она была хороша. Она была даже красива. Смугловатая, с усиками на губе и двумя приметными родинками-мушками у рта и брови. Янтарного цвета кофточка, жилетка тончайшей палевой замши подчеркивает полную грудь. Удлиненные мерцающие глаза и маленькое ушко из-под спустившейся смоляной пряди. Очень со вкусом украшения и чрезвычайно тонкий тщательный макияж. С изюминкой баба.
      Михаил почувствовал, что сегодняшний "такой" день его кончился.
      - Я не ношу огня, - виновато развел он руками. При этом незаметно выбросил дурацкую куколку - зачем только покупал? - подальше в сторону. - Секундочку.
      Елена Евгеньевна не без удовольствия отметила, как тотчас же среагировала девочка-официантка на его повелительный жест.
      - Будьте добры зажигалку... прошу вас.
      - Представились бы. - Елена Евгеньевна-вторая выпустила две тонкие струи дыма из ноздрей. - А то разглагольствую неизвестно перед кем.
      - Меня зовут Михаил.
      Ей понравилось и то, что он не сделал вид, будто обижен на "неизвестно кого", с расчетом обыграть эту свою мнимую обиду, заплести разговор. Просто представился и ждал, что скажет она. Цельный мужик.
      - Елена Евгеньевна. - Упоминанием отчества она как бы воздвигала барьер.
      - Я спросил вас о снах, Елена Евгеньевна, потому что мне самому они снятся очень часто. Всякие.
      - Про что чаще?
      - О разных людях.
      - А о себе?
      - Бог миловал пока. - Михаил неопределенно улыбнулся. - Да я в них и не разбираюсь.
      - Удивительно. Сейчас в снах разбираются все, кого ни спроси. Вода хорошо, символ жизни. Полеты во сне - неудовлетворенность. Если в пропасть падаешь - слишком большая дистанция между потребностями и возможностями, короче, слишком много о себе воображаешь. Вам никогда пропасть не снилась?
      Елена Евгеньевна начинала раздражаться. "Умный" разговор усыхал на корню, как это всегда происходит с "умными" разговорами.
      "Вокруг нее опасность, - думал Михаил. - Я ее чувствую с двух сторон, спиной и боком, значит, двое. Слежка? За ней? Опасность не для нее, а для меня, даже так - предостережение. Охрана? Кто ж она такая, женщина из "визии", баба с изюминкой?"
      "Хорош мужик, - думала Елена Евгеньевна. - Слова клещами тянуть надо. Другой уж давно павлином бы хвост развернул, в десять кабаков позвал, ведро цветов велел подать, заговори с ним такая женщина. Или хоть шампанское. Да, но ведь других-то, павлинов, ты навидалась, голуба моя, и они тебе неинтересны. Может, бедный? Одет вроде ничего. Что же такое я увидела в его глазах? Или взять да и украсть его?"
      - Знаете что, - сказал Михаил. - У меня появилась отличная мысль. Я вас сейчас украду, хотите?
      "Ой!" - чуть не вырвалось у Елены Евгеньевны.
      - Не знаю, какие у вас были планы на сегодняшний вечер, - продолжал он, но судя по всему, вы отдыхаете. Будем делать это вместе, согласны?
      И Елена Евгеньевна-вторая, вдруг превратившись в Елену Евгеньевну-первую, кивнула, ощущая себя полной дурой.
      - Только я не хочу ни под какую крышу. Такой вечер замечательный.
      Глава 11
      Три с половиной часа вместили легкий ужин с незначительными разговорами, луна-парк и неторопливую прогулку рука об руку - ну как пятнадцатилетние, вы подумайте!
      Елена Евгеньевна-вторая на страх Елены-первой возвращаться не желала, и та из них, что шла рядом с этим новым Михаилом, тихонько млела и влюблялась, как школьница.
      Михаил установил, что действительно их сопровождают двое, топтуны, по схеме "один впереди - один сзади", третий в темно-синих "Жигулях" неприметной пятой модели периодически проезжает по их маршруту в ту или другую сторону.
      Спутница начала его разочаровывать. В дамочке, которая похохатывала и закатывала глазки, ничего не было от загадочной красавицы, с которой он так романтически познакомился. Впрочем, на вечер годилась и эта. Даже лучше.
      Он стал прикидывать, под каким соусом организовать продолжение вечера у себя дома, и ничего не придумал. Охрана его смущала. К чему она? Ревнивый муж? Богатый муж боится похищения с целью выкупа? Но такие дамы на улице не флиртуют. Они вообще стараются по улицам пешком не ходить. Не знает сама?
      И наконец, третьим планом в нем росло неизведанное прежде вожделение. Скорее нервное, чем плотское. У него никогда раньше не случалось так - чтобы вот с той, которая обречена. Не важно, что он только передал ей извещение от Судьбы. Он - знает, он тоже причастен
      Это было ново. Это будоражило.
      - Ну вот, дорогой Михаил, - сказала Елена Евгеньевна. Они стояли в людском водовороте у метро "Парк культуры".
      Елена Евгеньевна-вторая соблаговолила вернуться. Легкое приключение теряло для нее остроту, так и не начавшись.
      - Спасибо за вечер. Я развлеклась и развеялась. Спасибо. Вы милый и интересный собеседник. Если угодно, подарите мне одну розу, красную, символ пламенной любви, и расстанемся на этом. Хорошо? Не обидитесь?