Путинская Россия

Нина Ивановна трое суток сидела на проходной, ожидая встречи с ним – без еды, чая, сна, внимания. Старшие офицеры туда-сюда пробегали мимо нее, как тараканы, делая вид, что не замечают… Именно там, на проходной, Нина Ивановна Левурда и приняла решение подать в суд на государство – этим она стала известна в России, – вчинив иск Министерству обороны и его руководителю министру Иванову по совокупности причиненных ей моральных страданий. Причем не в связи со смертью сына – он погиб, выполняя воинский долг. А в связи с тем, что случилось после его смерти.

Суть требований матери, если перевести со сложного процессуального на обычный язык, в следующем: она хочет ответа на несколько вопросов. Почему полк оставил тело ее сына на поле боя? Почему не искал? Почему ничего не сообщил ей о его судьбе? Почему она сама должна была искать? И кто персонально несет за это ответственность?…

Что было потом? Во-первых, орден Мужества – награду сына Нине Ивановне вручили в Ивановском областном военкомате. Во-вторых, месть. Министерство обороны и Таманская дивизия встали на тропу войны с матерью погибшего лейтенанта, посмевшей открыто возмутиться их поведением. В ее ходе Нину Ивановну подвергли пыткой моральным «Путин-газом», применив к ней дозу с той же целью, что и к террористам, – сломить волю, «поставить на место», чтобы другим неповадно было.

Это выразилось в следующем. Почти что за год прошло восемь судебных заседаний (первое – 26 декабря 2001 года, последнее – 18 ноября 2002-го), и все – без всякого результата. К сути иска Нины Ивановны суд даже не приступил – представители Министерства обороны заседания игнорировали, будучи уверены в своей полной безнаказанности. И они были правы: сначала дело «Нина Левурда против государства» попало к судье Тюленеву (Пресненский межмуниципальный суд Москвы, по месту юридического адреса Министерства обороны), и тот решил, что мать «не имеет права на информацию» о теле собственного сына, а значит, Министерство обороны не должно было ей эту информацию предоставлять. И… Нина Ивановна пошла в Московский городской суд, и там, ввиду полной абсурдности решения, дело вернули в тот же Пресненский суд, на новое разбирательство, которое стало новой порцией пыток государственной машины против матери, потерявшей сына: массовые прогулы судебных заседаний официальными представителями министра Иванова, командования Сухопутных войск, в состав которых входят Таманская дивизия и 15-й полк. Они просто не являлись на назначенные слушания – нагло и настырно. Брали мать измором. Или осадой. А она – все ездила и ждала… Всякий раз. Туда-сюда из Иванова – и утыкалась в пустоту на скамейке ответчиков. И уезжала ни с чем. Простая пенсионерка – с уровнем нашего отечественного госпособия по старости, рассчитанного только на то, чтобы не умереть с голоду, с мужем, смертельно запившим после Пашиных похорон и так и оказавшимся не способным выйти из этого страдательного пике…

В конце концов не выдержала судья Болонина (судья также Пресненского районного суда, к которой попало дело из Московского городского суда). Наконец, на восьмом заседании без ответчиков она оштрафовала Министерство обороны на 8 тысяч рублей. Естественно, в пользу госказны и из госказны. Жаль, что не из кармана министра Иванова и не в пользу матери. Подобное просто не предусмотрено – законодательство у нас на стороне не слабой жертвы, а власти, и без того сильной. 18 ноября 2002 года, после штрафа, представители министерства наконец-таки появились в Пресненском суде, но были они какие-то странные – ничего не знали о деле, не понимали сути и, отказываясь представляться, жаловались на хаос в своем ведомстве, который во всем-то и виновен… И? И суд опять был перенесен – на сей раз на 2 декабря.

…Нина Ивановна плакала, стоя в неуютном судебном коридоре.

– Ну за что? – говорила она. – Можно подумать, это не они у меня сына забрали? Не они надо мной издевались?…

Как я завидую Сергею Иванову, министру нашей безжалостной к народу обороны. Ему так просто живется. Он не видит «деталей». Главная из которых – глаза матерей, потерявших сыновей на той «войне с международным терроризмом», на тему которой он, министр, так любит поговорить, доказывая лояльность к Путину. Он не слышит голоса матерей – они далеко от него. Он не чувствует их боли. Он ничего не знает о жизнях, которые поломал. О тысячах отцов и матерей, брошенных СИСТЕМОЙ после того, как их дети отдали за нее жизни.

«Путин не может отвечать за все!» – кричат у нас те, кто любит президента.

Конечно, не может. Он как президент отвечает за методологию. За подходы. Формирует их. Такая уж у нас традиция: кто наверху, тому и подражают.

И его методология по армейскому вопросу – как раз вышеописанная. Другой нет. Он неоднократно уже подписался под тем, что согласен с подобными рядовыми историями – а они именно РЯДОВЫЕ истории, – происходящими в нашей армии. А раз подписался, значит, ответствен за методологию жестокости и непримиримости, насаждаемую и в армии, и в государстве. Потому что жестокость – тяжелейшая инфекция, склонная к пандемии. Она не бывает одноразовой. Начинали с жителей Чечни и, хотя многим казалось, что на них и закончится, но продолжили на «своих», как это принято теперь «патриотично» выражаться. Включая тех «своих», кто как раз-то и «патриотично» воевал с теми, с кого начинали, и только наивный мог рассчитывать на что-то другое.

– Ну да, случилось… Ну да, он погиб… Сделал свой выбор и шел своей дорогой, – говорит Нина Ивановна, отирая слезы на лице. Мимо идет судья Болонина в мантии с непроницаемым лицом. – Но вы же люди…

Люди?

Я часто думаю: человек ли Путин вообще? Или железная мерзлая статуя? Думаю и не нахожу ответа, что человек.

История вторая

54 солдата, или Эмиграция домой

Эмиграция – это такое место, куда бегут, когда дальнейшее пребывание на родине грозит смертью либо широкомасштабным наступлением государства на твою честь и достоинство. 8 сентября 2002 года именно это и случилось в Российской армии. 54 солдата ушли из армии в эмиграцию.

Было это так. На окраине деревни Прудбой Волгоградской области располагается учебный полигон 20-й гвардейской мотострелковой дивизии. Как-то из городка Камышина тоже Волгоградской области, с места постоянной дислокации войсковой части 20004, на полигон в Прудбой пригнали личный состав 2-го дивизиона.

Цель была благая – чему-то научиться. В роли учителей должны были, естественно, выступать офицеры – отцы-командиры. Но 8 сентября эти самые «отцы» – подполковник Колесников, майор Ширяев, майор Артемьев, старший лейтенант Кадиев, старший лейтенант Коростылев, старший лейтенант Кобец и лейтенант Пеков взяли на себя совершенно не свойственные офицерскому уровню функции дознавателей. На построении солдатам было объявлено, что сейчас будет разбирательство на тему: кто ночью угнал с полигона БРДМ – боевую разведывательно-десантную машину?

При этом, как позже уверяли солдаты, БРДМ никто и не угонял – она продолжала себе стоять в дивизионном парке. Просто офицерам было скучно, они пили на полигоне уже который день, чувствовали себя, видимо, уже очень плохо от этого перепоя – и просто решили покуражиться. Собственно, подобное и раньше часто случалось на Камышинском, печальной славы, военном полигоне.

После построения с объявлением о разбирательстве в штабную палатку завели первую партию солдат – сержантов Кутузова и Крутова, рядовых Генералова, Гурского и Гриценко. Остальным было велено дожидаться своей очереди рядом, и очень скоро оставшийся на свободе личный состав услышал крики и стоны сослуживцев. Офицеры их попросту пытали. Вскоре первую партию вышвырнули из штабной палатки. Солдаты рассказали товарищам о том, как вышеперечисленные «отцы»-командиры лупили их черенками саперных лопат по ягодицам и спинам, а ногами – по животам и ребрам.

Собственно, слова были лишние. Следы пыток на солдатских телах подействовали сильнее любых рассказов.

Затем офицеры объявили перерыв. Подполковник, два майора, три старших лейтенанта и один лейтенант объявили для себя обед, сообщив остальному рядовому личному составу, что после принятия ими пищи каждый, кто добровольно не признается в угоне БРДМ, будет точно так же избит, как те, кто теперь лежал на траве рядом со штабной палаткой.

С этим объявлением офицеры отбыли откушать суп.

А солдаты? Ушли… Взбунтовались, не пожелав быть овцами, ожидающими заклания. Они оставили на полигоне только тех, кто был в наряде, – для его охраны (оставление поста влечет уголовное наказание, суд и дисциплинарный батальон), а также избитых Кутузова, Крутова, Генералова и Гриценко, которые идти просто не могли.

Построившись в колонну, солдаты ушли с полигона в сторону Волгограда. Звать на помощь.

Но до города там неблизко – почти 180 километров. И все это расстояние 54 солдата прошли организованно, строем, ни от кого не скрываясь, по обочине оживленного шоссе, по которому туда-сюда проезжали в том числе и офицеры 20-й дивизии. И НИ ОДНА из машин не остановилась… НИ ОДИН из офицеров не подумал, что надо бы спросить: а что, собственно, случилось?… Куда идете? И без офицера, что не по военному уставу?… Ни один.

Так солдаты шли по шоссе до наступления темноты. На ночлег устроились в лесополосе, прямо у шоссе, не прячась. И все повторилось снова – ни одна офицерская душа их не искала… Несмотря на главное: отобедавшие подполковник, два майора, три старших лейтенанта и один лейтенант, выйдя из столовой, обнаружили свой 2-й дивизион сильно поредевшим. Им почти НЕКЕМ БЫЛО КОМАНДОВАТЬ…

Однако офицеры СПОКОЙНО ЛЕГЛИ СПАТЬ. Не зная, где их солдаты, за которых, в соответствии с законом, они несут полную персональную ответственность. Но отлично зная, что нет в нашей стране офицера, которого бы наказали за солдата…

Рано утром 9 сентября 54 солдата снова двинулись в путь. Пешком. Вдоль шоссе. Снова ни от кого не скрываясь. Опять мимо ехали военные на машинах. И НИКТО… (читай выше).

Отряд уважающих собственное достоинство был в дороге полутора суток, и НИКТО ИЗ 20-й ДИВИЗИИ ИХ НЕ ХВАТИЛСЯ. Вечером 9 сентября они вошли в Волгоград. И тоже совсем не тайно. Их видела милиция, охраняющая город. И снова – они НИКОГО НЕ ЗАИНТЕРЕСОВАЛИ. Ни один офицер не поинтересовался, куда солдаты путь держат… Вечером…

Так, строем, солдаты дошли до центра города.

– Около шести часов вечера, а мы уже собирались уходить, вдруг звонок по телефону: «Вы работаете? Можно зайти?» – рассказывает Татьяна Зозуленко, руководитель Волгоградской областной правозащитной организации родителей военнослужащих «Материнское право». – Я ответила: «Заходите». Но, конечно, никак не ожидала подобного. Через несколько минут в маленькую комнатку нашей организации вошли четыре солдатика и сказали, что их 54. Я спросила: «А где остальные?». И ребята провели меня в подвальчик нашего же дома – остальные стояли тут, в подвальчике. Я работаю в организации 11 лет, но такого за это время еще не видела. Первое, что мелькнуло в голове: «А где их размещать? Вечер уже…». А первое, что мы спросили: «Вы ели?». Они ответили: «Нет, со вчерашнего дня». Наши женщины сбегали за хлебом и молоком, принесли, сколько могли. Ребята набросились на еду, как собаки голодные. Но к этому мы привыкли: кормят в частях очень плохо, солдаты хронически недоедают. Когда они поели, я спросила: «Что вы хотите вашим поступком?». Они ответили: «Чтобы наказали офицеров, которые избивают солдат». Потом решили так: на ночевку устроим их прямо у нас, в «Материнском праве», вповалку, на полу, потому что утро вечера мудренее. А рано утром пойдем в гарнизонную прокуратуру. Я заперла дверь, пошла домой – я живу рядом, думала, если надо, быстро приду. В 11 вечера позвонила им – и никто не взял трубку. Я подумала: «Просто устали, спят. Или боятся брать трубку». В два ночи меня разбудил наш юрист Сергей Семушин. Он сказал, что неизвестные люди позвонили ему и попросили «принять помещение». Через несколько минут я была на месте. Вокруг стояли военные «бобики», в них – какие-то офицеры. Они не представились. А солдат уже не было. Я спросила у офицеров, где они, ответа не последовало.

Кроме того, сотрудники «Материнского права» обнаружили взломанной и раскуроченной свою компьютерную сеть с информацией о воинских преступлениях в 20-й дивизии. А также под ковриком – солдатскую записку. Просто о том, что их куда-то увозят, бьют, и они просят о помощи…

Остается добавить немногое. Офицеры на полигоне хватились своих солдат, только когда им позвонили «сверху». Это произошло поздно вечером 9 сентября, когда Татьяна Зозуленко связалась с волгоградскими журналистами и первая информация об ушедших солдатах пошла в радиоэфир. Штаб округа, естественно, потребовал у офицеров объяснений, вот те и обнаружили «недостачу»…

Ночью к «Материнскому праву» подогнали машины и всех 54 увезли на гауптвахту в военную комендатуру. А потом обратно – в часть. Под надзор тех самых офицеров, от побоев которых солдаты ушли с полигона. Татьяна Зозуленко спросила волгоградского гарнизонного прокурора Чернова (его обязанность – следить за правоохранительной ситуацией в частях гарнизона), зачем же он «так поступил». И тот ответил прямо: «Потому что это НАШИ солдаты».

Это ключевая фраза истории «54-х». «НАШИ солдаты» означает «наши рабы». Никакого другого смысла прокурорская фраза не несет. У нас все остается по-прежнему: извращенно трактуемое понятие «офицерской чести», которую вечно требуется защищать, всегда оказывается выше, чем жизнь и достоинство солдатское. В марш-броске с Камышинского полигона мы имеем дело, во-первых, с неискоренимой отвратительной армейской традицией, что СОЛДАТ – ОФИЦЕРСКИЙ РАБ, офицер всегда прав и может делать с солдатом все, что хочется. И, во-вторых, с тем, что гражданский контроль над армейскими структурами, об обязательном установлении которого много говорили в ельцинские годы и был даже написан соответствующий законопроект, теперь похороненный в связи с тем, что президент Путин, как человек сугубо советский и военный и, значит, разделяющий первую главную армейскую посылку, считает его совершенно не нужным Российским вооруженным силам.

Заметьте важную деталь: суть истории заключается в том, что вся 20-я дивизия (так называемая Рохлинская, потому что раньше ею командовал герой первой чеченской войны, ныне застреленный депутат Государственной Думы Лев Рохлин), а особенно воинская часть № 20004 – давно имя нарицательное и в Волгограде, и в Северо-Кавказском военном округе, и в России.

– Целый год мы отправляли в военную прокуратуру – прежде всего, господину Чернову, гарнизонному прокурору, и далее – всем по иерархии выше, вплоть до Главной военной прокуратуры в Москве – информацию о преступлениях, совершаемых офицерами части № 20004, – говорит Татьяна Зозуленко. – Часть № 20004 по количеству солдатских обращений к нам – на первом месте. Офицеры бьют подчиненных, вымогают у солдат, вернувшихся из Чечни (20-я дивизия – воюющая как в первую, так и во вторую чеченскую войну, воюющая до сих пор), деньги, так называемые «боевые»… Мы не говорили об этом – мы просто кричали! И ничего… Прокуратура заняла позицию замалчивания всего, что творится. Мы считаем следующее: то, что случилось на Камышинском полигоне, – закономерный итог полной офицерской безнаказанности.

Конечно, у нас в стране есть военный бюджет, и много споров вокруг этого. Есть военное лобби – оно борется за новые инвестиции и заказы, оплаченные из государственного бюджета. Все, как везде. И об этом писать неинтересно, потому что одинаково международно-унифицированно… Да, забыла очень важное, отличающее нас от других: у нас есть производство и торговля оружием по всему миру, все-таки мы – страна, давшая миру автомат Калашникова, и многие у нас этим гордятся.

Но мне не хочется забивать ваши головы цифрами наших милитаристских экономических достижений. Мой взгляд другой: чувствуют ли себя люди счастливыми при том порядке, который установил президент Путин? Считаю это главной оценкой деятельности руководителя государства. И вот, пытаясь ответить на этот вопрос, я иду в Комитет солдатских матерей и спрашиваю женщин, которые туда приходят: «Ваши дети были счастливы, попав в армию? Они действительно стали там настоящими мужчинами?». И так я узнаю совсем другую армию…

Несколько коротких историй

Деталь – важнее образа. Подробность – характернее целого. По крайней мере, для меня.

…Мишу Николаева, жителя Московской области, проводили в армию в июле 2001 года. Попал он служить в пограничные войска, на далекую от столицы (10 часов лета) погранзаставу у поселка Горячий Пляж на острове Анучина Малой Курильской гряды – той самой, за которую так отчаянно спорят российские и японские политики со времен Второй мировой войны.

Пока идут споры, кому-то надо эту границу охранять. Миша стал одним из таких. И продержался на дальневосточной заставе полгода – 22 декабря 2001 года он умер. Но тревожные письма пошли домой уже осенью, когда Миша обнаружил на своем теле гнойные язвы. Он просил: «Пришлите медикаменты: мазь Вишневского, стрептоцид, ну, короче, все средства против гниения, анальгин, зеленку, бинт, по возможности лейкопластырь… Тут ничего нет». Родители безропотно отправляли посылки, сознавая, что армия у нас бедная, и в то же время думая, что, наверное, не все так страшно, потому что Миша ведь продолжает работать… поваром на кухне! А если бы он был тяжко болен, полагали родители, кто бы его близко пустил к котлам с пищей…

Однако с множественными гнойными поражениями кожи он продолжал варить обеды для всех. Когда патологоанатом сделал посмертное вскрытие Мишиного тела, он констатировал, что ткани несчастного буквально расползлись под скальпелем – в начале XXI века солдат заживо сгнил на глазах у офицеров, не получив НИКАКОЙ медицинской помощи. Ничто не спасло Мишу от офицеров, которым ни до чего нет дела…

…Дмитрий Киселев попал служить в подмосковный поселок Истра – это считается у нас большой удачей. Рядом Москва, и родители-москвичи всегда могли приехать и навестить сына, прорваться к командиру, если бы требовалась помощь, – не Курильская гряда. Однако и это не спасло Диму. На сей раз – от развращенных офицеров.

Подполковник Александр Бороненков, командир воинской части, где оказался солдат Киселев, имел приработок на стороне – у него был свой маленький бизнес помимо офицерства. Обычное, кстати, дело теперь в нашей армии – кто-то что-то кумекает на стороне, поскольку жалованье невысокое. Однако бизнес этого конкретного подполковника был рабовладельческий – он продавал своих солдат хозяевам близлежащих участков земли (поселок Истра – дачный) в качестве дешевой рабочей силы. Там они работали только за обед, а деньги получал командир Бороненков. Метод зарабатывания денег этим конкретным подполковником – не уникален и не им изобретен. В армии это развито: солдат продают богатым людям «насовсем» – на все время службы, в бесплатные работники, то есть в рабство. Ими (их бесплатным трудом) расплачиваются с «нужными» людьми. Например, нужно офицеру машину починить, а денег нет, вот он и пригоняет в автосервис солдатиков, а те там бесплатно работают на автомастеров, сколько те захотят, и за это ремонтируется машина офицера. Солдат, наконец, дают «взаймы». Самое распространенное явление – использование подневольных бесправных солдат в своем собственном офицерском хозяйстве.

Вот так в конце июня 2002 года настала очередь идти в рабы и для новобранца Димы Киселева. Солдата отправили строить дом некоему господину Карабутову в садовое товарищество «Мир», расположенное тут же, в Истринском районе. Сначала, действительно, Дима строил дом. Потом вместе с семью другими солдатами-рабами Дима должен был рыть глубокую траншею вдоль участка. 2 июля, в семь часов вечера, грунт в вырытой траншее обрушился, троих ребят завалило, а Дима, один из них, задохнулся под слоем земли. Подполковника Бороненкова родители пытались привлечь к суду, но он отвертелся – у него было много «нужных» людей. А Дима был единственным сыном…

…28 августа 2002 года в воинской части № 42839, расквартированной в Чечне, неподалеку от станицы Калиновской – это там, где боевые действия давно не идут, – пьянствовали «деды». «Деды» – это солдаты, которым вот-вот увольняться в запас, и самая страшная, убойная сила нашей армии. Вечером «дедам» показалось, что водки маловато, и они послали первого подвернувшегося им под руку солдата Юрия Дьяченко в станицу – «где хочешь, достать еще». Солдат отказался. Во-первых, в этот момент он стоял на посту, охраняя часть по периметру, и уходить не имел права. Во-вторых, у него не было денег, он это объяснил, но «деды» потребовали, чтобы рядовой что-нибудь своровал в станице и таким образом нашел им водку.

Однако Юра сказал твердо: «Нет. Не пойду». Дальше его очень долго и сильно били. До пяти утра. В перерывах между побоями «деды» унижали его жестоко и низко. Например, макали половую тряпку в туалетную «дыру» с нечистотами – и вытирали потом ею Юрино лицо… Заставили мыть пол, и, когда он наклонялся, по очереди били в область заднего прохода палкой от швабры… В заключение сеанса «воспитания» (так они это называли) «деды» потащили Юру в столовую и заставили съесть бачок каши объемом в три литра, не разрешая – побоями – останавливаться.

Где были офицеры? В эту ночь они тоже пьянствовали и физически не могли ни на что обратить внимания. 29 августа, около шести часов, Юру Дьяченко обнаружили в углу продовольственного склада. Он повесился…

…Сибирь – это не Чечня, это очень далеко от нее и от войны. Но и это дела не меняет. Валерий Путинцев, парень родом из Тюменской области, попал служить в Красноярский край, в районный городок Ужуру, в элитные части Ракетных войск стратегического назначения (РВСН). Его мама, Светлана Путинцева, очень обрадовалась: считается, что в ракетных частях самые высокообразованные офицеры, которые не пьют, солдат не бьют и поддерживают дисциплину, поскольку имеют отношение к самому современному и опасному оружию. Но вскоре от сына стали приходить тяжкие письма, в них он не называл офицеров иначе, как «шакалами».

«Здравствуй, мама! Это письмо, кроме тебя, никому в руки попасть не должно. Особенно, пожалуйста, убереги мною написанное от бабули. Думаю, мы с тобою друг друга хорошо поняли, и ты не допустишь, чтобы бабуля трепала себе последнее здоровье, – я очень переживаю за нее… Я до сих пор не могу смириться с тем, что служу рабом для блага мне ненавистных. Я просто больше жизни хочу работать во благо своих, поднимать семью, цену которой понял лишь здесь…».

Валерию не удастся «работать во благо своих». В ужурских казармах царил полный офицерский беспредел. Лейтенанты грабили солдат до нитки, измывались над теми, кто пытался защитить свое достоинство, – таким был и Валера. За полгода, которые он пробыл в части, из нее ушло четыре гроба – все солдатские. И все в гробах – умершие от побоев.

Прежде всего офицеры забрали у Валеры форму (а ничего, кроме формы, у нашего солдата в армии нет – любая другая одежда отсутствует) и сказали, что теперь он должен ее у них «выкупить». Естественно, написав домой и попросив «срочно» выслать денег. Валера сопротивлялся, как мог, – он знал, что мать, живущая очень скромно вместе с бабушкой-пенсионеркой, сестрой и ее маленькой дочкой, ему не может выслать денег. За это его много и сильно били. Наступил момент, и Валера огрызнулся, дал отпор – и тогда его отправили на гауптвахту за неповиновение и там имитировали побег, тяжело ранив при этом… Светлана, мать, занервничала, позвонила командиру части – подполковнику Бутову. И тот ее «успокоил», сказав, что умеет бить так, чтобы не оставлять следов… Светлана бросила все и срочно прилетела в Ужур. И застала сына умирающим. Оказалось, он получил огнестрельные ранения органов малого таза, мочевого пузыря, мочеточников, бедренной артерии… В госпитале Светлане сказали: «Ищите кровь для переливания. Срочно. У нас крови нет». Это значит надо найти доноров… Но как? В чужом городе, одна… Она бросилась в воинскую часть: «Помогите!», а командир отказал. Она носилась по городу, пытаясь сделать еще что-то для сына, но не успела… И ее мальчик, не дождавшись крови, умер 27 февраля 2002 года.

В одном из последних писем Валера писал Светлане, будто предвидел: «Я не очень рассчитывал на их «офицерскую» помощь. Они способны лишь на несправедливые унижения…».

…Опять Подмосковье. Поселок Балашиха. Воинская часть № 13815. Утро 4 мая 2002 года. Две работницы котельной, дающей тепло в эту часть, слышат крики о помощи где-то неподалеку от них. Они выскакивают во двор и видят, что посередине вырыта траншея, в которую по шею закопан солдат. Он-то и зовет добрых людей на помощь. Женщины откопали солдата, разрезали веревку, которой были связаны его руки и ноги, и помогли выбраться из ямы.

Тут-то и появился разъяренный майор Александр Симакин. Он закричал на женщин: мол, не трогайте, это он так воспитывает солдата Чеснокова, и если они, женщины, не уйдут обратно в котельную, то он «их уволит».

Солдат Чесноков, выбравшись из ямы, убежал из части…

P.S.Армия в России – один из традиционно основных государственных институтов – продолжает оставаться типичным лагерем за колючей проволокой для бессудно заточенных туда молодых граждан страны. С соответствующими, подчеркнуто тюремными, правилами общежития, насаждаемыми офицерами. Где «мочить в сортире» (первый, при восшествии на кремлевский престол, провозглашенный Путиным лозунг борьбы с внутренними врагами) – главный метод воспитания.

Возможно, это нравится нашему нынешнему президенту, у которого подполковничьи погоны и две дочки дома, которым не придется служить в такой армии. Но всем нам (кроме офицерского сословия, прекрасно себя чувствующего в роли паханов-беспредельщиков) от этого очень плохо. Особенно тем, у кого родились сыновья. Тем более тем, у кого они достигли призывного возраста, и, значит, совсем нет времени дожидаться армейских реформ, так давно обещанных обществу и традиционно пробуксовывающих. И эти сыновья рискуют уйти от нас прямиком либо на Камышинский полигон, либо в Чечню, либо еще куда-то, откуда дороги нет.

Часть вторая. Наше новейшее средневековье, или Военные преступники Всея Руси

В России есть два типа современных военных преступников – чьи деяния связаны со второй чеченской войной, начавшейся в августе 1999 года. Как раз тогда ж Владимир Путин был назначен президентом Ельциным премьер-министром страны. Война длилась все время первого президентского срока Путина и не прекратилась до сих пор.

Дела о военных преступлениях имеют одну сходную черту – все они идеологические. Как говорится, «закон отдыхает». Те, кто осужден, получили свои приговоры не в соответствии с юридической процедурой, основанной на законах, а следуя порывам идеологических ветров, которые дули из Кремля на момент их осуждения.

Итак, первый тип – сюда входят военные преступники, которые действительно воевали. С одной стороны, из числа федеральных военнослужащих, участвовавших в так называемой «антитеррористической операции» в Чечне. С другой стороны, боевики – те, с кем воевали федералы. Первых отмывали от преступлений. Вторым юридически неряшливо натягивали преступления. Первых правосудие (прокуратура и суд), даже при наличии доказательств вины (а это тоже большая редкость, когда прокуратура даже собирала против них доказательства), выводило из-под удара. Вторых втаскивало под самый жесткий из возможных приговор.

Самый известный «федеральный» пример – дело полковника Буданова, командира 160-го танкового полка Министерства обороны России, 26 марта 2000 года (в день выборов президента Путина) похитившего, изнасиловавшего и убившего 18-летнюю чеченскую девушку Эльзу Кунгаеву, жившую в родительском доме в селении Танги-Чу, на окраине которого был временно дислоцирован полк командира Буданова.

Самый известный пример осужденного военного преступника-боевика – Салман Радуев. Радуев – один из знаменитых чеченских полевых командиров, бригадный генерал, совершавший террористические рейды еще с первой чеченской войны, командующий так называемой «Армией генерала Дудаева» – был пойман в 2001 году, осужден к пожизненному заключению и при невыясненных обстоятельствах погиб в Соликамской тюрьме для особо опасных преступников (Соликамск – известный «тюремный» город на Урале, в Пермской области, где находятся соляные копи, место традиционной ссылки для многих поколений людей еще с царских времен). Радуев также – символ непримиримого бойца, сражавшегося за чеченскую свободу от России. Судебных дел, подобных радуевскому, очень немного, и, как правило, их рассматривали в закрытых процессах, пряча информацию от общества, хотя, зачем именно так поступали, непонятно; и впоследствии, изредка и тайно, можно было с большим трудом познакомиться с материалами уголовных дел на боевиков, и, оказывалось, что они также идеологические, но только со знаком «наоборот». То есть, не заботясь о доказательствах, им приписывали преступления, следуя принципу: «надо осудить», и, что ни предъяви, ничего оспорено не будет.

Таким образом, вся первая категория военных преступников не прошла настоящей юридической процедуры. И это самый главный результат. После вынесения приговоров чеченские боевики недолго жили в далеких колониях и тюрьмах. Они погибали при неизвестных обстоятельствах – их «убирали» по желанию власти, в чем уверены, как показывали социологические опросы, даже те люди в России, которые поддерживают усилия правительства и президента, ведущих войну в Чечне, поскольку у нас практически никто не верит в непредвзятость отечественного правосудия и верят в его политическую ангажированность.

Второй тип – это военные преступники, «кто оказался рядом». Случайные люди, попавшие под колесо истории. Не воевали, но чеченцы, и «нужно» было осудить. Типичный пример – дело Ислама Хасуханова. В его деле – все, как в 37-м году. Будто Сталин жив, и ЧК действует. Выбитые показания, пытки, применение психотропных средств с целью сломить волю. Именно этим адским путем прошли большинство чеченцев, которые попали в застенки не только ФСБ, но и других силовых структур, беспредельничающих в Чечне, где пытают у кадыровцев (отряд последователей Ахмат-Хаджи Кадырова, марионеточного промосковского главы администрации Чечни), пытают в военных комендатурах, пытают в ямах при воинских частях, в следственных изоляторах при отделах милиции…