Шел человек по пустыне, трудно шел, долго, мучительно... в конце концов, умер. Попадает человек на небеса, садится с ним рядом Господь Бог, человек и говорит ему:
      - Господи, ну что же такое, а? Я так мучался, так страдал, так глупо умер! Что ж ты мне не помог?
      Отвечает ему Бог:
      - Ну, хорошо, давай рассмотрим эту ситуацию. Вот пустыня, вон, видишь цепочку своих следов? Рядом с ней еще одна цепочка - это Мои следы, Я шел вместе с тобой.
      - А вот здесь, господи, вот на этом участке мне было особенно тяжело и мучительно! Что ж ты меня оставил? Ведь там только одна цепочка моих следов!
      - Это не твои следы, это Мои следы. Я нес тебя на руках.
      (Притча в изложении Д. Иванова-Малишицкого)
      Светлой памяти Е. Е. Чернова посвящается.
      Полынская Галина
      Местечко под солнцем
      Повесть
      Даже не знаю, когда именно ко мне впервые пришла мысль о том, что больше я не могу написать ни строчки. Наверняка появлялась она неоднократно но, видать, не слышал ее, или слышать не хотел...
      Разве же мог я хотя бы на миг предположить, что моя Муза, за долгие годы нашего с нею совместного творчества ставшая мне ближе и дороже собственной жены, может вот так взять и молча уйти? Возможно, она и шепнула, выдохнув что-то на прощание, а я не услышал.
      Долго еще... почти пять лет я не желал мириться со своим оглушительным писательским финалом, храбрился, бодро строчил отвратные рассказы, воодушевленно садился за фундаментальные романы, "острые современные повести", но к четвертой-пятой вымученной главе, был вынужден признаваться, что эти несчастные строчки, корявые абзацы никуда не годятся. Сидел, часами глядя на свое бессильное, бесполезное творчество и пытался понять - что же произошло? Почему Она ушла? Столько горя и радости делили мы почти тридцать творческих лет, не всё между нами бывало гладко, но как искренне, как страстно я Её любил, с каким восторгом благодарил за особо удавшуюся строчку, удивительный образ... может, обидел чем или встретила ветреница другого, моложе, талантливее и решила не растрачивать на меня свои эфирные силы? Никаких ответов я не нашел, мне оставалось слушать тупую, гудящую пустоту в ушах, да пытаться изыскать откуда-нибудь силы, чтобы смириться со своей бедой.
      Находится дома было невыносимо, казалось - квартира выгорела дотла, я почти что чувствовал запах гари... привычные, любимые вещи, радовавшие глаз и душу предметы, приобрели уродливые гротескные очертания, будто внезапно оплавились.
      На улице становилось еще хуже, я задыхался в непривычном черно-белом мире, разом утратившем свое разнообразие и неповторимость.
      На работе я лез на стенку в своем персональном кабинете, даже приходила в голову отчаянная мысль - уйти с поста главного редактора, бросить журнал, бросить все, а потом... вот именно в "потом" я и упирался. Я не знал, даже не представлял что же "потом" кроме банального - спиться и выпрыгнуть с балкона в приступе белой горячки. Сколько я таких концов понагляделся, каждый раз мысленно крестился и повторял: "Со мной такого не случится, с кем угодно, только не со мной!" И вот теперь я оказался близок к такому же унизительному финалу, и некому было меня поддержать и отговорить, соврать, что все наладится...
      Раньше чудилось, что друзей у меня предостаточно, а тут как пелена спала... огляделся по сторонам и... лучше б сердце остановилось. Спросил свою душу, прислушался к ней - к кому она потянется? кто поможет, поддержит? кто необходим сейчас? Но душа обиженно молчала, ей больше не о чем было со мной разговаривать.
      Жена, видя, что со мной творится неладное, погладила по голове, сказала, что всем великим свойственны творческие кризисы и засобиралась на дачу. В выгоревшей дотла квартире я остался один. Первое время было почти что хорошо, никто не мешал мне сидеть на балконе, пить разливное вино из пластиковой бутылки и смотреть, как вдалеке лихорадочно поблескивает истерзанное курортниками море.
      Но через пару дней мучения возобновились, от вина разыгралась чудовищная изжога, и я не мог больше на него смотреть, от еды воротило, да и готовить что-либо не было ни сил, ни желания.
      Задернув повсюду шторы, чтобы не видеть этот шумный яркий июль, свежее безоблачное небо, жизнерадостных отдыхающих, я бродил из комнаты в комнату, избегая натыкаться взглядом на собственные отражения в многочисленных зеркалах, развешенных женой по всему дому. Надо же, а раньше я не обращал внимания, сколько же зеркал она понавесила, даже на кухне! Как же это я раньше спокойно выносил, и не раздражало ведь! Снял все, какие мог и свалил в углу. Не полегчало, теперь стали бесить пустые квадраты на стенах. Ощущая себя старой, толстой, истеричной развалиной, я стоял посреди комнаты, стиснув зубы, сжав кулаки и, до вздутия вен на лбу ждал, когда же что-нибудь произойдет. И произошло. В дверь позвонили. Я даже в глазок не посмотрел, мне было все равно кто там, и черту бы обрадовался, возможно, даже выплакался бы у него на плече. Но это оказался Лёва Дондерфер довольно слабая альтернатива черту.
      - Старик, отвратно выглядишь! - прозвучало вместо "здрасти", к слову сказать, это было обычным его приветствием ко всем, за исключением женщин... с ними дела обстояли еще хуже.
      Лёва протиснулся в коридор - огромный, в яркой пестрой рубахе и шортах, невесть как напяленных на слоноподобные телеса, с початой бутылкой пива в одной руке и объемным пакетом в другой. Не обращая на меня никакого внимания, он, не разуваясь, потопал на кухню. Я пару секунд раздумывал - не уйти ли мне куда-нибудь? потом все-таки пошел за ним. Лёва выгружал картонную упаковку "Афанасия", какую-то рыбу...
      - Гарик, - он заглянул в холодильник, - чего пожрать есть?
      - Ничего, - я присел на табурет и закурил.
      - Ладно, рыбцом перетопчемся, - он открыл бутылку о бутылку, остальные затолкал в морозилку. - Где твоя "мадам Гончарова"?
      - На даче, - ни с того ни с сего разболелась голова.
      - Мы шашлычат сообразить сегодня собираемся, ты как?
      - Да нет, Лёв, - замямлил я, - что-то приболел...
      - Хандришь, старик, хандришь, - он сунул мне в руки теплую бутылку, мужской климакс, кризис среднего возраста, это надо пережить! Пей, давай.
      Я машинально глотнул. Лёва Дондерфер, успешный, по настоящему, без всяких реверансов классный художник - что я мог ему объяснить? если его пухленькая черноглазая Муза, заласканная, прикормленная, наверняка страстно обожающая Лёву со всеми его бесконечными сальностями и двусмысленностями; уверенная, благополучная Муза-мурлыка, уж точно не променяет Доденфера ни на какого другого холстомарателя.
      - Игоряша, - он смачно, с хрустом, с вывертом оторвал рыбине голову и швырнул на телепрограмму, лежавшую на кухонном столе, - тебе надо куда-нибудь выбраться, ты тут совсем сдуреешь со своим климаксом.
      - Да с чего ты... - стал закипать я.
      - Шторки задернул, телефончик отрубил, и вот еще, - он кивнул на четкие квадраты вместо зеркал. - Я по случаю домишко приобрел, километров 50 всего от города, места - сказка, воздух - песня, тишина, красота, озерцо, все, что надо для того, чтобы денек-другой понянчить свою депрессушку, а потом рвануть в ближайший городок, прикупить шашлычат, винца, прихватить загорелую селянку, да показать ей какой у тебя, да-да - у тебя, чудесный домик в горах. Придумай себе легенду, другую жизнь, поверь в нее, и не заметишь, как очухаешься. Да вот еще, - из пакета он добыл небольшой черный футляр, - приобрел, сам не знаю зачем, возьмешь с собой, пригодится.
      - Что это?
      - Карманный компьютер, - он извлек из чехла плоскую черную коробочку, величиной со средний набор женской косметики, - работает от аккумулятора и от обычных пальчиковых батареек, подсоединен к Интернету, так что, будешь кропать чего-нибудь, валяясь на травке у озерца с селяночкой в обнимку. Ну, так как?
      Он смотрел на меня и улыбался. Никогда раньше не видел, чтобы толстые люди так по-мефистофельски улыбались...
      И он умудрился меня уговорить. Остался даже ночевать, что, впрочем, мне, размякшему от теплого пива, а потом, от неизвестно откуда взявшейся холодной водки, было практически безразлично.
      * * *
      Проснулись далеко за полдень. Лёва долго вычерчивал маршрут по возникшей из неизвестного пространства карте, что-то втолковывал мне, похмельному и разбитому, заставлял собирать вещи, выталкивал из квартиры... мне же было самоубийственно тошно.
      - Ты смотри сюда, - Лёва развернул карту на багажнике моей дряхлой Нивы, - вот здесь сворачиваешь налево и вверх, дорога, конечно, паршивая, но где в горах найдешь хорошую? и все время вверх, там увидишь указатель: "Участки художественного общества "Пастораль", мой шестой, в самом отдалении, у озерца, ключ у охраны возьмешь, я предупрежу. Все, давай, катись с ветерком.
      С этими словами он запихал меня в машину, швырнул на сидение рядом карту, грохнул дверью, и снова улыбнулся своей невыносимой улыбкой.
      Погода хмурилась, небо куксилось.
      - Спасибо, - выдавил я и поехал, даже не предложив подвезти.
      И не сожалел. Общество Дондерфера всегда давалось мне с трудом, я не знал, как это объяснить: вроде бы душа - человек, талант, каких поискать, а выносил я его с тяжестью. Наверное, потому, что Лёва всегда был вроде как на ладони... ан нет - ускользал подлец газообразным веществом...
      Через час я заметил, что выехал вообще не на то шоссе, пришлось вернуться в город. К этому времени погода испортилась окончательно, расплакался сентиментальный южный дождик, и влажная духота лениво заползла в салон машины. На автоматизме я выбрался на нужную дорогу, не совсем отдавая себе отчета, зачем я вообще туда еду. Все время хотелось вымыть руки и уснуть в чужом доме, под сочувствующими взглядами незнакомых людей...
      Дождь усиливался, я ехал, время от времени, бросая взгляд на карту, но мой отъявленный топографический кретинизм, вкупе с нежеланием чего бы то ни было вообще и в частности, привели к логическому результату - я заблудился. Скорее машинально, нежели действительно пытаясь отыскать участки художников, объездил с десяток горных дорог и воистину козлиных троп, пока не начало смеркаться. Небо разразилось сплошным белым ливнем, таким сильным, что дворники работали только для собственного успокоения. Надо было выбираться на трассу и возвращаться домой, да купить по пути вина... белого...
      Ехал практически вслепую, не боясь, впрочем, врезаться в кого-нибудь, забрался я в такую глухомань, что любую встречную машину посчитал бы за благо - хоть бы подсказали, как выехать на шоссе. И на одной из козлиных троп я логически застрял. Колеса истерично буксовали, "российский джип" перестроечного периода потерпел полнейшее фиаско на подраскисшей черноморской земле. Подергавшись еще немного в напрасных попытках освободиться, я выключил зажигание и предался меланхолии под издевательский грохот дождя, который так и барабанил по крыше авто: " до-н-де-р-фе-р... до-н-дер..." Под этот перезвук-перестук я незаметно для себя заснул за рулем...
      * * *
      Солнце билось в лобовое стекло и размеренно постукивало в ветровое. Я разлепил веки и, сквозь беспомощный прищур, разглядел свежевымытое утро, и чье-то лицо, замутненное разводами на стеклах. Некто стучал, и что-то говорил, а я никак не мог проснуться. Наконец догадался открыть дверь и выбраться наружу. После влажной, почти банной духоты салона последождливая свежесть слегка оглушила, захотелось тряхнуть ближайшую древесную ветку принять душ, а после уже...
      - Извините, пожалуйста.
      Я обернулся. Оказалось, лицо за стеклом не было остатками снов, подле моей Нивы стоял высокий широкоплечий мужчина, как мне показалось, в темно-зеленом джинсовом плаще... или пальто?
      - Да? - я хлопал ресницами и дышал, будто похмелялся.
      - Как вы здесь оказались?
      - Сам не знаю, заблудился. А где я?
      - А вы давно тут стоите? - он обошел машину, оперся на капот рыжеволосый, темноглазый... какой типаж!
      - С вечера, - вот, я уже практически воткнулся ногами в землю и в небо головой. - Машина заглохла, а я заснул за рулем. Вы не подскажете, как на шоссе выбраться?
      Мы оба синхронно посмотрели на колеса, утопшие в подсыхающей грязи.
      - Я ехал к это... к этим... ну, где у художников домики, там у друга участок, - зачем-то принялся оправдываться я, - отдохнуть недельку другую. Я писатель...
      Хорошо хоть про климакс не начал исповедоваться, - с отчаянной злостью на самого себя подумал я, и почувствовал, как сильно проголодался.
      Четкое, напряженное лицо человека немного смягчилось.
      - Знаете что, - с дружелюбной улыбкой сказал он, - здесь, совсем рядом есть поселок, я там живу и могу проводить вас. Сами видите, машину пока что не вытащить, вы отдохнете, покушаете, потом вызовем подмогу. Как?
      - С удовольствием.
      А что я мог сказать? Мне было решительно плевать, куда именно идти, тем более что к этому человеку я, отчего-то, сразу проникся ужасным доверием и страшной симпатией, что тоже списал на разболтанные нервы. Я забрал вещи, закрыл машину, и направился следом за нечаянным знакомцем. Руки по-прежнему хотелось вымыть... неужели это и есть нервное расстройство? в последствии мне станет казаться, что в комнате есть кошка и она вот-вот прыгнет мне на спину?
      Во рту была противная сухая горечь, видать возлияния в одиночестве и с Доденфером не прошли бесследно для моей многострадальной печени.
      По стремительно высыхающей дорожке, быстро сужающейся в извилистую тропку, я шел вслед за рыжеволосым типажом, машинально рассматривая его широкую спину. И заметил, что грубая зеленая ткань странно топорщится, из чего сделал вывод, что у незнакомца должно быть какая-то серьезная травма спины, или врожденное увечье, хотя на обычный горб вроде бы не походило. Потом мое внимание переключилось на его ноги, вернее обувь - оригинальные башмаки-мокасины, сплетенные из множества тончайших мягких ремешков светло-бежевого цвета. Судя по всему, обувь была наимягчайшей и удобнейшей, что не могло не вызвать законного чувства зависти у меня, вечно страдающего от мозолей, усталости и судорог.
      - Извините, - откашлялся я, стараясь поравняться с ним, - обувь у вас уж больно замечательная, привезли откуда-то или местные умельцы сделали?
      - Местные, - улыбнулся он.
      - И дорого берут?
      - Да нет, для хорошего человека и так сделать могут.
      - Что вы говорите? - душа неуклюже подпрыгнула от радости, она, бедолага, тоже порядочно настрадалась от моих неуместных ног, - можно и мне заказать? Заплачу, сколько потребуется, у меня, видите ли, вечная проблема с обувью.
      - Конечно, но на это дня три уйдет - не меньше.
      Да я и не тороплюсь никуда, хотел в художественном поселке сидеть, так какая разница, у вас тут, как посмотрю, природа замечательная, - мимо проплывал громадный кизиловый куст, полыхающий переспевающими ягодами, голод очень ободрял на созерцание... - Где-нибудь можно в вашем местечке остановиться на недельку-другую? Я, понимаете ли, писатель...