Забота о куске хлеба поглощала все время. Только в 1918 г. я мог снова взяться за учебу. Окончить университет и получить диплом нужно было во что бы то ни стало и притом возможно скорее, ибо по старой традиции царской России человек без диплома не мог получить работу учителя в гимназии, место инженера или доктора. Я получил временную работу преподавателя в младших классах одной школы «на птичьих правах», то есть без диплома. Но учительского заработка катастрофически не хватало. Приходилось работать в разного рода студенческих трудовых артелях. Весной и летом 1918 г. я занимался «извозом» вместе с одним ассистентом Киевского Университета (сейчас он член-корреспондент или даже академик Украинской Академии наук): на тележке мы развозили с Киевского вокзала продукты, привезенные «мешочниками», и багаж беглецов, приезжавших в Киев из «Совдепии».

Летом 1918 года я хорошо сдал «Историю Византии» у проф. Ю.Кулаковского и «Историю новой философии» у проф. Гилярова (высшая оценка). Теперь можно было приступить к сдаче государственных экзаменов. Как студент-государственник я получил койку в общежитии, устроенном в одном из коридоров Киевского Университета. Здесь ютились 10-12 студентов-государственников, приехавших для сдачи экзаменов из провинции. Это была разнородная (юристы, филологи, математики, биологи), но очень веселая и уже умудренная житейским опытом компания. Все стремились возможно скорей получить дипломы, все сейчас занимались «промыслами» — разгрузкой вагонов и барж. В общежитии соблюдалась строжайшая тишина:

с десяти утра до десяти вечера разговоры и шум были запрещены. Во второй половине 1918 года мое материальное положение несколько облегчилось: я получил работу корректора в одной из русских газет, издававшихся во время гетманщины в Киеве. Газета печаталась в типографии Кульженко на Караваевской ул. д. 5, где до 1917 г. печаталась газета В.В.Шульгина «Киевлянин». В типографии Кульженко в 1918 г. печатались и другие газеты, в том числе украинские. Корректорская работа столкнула меня с рядом поэтов и писателей, сотрудничавших в украинских газетах, например, ^поэтами Миколой Вороным и А. Олесем. Оба они были украинцами-федералистами и были за соглашение с «москалями», но только тогда, когда в Москве рухнет советская власть!

Мой брат Юрий показывал свои первые стихотворные опыты Вороному и Олесю и получил от них поощрительные отзывы с советами продолжать далее. А. Олесь был гораздо серьезнее и глубже Миколы Вороного, у которого в поэзии и в облике (у него была кудрявая копна рыжих волос) чувствовалось что-то актерское.

Стихотворные опыты Юрия привели его, а вместе с ним и меня, к знакомству с очень интересным человеком, самым крупным украинским поэтом молодого поколения — Павлом Григорьевичем Тычиною. К 1918 году он выпустил два небольших сборника стихов — «Солнечные кларнеты» («Соняшни кларнети») и «Плуг». Юрий переводил его стихи на русский язык и носил свои переводы Тычине на проверку и одобрение. Поэтому мы довольно часто бывали в крошечной квартире Тычины в конце Кузнечной улицы. У меня сохранились эти первые сборники с его автографами-посвящениями.

В ранней молодости Павел Григорьевич был регентом церковного хора, знал музыку и строил свои стихи по схеме музыкальной фуги. Стихи его потрясали нас. По музыкальности они превосходили стихи Бальмонта, Брюсова, Андрея Белого. Только Блок, по моему мнению, больше брал за душу, чем Тычина. Сам поэт производил незабываемое впечатление. В нем было что-то от печального рыцаря Ламанчского! Всегда серьезный, погруженный в свои думы и мечты, он редко улыбался. По своим убеждениям он был «левым» и не любил ни украинских панов, льнувших к гетману, ни украинских «пидпанков», тяготевших к Раде, с их сусально-этнографическими замашками.

В Советской Украине Тычина как-то потускнел. «Космические стихи» в его последних сборниках оставляют душу холодной. Поэт, который имел все зародыши гениальности, стал как-то уже и ограниченнее в изображении общечеловеческих чувств. Кончил он жизнь не на уровне своего таланта: всего лишь Председателем Президиума Верховного Совета УССР…

Я с удовольствием вспоминаю наши беседы в 1918— 1920 гг. в его скромной квартире и храню свято память о нем, хотя после 1921 г. мне не пришлось с ним встретиться. Как председатель Президиума Верховного Совета УССР П.Г. Тычина помог Юрию, когда тот после Второй мировой войны вернулся из колымской ссылки.

Начавшиеся 14 декабря резня и убийства офицеров, юнкеров и молодежи, служившей в гетманских отрядах или завербованной в Добровольческую армию, продолжались все шесть недель господства Директории в Киеве. Педагогический музей, в котором в 1917-1918 гг. заседала Центральная Рада, был превращен в тюрьму, где было заключено две-три тысячи офицеров и молодежи. Немецкая стража не давала сичевикам и гайдамакам перебить заключенных. Тогда вечером 25 декабря, в день Рождества, был взорван огромный стеклянный купол, венчавший здание музея над главным залом заседаний. Осколками стекла от провалившегося купола было ранено более 200 заключенных. Печать Директории обвинила во взрыве заключенных, которые, якобы, устроили взрыв для того, чтобы бежать из Музея. Но скандал был так велик, что Директории пришлось выпустить многих заключенных, а остальных (около 600 офицеров) — вывезли в товарных вагонах в Германию.

На улицах Киева каждое утро находили десятки трупов убитых офицеров. Ни одна ночь не проходила без убийств. В местечках и городах вокруг Киева шли погромы. Произвол и расстрелы сделали жизнь тяжелой и напряженной. Над Киевом нависли потемки. Киев притаился и замолчал. Улицы и тротуары обезлюдели. Вечером киевляне боялись высунуть нос на улицу. Для хождения по улицам после 9 часов вечера нужен был пропуск. Ночная тишина вплоть до рассвета оглашалась то далекими, то близкими выстрелами: гайдамаки и сичевики обыскивали, вернее, грабили квартиры и случайных прохожих.

19 декабря Директория торжественно въехала в Киев. Впереди на белом коне, подаренном ему жмеринскими железнодорожниками, ехал головной атаман Симон Петлюра, а за ним гораздо более скромно следовал председатель Директории Винниченко, «расхлябанный неврастеник», за Винниченко — «какие-то замшелые и никому неведомые министры» (К. Паустовский). Гайдамаки, с длинными черными чубами («оселедцями») на бритых головах, гарцевали на конях, составляя почетную свиту и стражу Директории. Я глядел на эту процессию, и мне казалось, что на киевских улицах и площадях идет постановка какой-то старинной украинской пьесы XVIII или начала XIX века — не то «Запорожец за Дунаем» Гулак-Артемовского, не то какой-то оперетки «с пением и выстрелами», которые я видел в свои гимназические годы в Украинском театре на сцене Киевского народного дома. Так начала разыгрываться красочная оперетка «Директория и ее атаманы», сравнительно легкомысленная в Киеве и кровавая в маленьких городах и местечках Украины.

Директория приложила все усилия, чтобы загримировать Киев под старосветскую Украину, под какой-то увеличенный Миргород или Кобеляки. Старинная этнография Украины была воскрешена в полном блеске. Но от всего этого несло за версту самым настоящим провинциализмом. Опереточные гайдамаки в синих жупанах (поддевках) бродили по Крещатику со стремянками, снимали с магазинов и зданий русские вывески и вешали украинские или закрашивали русские названия. Знаменитый магазин, где торговали медом и пряниками — «Оце Тарас с Полтавшины» («Вот Тарас с Полтавшины»), стал персонификацией режима Директории. Длинноусый Тарас в украинском костюме был так важен, что я с трудом решился зайти в его магазин и купить фунт пряников. Киев запестрел шароварами, «что твое Черное море,» вышитыми украинскими сорочками, чоботами (сапогами) самых разных цветов и оттенков (черный, желтый, синий и красный преобладали) и смушковыми шапками. Все заговорили по-украински, кто как мог, ибо за русскую речь можно было схватить по уху от какого-нибудь «вельми» пылкого гайдамака или сичевика. Евреи избегали выходить на улицу.

В эти дни появились воззвания Директории против буржуазии, но почему-то в состав буржуазии зачислялись национальные меньшинства — великороссы, евреи, поляки. Воззвания ставили целью разжигание не столько классовой, сколько национальной вражды.

По приказу Директории в банках начались обыски сейфов, выемка из них золотых вещей и драгоценностей, что, конечно, не могло привлечь буржуазные круги Киева к поддержке Директории. В начале января 1919 года «сичевики» Директории зверски избили шомполами на железнодорожных станциях в Конотопе и Бахмаче нескольких евреев, ехавших в поездах. Войска Директории постепенно превращались в банды, занимавшиеся погромами евреев, грабежами, убийствами и насилиями.

Приближение Красной армии к Киеву, о чем говорила все более и более слышная канонада на левом берегу Днепра — со стороны Броваров и Дарницы, — вызвало панику в городе. Киев в период гетманщины стал убежищем для всех беглецов из «Совдепии». В январе 1919 г. началось паническое бегство этих беглецов на юг в Одессу под крылышко Добровольческой армии. На Киевском вокзале творилось нечто невообразимое. За посадку в вагон платили уже не дензнаками, а золотом и драгоценностями. Станционные власти на линиях Юго-Западных железных дорог самолично производили обыски у беглецов из Киева и «выемки» различных ценностей. Подвоз продовольствия в Киев был резко сокращен и в городе начался голод.

Последний удар Директории нанесла «великая измена» («зрада») ее атаманов. Махно, разгуливавший по Гуляй-Полю, захватил Екатеринослав. Григорьев, хозяйничавший на Херсонщине, передался на сторону Деникина. Зеленый, хозяйничавший в южных районах Киевщины, отрезал войска Директории на севере Украины от ее же войск на юге.

В. результате «великой измены» Директория и правительство в конце 1919 г. бежали в Фастов. В ночь на 5 февраля войска Директории покинули Киев.

Город снова оказался без власти. Но атаманы и местная «шпана» не успели устроить погрома и грабежа жителей. В полдень 5 февраля в Киев по Цепному мосту вошли Богунский и Таращанский полки Красной армии, и Киев снова стал советским.

С продвижением Красной армии из Киева на запад Петлюра бежал в Винницу, а оттуда в Каменец-Подольск под крылышко войск Пилсудского. В беспорядочном бегстве в Каменец-Подольск развал армии Петлюры достиг своего апогея. Армия Петлюры превратилась в банду вооруженных людей, почти ничем не отличавшихся от банд Зеленого, Ангела, Григорьева и других "батек-атаманов ".

После ухода из Киева войска Петлюры занялись погромами. Это были страшные по своей жестокости февральские и мартовские еврейские погромы. Люди, бежавшие в Киев из Проскурова, Балты, Ананьева, Житомира и других городов Правобережной Украины, рассказывали о неслыханных зверствах петлюровских войск. Эти погромы продолжались весь 1919 и даже 1920 годы.

Мы, корректоры типографии Кульженко, были хорошо осведомлены об этих погромах, так как и советские, и добровольческие газеты охотно печатали рассказы беглецов о погромах в провинции. Многое рассказывали и сотрудники газеты, черпавшие обильный материал из сообщений о погромах из потерпевших городов в комиссию помощи жертвам погромов при Русском Красном Кресте в Киеве.

Погромы 1917-1918 гг. преследовали, в основном, грабительские цели. Эти погромы обычно имели краткосрочный характер, так как власти прекращали их, когда считали, что евреи «достаточно наказаны». Но с конца 1918 г. первой характерной чертой погромов становится их продолжительность. Погром в Овруче длился 17 дней (с 31 декабря 1918 г. по 16 января 1919 г.); погром в Василькове с 7 по 15 апреля 1919г.;

в Златополе со 2 по 8 мая 1919 г., в Литине — с 14 по 28 мая, в Балте — 9 дней и т.д.

Второй новой чертой еврейских погромов становится их повторяемость во многих городах, местечках и селах. Войска Директории отступали под натиском советских войск, и их путь из Киева шел сначала на Фастов, и оттуда дальше на запад — в Винницу и Каменец-Подольск вплоть до Галиции. Отступление проходило в непрерывных боях с наступающими советскими войсками. Каждый город или местечко по несколько раз переходили из рук в руки: сегодня местечко занято войсками Директории, завтра — Красной армией, послезавтра — бандой Соколовских. Поэтому во многих городах и местечках погромы повторялись по несколько раз: в Радомышле, Черняхове, Кортине, Володарке, Елизаветграде, Умани, Чернобыле, Богуславе и др. местечках погромы происходили по четыре, пять и даже по десять раз. Особенно зловещую роль играли в этом банды батек-атаманов, руководимые из штаба Петлюры.

Каждая смена власти в городе как правило сопровождалась еврейскими погромами. Когда город захватывали советские войска, командование их налагало на город большую контрибуцию, которую практически приходилось платить еврейскому населению этого города. Когда город временно переходил в руки Директории, власти последней обвиняли евреев в сочувствии большевизму, ссылаясь на крупные суммы контрибуций, которые евреям приходилось платить советским войскам в принудительном порядке. Поэтому власти и войска Директории организовывали карательные погромы — грабежи и избиения евреев. При большевиках евреи страдали, как капиталисты и «буржуи», а при украинцах — как сочувствующие большевизму. Их сначала грабили, а после ограбления убивали. Задачей погромов стал не столько грабеж евреев (хотя по исторической традиции без него было невозможно обойтись), сколько истребление евреев и уничтожение (разрушение) их собственности. Поэтому отличительной чертой еврейских погромов, организуемых войсками Директории и подчиненными Директории бандами, становится чрезвычайная жестокость, зверство и даже кровожадность погромщиков.

Сотни и тысячи евреев были убиты (раненых было меньше, чем убитых), тысячи и десятки тысяч евреев были жестоко избиты. К евреям применялись утонченные пытки. Стариков и детей резали на куски. Тысячи, если не десятки тысяч женщин и девушек были изнасилованы, многие и не однажды, в том числе и девушки 12-13 лет, и старухи 50-70 лет. Многие были заражены венерическими болезнями. Перед убийством жертвы.подвергались ужасным пыткам: многие трупы были найдены с отрезанными руками и ногами, у одних была отрезана левая рука и правая нога, у других правая рука и левая нога. У жертв отрезали половые органы, выкалывали или вырывали глаза, отрезали носы. Синагоги и дома, в которых евреи искали убежища, сжигались или забрасывались ручными гранатами. Но стреляли сравнительно мало — выстрел стоил до 50 рублей, и погромщики предпочитали действовать холодным оружием, рубить саблями и закалывать штыками. Находили детские трупы с несколькими штыковыми или сабельными ранами; детей бросали головой о стены или мостовую.

К этому надо прибавить издевательства: жертву перед смертью заставляли петь и плясать перед своими мучителями, издеваться над своим народом и восхвалять своих мучителей. Убиваемые должны были рыть для себя могилы. Жен, сестер и дочерей насиловали на глазах мужчин, детей заставляли вешать своих отцов.

Первый погром такого типа был организован в Проскурове 15-18 февраля 1919 г. атаманом Самосенко, командиром Запорожской казачьей бригады имени Петлюры, и 3-м полком гайдамаков (обе части — регулярные войска Украинской Народной Республики). Самосенко объяснил своим войскам, что самым опасным врагом украинского народа являются евреи, которых надо истреблять. Он заставил солдат поклясться на полковом знамени, что они выполнят свой «священный долг» и перебьют еврейское население Проскурова, не занимаясь грабежом евреев. Казаки, пройдя парадным маршем по городу, разбились на партии по 5-15 человек в каждой. Они спокойно ходили по улицам, спокойно входили в еврейские дома и убивали штыками и саблями всех евреев в доме, убивали целыми семьями — по пять, по десять человек. Стреляли редко, лишь по убегающим. Все евреи были перебиты:

старики, женщины, дети, в том числе и двухмесячный ребенок, на отрубленной руке которого нашли потом несколько сабельных ран. Убивали и беременных женщин и спящих младенцев. У многих были выколоты глаза. Сотни женщин были изнасилованы на глазах у своих мужей и родных. Погромщики отказывались от денег: «Нет, мы пришли взять только жизни», «Мы пришли только убивать».

Погром продолжался всего три с половиной часа, с 2 часов дня до 5 час.ЗО мин. дня, но за эти часы в Проскурове было убито от 3000 до 4000 человек. Убийства отдельных лиц продолжались 16, 17 и 18 февраля.

Эта же Запорожская казачья бригада имени Петлюры 17 февраля организовала погром в Фильштине, где было убито около 500 евреев и 120 тяжело ранено, то есть треть населения Фильштины. Убийства совершались с нарочито подчеркнутой жестокостью. Женщин и детей поднимали на штыки. На детских трупах имелось большое количество штыковых ран. Город был сожжен; спаслись немногие, бежавшие в леса.

Такие же зверские истребительные погромы были совершены регулярными частями Украинской Народной Республики в Василькове, Белой Церкви, Ананьеве, Степанище, Елизаветграде, Новомиргороде, Пирятине, Ранаве, Радомышле, Сквире. Всюду еврейские дома и лавки были сожжены; даже в Ананьеве, где с города взяли 3 млн. руб. контрибуции. Кременчугу удалось откупиться от погрома за миллион с четвертью.

Поход Петлюры в марте 1919 г. из Коростеня на Киев сопровождался новой серией погромов в Ушомире («тихий погром» с 11 по 21 марта, второй — 3 апреля), в Славуте, которую громил каждый эшелон, проходивший через эту станцию в марте и апреле 1919 г., в Бершади, Самгородке, Белолуцке, Аннополе, Житомире (второй погром, было убито 317 евреев).

Под давлением Красной Армии Директория отошла к Каменец-Подольску, где удержалась 6 месяцев с 3.6.1919 по 17.11.1919 года. Каменец-подольский период отмечен серией самых зверских и жестоких погромов. Въезд Петлюры 3.6.1919 в Каменец-Подольск ознаменовался погромом, продолжавшимся три дня. Затем последовали погромы в Проскурове, Копайгороде, Браилове, Баре, Оринино, Яхновке, Песчанке, Брацлаве (3 погрома), Шаргороде — и еще и еще. Погромы отличались особой жестокостью, так как погромщики приобрели вкус к мучительству и наслаждались мучениями своих жертв. Страшные детали этих погромов: вырезывание языков и половых органов, выкалывание глаз, — и все это на глазах у родителей и родственников. Младенцев убивали саблями на глазах у матерей. В Брацлаве у евреев, подвешенных за руки, отсекали саблями куски тела, других подвешенных поджаривали на кострах. В Браилове у 15 еврейских юношей вырвали языки, высверлили глаза, отрезали носы. Широко применялось отрезание рук и ног и рассекание живых людей на части. Погромщики заставляли родителей жертв целовать у себя сапоги, петь и плясать. Продолжались массовые изнасилования девушек и женщин на глазах у мужей и родных и публично на улицах десятками казаков.

Все эти погромы, совершенные регулярными воинскими частями Украинской Народной Армии, происходили при попустительстве Директории, не принимав;

шей никаких мер для предупреждения или прекращения их и наказания виновных.

Еще более жуткую и зловещую роль в жизни еврейства Украины сыграли шайки многочисленных «батек-атаманов». Формально организованные для борьбы с большевиками, эти банды «партизан» занимались гораздо больше еврейскими погромами. В 1919-1921 гг. вся Украина была во власти этих банд, которые появлялись внезапно и внезапно исчезали, расформировывались в случае преследования и снова возникали, усиленные добровольцами из украинской деревни. Наибольшую известность своими грабежами и злодеяниями получили следующие атаманы: Ангел, Волынец, Шепель, Козаков, Мордалевич, Ляхович, Огородников, Сокол, Соколов, братья Соколовские, Голуб, Зеленый, Ромашко, Струк, Дьяков, Гончар-Батрак, Клименко и др. Махно и Григорьев, банды которых занимались погромами, имели свои политические программы или хотя бы их видимость.

Погромы, совершенные бандами, отличаются особой, бессмысленной жестокостью и разрушительностью.

В Подольской губернии особенно пострадали города Гайсин, Липовец, Янов, Тульчин, Брацлав, Печора, Голованевка.

В Киевской губернии — Ходорков, Брусилов (здесь 148

ни один еврей не спасся), Погребище, Володарка, Юстинград-Соколовце, Межигорье.

В Волынской губернии — Дубно (где из 900 евреев этого городка было убито и ранено 300).

Но самым ужасным из этой серии еврейских погромов, совершенных «батьками» — атаманами банд, был погром в Тетиеве (Киевской губ.), организованный 24 марта 1920 г. атаманом Куровским. Куровский сначала был офицером у Петлюры, затем перешел к Советской власти, весной 1920 г. снова перешел к Петлюре, когда тот в обозе у поляков двинулся на Украину. Куровский с помощью других петлюровских офицеров захватил Тетиев. На митинге в Тетиеве со всех присутствующих «партизан» была взята клятва, что они не пощадят ни одного еврея — ни детей, ни стариков — и не будут брать с евреев выкупа за жизнь. После этого началась бойня.

Синагога, где собралось в поисках убежища больше 2000 евреев, была окружена и подожжена. Почти все они погибли. Немногие, сумевшие выскочить из горящей синагоги, были застрелены на улице. Евреев убивали в домах целыми семьями, а затем поджигали дома. Детей убивали, бросая головою о мостовую. Были найдены детские трупы с выколотыми глазами. Из пяти-шеститысячного еврейского населения Тетиева погибло более 3500. Остальные были спасены подоспевшими из села Погребище частями Красной армии. От Тетиева остались одни развалины.

Следует подчеркнуть, что все эти батьки-атаманы находились в связи со штабом Петлюры,. получали оттуда деньги и мандат на формирование своей банды, вели «боевые операции» по указаниям штаба Петлюры и, в частности, атаманов Тютюника, Удовиченко, генерала Омельченко-Павленко.

Банды Григорьева в мае 1919г. опустошили Черкасский и Чимринский уезды Киевской губернии и прилегающие к ним уезды Херсонской и Полтавской губерний. Особенно пострадали от погромов Златополь, Знаменка, Лебедин, Черплин, Чигирин, Бобринская, Умань, Дубно, Ровно, Кременец, Липовец, Гайсин.

Погромы совершались и частями Красной армии, но таких было немного: Богунский полк совершил погром 12 мая в Золотоноше (Полтавская губ.). Второй советский полк 7 мая разграбил Обухове, Восьмой полк 18 мая — Погребище. Погромы в этих городах преследовали цели грабежа.

Согласно данным Комитета Русского Красного Креста в Киеве регулярные войска Петлюры совершили погромы в 120 городах и местечках, банда бр. Соколовских — в 70, банда Зеленого — в 15, банда Струка — в 41, банда Соколова и его помощников — в 38, банда Григорьева — в 40, банды Лященко, Голуба и др. — в 16, отряды Красной армии -в 13 (Васильков, Золотоноша, Обухов, Роиква, Погребище, Волчанск, Коростень, Браилов, Корсунь, Клевань, Ровно, Гайсин), а всего к сентябрю 1919 г. погромы были совершены в 353 городах и местечках, в том числе в Киевской губ. — 187, в Волынской — 44, Подольской — 62, Херсонской — 23, Полтавской — 15, Черниговской — 7, Екатеринославской — 1.

Следует отметить, что в ряде городов погромы повторились по четыре, пять и даже десять раз или до тех пор, пока не были вырезаны и перебиты в данном городе все евреи.

Красная армия вступила в Киев 6 февраля после нескольких дней фактического безвластия в столице Украины. Больших боев за город с отступающими войсками Директории не было. Киевские улицы как-то сразу потускнели и обеднели: исчезли меха и элегантные шляпы у женщин, их заменили шерстяные платки. У мужчин меховые шубы были заменены солдатскими шинелями и поношенными пальто попроще. Все старались «прибедниться», у всех был напуганный вид.

Новая власть начала с военных постоев, под тем предлогом, что украинские войска привели казармы в негодное состояние: выломали окна, сожгли нары, испортили водопровод. Поэтому советские войска поспешили разместить по «буржуазным квартирам». Богатые и хорошо обставленные квартиры на Институтской, Николаевской и других фешенебельных улицах были сразу загажены, мебель поломана. Солдаты не занимались уборкой занятых квартир или комнат. Если прислуга отказывалась, то убирать должны были сами хозяева.

Хозяева квартир, куда помещали на постой солдат и красных командиров, должны были кормить их, давать носильное и постельное белье, одежду, продукты (водку и вино, в первую очередь), ставить по ночам самовары, когда прислуга отказывалась это делать.

У семей лиц, бежавших с гетманской властью или Директорией, квартиры были разгромлены, имущество конфисковано, члены семьи арестованы. Одновременно начались повальные обыски на основе изданного приказа об обязательной сдаче оружия. Военные патрули искали несданное оружие. Обыски повторялись по несколько раз. Хотя они производились под предлогом поисков «спрятанного оружия», но искали больше ценные бумаги, валюту, золото, серебро и драгоценности.

На Киев была наложена контрибуция в размере 100 млн. рублей, увеличенная в мае до 200 млн. руб. Самые крупные богачи — купцы, владельцы предприятий и домов, были арестованы в качестве заложников. Если оказывалось, что кто-то из них бежал, арестовывали членов семей — жен, братьев, взрослых детей и тд.

Затем началась мобилизация инженеров, техников, врачей и медперсонала, артистов и др. Самой тяжелой являлась мобилизация буржуазии на принудительные работы, самые тяжелые и отвратительные. От мобилизации освобождались лишь советские служащие. Все остальные — старые и молодые, здоровые, увечные и больные — подлежали мобилизации. Мобилизовали и 14-15-летних подростков и стариков и старух свыше 60 лет. Многие пошли работать в советские учреждения из-за страха перед мобилизацией на принудительные работы, тем более что квартиры советских служащих освобождались от реквизиции. Для новой власти потребовалось чрезвычайное количество помещений для учреждений, созданных в Киеве, и для ответственных служащих, переезжающих из Харькова в Киев. Реквизиция помещений, уплотнение жильцов и выселение их — самая характерная черта жилищной политики советской власти. Сначала были реквизированы особняки в Липках и богатые квартиры в домах на Институтской, Николаевской и других фешенебельных улицах Киева, затем последовали реквизиции квартир и комнат в домах на более скромных улицах. Многие дома были реквизированы под казармы и учреждения.

Самой тяжелой мерой для населения были частые, неоднократно повторяющиеся обыски для реквизиции «излишков», «сверх нормы» и разные «повинности»: бельевая, одежная, книжная, мебельная и т.д. Реквизировали все — и посуду, в особенности серебро, и мебель, если она дорогая, и ковры, и одежду. «Национализированную» мебель, ковры, зеркала свозили в учреждения и в особые «хранилища». «Излишки» белья и одежды либо присваивались для личного употребления, либо тут же на улице или во дворе продавались по сходной цене прохожим. Портьеры и мебельная обивка шли на портянки, куртки, женские кофточки и платья. Мне приходилось видеть невообразимо цветастые, чисто футуристические брюки у молодых людей и кофточки у киевских «прелестниц».

Так проявлялся на практике лозунг «грабь награбленное у буржуя». За водку можно было получить все и добиться самых разнообразных льгот, в том числе освобождения квартир от реквизиции и освобождения арестованных из тюрьмы. Моим друзьям, у которых была водка, купленная во время гетманщины, удалось «разумным использованием» ее добиться освобождения своей квартиры от военного постоя.

Часть магазинов закрылась. Их или «национализировали», или придали им другую специализацию. Много магазинов было превращено их владельцами в фиктивные кооперативы. В самом фешенебельном галантерейном магазине Альшванга и в магазине Цинделя (готовое платье, сукна) устроили книжные склады, где книгу можно было купить лишь по ордеру Наркомпроса. Но на улице в ларьках бумажников можно было достать любую книгу из частных библиотек.

Рояли, пианино и другие музыкальные инструменты, швейные и пишущие машинки подлежали в обязательном порядке регистрации «на предмет национализации» их у «нетрудовых элементов».

Другой мучительной мерой были частые облавы. Войска окружали целые улицы и кварталы и требовали от жителей предъявления документов. Лица, имеющие документы служащих советских учреждений, немедленно отпускались, остальных арестовывали и отправляли в дома предварительного заключения. Облавы по квартирам и домам производились и ночью. Арестованных, продержав несколько дней, обычно выпускали, если в «надежности» их не было сомнений. Их арестовали просто для того, чтобы напугать их и приучить к покорности и смирению. «Подозрительных» держали в тюрьме недели и месяцы, но тут могла помочь взятка.

В мае 1919 года, когда атаман Григорьев и его взбунтовавшиеся войска (они составляли часть Красной армии) стали угрожать Киеву, произошла очередная вспышка «классового террора». Власти по найденному у кого-то списку членов «Клуба националистов» арестовали несколько десятков человек. Их обвинили в организации заговора для свержения советской власти. В числе арестованных были русские купцы, домовладельцы, профессора, в том числе зав. кафедрой «Истории славян» Киевского Университета профессор Т.С. Флоринский. Всех их расстреляли. В числе расстрелянных оказалась и героиня процесса Бейлиса Вера Чеберяк.

О казни Веры Чеберяк, насколько помню, из моих друзей и знакомых не жалел никто. Но казнь объявленных «классовыми врагами» профессора Т.С.Флоринского и других стариков — деятелей суда, адвокатуры и просто богатых людей произвела гнетущее впечатление на киевскую интеллигенцию и в особенности на университетские круги, потрясенные гибелью своего профессора.

Скажу лично о себе, что первое мое знакомство с советскими порядками, которые устанавливались на Украине, было впечатлением человека, попавшего в иной мир, полярно противоположный тому миру, в котором он жил с детства и двумя главными заповедями которого были «не убий» и «не укради». Поэтому я старался поглубже всмотреться в этот новый советский мир и понять его.

Конечно, ни мне, ни братьям, ни моим родителям в Конотопе, ни нашей республике студентов из Конотопа, живших в бывшей конторе редакции «Киевлянина», не приходилось бояться каких-либо реквизиций. Все наше имущество заключалось в студенческой шинели, студенческой форме и двух-трех комплектах носильного белья, паре ботинок и тд. У нас нечего было реквизировать, поэтому наши опасения перед Советской властью покоились отнюдь не на боязни за имущество, которого у нас не было. Мы, как беднота, с известным равнодушием относились и к реквизиции у богачей и у зажиточных слоев населения: «У богачей всегда что-нибудь останется». Нас возмущали произвол властей и наше бесправие перед ними, стремление властей навязать нам свой строй и образ мыслей, большевистскую идеологию.