Москва (подпольная перепечатка эмигрантского издания), ок.1978 г.

OCR: В.Воблин Vvoblin @ hotmail.com

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МОЛОДОСТЬ. УНИВЕРСИТЕТ. МИРОВАЯ ВОЙНА

Если верно, что в основном семья, ее лицо и характер определяют судьбу своих сыновей и дочерей, то семейные традиции и традиции рода, прошлое дедов и прадедов оказывают большее или меньшее влияние на судьбу потомков. Когда задумываешься в конце жизни над своим прошлым и над прошлым ближайших и более отдаленных предков, то задаешь самому себе вопрос: в какой степени это прошлое оказало влияние на мою собственную жизнь?

Мне пришлось стать одним из последних, а, может быть, и последним представителем основной украинской (Роменской) линии рода Полетика, древнего рода малороссийского шляхетства (дворянства), связанного с историей Украины и России в течение трех столетий.

Род наш, повидимому, вышел из Польши и за время XVI-XVII столетий осел на левобережной Украине, где в XVIII и первой половине XIX веков Полетики владели большими поместьями на территории Полтавщины, Черниговщины и Харьковщины. Не занимая высоких государственных постов, представители нашего рода были связаны с политической и культурной жизнью России и Украины, отличаясь любовью к науке и литературе.

Впервые имя Полетика встречается в истории России и Украины в начале XVIII века. Во время Северной войны шведский король Карл XII, призванный гетманом Мазепой, двинулся осенью 1708 года на Украину.

Ставка короля расположилась у села Ромны (Полтавщина), одного из поместий нашего рода. И в этой ситуации глава семьи Павел Полетика и его старший сын перешли вместе с Мазепой на сторону шведов.

Согласно семейным преданиям Павел Полетика был одним из приближенных к Мазепе лиц, чуть ли не генеральным писарем (министром иностранных дел) Мазепы.

Полтавский бой 27 июня 1709 года развеял мечты и надежды Мазепы о создании самостоятельной Украины, не зависящей от России, Польши и Турции. После Полтавской битвы Павлу Полетике с сыном пришлось бежать вместе с королем и Мазепой. В августе 1709 года Мазепа умер, а Павел Полетика с сыном, опять-таки по семейным преданиям, стали личными телохранителями Карла XII. Вместе с ним они уехали в 1715 году в Швецию, где их след на два столетия был потерян.

Только в июле 1973 года, приехав в Иерусалим, я смог обратиться в исторический институт Упсальского университета (Швеция) с просьбой сообщить, имеются ли в шведской исторической науке какие-либо сведения о судьбе Павла Полетики и его потомков. Упсальский университет ответил, что таких сведений у него нет, но переслал мое письмо в Королевский исторический архив в Стокгольме. Из архива мне любезно сообщили, что о самом Павле Полетике и его сыне нет никаких данных, но что удалось обнаружить упоминание о Христиане Фок (Fock), родившейся, вероятно, после 1779 года, которая вышла замуж за майора Н.Полетику (N.N.Poletika). [Gustaf Elgenstiema. Svenska adelns attartavlor. Стокгольм,1927, т. 2 (таб.4).] Других сведений не было найдено.

Я ответил архиву, что фамилия Полетика не шведская, а чисто украинская, и что майор Н. Полетика, повидимому, был правнуком Павла Полетики.

Зато история украинской ветви нашего рода оказалась обильной и интересной и по материалам и по событиям.

Младший сын Павла Полетики Андрей Павлович остался в Ромнах, так как ребенку было не место в бранном походе (в 1708 году ему было около 8-10 лет).

Осенью 1709 года Александр Меньшиков взял штурмом и сжег Ромны и Батурин, перебив при этом немало жителей. Но Андрею Полетике удалось спастись, и он впоследствии стал главой украинской ветви нашего рода. У Андрея Павловича Полетики было три сына — Иван, Григорий и Андрей. Все они родились в Ромнах или в поместьях Полетики под Ромнами. Два сына — Иван и Григорий — и их дети сыграли заметную роль в истории русской и украинской науки и культуры XVIII и первой половине XIX веков.

Иван Андреевич Полетика (1722-1785) был первым русским и украинским ученым, получившим за границей ученую степень доктора наук. В 1754 году он защитил диссертацию на ученую степень доктора медицины в Лейденском университете и после защиты был избран профессором Кильской медицинской академии в Шлезвиг-Гольштейне, где правил великий князь Петр Федорович, наследник русского престола, впоследствии император России Петр III. В Киле Иван Полетика занимал кафедру в течение двух лет, а затем уехал в Россию. Умер он в скромной должности карантинного врача в местечке Василькове под Киевом в 1785 году.

Сыновья Ивана Полетики положили начало Петербургской ветви нашего рода и пошли по стопам отца.

Старший сын, Михаил Иванович, личный секретарь императрицы Марии Федоровны, вдовы императора Павла I, по отзывам современников «принадлежал к числу образованнейших людей своего времени и отличался умом, добротой и высокими нравственными качествами». Его философский трактат «О человеке», изданный в 1818 году в Германии в городе Галле, а в 1822 году на русском языке в Петербурге, получил лестную ценку историка Н.М.Карамзина.

Второй сын Ивана Полетики, Петр Иванович, избрал дипломатическую карьеру. Он служил в русских дипломатических миссиях в Стокгольме (1802), в Неаполе (1803-1804) и в Республике семи объединенных островов (Ионические острова) (1805), созданной в 1798 году по приказу императора Павла I адмиралом русского флота Федором Ушаковым. В 1806-1807 годах Петр Иванович Полетика был дипломатическим советником адмирала Сенявина, командовавшего русской эскадрой в Средиземном море. Затем П.И. Полетика был включен в миссию графа Палена, посланную в США.

Он был советником русского посольства в США (1809-1810), в Рио-де-Жанейро (1811), в Мадриде (1812). После нашествия Наполеона I на Россию П.И. Полетика был дипломатическим советником фельдмаршала Барклая де Толли (1814), советником посольства в Лондоне (1816), чрезвычайным посланником и полномочным министром России в США (1817-1822). Ему покровительствовали и его ценили видные русские дипломаты начала XIX столетия — граф С.Р.Воронцов и граф И.А. Каподистрия.

В 1821 году П.И. Полетика написал книгу о внешней и внутренней политике Соединенных Штатов, изданную в 1826 году на французском языке в Лондоне, а несколько позже — на английском языке в Соединенных Штатах. Отрывки из нее были опубликованы Александром Сергеевичем Пушкиным в «Литературной газете» в 1831 году (номера 45,46). П.И. Полетика, кроме того, оставил очень откровенные мемуары, часть которых, за период 1778-1805 годов, была опубликована в «Русском Архиве» (1885 год, т. 3).

Но не на дипломатическом поприще имя П.И. Полетики заслужило наибольшую память. Имя П.И. Полетики, «замечательного в обществах любезностью просвещенного ума своего», было связано с лучшими именами «золотого века» русской литературы.

Член знаменитого литературного общества «Арзамас» (взявший в память о своих странствованиях по Европе и Америке имя «Очарованный челн»), П.И. Полетика был другом Н.М.Карамзина, Д.П. Дашкова, «отца декабризма» Николая Тургенева и его брата Александра, князя П.А. Вяземского, К.Я. Батюшкова, И.И. Козлова, А.С. Пушкина и В.А. Жуковского.

«Я очень люблю Полетику», — записывал 2 июня 1834 года в своем дневнике А.С. Пушкин, не раз упоминавший имя Петра Ивановича в письмах и на страницах своего дневника.

Сын Михаила Ивановича Полетики, Александр Михайлович, был полковником лейб-гвардии кавалергардского полка, где служил Геккерен-Дантес, убийца А.С. Пушкина. Сам А.М. Полетика, человек мягкий и незлобивый (современники называли его «божьей коровкой»), был другом Пушкина, также не раз упоминавшего его имя в своей переписке. Жена Александра Михайловича — Идалия Полетика, незаконная дочь графа Григория Строганова, была любовницей Пушкина, а после разрыва с ним стала его злейшим врагом. Она немало содействовала ухаживанию Дантеса за женой поэта Н. Пушкиной, что, как известно, закончилось дуэлью А.С. Пушкина с Дантесом и трагической гибелью поэта.

Полковник А.М. Полетика был председателем (презусом) военного суда, назначенного Николаем I для разбора дела поручика лейб-гвардии гусарского полка M. Лермонтова, стрелявшегося 18 февраля 1840 года на дуэли с сыном французского посла в Петербурге Эрнестом де Барантом. Хотя по воинскому уставу за участие в дуэли полагалось разжалование в рядовые, Лермонтов, по докладу А.М.Полетики Николаю I, был переведен 13 апреля 1840 года в Кавказскую армию в Тенгинский пехотный полк в офицерском чине.

Младший сын Андрея Павловича и брат Ивана Андреевича Полетика, Григорий Андреевич Полетика (1723/25-1784), и его сын, Василий Григорьевич (1765-1845), сыграли крупную роль в развитии украинского национального самосознания. Согласно семейным преданиям, они были авторами известного трактата «История Руссов», изданного в 1846 году московским историком О.М.Бодянским. "История Руссов "(по цензурным соображениям) была приписана давным-давно скончавшемуся архиепискому Могилевскому и Белорусскому Георгию Конисскому, однако большинство украинских и русских историков XIX века — О.М. Бодянский, B. Горленко, А.М. Лазаревский, академик В.А. Иконников, академик Л.Н. Майков и другие, не говоря уже о преданиях нашей семьи, считают авторами «Истории Руссов» Григория Андреевича и Василия Григорьевича Полетика.

А.С. Пушкин, получивший в 1829 году копию рукописи «Истории Руссов» от украинского историка и этнографа профессора М.А. Максимовича (ее старательно переписывали в домах и украинского дворянства и разночинной украинской интеллигенции), опубликовал отрывки «Истории» в «Литературной газете» и в «Современнике».

"Ни одна книга, — писал бывший министр иностранных дел Украинской Рады Дмитро Дорошенко, — не имела в свое время такого влияния на развитие украинской национальной мысли, как «Кобзарь» Шевченко… и «История Руссов».

Современный историк украинского национального движения Александр Оглоблин не менее категоричен: «За сотни лет „История Руссов“ постепенно приобрела такое мощное и непобедимое влияние на украинскую политическую мысль, такой авторитет в делах украинского национального сознания, такую вдохновляющую силу в украинской государственной идеологии, как никакое другое аналогичное произведение. „Отреченная книга“ украинской исторической науки стала настольной книгой украинской политической мысли, учебником украинской национальной философии, программой национально-освободительной борьбы… (стр.5),…»История Руссов" как декларация прав украинского народа осталась вечной книгой Украины" (стр. 25).

Это слишком сильно сказано. Мне кажется, что вряд ли Григорий Андреевич и Василий Григорьевич Полетика были такими сторонниками независимости и отделения Украины от России, как можно заключить из слов г.г.Оглоблина и Д.Дорошенко.

Во второй половине XVIII века и в начале XIX Российская империя укрепилась. Мечты Мазепы о создании независимой Украины развеялись, и Григорий Андреевич и Василий Григорьевич Полетика были обычными «дворянскими просветителями», очень заботившимися об уравнении прав «малороссийского шляхетства» с правами русского дворянства, о расширении и увеличении дворянских прав и вольностей вообще, о национально-культурной и даже политической автономии Украины, но в рамках русского государства, согласно условиям Переяславского соглашения. В этом отношении роль Г.А. и В.Г. Полетика в истории развития украинского национального самосознания бесспорна.

Особенно следует отметить роль Григория Андреевича Полетики. Он был человеком резкого нрава и весьма самостоятельных суждений. Известно, что в 1757 году у него было столкновение с М.В. Ломоносовым. В 1767-68 годах Г.А. Полетика в качестве представителя малороссийского дворянства («Лубенского шляхетства») был назначен Екатериной II в комиссию по разработке нового уложения законов для Российской империи, согласно «Наказу», составленному самой Екатериной II. В этой комиссии ГЛ. Полетика выступал резко и самостоятельно.

Перу ГА. Полетики принадлежат переводы с греческого языка (из Аристотеля, Эпиктета, Ксенофонта) и словарь на шести языках (русском, греческом, латинском, французском, немецком и «английском»), изданные в Петербурге.

Вместе с тем Григорий Андреевич Полетика положил начало оскудению украинской ветви нашего рода. Он был сутягой, вечно судившимся с соседями за свои «земельные права». А так как он владел большими поместьями в Черниговском, Новгород-Северском, Харьковском и Курском (под Путивлем) наместничествах и 2684 крепостными крестьянами, то тяжбы были многочисленными и бесконечными. Он протратил на подъячих и стряпчих значительную часть своего состояния, чем как бы предвосхитил повесть Н.В. Гоголя «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Умер он в возрасте 60-ти лет от простуды в Петербурге, куда приехал, чтобы «протолкнуть» в Сенате какое-то спорное дело.

Сын его, Василий Григорьевич (1765-1845), был более кроткого нрава. Любитель истории, он продолжал и закончил начатую отцом «Историю Руссов», для которой его отец, согласно данным О.М. Бодянского, получил от архиепископа Георгия Конисского бумаги и документы об отношениях между Московским государством, Украиной и Польшей в XVI-XVII веках. Выйдя в отставку с военной службы, В.Г. Полетика не раз наезжал в Петербург, где встречался со своими дядюшками Михаилом Ивановичем и Петром Ивановичем и двоюродным братом, кавалергардом АД. Полетикой. Повидимому, под влиянием Петра Ивановича, жившего несколько лет в Америке, он вставил в «Историю Руссов» те абзацы, в которых глухо излагались идеи американской «Декларации независимости» и французской «Декларации прав человека и гражданина» 1789 года. Умер он в 1845 году в своем имении Коровинцы, неподалеку от города Ромны.

Во второй половине XIX века род Полетика вступил в стадию оскудения. Из его представителей стоит выделить лишь две фигуры. Одна из них — Василий Аполлонович Полетика, племянник Михаила Ивановича и Петра Ивановича. О нем известно, что после окончания в 1838 году Горного корпуса он 20 лет был горным инженером на Алтае. В 1856 году В.А. Полетика купил вместе с Семенниковым небольшой литейный завод Томсона в Петербурге, за Невской заставой. Они превратили его в один из крупнейших частных заводов России — «Невский механический завод», производивший паровозы и корабельное оборудование (ныне Невский машиностроительный завод). В.А. Полетика был одним из первых защитников протекционизма в России. В 1864 году он издал в Петербурге курс лекций «О железной промышленности в России», прочитанных им публично, с 1875-76 годов был владельцем и редактором крупной петербургской газеты «Биржевые ведомости», переименованной в 1879 году в «Молву» (прекратила свое существование в 1881 году). Умер ВЛ. Полетика 18 сентября 1888 года. По оценке современников, он был «человек живой, увлекающийся, прекрасный и остроумный оратор».

Упомяну здесь и другую фигуру — моего дядю Николая Афанасьевича Полетику, внука Василия Григорьевича Полетики.

Украинская ветвь рода Полетика сохранила во второй половине XIX века лишь одно имение под Ромнами — в селе Талалаевка. Но дядя потерял и его. Летом 1877 года он дал убежище своему другу по гимназии Якову Васильевичу Стефановичу и его товарищу Льву Григорьевичу Дейчу, организаторам так называемого Чигиринского заговора. Дейч и Яков Стефанович составили фальшивую «Царскую» (или «Золотую») грамоту — «Высочайшую тайную грамоту», призывавшую крестьян от имени царя Александра II создавать тайные общества для восстания против дворян, чиновников и помещиков и раздела их земель. Дейч и Стефанович создали такое тайное общество в 1876 году в Чигиринском уезде. В 1877 году заговор был раскрыт; Дейч и Стефанович скрылись в имении моего дяди в селе Талалаевка. Здесь они были арестованы, а вместе с ними арестовали «за укрытие государственных преступников» и дядю. По приговору Киевского окружного суда дядя был отправлен в ссылку в Сибирь, где вскоре умер от туберкулеза. Имение было конфисковано и продано, и Роменская ветвь рода Полетика окончательно оскудела: остальные дети были малы и не могли защитить своих прав.

Я и мой брат-близнец Юрий родились 17 апреля 1896 года (по ст. стилю) в городе Конотопе. Нам было около 5 лет, когда мы стали жить у нашей бабушки, Марьи Львовны Бодилевской (урожденной Соколовской), вдовы городского врача в городе Конотопе. После смерти нашего отца (я его не помню), бабушка приютила маму и нас. Мы жили в просторном старом доме из восьми или девяти комнат на Соборной улице, второй дом от болота, пышно называемого рекой Езуч.

Жили мы довольно скудно, главным образом на средства бабушки. Своих детей у нее не было. Она очень любила нашу мать — «Милю», свою двоюродную племянницу. Бабушка любила и баловала нас, поражаясь иногда нашим не по годам быстрым умственным развитием, что сочеталось с физической инфантильностью. Мы были щуплыми проказливыми ребятами, которые быстро научились (к четырем-пяти годам) читать «по кубикам». Я был более спокойным по характеру мальчиком, Юра — более колючим, резким и шаловливым. Бабушка не раз называла Юру «сибирным», предсказав, когда ему было всего 7 лет, его судьбу: в 1937 году он был осужден по статье 58-10 УК («болтуны») на 5 лет ссылки в концлагерь. Он провел 8 лет на Колыме, добывал уголь в шахтах, прокладывал и мостил шоссе — так называемый «Млечный путь» от Колымы к золотым приискам, а после окончания своего срока служил сторожем на складе инструментов. Несколько раз он был на краю могилы, но все же выжил… В 1947 году он вернулся на родину в Конотоп, где умер в 1965 году.

Наши детские годы прошли тускло. Мама очень любила нас, но держала в строгости. Ежегодно летом, с мая по сентябрь, мы уезжали к дедушке — брату бабушки Павлу Львовичу Соколовскому. Он доживал свой век в селе Дептовка, в 25-ти километрах от Конотопа, в разоренном старом доме под соломенной крышей, с провалившимися, то здесь, то там скрипящими половицами и протекающей в дожди крышей. Ареной наших подвигов в деревне были обширный двор с огородом и заросший бурьяном, запущенный старый фруктовый сад: яблоки, груши, сливы, крыжовник, малина, смородина. Простая деревенская жизнь на лоне природы — мы бегали босиком все лето, — и простая пища укрепили наше здоровье.

Остальное время года мы жили в Конотопе у болота. Самое тяжелое воспоминание о временах детства оставил у меня наш сосед, дворянский недоросль Жорж Короткевич, натравливавший на нас ради шутки своих охотничьих собак. Мы были настолько напутаны, что и много лет спустя испытывали неприязнь к собакам. Сестры Жоржа, Олимпиада и Вера, очень славные женщины, были подругами матери. «Тетя Вера» подготовила нас к экзаменам в гимназию в 1905 году.

Между большим домом Короткевича у самого болота и домом бабушки стоял старенький деревянный флигель, который Короткевичи сдавали внаём семье Фейгиных. Это была небогатая еврейская семья, соблюдавшая Закон. Глава семьи был страховым агентом. Он часто заходил к нам, и мы тоже бывали гостями в их доме. Две дочки Фейгиных, Вера и Роза, были нашими сверстницами. Мы проводили целые дни с ними во дворе и на улице, играя в мяч, серсо, палочку-выручалочку и прочие детские игры. Зимой катались на салазках и играли в снежки. В семье Фейгиных, людей простых и добродушных, мы с братом впервые узнали вкус мацы и пристрастились к ней.

Другое воспоминание раннего детства — еврейская свадьба. В соседнем квартале, ближе к собору, была аптека. Владелец ее, старик Бройдо, выдавал свою дочь замуж и пригласил на свадьбу бабушку. Бабушка взяла нас, и я впервые увидел старинный еврейский свадебный обряд — невесту и жениха под хулой. Невеста и жених были влюблены друг в друга. Они смущались и конфузились от наплыва гостей, но свадьба протекла весело, красиво и трогательно. У меня на всю жизнь осталось теплое воспоминание о ней. Православную свадьбу я увидел значительно позже.

Накануне русско-японской войны Конотоп был типичным захолустьем с огромными непросыхающими лужами, где «тонули кони» и было очень мало мостовых. Две церкви, внушительная белокаменная тюрьма, казначейство и присутственные места, городская управа, земская управа, полиция — вот и все достопримечательные здания города. Украшением города были городская больница и городская библиотека с богатым фондом книг. Сам старый город состоял из двух коротких улиц с лавками и обширной базарной площадью, где стояли возы крестьян, привозивших овощи, крупу, муку и прочие незамысловатые продукты своего хозяйства. В городе было всего три-четыре мануфактурных и столько же галантерейных лавок, две-три гастрономических и столько же бакалейных лавок и пивоваренный завод. Окрестные помещики имели в городе свои дома. Большое шоссе соединяло город с вокзалом железной дороги Киев-Конотоп-Курск-Воронеж.

Просветительных учреждений в городе было немного: коммерческое училище, где было открыто только четыре младших класса, женская прогимназия (неполная), два ремесленных училища и несколько земских и церковно-приходских школ.

Население города, насчитывающее в начале столетия около 15 тысяч человек, в основном состояло из украинского мещанства, небольшого числа русских чиновников и 40 рабочих железнодорожных мастерских.

В Конотопе была большая еврейская община — около двух-трех тысяч человек, которая жила особняком. Основной массой их были владельцы небольших магазинов, приказчики, врачи, ремесленники-одиночки, рабочие и беднота, не знавшая в иной день, чем и как накормить свою семью. Община имела религиозную школу — хедер, где еврейских ребят обучали Закону, и синагогу, где собирались на молитву. Более зажиточные евреи отправляли окончивших хедер детей на учебу за границу.

Несмотря на враждебное отношение украинцев к евреям, в Конотопе еврейская община жила в относительном мире. Погромов не было ни в конце XIX, ни в начале XX веков. Мелкое антиеврейское хулиганство, особенно со стороны базарных мальчишек и школьников, было обычным явлением: считалось особым шиком ворваться в хедер или синагогу и дико заорать, чтобы нарушить урок или молитву. Драки между еврейскими и украинскими ребятами были часты, но еврейская молодежь умела постоять за себя.

Жизнь текла спокойно и неторопливо вплоть до русско-японской войны. С детства самой важной и наиболее повлиявшей на нашу дальнейшую жизнь чертой у нас была страсть к чтению. Когда мы с братом научились читать, книги оттеснили на задний план все детские игры. Бабушка не выписывала газет, но каждый год подписывалась на «Ниву» с приложениями. Велика заслуга издателя Адольфа Маркса в истории русской культуры! Ведь он дал небогатой русской интеллигенции собрание сочинений классиков, изданных хорошо и дешево. Мы с братом читали «Ниву» и приложения взахлеб, жадно дожидаясь очередного номера журнала. Мама в выборе чтения нас почти ничем не ограничивала. И до поступления в гимназию мы успели прочитать Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Гейне, Достоевского и Толстого. Многое мы, конечно, не поняли и понять не могли — всякий возраст, как известно, находит в книгах свое, наиболее понятное и любимое, — но представление о русской жизни XIX столетия у нас сложилось. Все это благодетельно сказалось на нашем развитии. Могу сказать, что первые понятия о том, что хорошо и что плохо, что честно и нечестно, справедливо и несправедливо, мы получили не только от матери и бабушки, но и от великих классиков русской литературы. «Нива» знакомила нас с наиболее крупными событиями русской и заграничной жизни. Пояснения матери, очень начитанной и умной женщины, весьма помогли нам в понимании событий.

Русско-японская война дала новый материал и новый интерес для разговоров и раздумий в нашей семье. Мы, дети, были потрясены неудачами русской армии и флота, негодовали по поводу коварного нападения японцев и надеялись, что в 1905 году, «когда Куропаткин, наконец, получит подкрепления», русские одержат верх. Бабушка и мама качали головой и говорили, что война принесет большие изменения в стране. Мы мечтали, что появится новый Суворов, который принесет победу. Однако поражения 1905 года — сдача Порт-Артура, Ляоян, Мукден и Цусима — наполнили наши души отчаянием и безнадежностью.

Зима и лето 1904-1905 годов были последним годом нашей детской вольницы. Мы готовились к экзаменам в гимназию. «Тетя Вера» Короткевич готовила нас по русскому языку и арифметике, мама и бабушка просвещали нас по Закону Божьему.

Много споров и сомнений вызвал вопрос о том, куда держать экзамен. В Конотопе в 1904-1905 годах мужской гимназии не было. Только что открывшееся Конотопское коммерческое училище было признано тупиком, из которого в будущем нет выхода ни в университет, ни в технические институты. Послать нас, девятилетних сорванцов, в Новгород-Северск или в Городню, где были гимназии, мама и бабушка не решались. Наконец после больших колебаний и сомнений бабушка решила переехать на жительство в Киев, снять там квартиру и жить вместе с нами. В это же время мама решила вторично выйти замуж и дать нам твердую мужскую руку, чтобы продолжать нас воспитывать в достаточной строгости. На семейном совете было решено, что мы будем держать экзамен в лучшую казенную гимназию в Киеве — Киевскую первую гимназию, основанную императором Александром I в 1811 году. Конкурсные вступительные экзамены туда считались трудными.

В начале августа 1905 года мама и бабушка повезли нас в Киев. Остановились мы в старенькой гостинице на Бессарабке. Через два дня мама отвела нас в Киевскую первую гимназию, большое желтое трехэтажное здание на Бибиковском бульваре, против Николаевского парка. Вместе с Фундуклеевской женской гимназией и огромным садом оно занимало целый квартал. Шум и гам голосов в гимназии были далеко слышны на улице, но они не испугали ни меня, ни брата. Мы и сами были горластыми.

Нас в классе встретили три-четыре десятка мальчишек примерно одного с нами возраста. Мы сели за парту. Вошел полный учитель в синем мундире и начал диктовать о мужике, который съел сначала один, а потом другой калач, но остался голоден. Тогда он съел хлеба и стал сыт.

Для нас диктант оказался легким. Но на следующий день мы узнали, что нам поставили по четверке — как оказалось, не за ошибки, а за кляксы и помарки. Зато в чтении отрывков из хрестоматии мы были на высоте. Сказалась наша любовь к чтению русских писателей-классиков. Свободный рассказ, развитый язык, понимание прочитанного — все это выделило нас из экзаменующихся, большинство которых, даже читая без ошибок тексты, читали их очень по-детски и запинаясь. Мы получили по пятерке и были особо отмечены экзаменаторами.

На следующий день был экзамен по арифметике — письменный и устный. Задача оказалась настолько легкой, что не успел экзаменатор закончить диктовать условие задачи и примеры, как я уже громко крикнул решение. «Зачем вы сказали», — раздраженно воскликнул математик, и мне было сделано первое в жизни предупреждение о том, что я могу быть изгнанным из гимназии, не поступив в нее. Устный счет прошел вполне благополучно.

На третий день батюшка спрашивал молитвы. Мы читали их хорошо, с пониманием смысла и с выражением.

В общем, на приемных экзаменах мы получили «пять», «пять» и «четыре» и были приняты одними из первых.

С великим торжеством мы вернулись в Конотоп. Мама и бабушка, не ждавшие столь блестящих успехов, были довольны, но хвалили нас крайне скупо и сдержанно, чтобы мы не зазнавались. Наша учительница «тетя Вера» ликовала. Мы с братом ничуть не страшились предстоящего учения. В гимназии мы видели, прежде всего, место будущих игр и развлечений в большой и веселой компании сверстников.

В конце августа мы вернулись в Киев. Бабушка сняла квартиру из трех комнат, в самом конце Бульварно-Кудрявской улицы, там, где она, спускаясь, входит в Галицкий, или, как тогда говорили. Еврейский базар. Мы могли видеть всю площадь базара прямо из наших окон.

Занятия в гимназии начались 1 сентября, но в городе было неспокойно. Бабушка подписалась на газету, и мы, возвращаясь из гимназии к часу дня, прежде всего хватались за газетные страницы. Это был богатейший источник сведений, более интересный и более обильный, чем «Нива». С тех пор газета стала неотъемлемой частью нашего быта.

Из газеты мы узнали, что война подходит к концу, идут переговоры о мире с Японией, что в России началось народное движение с требованием реформ и конституции. Что такое конституция, бабушка нам разъяснила, и мы с волнением следили за газетными сообщениями о событиях в Киеве и по всей стране. Всюду шли собрания студентов и рабочих с требованием реформ. В Киеве в начале сентября начались сходки студентов в Университете и в Политехническом институте. В конце сентября студенческие сходки переросли в столкновения с полицией и в беспорядки на улицах. В начале октября остановилось движение на железных дорогах и начались забастовки на заводах. 14 октября 1905 года в Киеве перестали выходить газеты и остановились трамваи. Постепенно прекратились работы на всех предприятиях и занятия в школах. Стали закрываться магазины.

Мы сидели дома, жадно ожидая известий, которые приносила прислуга и более храбрые соседи. Бабушка не выходила сама и боялась выпустить нас на улицу. В городе была слышна стрельба. Соседи приносили сообщения о стычках на улицах, о разгроме лавок и панике жителей.

В квартирах срочно запасали воду и продовольствие, какое только можно было достать. Но 17 октября магазины вдруг открылись и пошли трамваи, а на следующий день, 18 октября, в утренних листках телеграмм, выпускаемых Киевскими газетами, был напечатан царский манифест о даровании населению «основ гражданских свобод».

Бабушка, спустившаяся к Галицкому базару, принесла известие, что в городе идут манифестации, переходящие в драки между сторонниками Манифеста и «защитниками царя». Вечером у киевской городской Думы на Крещатике войска стреляли в толпу, а на Подоле, на Галицком базаре и на Лукьяновке начался еврейский погром, который постепенно охватил весь город.

Погромы продолжались несколько дней -до 21 октября. По словам бабушки, войска и полиция легко могли прекратить их, но не делали ничего. Они равнодушно смотрели, как погромщики, босяки и оборванцы громили еврейские квартиры и лавки, выбрасывали на улицу мебель, имущество, товары, уничтожая и портя менее ценные и раскрадывая более дорогие вещи. Полиция, особенно на Подоле, не только спокойно смотрела на погром и убийство евреев, но даже призывала погромщиков «бить жидов». Войска и казаки сохраняли нейтралитет, отвечая на мольбы евреев о защите, что «им это не приказано». Войска защищали и охраняли не избиваемых, а громил, деливших между собой имущество евреев.