8

Вашек лежал по пояс в воде, изо всех сил упираясь руками в камень, но встать на ноги не мог. И тут почувствовал, как чья-то сильная рука схватила его за штаны и приподняла.

– Ты цел?

Вашек услышал глубокий густой голос. Кивнул – да, мол. Он еще не видел этого человека, потому что висел в воздухе. Чувствовал, что весь дрожит, и было ему не до того, чтобы как-то ускорить эту неожиданную встречу.

– А ноги как? – рявкнул мужчина.

– Запутались, – пискнул Вашек.

Лыжи с креплениями без предохранителей крепко держались на ботинках, а из-за этого такие вот бесшабашные гонки, как правило, заканчивались больницей. Когда мужчина убедился, что перелома вроде бы нет, то, дождавшись, пока мальчишка выровняет лыжи, он поставил его на снег.

– Будь я твоим отцом, так вздул бы тебя, чтоб неделю не садился!

У Вашека тряслись подбородок и колени, но он не плакал. С рукавиц стекала вода, куртка и штаны у него тоже промокли насквозь, а капельки по краям шапки превращались в крупинки льда.

– Откуда ты?

– Из «Снегурочки», – прошептал Вашек, не решаясь взглянуть на рассерженного дяденьку.

– Очень рад! – пробурчал тот суровым голосом и снова поглядел наверх, в сторону леса, откуда только что скатился этот сорвиголова. Но никого там не было видно, никто там еще не хватился этого малявки.

– С кем ты здесь? – спросил он, снимая потрепанное полупальто, под которым у него оказалась оранжевая куртка. – Ну что? Язык проглотил? – набросился он на мальчишку. – Ты здесь со школой?

Вашек стоял перед ним разинув рот и в немом изумлении смотрел на своего спасителя: лицо исхлестано ветром, глаза проницательные. Не было у него таких уж широких плеч, и высоким его нельзя назвать, зато он был СИЛЬНЫЙ и на рукаве оранжевой куртки выделялся знак ГОРНОЙ СЛУЖБЫ.

– Так с кем ты здесь?

– С МАМОЙ! – выкрикнул наконец Вашек, и лицо у него прояснилось от радостной надежды, потому что, полагаясь на свой опыт мальчишки восьми с половиной лет, он решил, что лучшего жениха для мамы ему не сыскать.

Да и работа у этого парня была что надо: СПАСАТЕЛЬ.

За окном уже стемнело, но Вашеку показалось, что мама пока не начала распаковывать чемодан. Мыслями он был еще там внизу, у потока, где тот человек напялил на него свою пуховую куртку Горной службы, поднял капюшон и посадил на мотороллер. Во время езды Вашеку пришлось всей грудью прижиматься к нему, он и сейчас чувствовал, как хорошо было держаться за него обеими руками. Радость омрачало лишь то, что он не знал ответа на решающий вопрос. На лесной дороге, неподалеку от «Снегурочки», мужчина остановился. Вашек, согреваемый мыслью, что сегодня вечером тот снова появится здесь, помчался вниз, к отелю, и только в последнюю минуту сообразил, что не спросил о самом главном. Быстро обернувшись, он что есть мочи завопил:

– Эй, дядя! Вы женаты?

Но мотороллер уже исчез за поворотом. Единственный, кто мог услышать его, – это мама. Вашек в ужасе поглядел наверх. Но все окна были закрыты.

Нет, ни к чему отравлять себе радость напрасными сомнениями! Вашек твердо решил не упускать подходящего случая. Открыв мамин чемодан и осторожно раздвинув стопки аккуратно сложенного белья, он наконец нашел то, что искал: одним рывком вытащил тонкий вязаный свитер, перевернув все остальное вверх тормашками.

– Эта кофта тебе очень подходит. Ты такая в ней красивая, – сказал он с умильной улыбкой маме, войдя в комнату.

Анна тем временем вытащила из ящика скороварку и постаралась сделать все, чтобы не показать Вашеку, как она удручена. Днем Анна говорила с секретаршей, которая подтвердила: да, в репертуаре действительно произошли изменения. Услышав от нее, что через два дня в театре пойдет «Жизель», в которой у Анны не было дублера, она потеряла и последнюю надежду. Ее не покидало предчувствие, что вечером ее тоже не ждет ничего хорошего.

– Безобразие, почему ты не в пижаме? – раскричалась она на Вашека, искоса глянув на часы.

– А что, разве мы в пижаме пойдем ужинать?

– Ужинать мы будем здесь, – сказала Анна и забрала из его рук свитер.

Только теперь заметил Вашек, что маленький стол у окна уже накрыт.

– Не вздумай выбрасывать хлеб с паштетом в корзину! – предупредила его Анна.

Вашек понял, что случилось непоправимое.

– Мама, мамочка, я хочу в бар! – жалобно захныкал он. – Хотя бы на мороженое! – клянчил Вашек, но, не дождавшись ответа, вскочил на диван и обнял маму за шею как раз в тот момент, когда она разливала кипяток из кружки по стаканам, положив туда пакетики с чаем.

– Отпусти меня! – резко бросила Анна, отставляя кружку на мраморный подоконник. – Ты сегодня провинился, а у меня заказан междугородный.

И Вашеку припомнилось, что когда пополудни он вернулся в гостиницу, то увидел маму лежащей на диване, глаза у нее были закрыты. Он решил, что она спит.

А может, она не спала и все слышала, хотя окна и были закрыты. О какой другой провинности могла идти речь? И хотя Вашек признал, что это, пожалуй, похоже на какой-то там проступок, но все-таки отступать было до слез обидно, и он отважился попросить:

– Мама, ну пусти, я же обещал! Он будет меня ждать.

– Кто?

– Один мой товарищ.

Мама протянула руку к сумке, лежащей на тумбочке, и вытащила кошелек. Нет! Ничего она не слышала! – облегченно вздохнул Вашек. Но тут его совершенно сразили мамины слова:

– Из комнаты ни на шаг, понял?

9

Пока Вашек с курткой сидел на полу прихожей и советовался сам с собой, как бы ему не потерять еще не обретенного друга, в отель вошел Любош Рихман. Отряхнул на циновке горные ботинки, снял шапку и расстегнул молнию потрепанного полупальто.

За окном уже сгущался туман. Любоша это совсем не радовало, так как сегодня вечером путь его лежал в Тетеревку, где уже три дня не работал телефон и заведующий с женой были отрезаны от мира. Он прошел через столовую, остановился в бильярдной у колонны, не найдя мальчика ни в общей комнате, ни в игорном зале, начал терять терпение. Отказался от приглашения управляющего посидеть с ним за рюмочкой, а официантке с тупым носиком и в короткой юбке в обтяжку пообещал, что на обратном пути заглянет сюда отведать мяса косули в сметанном соусе.

Он злился на себя, что забыл спросить у мальчишки даже имя, потом решил справиться у портье, кто прибыл сюда утром. Но дойти не успел.

Любош увидел ЕЕ. Она сходила по дубовым ступеням в холл. На ней были клетчатая юбка, меланжевый свитер и шлепанцы, звук которых и привлек его. Она шла с сосредоточенным и задумчивым видом, ни на кого не обращая внимания, словно ее интересовал только этот затоптанный темно-зеленый плюшевый ковер. Опустив глаза, прошла мимо него, даже не заметив.

Сначала Любош подумал, что ошибся. Но, обернувшись, все же окликнул ее:

– Анна!

Она оглянулась.

Любоша озадачило странное выражение, появившееся на ее лице: было ли то удивление от неожиданной встречи или просто недоумение, как это случается, когда мы встречаем человека, страшно напомнившего нам кого-то.

– Анна, а ты повзрослела. Но все такая же маленькая, – сказал Любош и пошел ей навстречу; глаза их встретились, и он уже был совершенно уверен, что это она.

Узнала его и Анна: та же широкая улыбка, те же узкие, далеко посаженные глаза. И все-таки у нее было чувство, что к ней приближается какой-то чужой человек.

– Ты, наверное, уже забыла меня? – с искренним сожалением спросил Любош.

– Я… здесь… то есть я… здесь жду…

Анна, в растерянности так и не сказав ничего вразумительного, заторопилась в бюро обслуживания, откуда, к счастью, послышался голос:

– Вы заказывали Прагу? Пройдите в кабину.

Анна с робкой улыбкой извинилась; пересекая холл, она чувствовала, что Любош провожает ее взглядом, и с облегчением закрыла за собой тяжелую дубовую дверь телефонной кабины.

– Нет, телеграмму послал не Индржих, а канцелярия театра! – Анна нервно перекладывала трубку из одной руки в другую. – В двенадцать я звонила в театр. Ты слышишь меня?

В разговор вторглась центральная.

Анна весь день готовилась к наихудшему – что мать ей с ходу откажет, но сейчас их разъединили, и может случиться так, что она вообще с ней не поговорит. В кабине с темной обивкой, освещенной мигающим светом слабой лампочки, Анна уже потеряла счет времени, как вдруг на другом конце провода раздался знакомый голос:

– Кто-нибудь заболел?

– Но мама! Не все ли равно? В театре бывают смены состава. Завтра и послезавтра у меня спектакли. Нам нужно вернуться в Прагу, и я представить себе не могу, как объясню все это Вашеку. Речь идет только о двух днях. В четверг после обеда я уже смогу вернуться… Вот если бы тебе взять отгулы и приехать сюда. Ведь ты же сама сказала, что это для тебя не проблема!

Анна говорила торопливо, словно боялась получить отказ раньше, чем сумеет объяснить все.

– Мне так не хочется портить радость Вашеку! Ему не понять, почему нам обязательно надо вернуться назад, в город!

Наступило молчание, и Анне казалось, что за те две секунды, прежде чем мать наконец отозвалась, прошла целая вечность. Выслушав ее всегдашние разумные доводы, почему ей никак нельзя оставить больницу, она бросила, как всегда:

– Ну что ж, ничего не поделаешь… – И повесила трубку.

– Сколько с меня?

– Минутку. Позвоню на почту, – любезно сказал портье и исчез за дверью канцелярии.

В зеркале на округлой подставке отражался холл, отделанный деревом и светло-зелеными обоями, а под деревом кожаный диван с креслами темно-коричневых тонов. Анна увидела Любоша – он поднялся с кресла, отложил газету в сторону и неторопливо пересек холл, остановившись в двух шагах позади нее.

– Сколько лет мы не виделись, Анна?

Она чувствовала его взгляд и никак не могла набраться смелости ответить. (Господи боже, у меня трясутся поджилки!)

– Ты здесь в отпуске? Опять инструктором?… – спросила она, отступив на шаг, словно боялась остаться с ним наедине у конторки портье, где не было возможности к отступлению.

Любошу нравились ее растерянность и неуверенная улыбка, которую не изменили годы.

– Да нет, я осел навсегда, – ответил он. – Уже седьмой год здесь.

Анна овладела собой.

– ЗДЕСЬ? – с наигранным удивлением спросила она.

– Здесь у меня свидание. С одним парнем, – улыбнулся он.

Анна облегченно вздохнула.

– С парнем?

– Я даже не знаю, как его зовут, – сказал он, пристально разглядывая Анну, словно все еще не веря собственным глазам. – Я обещал пойти с ним вечером на мороженое и вот встретил тебя!

Он весь светился улыбкой – неожиданная встреча с ней его явно обрадовала.

Анна порозовела и поспешила перевести разговор:

– Ты делаешь успехи! Вместо девушки зовешь на мороженое парня!

– Да он еще совсем пацаненок, – Любош принялся тихонько смеяться. Анне стало жарко. Нет, только не это! Такое не могло случиться! И чтобы скрыть растерянность, она уткнулась в сумку в поисках носового платка.

– Спорю, ты такого еще не встречала, – радостно хихикал Любош. – Он сказал, что его мама ужасно любит танцевать и что он прихватит ее с собой.

У Анны бешено забилось сердце. Она чувствовала, как по спине скатываются капельки холодного пота. Это уж слишком! (Я должна взять себя в руки. Должна выдержать еще минуту!) Когда она подняла голову, на лице ее играла милая улыбка.

Не понимаю, зачем ты мне все это говоришь?

– Ты же спросила меня, что я тут делаю?

Анна успокоилась, поняв, что у Любоша и в мыслях не было на что-либо намекать, и подала ему руку.

– Надеюсь, мы еще увидимся, – сказала она приветливо.

– Буду очень рад, – ответил Любош.

В эту минуту он увидел на повороте лестницы мальчика в пижаме и вязаной шапочке, машущего ему оранжевой курткой. В первую секунду он не понял, что означают эти сигналы ликования. Но потом до него дошло: стоящая перед ним Анна, которую он все еще держал за руку, и мальчик имеют какое-то отношение друг к другу!

– Ну, иди в бар, – сдержанно сказала Анна, – не заставляй себя ждать.

– Да не в баре он, – заверил ее Любош. – Вон выглядывает из-за кактуса.

Анна быстро обернулась и вспыхнула до корней волос:

– Вашек, а ну иди-ка сюда!

Она шагнула к лестнице. Любош наклонился к ней и восторженно зашептал на ухо:

– А у тебя, оказывается, мировой парень!

– Что это? – строго спросила Анна, показав на оранжевую куртку в руках у сына.

– Это куртка, – живо отозвался Любош из-за спины Анны и сделал Вашеку знак, чтоб не болтал лишнего.

Тот понимающе кивнул и стал заверять Анну, что это всамделишная куртка. Тут уж она потеряла терпение.

– Попрощайся – и спать! – приказала она решительно.

Любош проводил их взглядом, пока они поднимались по лестнице. Анна крепко держала Вашека за руку, а тот обернулся и заговорщически махнул Любошу, как делают люди, обо всем договорившиеся. Любош тоже махнул Вашеку, но с куда большим интересом провожал глазами Анну.

– Кто здесь хотел оплатить разговор? – раздался голос портье.

Прекрасная надежда, согревшая душу ребенка, вмиг погасла, стоило Вашеку войти за мамой в комнату и бодро проронить:

– Ну как?

Если б мама на него накричала, дала оплеуху, даже две, он бы все стерпел. Но Анна без единого слова вошла в ванную и закрыла за собой дверь.

– Мама! Мамочка! Я ничего ему не говорил! Поверь, ничего! – кричал Вашек. Но мама не выходила, он завопил громче и стал дергать за ручку двери.

Анна сидела в ванной на полу. Только теперь ее свалил шок. Слышала, как Вашек барабанит в дверь.

– Мама! Мамочка! Открой! – В его голосе уже звучал плач.

Анна наконец вышла, бледная как стена.

– Вашек, ты совсем меня замучил.

Тот с удивлением глянул на маму – почему она не кричит?

– Что ты ему все-таки сказал?

– Что мы живем здесь, в «Снегурочке», – защищался Вашек.

– И ЧТОБЫ ОН ПРИШЕЛ, так?

Вашек, понурившись, кивнул. Анна глубоко вздохнула и открыла дверь в комнату. Вашек ринулся к ней, схватил за кофту и потянулся, чтобы обнять ее.

– Ну, чтобы ты к нему присмотрелась. Я думал… – горестно вздохнул он.

– Что? – спросила Анна с несчастным видом и села на постель.

Вашек влез маме на колени.

– Если бы он тебе понравился, мы бы с ним подружились. И больше ничего…

Анна обхватила его руками и прижала к себе. Вашек скромно молчал, выжидая, потому что решил: раз мама обняла его, значит, дело выиграно.

– Собирай свои вещи, – тихонько сказала Анна.

Вашек удивленно поднял на нее глаза, но следующие слова мамы совершенно сокрушили его:

– Мы уезжаем домой. Завтра.

10

Вашек долго не мог уснуть, глаза под веками у него горели. Но он был тверд – эта комната больше не услышит никаких рыданий. Вечером он проплакал целый час, просил, клянчил – все напрасно. Решил: пора что-то предпринять. НО ЧТО?

Когда он открыл глаза, то увидел над собой маму, она была в длинном белом платье, за ней стоял человек в черном костюме и галстуке. Лицо его было в тени, и только по голосу Вашек понял, что это ОН.

– Пускай спит, – прошептал тот человек и накинул на плечи мамы серо-зеленое пальто.

– Нет, надо предупредить его, что мы уходим в театр. Он испугается, когда проснется и нигде не найдет нас.

– Он не узнает, что нас не было. А утром получит апельсиновый пудинг и бананчики в шоколаде.

Он слышал, как они удаляются. Их тихий смех и радовал его, и огорчал. Хорошо, что ОН зашел за мамой, но, с другой стороны, было странно, почему мама позволила так легко увести себя. Вашек услышал, как захлопнулась дверь, и сразу же вскочил. Протер глаза.

Мама, в теплой фланелевой рубашке спавшая на соседней кровати, громко вздохнула во сне и перевернулась на другой бок.

Вашек потянулся к часам на соседнем столике. Было половина четвертого. Снова раздался звук, который разбудил его: это ветер раздвигал легкие ставни.

Мальчик тихонько вылез из постели, зажег маленькую лампочку, затенив красными трусами абажур, из рюкзака вытащил блокнот и карандаш. Начал писать.

Дорогая мама!

А внизу он еще приписал:

Потом спрятал блокнот под подушку, натянул на себя колготки, рейтузы и стал ждать, когда рассветет.

Утром мама поднялась раньше Вашека. Поторопила его, чтобы он не мешкая вставал и поиграл бы немного на снегу, потому что не позднее половины одиннадцатого они должны отправиться на вокзал. Вашек лихорадочно раздумывал: что делать? Встать и убежать? Об этом не могло быть и речи. Забрать свой рюкзак он тоже не может, да и на завтрак пойти надо, иначе мама заподозрит неладное. Как бы себя не выдать!

Впрочем, свежие хрустящие рогалики с маслом и два яичка всмятку пришлись как нельзя кстати. Доедая последний рогалик с медом, он нежным взглядом мысленно попрощался с мамой и ждал подходящей минуты, чтобы удрать. Наконец мама вытащила кошелек и уже высматривала официантку, чтобы расплатиться.

– Я выйду раньше, – сказал Вашек с еще набитым ртом.

– Только смотри не пропадай, как вчера. Покатайся перед домом. Ясно?

Вашек машинально кивнул и в дверях столовой снова оглянулся, прощаясь с мамой. С бьющимся сердцем оставил он на подушке в комнате ЗАПИСКУ. И вышел.

Он приказывал себе, что надо все время тормозить, но этого и не потребовалось. На лесной дороге снег прилипал к лыжам, а косогор у леса Вашек вообще не узнал. В эту пору тут не оказалось ни единой души. Укатанный вчера луг сейчас был занесен снегом, а дорога внизу терялась в густом тумане. Вашек проваливался в глубокий снег и изо всех сил работал палками. Ветер поднимал тучу пороши и гнал ее по склону. Вашек начал испытывать беспокойство, то и дело пугливо оглядываясь назад. Но о возвращении не могло быть и речи. Лес наверху скрывался в белой мгле, и деревьев над ущельем, вдоль которых он летел вчера в поток, тоже не было видно. Чувствовал, как его сжимает страх и глаза заливает пот, но решил ни за что не сдаваться.

И вдруг случилось это!…

Вашек в ужасе окаменел. Сначала послышался оглушительный гром, потом откуда-то появилась огромная туча снега, она поднималась, росла, ширилась, как гейзер выстреливала вверх и снова с гулом падала вниз. ГРЕМЯЩИЙ СНЕГ! – затаив дыхание, в испуге подумал Вашек, скорчился и ждал. Но вот грохот постепенно начал удаляться, и когда Вашек открыл глаза, то внизу, прямо перед собой, увидел очищенный участок дороги. Слышали ли горы такой ликующий крик?!

Десять минут неравной борьбы со снегом, и Вашек наконец оказался на дороге. Знал, что теперь уже может довериться самому себе. Он увидел и поток, и место, где они встретились вчера. Теперь бежалось куда легче: дорога была освобождена от снега и укатана, она отлого спускалась вниз. Вашек понятия не имел, сколько километров пробежал, но ему казалось, что прошла целая вечность. Вытащил из кармана маленькое яблоко, чтобы подкрепиться. И в эту минуту увидел запорошенный снегом указатель на развилке. Он у цели! Осталось одолеть полкилометра и мостик через поток.

Он приближался к домику, уже не чувствуя ног, а в насквозь промокших варежках у него заледенели руки.

Из трубы горного домика валил дым, под щитком его красовалась эмблема ГОРНОЙ СЛУЖБЫ.

Вашек ворвался в коридорчик. Резкий переход из света в тьму на мгновенье ослепил его: он споткнулся о канадские сани, а лыжи, стоявшие вдоль стены, с грохотом повалились вниз.

– Что там за гвалт такой?

Вашек мгновенно узнал ЕГО бодрый голос. Он доносился из соседней комнаты, откуда сквозь щель в приотворенных дверях проникала сюда полоса света. В полумраке прихожей Вашек успел заметить ледоруб и свернутые канаты на полках из грубого дерева.

Любош сидел на краешке стола в красном джемпере, надетом поверх клетчатой рубашки. Его тоже украшала эмблема ГОРНОЙ СЛУЖБЫ. На ногах у него были красные шерстяные гольфы и домашние туфли. Он поднял глаза от листа и на секунду перестал диктовать в телефонную трубку, а потом снова продолжил:

– Луговой 125 старого, 30 нового, Вербной сторожке 95 старого, 25 нового, в Гигантском карьере угроза схода лавин!

Любош смотрел на мальчугана, который все еще не отваживался переступить порог, и называл места, куда из-за резкого ухудшения погоды доступ запрещен.

Он заметил, что мальчишка никак не может отдышаться, а с варежек, которые он комкал в руке, на пол капает вода.

– Ну так что? – спросил Любош, положив трубку. Но не успел он сесть за стол, телефон зазвонил снова. Любош машинально потянулся за трубкой.

– Дядя, я пришел… – К своему ужасу, Вашек начал заикаться. – …я не хочу с мамой… я не хочу домой… оставь меня у себя!…

Любош поднял брови. Пытливо оглядел мальчика, который отлепился наконец от двери и робко шагнул к столу. У двери осталась после него маленькая лужица.

– Тебе не придется со мной возиться. Я все стану делать сам. Подмету, постелю, постираю… Дядя, прошу тебя, оставь меня здесь…

– Пока не потеплеет, пока не потеплеет! – повысил голос Любош в телефонную трубку. – Запрет на восхождение вступает в силу с утра.

Дав отбой, он обрушился на мальчика:

– Ну, что у тебя? Что случилось?

– Мама запретила мне об этом говорить.

– О чем?

– Что в двенадцать мы уезжаем. Мама говорит, что мы сюда вернемся. – Вашек замолчал, чтобы передохнуть. – Но мы не вернемся. – Изо всех сил стараясь не плакать, он вдруг разрыдался. – Мы не вернемся… я знаю…

В коридоре послышались шаги, в дверь заглянул какой-то низенький человек, лицо его было изборождено морщинами.

– На Медведице застрял снегоход.

– Я уже целых полчаса радуюсь этому, – ответил Любош, встал, скинул тапочки, нагнулся, заглянув под нары в поисках ботинок.

– Что у тебя здесь за пацан? – спросил его коротыш.

Вашек стоял у стола и утирал мокрые глаза рукавом.

– Да это такой Замарашка из «Снегурочки».

Человечек обернулся, и Вашек, к своему удивлению, увидел у него на груди эмблему ГОРНОЙ СЛУЖБЫ. Молча, уже ни о чем не спрашивая, тот забрал со стола сводку погоды и состояния снежных лавин. И только когда он был в дверях, Любош крикнул ему вдогонку:

– Скажи Карелу, пусть едет в квадрат вместе с ребятами. Встретимся наверху. Я поеду напрямки!

А Вашек тем временем, склонившись над скинутыми тапками, сложил их вместе и аккуратно поставил под кушетку. Не вставая с колен, поднял на Любоша круглые заплаканные глаза.

– Как со мной?

– Знаешь что? – рассудительно сказал Любош, завязывая шнурки на лыжных ботинках. – Настоящие парни никогда не хнычут!

– Сыпь в лыжную и головы не высовывай! – скомандовал Любош, когда они с Вашеком вошли в отель.

Вашек хотел было воспротивиться, но, вспомнив про ЗАПИСКУ и про то, какое впечатление она могла произвести на маму, безропотно повиновался.

О своем прощальном письме он Любошу и словом не обмолвился.

Но потом ему все представилось иначе: возможно, мама, узнав, что ее покидает любимый сын, безутешно плакала, а теперь, увидев его, затискает в объятьях. Но такой вариант Вашека тоже не устраивал. И он отметил про себя, какой Любош предусмотрительный и до чего же правильно он поступил, отослав его прочь! На всякий случай Вашек оставил дверь полуоткрытой, чтобы услышать, как события развернутся дальше.

Любош выведал у портье номер комнаты, но это ему не понадобилось. Оглянувшись, он увидел Анну – она уже спускалась по лестнице с чемоданом и маленьким рюкзаком. Пальто нараспашку, лицо мрачное.

– Если тебе это поможет, оставь мальчика у меня, – проговорил Любош. Заметил, что от вчерашней растерянности Анны не осталось и следа.

– Где он? – строго спросила она, остановившись посреди холла.

Любош взял у нее из рук чемодан. Он ведь знать не знал ни о Вашековом ночном сочинении, ни о том, что пережила Анна сегодня утром.

– На свете есть вещи, которые не понять ни одной женщине. – Он старался говорить нарочито спокойным тоном, не подозревая даже, что все старания его напрасны.

– Ты что-нибудь о нем знаешь? – пропустив мимо ушей слова Любоша, спросила Анна так громко, что это услышал и Вашек. Да-а, никаких восторгов при его появлении, похоже, не будет!…

– Для него это как шок. Не успели приехать – и снова назад.

– Ничего, переживет! – отвечала Анна. – Я уже сыта всем этим по горло.

Записка Вашека произвела впечатление, но, как оказалось, далеко не самое лучшее. Она уже трижды за сегодняшнее утро порывалась разыскивать Вашека, но, если бы объявила, что он пропал, пришлось бы обратиться в Горную службу. Поэтому она решила подождать, надеясь, что он и сам отыщется. К несчастью, Любош понятия не имел о тех невероятно долгих минутах ожидания, какие пришлось пережить Анне, о том, что она уже находилась на грани отчаяния.

– Короче говоря, на эти два дня все заботы о Вашеке я беру на себя, – деловито заявил он со своей обычной бодрой улыбкой.

– Хотела бы спросить: зачем?

– У нас с тобой не было времени даже поглядеть друг на друга. – Все с той же улыбкой он взял из ее рук ключ от номера. Глаза его говорили много больше слов, так что не могло быть и тени сомнения в их искренности. – Теперь я по крайней мере буду тешить себя, что ты вернешься.

– И ты сумеешь ухаживать за ребенком?

Любоша удивила самоуверенность, с какой она поглядела ему в глаза. Перед ним была уже не та зеленая девчонка, которую он когда-то знал, и это еще больше заинтриговало его.

– Можешь на меня положиться, – простосердечно заверил он ее.

Неожиданно с лица Анны исчезло выражение непреклонности. Лоб перерезала морщинка, а в глазах мелькнула грусть – вот этого Любош вообще понять не мог.