Глава 3

Два дня до бала у Литлби прошли в нетерпеливом ожидании. Даже Эван начал удивленно поглядывать на жену: он знал отношение Дарины к устроителям приема и недоумевал, отчего она вдруг с энтузиазмом ухватилась за это приглашение. Впрочем, восторг, с которым жена отзывалась о своем новом бальном платье, Эвана убедил: он пребывал в святой уверенности, что тряпки для женщин стоят если не на первом месте, то уж наверняка на втором – после мужчин. Дарина не стала разочаровывать мужа. Все, что угодно, лишь бы он не догадался...

О чем?

О том, что платье было цвета слоновой кости. Цвета луны. Что нитки жемчуга в волосах – тоже лунные. Во всем – лунный свет.

Она не отдавала себе в том отчета, но ее желание отыскать на празднике Иэна и еще раз поговорить с ним незаметно окрепло и превратилось едва ли не в навязчивую идею. Внутренний голос, пытавшийся убедить Дарину в том, что шансы на такое свидание не слишком велики, был безжалостно подавлен аргументом: попытаться не мешает никто. «А Эван?» – пискнул внутренний голос, после чего подозрительно вздохнул и больше не напоминал о себе.

О своих ощущениях Дарина старалась не думать, как и о том, почему она все это делает. Ей казалось, что это – всего лишь дань принципам, на которых построена ее жизнь: поговорить с Иэном означало помочь ему, а она никогда не отказывала в помощи тем, кто нуждался в ней. Но почему тогда, едва она вспоминала его глубокий голос, медленно произносящий слова, по спине ее пробегал холодок? Вот об этом ей и не хотелось думать.

Даже Беатрис обратила внимание на необычное состояние подруги. Когда Дарина все же навестила ее в день перед балом, Беа, пристально наблюдавшая за ней все первые пятнадцать минут разговора, неожиданно прервала свой увлекательный рассказ о любовницах барона Херефорда и, внимательно заглянув подруге в глаза, поинтересовалась:

– Дорогая, что терзает твою душу? Право, ты сама не своя. Твой напыщенный муженек снова обошелся с тобой гадко?

– Нет, что ты, – тихо возразила Дарина. Последние два дня Эван был сама предупредительность и любезность. Старался угадывать ее желания, а сегодня утром, проснувшись, она обнаружила на подушке рядом с собой только что срезанную в оранжерее бледно-розовую розу. И, коснувшись губами лепестков, Дарина отчего-то почувствовала себя виноватой... – Нет, дело совсем не в Эване.

– Тогда в чем же?

– Эта ужасная погода, – Дарина махнула рукой в сторону окна, – действует мне на нервы. Хочу солнца и тепла. Ненавижу холод.

Беатрис рассеянно кивнула. Ее ярко-рыжие волосы, уложенные в изысканную прическу, заколыхались.

– Да, лето кончилось, ничего с этим не поделаешь... – Она вновь пристально взглянула на подругу. – И все же, дорогая, думаю, не в этом причина твоего странного настроения. Кажется, ты что-то от меня скрываешь.

Возражать было бесполезно: они с Беа были знакомы столько лет, что могли общаться без слов. Поэтому Дарина не стала ничего отрицать. Она помолчала, разглядывая узор на чайной чашке, и наконец сказала неохотно:

– Прости, об этом сейчас мне не хотелось бы говорить.

Брови Беатрис взлетели; она откинулась в кресле.

– Вот как!

– Да, так, – вздохнула Дарина. Иэн не брал с нее слова, что она будет молчать о той единственной, на его взгляд, встрече, но отчего-то ей не хотелось делиться этим ни с кем. Даже с Беа. Дарина считала, что, если она выскажет все свои мысли и сомнения вслух, они окажутся смешными и глупыми. И тогда она никуда завтра не пойдет, чувствуя себя неловко – даже перед человеком, которого никогда больше не увидит. А ей хотелось увидеть его еще раз.

– Ну что ж... – Беатрис снова пронзила ее взглядом, как шпагой. «Как мечом», – неожиданно поправила себя Дарина. – Если не хочешь, заставлять тебя я не стану. Но, надеюсь, рано или поздно... – Она сделала многозначительную паузу.

– Само собой разумеется, – кивнула Дарина, испытывая облегчение от того, что не придется отнекиваться, тем самым еще больше разжигая любопытство подруги. Беа смотрела на нее заинтересованно, но молодая женщина сделала вид, что не замечает этого взгляда, и заговорила о другом.

Результатом ее душевных метаний стало то, что к моменту выезда она была на грани нервного срыва. Когда же, наконец, Дарина спустилась по лестнице и подала руку восхищенному Эвану, то едва не споткнулась, и от мужа не ускользнуло ее волнение.

– В чем дело, золото мое? – поинтересовался он нежно-насмешливым тоном. – Боишься помять платье? – Он окинул взглядом ее лунный туалет с серебряной отделкой. Сам Эван предпочел сегодня темный костюм, но – вот совпадение! – тоже с серебром. – Не огорчайся: если такая беда случится, я куплю тебе новое.

– Не в платье дело. – Дарина коснулась шеи, решив отделаться от вопросов мужа одним проверенным способом. – Я опасаюсь за драгоценности.

Он тронул пальцем самый большой сапфир в ее ожерелье.

– Не стоит, дорогая. Кому они могут понадобиться на этом балу?

– Ты прав, я сама создаю себе проблемы. – Она улыбнулась, кивнула и приказала себе успокоиться. В конце концов, то, что она сказала сейчас Эвану насчет проблем, – чистая правда.

Впрочем, когда они прибыли к графам Литлби, Дарина взяла себя в руки.

Она вышла из кареты и подняла голову: фасад дома светился множеством разноцветных огней, сияние которых не мог оскорбить даже зарядивший дождь. Да, сегодня о прогулках по саду можно не мечтать. Дарина глубоко вздохнула и вошла вслед за Эваном в таинственно полутемный холл.

Они приехали к началу бала, где пока собралось всего человек пятьдесят. Первым – Дарина могла дать голову на отсечение – наверняка явился граф Брайтон со своим многочисленным семейством: женой, пятью дочерьми и тремя сыновьями плюс вечно сопровождавшим их вздорным стариком – отцом графа. Эта семейка была самой шумной среди собравшихся в гостиной; Дарина тихо простонала, сообразив, что сейчас ей придется общаться с ними, а старик Брайтон будет целовать ей руку, пуская слюни. Она умоляюще взглянула на Эвана, и тот, подмигнув ей (отчего Дарина слегка опешила), увлек ее в сторону – здороваться с хозяевами дома, тем самым временно избежав встречи с громогласными Брайтонами.

Спасение было сомнительным: при виде графа и графини Литлби Дарина еле удержалась, чтобы не скривиться, но вместо этого нацепила традиционно любезную улыбку и подала графу руку для поцелуя. Эван уже коснулся губами запястья графини, с той же маской вежливого уважения. Иногда Дарина размышляла, не кажутся ли они графам Литлби такими же неинтересными? Сколько на самом деле фальши в этих с виду сердечных отношениях?

– Дарин, дорогая! – Розалия Литлби, высокая, сухопарая женщина лет сорока, потянулась к ней. – Как хорошо, что вы с мужем приняли наше приглашение!

– Мы бы не отказались от него, несмотря ни на что, – беззастенчиво соврала Дарина. – Даже на эту погоду.

– Ах да, – брезгливо поморщилась Розалия. – Так неприятно... У нас великолепный сад; вы бывали в нашем саду, милочка?

– К сожалению, не было возможности. – Дарина попыталась изобразить сожаление, что получилось весьма приблизительно. – Но как только она представится...

– Я надеюсь, после зимы все-таки наступит лето, – нахмурилась Розалия, как будто ее недовольство могло заставить хмурую осень отступить, а зиму поскорей закончиться. – Тогда нам всем станет жить значительно веселее, я полагаю... – Она переключила внимание на туалет Дарины. – Дорогая, вы великолепны! Кто вам шьет?

«Вот так всегда. Те же разговоры и те же лица. Может, сбежать от них на необитаемый остров? Одной, чтоб никого не видеть». Она весело рассмеялась в ответ на какую-то шутку графа Литлби, с трудом подавила смех и поняла, что потихоньку сходит с ума.

Эван отправился к камину обсуждать со знакомыми последние политические события, что Дарину вовсе не интересовало. Если честно, она была рада на время освободиться от мужа. Он мил, он добр, он... но она его не любит.

Раньше она спрашивала себя сотни раз: почему? До Эвана она не знала других мужчин, он относился к ней как к величайшему сокровищу, которое является его личной собственностью. Возможно, именно это и убило в ней ростки любви... Она уважала Эвана, но – не любила.

Гости постепенно прибывали. В конце концов они вынуждены были переместиться из просторной гостиной в бальную залу, где оркестр настраивал инструменты. В Дарине начала звучать напряженная музыка. Девушка любила танцевать, но не столько танец завораживал ее, сколько мелодия. Музыка – это величайшее изобретение человечества, думала Дарина. Она сама умела и любила петь, играла на гитаре, но когда в тишине начинала звучать скрипка – в ней натягивались все струнки, а по спине пробегал холодок. Или когда кто-то касался клавиш рояля или струн гитары... Это было как разговор с вечным.

Эван не разделял ее пристрастия к музыке. Он относился к этому снисходительно, полагая, что раз уж жена у тебя не затворница, а светская дама, то если она следует традициям света (а умение музицировать можно было отнести к таковым), в этом нет ничего предосудительного, но и ничего экстраординарного. Он мог послушать, как Дарина поет, но в конце концов прерывал ее и возвращал с небес на землю, не подумав о том, что ей гораздо приятнее было парить в облаках.

Нет, она не винила Эвана за отношение к ней. Разве можно винить человека за то, что он такой, какой есть? Но сейчас, слушая первую робкую дрожь скрипичных струн, к которым прикоснулся смычок, она вся напряглась, как лань, услышавшая подозрительный шорох. Полузакрыв глаза, Дарина подалась навстречу музыке.

Это всегда было большим, чем просто музыка. Это было откровением.

Эван подошел к жене и взял ее под руку:

– Потанцуем?

– Подожди, – шепнула она, но он услышал и не обиделся. Он знал, что Дарина всегда сначала слушает музыку, а уже потом позволяет себе отвлечься на танец. Через минуту она кивнула, и Эван вывел ее на середину зала.

«Мне хочется танцевать. Мне хочется петь. Мне хочется стать музыкой».

Эван о таких мыслях не подозревал. Он улыбался ей и что-то говорил – кажется, ехидничал по поводу мундира старика Брайтона; Дарина рассеянно отвечала. Ее веселье, которого и так было немного, улетучивалось на глазах.

Она попыталась представить себе, что руки, уверенно ведущие ее в танце, – это руки не Эвана, а того гипотетического возлюбленного, которого она, не признаваясь себе, до сих пор ждет. И безвкусное убранство залы волшебным образом превратилось в изысканное, и кругом сплошь приятные люди...

Дарина тряхнула головой и открыла глаза. Музыка звучала, зала была освещена, и вокруг кружились пары... Ей внезапно стало дурно. Она пошатнулась.

– Дарин! Что случилось? – Эван мгновенно уловил перемену в ее состоянии.

– Давай... выйдем, – придушенным шепотом попросила она.

В холле, где никого не было, ей стало лучше. Эван усадил ее в кресло в небольшой нише и принес бокал с водой – неизвестно, где он ухитрился раздобыть воду в этом царстве спиртных напитков, – и заставил жену выпить все до дна. Она благодарно кивнула и откинулась на подушки, понемногу приходя в себя.

Эван придвинул себе кресло и сел рядом с женой.

– Что с тобой такое?

Она покачала головой:

– Не знаю. Там так душно...

– А может быть... – Он с робкой надеждой коснулся ее живота. Дарине было жаль разочаровывать его, но... Ее взгляд сказал Эвану все. Он вздохнул и отвернулся.

– Прости, – одними губами вымолвила она. Ну вот, опять она извиняется за то, в чем не виновата.

– Ничего. – Он помолчал и вдруг с неожиданной яростью обернулся к ней и сжал ее руку. До боли. – Когда, Дарин? Когда мы наконец сможем стать настоящей семьей?

– Я не знаю, – это все, на что ее хватило. Кружилась голова.

– А кто знает? – Видно было, что он накручивал себя. – Я?

– Не кричи на меня, – сказала Дарина шепотом. – Это невыносимо.

– Гораздо невыносимее то, что у нас до сих пор нет детей, – сказал он тоже яростным шепотом. – Понимаешь? Нет. А я не молодею. Тебе только двадцать один, но мне-то уже гораздо больше. Пойми, я не могу терять время. Я хочу подержать на руках своего первенца, посмотреть, как растут наши дети...

– Неужели ты думаешь, что я этого не хочу? – выдохнула Дарина.

Эван долго испытующе смотрел на нее.

– Откуда мне знать? – наконец обронил он. – Говорят, у женщин есть разные способы избавляться от нежелательной беременности. Дети – это означает заботиться о них, оставаться с ними дома, а не ездить на балы... Возможно, ты боишься именно этого?

Она ничего не хотела больше ему говорить. Дарина чувствовала себя глубоко несчастной: он сейчас оскорбил ее, даже не заподозрив этого. Или наоборот – он очень хорошо понимал, что говорит? В любом случае, сегодня им больше беседовать не о чем.

– Уходи, – сказала она вполголоса.

Эван медленно поднялся, хотел что-то сказать, но, встретившись взглядом с женой, развернулся и пошел прочь – сначала медленнее, потом все быстрее. Наверное, он дьявольски сердит и обижен. Но Дарине было все равно.

Она попыталась приподняться, передумала и откинулась в кресле, закрыв глаза и отрешившись от всех проблем.

Тишина. Только тишина и покой. Все хорошо, Дарина, все в порядке, ты не виновата ни в чем. Покой.

И она разрыдалась.

Из открытого окна в дальнем конце галереи долетал умиротворяющий шум дождя.

Слезы остановились, и пришла странная пустота. Дарина завернулась в нее, как в плащ. «Вот так. Никто меня больше не обидит».

Она услышала шаги. Шли двое мужчин; они говорили вполголоса, и нельзя было разобрать о чем. Дарина боялась пошевелиться. Ей так не хотелось, чтобы на нее обратили внимание. К счастью, в холле было полутемно, и свечи горели в основном в другом конце огромного помещения. Кресло, в котором она сидела, стояло у низкого столика в небольшой нише, полузакрытой расшитой занавесью. Дарина почти перестала дышать. Если не шевелиться, ее не заметят, а когда эти двое уйдут, она выберется отсюда и найдет себе убежище поукромнее. Пока она не успокоится, нельзя появляться в зале.

Как назло, мужчины остановились у нее за спиной. Она услышала дребезжащий звук и догадалась, что они открыли окно. Шум дождя стал явственнее, повеяло прохладой. Дарина обхватила руками свои обнаженные плечи. Как хорошо, что платье не шуршит...

Она не могла видеть собеседников, только слышала. Теперь, когда они стояли совсем близко, не составляло труда разобрать слова, хотя мужчины говорили тихо. Дарина мысленно пообещала им не разглашать то, что могла узнать ненароком. Ее здесь нет, она всего лишь тень на обивке кресла...

Незнакомый баритон произнес:

– Я настаиваю: ты не прав.

Ответа не последовало. Как видно, отчаявшись его дождаться, мужчина продолжил:

– Ты отвратительно не прав. Он этого не заслуживает.

– Никто не заслуживает, разумеется, – послышался ответ.

Такое впечатление, что человек, говорящий это, безмерно устал. Дарина закрыла глаза и попыталась сдержать всхлип. Мы все устали, подумала она. Устали улыбаться. Устали жить. Да.

– В таком случае, почему ты не расскажешь ему?

Опять – длительное молчание, затем все-таки последовал ответ:

– Винсент, я отдаю себе отчет в том, что делаю. Когда придет время, я все расскажу, но... пока рано.

Время, всем нужно время. Вот и Эван сегодня... Нет, не надо об Эване. Он тоже переживает, только старается не показать этого. Он не виноват. Никто не виноват.

– У меня такое чувство, будто ты считаешь, что купил себе груженный временем корабль и на полной скорости ведешь его к водопаду. Я всегда считал тебя умным человеком, Иэн, но твои поступки превосходят всяческое разумение.

Наверное, так чувствует себя человек, получивший удар в солнечное сплетение. У Дарины перехватило дыхание.

Иэн?!

Господи! Как же она сразу не узнала этот голос? Возможно, потому, что сейчас в него не вплеталось журчание фонтана...

Она выпрямилась в кресле, напряженная, как натянутая тетива.

– Оставь, – сказал Иэн. – Оставь, Вине. Это мое время, и я трачу его как хочу.

– Ты тратишь его бездарно! – его собеседник повысил голос, но тут же взял себя в руки и продолжил с напускным равнодушием: – Впрочем, ты прав. Это не мое дело. Я всего лишь стараюсь быть тебе хорошим другом.

– Ты и есть хороший друг.

– Знаю, это трудно, – негромко сказал Винсент, и Дарине пришлось напрячь слух, чтобы услышать продолжение, – но спасения нет, Иэн, и сказать тебе об этому смогу только я. Ни Алекс, ни та женщина, о которой ты говоришь. Это моя обязанность и моя дружба. Надеюсь, рано или поздно ты это поймешь, хотя чем раньше – тем лучше.

– Ты... – Голос Иэна прервался. Он помолчал и вновь заговорил после паузы: – Спасибо тебе. Пожалуй, мне действительно пора взглянуть правде в лицо. Каким бы уродливым оно ни оказалось.

Они долго молчали, так что Дарина уже забеспокоилась, но наконец Винсент произнес спокойно, как будто не было предыдущего разговора:

– Мне нужно поговорить с Джессом... Что ты собираешься делать?

– Не знаю. – Иэн помолчал. – Наверное, отправлюсь домой. Или побуду еще здесь. Сыграю в игру «все как обычно». Последний вечер.

– Ты считаешь это разумным?

– Я считаю это необходимым. Пойми, Вине, что мне осталось? Миг. Может быть, два. А потом... – Он резко сменил тон: – Приезжай ко мне завтра. Я планирую страдать жалостью к себе, и мне просто необходим будет приятель, который выльет мне за шиворот ведро воды и тем самым поднимет на ноги. Моя прислуга уже не решается.

– Собираешься погулять?

– Вот именно. Погулять. Потанцевать с хорошенькими женщинами. Делать им комплименты и целовать руки. Словом, буду веселиться, как будто ничего не случилось.

– Думаешь, получится? – Скептицизм в голосе Винсента заранее обрекал идею на провал.

– Черт тебя побери, Вине! – взорвался Иэн. Дарина сжалась. «Молчи, девочка, молчи...» – Не убивай мне этот вечер! Я знаю, ты делаешь как лучше, но, пожалуйста, не убивай! Пусть память обо всем полежит на дальней полке до завтра. Сегодня – это сегодня. Еще несколько часов.

– Прости, – виновато сказал Винсент, – кажется, я немного перестарался со своими принципами. Извини. Конечно, вечер... Делай, что считаешь нужным.

– Твое разрешение мне на это не требуется, – проворчал Иэн, но зла в его голосе не было.

– А я, увы, должен буду оставить это увлекательное мероприятие, как только поговорю с Джессом. Сам понимаешь...

– Понимаю, – усмехнулся Иэн. – Удачи.

– Благодарю. Она мне пригодится.

Они пошли по направлению к залу. Дарина еще несколько секунд сидела как завороженная, и лишь спустя эти невыносимо долгие секунды мелькнула отчаянная мысль: «Что же ты сидишь?! Он уходит!»