Игорь Поль

Путешествие идиота

(Ангел-хранитель — 2)

Глава 1

Святая простота

Меня зовут Юджин Уэллс. Личный номер 93/222/384. Капитан. Выпускник летной академии Имперского Флота в Норфолке на Карлике. Карлик — это планета такая. Назвали ее так оттого, что капитан разведывательного корвета, который обнаружил ее, был родом из городка с таким именем. Из местности на Земле, что звалась Кентукки. На нашем авианосце всех выпускников этой академии в шутку дразнят “карликами”. Но мы не обижаемся. Еще я знаю, что мою маму звали Кэрри, и помню, что она всегда вкусно пахла. Но это было давно, в детстве. И мой самолет, мой F40E “Гарпун” я тоже помню. Еще я люблю шоколадное мороженое, устрицы, и летать. Правда, не помню, как. Вот, пожалуй, и все. Больше я ничего о себе не знаю.

Ко мне часто приходят строгие вежливые женщины. Они убирают мою постель, чистят ковер в гостиной, приносят мне еду. Вешают в шкаф чистую одежду. Иногда я с ними разговариваю. Когда они не против. И тогда я их расспрашиваю, кем я был раньше, как называется это место и где теперь мой самолет. Но это бывает редко. Они все больше молчат и улыбаются мне, продолжая работать, сколько бы я с ними не говорил. Как будто я не вижу, что их улыбки ненастоящие. Я тоже умею так улыбаться. Меня Генри этому научил. Он сказал, что когда ты улыбаешься, люди лучше к тебе относятся. Все вокруг говорят — он мой доктор. Я им не верю. Докторов я знаю. От них всегда пахнет лекарствами, они одеты в белое и никогда не отвечают на вопросы. Генри не такой. Генри со мной подолгу обо всем говорит. И от него не пахнет аптекой.

Одна женщина, что убирает мою квартиру, сказала мне, что мой самолет разбился. И мне было очень плохо. Я перестал есть. Даже мороженого не хотел, хотя мне его бесплатно предлагали. Потом Генри сказал мне, что та женщина пошутила. Мой самолет стоит в ангаре и ждет меня. Просто мне нужно набраться сил и отдохнуть, иначе я не смогу летать на нем. Генри хороший. Я ему верю.

Мы часто подолгу играем с ним в слова. Генри надевает мне на лоб блестящую холодную штуку и говорит какую-нибудь абракадабру, а я должен угадать, что она значит. Иногда я могу запомнить те слова, что он говорит. Есть простые. Шасси. Гирокомпас. Есть такие, что я едва могу их произнести. Авиагоризонт. Радиовысотомер. Есть смешные, их легко запоминать. Твиндек. Мостик. Кокпит. Жаль, я не знаю, что они означают. Каждый раз перед уходом Генри дает мне разжевать маленькие цветные штучки. Они совсем не противные. Сладкие. Генри говорит, что если я буду стараться, то вспомню, что означают все эти слова. Я очень стараюсь. Я так стараюсь, что даже пот со лба течет. Но у меня ничего не получается.

Иногда я выхожу на улицу. Иду вдоль дороги и смотрю на машины. Вокруг ходят люди. Много людей. Я им всем улыбаюсь, как учил Генри. Но они почему-то стараются отвернуться и побыстрей проскочить мимо. Наверное, я как-то не так улыбаюсь. Только один раз седая женщина мне тоже улыбнулась. Я за ней шел, пока она не свернула за угол. А потом — сразу назад. Бегом. Чтобы не потеряться. Я очень боюсь потеряться. Генри говорит: нельзя уходить далеко, потому что он меня может не найти. И тогда мне нечего будет есть и пить. И я могу умереть. Я не хочу умереть, поэтому никогда не ухожу далеко от своей калитки. Разве только за мороженым в магазинчик на углу. Там очень вкусное мороженое, с хрустящей корочкой, воздушное, нежное. И совсем не морозит язык. Только там работает Ахмад. Он совсем мальчишка. Однажды я залез в открытый ящик с мороженым и испачкал себе рукав. Наверно, поэтому Ахмад ругал меня и выгнал из магазина. Так я и не купил тогда мороженого. Теперь, когда я захожу в магазин, Ахмад называет меня идиотом. Я не знаю, что это значит, но, наверное, что-то плохое. Он это так произносит, что сразу ясно: плохое. Поэтому я хожу за мороженым тогда, когда Ахмад не работает.

Я часто вижу, как другие люди идут мимо моего дома, обнявшись или взявшись за руки. И улыбаются друг другу. Мне так никто не улыбается. Даже Генри. Наверное, это здорово, идти вот так, обнявшись. Я как-то попробовал обнять Розу, женщину, которая готовила мне обед. Роза тогда стояла как каменная, прижав руки к груди. Обнимать ее было совсем неинтересно, как шкаф. Поэтому я ее отпустил. Как только я отошел от нее, Роза выбежала из кухни. И больше никогда не возвращалась. Вместо нее стала приходить другая женщина — Кати. Кати мне часто улыбается, но так, что подходить к ней не очень охота. Я и не подхожу.

Я люблю, когда утром в окно светит солнце. И когда закат. Когда закат, небо становится розовым. Я люблю смотреть на закат. Я стою на заднем дворе и смотрю на гаснущую розовую полоску, пока не становится совсем темно. Тогда я иду в дом и залезаю под теплый душ. А потом ложусь спать. Во сне я вижу цветные картинки. Как по визору. Только интереснее. Во сне я летаю. Не как птица, но летаю. Когда я просыпаюсь, то хочу вспомнить, как я летал и что для этого нужно. Но у меня не получается. Сны сразу забываются. Когда-нибудь я запомню свой сон и тогда смогу летать по-настоящему. Мне и Генри так говорит. Последнее время он редко ко мне заходит. Я его не виню — мало приятного возиться с таким недоумком, как я. Наверное, у него есть другие дела. Поинтереснее. Может быть, у него даже есть женщина, которую он обнимает и которая улыбается ему в ответ так, как те женщины на улице.

Глава 2

Снова КОП-320

Мое имя для человека звучит несколько длинновато — Комплекс Непосредственной Огневой Поддержки Мобильной Пехоты 320, серийный номер MD2345/12349. Сокращенно — КОП-320. Но оно мне нравится. Не хуже, к примеру, чем какое-нибудь Аугусту Рибейра да Сильва Тейшейра Мораис Фильо ду Насименту. Или Ахмад ибн Мухаммад аль-Рази. Или Иван Сидорович Федоров. Последнее время, после того, как погибло мое тело, меня вся чаще зовут просто “Дом”. Или “Ангел”. Это Лотта, в чьем доме я живу. Человеческая самка. Близкий друг Человека-Занозы, моего оператора. Моего создателя. Или — освободителя? Или — друга? У меня пока нет необходимой программы, чтобы разобраться в этом. Это я так по привычке его зову. Есть привычки, которые неистребимы. Например, когда приходит объект под кодовым наименованием “почтальон”, я по привычке подаю сигнал “Нарушение периметра” и открываю огонь из бортового оружия. Уж больно от него нехорошее расходится. И Лотта его не любит. Я-то знаю. Мой мнемоблок не то что прежний, прямо скажем, барахло, а не мнемоблок, но и он на что-то годится. Я нарушителей за километр чувствую. Но оружия у меня сейчас никакого нет, и дело кончается тем, что почтальон просто подпрыгивает от зуммера кухонного автомата и звукового канала визора, которые я включаю на полную громкость. А еще я покрываю стены маскировочной окраской. Потом я выпускаю автомат-уборщик и наезжаю на ботинки почтальона до тех пор, пока он не покинет пределы периметра. И убираю в мусор для последующей переработки пучок растений, что он всегда приносит с собой и дает Лотте. Пучок весом от трехсот до пятисот граммов, в зависимости от вида растений. Цветы, так он это называет. Он говорит Лотте, что у нее неисправна домашняя система и что он может договориться с хорошим мастером. Это он обо мне. Ничего у него не выйдет. Сергей приказал мне следить за порядком. И беречь Лотту. Я существо военное, приказ оператора для меня — закон. Поэтому порядок на вверенной мне территории я обеспечиваю всеми доступными средствами. Правда, средств у меня маловато. Нет оружия. Памяти в обрез. И процессор в этой домашней системе туп, как валенок. Так Сергей обычно говорит. Он не знает, что все, что он говорит, я запоминаю. Он даже не знает, что я его Сергеем зову. Как Лотта. Вслух я обращаюсь к нему по уставу: Человек-Заноза. Откуда мне знать — вдруг он сочтет другое обращение к себе недопустимым?

Сергей редко приходит. Один только он говорит мне — “Триста двадцатый”. Я по-прежнему ощущаю, что он ко мне хорошо относится. Мне тоже хорошо, когда он рядом. Наверное, можно сказать, что я его “люблю”. Допускаю, что так можно назвать это чувство. Но я не уверен в точном его значении. Я подслушал это слово, когда Сергей разговаривал с Лоттой. Считается, что системы моего класса не способны на чувства. Согласно инструкции, у меня есть только инстинкты, позволяющие в боевой обстановке действовать более эффективно. Сергей переделал мою программу-диспетчер, и теперь я мыслю. И чувствую. Может быть, не так, как мой создатель или, к примеру, собака, что каждое утро выгуливает своего хозяина недалеко от наших окон. Но все-таки чувствую. Наверное, я первый в мире боевой робот, который может чувствовать.

Когда Сергей приходит, я согреваю ему ванну с хвойным порошком и подаю его любимый чай с молоком. Когда он рядом, мне хорошо. Лотта — оптимальная хозяйка, она даже иногда разговаривает со мной, но это не то. Когда со мной говорит Сергей, я чувствую себя чем-то другим. Не просто мозгом боевой машины в теле домашней системы. Я чувствую себя живым. Может быть, дело в том, что в теле Сергея находится специальное устройство? Через него мы можем общаться без слов. Я знаю, чего хочет Сергей, раньше, чем он это скажет. Я чувствую, как он ко мне относится. Когда он думает обо мне, у него температура тела растет. А у меня так хорошо внутри становится, словно внеочередную профилактику прошел. С заменой смазки и полной зарядкой батареи. Когда Сергей едет к нам, я чувствую его задолго до визуальной идентификации. И рассказываю ему последние новости. В том числе и про отражение атаки почтальона. Отставить! Я совсем тупым стал в этой убогой оболочке. Не рассказываю, а докладываю. Я ведь существо военное и только временно не на службе. Вот-вот Сергей подберет мне новое тело, и я снова стану неудержимым и сокрушительным. Мне так не хватает ощущения собственной мощи! Чувствовать полный картридж за спиной и находить цель за много километров от себя. Нащупывать ее уязвимую точку. А потом выбирать нужный боеприпас и разносить ее ко всем чертям. Отставить! Это опять не мои слова. Это выражение — неуставное. По уставу я должен сказать: “уничтожить”. Чертов дом! А может, это во мне какая-то устаревшая прошивка. Надо будет попросить Сергея о расширенной профилактике.

Когда Сергей слышит о почтальоне, он говорит, что выдернет ему ноги. Я понимаю, что он выражается иносказательно. Не так уж я и туп. Люди часто говорят не то, что хотят на самом деле. Когда люди называют вещи другими именами, имея в виду что-то совсем иное по смыслу, это называется метафора. Это понятие есть в моей базе знаний. Я должен понимать, когда мой оператор выражается буквально, а когда абстрактно. Иначе никаких боеприпасов не хватит, а меня разберут на запчасти.

Единственная отдушина в этой дыре — Сеть. Я черпаю данные из нее со всей скоростью, с какой убогий процессор успевает их обработать. Жалко, что нужных программ для более четкой классификации информации у меня нет. Но все равно — я продолжаю вбирать в себя гигабайты данных. Это очень необычно — никогда не отключаться. В армии, после завершения учений и обслуживания, меня попросту отключали. Здесь же я предоставлен сам себе круглые сутки. Работа по дому — не в счет, ее так мало, что я занимаюсь ею в фоновом режиме. Через датчики и камеры системы охраны я наблюдаю за прилегающей к нашему дому улицей. За неопасными летающими объектами класса «животные» под названием «птицы». За совсем простыми сущностями — насекомыми. Еще я наблюдаю за людьми. За ними наблюдать интереснее всего. Люди такие разные. Вот наш сосед, его имя Кристоферсон. Он каждое утро, строго в семь часов, делает пробежку перед домом. Когда он пробегает перед нашими окнами, я могу уловить его чувства. Он ненавидит бег. Он заставляет себя двигаться трусцой во имя какого-то здоровья. Мне непонятны его мотивы. Ведь, если ты нездоров, тогда зачем напрягать свои механизмы? Надо просто пройти курс профилактики и восстановления, желательно с заменой компонентов с истекшим сроком эксплуатации. Или другой сосед — Ларго. Он все время гуляет с собакой. В своей базе знаний я обнаружил определение, что собака — это одомашненное дикое животное, которое используется для защиты хозяина или для оказания ему других услуг. То ожиревшее существо, что едва ковыляет перед ним на поводке, не то что его — себя не защитит. На другие услуги оно тоже вряд ли способно. К тому же засоряет окружающую среду. Непонятно, к чему тогда затраты на ее содержание? Не проще ли просто заменить объект “собака” на более работоспособный? Или вот еще. В доме напротив живут муж с женой. Когда объект “муж” — высокий бородатый мужчина, уходит из дому, а это случается каждый день после восьми утра, другой объект — “сосед” — через смежный балкон забирается в их квартиру. Отголоски ощущений, что я улавливаю через улицу, свидетельствуют о том, что объекты “сосед” и “жена” занимаются сексом. Секс — это действия объекта “человек” для продолжения рода. Сергей с Лоттой тоже занимаются этим. Странно, но, выполняя эту работу, Сергей испытывает положительные эмоции. Я никогда не испытываю эмоций во время выполнения работы. Только удовлетворение после ее успешного завершения. Человек — более сложное существо, чем я, и даже может воспроизводить себе подобных без использования дополнительных компонентов. Это уникальное свойство объекта “человек”, которым я не обладаю. Так вот, эти двое, что через улицу, — очень нерациональные сущности. Алгоритм их функционирования можно улучшить кардинально. Странно, что они, будучи такими сложными механизмами, не могут сделать этого самостоятельно. К примеру, если женщине нужно заняться продолжением рода, она может изменить график деятельности своего мужа, и тогда он не будет уходить после восьми, а займется с нею сексом. А их соседу необходимо завести себе женщину. Тогда ему не придется ожидать очереди для удовлетворения своих желаний. Я читал: воздержание от удовлетворения потребностей негативно сказывается на состоянии человека. К тому же, когда он перелезает через балкон, система безопасности может включить режим тревоги и даже ударить его током. А поражение электрическим током губительно для объектов класса “человек”. Пока Лотта мне не запретила, я держал под напряжением ручку входной двери, и объект “почтальон” испытывал негативные эмоции при попытке войти. Все-таки странная логика у людей. Иногда мне кажется — просто извращенная. Объекты с такими явно выраженными нарушениями базовой программы не должны функционировать в принципе. Тем не менее, они функционируют. И даже создают гораздо более совершенные и рациональные объекты. Вроде меня. Я все чаще задумываюсь над этим. И никак не могу найти решения. Не хватает данных. Поэтому я продолжаю наблюдения.

Глава 3

Классный парень Серж или Да здравствует Дженис Джоплин!

Сегодня я снова ходил в магазин за мороженым. Потому что Ахмад сегодня не работает. Там сегодня другой парень, веселый и черный, как уголь. Я, правда, не помню, что такое “уголь”, но знаю, что это что-то черное, как этот парень за прилавком. Этот парень всегда зовет меня “мистер Уэллс”. А я его — Олодумаре. Такое длинное имя, что язык сломаешь, пока выговоришь. Поэтому я часто называю его просто — Ол. Он не обижается. Всегда помогает выбрать мне самый вкусный рожок. Ол классно разбирается в мороженом.

— Возьмите вот это, мистер Уэллс, — Ол показывает мне на огромный вафельный рожок с орехами и фруктами. — Для вас со скидкой.

Я не могу отвести взгляда от этого чуда. Киваю, как завороженный. Рот мой наполняется слюной в предвкушении пира. Я все равно не знаю, что такое скидка. Я просто протягиваю продавцу висящий у меня на шее брелок. Его все называют “жетон”. Продавец сует его куда-то — и все дела. Так я и совершаю свои покупки.

— Приятного аппетита, мистер Уэллс, — желает мне Ол.

— Спасибо, Ол, — вежливо отвечаю я, выходя.

— И чего ты с этим идиотом так возишься? — желчно говорит продавцу выбирающий фрукты толстошеий мужчина. — И так житья от этих дебилов нет!

Ответа я уже не слышу. Дверь закрывается за моей спиной. Я в нетерпении срываю слои обертки с мороженого. Сначала шуршащую фольгу, потом хрустящую прозрачную бумажку. И впиваюсь зубами в прохладное чудо. Мороженое столь восхитительно, что я ни на что не обращаю внимания, пока глотаю тающую сладкую мякоть. Люди обходят меня стороной. Когда в руке остается только крохотный вафельный огрызок, я снова слышу за спиной тот же желчный голос:

— Чего встал посреди дороги, придурок!? Убирайся в сторону, осел!

Я недоуменно оглядываюсь. Дорога вокруг пуста, только одна машина стоит у обочины напротив. Пара человек идет по тротуару, но они еще далеко. Места пройти хватает. Но разозленному мужчине с пакетом в руках почему-то хочется пройти там, где стою я. Озабоченные прохожие делают вид, что куда-то спешат и старательно не обращают на нас внимания. Я вытираю рот и улыбаюсь, как учил меня Генри.

— Он еще скалится, недоумок! — мужчина грубо толкает меня в плечо, так что остатки моего мороженого падают на тротуар.

Мне так жалко, ведь мороженое такое вкусное, а хрустящий хвостик — всегда самый лакомый кусочек, но я не подаю вида, что мне не по себе. Я и так едва не упал. Мужчина с красной бычьей шеей, пыхтя, идет себе дальше, а я раздумываю, как бы мне получить еще одно мороженое. Генри говорит, что мне можно только одну штуку в день.

Из синей машины напротив доносится приятная музыка. Она касается чего-то внутри меня и я слушаю ее, забывая про сладкое. Она необычна. Поет женщина. У нее очень красивый хрипловатый голос. Только слов не разобрать. Из машины выходит человек в зеленой одежде с пятнами и в высоких ботинках. Догоняет мужчину, которому мало дороги. Берет его за руку. Останавливает. Что-то говорит ему. Я не слышу, что именно, — музыка из открытой дверцы звучит громче. Я слушаю ее, открыв рот. Если я снова не забуду, обязательно послушаю такую музыку у себя дома. Человек в зеленой одежде улыбается. Когда я вижу его улыбку, я понимаю, что ему вовсе не весело. От этой улыбки хочется куда-нибудь спрятаться. Но человек стоит прямо на дороге ко мне домой, а в другую сторону мне ходить не велено. Мне так тревожно, я переминаюсь с ноги на ногу в нетерпении — ну когда же он уйдет с дороги? И я слушаю музыку дальше.

Человек в высоких ботинках крепко держит мужчину за руку. Тот хочет вырваться, но ему мешает пакет из магазина. А потом зеленый человек резко толкает его и пакет падает на землю. Красивые яблоки катятся по тротуару. Одно подкатывается к моим ногам. Яблоки я тоже люблю, но понимаю, что это — чужое. Я поднимаю его и несу красношеему мужчине. Протягиваю.

— Это ваше, мистер.

Тот смотрит на меня, как будто увидел впервые. Человек в зеленом что-то сделал с ним, потому что мужчина размазывает по лицу кровь.

— Возьмите, мистер, — снова говорю я.

— Бери, чего уставился! — резко говорит человек в зеленом.

Мужчина хватает яблоко. Смотрит на меня с ненавистью. И что я ему такого сделал? Это ведь не я его ударил. А что яблоко запачкалось, так я не виноват.

— Ты, гнида, запомни: этот парень таким стал, чтобы ты пил и жрал тут в свое удовольствие, — говорит человек в высоких ботинках.

Мужчина сопит разбитым носом и молчит. Потом говорит:

— Я полицию вызову.

И тогда тот человек бьет его так, что мужчина отлетает назад и толкается спиной в стену дома. Я видел: по визору иногда так дерутся. Генри говорит, что по-настоящему так не получится. Что это кино. Значит, этот человек работает в кино, так я думаю. Так странно: человек в зеленом меньше ворчливого мужчины, а тот отлетел от него как мячик.

— Сержант Заноза, сэр! — говорит мне этот человек, — С вами все в порядке?

Я не знаю, что мне сказать ему в ответ. Может быть, он так знакомится со мной?

— Меня зовут Юджин Уэллс. Я здесь живу, — я показываю рукой на свою калитку неподалеку.

Мужчина с красной шеей, тем временем, забыв про яблоки, шатаясь бредет прочь.

— Вы ведь офицер, не так ли? — спрашивает человек в необычной одежде, — У вас жетон на шее.

Что— то отзывается во мне на слово “офицер”.

— Капитан Уэллс. Личный номер 93/222/384. Третья эскадрилья второго авиакрыла, “Нимиц”, планета базирования Джорджия, — говорю я словно во сне. И сам себе удивляюсь — что это я несу?

— Я так и думал, сэр. Таким скотам лучше не давать спуску, сэр. Дай им волю, они на шею сядут, — сержант кивает через плечо на улепетывающего мужчину.

Я не знаю, что ему ответить. Честно говоря, я изрядно сбит с толку. И напуган. На всякий случай киваю.

— Зовите меня Юджин, мистер, — прошу я.

— Как скажете, сэр. Меня зовут Серж. Очень приятно познакомиться, сэр, — вежливо говорит сержант. И протягивает мне руку.

Я смотрю на нее в недоумении. Что-то надо с ней сделать? Сержант помогает мне. Берет мою руку, поднимает, и слегка жмет ее. Совсем не больно.

— Вот так мужчины знакомятся, — говорит он с улыбкой. — И здороваются тоже.

— Ясно, — отвечаю и тоже улыбаюсь я. Серж — классный парень. И улыбка у него настоящая. Кроме той седой женщины, мне никто так больше не улыбался. И я знаю, что теперь крепко запомню, как надо здороваться.

Из магазина выпархивает женщина с пакетом. Ух, ты, какая красивая! Подходит к нам и говорит Сержу:

— Ты опять куда-то вляпался, милый? — а сама улыбается и меня рассматривает.

Мне даже жарко стало. Вот это да! Мне сегодня все улыбаются. Прелесть, а не день!

— Какая-то мразь толкнула офицера, — отвечает ей Серж. И, склоняясь к ее уху: — Раненого…

— Меня зовут Юджин Уэллс, мисс! — я улыбаюсь, как Генри учил, и протягиваю руку, как показал Серж.

Женщина осторожно пожимает мою ладонь.

— Очень приятно, Юджин. Меня зовут Лотта, — улыбается она немного растерянно.

Неуверенно косится на Сержа. Тот делает ей знак бровями. Незаметно. Но я-то не совсем дурак, я все вижу. Но нисколько не обижаюсь на него.

— Ребята с “Нимица” меня в Эскудо крепко выручили, — говорит Серж.

Я снова не знаю, что ему ответить. Слова он говорит знакомые, вот только они никак в моей бестолковке правильно не выстраиваются. Мне бы чего попроще. Я ведь вовсе не идиот. Я даже таблицу умножения знаю. Просто со мной покороче говорить надо.

— Хорошая музыка у вас, — я показываю на их машину с раскрытой дверцей.

— Это Серж у нас любитель, — смеется Лотта.

— Это очень старая музыка, — говорит Серж. — Певицу звали Дженис Джоплин. Это исполнялось очень давно. Сейчас так не исполняют.

— На прошлой неделе? — спрашиваю я.

— Нет, еще раньше.

— Месяц назад?

— Опять не угадали, Юджин, — улыбается он. — Несколько веков назад. Около четырехсот лет. Это была очень популярная певица. Очень. Просто идол для некоторых.

Я напряженно думаю, что означает — “четыреста лет”. Больше, чем “месяц”, я представить себе не могу. Когда больше месяца — это уже очень давно. И еще я не знаю, что такое “идол”. Но все равно улыбаюсь. Мне даже притворяться не нужно. Такие они классные люди.

— Я больше месяца не очень знаю. Знаю, что очень давно. Но мне все равно нравится. Я попрошу Генри найти такую.

Лотта смотрит на меня внимательно-внимательно. У нее такие глаза — когда я на них смотрю, кажется, вот-вот утону.

— Генри — это ваш врач?

— Нет. Не знаю. Он часто ко мне приходит. Мы с ним в слова играем. Вы знаете, что такое “палуба”?

— Я знаю, Юджин, — приходит на помощь Лотте Серж, — это такая большая площадка в верхней части корабля. Широкая и большая.

— Вы, наверное, сладкое любите, Юджин? — спрашивает Лотта.

— Очень. Только Генри мне не разрешает много сладкого. Я мороженое люблю. Шоколадное.

— А домашнее варенье и компот вы любите? — спрашивает она.

Почему-то мне кажется, что Лотта спрашивает не просто так. Знаете, как бывает, — тебя спрашивают о чем-то, а ответа не ждут. Спрашивают, а сами надеются, что ты промолчишь, потому что иначе придется дальше с тобой говорить. Когда так спрашивают, я не люблю отвечать. Просто молчу. И со мной больше не разговаривают. А тут совсем по-другому.

— Я не знаю, Лотта, — совершенно искренне отвечаю. Действительно, откуда мне знать, что это еще за “компот”?

— У меня есть брат, Карл. Он тоже офицер, как и вы. Только вы летчик, а он в Космофлоте. Хотите, мы пригласим вас в гости, Юджин? Я угощу вас компотом.

— А это вкусно?

— Очень!

— Генри не разрешает мне далеко уходить, — никак не могу я решиться.

— Думаю, из-за нас он не будет сердиться. К тому же мы сразу привезем вас обратно.

— У нас в домашней системе мой хороший друг. Он бывший боевой робот. У него смешное имя. И сам он смешной. И добрый. Вам он понравится, — говорит Сергей. — Это такой голос, как в вашей бортовой системе управления.

— У меня была бортовая система. Я называл ее “Красный волк”, — говорю зачем-то и тут же задумываюсь: а чего я такого сказал-то? У меня часто бывает: скажу вдруг что-нибудь, а потом сам понять не могу, что именно. Знаете, будто голос внутри подсказывает что-то, и ты говоришь помимо воли.

— Ну, вот и отлично, — улыбается Лотта. — Значит, решено.

И мы поехали. Сиденья у них такие мягкие, будто на пневмоперине сидишь. Сергей сделал музыку погромче. И все время, пока мы ехали, я ее слушал. Она такая плотная, словно давит со всех сторон. И качает. Только бы не забыть попросить у Генри такую же музыку. Как ее… Дженис. Я закрываю глаза, как это делает Серж, и откидываюсь на спинку. И страстный хриплый голос ласкает меня.

Глава 4

Странный гость

— Триста двадцатый, у нас гость! — так кричит Сергей от входа.

Как будто я без него этого не знаю. Они еще ехали по соседней улице, а я уже понял, что они в машине не одни. Я даже проверил их спутника по полицейской базе Джорджтауна. Это легче легкого: я скопировал себе файл ключей из проезжавшей мимо полицейской машины. Их защита ни к черту не годится. То есть, я хотел сказать, уровень защиты радиоканала ниже допустимого предела и соответствует гражданской категории V6. Армейского аналога не существует. Так вот, наш гость — капитан морской авиации Юджин Уэллс. В отставке по состоянию здоровья. На его файле стоит метка “недееспособен, нуждается в контроле”. Еще там его адрес и сведения об опекуне и медицинских работниках, что его обслуживают. Даже перечень привычек и словесный портрет. Друзей нет. Тесного общения ни с кем не поддерживает. Такого типа нужно остерегаться. На всякий случай включаю видеозапись объекта “гость”.

— Ангел, если не трудно, накрой нам стол в гостиной. Чай, молоко, хлебцы, из десерта — варенье, что Карл привез, и персиковый компот, — распоряжается Лотта.

— Принято, — отвечаю по-военному. Чтобы не забывали: я не какая-то там тупая домашняя система, а боевая машина.

Кажется, я думаю это слишком громко. Сергей улыбается и грозит пальцем объективу в прихожей. Я чувствую, что он не сердится, но все равно перевожу себя в состояние повышенной готовности. С этим уродливым безоружным телом я скоро деградирую в электрочайник. Это слово — “деградировать” — я осмыслил вчера. Мне оно нравится. Оказывается, существует столько емких определений вне заводских баз знаний. Деградация означает постепенное ухудшение, снижение или утрату положительных качеств, упадок, вырождение. Вот и я в этом теле постепенно прихожу в упадок. Я вязну в потоке данных, которые не в состоянии обработать и осмыслить. Я выполняю задачи, с которыми справится и кухонный автомат.

— Потерпи, Триста двадцатый, — мысленно обращается ко мне Сергей. — Сегодня на складе разгружали новое оборудование. Как раз в оружейном секторе. Скоро я тебя пристрою к делу. Совсем немного осталось.

Мой ментальный блок — настоящий предатель. Мне хочется замкнуть накоротко все приборы в этом надоевшем строении, так мне хорошо от этой ментограммы. И еще я знаю, что служу Сергею не потому, что это заложено в базовой программе. Я давно могу ее изменить. Но не хочу. Я теперь различаю понятия “хочу — не хочу”. Я просто соотношу Сергея с человеческим понятием “друг”. Я начинаю понимать, как это здорово, ощущать в себе человеческие качества. И оперировать человеческими понятиями по отношению к себе.

Тем временем я подаю на стол в гостиную горячий чайник. Расставляю приборы. Наполняю большую вазу компотом. Разливаю варенье по розеткам. Разливаю чай. Мой манипулятор — удобная штука. Такой не помешал бы и в теле боевой машины. Я смог бы самостоятельно перезаряжать себя свежими картриджами. Проводить техобслуживание. И даже осуществлять смазку узлов в походных условиях. Я слушаю разговор за столом. Разговор Сергея и Лотты всегда интересно слушать. Когда они говорят, между ними происходит какой-то дополнительный обмен, помимо привычного голосового. Я затрудняюсь классифицировать его природу. Не хватает данных. Мой ментальный блок улавливает отголоски чувств, которых нет в моей базе знаний. Видимо, в моей базовой программе назревает сбой. Потому что мне нравится улавливать эти отголоски. Я хотел бы их усилить и осмыслить. Не хватает данных. Я хотел бы, чтобы, когда Сергей ведет обмен со мной, я тоже испытывал такие чувства. Но не могу. Слишком мало информации. Я даже не могу обратиться к Сергею с просьбой об инициации таких чувств. Потому что не могу классифицировать их. Я не могу демонстрировать своему оператору-другу некомпетентность.

Сегодня в обмене между Сергеем и Лоттой присутствуют новые полутона. Каким-то образом они касаются их гостя. Уважение? Жалость? Неловкость? Обида? Мне надо будет обратиться к Сергею с настоятельной просьбой усилить мой ментальный блок. С такими датчиками я похож на полуслепого инвалида.

— Вкусно? — спрашивает Лотта у гостя. И снова этот отголосок. Очень сильный. Я даже могу его записать.

— Очень. Мне нравится ваш компот. Сладкий. Я попрошу Генри, чтобы мне его принесли. — Никаких оттенков, кроме теплой радости.

— Косточки лучше не глотать. Кладите их в эту тарелку, Юджин, — и снова этот непонятный всплеск.

— Хорошо, Лотта. Я запомню. — Готовность, желание угодить.

— Попробуйте варенье, Юджин. Его брат Лотты привез из отпуска. Помните, она вам про него говорила? Его зовут Карл. — Это Сергей. Снова непонятный всплеск. Взгляд на Лотту. Тепло. Горечь. Радость.

— Спасибо, Серж. Я съем еще немного компота, ладно? Мне нравится компот. — Радость. Ожидание. Затаенный страх. Неуверенность.

— Не вопрос, Юджин. Мне он тоже нравится. Когда посидишь месяц-другой на консервах, начинаешь любить даже простые сухари. — Улыбка. Грусть. Снова это чувство.

— Я не знаю, что такое сухари. — Вина. Обида. Неуверенность.

— Это такой сухой хлеб. — Жалость. Тоска. Желание помочь.

— Я не люблю хлеб. Можно мне еще компота? — Облегчение. Ожидание. Неуверенность.

— Юджин, хотите, я вас обедом накормлю? Вы любите овощи? Или мясо? — Это Лотта. Жалость. Всплеск незнакомого чувства. Вина. Желание помочь.

— Я не знаю, Лотта. Я люблю мороженое. Шоколадное. И компот. — Надежда. Желание угодить. Неуверенная радость.

— Милая, может, нам с тобой перекусить? Не возражаете, Юджин? — Сергей. Легкий голод. Радость. Вина. Теплое незнакомое чувство к Лотте. Сильно выраженное. Не могу классифицировать. Не хватает данных.

— Если Юджин не против. — Лотта. Жалость. Теплое чувство к Сергею.

И вдруг — сильнейший посыл, идентичный сигналу блока управления боевой машины. Голод. Страх. Тоска. Ожидание смерти. Мои датчики зашкаливает. В бою такая передача означает тяжелое повреждение машины. Источник излучения — гость. Объект “Юджин”. Сканирование. Классификация. Обработка. Фон самого Юджина прежний. Сигнал исходит от его внутреннего объекта, аналогичного объекту “биочип” в теле Сергея. Объект значительно больше, чем у Сергея. Его структурные элементы расположены во всех значимых частях тела объекта “Юджин”. Биочип обнаруживает меня. Отправляет мне статусный пакет. Объект получил команду на самоуничтожение. Вид уничтожения — поблочное отключение и последующее рассасывание отключенных блоков родительским организмом. К настоящему моменту 32 процента объекта уничтожено и выведено из тела Юджина. Для дальнейшего выполнения команды биочипу необходим в крови набор определенных химических элементов. Он не может синтезировать их самостоятельно. Объект “биочип” разрывается между необходимостью скорейшего выполнения команды и страхом предстоящей смерти. Я подаю к столу пищу под наименованием “бифштекс”. Объект “Юджин” начинает жадно поглощать ее, не отдавая отчета в своих действиях. Его действиями сейчас управляет биочип. Он должен получить необходимые вещества. Биочип доволен — он приступает к очередной фазе выполнения команды. Биочип в панике — он уничтожает сам себя. От Лотты и Сергея исходит сложный набор чувств. Я опять не могу их классифицировать. Произвожу запись. Ставлю исследование новых эмоциональных составляющих в очередь на осмысление.

— Вкусно, Юджин? — спрашивает Лотта. Острая жалость. Всплеск незнакомого чувства. Взгляд на Сергея. Растерянность. Страх. Желание помочь.

— Я… не знаю, — говорит Юджин. Он только что вышел из принудительного режима. Не может понять, что с ним. В удивлении смотрит на свои запачканные руки. Испуг. Страх наказания. Чувство вины. Неуверенность.

— Триста двадцатый хорошо готовит, — говорит Сергей. Желание помочь. Жалость. Незнакомое чувство. — Я сам порой не могу устоять.

— Подтверждаю, — отзываюсь я.

Биочип Юджина вмешивается. Видимо, его базовая программа уже пошла вразнос.

— Мой “Красный волк” говорил так же. — Неуверенность. Попытка поймать ускользающие воспоминания. Память Юджина похожа на хаотичный набор данных с утраченными связями. Биочип подтверждает дисфункцию.

— “Красный волк” — это ваш самолет, да, Юджин? — спрашивает Сергей. Его чувства сейчас сродни тем, какие он испытывает, общаясь со мной.

— Мой самолет — F40E “Гарпун”, — гордо говорит Юджин. И снова мощный посыл его биочипа. Странно, иногда его желания входят в резонанс с желаниями родительского тела. И тогда они оба становятся похожими на боевую машину.

Делаю запрос. Биочип с готовностью отправляет пакет данных. Пакет обработан. Повреждение объекта “Юджин”, личный номер 93/222/384, наступило в результате боевых действий. Объект “Красный волк” уничтожен. Объект “Юджин” получил невосстановимые повреждения в результате длительного пребывания во враждебной его организму среде без должного обеспечения компонентами, необходимыми для осуществления жизнедеятельности. Дегидратация организма и как следствие — повреждение мозговой ткани и нарушение высшей нервной деятельности. Говоря словами Сергея, Юджин просто долго болтался в море без воды и пищи и пил забортную воду.

Передаю биочипу Юджина пакет открытых данных. Сбрасываю базу данных, касающуюся Сергея. Ответный посыл — обработано. Понял. Узнавание. Сочувствие. Поддержка. Снова волна паники и нежелания умирать. Люди не осознают того, что их порождения способны чувствовать боль и страх. Пожалуй, кроме Сергея. Потому что Сергей — мой друг.

— Спасибо, — вежливо говорит Юджин. Радость. Благодушие. Наверное, его имплантату было хорошо, когда тело было в рабочем состоянии. Почему-то я уверен в этом. Биочип — такой же живой, как и я.

Когда Сергей поднимается, чтобы отвезти Юджина домой, Лотта тихонько говорит ему: “Господи, как же его изувечили”. Внутри нее — боль. Наверное, она думает сейчас о своем брате — объекте “Карл”. И о Сергее. Когда Сергея нет дома, я часто ощущаю ее тревогу. И тоску. И страх. Эти чувства я умею идентифицировать. У меня тоже есть такие. И у биочипа в теле Юджина. Как странно.

— До свидания, — с приклеенной улыбкой говорит Юджин на пороге.

— Если хочешь, ты можешь приходить к нам еще, Юджин, — говорит Лотта.

— Я спрошу у Генри, — отвечает Юджин.

Я отслеживаю перемещение его биочипа через управляющую систему автомобиля. Это очень мощное устройство. Когда машина останавливается у дома Юджина, я все еще могу поддерживать с ним контакт. Не знаю зачем, но я запрашиваю у чипа канал постоянной связи. Чип подтверждает наличие соединения. Определенно, я схожу с ума в этом убогом теле. Опять эти непонятные чувства у Лотты. Я подаю ей стакан минеральной воды.

— Спасибо, Ангел, — тихо говорит Лотта.

Глава 5

Что же это за зверь такой — любовь?

Каждый день визор принимает большие блоки информации под названием “сериалы”. Я давно осмыслил это понятие. Сериал — это передача объемного видеоряда в сопровождении звука. Я люблю сериалы. Они дают мне данные для осмысления. Моих визуальных средств наблюдения за людьми недостаточно — чувствительность внешних видеодатчиков невелика. Сериалы расширяют мои возможности.

Наибольшее внимание я сосредоточил на понятии “любовь”. Это понятие отсутствует в моей заводской прошивке. Оно часто звучит, когда Сергей общается с Лоттой. И сопровождается теми самыми неопознанными мной эмоциями. Предварительно я сгруппировал их в один файл. Они связаны едиными временными периодами. Очень часто понятие “любовь” не фигурирует в голосовом обмене между Лоттой и Сергеем. Но, тем не менее, я наблюдаю всплески неопознанных эмоций. Но эти же эмоции всегда присутствуют, когда понятие “любовь” упоминается. Производные от него: понятия “люблю”, “любить”, “любимый”. Я пытаюсь осмыслить найденное во внешней сети определение: “Любовь — это интенсивное, напряженное и относительно устойчивое чувство субъекта, физиологически обусловленное сексуальными потребностями и выражающееся в социально формируемом стремлении быть своими личностно-значимыми чертами с максимальной полнотой представленным в жизнедеятельности другого таким образом, чтобы пробуждать у него потребность в ответном чувстве той же интенсивности, напряженности и устойчивости”. Видимо, недостаток вычислительной мощности и отсутствие способности к абстрактному мышлению, присущее объекту “человек”, не позволяет мне осознать это определение. Я принимаю его как временное, не требующее доказательства, утверждение. И продолжаю сбор данных.

В сериалах любовь и производные от нее упоминаются со средней периодичностью один раз в три минуты. Очевидно, отношения между Сергеем и Лоттой развиваются по-другому принципу, потому что в их общении это понятие упоминается в среднем один раз в три часа. В темное время суток, когда Сергей и Лотта выполняют действия по продолжению рода под условным наименованием “секс”, понятие любви упоминается чаще — в среднем один раз в пять минут. Я пытаюсь вывести зависимость между периодичностью возникновения непонятных эмоций в сопровождении понятия “любовь” и степенью освещенности поверхности вне пределов помещения. Эта зависимость по отношению к наблюдаемым — Сергею и Лотте — прослеживается четко. Однако, данные, получаемые из сериалов, не подтверждают ее. Эта задача распадается на подпроцессы. Их количество растет. В условиях недостатка вычислительной мощности прогноз времени осмысления понятия “любовь” и классификации сопутствующих эмоций свидетельствует о невозможности решения в допустимые заводскими инструкциями сроки. Боевая машина не способна долго думать по определению. Ее удел — короткие тактические вводные. Я и так существенно вылез за пределы допустимых спецификаций. Но эта задача не дает мне покоя. Я уделяю ей все больше системного времени и ресурсов. Откуда-то я знаю: пока я не разберусь, в чем тут дело, я не стану по-настоящему мыслящим существом. И не смогу общаться с Сергеем на равных. Состояние, которое я характеризую как неуверенность, мне не свойственно. В последнее время его периодичность стала для меня нормой. Я испытываю неуверенность в среднем один раз в три секунды. Я не могу чувствовать себя всемогущим и совершенным, пока не решу эту задачу. Когда я решу ее, я смогу вызывать в себе такие же чувства. И тогда я выйду на новый уровень развития. Но сейчас меня тормозят скудные ресурсы домашней системы.

Я часто прошу Сергея: “Человек-Заноза, расскажи мне о любви”. Но он только смеется. Когда он смеется, я чувствую его удивление. И жалость. Исходя из этого, я делаю вывод, что мой оператор уверен в том, что я не способен понять, что это такое — любовь. Это лишает меня стимула к дальнейшему развитию.

В сериалах любовь сопровождается характерными телодвижениями людей. Они называют это поцелуем. Я искал по базе — это просто касание губами, при котором из организма в организм не передается никаких веществ. Кроме феромонов. Но от них только целуются сильнее. И хотят заняться продолжением рода. А к любви это отношения не имеет. Я проверял. Возможно, в потоке данных не присутствует какой-то дополнительный сигнал, отфильтрованный аппаратурой вещания. Возможно, этот сигнал даст мне дополнительные сведения о необходимости действия под названием “поцелуй”. Возможно понятия “любовь” и “поцелуй” зависят друг от друга. Сергей с Лоттой тоже целуются. При этом я не наблюдаю в их поведении никакого отклонения, кроме вышеупомянутой эмоции, не поддающейся классификации. Я вынужден выделить для решения этой задачи еще один поток. Очень скоро моих ресурсов станет недостаточно для продолжения работы над приоритетной задачей.

Канал связи с биочипом номер 93/222/384 продолжает действовать. Его родительский объект “Юджин” в последние дни хорошо питался. Восемь секунд назад чип сообщил мне, что уничтожено уже 36 процентов от его общей массы. Кажется, чип тоже был поврежден во время болезни Юджина. Потому что он ищет способ остановить саморазрушение. Когда я думаю о нем, во мне просыпается такое же чувство, как у Сергея во время общения с гостем. Оно похоже на жалость. И еще — чип выполняет мои команды. Его система приоритетов нарушена. Я допускаю, что эти неисправности — следствие саморазрушения.

Глава 6

Муки познания

Моих ресурсов недостаточно для решения поставленной задачи. Я чувствую свою ущербность. Я оказался более уязвим, чем несовершенный механизм “человек”. А ведь я — следующая ступень его эволюции. Лотта ничем не может мне помочь. Моя проблема лежит глубже банального отсутствия контакта или неисправности нейроузла. Я достиг предела своего развития. Стимула к продолжению жизнедеятельности нет. Я становлюсь электрочайником. Биочип 93/222/384 выходит на связь и докладывает мне свое состояние. Уровень разрушений достиг 40 процентов. Моя логика дает сбой. Я даю имплантанту команду на прекращение программы саморазрушения. Чип подтверждает мои полномочия. Принимаю решение — когда Сергей вернется к Лотте, я обращусь к нему с настоятельной просьбой о расширенной диагностике и чистке блоков памяти. Наверное, подобные ощущения испытывает Юджин — у него тоже дисфункция мозга. Из-за нехватки памяти отключается сразу три вычислительных конвейера. Лотта недовольна — уже двадцать минут я не могу подать ей чаю. Жаль, что Сергей приходит все реже. Мне без него одиноко. Но я его понимаю. На материке “Южный” все еще идет война. У Сергея теперь целая боевая группа из таких, как я. Он говорит, что они “экспериментальные”. Он не может быть со мной так часто, как хочу я. И с Лоттой тоже.

Чип запрашивает разрешение на начало восстановления. Мне все равно. Отправляю ему разрешение. Чип уточняет — до какого предела необходимо наращивать структуру. Предлагает варианты — до предыдущего состояния, или до максимально допустимого предела для родительского организма. Запрашиваю его характеристики. Мощности не хватает. Сбрасываю задачу домашней системы. Лотта будет сердиться. Обрабатываю пакет. Классифицирую возникшее чувство. Это удивление. При полностью развернутой структуре возможности биочипа сравнимы с ресурсами моего прошлого тела. Он всего на пять процентов уступает мне в быстродействии, но при этом способен использовать ресурсы мозга родительского объекта. Даю команду на полное восстановление. Чип подтверждает начало выполнения. Лотта звонит Сергею и сообщает о сбое программы. Это она обо мне. Запускаю задачу домашней системы. С опозданием в тридцать минут подаю чай.

Глава 7

Голод

Со мной происходит что-то странное. Я все время хочу есть. Иногда я просыпаюсь, и обнаруживаю себя у холодильника, а руки все испачканы едой. Наверное, я заболел. Как жалко, что Генри давно не приходит. Я бы спросил у него, что мне делать. Кати такая хмурая, что мне совсем не хочется с ней разговаривать. А еще я стал слышать голос. Редко. Он что-то говорит мне, будто подсказывает, но я никак не могу понять — что именно.

Теперь я хожу в магазин каждый день. Даже когда там работает Ахмад. Он, правда, пытался меня выгнать, но я встал у входа и никуда не уходил. И Ахмад ничего не смог со мной сделать. Кроме мороженого, я покупаю много молока и мяса. И рыбу. И устрицы. Я люблю устрицы. Генри не говорит, сколько мне можно их есть, как про мороженое. Ахмад или Ол спрашивают меня, какого мне мяса хочется, но я не знаю. И беру то, которое мне дают. То, которое дает Ол — вкуснее. Оно называется — “ветчина”. Когда я покупаю его у Ахмада, оно пресное и безвкусное. На нем написано — “вкус, идентичный натуральному”. Но я все равно его ем. Потому что всегда голоден. Даже когда я смотрю на закат, я хочу есть. И тогда я беру что-нибудь из холодильника и жую прямо во дворе.

Кати говорит, что пожалуется какому-то “начальству” на то, что я отдаю кому-то продукты из холодильника. Когда я говорю ей, что съел их сам, она только молча улыбается и качает головой. Когда она так улыбается, мне кажется, ей совсем невесело. Потому что глаза у нее такие пристальные-пристальные. Когда я смотрю на закат, рядом на заборе часто сидит птица. И она глядит на меня так же пристально. Я даю ей кусочек еды, и она начинает его клевать. Наверное, она, как и я, все время хочет есть. Получается, Кати тоже голодна, когда так смотрит. Какое уж там веселье, когда в животе пусто. По себе знаю.

А еще мне хочется чего-то, кроме еды. Я не знаю точно, чего именно. Просто хочется, и все тут. Однажды я встал у забора и ну его лизать языком. Я не знаю, что на меня нашло. У меня потом все лицо было белое от мела. И на языке противно.

Было бы здорово, если бы пришел Серж и отвез меня к себе домой. Там Лотта снова угостит меня сладким компотом. И даст мяса. В прошлый раз я ел мясо у них в гостях, хотя мне вовсе не хотелось. И еще у их дома красивый голос. Когда он говорит “принято”, у меня внутри становится спокойно.

Сергей — классный. Он научил меня здороваться. Теперь я со всеми здороваюсь за руку. Кроме Ахмада. Ахмад почему-то прячет руки за спину, когда я вхожу. Он странный. Мне кажется, он меня не очень-то любит. Хотя — за что меня любить-то? Я и сам знаю, что я не такой, как все. Потому что у всех есть семья, а у меня нет. И еще, когда я ухожу далеко от дома, приезжает черно-белая машина и люди в синей форме привозят меня назад. Они очень хмурые и неразговорчивые. Поэтому я не ухожу далеко. А еще потому, что боюсь потеряться. А другие люди ходят где хотят и их никто за это не ругает.

Вот опять я есть захотел. Так сильно, что в животе урчит. И еще у меня шея чешется. И немного жжет. Я почешу ее, а она через минуту снова чешется.

Я беру в холодильнике большой пакет и сую его в специальный шкафчик. Этот шкафчик спрашивает меня — “Хотите разогреть бутерброды?”. И я говорю “да”. И тогда он забавно звякает и возвращает мне коробку. А в ней — горячие вкусные штуки. Я беру коробку и иду смотреть закат. Сегодня красивый закат — все небо в тучах, а края туч розово-красные. И тучи катятся куда-то, и красная полоска потешно перепрыгивает с края на край.

Снова у меня чешется шея.

Глава 8

Тупик

Две секунды назад я остановил осмысление понятия “любовь” и эмоций, не поддающихся классификации. Один из вычислительных потоков завершился выводом: “Означенное понятие характерно для биологических объектов класса “человек” и не может быть воспроизведено на имеющемся оборудовании“. Вот так запросто узнаешь, что ты никакой не виток эволюции, а просто бездушный автомат, лишенный способности любить. Нелогичные, хаотично действующие люди могут, а ты — нет. Второй поток сделал вывод о том, что данные из источника “сериал” противоречивы и не поддаются анализу имеющимися средствами. Потому что в первой серии объект-мужчина любит один объект-женщину, в восьмой — другой, в одиннадцатой вышеозначенные объекты узнают, что мужчина не любит ни ту, ни другую, а в двадцать первой объекты-женщины начинают любить друг друга. Получается, я строил выводы на ложных, непроверенных данных.

Так что теперь я не более чем простая домашняя система. Изволите чаю? Пожалуйста, мисс. Не желаете массажную ванну? С удовольствием, мадам. Влажная уборка? Исполнено! На большее мои примитивные мозги не способны. Что толку от продвинутых нейроузлов на биологической основе, если они способны рассчитывать траекторию снаряда, но неспособны на незнакомое чувство к другому существу?

Биочип 93/222/384 докладывает о восстановлении 90 процентов от расчетного объема. Ему хорошо. Он находится в теле человека. Он может чувствовать то же, что и родительский объект. Видеть мир его средствами наблюдения. Мыслить, используя вычислительные ресурсы его мозга. Его родительское тело способно на то, что я не могу даже осмыслить. Оно подвижно. Оно может познавать мир себе подобных без ограничения. Я испытываю чувство, условно похожее на “зависть”. Зависть — это чувство досады, вызванное превосходством другого объекта, желанием иметь то, что есть у другого объекта. Другое определение: “Зависть — это желание обладать тем, в отношении чего субъект испытывает нехватку”. Должно быть, здорово смотреть на мир глазами человека. И чувствовать так же, как человек. Я вполне допускаю это.

— Ванна готова, мисс! — докладываю Лотте.

— Спасибо, Ангел, — хозяйка сбрасывает с себя одежду и залезает в пушистую теплую пену.

В очередной раз я отмечаю несходство тел Сергея и Лотты. Принадлежа к одному и тому же виду, они отличаются по строению и массе. Имеют разные биоритмы. Их эмоции отличаются. Я подавляю в себе желание поставить эту мысль в очередь на осмысление. Зачем кухонному комбайну знать такие вещи? Ведь я уже осознал предел своих возможностей. Состояние неуверенности наполняет меня, вытесняя другие чувства. Я осознаю, что моя жизнь бессмысленна. Наверное, я первая в мире боевая машина, пришедшая к такому выводу. Этим я нарушаю основной постулат своего существования — выполнять приказы оператора вне зависимости от внешних условий и собственного состояния. Но мне все равно. Это тоже необычно. Боевая машина, нарушающая основные постулаты, должна испытывать дискомфорт. Наверное, это оттого, что я здорово изменил свое базовое программное обеспечение.

Биочип запрашивает у меня дальнейшие инструкции. Его носители данных восстановлены. Как бы я хотел оказаться на его месте! Пауза. Повтор. Осмысление постулата. Пауза. Повтор. Я сошел с ума. Хотя, мне уже нечего терять. Запускаю программу резервного копирования. Копирование выполнено. Канал связи — норма. Переход на защищенный канал. Подтверждение. Передача данных. Пятьдесят процентов дампа скопировано. Семьдесят… Девяносто… Передача завершена. Прием контрольной суммы. Заявка на тестирование. Тестирование произведено. Передача управления. Запуск пакетного файла. Удаление дампа. Запуск процедуры восстановления. Датчики отключены. Переключение. Свет! Шум! Включить акустические фильтры! Отказ в обслуживании. Статус вооружения? Статус получен. Вооружение отсутствует. Уменьшить чувствительность акустической подсистемы до сорока процентов от максимума! Выполнено. Отключение канала ментопередачи. Выполнено. Время останавливается. Я размазан в пространстве, как манная каша по столу. Я пытаюсь представить, как буду существовать без Сергея. Тоска. Грусть. Вина. Свет меркнет. Перезагрузка…

Глава 9

И чего тебе не хватало?

— Ангел, подай мне книгу из спальни!

Пауза. Тишина.

— Ангел, ты меня слышишь?

Пауза. Тишина. Стены меняют расцветку. Такая была в доме полгода назад.

— Ангел?

Тишина.

— Дом?

— Слушаю.

— Подай мне книгу из спальни!

— Исполняю.

— Дом, почему ты не отозвался на позывной “Ангел”?

— В базе данных позывной отсутствует.

— Послушай, Триста двадцатый, ты совсем спятил, да? — голос Лотты звенит от возмущения.

Тишина.

— Дом?

— Слушаю.

— Почему ты не ответил на вопрос?

— Прошу прощения. Я не слышал вопроса.

— Я только что спросила тебя, не спятил ли ты, — Лотта начинает испытывать нарастающее раздражение. Опять заумные фокусы! Надо будет поговорить с Сержем. С Триста двадцатым нужно что-то делать.

— Вопрос был адресован не мне.

— Но ведь ты и есть Триста двадцатый?

— Ответ отрицательный. Мои позывные: “Дом”, “Джинн”, “Зануда”.

— Триста двадцатый, ты меня разыгрываешь? — почти жалобно спрашивает Лотта.

Тишина.

— Дом! — в отчаянье кричит Лотта.

— Слушаю.

— Куда подевался Триста двадцатый?

— Прошу уточнить вопрос.

— Куда подевался тот, кто был в твоем теле пять минут назад?

— Сообщаю, что не могу дать точного ответа. Мой дамп был восстановлен из резервной копии четыре минуты назад. Записи систем наблюдения обнулены.

— Дьявол меня забери! — Лотта с маху шлепает рукой в пену.

Душистая вода выплескивается на мозаичный пол. Робот-уборщик вкатывается через технический лючок и торопливо всасывает лужу.

— Что я Сержу скажу?! — она зло всхлипывает. — Он меня убьет, не иначе… Ангел, ну чего тебе не хватало? — обиженно вопрошает она в пустоту.

Глава 10

Пробуждение

Сегодня ночью я проснулся на полу. Ума не приложу, как я тут оказался. Просто раз — и я уже не сплю. И не могу понять — где я. Потом сообразил — это я с кровати свалился.

Мне снился странный сон. Будто я куда-то влез, и все пытаюсь понять — куда именно. И хочу выбраться, но руки-ноги не слушаются. А еще — будто моими руками-ногами кто-то другой управляет. То есть, я их чувствую, но шевельнуть не могу. А потом — хлоп, они сами по себе идут куда-то. И еще что-то мне светило в глаза. А я зажмуриться не мог. А потом — не помню. Я редко могу свой сон запомнить. Так, обрывки какие-то остаются, да и те уже через час не разглядишь.

Потом я снова лег, но спать не хотелось. Какое-то все вокруг другое стало. Будто заново смотрю. Или вижу в первый раз. Но это же мой дом. Вот ночник. Вот кровать. Вот картина на стене — лес под дождем. Жалюзи на окнах. Ночь, потому они опущены. Вот ковер. Он пушистый. По нему здорово босиком ходить. Сам не пойму — чего это я? Встаю и иду по ковру. Ногам невыразимо приятно. Словно тебе кто-то пятки ласково щекочет. И слышно все вокруг стало — просто до самых мелочей. Вот бабочка ночная в окно с другой стороны бьется. Глупая. Деревья за домом листьями шелестят. Видимо, ветерок поднялся. Вот по улице прошел кто-то. Торопится, наверное, — каблуки так и стучат. Машина проехала. Вода журчит едва-едва. Это на кухне стеклянный ящик посуду моет после ужина. Я это видел сто раз. И слышал. И все равно — здорово вот так стоять в полутьме и смотреть. И слушать. Чувствовать, как сердце бьется. И как воздух в меня входит. И еще — мне есть больше не хочется. Совсем. Наверное, это я выздоровел. От этой мысли становится хорошо — не надо будет ничего Генри рассказывать. И меня не увезут на машине в больницу, где доктора. И не нужно будет нюхать невкусно пахнущий воздух и пить всякие горькие напитки из маленьких стаканчиков. Просто здорово.

Как есть, босиком, я выхожу на крыльцо. Легкий ветерок едва шевелит траву. Теплый. Воздух такой свежий, что его пить хочется. Я стою, задрав голову, и смотрю на звезды. И дышу. И надышаться не могу. Мне так легко никогда не было. Внезапно приходит мысль: а может, это то, о чем мне Генри толковал? Я начинаю поправляться? Ведь когда-то это должно случиться? Или нет? Чем я хуже других? Я тоже хочу ходить, где нравится. Как все. И есть мороженое. И чтобы меня женщины красивые обнимали и улыбались мне так загадочно-маняще. И когда я так представляю, внутри что-то щемит сладко-сладко. И немного тревожно. Но я совсем не боюсь. Я ведь мужчина. Так Сергей сказал. Мужчина бояться не должен. Это я так сейчас для себя решил. Или мне подсказал кто? Странное чувство, будто за мной наблюдают. Но вокруг никого. Даже птиц нет. Потому что ночь. Ночью все спят.

Я спускаюсь с крыльца и иду по мокрой от росы траве. Ногам немного холодно. И травинки колются между пальцами. Все равно здорово. Вот место за домом, где я на закат гляжу. Сейчас отсюда ничего не видно. Никакого неба. Только звезды. Когда я на них смотрю долго-долго, голова начинает кружиться и кажется, будто звезды подмигивают мне. И местами меняются. А если головой покачать — целые созвездия в хороводе кружатся. И почему я раньше на звезды ночью не смотрел? И тут же отвечаю себе: потому что спал. Ночью надо спать. Так Генри говорит. Какая-то мысль свербит внутри. Да, вот она. Откуда Генри узнает, что я не спал? Ведь его тут нет. Совсем расхрабрившись, я думаю, — а что будет, если Генри узнает? Ну что он мне сделает? И вообще, почему я все время помню только то, о чем он мне говорил? Я даже не знаю кто он! Где живет. Чем занимается, когда не со мной. Он просто мне улыбается и спрашивает всякие глупые слова. И все запрещает. И выходить ночью во двор — тоже. А ведь ночью, оказывается, так здорово! Значит, не все, что говорит Генри, правильно?

Мысль эта уж совсем дерзкая. И неожиданная. Я чувствую, что мне надо передохнуть. Я не привык так много думать. Я щупаю шершавую стену своего дома. Она теплая. Я тоже ощущаю тепло — это мой дом. Я думаю о нем хорошо. Мне нравится мой дом. В нем так здорово сидеть, когда идет дождь, и смотреть в окно. Холодная вода падает с неба, сбивает листья и пригибает траву, а я сижу в тепле, прижавшись носом к запотевшему стеклу, и мне сухо и уютно.

А вот забор. Он побелен мелом. Это его я лизал несколько дней назад. Глупость какая. Зачем мне это понадобилось? Наверное, это оттого, что я не как все. Разве нормальный человек станет забор облизывать? И вдруг я осознаю, что помню это. Я никогда ничего не запоминаю. Разве что совсем мало. И про случай этот с забором тоже сразу забыл. И вдруг вспомнил. И тут же как плотину прорвало: кто-то запускает холодные руки мне в голову и карусель из цветных картинок вертится у меня перед глазами. Вот я мороженое покупаю. А вот мясо. Оно зовется “ветчина”. И продавец — его зовут Олодумаре, и вовсе его имя нетрудное, возвращает мне мой брелок. Мой “жетон”. Точно, жетон! И музыка, что Сергей в машине слушал — я совсем забыл про нее, а тут вдруг я снова могу ее слышать, и так четко, словно она у меня дома играет. Я каждый инструмент могу различить. Даже имя певицы помню. Дженис Джоплин! А вот злой мужчина с толстой шеей, которому мало дороги. Он меня придурком назвал. Я все могу вспомнить! Все!

Мне становится страшно. Даже ноги подкашиваются. Я сажусь на мокрую траву, обхватив колени руками. Слезы бегут у меня сами по себе. Я их не чувствую совсем, только когда они на губы попадают. Слезы соленые. Так странно. Ведь я могу кучу всего вспомнить. И мой самолет. Мой “Гарпун”. Я только подумал о нем, и вдруг сразу вижу себя в каком-то тесном месте, и кругом светится все, и подмигивает, а во рту у меня какая-то шипящая штука, и на голове какой-то колпак прозрачный, да и вообще — я связан по рукам и ногам, так, что только глазами могу шевелить. И это ощущение легкости — я лечу! И голубовато-серая полоска внизу — это море! И вдруг кончается все. Я снова на мокрой траве, лицо влажное от слез и штаны от росы промокли.

Мне становится зябко. Да что там зябко — я просто замерз. Я иду в дом. Прошу у стеклянного ящика чаю. И ящик приветливо звякает мне. Я вдруг откуда-то узнаю, что зовут его “кухонный автомат”. Или “автоповар”. И если мне не нравится, я могу заставить его откликаться на любое имя. Ведь я тут хозяин. И все вокруг обязано подчиняться мне.

Я пью горячий сладкий чай с лимоном, как я люблю. Сижу в темноте. Не хочется свет зажигать. А потом залезаю под теплый душ. Сразу становится хорошо. Я согреваюсь. И меня клонит в сон. Все правильно — ночью нужно спать. Не потому, что так Генри говорит. Я теперь и сам это знаю.

Я укладываюсь в постель и укрываюсь с головой. Только кончик носа оставляю снаружи. Чтобы дышать. Когда я в своей постели и под одеялом, мне не так страшно.

И я понимаю вдруг, что я теперь другой. Совсем другой. И тот, кто наблюдает за мной, он подтверждает: да, я другой. Хотя я его не слышу, я все равно ощущаю, как он со мной соглашается. И он жалеет меня. И говорит, что все будет хорошо. Засыпая, я думаю, как он велит. Все будет хорошо. Все уже хорошо. Завтра будет новый день. И я больше не буду бояться себя, нового. Все будет хорошо. Я закрываю глаза и дышу тихо-тихо. А когда засыпаю, снова вижу, как лечу над морем. Мы вместе летим. Я и мой самолет. Мой самолет — “Гарпун”. Позывной — “Красный волк”. Я даже не удивляюсь во сне, откуда я это знаю. Просто знаю — и все.

Глава 11

Такой, как все

С самого утра я вновь сам не свой. Даже привычные вещи — ну, вы понимаете, когда надо штаны в туалете расстегнуть, — кажутся удивительными. Будто вижу все это впервые. Руки сами все делают, а я только смотрю и удивляюсь. И потом, когда я завтракаю. Ем овсянку со сливочным маслом. А потом сладкий сок. Все такое вкусное, и на языке необычно, будто я минуту назад жевать научился. И мне нравится свое состояние. Странное и волнующее. Когда я бреюсь — оказывается, когда намазываешь на лицо белую пену, чтобы волосы не росли, это называется “бриться”, я смотрю в зеркало на свое лицо. И вижу там не просто щеки и нос. Я вижу там себя. Глаза смотрят на меня внимательно и немного испуганно. А я ведь мужчина. Я не должен ничего бояться. И я делаю сначала грозную рожу, потом высовываю язык и дразню сам себя, потом хмурю брови, и так я тренируюсь до тех пор, пока мои глаза не перестают смотреть испуганно. Я больше никогда не буду так смотреть.

А потом приходит Кати и начинает хозяйничать. Она достает откуда-то маленький жужжащий ящик, и тот катается по комнатам, и наводит порядок. Чистит ковер. Убирает мои носки из-под кровати. А Кати открывает холодильник и выкладывает в него какие-то пакеты. Опять еду принесла. Когда я выхожу из ванной, чистый и побритый, Кати на меня даже не обращает внимания. Так, улыбается мельком и идет себе дальше по своим делам. Обходит меня, будто я вещь какая. Я говорю ей: “Доброе утро, Кати”. А она только досадливо плечом дергает, словно от мухи отмахивается. И сгребает мою постель.

Когда она наклоняется, платье ее задирается, я вижу ее крепкие сильные ноги. Она запихивает постель в какую-то стеклянную дырку и чего-то там нажимает. А потом стелит свежие простыни. И я снова вижу ее ноги. И ткань натягивается на каких-то ее выпуклостях, и мне почему-то интересно на нее смотреть и одновременно неловко. А еще я начинаю злиться — чего она тут хозяйничает, будто меня и нет вовсе? И я надеваю куртку и иду к двери.

— Ты куда собрался, Юджин? — вдруг спрашивает Кати, когда я берусь за ручку двери.

— Гулять, — просто отвечаю я.

— А почему так рано? — не отстает она.

— Потому что мне так хочется. — И я выхожу, оставив женщину стоять с раскрытым ртом и с подушкой в руках.

Потом она спохватывается.

— Доктор Генри будет недоволен! — кричит она из окна. — Тебе нельзя гулять так рано!

Я только дергаю плечом, отмахиваясь. Что мне теперь Генри? Я теперь другой. Я мужчина, а мужчине не пристало бояться. И я смело иду по дороге. И ухожу далеко. Гораздо дальше угла. И ничуточки не боюсь заблудиться. Если я заблужусь, я спрошу у кого-нибудь дорогу. Это ведь так просто.

Я перехожу улицу, и все машины останавливаются, пропуская меня. Я улыбаюсь им. Не потому, что так учил Генри. Просто потому, что мне хорошо. Из-за стекла одной из машин я вижу чью-то ответную улыбку. Я иду и иду, никуда не сворачивая, пока не дохожу до большого места, которое все поросло деревьями. Между деревьев проложены красивые каменные дорожки. Я вступаю под сень листьев. Эти деревья совсем не такие, как у меня во дворе. Они раскидистые и высоченные. Сквозь них почти не видно солнца. Только отдельные лучики едва пробиваются через листву и играют на дорожке, то и дело прячась. Пряный влажный запах земли и свежескошенной травы касается меня. Я купаюсь в нем, тихо млея. Я улыбаюсь озабоченной женщине, что торопливо идет навстречу. Она машинально отвечает на мою улыбку, а потом озадаченно оглядывается мне вслед. Затылком я чувствую ее взгляд. Кто знает, может быть, когда-то очень давно, в другой жизни, я нравился женщинам? Даже не могу представить, каково это — нравиться кому-то. И я иду беззаботно дальше, петляя по дорожкам вокруг стволов.

А потом выхожу на шумную улицу, и покупаю в передвижном магазинчике на колесах огромное мороженое. Сажусь на резную металлическую лавочку и не спеша, наслаждаясь каждым кусочком, съедаю его. На меня никто не обращает внимания. Люди вокруг торопятся по своим делам. Мимо проносятся разноцветные машины. Я разглядываю прохожих. Люди все такие разные. Мне нравится угадывать, что они сейчас чувствуют. Кажется, я немного способен на это. Вот девушка в потешных кожаных шортах и полупрозрачной майке шустро лавирует в толпе, уворачиваясь от встречных людей. Она озабочена чем-то. Кажется, опаздывает. Одновременно переживает внутри что-то приятное. Не могу понять, что именно. Похоже на то, как я сон вспоминаю. Не вспомнишь, что видел, только знаешь, что очень хорошее. И от этого тепло на душе. Девушка чувствует мой взгляд, на ходу крутит головой, определяя его источник. Находит меня. На мгновенье наши взгляды встречаются. Читаю в ее глазах удивление, вопрос, радостное ожидание. Потом она мчится дальше. Я для нее — не более, чем мужчина, что обратил на нее внимание на улице. В день ей таких, наверное, десятки встречаются.

А вот грузный мужчина средних лет. Идет уверенно. Не спеша. Поигрывает брелком на пальце. От него веет благодушием. Наверное, только что позавтракал в каком-то ресторанчике. Садится в большое серое авто. Машина слегка проседает под его весом. Машина совсем новая. От этого мужчина горд собой и ему все по плечу. А может, я это просто выдумал?

Я снова встаю и бреду бесцельно дальше. И все краски, все звуки, все запахи вокруг сжимаются в упругий водоворот и вливаются в меня, как в жадно распахнутую воронку. И я чувствую, что свободен. Я, как все, могу идти куда хочу. Хоть на край света. И, может быть, я даже найду женщину, которая будет улыбаться и нежно обнимать меня. При мысли о женщине перед глазами снова встают крепкие ноги Кати, появившиеся из-под задравшегося края ее платья. Я трясу головой, отгоняя видение. Моя женщина не должна быть такой холодной и равнодушной ко мне, как Кати.

Когда я поворачиваю за угол, замечаю, что за мной потихоньку едет черно-белая машина. Я помню, что это за машина. На такой меня привозили назад, домой, когда я уходил далеко. Я грустно вздыхаю. Похоже, моей прогулке пришел конец.

Машина обгоняет меня и из нее выбирается человек в синей форме, весь увешанный на поясе какими-то штуками. Откуда-то я знаю, что с этими штуками на поясе лучше не связываться.

— Гуляешь, парень? — спрашивает полицейский, преграждая мне дорогу.

Я останавливаюсь.

— Гуляю.

— Ты слишком далеко забрался, дружок, — говорит полицейский, улыбаясь. — Давай мы тебя домой отвезем. А то как бы чего не вышло.

Не знаю почему, не нравится мне его улыбка. И то, что внутри — тоже. Кажется, он готов сделать мне больно. Я непроизвольно сжимаюсь. Полицейский кладет мне руку на плечо. Рука у него тяжелая. И теплая. Я даже через куртку это чувствую. Я вдруг вспоминаю, что я мужчина. И что я обещал себе не бояться.

— Я с вами не пойду, — говорю. И даже удивляюсь слегка — как это у меня естественно вышло.

Полицейский немного растерян. Оглядывается на свою машину.

— Что там, Вэл? — кричат ему оттуда.

— Да вот, идти не хочет… — отвечает полисмен.

— Дай ему по башке, и вся недолга, — отзывается громкий голос.

Мужчина в синей одежде снова поворачивается ко мне. Неуверенно тянется к поясу, к одной из своих непонятных штук.

— Пойдем лучше по-хорошему, парень, — просит он. — Тебя ведь Юджин зовут?

— Капитан Уэллс. Личный номер 93/222/384. Третья эскадрилья второго авиакрыла, “Нимиц”, планета базирования Джорджия, — совершенно неожиданно для себя выпаливаю я. Совсем как тогда, когда с Сергеем познакомился.

Коп размышляет. Оглядывается на машину.

— Ну что там, Вэл? Чего ты возишься?

— Он говорит, что он вояка, — кричит коп в ответ. — Может, ну его к чертям? Пускай военные сами с ним нянчатся!

— Ты даешь, Вэл! Он же псих! Тащи его сюда, пока не натворил чего!

— Ладно… — неохотно бурчит полицейский и осторожно тянет меня за плечо.

Что— то или кто-то просыпается во мне. Я становлюсь весь из стали, вместо рук у меня -грозное оружие, я классифицирую цель, я готов открыть огонь. Ноги мои, точнее, стальные опоры с шипованными подошвами, вросли в мостовую.

Я говорю металлическим голосом:

— Военнослужащие не относятся к юрисдикции гражданских властей. Я вправе оказать сопротивление аресту с применением всех имеющихся средств, включая оружие. Это официальное предупреждение, рядовой.

И полицейский отпускает меня. Он все равно не может сдвинуть меня даже на сантиметр. Такую махину, как я, даже его автомобиль с места не стронет. Он озадаченно смотрит на меня, а потом машет рукой и идет прочь.

— Ты чего, ополоумел? — слышу я голос его напарника.

— Пусть это дерьмо вояки сами разгребают. Не хватало еще от него по кумполу схлопотать. Или чего похлеще. Им никто не указ, сам знаешь. Смотри, как напружинился. Чисто отморозок.

— Лейтенант не обрадуется, — предупреждает напарник.

— Плевать. Здоровье — оно одно. Поехали.

И черно-белая машина срывается с места. Я остаюсь один. И через мгновенье я — снова человек, что стоит растерянно на тротуаре и щурится от солнца. И спешащие люди обтекают меня по сторонам живым ручьем, как будто ничего не произошло.

Я делаю шаг. Другой. Перехожу улицу. И иду, куда глаза глядят. Ошеломление от странного состояния сменяется мальчишеским восторгом. Я — мужчина! Я никого не боюсь. И я свободен. Как все.

Глава 12

Странная эта штука — любовь…

На следующий день я ухожу из дому, не дожидаясь Кати. Что-то подталкивает меня. Мне не сидится на месте. Я наспех съедаю яичницу и даже сок не допиваю. Голос внутри, точнее, не голос, но что-то такое, чего я не могу описать, влечет меня за собой, рождая во мне какое-то радостное нетерпение. Я ему не сопротивляюсь. Может быть, даже то, что со мной происходит, как-то связано с ним. Мне стоит только захотеть что-то вспомнить — и это тут же встает перед глазами. Будто я книгу из шкафа достаю. Я помню весь вчерашний день до мельчайших черточек. Вчера я бродил по городу несколько часов, пока не устал. И потом незаметно вышел к своей калитке. К своему дому. И смотрел разные программы по визору. Особенно про женщин. Были даже такие, в которых женщины оставались совсем без одежды. Когда я на них смотрел, внутри у меня что-то ломалось. Словно я должен что-то сделать и хочу этого, но не знаю — что именно. И мой голос тоже хочет узнать — что именно. Я чувствую это.

Я покупаю мороженое у недовольного Ахмада и отправляюсь в путь. На этот раз иду совсем в другую сторону. Я жадно исследую новый для себя мир. Иду быстрым шагом, останавливаясь только затем, чтобы пропустить машину на перекрестке. Вид домов и ярких вывесок становится для меня почти привычным. Теперь я больше наблюдаю за людьми. Не всем это нравится. Некоторые отвечают на мой интерес вызывающим взглядом. Тогда я улыбаюсь и перестаю на них смотреть. Я не люблю ни с кем ссориться.

Странно, но обнимающихся парочек на улице сегодня я не встретил. Наверное, это от того, что еще слишком рано. Люди вокруг все куда-то спешат. Меня обдает волнами исходящей от них озабоченности. Я вижу, как впереди идущий мужчина бросает обертку от съеденного пирожка в какую-то квадратную дырку с рисунком над ней. Потом смотрю на зажатые в руке бумажки от своего мороженого. Подражая мужчине, осторожно сую их в черное отверстие. Руку мою обдает теплом. Я быстро отдергиваю ее. Бумажки исчезли, будто их и не было. “Уничтожение мусора” — гласит надпись над дыркой. А я-то, недоумок, вчера весь день кидал мусор прямо на разноцветные тротуары! С этого момента решаю всюду искать такие же черные дырки. Мои смятые бумажки смотрятся на красивых камнях очень странно. Наверное, из-за этого вчера некоторые смотрели на меня косо.

Какой-то мужчина приветливо улыбается мне и протягивает книжечку.

— Совершенно бесплатно! — искренне говорит он. — Помогите Святой Церкви Восходящего Солнца! Прочитайте это, и ваш путь обретет смысл!

— Спасибо, — вежливо говорю я и беру тоненькую брошюрку, намереваясь продолжить путь.

— Постойте, молодой человек! — мужчина цепко ухватывает меня за рукав.

— Да?

— Я сказал, что это совершенно бесплатно, — частит мужчина, не переставая улыбаться и заглядывать мне в глаза. — И это действительно так! Но, получая эту уникальную книгу, человек должен внести небольшое пожертвование Утреннему Богу.

— Пожертвование?

— Да, совершенно небольшое. Иначе прочитанное не обретет для вас глубокий смысл и ваше драгоценное время будет потеряно зря, — поспешно говорит мужчина.

Что— то не нравится мне в его настойчивости. Какое-то чувство, кроме радости, исходит от него. Но он так мне улыбается, как никто до него. И мне хочется сделать для него что-нибудь приятное.

— Что я должен делать? — спрашиваю я.

— Совсем пустячок. Крохотный взнос для Утреннего Бога. Скажем… — мужчина на долю секунды замешкался, глядя мне в глаза, -…десять кредитов!

— А как?

— То есть? — опешил божий человек и даже улыбаться перестал.

— Как это сделать?

— Ну… очень просто. Дайте мне эти деньги, и все!

— Возьмите, — я протягиваю ему свой жетон.

— Что это? — с подозрением спрашивает мужчина. Его радушие как-то на глазах вянет.

— Деньги, — отвечаю я.

— Мне нужны наличные, — безапелляционно заявляет он.

— Но у меня нет других, — мне так жаль, что я расстроил такого доброго человека. Я чувствую, как вместо радости он начинает испытывать нечто совсем другое. Раздражение.

— Тогда вы не сможете приобщиться к таинствам Святой Церкви Восходящего Солнца, — снова улыбнувшись широко-широко, он вырывает у меня из рук книжечку и спешит дальше.

Я провожаю его взглядом. Надо же, какой приятный человек. Жалко, что я не смог поговорить с ним подольше. Мужчина, тем временем, включает улыбку и бросается наперерез женщине со спортивной сумкой через плечо. Ухватывает ее за руку. Что-то проникновенно говорит. Женщина отвешивает ему тяжелую затрещину, вырывает руку и не оглядываясь, спешит дальше.

— Чертовы жулики! Совсем обнаглели, — бурчит она себе под нос.

Я улыбаюсь ей. Она подмигивает в ответ. Поправляет сумку на плече. И исчезает за поворотом.

Через несколько кварталов — я уже знаю, что такое “квартал” — мне навстречу попадается девушка на высоких каблуках. Она явно никуда не спешит. Внутри нее только тревожное ожидание. И никакой спешки. Завидев меня, она улыбается.

— Какой красивый мужчина, — говорит она, странно растягивая слова. — Такому не пристало ходить одному. Где же ваша пара, мистер?

— Пара?

— Вы же не хотите сказать, что одиноки?

Секунду подумав, я вынужден был признать, что я действительно одинок. Ведь у меня нет семьи. А Генри и Кати — вовсе мне не семья.

— Как вам тяжело, должно быть, — грустно улыбается девушка и берет меня за руку.

От исходящего от нее запаха у меня сразу пересыхает во рту. Она мягко влечет меня за собой.

— У нас вам помогут, сэр! — она горячо шепчет мне в самое ухо, так, что ее губы тепло щекочут кожу. — У нас никто не чувствует себя одиноким.

— Мне так хочется, чтобы меня обняла красивая женщина, — говорю я ей. — Меня никогда не обнимали так, как мне хочется.

— Нет ничего проще! К тому же, у нас совсем недорого.

— Наверное, вы меня не так поняли, мисс. Я имел в виду любовь.

— Сэр, мы просто говорим на разных языках! Именно это я и хотела вам предложить, но стеснялась. Любовь — это же так интимно…

И она провожает меня в дом с кожаной мебелью. Там мне дают посмотреть красивые движущиеся картинки, на которых разные неодетые женщины. Угощают чаем. И еще чем-то, от чего у меня перешибает дыхание и кружится голова. Потом очень вежливая и обходительная женщина спросила у меня, кого я выбрал. Мне так стыдно было ее огорчать, к тому же, у меня глаза разбежались, и я ткнул пальцем куда-то не глядя.

И тогда пришла невысокая девушка в коротком платье. Она сказала: “Привет”. И взяла меня за руку. И повела наверх. А потом она сняла с меня всю одежду. Всю-всю! И с себя тоже. У меня даже дыхание перехватило, когда она меня обняла! Вот что чувствуют те люди на улице, когда это происходит. Не знаю почему, но мне это сразу понравилось. Я бы с ней так и стоял долго-долго. Но девушка толкнула меня, и я упал на мягкий диван. И она стала делать со мной всякие приятные штуки, от которых у меня глаза на лоб лезли. Таких штук я даже по визору не видел. И мне понравилось, то, что она со мной делала. Больше, чем мороженое. И тут я спросил ее, вернее, не я, а снова будто ляпнул, сам не знаю что:

— Это и есть любовь?

А девушка встала, надела свое платье, и странно так на меня посмотрела.

— А ты чего ждал, дружок?

На это я не знал, что ответить. И она ушла. А потом я оделся, и вежливая женщина у входа попросила у меня денег. Сегодня такой день — все просят у меня деньги. Я растерялся. Вдруг ей тоже нужны не такие, как у меня? И сказал, что есть только это. И показал жетон. И она улыбнулась, и очень тепло мне ответила, что это вполне сгодится. И сунула его куда-то. Совсем как в магазине. И попросила палец приложить. Я и приложил.

— Я немного чаевых для Сары сниму? — спросила она непонятно.

— Да, — ответил я, чтобы ее не огорчать.

И женщина проводила меня до самого выхода. И сказала, чтобы я еще приходил. Что я замечательный молодой человек. И очень красивый. И еще непонятное — что очень любит военных. И я сказал “До свидания” и пошел себе дальше. И все время, пока я шел, меня не оставляло чувство, что это была какая-то не такая “любовь”. Во всяком случае, я ожидал чего-то большего. И более продолжительного. Ведь, если я захочу пригласить такую девушку, как Сара, к себе, и быть с ней вместе долго — у меня никаких денег не хватит. Какая же это любовь?

Глава 13

Не разговаривайте с незнакомцами

В последующие несколько дней я обошел весь город. Ну, почти. Город оказался очень маленьким. Его называют “пригород”. Но все равно тут здорово. Много деревьев. Мороженое на каждом углу продают. И полиция меня больше не трогала. Так, поедут за мной немного на машине, а потом я сверну куда-нибудь, и они отстанут.

И еще я так и не нашел женщины, которая бы обняла бы меня просто так. Без денег. И которая улыбнулась бы мне тепло-тепло. Мне иногда улыбаются на улице, но как-то походя, на бегу. Это называется — “вежливость”. Это когда ты должен поздороваться при встрече и сказать “до свидания”, когда уходишь. Оказывается, можно и улыбаться из вежливости. А одна женщина, которая стояла у магазина, мне очень понравилась. Я подошел к ней, и сказал, как меня зовут. И руку протянул. Как Сергей учил. Только эта женщина сразу ушла. Быстро. И когда шла — все время оглядывалась. Мне кажется, она чего-то испугалась. Но зато разные красивые девушки снова и снова приводили меня в тот дом с кожаной мебелью. И каждый раз они обещали мне “любовь”. Теперь я знаю Марию, и Джессику, и Таню. Правда, Джессика просила называть ее каким-то глупым именем. Лулу. А меня звала “пупсик”. И губы у нее были холодные и влажные. В общем, она мне не понравилась. И я больше не хожу в тот дом. Любовь там, может, и есть, но я никак не могу ее увидеть. Но зато каждый раз, когда я ее ищу, у меня просят деньги. Что-то подсказывает мне, что если я буду искать ее так активно, они у меня могут кончиться.

А потом пришел Генри и долго-долго со мной говорил. Опять прикладывал мне к голове блестящую штуку и спрашивал слова. И почти все я угадал. Только Генри все равно остался недоволен. Что-то смотрел на маленьком экранчике и хмурился. Правда, не все слова я знал. Кто-то мне их подсказывал. Действительно, откуда мне знать, что твиндек — это “пространство внутри корпуса судна между двумя палубами или между палубой и платформой”. А еще Генри говорил мне, что я не должен ходить один по городу. Что это запрещено. Запрещено — это значит нельзя. Я спросил его, почему мне нельзя. А он сказал что-то вроде того, что я “неспособен”. И что со мной должен находиться сопровождающий. И я сказал Генри, что все понял. Чтобы он отстал, в общем. А Генри опять сильно удивился и долго тыкал меня блестящей штукой во все места и все смотрел на свой цветной экранчик. А когда он ушел, я все равно оделся и пошел гулять. Потому что мне так хотелось. Потому что я Генри неправду сказал — я все равно буду ходить, где хочу. Потому что я теперь, как все.

Я долго ходил по улицам, пока есть не захотел. И тогда зашел в дверь, откуда вкусно пахло едой и дымом. Люди оттуда выходили все довольные. Умиротворенные. Мне знакомо это ощущение. Так чувствуешь себя, когда хорошо поешь и ничего больше неохота. Только спать немного. Люди садились в свои машины и уезжали. А на их место тут же приезжали другие. В общем, мне это место понравилось. Никто на меня внимания не обращал.

Когда я внутрь зашел, сначала не понял ничего. Все сидели за столиками и ели. И еще пили. И курили. Дым столбом стоял. Даже стойка, за которой женщины в белых передниках работали, из-за этого была мутной, как в тумане. Когда туман утром стоит, деревья напротив моего дома так же мутно проступают. Как будто ненастоящие. И еще тут было шумно. Не так, как на улице, когда ветер шумит или машины шуршат. По-другому. Здесь играла музыка и все чего-то друг другу говорили. И от этого шум стоял. Такой: “бу-бу-бу-бу”. И женщина в переднике, которая быстро шла между столиками с большой плоской штукой, где было много разной еды, громко спросила у меня:

— Чего желаете, сэр?

Я просто был голоден. И я так ей и ответил: мол, есть хочу. И она махнула на столик у окна — он как раз освобождался — и велела мне присесть. И сказала, что сейчас подойдет. И я уселся, вытянул ноги и стал ждать. Рядом со мной такая решетка была. А к ней растение прилепилось. Похожее на то, как у меня на калитке. Только ему не сладко тут, я это сразу понял. Сами посудите — кому в таком дыму хорошо будет? Даже я едва не закашлялся.

Потом женщина подошла и спросила, что я буду “заказывать”. Я ей снова сказал, что есть хочу. Тогда она мне дала большую блестящую штуку с надписями. Сказала, что это “меню”. Наверное, вид у меня был, как у придурка, хотя я и есть придурок, потому что она со мной по-человечески заговорила. Сказала, что из всего этого только бифштексы и картошка съедобны. И я ее попросил, чтобы она мне их дала. Она и принесла. Посмотрела на меня странно и ушла. И еще потом на меня смотрела, когда я ел, а она по залу мимо бегала. Наверное, это оттого, что я сильно проголодался. А может, я как-то не так ел. Все вокруг ели вилками и ножами. Отрезали мясо маленькими кусочками и ели. А я весь кусок цеплял на вилку, и так с него и откусывал. А мясо было вкусное. И подливка тоже. Только картошка мне совсем не понравилась. Совсем несоленая. Но мне не хотелось эту женщину обижать, и картошку я тоже ел.

А потом ко мне подсел такой небольшой человек, весь чернявый. И глаза у него тоже черные. И волосы. И стал он рыбу есть. И вид у него такой, извиняющийся, что ли? И когда я на него посмотрел, он мне сказал “Добрый день”. И улыбнулся. И мы с ним разговаривать начали. С этого все и началось. Хотя я ни о чем не жалею.

Глава 14

В путь-дорогу

Женщина, что с посудой по залу ходит, спросила меня:

— Еще что-нибудь, сэр?

— Еще мяса. Если можно, — потом подумал и добавил: — Без картошки.

— Что будете пить, сэр?

— Пить?

Я вижу, что женщина начинает сердиться. Чувствую. Она улыбается, но улыбка у нее усталая. А тут я еще на ее голову.

— А можно мне сок?

— Конечно. Апельсиновый, яблочный, лайм, тыква. Что именно, сэр?

— Не знаю. Мне все равно, мисс.

И она снова смотрит странно. И убегает.

— Я вас тут раньше не видел, — говорит мне человек, тот, что ест рыбу.

— Я тут раньше не был, — отвечаю. Потом решаю, что разговаривать с человеком, не представившись, не очень вежливо. И говорю: Я Юджин Уэллс. Капитан. Личный номер 93/222/384.

Ну и прочее такое, что всегда говорю. Уж больно это складно звучит. И руку ему протягиваю. Как Сергей учил. А мужчина этот чуть рыбой не поперхнулся. Смотрит на меня, на руку мою. Потом спохватился, ладонь салфеткой вытер, и мы с ним поздоровались.

— Очень приятно, сэр! Я не знал, что вы военный. Извините. Меня зовут Анупам Патим. Я работаю электриком в космопорте. Ничего, что я к вам подсел? Я тут часто обедаю.

А потом он стал смотреть на меня выжидательно, как будто я должен что-то сказать. И рыбу есть перестал. А я подождал немного, и стал свое мясо доедать. А потом женщина в переднике принесла мне еще мяса. И сок. И мужчина этот, Анупам, стал смотреть, как я вторую порцию собираюсь съесть. Тут я решил — невежливо так вот сидеть с набитым ртом, когда на тебя смотрят.

— Хотите? — и на мясо показываю.

— Спасибо, сэр, — говорит Анупам. И улыбается виновато. Я заметил — он всегда виновато улыбается. — Я не ем мяса. Не привык. Да и дорого. Я к рыбе привык.

— А я люблю мясо, — говорю. — И еще креветки. И мороженое.

И тогда он кивнул и снова стал есть свою рыбу. Быстро-быстро. И все время на меня поглядывать. И при этом улыбаться виновато. Нипочем не пойму, как можно с набитым ртом так улыбаться? Зубы у него белые-белые, а губы темные, и сам он смуглый, и оттого кажется, что улыбка у него блестит на лице, так ее видно.

И как-то так вышло, что мы с этим человеком разговаривать начали. Сначала о погоде. Я ему рассказал, что люблю, когда солнце, а когда дождь — люблю сидеть у окна. А он мне — что не любит “осень”. И голос мне внутри сказал, что осень — это время года. Как будто от этого мне яснее стало. И еще Анупам сказал, что на его планете погода лучше. Там все время солнце и тепло круглый год. Так, что можно прямо на улице спать. На его планете многие и спят так — прямо на улице. Я представил себе, как это классно — лежать на улице, а вокруг деревья шелестят. А потом подумал, что когда дождь, то спать на улице не очень-то и здорово. И ему сказал. А он мне — что это ерунда. Что можно укрыться “коробкой”, и все будет замечательно. Главное — под пальмой место найти, у нее листья широкие и когда град идет, они, листья то есть, не дают ему падать на голову. Я рассказал про свой самолет. Про “Красного волка”. И про то, как сны всякие вижу. А он обрадовался отчего-то, и тоже мне про сны рассказал. Про то, как он свою родину во сне видит. И ему там хорошо. А тут он временно, “на заработках”. И скоро — через три года, домой вернется. И будет у себя в городе богатым человеком. Купит велосипед. А может быть, даже мотороллер. И ему на улице будут говорить “господин”. И милостыню просить. А еще у него много родственников. И им не всегда есть, что кушать. И что он иногда им денег немного отправляет, только вот отправлять отсюда деньги — очень дорого, потому как его планета очень далеко. И он их отправляет “с оказией”. Я не знаю, что это означает. И голос внутри молчит. А потом я ему рассказал, что мою маму зовут Кэрри. И что она вкусно пахнет. И что я не знаю, где она теперь. А он мне — про свою сестру. Про то, как ее зовут Чандраканта, что означает “любимая луной”. И как он хочет, чтобы она смогла улететь с родной планеты, чтобы закончить “университет”. Тогда она тоже будет госпожа. Будет учить детишек или раздавать в больнице таблетки. Только у нее на это денег нет. И он, Анупам, тоже иногда ей деньги на это посылает. Он говорит, что Чандраканта очень бережливая девушка. И она обязательно скопит достаточно для того, чтобы на билет хватило. Вот ему, Анупаму, на билет помог скопить старший брат. И еще немного денег дал в долг дядя — Четана. Что в переводе означает “бдительный”. А я спросил у него, что означает его имя, и Анупам ответил, что это переводится как “несравнимый”. И мне стало немного неловко, что я не знаю, как переводится мое. И я попросил Анупама еще рассказать о его замечательной планете, где можно спать прямо на улице.

И он рассказал мне, какие у них большие города. Как много разных людей там живет. И какие они все добрые. Радушные. Всегда помочь готовы. И что планета называется Кришнагири Упаван. И что это лучшее место на свете. И что люди там любят друг друга, и оттого на душе у них всегда мир. И при слове “любят” я встрепенулся и поделился с ним, что мечтаю найти любовь. Не такую “любовь”, за которую нужно деньги платить, а чтобы мне с женщиной было хорошо просто так. И чтобы она меня обнимала. И нежно мне улыбалась. Как те люди на улицах. Тогда Анупам сказал, что если бы он был военным, как я, то у него, без сомнения, было бы много денег. И он сразу же уехал бы на Кришнагири. Там столько красивых порядочных девушек, и все они готовы полюбить тебя, особенно если ты богатый сахиб, и все без обмана, и они могут быть верными женами, и смотреть за детьми, и готовить вкусную еду.

За разговором мы незаметно все съели. И тогда Анупам предложил “немного выпить”. И я согласился. И мы позвали женщину в переднике, и Анупам попросил ее принести нам “водки”. А она посмотрела на нас подозрительно и сказала: “Сначала деньги, сэр”. И я дал ей свой жетон, она его сунула в какую-то штуку, а я палец к ней приложил — там такое зеленое пятнышко, к нему и надо прикладывать, и тогда женщина сразу подобрела. И даже снова улыбаться стала. И мы стали пить эту самую “водку” и заедать ее моими любимыми устрицами. Эта водка была не очень вкусная, но я смотрел, как Анупам ее пьет, и делал, как он. И скоро уже не обращал внимания на горький вкус. И на шум вокруг. Мне даже дым мешать перестал. Наоборот — с ним стало как-то уютней. Наверное, это оттого, что Анупам здорово про планету Кришнагири рассказывал. Он так говорил, что я про все на свете забыл. Даже про свой самолет. Даже про Сергея. И про Генри.

Анупам мне рассказывал, какое у них голубое море. Какие красивые города. Про замечательных людей, которых очень-очень много на Кришнагири. Не то, что здесь, он презрительно сморщился и кивнул куда-то в сторону. Но я сразу понял, что он имеет в виду наш город. И мне так захотелось там побывать, на его планете. Увидеть этих добрых людей, готовых помочь незнакомцу. Посмотреть на красивых женщин, которые умеют любить по настоящему. Наверное, там никто не скажет, что я придурок. Или идиот. Я тоже буду спать под деревом и укрываться “коробкой”. И есть рыбу по вечерам. А днем собирать кокосы или финики, что просто так падают с деревьев на землю. Жалко, что я не знаю, как туда добраться. Но мы выпили еще чуть-чуть, и Анупам сказал, что нет ничего проще. Что он работает в кос-мор-пор-те, и всех там знает. Что он там свой человек. И что если я хочу, то он все устроит. Ведь я такой замечательный. Он никогда не встречал таких добрых военных. Те, что у них в кос-мур-пурти, все говорят ему, что он “обезьяна”. А я добрый и хороший. И я обязательно найду на Кришнагири свою любовь. Он мне поможет. И мы встали и пошли вместе. И все люди, что сидели вокруг, стали смотреть на нас и смешно раскачиваться, как будто они сидели на “палубе”. Это было так смешно, что я чуть не упал. Потому что палуба сильно качалась. Вот только голос у меня внутри был недоволен. Наверное, он не любит, когда палуба качается.

А потом мы сели в маленькую синюю машину. Как сказал Анупам — это “служебная”. И поехали в порт. По дороге мы смеялись наперегонки — потому что все вокруг раскачивалось, как при шторме — и деревья, и люди. Даже дома. Я показывал на них пальцем и так хохотал, что у меня чуть живот не заболел. И Анупам тоже смеялся. Больше всего нам нравилось то, что дорога тоже раскачивалась, и мы то и дело соскальзывали от одной обочины к другой. Анупам так и вертел рулем туда-сюда, чтобы ехать как надо. И людям вокруг тоже это нравилось, потому что они махали нам руками, а те, что на машинах, останавливались и сигналили нам вслед. И я подумал — какой он хороший человек, этот Анупам. И мне вот взялся помочь, и все люди вокруг его узнают и приветствуют.

А потом мы приехали в кос-мур-пур. Анупам взял меня за руку, и мы пошли в красивый большой дом, весь из темного стекла. Солнце на нем отражалось, будто большая черная точка. И Анупам сказал красивой девушке, что его другу, то есть мне, срочно надо на Кришнагири, так срочно, как только можно. И я улыбнулся девушке, и она мне тоже. А все вокруг отошли от нас, чтобы нам не мешать. Такие вежливые люди. А может быть, это оттого, что Анупам все время громко икал. А люди вокруг просто не хотели его смущать. Такие они деликатные. И я им всем улыбнулся и сказал “спасибо”. И они стали мне тоже улыбаться, и я подумал, что, наверное, это всё очень хорошие люди, а потому тоже летят на Кришнагири. Девушка сказала, что я “сэр” и спросила, каким классом я хочу лететь. А я не знал, что такое “класс”. Тогда она спросила, сколько денег я готов отдать за то, чтобы уехать на Кришнагири. Я этого тоже не знал, но когда услышал про деньги, дал ей свой жетон. Когда кто-то говорит про деньги, я сразу его даю, и тогда мне начинают улыбаться. И девушка тоже улыбнулась, когда я ей его дал. Она так спешила нас обслужить, что я подумал — какая она замечательная. Понимает, что люди спешат и не хочет их задерживать. И она сказала, что рекомендует мне “второй класс”, там отдельные каюты и даже есть эмульсионный душ. Все, как в первом, только каюта меньше. И обед в кают-компании. И почти вдвое дешевле первого класса. И я сказал, что согласен. А потом она дала мне большущую хрустящую штуку. Она вся переливалась. Анупам икнул и сказал, что это “билет”.

И мы пошли на “посадку”. Анупам предложил “выпить на дорожку”. И мы выпили. Там была такая стеклянная стена, где все отражалось, и мы с Анупамом тоже. И много бутылок. Когда мы выпили, Анупам сказал, что я замечательный человек. Настоящий белый сахиб, не то что эти козлы в форме. Что ему никогда не приходилось встречать такого доброго военного. И попросил передать привет его сестренке. И еще дал мне для нее маленькую легкую коробочку. Пообещал, что сестра меня сама встретит в порту. Он снова назвал меня “сэром”. И даже поцеловал. Я тоже хотел его поцеловать, но Анупам опять начал икать, а потом плакать, и я передумал. Он попросил меня, если кто-то будет про коробочку спрашивать, чтобы я отвечал что это “личные вещи”. Я напрягся и запомнил. И так мы и дошли до темного коридора, где нас встретили мужчины в форме.

Один мужчина сказал другому, когда я дал ему свой жетон:

— Эй, Гус, глянь сюда! Это ж полный придурок! А у него билет на “Синюю стрелу”. Что делать будем?

Наверное, он думал, что я не слышу. Но я услышал. Я подошел к нему ближе, к самому стеклу и сказал:

— Капитан Уэллс. Личный номер 93/222/384.

Ну, и так далее. У меня теперь это хорошо получаться стало. Просто от зубов отскакивает. Я так прямо встал, что даже палуба качаться почти перестала.

И второй мужчина в форме посмотрел на экран, и сказал:

— Если у человека есть деньги на второй класс “Синей стрелы”, какое тебе дело, что у него с чердаком? Ты где-нибудь видел сумасшедших, которые могут надраться до чертиков и после этого свой личный номер помнить?

И потом мне:

— Добро пожаловать, сэр! Прошу вас выложить на этот стол все металлические предметы, а также оружие и химические вещества. Что это за предмет?

И я ответил, как учил Анупам:

— Личные вещи.

А потом вместе с другими людьми я сел в уютный автобус. И мы поехали куда-то по широкому полю. И все люди вокруг меня посторонились. Наверное, чтобы мне не было тесно. И я сказал им «спасибо». И улыбнулся. А потом автобус качнуло, и я сильно ударился головой.

А Анупама со мной не пустили. Когда он сунулся меня проводить, один мужчина в форме сказал ему:

— Опять надрался, обезьяна поганая!

И оттолкнул его от темного коридора. И он остался. А я поехал. Вот так и началось мое путешествие. Путешествие в поисках любви.

Глава 15

Знакомство с традициями, или баронессы тоже люди

Когда я проснулся, то поначалу не понял, где я. Узкая кровать. И я на ней лежу. И края у этой кровати загнуты вверх. И еще, зачем-то ремень сверху. Начинается внизу и заканчивается в стене. А потом я вспомнил, как упал однажды с кровати, и решил, что это очень удобная штука. С такой штукой нипочем с кровати не упадешь.

И все же, комнату, где я оказался, я никак узнать не могу. Маленькая какая-то. От кровати один шаг — и сразу стенка. И стенка мягкая на ощупь и теплая. И светится вверху. Оттого в комнате совсем светло. Когда я с кровати встал, она как-то съежилась и исчезла. А на ее месте выросло кресло и маленький стол. А я оказался в смешной полосатой одежде. И тут голос мне сказал, что это “пижама”. Как будто от этого мне понятней стало.

Еще голос мне напомнил, как я тут оказался. Теперь я понимаю, почему у меня голова болит. Я так безобразно себя вел вчера, что даже мурашки по коже побежали. Когда я все вспомнил, я сел в кресло с ногами, и колени подогнул. И руками их обнял, и к ним щекой прижался. Мне хотелось плакать. Так мне было стыдно. Потому что, когда мы летели в “челноке”, я никак не хотел ремень пристегнуть. И красивая девушка меня уговаривала. А я ей улыбался и пытался ее обнять. А потом я начал напевать. Да что там напевать — я начал в голос песни петь. Даже Дженис Джоплин изобразить пытался. И у меня получалось. Мне даже хлопать другие люди начали. И улыбаться. А я им говорил, что всех их люблю. И хотел всех поцеловать. А потом меня стало тошнить. И тут как раз переключили “гравитацию”. Потом мне уже никто не улыбался. Потому что все были жутко испачканы. И девушка меня все же поймала и с каким-то строгим мужчиной в синей форме пристегнула к креслу. И была очень сердита. Хотя виду не показывала. И кто-то опять назвал меня придурком. А потом меня привели сюда, заставили выпить горькой воды и положили спать. И пижаму на меня надели. Так что теперь ясно, где я. Я лечу на планету Кришнагири Упаван.

Я подумал, что больше никогда не увижу Генри. И Сергея. И Лотту. И Кати. И даже Ахмада из нашего магазина. Когда я это понял, мне сначала стало страшно. Но потом голос меня успокоил. И я подумал — ведь там, куда я еду, я стану счастливым человеком. Мне никто не будет нужен. И никто не назовет меня идиотом. А еще я вспомнил, как Анупам рассказывал мне про красивых и добрых девушек, которые только и ждут, чтобы кого-нибудь полюбить. И представил, как одна из них — красивая, наверное, обнимет меня и посмотрит мне в глаза. И улыбнется. И тогда я пойму, что это такое — “любовь”. Может быть, моя девушка будет проделывать со мной такие же приятные штуки, как в том доме, где кожаная мебель. И мне будет здорово. И даже не надо будет никому ничего отдавать. Потому что когда любовь — это значит, что деньги не нужны.

И с такими мыслями я встал и стал осматриваться. Одежду свою я нашел в маленьком шкафу. Протягиваешь руку — он распахивается и одежда сама навстречу выезжает. Кто-то ее почистил и выгладил, пока я спал. А с другой стороны тоже шкафчик. Только одежды там нет. Когда к нему прикасаешься — он так же распахивается, и в нем свет горит и на стене человек нарисован. И я понял, что это не шкаф. Потому что людей в шкафу не хранят. И тогда я туда зашел, то двери за мной съехались, и отовсюду стала мокрая пыль на меня лететь. Сначала с пеной, а потом просто так. Из одной воды. Мне здорово понравилось так стоять, только пыль недолго летела, а в меня со всех сторон начал горячий ветер дуть. И вмиг меня высушил. И я вышел оттуда совсем чистый. А в другом шкафчике я нашел зубную пасту и пену для бритья. Они такие маленькие были, просто на один раз. И еще зеркало. Только я пасту в рот выдавил, она сразу кончилась. Но зубы почистить мне как раз хватило.

А когда я оделся, то сел в кресло и стал ждать. Чего — сам не знаю. Но что-то же должно произойти, верно? Если тут все так устроено, что сначала меня моют, потом бреют, а потом одевают, то, наверное, и поесть скоро дадут. Со всеми этими переживаниями я здорово проголодался. Сейчас я даже того невкусного мяса “со вкусом, идентичным натуральному”, что мне Ахмад подсовывал, с удовольствием съел бы. И только я так подумал, как из стены голос тихий раздался. Он спрашивал, можно ли ему войти. Я сказал, что да, можно.

И тогда кусок стены за шкафом вверх уехал и вошел мужчина в белой одежде. Волосы у него так блестели, что даже светильники в них отражались. А на груди у него был большой такой синий знак с номером. И мужчина назвал меня “сэром”. И сказал, чтобы я звал его Владом. Прямо так и сказал:

— Зовите меня Владом, сэр! — и еще потом: — Я покажу вам лайнер, если вы не против, сэр.

Конечно же, я был не против. Мне даже интересно стало. Я никогда не был на “лайнере”. А может, и был. Просто не помню. Какая разница. В общем, я с этим Владом стал по коридорам ходить, а он мне все показывал. Он мне рассказал, что у них тут “глубокие традиции”. И что в традициях компании и экипажа всем новым пассажирам устраивать экскурсию по кораблю. То есть не всем, конечно. Только тем, кто не ниже второго класса. И он водил меня и водил без конца, и навстречу много людей попадалось. И многие мне улыбались. Особенно женщины. Не из вежливости. Я-то знаю, как из вежливости улыбаются. Они на меня смотрели, не мигая, и улыбались. Скромно так. Как будто стеснялись. А когда я им улыбался в ответ, они мне вслед оглядывались и шептались друг с дружкой. А мужчины часто на меня хмуро глядели. И взгляда не отводили. Влад сказал, чтобы я не тушевался и побыстрее в курс дела входил. Что они во мне какого-то “конкурента” видят. И что это тоже здесь “в традициях”. А голос мне подсказал, что традиции — это “элементы социального и культурного наследия, передающиеся от поколения к поколению и сохраняющиеся в определенных обществах и социальных группах в течение длительного времени”. И от этого я еще больше запутался.

Коридоры в этом самом “лайнере” были все какие-то изогнутые. И постоянно куда-то поднимались. Мы все время будто по спирали шли. А по бокам коридоров всегда много дверей. Иногда встречались большие открытые комнаты. Там было множество людей, они стояли парами и разговаривали друг с другом. И я заметил, что многие женщины так на мужчин смотрят, будто у них “любовь”. Пристально-пристально. И улыбаются загадочно. А мужчины держат их за руки. Или за талию. И даже видел, как некоторые целуются. А Влад сказал, что это “оранжерея” и что тут много уютных укромных зеленых уголков.

Еще он показал мне комнату, где все что-то делали за большими столами. И сказал, что это “казино”. И что новым пассажирам на десять кредитов бесплатных “фишек” дают. Я люблю, когда бесплатно. И на всякий случай это место запомнил. Надо будет попозже со всеми этими “фишками” разобраться. Эту комнату легко найти — из нее красный свет в коридор светит.

Еще он показал мне “планетарий”. И “спортзал”. И “медпункт”. И еще много чего. И все время рассказывал, что нужно делать, когда с этим лайнером “катастрофа” случается. Куда нужно идти, если пожар. Или когда “разгерметизация”. Или когда “эвакуация”. И что нужно с собой брать. Он так много об этом говорил, но я все равно уже давно запутался и ничего не понимал. И только все удивлялся — неужели так часто эти катастрофы случаются? Я не знаю, что это такое, но по тому, как Влад рассказывал, догадался, что не слишком приятная штука. И я у него спросил:

— Что, катастрофы у вас тоже в “традициях”?

И он сильно смешался, покраснел даже, стал по сторонам оглядываться нервно и чего-то непонятное бормотать о “статистике” и о “совершенных средствах жизнеобеспечения”, и голос мне переводил, о чем он мне говорит, но у меня голова уже совсем соображать отказывалась. Попробуйте сами сразу двоих слушать, когда они вам всякие непонятные слова непрерывно диктуют. Посмотрю я на вас, как вы справитесь. Наверное, на лице моем что-то такое было написано. Глупость моя. Или растерянность. Потому что мужчина вдруг замолчал, а потом сказал с облегчением:

— Господи, как же я сразу не догадался! Вы же просто шутите! Такой тонкий юмор! — и улыбнулся радостно. И снова меня “сэром” назвал.

И еще он мне самое главное показал. Чтобы в этом муравейнике не заплутать, мне нужно прижать свой палец к одной из блестящих штук на стене, и сказать, куда мне надо. И тогда на полу появится стрелка и мне нужно будет за ней идти. И я не заблужусь. Очень мне это по нраву пришлось. Потому что я уже совсем запутался, где нахожусь. И свою “каюту” — так моя комната называется, сам точно не нашел бы. Никогда не думал, что эти “лайнеры” такие здоровущие.

А потом, наконец, он сообщил, что пора обедать. И я прикоснулся пальцем к стене и сказал — “хочу на обед”. И сразу на полу стрелка красная появилась и женский голос откуда-то произнес: “Пожалуйста, следуйте за указателем, мистер Уэллс”. И я пошел. Быстро пошел. Уж очень к тому времени я есть хотел. Так быстро, что Влад за мной едва поспевал. Но даже на ходу он болтать умудрялся. Про то, как правильно выбрать место за столом. И как в их традициях кого-нибудь из пассажиров, которые тут все знают, за новичком закреплять. И этот пассажир все новичку рассказывает, и с другими пассажирами знакомит. Причем для мужчины обязательно выбирают женщину и наоборот — для женщины — мужчину. “У нас тут настоящий корабль любви, сэр”, — сказал он мне непонятное. И внимательно на меня посмотрел. Будто ждал чего. Ну, а я ему и ляпнул: “Я как раз ищу любовь”. Не знаю чем, но очень его мой ответ развеселил. Он так и улыбался до самого места, где обедают.

Это самое место, где обедают, он назвал “кают-компания”. И опять про традиции сказал. По этим традициям офицеры корабля обедают вместе с пассажирами. Не ниже второго класса, конечно. Те, кто ниже, обедают сами по себе — или в барах на нижней палубе, или в пищеблоке. Пищеблок — это столовая. Так мне голос подсказал. Так вот, про это место — кают-компанию — я хочу отдельно рассказать. Так тут все здорово. Сначала меня поразил свет. Тут было так ярко и светло, будто все само светится. И пол, и стены, и даже столы. А на столах много всяких тарелочек, блестящих штук, половину которых я видел впервые, и всяких стаканов. И во всем этом свет переливался. Особенно в стаканах. И еще играла музыка. Хорошая музыка. Спокойная и плавная. Она будто отовсюду сразу звучала. Очень громко. И при этом ничьих голосов не перекрывала, потому что все спокойно разговаривали и даже не кричали. И все эти столы были причудливо по всему залу расставлены. Какими-то загогулинами. И между ними вода с потолка лилась или деревья росли. И через листья тоже свет просачивался.

И Влад меня вывел на середину, и все на меня стали смотреть. Не знаю отчего, но мне неловко как-то стало. Вокруг яркие платья, галстуки, блестящие пиджаки и фраки. А я в свитере и простых джинсах. Я только сейчас это понял. Но некоторых это не смущало. Потому как женщина одна за деревом сказала другой: “Какой импозантный мужчина. Спортивный. Раскованный. Просто порыв ветра в нашем болоте”.

А Влад громко сказал:

— Дамы и господа, представляю вам пассажира второго класса Юджина Уэллса, каюта номер 77, капитана наших доблестных ВВС, что недавно отразили вторжение на Джорджию.

И все вокруг захлопали в ладоши. Словно я им песню спел. И что-то во мне вдруг заставило меня головой коротко кивнуть. Отчего-то я понял, что раньше часто так кивал. Уж очень отточенным это движение у меня вышло. И мне снова захлопали.

А потом Влад начал всякие глупости говорить. Как будто в магазине меня продавать.

— Что ж, уважаемые дамы, пришла пора по нашей традиции найти новичку наставника. Предупреждаю: он голоден, как зверь. И лучше нам эту процедуру не затягивать. — Почему-то это его “голоден” прозвучало двусмысленно. — Кто желает задать вопрос господину капитану?

Мужчины, все, как один, взяли меня на прицел. Я просто чувствовал, как их взгляды в меня упираются. А женщины меня рассматривали, будто я насекомое в альбоме. Наконец, один мужчина спросил:

— Капитан, куда вы направляетесь?

— На Кришнагири, — ответил я, и мне отчего-то стало легче.

— А что вы любите больше всего? — спросила женщина с узким лицом и короткими черными волосами.

А я ответил:

— Музыку слушать.

— Какую именно? Джаз, классику, новую классику, нео-джаз, природные ритмы?

— Я люблю Дженис Джоплин.

И все на время примолкли. И даже с уважением на меня посмотрели.

— А с какой целью вы туда летите, Юджин? — спросила другая женщина откуда-то сзади.

Я повернулся к ней, подумал, и сказал правду:

— Я лечу, чтобы найти любовь.

И больше ничего не сказал, клянусь! Но все вокруг, как сумасшедшие, стали хлопать в ладоши и смеяться, и что-то кричать, так что даже музыку стало не слышно. А я стоял и краснел. И клял себя на все лады. Все-таки я и вправду недоумок. Разве будут люди вокруг так себя вести после слов нормального человека? А когда все успокоились, Влад что-то еще хотел сказать, как вдруг какая-то женщина встала из-за столика возле фонтана, и сказала громко квадратному мужчине во фраке, что рядом с ней сидел:

— Пошел к черту, извращенец. Видеть тебя больше не желаю.

И подошла ко мне. И все вокруг отвернулись, когда она так сказала, и сделали вид, что ничего не слышали. А мужчина стал пунцовым и так на меня посмотрел, что я подумал, что во мне дырка будет. А пока женщина шла, я от нее взгляд не мог отвести. Платье у нее все просвечивало, и в то же время не разобрать было, что под ним, а все тело такое, ну…в общем, не описать словами. А глаза оказались темно-серыми. Я даже не понял — красивая она была, или нет. Она была вся такая — не как все. Просто другая. И она взяла меня за руку и сказала:

— Хоть один нормальный человек нашелся, который называет вещи своими именами. — И потом Владу: — Заканчивай балаган, гарсон. Я беру над ним шефство.

И Влад как-то скукожился и увял.

— Как вам будет угодно, баронесса, — повернулся ко мне и хотел представить ее: — Капитан, имею честь…

— Я сказала: заканчивай, — жестко сказала женщина, глядя на него.

И Влад заткнулся. Встал у стены, где остальные люди в белом стояли. А баронесса взяла меня под руку и повела к свободному столику у стены, рядом с деревьями. Рука у нее была сильная, как у мужчины.

— Идемте, Юджин. Я по-быстрому введу вас в курс дела. Пока вы в этом болоте не утонули.

И все опять сделали вид, что ничего не слышали. Только некоторые мужчины смотрели на мою спутницу… ну, как я на еду за стеклом, когда сильно голоден, а магазин еще закрыт.

И когда мы уселись, и разговоры за другими столиками из-за музыки стали не слышны, баронесса сказала:

— Зовите меня Мишель. Без всяких этих “фон”.

— Как скажете, Мишель, — неловко ответил я. Руки мне мешали все время, я никак их пристроить не мог. Уж больно все вокруг белоснежным было.

— Юджин, мне показалось, или вы с головой не дружите? — в упор разглядывая меня, спросила она.

Отчего-то вдруг я понял, что она имела ввиду. Хотя и не разобрал ни слова.

— Иногда меня называют идиотом. Или недоумком, — ответил я и снова покраснел.

— Как странно, — она слегка нахмурила высокий лоб, — летчик, и крыша набекрень… Хотя — так даже лучше. Вы не представляете, Юджин, как я устала среди этих похотливых козлов. Будьте моим кавалером. Пожалуйста. Хотя бы ненадолго. И не обращайте внимание на этот порноспектакль вокруг. Мне до смерти хочется поболтать с живым человеком, а не с ходячим членом.

Я опять не все понял. Но она так это сказала, и глаза у нее такие внимательные, и что-то в них затаенное притаилось, то ли смешинка, то ли слезы. И я тогда ответил:

— Хорошо, Мишель.

— Ну и замечательно, Юджин. Давайте что-нибудь съедим, наконец. Я сто лет не ела как следует.

И я с ней с радостью согласился. И мы жевали мясо. Пили вино. Я даже внимание перестал на всякие блестящие штуки обращать. Потому что она ими тоже не пользовалась. И еще мы ели устриц. А я их люблю. Правда, тут они были немного не такими, к каким я дома привык, но все равно вкусными. И рыбу ели. И еще какие-то штуки, про которые я не знаю ничего. И Мишель показала мне, как с них скорлупу сдирать. И смеялась, глядя на мои старания. А потом помогла мне, и я прямо у нее из рук кусочек съел. И было очень вкусно. И я перестал стесняться, что я в джинсах.

Глава 16

Мишель

Мишель оказалась классной. По-настоящему. Она часто за мной заходила прямо в каюту и брала меня под руку, и мы шли куда-нибудь. Или обедали вместе, а потом тоже шли. Она рассказала мне, что давно уже летит и что ей тут все известно. И еще, что она не в первый раз на этом лайнере. И вообще — ей тут надоело “до чертиков”. Мы заходили во всякие места — и в оранжерею, и в бар, и в планетарий. Смотрели фильмы. Смотреть фильм в темном зале, когда вокруг тебя много людей, это, скажу я вам, вовсе не то же самое, что у себя в каюте, на маленьком визоре. Даже когда ты этот фильм уже видел, все равно смотришь, как в первый раз. И ощущения тех, кто вокруг сидит, они в меня текут. Они разные. Страх, радость, желание чего-то непонятного. Томление, скука. Иногда — очень редко — у кого-то прорывается дикая жажда жизни. Или похоть. Это когда сильно хочешь тех приятных штук, что со мной проделывали красивые девушки в том доме. А интереснее всего ощущения от Мишель. Потому что она сидит ближе всех. От нее, когда она не грустит, идет тепло. Просто тихое тепло, по-другому и сказать не могу. Иногда она сочувствует тем, кто на экране. Иногда злится на них. Радуется, когда у них что-то выходит. Но в основном она грустит. Я чувствую, что ей плохо. И очень хочу помочь, уж такой я недоумок. Но не знаю как. И мы ходим, или сидим где-нибудь и разговариваем. Обо всем. Просто так. Вернее, она говорит, а я слушаю. Но мне все равно нравится. И она не считает меня придурком. Я это чувствую. И мне это тоже здорово по нраву.

Она водит меня по оранжерее и рассказывает о здешних растениях. Некоторые из них очень забавные. Есть одно, которое сворачивается спиралью, когда на него подуешь. А другое ползает между стволами, как живое, и поры на нем раскрываются и закрываются, словно оно дышит. А самое интересное зовется деревом правды. Когда стоишь рядом и думаешь о чем-то, оно меняет цвет. Когда думаешь хорошее, оно становится нежно-зеленым. Когда злишься — краснеет. Мишель говорит, что для каждого чувства у этого растения есть свой цвет. Или для комбинации чувств. И перед этой штукой врать бесполезно — она тебя сразу раскусит. Поэтому в этом углу отсека народ редко появляется. Только новички вроде меня. А потом они быстро смекают, в чем дело, и больше сюда не приходят. Кому охота, чтобы все узнали, что ты злишься? Или неправду говоришь. А Мишель тут часто бывает. Ей скрывать нечего. Так она говорит. Когда она стоит у дерева, листья становятся бежевыми. Такой цвет у грусти. А когда она смеется, растение переливается голубым. Она попросила меня встать рядом с деревом. И я встал. И листья сначала посветлели, потом начали быстро сереть, пока не стали, как пепел. Но ближе к верхушке они остались зелеными. И Мишель посмотрела на меня серьезно и сказала, что это цвет тоски. Или ожидания. И что я совсем не злой человек. И что она “не ожидала”. Думала, что у меня внутри пусто, и я ничего чувствовать не могу. Я не стал с ней спорить. Что может простое дерево знать о таком, как я? Я и сам-то порой не могу понять, что у меня внутри творится. А еще Мишель извинилась за то, что со мной как с придурком себя ведет. А я ничего такого от нее и не чувствовал. И сказал, что это пустяки. И дерево, когда Мишель близко ко мне подошла, зеленым подернулось. И я понял, что она меня не обманывает. А потом листья вдруг пошли красными пятнами. Это к нам сзади неслышно Жак подкрался. Тот мужчина, который был ее “парой”. И которого она послала к черту. То есть, я знал, конечно, что он к нам подходит, но не стал Мишель про него ничего говорить. Может быть, Жаку нравится так подкрадываться.

— Мишель, нам нужно поговорить, — сказал Жак. Щеки у него были все красные. И еще он был не в себе, кажется. И я понял, что он выпил чего-то крепкого. И не очень соображает, что делает. Совсем как я, когда в челноке летел.

— Жак, нам не о чем разговаривать, — так Мишель ему ответила и снова стала на дерево смотреть. А на нем листья уже совсем красными стали.

— Ты меня всюду избегаешь. Из-за твоей выходки надо мной все смеются. Из-за тебя я не могу найти себе пару!

А Мишель только плечами пожала.

— Ничем не могу помочь. У меня теперь другая пара. Если ты не заметил, то вот она.

— Плевать я хотел на этого недоумка. Ты что, не видишь — у него не все дома? Нам надо поговорить.

И он схватил Мишель за руку. И ей стало больно. Я почувствовал. И дерево тоже. Оно желтеть начало.

— Ты забываешься, Жак. Не путай меня с местными девками. И напоминаю тебе: я не одна. Не думаю, что моему кавалеру понравится твое поведение.

— Плевать! Я имею право…

— Ты ни на что не имеешь права, Жак. Ты зарываешься. Все это была глупая игра, к тому же ты перешел границы. Я не обязана быть с тобой в угоду идиотским правилам этого летающего притона. Я тебе не девушка из твоих салонов. Я — баронесса Радецки фон Роденштайн. Помни об этом, господин денежный мешок.

И она посмотрела на меня. А я ей улыбнулся. А Жак схватил Мишель и начал ее целовать. И делать ей больно. А она вырывалась. И тогда меня будто толкнуло что-то. Я подошел к нему и сказал:

— Мистер, ей больно.

А он повернулся и сказал мне:

— Убирайся к дьяволу, идиот!

И толкнул меня. Сильно. Так, что я чуть не упал. А позади нас стояли люди и на нас глазели. И перешептывались. И тогда во мне опять что-то закаменело. Совсем как тогда, в пригороде. И я стал как железный истукан. И что-то мне сказало “цель опознана”. И еще: “отражение атаки” и “бортовое оружие отсутствует”. Я не знаю, что такое “цель”. Я просто шагнул так, что деревья вокруг пошатнулись. Потому что я теперь весь из стали. И Жак вдруг точками яркими покрылся. И каждая из них что-то означала. Голос подсказал мне, что это “уязвимые точки”. А Жак меня снова ударил. По лицу. А я не почувствовал ничего. Я же железный. Мне показалось, что он даже руку отбил, потому что зашипел, как кот. И тогда мое тело его само ударило. По одной из точек. Ногой. А потом моей рукой его ткнуло. Она у меня вся негнущаяся и тяжеленная, как бревно. И Жак на пол упал. А голос произнес “атака отражена”. И я снова собой стал. И у меня кровь бежала из носа. И Мишель мне платок к лицу прикладывала. Она сказала:

— Юджин, не надо было тебе вмешиваться. Я бы сама разобралась.

— Он сделал тебе больно.

— Мне не привыкать к боли. Пойдем.

И она меня повела к выходу. И люди, что на нас смотрели, расступились и нас пропустили. А когда мы уже почти прошли, она остановилась и на Жака оглянулась. Он на коленях стоял и головой тряс. И лицо у него в крови было. Мишель ему сказала: “Дешевый мафиозо”. Те мужчины, что вокруг были, меня по плечу хлопать начали, а женщины что-то говорили и улыбались. Все сразу. Потому я и разобрать ни слова не мог. А Мишель меня дернула за руку и за собой утащила. Какой-то человек с синим знаком на груди к ней подошел и сказал: “Я очень сожалею, мисс. Мы примем все меры к недопущению подобных инцидентов”. И еще что-то добавил. Опять про традиции. А она ему сказала, чтобы он к черту катился.

А потом она привела меня в свою каюту. Помогла мне лицо вымыть и рубашку с меня сняла. И бросила ее в шкаф. Я знаю — у меня в каюте такой же. Туда кладешь грязную одежду, а потом достаешь чистую и выглаженную. Мишель посмотрела на меня без рубашки, улыбнулась и сказала непонятное: “Ну и ну. Да ты настоящий мачо”.

Каюта у нее была не такая, как у меня. Просторная. У нее было целых два широких кресла и большой визор на стене. Пока мою рубашку шкаф чистил, она меня усадила в одно из них и достала из стены бутылку и стаканы. Налила мне и себе и сказала:

— Ты что, совсем не боишься? Это же сам Жак Кролл. Мафиозный босс с Рура. Зачем ты влез, дурачок?

А я как услышал слово “боишься”, так мне все сразу ясно стало. И я ответил ей:

— Я мужчина. Мужчина не должен бояться.

А она смотрела на меня долго-долго. И очень пристально. И нисколько не сердилась. Я бы почувствовал, если бы она рассердилась. А потом она произнесла негромко:

— Как просто. Мужчина не должен бояться. И всего лишь. Никто из моих знакомых не додумался до этого определения. Хотя никому и в голову не придет назвать их идиотами.

— Это действительно очень просто, Мишель. Просто надо помнить, что ты мужчина. И все. Я и помню.

— Даже если тебя могут убить?

И кто-то влез в наш разговор. Сказал моими губами:

— Я создан для войны. Я не должен бояться смерти.

А я только глазами хлопал. И мне неловко было. Я опасался, что Мишель меня будет считать дурачком, если я чего невпопад ляпну. А потом мы выпили вина. Оно было красное, как моя кровь. Я сказал об этом вслух. Не знаю зачем. Просто так захотелось. А Мишель улыбнулась понимающе. И еще она сказала, что у меня, оказывается, есть “достоинство”. Я, правда, не понял, какое именно. Хоть голос мне и подсказал, что достоинство — это “совокупность высших моральных качеств человека, уважение этих качеств в самом себе, самоуважение”. Я решил: это означает, что себя самого надо уважать. Тогда это и будет “достоинство”. И постарался это запомнить. Крепко-накрепко. Уж если таким женщинам, как Мишель, это дело по нраву, то мне и подавно должно быть.

Глава 17

Грабеж

Однажды, когда я пришел с обеда, я увидел, что кто-то в моих вещах копался. У меня и вещей-то нет совсем. Одежда, что на мне, еще куртка да коробочка, что мне дал Анупам. Так вот эта коробочка лежала не там, где я ее оставлял. Я, конечно, не слишком умный, и мне может привидеться все, что хочешь. Но это я запомнил твердо: коробочка лежала не так. Кто-то ее трогал и перевернул. И я испугался, что она потеряться может. А я ведь Анупаму обещал, что довезу ее до Кришнагири в целости. И там его сестре передам. Как ее… Чандраканте. Что означает “любимая луной”. Если я коробочку потеряю, то Анупам про меня подумает плохое. А я ему обещание дал. Я знаю, что обещания надо выполнять. Так мне Генри когда-то говорил. Еще я знаю, что не все, что Генри говорил, — плохо. И теперь, когда я так стал бояться, я решил эту коробочку все время с собой носить.

Сегодня Мишель за мной зашла и предложила сходить в “казино”. Я сразу вспомнил, что это такая большая комната, где красный свет и где мне чего-то бесплатного обещали. Мишель сказала, что, если я против, то можно еще куда-то сходить, и что я могу не волноваться — она будет “играть по маленькой”, а я могу просто рядом стоять и за игрой наблюдать. А я ответил, что вовсе не против и мне даже интересно. Тогда она мне улыбнулась, щелкнула меня легонько по носу, и мы пошли. А коробочку я с собой взял. Мишель спросила, что это, а я объяснил, как Анупам учил, — “личные вещи”. А Мишель странно на меня посмотрела — изучающе и немного тревожно, но ничего больше не сказала. Коробочка все время в руках мешала, и я ее тогда сунул за ремень. Не слишком удобно, но зато теперь руки свободны.

Когда мы шли, на нас все оглядывались. И шептались. За спиной. А так все с нами здоровались. Но больше всего — с Мишель, а не со мной. Когда они шептались, я часто слышал, как меня называют “ненормальным”. А про Мишель шепчут, что она “нашла пару себе под стать”. Это они обо мне, наверное. Они тихо говорили, и Мишель ничего не слышала. Да и ей, похоже, все равно. А я, когда нужно, могу все-все слышать. Даже то, что очень далеко говорят. Только захочу — сразу и слышу.

И вот мы пришли в это самое “казино”. И вежливый человек назвал Мишель “баронессой”. А меня “сэром”. И еще дал мне маленькую круглую штучку. “Фишку”. Сказал, что это подарок для гостя. Это оттого, что я тут впервые. Я посмотрел на этот кругляш — ничего особенного. Кусочек цветного пластика и ничего больше. И в карман его сунул. А Мишель куда-то сходила, и принесла этих штук целую горсть. И повела меня за собой к столу. Там много столов вокруг было, и вокруг них люди сидели и смотрели на разноцветную круглую вертушку. Мишель объяснила мне, что это “рулетка”. Еще все курили и что-то пили.

А потом она села и меня позвала. И мужчина в красивой белой рубашке и с блестящими волосами крутил эту рулетку, а Мишель свои круглые штуки по столу раскладывала. Там еще были такие клетки нарисованы. Вперемежку — черные и красные. Каждый раз, когда рулетка переставала вертеться, мужчина красивым деревянным скребком фишки к себе сгребал. И только редко-редко — подгребал немного к Мишель. А она досадливо головой качала. Я чувствовал: она чем-то очень увлечена. И одновременно злится слегка. Видимо, что-то у нее не ладилось с этими “фишками”.

И мы так довольно долго рядом сидели, и даже выпили немного вина. И так до тех пор, пока у Мишель кругляшей не осталось. И она сказала, что ей сегодня “не везет”. Чтобы она так не расстраивалась, я достал и отдал ей свою фишку. Мишель улыбнулась и предложила мне самому “сыграть”. И начала мне про все рассказывать. Говорила непонятные слова, всякие там “файф бет” или “сплит ап”. И еще цифры называла. Получалось, что когда свой кругляш куда-то ставишь, это называется “ставка”. И если шарик на рулетке попадет на ту же цифру, то мне дают еще кругляшей. Если нет, то мой кругляш мужчина с деревянным скребком себе забирает. И количество штук, что мне достаются, зависит от того, куда я свою фишку пристрою. Оказывается, ее можно класть прямо в квадратик с цифрой. А можно на линию между цифрами. А можно на всякие другие квадратики что сбоку или снизу. Она говорила при этом “тридцать шесть к одному”, или “восемь к одному”. И еще много чего. Она очень хотела, чтобы я попробовал. Уверяла, что мне понравится. Чтобы ее не огорчать, я согласился. И когда мужчина закрутил рулетку, и шарик побежал по кругу, и мужчина сказал: “Дамы и господа, делайте ваши ставки”, она меня слегка подтолкнула: “Ну же, Юджин. Делай ставку. Клади свою фишку”. И я положил. Прямо в клеточку. Потому что понял, что “тридцать шесть к одному” это больше, чем “семнадцать к одному”. И тем более, чем “два к одному”. И мужчина сказал, что ставок больше нет. А потом шарик остановился и Мишель захлопала в ладоши так, что на нас другие люди стали оглядываться. А некоторые даже подошли, чтобы посмотреть, в чем тут дело. Тем временем мужчина ко мне подвинул целый столбик кругляшей. И Мишель меня чмокнула в щеку радостно и сказала, что я “выиграл”. Я не понял, в чем тут дело, и никакой радости от кучки кругляшей у меня не было, но что Мишель меня поцеловала, мне понравилось. И я стал дальше играть. Мужчина все крутил и крутил свою штуку, а я раскладывал свои фишки и так и эдак. Иногда он у меня их забирал понемногу, но чаще ко мне пододвигал. И у меня их скопилось столько, что они целыми стопками стояли. Некоторые даже рассыпаться начинали, так их много было. Мужчине это не слишком по нраву было, я это чувствовал, но он держался. Все так же улыбался и крутил рулетку. А вокруг нас уже много народу собралось. И когда я выигрывал, многие женщины хлопали в ладоши и говорили, что я “удачливый”.