— … война является политической борьбой, борьбой не только за экономический, но и за полный политический контроль над государством. Эта война уже объявлена. Убийства, похищения, диверсии уносят жизни тысяч граждан. В городах Латинской зоны саботируются решения имперских властей. Нападения на имперские вооруженные силы приобрели массовый и организованный характер. Именно эта ситуация явилась причиной мобилизации резервистов. Император принимает вызов…

Я осторожно кошусь по сторонам. Лица вокруг уже утратили дежурное выражение внимания. Люди ловят каждое слово лейтенанта. Многие из присутствующих, как и я, испытали эти самые “процессы” и “конфликты” на своей шкуре. Им есть, что сказать для протокола.

— … Вооруженные силы должны быть надежны, дисциплинированны и лояльны. Именно такими вооруженными силами располагает Империя. Они — последний аргумент для убеждения тех, кто не желает прислушаться к голосу разума…

Меня, вместе со всеми, захватывает единый порыв. Эта О’Хара, та еще штучка, она заводит нас не хуже молитвы. Маленькая стерва, она возвышает голос, он дрожит, разносясь над нашими головами, ее лицо порозовело от гнева. Мы медленно втягиваем в себя воздух, боясь пропустить хоть слово, мы забываем моргать, вглядываясь в ее пронзительные глаза.

— … На острие штыка нет демократии. Солдат-гражданин волен иметь свои политические убеждения, но имперские вооруженные силы в своей совокупности должны быть и будут политически нейтральными. Они — инструмент в руках Императора, инструмент умелый, холодный и беспощадный. Корпус морской пехоты — элита вооруженных сил. Император рассчитывает на него и верит, что умереть за империю — честь для любого морского пехотинца…

Нас сдувает с места. Мы вскакиваем, топчем свои пончо, мы набираем воздух полной грудью…

— Императору… — на невыносимо высокой ноте звенит голос О’Хара.

— СЛАВА! СЛАВА! СЛАВА! — от нашего слитного рева с деревьев на аллее сдувает стаю испуганных дроздов.

Несмотря на режим повышенной готовности, нас все же изредка отпускают на выходные в Форт-Марв — военный городок при базе. Сегодня как раз моя очередь — мы чередуемся с Траком. Я не был в Форт-Марве с самой демобилизации. Забегаю в расположение первого третьего, повидаться с Гусом. Глупо — я на базе черт-те сколько времени, а все никак не встретимся. Мне не везет. Гуса нет на месте и дневальный отказывается мне сообщить, куда его услали. Что ж, не судьба. В нетерпении бегу к КПП — машина уходит в город через пару минут. Как назло, по дороге натыкаюсь на взводного.

— Трюдо, — говорит Бауэр.

— Сэр! — отвечаю я, вытягиваясь. Наше общение все больше напоминает мне глупую затянувшуюся игру.

— Трюдо, вы в курсе, что база находится в состоянии повышенной готовности? — совершенно серьезно спрашивает лейтенант.

— Сэр, так точно, сэр! — ору я в никуда.

— Значит вы знаете, что опоздание из увольнения или дисциплинарный проступок во время пребывания за пределами части могут повлечь за собой суд военного трибунала по законам военного времени?

Мой грузовик вот-вот уйдет. Как можно более спокойно я отвечаю взводному:

— Сэр, сержант об этом знает, сэр!

— Чем вы собираетесь заняться в увольнении?

Хочу ответить дежурным “сэр-не-знаю-сэр”, но черт тянет меня за язык:

— Сэр, сержант хочет зайти в массажный салон и хорошенько спустить пар со специалистами по особым услугам, сэр! В моем возрасте, особенно в период гормональной перестройки организма под воздействием омолаживающих и стимулирующих препаратов, сексуальное воздержание противопоказано, сэр! — громко кричу я, так что проходящие мимо офицеры удивленно оглядываются на мой крик.

Щеки взводного наливаются красными пятнами. Сдерживаясь, он негромко, даже понизив голос, сообщает:

— Трюдо, венерическое заболевание также будет расценено как дисциплинарный проступок.

Я сбиваю взводного пинком под колено и впечатываю ботинок в его удивленную физиономию. Добавляю по ребрам. С наслаждением опускаю армированный каблук на поясницу. И еще раз. Вот он перекатывается, здоровый боров, пытается подняться, и я укладываю его назад ударом колена в лоб, а потом выхватываю лопатку. Ее приятная тяжесть вселяет в меня уверенность…

— … Трюдо, ты заснул?

Я с сожалением выныриваю из своего сладостного видения.

— Сэр, сержант будет пользоваться только услугами сертифицированных специалистов, имеющих медицинскую справку о том, что они имеют право по состоянию здоровья оказывать интимные услуги имперским военнослужащим, СЭР! — ору я так старательно, что кто-то из уходящих офицеров прыскает в кулак.

— Трюдо, я не буду лишать тебя увольнения. Но после возвращения жду тебя к себе, — говорит Бауэр, — А пока — свободен.

— Сэр, есть, сэр! Спасибо, сэр! — я четко поворачиваюсь, делаю два уставных шага и мчусь к южному КПП.

Конечно же, мой грузовик уже ушел. Ушли все грузовики. Я толкусь у ворот, перед часовым у шлагбаума и чувствую себя полным идиотом. Все-таки взводный добился своего — в период повышенной готовности передвижения за территорией базы пешим порядком запрещены. Только на транспортном средстве. И где его взять в субботнее утро — ума не приложу. Сержант военной полиции в белом шлеме, потешно смотрящемся в комплекте сине-зеленой брони, внимательно смотрит мне в спину. Ждет, когда я сделаю три шага и пересеку, таким образом, границу базы. Нарушу приказ. Все же сволочной народ, эти военные копы. Поворачиваюсь к нему. Отрицательно качаю головой. Мол — “ничего не выйдет, дружище”. Тот пожимает плечами, с серьезным видом разводит руками. “Ну, нет, так нет. В другой раз”.

В этот момент маленький джип козликом выпрыгивает из боковой аллеи и с визгом тормозит у шлагбаума. Часовой встряхивается и идет проверять документы. Автоматическая турель над моей головой едва слышно гудит, разворачиваясь в сторону машины.

— Вам в Форт-Марв, сержант? — слышу я звонкий голос из джипа.

— Так точно, мэм! — кричу я в ответ.

— Садитесь, нам по пути, — отвечает русая бестия О’Хара.

Перед тем, как запрыгнуть на заднее сиденье, поворачиваюсь к сержанту и делаю ему наиболее пристойный из имеющихся вариантов знака “ну что — съел?”. Сержант, словно не замечая меня, смотрит в сторону. О’Хара поджимает губы, скрывая улыбку. Джип рвет с места так, что я чуть не вылетаю кувырком через задний борт.

— Легче, Курт, у нас гость, — кричит лейтенант водителю.

Тот кивает круглой макушкой и так вжимает педаль в пол, словно желает продавить его насквозь. На всякий случай я обеими руками ухватываюсь за что придется и крепко упираюсь ногами. Легкую машинку так швыряет на виражах и подъемах, что поездка на “Томми” по бездорожью представляется мне сущей прогулкой. Такое ощущение, что штабной водила в принципе не знает, где у его машины педаль тормоза. Но дама с голубыми глазами рядом со мной сидит спокойно и я смиряюсь, решив, что умирать в присутствии женщины, пусть даже так бессмысленно, нужно достойно.

— Значит к девкам собрались, сержант? — громко интересуется лейтенант сквозь шум ветра.

Кажется, у меня покраснели уши. Мычу в ответ что-то невразумительное.

— Нет? — удивляется О’Хара, — А пять минут назад вы кричали об этом на всю базу.

Встречный ветер не в силах остудить мои уши.

— Я отвечал на вопрос офицера, мэм! — стараясь не прикусить язык от немилосердной тряски, кричу я.

— Странная тема для беседы, не находите, сержант?

Я пытаюсь что-то сказать, но вдруг краем глаза вижу ее улыбку. Поворачиваю голову — точно. Лейтенант беззвучно смеется, наблюдая мои мучения.

— Мне нужно отвечать, мэм? — все же интересуюсь я.

— Не обязательно, Трюдо. Я пошутила.

Я улыбаюсь ей ответ. Все-таки есть в ней что-то притягательное. Что-то, от чего не знаешь, как себя вести в ее присутствии. И дело вовсе не в офицерском звании. Скрывая неловкость, спрашиваю:

— Мэм, кажется, я знаю, откуда ваш водитель.

— В самом деле? И откуда же?

— В Зеркальном есть клуб экстремалов. Они прыгают с верхушек городских башен на паракрыле. Смертность у них — процентов двадцать, не меньше. По-моему, ваш самоубийца как раз оттуда.

О’Хара смеется. Я улыбаюсь в ответ. Отворачиваюсь, как будто от ветра. Определенно, эта женщина меня смущает. Чувствую ее изучающий взгляд. Заставляю себя разозлиться. Подбор в отдел по работе с личным составом организован что надо. Такая вызнает все, что ей нужно, ты и не заметишь, как.

— Курт мечтал стать морским летчиком. Летал на малых самолетах в любительском клубе. В военную авиацию не прошел по здоровью. Вот теперь отрывается на нас. Не беспокойтесь, Курт водит быстро, но аккуратно, — громко поясняет лейтенант. Видимо так, чтобы ее слова были слышны водителю. А тот знай себе покачивает своей круглой башкой и продолжает давить на педаль.

— Не то чтобы я слишком боялся, мэм, но все же за вас я беспокоюсь. Это маньяк своего добьется, — продолжаю я никчемный треп.

— Вы преувеличиваете, Трюдо, — она мягко улыбается и одной рукой умудряется поправить свои короткие волосы, — У вас ведь нет родственников в Форт-Марве? Вас призвали из резерва?

— Так точно, мэм.

— И что — на самом деле собираетесь в массажный салон?

— Это ведь не запрещено, мэм. Они для этого и созданы.

— Мне вдруг стало интересно, что будет делать в городе человек, который не был там пятнадцать лет, — поясняет О’Хара.

— Вы интересуетесь по службе, мэм, или мы просто болтаем? — на всякий случай уточняю я.

Она пожимает плечами.

— Откуда мне знать? Просто интересуюсь.

— В вашем ведомстве просто так ничем не интересуются, мэм. Я понимаю — служба такая, у каждого своя работа, — быстро добавляю я, видя, как она начинает хмурить брови, — На самом деле, мэм, я обожаю воду. Я сто лет не плавал. Я могу сидеть в воде часами. Если бассейн на Сентрал-Парк еще действует, я хочу искупаться.

Вертикальная складочка между ее бровями разглаживается. Она с интересом смотрит на меня.

— В вашем личном деле этого нет, — сообщает она.

— В моем личном деле, наверное, сказано, что я преступник и зачинщик уличных беспорядков, мэм.

— Для Корпуса это не важно, сержант.

— А для вас, мэм? — неожиданно для себя спрашиваю я. И тут же смущаюсь своей дерзости.

— Для меня тоже, сержант, — она выделяет мое звание, проводя незримую границу. Внеслужебные отношения между сослуживцами, а тем более, между начальниками и подчиненными, в Корпусе не приветствуются. Настолько, что можно кубарем вылететь дослуживать срок где-нибудь в охране полярной метеостанции.

Я прекрасно понимаю намеки. Сгоняю улыбку и отвечаю, насколько позволяют условия, выпрямив спину:

— Спасибо, лейтенант, мэм!

— Да будет вам, Трюдо! — она досадливо отворачивается и смотрит на мелькающие мимо нас деревья на обочине.

До самого Форт-Марва мы больше не произносим ни слова. За КПП я соскакиваю через борт. Отдаю честь.

— Спасибо за помощь, мэм!

— Морская пехота своих не бросает, сержант, — улыбается О’Хара, — Счастливо отдохнуть!

— Благодарю, мэм. И вам того же, — произношу я в корму с ревом стартующего джипа.

Военный городок Форт-Марв все такой же. Все, как раньше — чистенький, цветущий, зеленые живые изгороди скрывают растяжки с колючей проволокой, разноцветная брусчатка рисует на дороге замысловатые узоры. Вот только вместо увешанных ракетами беспилотников, высоко в небе раньше кружили орлы. Что поделать — состояние повышенной готовности. Усиленные патрули на улицах — в активированной броне, с оружием наперевес. У меня тщательно проверяют документы, держа под прицелом пулеметной турели с патрульного джипа. Лица пехотинца под синеватой лицевой пластиной не разобрать. Возвращают жетон. Рядовые отдают мне честь.

Не спеша прогуливаюсь, разглядывая вывески в поисках знакомых названий. В городе малолюдно. Детей почти нет. Редкие, несмотря на выходной, женщины деловито толкают перед собой гравитележки с кучами съестного из супермаркетов. На крайних улицах среди деревьев в скверах натянуты маскировочные сети. Сквозь колыхание зеленой рванины тускло отсвечивают стволы автоматических турелей. Война дышит в затылок. Ощущения праздника, присущего военному городку в выходные, когда все свободные от службы выбираются отвести душу, нет и в помине. Что ж, попробуем искупаться. Старенькое, но вычищенное до блеска такси в пять минут проносит меня по ухоженным улочкам и высаживает у купола спорткомплекса.

Я купил в армейской лавке в холле очки для плавания и совершенно отвязные — ядовито-голубые, с алой полосой, ну, сами понимаете, где, плавки. Фосфорецирующие в темноте, к тому же. Продавец объяснил мне, что в таких плавках со мной ночью на пляже никто не столкнется. Что я мог ему сказать? Других все равно не было. Другие были еще хлеще. Их можно было одевать в стриптиз-клуб для выступлений, но плавать в них в бассейне, да еще там, где почтенных матерей семейства полно — нет уж, увольте. В них все мое скромное хозяйство кажется втрое больше, и при том выпячивается так, что лучше уж вовсе голым искупаться. Так что пришлось напялить на себя этот ядовито-голубой с красным флаг. Не возвращаться же теперь в супермаркет.

И вот я обрушиваюсь в прозрачную прохладную воду, и с наслаждением прохожусь до противоположной стенки кролем, потом разворачиваюсь, и изображаю брасс, мое тело здорово окрепло за последнее время, я рассекаю воду, словно жеребящийся тюлень, волна от меня, что от торпедного катера. Я не тренируюсь, нет. И не выкладываюсь намеренно. Просто я действительно соскучился по воде. Я прохожу туда-обратно несколько раз. Потом сбрасываю темп и гребу уж совсем лениво, сравниваясь в скорости с почтенной матроной, тихо бултыхающей по соседней дорожке. Она медленно водит руками, смешно надувает щеки и боится опустить голову в воду, чтобы не замочить сложную высокую прическу. Ее большое белое тело величаво дрейфует к бортику, она замечает мой взгляд и виновато, словно извиняясь, улыбается мне, жена какого-нибудь служаки-штаб-сержанта из снабженцев, делающая вид перед мужем и подругами, что плавает для поддержания фигуры. Я демонстрирую ей широкую улыбку, переворачиваюсь на спину и устремляюсь дальше.

Наш бассейн — для младших чинов и членов их семей. За невысоким бортиком — такой же, но с надписью “для господ офицеров”. Ничем от нашего не отличается, но принцип раздельного снабжения для разных категорий служащих соблюдается. Он соблюдается всюду, в том числе и в местных борделях. Попробовал бы рядовой ввалиться в бар для сержантов! И наоборот — сержанту не место среди рядовых. Правило может быть нарушено, если кто-то из имеющих необходимый статус пригласит гостя. С этим смиряются. Поэтому изредка можно увидеть офицера в кафе для младшего состава, а сержанта — в ресторане “только для господ”.

Теплая вода струится по мягкому упругому полу. Шлепаю по ней к расположенному тут же мини-бару с водяными ваннами рядом. Перешагиваю через тело разомлевшего от пива лысого крепыша с полупустым бокалом на пузе. Лысый придерживает его одной рукой, закинув вторую за голову, и с довольной полуулыбкой щурит в никуда осоловелые глаза. Занимаю свободную ванну-лежанку. Откидываю затылок на мягкий высокий подголовник. Закрываю глаза. Теплая вода струится по мне, унося мысли. Хорошо!

— Что-нибудь закажете, сэр? — раздается голос служащего.

— Если можно, горячего чаю. С лимоном. С сахаром. Большую кружку, — произношу, не открывая глаз.

Потом я устраиваюсь полусидя и маленькими глотками прихлебываю горячую ароматную жидкость. Смотрю на резвящихся в бассейне молодых и не очень, мужчин. На их жен или подруг разной степень толщины и изящества. Слушаю веселый смех и не раздражающие слух негромкие разговоры. Тут нет пьяных и крикливых компаний. Этим наш бассейн отличается от своего немного скотского гражданского аналога. Я наслаждаюсь бездельем и состоянием покоя. Такое ощущение, словно мне снова двадцать, мне некуда спешить, я молод и здоров, и ни о чем думать не надо, все давно решено за тебя, и тебе только и остается — делать свое дело и не забивать голову посторонними и ненужными мыслями. “Корпус заботится о тебе” и “Делай, что должен…”. Я отбрасываю за борт сотни сомнений и тысячи мыслей, в моем маленьком самодовольном мирке нет ни Ники, ни дочери, нет потерянного навсегда дома и имущества, нет сочувствующих или злорадных взглядов знакомых, нет сомнений по поводу будущего, нет ничего вообще. Я просто тут, я один, и мне хорошо так, словно я только что родился. Я добавляю к чаю рюмку недорогого коньяку. Снова плаваю. Потом ныряю с вышки. Беру напрокат ласты и маску и долго упражняюсь в плавании под водой. Потом устраиваю соревнование с каким-то худощавым типчиком, как выясняется — сержантом из штаба авиакрыла дивизии, в прошлом бортового стрелка, и два раза из трех делаю его. А потом он ставит мне бренди. С жаром вспоминает былые полеты и происшествия, и рассказывает мне о своей нервной и сидячей работе. А я ему — о своем отделении. И расстаемся мы слегка навеселе и совсем братьями. А потом я снова плаваю. И лежу в проточной теплой ванной, попивая минералку. И так проходит часа четыре и уже совсем было собираюсь пойти куда-нибудь и съесть горячего мяса, как вдруг через бортик отделения “для господ” свешивается мокрая голова с короткими волосами-сосульками. И улыбаясь, говорит:

— Привет, сержант! Расслабляетесь? — и пока я тупо перевариваю увиденное и услышанное, замерев со стаканом бренди у рта, добавляет, — Пригласите даму? Сюда без приглашения офицерам нельзя.

И выжидающе смотрит на меня, слегка склонив голову набок.

— Мэм, я… — начинаю я в панике.

— Будем считать, что вы меня пригласили, Трюдо, — смеется лейтенант и перелезает через ограждение на нашу сторону.

Смотрит на мое озадаченное лицо и добавляет:

— Трюдо, если вас смущает мое общество, то я просто выпью глоток и переползу обратно. Не пугайтесь. Я не кусаюсь.

— Мэм, я, э-э-э, я просто не сразу сообразил, что это вы. Это так неожиданно… — потом спохватываюсь, принимаю сидячее выражение и делаю приглашающий жест рукой, — Прошу вас, мэм.

Я стараюсь не смотреть на ее фигуру, хотя мне страсть как хочется увидеть, из чего слеплена эта непонятная женщина, и пока она усаживается в соседней лежанке, смотрю на ее лицо, на немного шкодливую улыбку, но краем глаза все равно ухватываю ее длинные, с немного резковатыми мышцами, но все же великолепные ноги, овал бедер, контрастирующий с сильной, тонкой талией, ее проступающие через мокрый купальник холмики грудей, и мне становится немного неловко, словно я подсмотрел в школьной раздевалке как однокласница одевает чулки. Я понимаю, что надо быть вежливым, и злюсь на себя, потому что пребываю в тихой панике, я абсолютно не представляю, что ей нужно от меня, и как мне с ней себя вести, тем более, что она — офицер моего батальона, и все это вместе слепляется в моей башке в липкий ком и никак не хочет никуда проталкиваться.

— Что-нибудь выпьете, мэм? — наконец, когда молчание становится невежливым, спрашиваю я.

— То же, что и вы, сержант.

— Это бренди.

— Отлично. Пусть будет бренди, — она усаживается поудобнее, опускает руки в воду и наблюдает за игрой водяных струй вокруг них.

Когда бармен подает ей бокал, она делает символический глоток, едва смачивает губы в янтарной жидкости. Говорит:

— Вообще-то, Трюдо, я просто заскочила сказать вам спасибо.

— Мне? За что, мэм?

— Знаете, сержант, мы сейчас не на службе… Если вас не затруднит, называйте меня Шар. Уставом это не воспрещено. Без чинов, Ивен. Видите, мое знание вашего досье избавляет вас от церемонии представления, — она немного отстраненно улыбается.

— Хорошо… Шар. Прошу извинить, у вас такое необычное имя…

— Моя мать с индийской планеты. Мое полное имя — Шармила. В переводе с санскрита оно означает комфорт или радость. Мать так назвала меня, потому что была счастлива с отцом и я была зачата в радости, — охотно поясняет лейтенант, — Теперь вот приходится расплачиваться.

— Черт возьми, — только и могу я сказать. В наше время все национальные традиции практически нивелировались и любое их проявление вызывает немалое изумление пополам с любопытством. Как у меня сейчас, например.

О’Хара делает еще один глоток.

— Вы так увлеченно говорили о плавании, что я не удержалась и тоже решила искупаться. Тут и вправду здорово. Очень расслабляет. Спасибо вам, Ивен. Правда, я не так дружна с водой, как вы. Я подглядывала за вами, — признается она.

— Не стоит благодарности, Шармила. И давно вы тут?

— Пару часов. Ваши состязания выглядели просто потрясающе. Я никогда не видела, чтобы кто-то так красиво плавал. Вы извините меня, Ивен. Мое любопытство не связано со службой, — поспешно добавляет она.

— Ну что вы, Шар. Я просто смущен вашим вниманием.

— Вам тут хорошо? — интересуется она.

— Не то слово. Прошу извинить за грубость, мэм… Шар, я просто балдел от удовольствия. Тут что-то такое, — я пошевелил в воздухе пальцами, — Не описать. Возможно, это все моя ностальгия. Знаете, идеализируешь то, что было с тобой очень давно. Я не был в Марве пятнадцать лет. И эта вода, и люди… все это как-то накладывается. Мне хорошо.

Лейтенантша смотрит на меня с задумчивой улыбкой. Прикасается губами к бокалу. Глаза у нее просто бездонные. Из-за них я никак не могу определить ее возраст.

— Я вам завидую, Ивен. Хотела бы я быть так же беззаботна.

— Да нет, Шармила, вы меня не совсем поняли, — начинаю я, и мне так хочется сказать ей, что проблем у меня — как у собаки блох, и что они ждут меня сразу за порогом, и я вовсе не пофигист, который все проблемы решает, просто не обращая на них внимания, но просто тут я все как-то позабыл на время, отрешился, что-ли. Но, то ли меня смущает ее статус офицера по работе с личным составом — рефлекс, мать его, то ли слов не подберу никак, я мямлю что-то невразумительное под ее внимательным взглядом. И еще эта ее улыбка, черт подери!

— Я вас понимаю. Не надо ничего объяснять, — спокойно говорит она. Прикасается к моей мокрой руке. Это так неожиданно, что я чуть не отдергиваю руку, — Спасибо вам за компанию, Ивен. Не буду больше вас смущать. Было очень приятно с вами поболтать. До встречи!

Она отставляет почти нетронутый бокал, легко поднимается, и, улыбнувшись мне на прощанье, грациозно качнув бедрами переступает через барьер. И я чувствую себя полным болваном, лежа в теплой проточной воде с бокалом бренди в руке. Словно мне дали подержать, а потом отняли красивую игрушку, не дав как следует ее разглядеть.

А потом я иду в какую-то недорогую харчевню, где на углях жарят совершенно умопомрачительную, особенно после наших стандартных рационов, баранину, и жадно уписываю блюдо горячего острого мяса, и запиваю его легким вином. И пешком, не доверяя такси, разглядывая знакомые и незнакомые дома, добираюсь до квартала фонарей, и захожу в дверь, которую не открывал так давно, и по-свойски улыбаюсь незнакомой женщине-распорядителю. Под впечатлением имени лейтенанта, а может — просто по неведомому капризу, я выбираю девушку восточного типа — полнобедрую, большегрудую, с тонкой талией и крепкими короткими ногами, словом, такую, которую ни в жизнь бы не выбрал. И девушка Зульфия разубеждает меня в моих заблуждениях, она потрясает меня своим искусством массажа, она смачивает меня душистым маслом и ее сильные ладошки вминаются в мое тело и разминают, разминают, давят и трут его до тех пор, пока мне не становится легко и беззаботно, и я вот-вот размякну и стеку на пол, и одновременно мне неловко оттого, что такие долгие усилия оплачиваются по стандартной таксе. А потом Зульфия омывает меня, расслабленного, как тесто, и вытирает мягкими полотенцами, и зажигает ароматные палочки и переворачивает меня на спину, и под резкий запах пряного дыма делает мне такой фантастический минет, что душа моя отрывается от тела и вместе с дымом воспаряет вверх. И за мгновенье до того, как я разряжаюсь в кольцо горячих мягких губ, я представляю вместо восточной девушки русую голову с необычным именем, и я приподнимаюсь на локтях, чтобы лучше ее видеть, и в этот миг башню мою окончательно срывает под мой победный крик.

База продолжает наполняться народом. Дивизия разбухает, как на дрожжах. Сегодня мимо нас провели колонну “свежего мяса” — резервистов второго призыва. В отличие от нас, эти ни разу не носили формы. Это сразу бросается в глаза. Просто окончили месячные курсы армейского резерва во время обучения в колледже. Худые, толстые, патлатые, бородатые, словом, разномастные, в свободных цветастых одежках, они расхлябанно телепают не в ногу, идут скорее не строем, а толпой, жуют стимулирующие пастилки и в любопытстве крутят головами по сторонам, не обращая внимания на вопли сопровождающего сержанта. Для них тут все в новинку. И плац, и казармы, и рев “Томми” из жерла подземного бокса. Да и мы тоже, в сказочной амуниции, грозные, вооруженные до зубов. Жалкое зрелище! Эти самые курсы резерва — не просто блажь Императора, окончившие их получают специальное пособие из имперской казны, так что тех умников, кто несколько лет получал денежки ни за что и посмеивался при этом, вскоре ждет неприятное открытие — учебный батальон Корпуса. Это, дамочки, скажу я вам — тот еще курорт. При воспоминании о том, как я выжил во время шестимесячного курса, у меня до сих пор мурашки по спине. Учебный батальон, или, как мы еще его называем — чистилище, осиливают не все. Некоторые покидают его вперед ногами. Некоторые — с окончательно съехавшей крышей. Зато оставшиеся запросто могут жрать кирпичи и запивать их болотной водой.

— Свежее мясо! — хохочут морпехи из ближайшей курилки.

Они издевательски орут домашним овечкам: “Добро пожаловать, бифштексы!”. И: “Попрощались с мамочкой, сладкожопые?!”.

Во втором отделении тоже пополнение. Двое, оба из бывших. Один из них явно из мест не столь отдаленных. Руки, которые еще не успел покрыть медно-красный загар, сплошь в замысловатых татуировках. Парень явно времени зря не терял. Все время недоуменно озирается, словно никак не может поверить, где оказался.

— Ты откуда? — спрашиваем во время короткого перекура у того, что поприличней.

— Из Стоуна, — отвечает новичок.

— Ну и как там?

— Полный абзац, — отвечает, — Латино совсем на уши встали. Листовки кругом. Полиция даже днем в броневиках катается. Стреляют часто. Без толку. Черные совсем работу забросили, шляются толпами, цепляются к женщинам, магазины грабят. В нашем районе лавочника насмерть забили, когда с ружьем к ним вышел. Ночью на улицу вообще лучше не высовываться.

— Во, бля, — в сердцах говорит Паркер, — Ну а вы-то что?

— Народ трусливый пошел, — жмет плечами боец, — Все по домам норовят отсидеться. Кто посмелее, с оружием ходит. Толку мало, правда. Они всегда стаями. И тоже при стволах.

— Нас так скоро совсем выживут, а мы и не почешемся, — замечает, выдыхая безникотиновый дым, Трак.

Мы молчим, потому что сказать-то и нечего. Гадаю, куда к чертям подевался за сотню лет тот непередаваемый дух фронтира, всегда присущий новым территориям. И где те дикие, необузданные толпы авантюристов и отморозков, рвавшиеся сюда с переполненных центральных планет? Те, которым пальнуть из револьвера или ткнуть ножом было проще, чем уточнить, чем вызван косой взгляд соседа по столику. Неужто за сто лет, обложившись компьютерами и бумажками, мы так обросли жирком, что даже головы не отвернем, когда нам хлещут по морде?

— Бойня скоро будет, чуваки, — сообщает второй новенький, тот, что похож на зека. Никак не могу разглядеть его имя на табличке — он все время сидит ко мне боком, — Флот систему закрывает, верняк. У меня земеля на флотской базе. Полная блокада. И внепланетные каналы отключили. Еще на той неделе.

— Значит постреляем, — резюмирует Кол, — В прошлый раз на Форварде такая же хрень была. Сначала спутники поотключали, потом Флот систему закрыл, а потом нас сбросили.

— Давно пора, — сплевывает Паркер, играя желваками, — Передавить их всех, нахер. Ненавижу ублюдков!

Народ поддерживает его одобрительными возгласами. Я тоже молча киваю в знак согласия. Название “Форвард”, правда, не добавляет мне настроения. На этой горнодобывающей планетке с поганым воздухом экспедиционная армия, куда вошел и сводный полк из нашей Тринадцатой, здорово села в лужу. Через день после высадки, толком не развернув тылы, наш батальон оказался прижатым к морю у какой-то мелкой деревушки без имени. У них там деревням и поселкам просто порядковые номера давали вместо имен. Ощущение бессилия — вот что мне запомнилось оттуда больше всего. Когда по тебе бьют из примитивных минометов осколочными, ты слышишь, как мина сверху воет, и деваться некуда, и ты лежишь в своей высокотехнологичной скорлупе, которая стоит, как хорошая спортивная тачка, и ничего против куска железа с простенькой взрывчаткой внутри поделать не можешь. И пули стригут так, что головы не поднять, а у тебя осталось только пара магазинов, да последняя граната, на случай атаки. И пустые фляги, и хор обколотых анальгетиками, истекающих кровью раненых, которым мы не можем ничем помочь, кроме как сочувствием. А всей поддержки — два измочаленных взвода тяжелого оружия без боеприпасов, потому как наши “Томми” все еще болтаются на орбите в брюхе транспорта. Нас выбивали на ракушечном пляже, провонявшем хлоркой, целыми пачками и пулеметным огнем не давали высунуться из неглубоких окопчиков. Мы долбили и долбили мягкий камень под тонким слоем гальки, стараясь зарыться поглубже, матерясь в голос, чтобы заглушить звук приближающейся мины, и набивали мешки камнями, сооружая временные укрытия, но у нас так ни хрена и не вышло ничего стоящего. Нас бы всех и перебили, если бы не поддержка с воздуха. Через почти сутки глухой обороны и бессмысленных контратак, командование нашло-таки для нас время и звено “гремящих ангелов” свалилось с орбиты и выжгло к матери полосу прибрежных джунглей на добрых полкилометра, а мобильная пехота под огнем высадилась и оседлала высотки в тылу у повстанцев.