6. ГДЕ ВРАЩАЮТСЯ ЧЕРНЫЕ ДЫРЫ

Оказывается, сбежать с сумасшедшим от мужа немногим лучше, чем скучать в Хеграмете. Совсем другое, о, небо, насколько другое! Но все же отчасти просто скучно, а отчасти страшно до смерти. Корабль пятиместный, и места для них хватало – вернее, должно было бы хватать. И так как Вэн был молод, богат и даже красив, если посмотреть на него с определенного угла, путешествие должно было бы быть приятным. Но все это оказалось не так.

И к тому же, было страшно.

Если человек хоть что-то и узнал о космосе, так это то, что нужно держаться подальше от черных дыр. Но для Вэна это ничего не значило. Он их отыскивал. А потом поступал даже хуже.

Долли не знала, что это за приборы и приспособления, которыми играл на корабле Вэн. Когда она спрашивала, он не отвечал. Когда она, подлизываясь, надела на палец куклу и спросила ее ртом, Вэн нахмурился и сказал:

– Если хочешь показывать представление, покажи что-нибудь забавное и грязное, а не задавай вопросы которые, тебя не касаются. – Когда она попыталась выяснить, почему они ее не касаются, ей повезло больше. Прямого ответа она не получила. Но по краске и смущению Вэна она поняла, что приборы украдены.

И они имеют какое-то отношение к черным дырам. И хотя Долли была уверена, что когда-то слышала, будто ни войти в черную дыру, ни выйти из нее невозможно, ей вскоре стало ясно, что Вэн пытается найти черную дыру, а потом войти в нее. Вот это и было страшно.

А когда она не боялась так, что ее молодой рассудок готов был свихнуться, она оказывалась одинокой, потому что капитан Хуан Генриетта Сантос-Шмитц, эксцентричный юный миллионер, чьи подвиги до сих пор возбуждали любителей сплетен, оказался никуда не годной компанией. После трех недель в его присутствии Долли едва его выносила.

Впрочем, она с дрожью признавалась, что его вид гораздо менее ужасен, чем то, на что она сейчас смотрит.

А смотрела Долли на черную дыру.

Вернее, не на саму дыру, потому что на нее можно смотреть целый день и ничего не увидеть: черная дыра потому и называется черной, что ее не видно. Она видела спиральное свечение синевато-лилового цвета, неприятное для глаза, даже на экране контрольной панели. Гораздо неприятнее было бы смотреть на это непосредственно. Этот свет – только вершина айсберга, обрушивающегося на корабль. Корабль бронированный, и пока броня выдерживает, но Вэн не под защитой брони. Он в посадочном аппарате, где у него инструменты и технологии, которых она не понимает, а он отказывается ей объяснять. А она знала, что где-нибудь в другом месте, в другой ситуации она будет сидеть в корабле и ощутит легкий толчок – это отсоединится посадочный аппарат. И Вэн еще больше приблизится к этому ужасному объекту! И что тогда с ним случится? А с ней? Она, конечно, без него обойдется, это уж точно! Но если он умрет, оставит ее одну в сотнях световых лет от всего, что ей знакомо, – что тогда?

Она услышала его гневные восклицания и поняла, что это произойдет не сейчас. Люк открылся, и в нем показался сердитый Вэн.

– Еще одна пустая! – рявкнул он, словно считал ее в этом виноватой.

Конечно, считал. Она постаралась выглядеть сочувствующей, а не испуганной.

– Ах, милый, какая жалость! Значит, уже три.

– Три! Ха! С тобой три, хочешь ты сказать. А всего гораздо больше! – Говорил он презрительным тоном, но она постаралась не замечать этого. Страх сменился чувством необыкновенного облегчения. Долли незаметно отодвинулась как можно дальше от контрольной панели – недалеко, ведь все пространство внутри корабля размером с гостиную. Он сел и стал справляться у своих электронных ораторов, а она молчала.

Разговаривая с Мертвецами, Вэн никогда не приглашал Долли принимать участие. Если он говорил, она по крайней мере слышала его слова. Если печатал на клавиатуре, у нее и этого не было. Но на этот раз она понимала, о чем идет речь. Он набрал вопрос, выслушал в микрофон, что сказал Мертвец, внес поправку и принялся набирать курс. Потом снял наушники, нахмурился, потянулся и повернулся к Долли.

– Ну, ладно, – сказал он, – иди сюда, можешь показать представление, чтобы внести еще часть платы за проезд.

– Конечно, милый, – послушно сказала она, хотя было бы гораздо лучше, если бы он не напоминал ей об этом постоянно. Но настроение ее улучшилось, она ощутила легкий толчок; значит, корабль снова в пути, и действительно, сине-фиолетовый ужас на экране уже начал уменьшаться.

Конечно, это значит только, что они на пути к другой черной дыре.

– Покажи хичи, – приказал Вэн, – и еще… дай-ка подумать. Да, Робинетта Броадхеда.

– Конечно, Вэн, – сказала Долли, доставая из угла, куда их заткнул Вэн, своих кукол и надевая их на пальцы. Хичи, конечно, не похож на настоящего хичи; кстати, кукла Робинетта Броадхеда тоже выглядела карикатурно. Но они забавляли Вэна. А для Долли именно это было важно, так как счет оплачивал он. В первый же день после отлета из порта Хеграмет он хвастливо показал Долли свой банковский счет. Шесть миллионов долларов автоматически пополняли его ежемесячно! Это число поразило Долли. Это очень много. И из этого водопада денег рано или поздно она сумеет урвать для себя несколько капель. В такой мысли для Долли не было ничего аморального. Возможно, в прежние времена американцы назвали бы ее охотницей за богатством. Но большая часть человечества во всей его истории просто назвала бы ее бедной.

Она кормила его и спала с ним. Когда он бывал в плохом настроении, старалась стать невидимой, а когда он хотел развлечений, пыталась его развлечь.

– Здравствуйте, мистер хичи, – сказала голова Броадхеда, рука Долли согнула ее, чтобы голова улыбалась, голос Долли звучал хрипло. – Очень рад с вами познакомиться.

В голосе Долли зазвучало змеиное шипение.

– Здравствуй, опрометчивый землянин. Ты как раз вовремя для обеда.

– Вот здорово! – воскликнула голова Броадхеда, улыбка ее стала шире. – Я голоден. А что на обед?

– Аргх! – закричала голова хичи, пальцы скривились когтями, рот раскрылся. – Ты! – И правая рука сомкнулась на кукле с левой руки.

– Хо! Хо! Хо! – смеялся Вэн. – Очень хорошо! Хотя на хичи не похоже. Ты не знаешь, как выглядит хичи.

– А ты знаешь? – своим голосом спросила Долли.

– Почти. Во всяком случае лучше тебя.

И Долли, улыбаясь, подняла руку с хичи.

– Но вы ошибаетесь, мистер Вэн, – послышался шелковый, змеиный голос хичи. – Вот как я выгляжу, и я жду вас в следующей черной дыре!

Вэн вскочил со стула, отбросив его с треском.

– Это не забавно! – закричал он, и Долли удивилась, увидев, что он дрожит. – Приготовь мне поесть! – приказал он и, что-то бормоча, отправился в свой посадочный аппарат.

Неразумно шутить с ним. Поэтому Долли приготовила ему обед и прислуживала с улыбкой, хотя ей не было весело. Но эта улыбка ничего ей не дала. Настроение у него было хуже, чем всегда. Он кричал:

– Дура! Ты тайком съела всю хорошую пищу? Ничего вкусного не осталось!

Долли чуть не расплакалась.

– Но ведь тебе нравятся бифштексы, – сказала она.

– Бифштексы! Конечно, нравятся. Но посмотри, что ты приготовила на десерт! – Он оттолкнул тарелку с бифштексом и брокколи, схватил поднос с шоколадным печеньем и потряс перед ней. Печенье разлетелось во всех направлениях, и Долли пыталась поймать его.

– Я знаю, они тебе не очень нравятся, милый, но мороженого больше нет.

Он сердито посмотрел на нее.

– Ха! Нет мороженого! Ну, хорошо. Тогда шоколадное суфле или пирог с фруктами…

– Вэн, ничего этого нет. Ты все съел.

– Глупая женщина! Это невозможно!

– Ну, их не стало. И вообще сладкое тебе вредно.

– Тебя не назначали моей нянькой! Когда у меня сгниют зубы, я куплю себе новые. – Он сунул тарелку ей в руки, и печенье снова разлетелось. – Выбрось этот мусор. Я не хочу больше есть.

Вот и еще один типичный обед на дальних пределах Галактики. И закончился он тоже типично: Долли со слезами прибрала. Вэн такой ужасный человек! И даже не подозревает об этом.

Однако Вэн знал, что он злобен, антисоциален, капризен – и еще длинный список пороков, которые перечислила ему психоаналитическая программа. Больше трехсот сеансов. Шесть дней в неделю в течение почти года. А в конце он с шуткой прекратил эти сеансы.

– У меня есть вопрос, – сказал он голографическому психоаналитику. Программа для него выглядела приятной женщиной, достаточно старой, чтобы быть его матерью, достаточно молодой, чтобы сохранить привлекательность. – И вопрос этот таков: сколько психоаналитиков нужно, чтобы изменить светящийся шар?

Аналитик со вздохом сказала:

– О, Вэн, ты снова противишься. Ну, хорошо. Сколько же?

– Только одного, – со смехом ответил он, – но шар на самом деле не хочет меняться. Ха-ха! И, видишь ли, я тоже не хочу!

Она молча смотрела на него. Ее показывали сидящей в кресле-корзине, с подобранными под себя ногами, с блокнотом в одной руке, с карандашом в другой. Глядя на него, она постоянно поправляла очки, сползавшие на кончик носа. Как и все остальное в этой программе, этот жест имел определенную цель, он показывал, что она всего лишь человек, как и он, а не некое божество. Конечно, человеком она не была. Но прозвучали ее слова совсем по-человечески:

– Очень старая шутка, Вэн. А что такое светящийся шар?

Он раздраженно пожал плечами:

– Это такая штука, которая дает свет. Но ты меня не поняла. Я вообще не хочу меняться. Мне это неинтересно. Я с самого начала не хотел приходить сюда и сейчас намерен закончить.

Компьютерная программа миролюбиво сказала:

– Это твое право, конечно, Вэн. Что же ты будешь делать?

– Буду искать моего… уйду отсюда и буду веселиться, – свирепо сказал он. – Это тоже мое право.

– Да, конечно, – согласилась она. – Вэн. Не скажешь ли, что ты собирался сказать, а потом изменил свое намерение?

– Нет, – ответил он, вставая. – Не буду говорить тебе, просто буду делать. До свидания.

– Ты собираешься искать своего отца, верно? – спросила ему вслед компьютерная программа, но он не ответил. И вместо того чтобы просто закрыть дверь, захлопнул ее с грохотом.

Нормальный человек – в сущности, почти любой человек, – признал бы правоту психоаналитика. И уже давно рассказал бы спутнице по кораблю и постели о своих надеждах и страхах. Но Вэн не привык с кем-нибудь делиться своими чувствами, потому что вообще не привык ничем делиться. Выросший в одиночестве Неба Хичи, лишенный в самом критическом возрасте теплокровных товарищей, он стал подлинным архетипом антиобщественного человека. Страшная тоска по любви погнала его в глубины космоса в поисках исчезнувшего отца. Полная неспособность осуществить свою мечту делала для него невозможным принятие любви сейчас. Его ближайшими спутниками в годы юности были компьютерные программы, записанные индивидуальности, Мертвецы. Он скопировал их и взял с собой на корабль хичи, и разговаривал с ними, как не говорил с живой Долли, потому что знал: они только машины. Им все равно, как он с ними обращается. Для Вэна люди тоже были машинами, продающимися машинами, можно сказать. А у него достаточно денег, чтобы купить, что ему нужно. Секс. Или разговоры. Или приготовление пищи, или уборку его грязи.

Ему не приходило в голову подумать о чувствах продающейся машины. Даже когда такой машиной была девятнадцатилетняя женщина, которая была бы благодарна, если бы он подумал, что она его любит.

Хичи довольно рано научились записывать сознание и даже переносить особенности личности мертвого или умирающего в свои механические системы, как научились и люди, найдя так называемое Небо Хичи, где вырос Вэн. Робин считал это чрезвычайно важным изобретением. Я с ним не согласен. Конечно, возможно, меня сочтут предубежденным – подобная мне личность, уже будучи механическим собранием информации, не нуждается в записи; а хичи, открыв запись, не потрудились создать подобные мне личности.

7. ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

В петле Лофстрома, в Лагосе, Нигерия, Оди Уолтерс думал о том, насколько он виноват перед Джейни Джи-ксинг. Тем временем магнитная лента подхватила их спускающуюся капсулу, замедлила ее и опустила у таможенно-иммиграционного терминала. За игру с запретными игрушками Оди потерял надежду на работу, но Джи-ксинг помощь ему стоила всей карьеры.

– У меня есть мысль, – прошептал он ей, когда они ждали у стойки. – Расскажу, когда выйдем.

У него действительно появилась мысль, и отличная. Этой мыслью был я.

Но прежде чем поделиться с ней идеей, Уолтерс должен был рассказать, что чувствовал в тот ужасный момент у ТПП. Они остановились в транзитном отеле у основания посадочной петли. Пустая комната, к тому же очень душная; одна среднего размера кровать, умывальник в углу, ПВ, на который можно смотреть, пока ждешь свою капсулу, окна открываются в горячий, сырой воздух береговой Африки. Окна открыты, но затянуты сеткой, которая не пускает мириады африканских насекомых. Однако Оди стало холодно, когда он рассказывал о том холодном медлительном существе, чье присутствие ощутил он в своем сознании на борту «С.Я.»

И Джейни Джи-ксинг тоже вздрогнула.

– Но ты ведь ничего не сказал, Оди! – Голос ее звучал резко, в горле пересохло. Он покачал головой. – Но почему молчал? Ведь это… – Она помолчала. – Да, я уверена, тут ты можешь получить премию Врат.

– Мы можем получить, Джейни! – строго сказал он, и она взглянула на него и, кивнув, приняла партнерство. – Конечно, можем. Премия миллион долларов. Я проверил это еще на корабле, одновременно скопировал корабельный журнал. – Он порылся в своем тощем багаже, извлек информационный веер и показал ей.

Она не стала его брать. Только спросила:

– Зачем?

– Подумай сама, – ответил он. – Миллион долларов. Нас двое, так что нужно разделить пополам. Далее, я получил сведения на «С.Я.», с помощью оборудования «С.Я.», так что корабль, его владельцы, весь проклятый экипаж могут рассчитывать на долю. Нам повезет, если у нас отберут половину. Скорее три четверти. Затем – мы нарушили правила, ты знаешь. Может, принимая все во внимание, об этом забудут. А может, и нет, и тогда мы вообще ничего не получим.

Джи-ксинг кивнула, соглашаясь с ним. Она протянула руку и коснулась веера.

– Ты скопировал корабельный журнал?

– Без всяких проблем, – ответил он, и так оно и было. Во время своего дежурства, в ледяном молчании со стороны первого офицера в другом сидении, Уолтерс просто запросил данные о том моменте, когда вступил в контакт, у автоматического рекордера, записал эту информацию, словно это его обязанность, и спрятал копию.

– Ну, хорошо, – сказала она. – А теперь что?

И тогда он рассказал ей о своем знакомом эксцентричном миллиардере (это я), известном своей охотой покупать сведения о хичи. а Уолтерс знает его лично…

Она с новым интересом посмотрела на него.

– Ты знаком с Робинеттом Броадхедом?

– Он у меня в долгу, – просто ответил он. – Мне только нужно отыскать его.

Впервые с того времени, как они вошли в эту тесную комнату, Джи-ксинг улыбнулась. Показала на висевший на стене П-фон.

– Давай, тигр.

И вот Уолтерс из оставшейся у него небольшой суммы оплатил междугородный разговор, а Джи-ксинг в это время задумчиво смотрела на яркие полосы огней вокруг петли Лофстрома, километровой длины американской горки; ее магнитные кабели сверкали; одни капсулы с шумом садились на нее, другие разгонялись, приобретая скорость убегания, и взлетали. Джи-ксинг не думала о пассажирах капсул, она думала о том, что придется продать, и когда Уолтерс с мрачным лицом повесил трубку, она почти не слышала его слов. А сказал он вот что:

– Ублюдка нет дома. Вероятно, я разговаривал с дворецким с Таппанова моря. И тот сказал мне, что мистер Броадхед находится на пути в Роттердам. Роттердам, Бога ради! Но я проверил. Мы можем лететь в Париж, а потом на медленном реактивном самолете – остальную часть пути. Денег нам на это хватит…

– Я хочу взглянуть на журнал, – сказала Джи-ксинг.

– Журнал? – повторил он.

– Ты меня слышал, – нетерпеливо сказала она. – Его можно прокрутить на ПВ. И я хочу посмотреть.

Он облизал губы, немного подумал, пожал плечами и сунул веер в сканер ПВ.

Так как на корабле были голографические инструменты, записывающие каждый фотон света, падающий на них, все данные об источнике холодного излучении находились в веере. Но на экране ПВ видно было только бесформенное белое пятно, рядом его координаты.

Само по себе зрелище не очень интересное – именно поэтому, конечно, корабельные сенсоры не обратили на него внимание. Возможно, сильное увеличение покажет подробности, но это за пределами возможности дешевого гостиничного номера.

Но даже так…

Глядя на пятно, Уолтерс снова ощутил, как по коже побежали мурашки. Со стороны кровати послышался голос Джи-ксинг:

– Ты ведь мне ничего не сказал, Оди. Это хичи?

Он не отрывал взгляда от белого пятна.

– Хотел бы я знать… – Маловероятно. Конечно, если хичи далеко не такие, как считалось… Они разумны. Должны быть разумны. Полмиллиона лет назад они завоевали космос. А сознания, которые ощутил Уолтерс, были… были… – Как же их назвать. Может быть, окаменевшие. Присутствующие. Но не действующие.

– Выключи, – сказала Джи-ксинг. – Мне от него тошно. – Они прихлопнула насекомое, пробившееся сквозь сетку, и мрачно добавила: – Мне здесь не нравится.

– Ну, утром полетим в Роттердам.

– Не просто здесь. Мне не нравится на Земле, – сказала она. Указала на небо над посадочной петлей – Знаешь, что там вверху? Высокий Пентагон, и Тиуратам, и еще миллионы спутников, и здесь все спятили, Оди. Никогда не знаешь, когда эта проклятая штука начнется.

Не совсем ясно, что она имела в виду, но Уолтерс тоже ощутил нечто подобное. Он достал веер из сканера ПВ. Не его вина, что мир спятил! Но, несомненно, он виноват в том, что Джи-ксинг прикована к этому миру. Так что она права, упрекая его.

Он протянул ей веер, сам не очень понимая, почему; может, просто хотел подтвердить ее статус помощника и партнера.

И посредине этого жеста обнаружил, насколько спятил мир. Жест перешел в удар, направленный на ее неулыбающееся расстроенное лицо.

Перед ним была не Джейни: Уолтерс увидел Долли, неверную сбежавшую Долли, а за ней улыбающийся, полный презрения Вэн, а может, не они, а просто какой-то символ. Цель. Злое и опасное существо, неизвестное, но отвратительное. ВРАГ, и его нужно уничтожить. Он должен уничтожить.

Иначе погибнет сам Уолтерс, исчезнет, будет поглощен самыми безумными, самыми извращенными эмоциями, каких он никогда раньше не испытывал. И его охватило яростное, всепоглощающее желание насилия.

Я очень хорошо знаю, что испытывал в тот момент Оди Уолтерс, потому что сам это испытал – и Джейни тоже – и моя собственная жена Эсси – и каждый человек, оказавшийся в десяти астрономических единицах от пункта, удаленного от Земли на несколько сотен миллионов километров в сторону созвездия Возничего. Мне повезло, что я в тот момент отказался от своей привычки самому вести самолет. Не знаю, разбился ли бы я. Удар из космоса длился всего полминуты, и мне, вероятно, не хватило бы времени, чтобы убить себя, но я обязательно постарался бы. Гнев, ненависть, страстное желание разрушать, уничтожать – таков был дар террористов с неба. Но в тот момент самолет вел компьютер, я сидел за П-фоном, а на компьютерные программы ТПП не действует.

Это не первый раз. Уже восемнадцать месяцев, как террористы захватили корабль и посылали свои безумные фантазии в мир. Мир больше не мог этого выносить. Между прочим, именно поэтому я летел в Роттердам, но из-за этого эпизода повернул назад. Сразу попытался связаться с Эсси, убедиться, что с ней все в порядке. Не получилось. Все в мире тоже звонили, по той же причине, и линии были забиты.

К тому же в животе у меня словно два броненосца занялись сексом, и я хотел, чтобы Эсси была со мной, а не летела коммерческим рейсом, как мы запланировали. Поэтому я велел пилоту повернуть назад; и поэтому, когда Уолтерс добрался до Роттердама, меня там не было. Он легко застал бы меня на Таппановом море, если бы полетел прямо в Нью-Йорк, но он ошибся в своих расчетах.

Он ошибся также – очень сильно ошибся, но ошибка его простительна – в отношении того, чей разум ощутил он на борту «С.Я.»

И он допустил еще одну ошибку, очень серьезную. Он забыл, что у ТПП двустороннее действие.

Так что тайна его соприкосновения с чуждым сознанием для этого сознания совсем не была тайной.

Я сожалею, вернее почти сожалею, что по собственному опыту не могу судить об этом «мгновенном безумии». Больше всего сожалел, когда это произошло в первый раз, десять лет назад. В то время никто не подозревал о наличии «телепатических психокинетических приемопередатчиков». А выглядело это как периодические пандемии безумия. Лучшие умы человечества, включая мой, затратили множество времени в поисках вируса, токсичного химического соединения, варианта солнечного излучения – всего, всего, что угодно, лишь бы объяснить эти периодические припадки безумия у всего человечества. Но у многих лучших умов, включая мой, было серьезное препятствие. Компьютерные программы не могут ощутить эти приводящие в безумие импульсы. Если бы могли, смею заверить, проблема была бы решена гораздо раньше.

8. НЕРВНЫЙ ЭКИПАЖ ПАРУСНОГО КОРАБЛЯ

Синевато-лиловый осьминог – ну, не осьминог, конечно, но ближе всего с человеческой точки зрения к осьминогу – достиг середины своего истощающего долговременного проекта, когда у Оди Уолтерса произошла небольшая неувязка с ТПП. Но так как ТПП обладает двусторонним действием, это хорошее оружие, но очень плохое средство наблюдения. Все равно что окликнуть человека, за которым шпионишь, и сказать ему: «Эй, послушай, а я за тобой слежу!» Так вот, когда Уолтерс соприкоснулся с сеткой, прикосновение ощутили и в другом месте. А место это находилось почти в тысяче световых лет от Земли, недалеко от геодезической линии Земля – планета Пегги, – конечно, именно по этой причине Уолтерс оказался близко и смог ощутить чужое присутствие.

Кстати, я довольно хорошо знаю этого осьминога – ну, почти осьминога; можно сказать, что он выглядит как извивающаяся большая орхидея. Тогда, конечно, я с ним не был знаком, но теперь знаю достаточно хорошо, знаю, как его зовут, и откуда он, и почему он там находился, и – самое сложное из всего – что он там делал. Ближе всего к его занятию подойдет, если я скажу, что он рисовал пейзаж. Но пейзаж этот не мог увидеть никто на расстоянии многих световых лет, и меньше всех мой друг-осьминог – у него просто глаз для этого нет.

Но все же причина у него была. Он производил нечто вроде религиозного обряда. Обряд восходит к древнейшим традициям его расы, а раса очень древняя, и обряд имеет отношение к тому теологически определяющему моменту ее истории, когда эти существа, живущие среди кристаллических решетчатых замерзших газов своей родной планеты, где видимость во всех направлениях предельно ограничена, впервые поняли, что «зрение» может стать значительной формой искусства.

Для осьминога было очень важно, чтобы его картина достигла совершенства. И вот, когда, внезапно ощутив присутствие чужака, он понял, что за ним наблюдают, то от неожиданности рассыпал немного порошка, который применял в качестве краски, и рассыпал не там, где нужно, и в неправильном сочетании цветов, и потому глубоко огорчился. Испорчена целая четверть гектара! Земной священник понял бы его чувства, если не их причину: все равно что во время молитвы часть Неба обрушилась и оказалась растоптанной.

Осьминога звали Ла-Дзха-Ри. Холст, над которым он работал, представлял собой эллиптический парус из мономолекулярной пленки длиной почти в тридцать тысяч километров. Работа была завешена едва ли на четверть, и на это потребовалось пятнадцать лет. Но Ла-Дзха-Ри было все равно, сколько времени на нее потребуется. Времени у него достаточно. Его космический корабль еще восемьсот лет будет идти к цели.

Ну, он так считал, что у него достаточно времени… пока не ощутил, что за ним наблюдает чужак.

И тогда он почувствовал необходимость торопиться. Оставаясь в нормальном состоянии динамического равновесия, он быстро собрал свою краску – это было 21 августа, – закрепил ее – 22 августа, – оттолкнулся от паруса и поплыл в свободном пространстве. К первому сентября он был достаточно далеко, чтобы включить свой реактивный двигатель и в энергетически повышенном состоянии вернуться в свою небольшую цилиндрическую жестянку, которая на крыльях бабочки висела в центре скопления. Для него это очень дорого, но он по-прежнему в повышенном состоянии добрался до корабля и погрузился в жидкую грязь пещеры, служившей ему каютой. И при этом изо всех сил звал своих соплеменников.

По человеческим стандартам, голос его звучал необыкновенно громко. Такие голоса есть у больших земных китов, их песни могут услышать и ответить на них киты на другом краю океана. Соплеменники Ла-Дзха-Ри услышали, и вот стены небольшого космического корабля сотрясались от рева. Дрожали инструменты. Мебель раскачивалась. Самки в панике бежали, опасаясь, что их съедят или осеменят.

Для семерых самцов ощущение было почти таким же ужасным, и один из них как можно быстрее перешел в повышенное положение и закричал в ответ. Все они знали, что произошло. Они тоже ощутили прикосновение чужака и сделали все необходимое. Весь экипаж перешел в повышенное положение, передал сигнал, как завещали предки, и вернулся в нормальное состояние… и Ла-Дзха-Ри тоже нужно это сделать и не пугать самок.

Ла-Дзха-Ри замедлился и позволил себе «перевести дыхание», хотя его народ такое выражение не использовал. Нельзя в повышенном состоянии слишком долго биться в грязи. Он уже и так вызвал несколько сильных кавитационных карманов. И вся среда, в которой они живут, грозила выйти из равновесия. Он виновато работал вместе с остальными, пока все не пришло в норму, самок успокоили и выманили из укрытий, одну из них приготовили на обед, и весь экипаж занялся обсуждением безумного прикосновения, невероятно стремительного и ужасного, которое ощутили они все. Это заняло весь сентябрь и начало октября.