Виктор отошел к полкам за спиной Молодого. Слишком стало опасно. Напротив белым манящим пятном застыло лицо Паулы - с ней тоже творилось что-то непонятное. Нет, точно, словно вся планета сошла с ума в тот день перед бурей, которая все грозила и не шла.
      Почему, почему Молодой уговаривал их, ведь все было решено и ничего от него не зависело? Почему так ярился Косматый, доказывая свою правоту, умный человек, он не мог не знать, что все слова бесполезны?
      - Посмотрите, как вы живете, до чего вы дошли!
      - Пятьдесят лет назад нас было триста, когда отец взял все в свои руки, а сейчас уже полторы тысячи - вот до чего мы дошли!
      - Да причем здесь цифры, причем здесь цифры? Вы их держите в черном теле, тирания, средние века, честное слово!
      - Никакой тирании! Обсуждаем, решаем вместе - где тирания?
      - А эти телохранители, Друзья ваши? Бездельничают, народ пугают. Зачем?
      - Нельзя так говорить! Парни стараются, ты, Лисенок, ничего в этом не понимаешь, тебя совсем другому учили. Без них невозможно.
      И так они спорили, перескакивали с одного на другое, возвращались к пеулам, снова кричали о вырождении, и никак нельзя было понять, кто из них прав. У Молодого не хватало слов, он срывался, терял мысль, а Косматый, наоборот, набирал силу. Он даже успокоился, его клокочущий астматический бас уже не ревел, уже гудел ровно и сильно, подстать верхним ветрам, а те, словно забрав у него все бешенство, дико орали на разные голоса.
      Спор ни к чему не приводил, да и не мог привести, спор выдыхался, а Косматый давил, давил, и от двери уже неслись угрозы. Лицо Косматого стало огромным, некуда было деться от его бычьего взгляда, буря проникала в самую кровь и не давала сосредоточиться.
      И наступил момент, когда Молодой перестал спорить, перестал хвататься за голову и бить кулаками по столу, когда он закрыл глаза и устало проговорил:
      - Не понимаю, зачем все это? Не понимаю. Я здесь ни при чем, зачем вы мучаете меня? Зачем, когда все и так ясно - через неделю придут корабли и переправят вас на Землю, на Куулу, на Париж-100, куда угодно.
      - Неужели ты не понял, Лисенок, что мы никуда не уйдем отсюда?
      - Вас не спрашивают, вам даже не приказывают, вас просто заберут отсюда, хотите вы этого или нет.
      - Лисенок, силой от нас ты ничего не добьешься. Мы не те люди.
      - Не я. Земля. Вы ничего не сможете сделать. Сюда прядут корабли...
      - А мы их не пустим!
      Все одобрительно зашумели: еще чего, пусть только сунутся! Пусть у себя приказывают. Здесь им не Земля!
      Молодой слабо усмехнулся.
      - Каким образом?
      - Увидишь, Лисенок. Скажи им всем: мы будем драться. Скажи: мы умеем.
      Среди всеобщего гама Молодой вдруг вскинулся, встал, впился в Косматого удивленным взглядом.
      - Я понял! Я только что понял. Вот! - сказал он громко и резко, потом повернулся к поселенцам. - Вот те слова, ради которых он меня изводил. Слушайте! Весь этот разговор - провокация, ну конечно, и главарь ваш поэтому провокатор! Ему нужно одно - остаться вожаком. А на Земле он не сможет этого сделать. Он хочет остаться здесь, пусть через кровь, но только здесь, он же не меня уговаривал - вас! Ему нужно, чтобы вы дрались за него!
      Косматый что-то неразборчиво крикнул, перегнулся через стол и сильно толкнул Молодого в грудь. Тот с грохотом повалился на спину.
      В следующее мгновение Виктор был уже рядом, уже поднимал его.
      - Ребята, тихо, ребята, нам пора!
      - Подлец!! - бесился Косматый. - Х-хармат ползучий! Меня провокатором!
      Молодой еще не пришел в себя, он слабо стонал и трогал затылок, а телохранители с энергичным видом уже лезли к нему через стол.
      - Ребята, сначала со мной, сначала со мной, ребята! - приговаривал Виктор, готовясь к драке. Ему было страшно и радостно.
      - Стойте! - отчаянно крикнула Паула. И Косматый повторил за ней:
      - Стойте. Пусть убирается.
      Телохранители замерли, только тот, который больше ненавидел инспектора, крикнул с досадой:
      - Эх, зр-рра!
      Их пропустили, кто с угрозой, кто с недоумением, кто со страхом. Виктор не переставая вертел головой и нес чепуху, а Молодой шел покорно, все трогал затылок. Дойдя до двери, он повернулся к Косматому и хриплым, как со сна, голосом проговорил:
      - Значит, до скорого!
      - Убирайся, Лисенок!
      Они открыли дверь, вздрогнули от ветра и холода, и тогда Косматый крикнул, перекрывая шум непогоды:
      - Панчуга, останься!
      - Зачем?
      - Останься, тебе говорю. Он сам дойдет.
      Виктор с сомнением покосился на Молодого.
      - Я дойду. Ничего, - слабо сказал тот.
      - Ну, ладно. Я скоро. Задерживаться не буду.
      Иногда бывает, что больше всего о человеке говорят не руки и не глаза, а спина. Спина у Молодого была несолидная - тощая, с острыми плечами, совсем ребяческая. Спина очень одинокого и очень растерянного мальчишки. Виктору вдруг захотелось догнать его и пойти вместе, в конце концов Косматый не командир ему, а парень здесь новичок и может забрести куда-нибудь не туда. Такая буря - не шутка! Но Молодой уже скрылся в пылевых вихрях, и уже не докричаться до него, и знак не подать, и тогда Виктор подумал, что молокососа инспектором не поставят и вообще, может быть, надо ему сейчас побыть одному.
      И он вернулся в библиотеку.
      8
      В библиотеке уже вовсю кипела деятельность, и заправлял ею Косматый. Колонисты сгрудились вокруг сюда, мрачные, недоуменные лица, то один, то другой, получив приказ, срывался с места и, на ходу запахиваясь, уходил в морозную бурю. Дверь почти постоянно была открыта, в библиотеке стало холодно.
      Косматый руководил. Ею длинные белые волосы, начинающиеся от макушки, были всклокочены, толстое небритое лицо, утолщенное книзу, из яростного стало яростно-деловитым. Пригнувшись к столу, он водил глазами, выискивая нужного человека, тыкал в него пальцем.
      - Кайф! Тащи сюда все лопаты, какие в запаснике. Быстро!
      - Как тебя? Том. Бери с собой сынка и записывай, сколько у кого оружия. И какого. Стой! Возьми с собой еще двоих, этого и... читать умеешь? Хорошо... и вот этого. А то не справишься.
      - А ты иди ко мне домой, попроси у жены самописок побольше. Она знает, где. А ругаться начнет, скажи, я велел. Будем людей расставлять.
      Виктор примерно понял, зачем он нужен Косматому, и приготовил, как ему показалось, короткий, точный ответ. Лицо и вся фигура его выражали такое непробиваемое упрямство, что Косматый, скользнув по нему взглядом, довольно ухмыльнулся.
      - Хорошо смотришь, Панчуга!
      - Зачем звал?
      - Погоди. Видишь, дела?
      И снова занялся другими. Он не замечал его, даже нарочно не замечал, тыкал пальцем в разные стороны, звал кого-то, кого-то гнал прочь, а Виктор переминался, переминался, пока наконец не потерял терпение.
      - Так что насчет меня, Косматый? Погода портится.
      - Ты погоди с погодой. Ты мне, знаешь что? - Косматый не смотрел на Виктора, выискивал кого-то глазами. - Вот что. Ты скажи, какое у тебя на катере оружие?
      - Я против Земли не пойду, - выпалил Виктор заготовленную фразу. Зачем тебе мое оружие?
      Но Косматый уже отвлекся, снова забыл про Виктора. Правда, был такой момент, когда деловой вид стерся с его лица, глаза расширились, рот съехал набок и проступила такая страшная тоска, что Виктору стало не по себе. Но Косматый тут же набычился, еще больше пригнулся к столу, рявкнул:
      - Гжесь, погоди-ка!
      Высокий рябой колонист, собиравшийся было уйти, обернулся и неприветливо спросил:
      - Ну?
      - Ты же все равно своего Омара сейчас вызывать будешь, правда?
      - Что, нельзя?
      - Так ты ему скажи, пусть с пеулами договорится, - в голосе Косматого слышалось непонятное торжество. - Пусть они идут сюда с лопатами, норы боевые строить помогут. Да пусть колючек метательных побольше приволокут.
      - Омар не пойдет, - угрюмо пробурчал Гжесь, - Омар не захочет драться.
      - А чего еще твой Омар не захочет? - вскинулся Косматый, мгновенно ярясь (но тоска, тоска проглядывала сквозь его ярость). - Погоди, Панчуга, сейчас. Что тебе тот Омар? Он и десяти лет здесь не прожил, только все портит.
      Виктору показалось, будто шум бури усилился, но это было не так, просто смолкли все разговоры в библиотеке.
      Гжесь тяжело поднял глаза на Косматого:
      - Омар не хочет, чтобы ты командовал нами.
      - Да ну? - притворно удивился Косматый и почти лег подбородком на стол.
      - Он говорит, что ты не имеешь права делать с нами все, что тебе захочется, что люди устали от тебя.
      Косматым не сразу справился с лицом, сглотнул, прищурил глаза, выпятил губы.
      - Дальше.
      - Ты всем надоел, вот что он говорит.
      Косматый загадочно улыбнулся, поманил Гжеся пальцем:
      - Иди-ка сюда!
      - Нам и без того трудно, а тут еще и на тебя спину ломай.
      - Ближе.
      Гжесь бубнил и бубнил, он уже не мог остановиться. Он нехотя, шаг за шагом, приближался к столу.
      - Палку!
      Ему подали непонятно откуда взявшуюся палку.
      Ну, так!
      И мгновенная серия ударов, справа, слева, по лицу, по животу. Гжесь отшатнулся, заслонился руками, взвизгнул, не удержавшись, упал на спину, тогда Косматый вскочил со стула, отбросил палку. Успокоился. Сел. Кто-то бросился поднимать Гжеся, но Косматый крикнул:
      - Пусть сам!
      Гжесь корчился на полу, пытаясь встать.
      - И будь доволен, что так кончилось. Убирайся!
      Гжесь наконец встал, пряча глаза, вытерся рукавом, сплюнул кровь, пошел к выходу. Ноги его дрожали. Остальные молча следили за ним, и ни на одном лице нельзя было прочесть ни осуждения, ни одобрения. Только самый пылкий телохранитель ударил кулаком по колену, довольно крякнул и с победоносным видом оглядел присутствующих. Косматый уже звал другого, тоже, видимо, сторонника Омара, тот мрачно выслушал прежний приказ и молча вышел.
      Народ понемногу стал рассасываться. Наконец у Косматого и для Виктора нашлось время.
      - Панчуга, - сказал он, потирая ушибленную руку. - Оставайся. Понимаешь, без тебя здесь никак.
      - Я против Земли не пойду, - тупо ответил Виктор.
      - Я ведь тебя вижу, Панчуга, - почти ласково произнес Косматый, - ты так упрямишься, потому что знаешь - деваться тебе некуда.
      - Ну, подумай сам. Косматый, ведь Земля! Что ты против нее можешь?
      - Так ведь я, Панчуга, что думаю. Разве пойдут они полторы тысячи убивать? Если драться-то будем? Ведь не пойдут, а, Панчуга?
      - Да они вас...
      - А мы их из пушечки из твоей нейтронной встретим. И пожгем кораблики. А они все равно не пойдут. Гуманисты! А как же!..
      В своем роде Косматый определенно был великим человеком. Лицо его меняло выражение без малейших усилий. Предельный гнев, вдохновение, деловитость, нежность, хитрость, будто множество совершенно разных людей по очереди входили в его тело с одной только целью - убедить. Но Виктор еще держался. Он даже представить себе боялся, что может остаться на стороне этого... спятившего дикаря.
      - Ты про катер забудь, Косматый, - как можно тверже отчеканил он. - Я против Земли не пойду. Считай, что поговорили. Все. Пока.
      Косматый погрозил ему пальцем и захихикал:
      - А ведь врешь, уже поддаешься, еще немного - и будешь готов. Тебе только на людях неловко. Так это сейчас! - Косматый поднял глаза к уальцам и с дурашливой серьезностью выкрикнул: - Вон! Все вон! Панчугу вербовать буду!
      - Хватит, Косматый, я пойду.
      - Стой! Подожди! Сейчас! - Косматый вскочил из-за стола, бросился к колонистам. - Ну, кому говорю, давайте! Сейчас, Панчуга, сейчас! - и стал выталкивать их в дверь. Вскоре библиотека опустела, только Друзья остались. Теперь они сидели рядышком у заколоченного окна. Выла буря.
      - Вот сейчас и поговорим, - потирая руки, засуетился Косматый. А и не выйдет ничего, все равно хорошо. Ведь мое. Панчуга, здесь и поговорить не с кем. Главный я тут. А с главным особенно не разговоришься. Все свои какие-то дела у всех, чего-то хотят, да и боятся... А мы с тобой вроде как равные. Да ты садись, садись. Вот, болтуна выпей.
      - Пойду я, Косматый, - неуверенно произнес Виктор. (Только не поддаться, только бы выдержать!)
      - Ты ведь просто зарежешь меня, Панчуга, если уйдешь. Ты пойми.
      - Брось, Косматый. Что со мной, что без меня - все равно не получится. Да и не хочу я.
      - Ты погоди, погоди, - горячился Косматый. Он странно улыбался, глаза блуждали, вид у него был полусумасшедший. Ты послушай меня! Ты последний мой козырь, Панчуга! Лисенок дурак-дурак, а понял, да только не до конца. Их же всех Омар с толку сбивает, умеет, подлец, с толку сбивать, раньше я думал - пусть живет, контролировать меня будет, чтоб не зарывался, смотрю - нет, другого хочет. Тебя здесь не будет, они и не пойдут. Омар тут такое раскрутит! А ты - это оружие, это сила, без тебя ну никак, Панчуга! Думаешь, я для себя? Думаешь, так мне хочется у них вожаком быть? Ну, пусть хочется, пусть для себя - все равно для них получается! Ведь не о сегодняшнем надо думать, ведь так и пропасть недолго, если о сегодняшнем-то! Не понимают они.
      У него было совершенно больное лицо. Он тосковал, уже не скрывая.
      - Я не умею спорить, Косматый, - отбивался Виктор. - Только не мое это дело.
      В течение всего этого разговора он ни разу не вспомнил о Молодом, и том, что с ним будет, если Виктор останется на Уале.
      - Паулу с собой возьмешь, ты подумай, Панчуга. Ведь девку тебе отдаем, против всех наших правил, не четырем, а одному, и какую девку! Пожалуйста, закончится все - и забирай ее куда хочешь.
      - Косматый...
      - Ты погоди-погоди... Вот мы ее сейчас позовем, - Косматый подбежал к двери, распахнул, крикнул:
      - Паула, Паула, сюда! Пау-у-у-ла! - обернулся. - Лео, приведи!
      Пылкий телохранитель соскочил со скамейки, выбежал прочь. Он вернулся с ней почти сразу же, видно, рядом была.
      Паула не вошла - вбежала.
      - Ох, буря, ну, буря! Восторг, а не буря! Что в темноте сидите?
      Включила свет.
      Она была радостно возбуждена, наверное, Лео сказал, что женят. Никогда Виктор не видел ее такой. Вернее, видел, но так давно, что забыл, при каких обстоятельствах.
      - Вот, Панчуга, бери. Жена, - Косматый подобрел и стал похож со своей шевелюрой на рождественского деда.
      Виктор молчал и не отрываясь смотрел на Паулу. Та была похожа в этот момент на девочку, которой дарят конфету, но которая не уверена, что ее не разыгрывают.
      - Жарко у вас, - она скинула шубу прямо на руки пылкому Лео. Тот встал, как столб, не зная, что делать с неожиданной ношей.
      - Ну что? - и непонятно было, то ли это предложение оценить ее красоту, то ли вопрос - зачем звали?
      Виктор не мог отвести от нее глаз. Он всегда пытался быть объективным и всегда говорил себе, что не так уж она и красива, волосы слишком черные, подбородок великоват, но сейчас он забыл про все. Он и потом, в течение одиннадцати лет, будет вызывать в памяти именно этот момент. Вся в движении, яркая, радостная... Чересчур лишь было в ней этой радости, вот что.
      Косматый взял ее сзади за плечи, сказал ласково:
      - Так вот, Паула, жених твой артачится, обещания своего исполнить не хочет. Говорит, не пойду к вам. Что делать будем?
      Глаза ее с прежней радостью смотрели поверх Виктора в стену, будто видела она там что-то необычайно интересное. Так слепые иногда смотрят.
      - А что делать? Пусть уходит.
      - Да нет, так не получится, - мягко возразил Косматый. - Нам женишок твой нужен. Ракета его нужна.
      Старинное слово "ракета" Виктор только в книгах встречал. Он никак не мог отделаться от впечатления, что перед ним разыгрывают какой-то очень дешевый спектакль.
      - А что больше нужно - ракета или он? - спросила Паула, все так же глядя в стену.
      - Да ракета вроде больше нужна.
      - А ты его убей, - Паула с наивным удивлением перевела взгляд на Косматого: мол, что ж сам-то не догадался. - Вот и ракета будет.
      - Так тоже не пойдет, девочка, - засмеялся Косматый. - Нам с ракетой без него не управиться. Ты уж попробуй его уговорить. А не уговоришь, мы с тобой вот что сделаем.
      Косматый как бы задумавшись взглянул на телохранителей.
      - Вон мои парни, чем не мужья тебе.
      Все они смотрели на Виктора - Косматый, склоненный к Пауле, ехидный, довольный, Паула, она все еще улыбалась приклеенной своей улыбкой, телохранители, - смотрели и ждали чего-то. Виктор только сейчас увидел, что свет в библиотеке красный, даже багровый, и стены красные, и глаза, и лица, и руки. И дышать было трудно.
      - Так что, останешься, Панчуга? - крикнул Косматый, но как-то медленно крикнул, словно сквозь вату.
      - Я, - сказал Виктор. - Против. Зем... Паула! Пойдем отсюда.
      Он посмотрел ей в глаза и увидел в них сочувствие и любовь, да, черт возьми, любовь, ту самую, что вначале, тогда.
      - Паула!
      - Вик, останься, - попросила она. - Иначе никак.
      Потом, много позже, Виктор поймет, что нервозность, почти истерика, которая владела всеми в тот день, шла исключительно от Косматого. Косматый находился тогда в крайней степени возбуждения, и возбуждение это передавалось другим.
      - Паула, - властно и зло сказал Косматый, - пойдешь за них, если он не останется?
      И она так же властно, с такою же злобой:
      - Пойду.
      Виктор пошатнулся и деревянным шагом пошел к выходу. Взялся за дверь. И услышал сзади жалобный рыдающий голос Паулы:
      - Вик, Вик! Если ты уйдешь... Ну, пожалуйста, Вик!
      Потом он будет со стыдом вспоминать, как бросился к ней, как держал ее за плечи, как заглядывал ей в глаза (но уже ни следа той любви, вообще никакого чувства, одна скука), как морщился, как прижимался щекой к ее волосам, как просил ее уйти с ним, просил, не надеясь, просто потому, что не мог не просить, и все это на глазах у Косматого, который ходил рядом и ждал, когда закончится эта бессмысленная горькая сцена.
      Будь хоть намек у нее в глазах, Виктор остался бы. Только досада и равнодушие, будто и не было ничего.
      Он замолчал посреди слова, оттолкнул ее с силой, отвернулся, побежал к выходу.
      9
      Омар добрался до поселка, когда Виктор с Молодым уже улетели.
      Омар слышал все, о чем говорил Косматый (вокс прижат к уху), уже никаких сомнений, уже все, и в первый раз за долгое-долгое время он вынужден был придумывать на ходу, как вести себя и о чем говорить. Трудно остаться честным, когда ты уже решил что-то сделать и сделаешь наверняка, независимо от того, прав ты или неправ, - тогда не поступок зависит от тебя, но ты от поступка, а честность твоя, в конце концов, подогнана будет к поступку и тем самым убита. Омар никогда не признается себе, что в тот день случились события стыдные и фальшивые.
      ...На улицах бушевала пыль. Из нее возникали люди, пропадали и появлялись опять, устремлялись за ним, а он вихляющим пеульским шагом быстро шел к дому Косматого. Вокс молчал. Косматый вынырнул вдруг из рыжего молока, в которое превратился мир, он стоял, широко расставив ноги, красный от пыли и холода, и скалил зубы в странной улыбке.
      - Ну, вызвал пеулов?
      - Нет.
      - Так иди вызывай. Сегодня для них много срочной работы.
      - Нет. Никакой работы не будет.
      ...Самое начало и самый конец. Остальное смешалось, и уже не понять, что было до, а что - после.
      - ...Ради того, чтобы командовать, ты посылаешь людей на смерть. Не дам!
      Как полно в тот день они понимали друг друга, а другие ничего понять не могли.
      - Ты мучил нас ненужной работой, ты бил нас, ты вертел нами, как тебе вздумается. Теперь - все!
      Омар нарочно сам распалил себя. Он знал, что делал, когда не давал Косматому докончить хоть одну фразу - это было опасно.
      - Мы знаем, как ты умеешь говорить. Нет. Хватит с нас твоей болтовни!
      А сам обвинял, оскорблял, издевался открыто. Никто никогда не говорил так с Косматым.
      И Косматый не выдержал. Выпучил глаза, протянул назад руку:
      - Лео, палку! Я тебя, - медленно, с паузами, пристально глядя, - как самую гнусную тварь, как паука ядовитого, в пыль вколочу!
      - Ты меня и пальцем не тронешь, ты никого больше не будешь бить. Все, Косматый, все!
      Тот огляделся. Многие вокруг смотрели недобро, кое у кого чернели в руках ружья. И Друзья тоже держались за пистолеты. Лео, подражая Косматому, чуть пригнулся и оскалил зубы. Настороженность, ни капли страха.
      Косматый вдруг повернулся к Друзьям, поцеловал каждого. (Те стояли, как статуи, следили за остальными. Верные Друзья Косматого. Верные. Молодцы.) И снова к Омару:
      - Врешь, Омар. Трону я тебя пальцем. Смотри!
      И первый удар по лицу, по глазам ненавистным, палкой...
      ...Все скрыто под пылью, под временем, под крепким щитом из ложных воспоминаний, который поставили перед собой люди, чтобы не помнить то, о чем не хочется помнить...
      ...Омар крикнул: "Не трогайте, не убивайте его! Не здесь".
      ...Пять шагов, и ничего не видно - пыль. Она глушит все звуки, она больно бьет по коже, приходится кутаться, но толку от этого чуть...
      ...В окружении молчаливых Нескольких, посреди орущих людей...
      ...Отдалить бы момент, отдалить бы, ладонями оттолкнуть.
      ...А потом было, кажется, так. Кто-то бежал, высоко задирая ноги, словно задался целью насмешить остальных, кто-то держался за правое плечо, кто-то провалился в пыль да там и умер, но не сразу, а через ночь, его не нашли, его не слышал никто, хоть он и кричал "я умираю". Кто-то рвал на ком-то одежду, кого-то волокли, кто-то простирал руки к небу и кричал, подобно колумбовскому матросу:
      - Земля! Земля!..
      ...Бури словно и не было, и ночь ушла очень быстро. Никто не спал, говорили, кричали...
      Да, кажется, именно так все и было.
      10
      И Виктор тоже смутно помнил дальнейшее. Спешка, бессонница, постоянно Паула перед глазами, какие-то очень важные дела, от которых в памяти ничего не осталось, запросы, бумаги, разговоры. Он вспомнит, как потом ему предлагали сопровождать группу захвата. Ведь никто так не знал Уалу, как он. И, конечно, он отказался, но его уговаривали, и его начальство стало просить о том же, чтобы не портить отношений с Четвертой Службой. Дело дошло до того, что пришлось выбирать - соглашаться или уйти с патрульной работы, а значит, не выдержать испытательный срок и не вернуться в МП. Была безобразная сцена, он каждый раз будет морщиться, вспоминая ее, мольбы, истерики, удивленные взгляды коллег. Но каким-то образом, он не понял, каким, все уладилось, он остался патрульным и не сопровождал группу захвата.
      Он видел их, он специально пришел в порт, когда они ждали транспорты, очень ему хотелось посмотреть, что за люди пойдут на Уалу.
      Оказалось, самые обычные парни, как и везде, спокойные и веселые. Их было около сотни, и по вечерам они заполняли все припортовые улицы. Песни, анекдоты, зубодробильные истории, рассчитанные на доверчивых девушек, во всяком случае позволяющие девушкам продемонстрировать свою доверчивость. Парни из Второй Службы ходили злые как черти. Для всего города приезд группы захвата был большим событием.
      Он был с ними, слушал их анекдоты, расспрашивал их, сам рассказывал про колонию. Конечно, никто никого убивать не собирался, этого еще не хватало, все было продумано очень хорошо. Парализующие поля, легкие стоп-ружья никто никому не сделает больно.
      Он представил себе, что вот, колонисты готовы к отражению атаки, у всех ружья и древние пушки направлены в небо. Что у них - завораживающие излучатели? Вакуум-элиминаторы? Вряд ли есть что-нибудь поновее. Среди всего этого допотопного арсенала решительными шагами ходит Косматый в своей рабочей хламиде, подбадривает, грозит, одним словом, поднимает воинский дух. Женщины стоят у порогов, мужчины сжимают ружья, и все, как один, смотрят на небо.
      Среди них Паула.
      11
      Через два дня прибыли транспорты, и на рассвете вся группа захвата ушла. Виктора уже не было в городке. Он вышел на катере не в свое дежурство, лишь бы видеть, как все случится. Никто ему не мешал, даже сменщик, который проплыл мимо всего в тысяче километров от него. Сменщика звали Андре, Андре Барнеро, это был спокойный, понятливый парень, Виктор даже жалел, что так и не смог завязать с ним дружбу. Андре мигнул ему оранжевыми кольцами второго бортового, поговорил с ним и ни словом не обмолвился, что нельзя Виктору здесь находиться.
      Тридцать четыре часа он кружил над Уалауала, почти не спал, почти ничего не ел, а больше бродил по катеру, по тесным его переходам, вел бесконечные разговоры с Паулой, реже - с Косматым и никогда - с Молодым. Он не откликался на вызовы и сам не подавал никаких сигналов, даже обязательных по уставу, не специально, нет, просто не было сил. Так же как не было сил включить свет в гостином отсеке. Дверь в рубку была полуоткрыта, в разбавленной темноте угрожающе шевелились Хайремовские джунгли, требовали яркого света, а Виктор не мог даже поднять, руку к пятнышку выключателя.
      Через тридцать четыре часа он увидел армаду. Они появились со стороны Аверари, пять огромных кораблей, и пилоты у них были класса ноль - корабли шли слаженно, ровно, синхронно переливаясь красными вспышками огней срочной службы.
      Они классически, как на учениях, скользнули на причальную орбиту, провели маневр "отражение нейтронной атаки", то есть повернулись носами к центру планеты, тревожный звонок, голос:
      - Внимание, колонисты! Внимание, колонисты! Принимайте гостей!
      Молчание.
      - Внимание, колонисты! Колонисты, внимание! Принимайте гостей!
      Молчание.
      А потом голос Молодого, звонкий, задорный:
      - Косматый! Косматый! Ты же слышишь меня! Слышишь?
      Не может быть, чтобы у них все воксы сломались, подумал Виктор, просто не хотят отвечать.
      - Ну, неважно! Хочешь, молчи. Мы идем, Косматый!
      Через несколько секунд от каждого корабля отделилось по боту. С неожиданной скоростью они одновременно ринулись вниз. Послышалось ровное сорокагерцевое гудение - заработали парализующие поля. Виктор, несмотря на жестокость и даже трагичность момента, восхитился точности маневра - боты начали падать именно в тот момент, когда можно сесть у поселка по касательной, то есть наиболее быстро и с наименьшей затратой горючего, а с такой планетой, как Уалауала, это очень сложно, почти невыполнимо, прецессирующее движение очень путает, с первого раза ошибаются даже самые опытные пилоты. Сам Виктор зазевался и потому упустил нужный момент, поверхность Уалы крутнулась вбок, так что пришлось спускаться вслепую по очень сложной кривой.
      Поселок был пуст. Десантники ходили из дома в дом, громко перекликались и не обращали на Виктора никакого внимания.
      - Я так и знал, так и знал, - говорил он себе, но вслух, хотя скажи ему кто-нибудь, что он говорит это специально, чтобы его услышали, он бы наверняка оскорбился.
      Все двери в поселке были заперты, каждый дом, словно в ожидании страшной бури, был включен на рейнфорсинг, над поселком, словно черные хлопья сажи, в небывалом количестве вились птицы, попадались среди них и пестрые твари, но все из тех, из дневных, которых так боятся пеулы. Из переулка Косая Труба дул ветер, сверху неслась нескончаемая тоскливая нота, и не было вокруг ни одного знакомого человека.
      - Может, они улетели?
      - Да им не на чем улетать. По сводке у них ни одного пилота не было. Потом - патрули. Засекли бы.
      При этих словах на Виктора обернулись.
      - Ушли, все бросили...
      12
      Никогда не узнает Виктор ни о смерти Косматого, ни о победе Омара, ни о том, как сложно, как трагично и неестественно проходило слияние колонистов с пеулами. И о судьбе возлюбленной Паулы своей он, конечно, ничего не узнает. Будет ломать себе голову пустыми предположениями, будет жадно следить за спорами, которые вспыхнут вокруг того, что должна была сделать Земля и чего она не должна была делать, сам не раз ввяжется в эти споры. Он постоянно будет носиться с идеями очередной экспедиции на Уалу, хотя и знать будет наверняка, что никакую экспедицию туда не пропустят. А спустя одиннадцать лет, пролетевших бурно и суматошно, он махнет рукой на Второй Закон и решит хоть что-нибудь выяснить сам.
      ...За время колонизации на Уалу завезено было множество всякой живности, но лишь мангусты да кони смогли выжить на этой планете. Да и то последние будут стремительно вымирать. Маленький, в двадцать голов, табун будет кочевать с места на место, спасаясь от темных охот, и на потомство просто не останется времени.
      Когда Виктор в последний раз попадет сюда, его катер раздавит при посадке нору мангуст, и все семейство, кроме одного мангустенка, погибнет. Малыш побежит прочь, петляя между огромными толстыми листьями. Не приученный к свету, он в ужасе будет шарахаться из стороны в сторону, пока не наткнется на дереворощу, которой колонисты дали курортное название "палианда".
      А Виктор пройдет по поселку, убедится, что тот давно уже брошен, и скажет себе: мне здесь нечего делать, вдобавок я не убрал крылья, надо спешить назад. Он увидит, что солнце Оэо, которое только что было так высоко, резко упало вниз, значит, скоро наступит ночь, значит, надо поскорее бежать отсюда.
      Он не узнает поселка. В последние светлые мгновения дома, небо, воздух, приобретут тревожный стальной оттенок, пыль загустеет, а верхний ветер, так покажется Виктору, запоет совсем по-другому. И тогда Виктор испугается.
      Солнце упадет низко, так низко, что уже никуда не успеть. Виктор будет бегать по улицам, а когда заколет в боку, он остановится, схватится за обломок забора и закроет глаза. В этот момент солнце Оэо закончит свой дневной танец. Темнота нагрянет с такой быстротой, будто на Уале нет атмосферы. Ночные цветы раскроют свои коробочки и выпустят на волю светящиеся разноцветные лепестки. Виктор, впервые застигнутый темнотой на Уалауала, прижмется к забору, нащупает пистолет, прислушается.
      Звери на Уалауала боятся света. Чем это объяснить, не знает никто. Каркающие туземные песни рассказывают об этом легенды, не лишенные прелести, но абсолютно неправдоподобные - это сказки. Существует гипотеза, что в прежние времена свет второго солнца - теперь холодного магнитного пульсара, был опасен и что все живые существа взращивались поэтому во тьме. Это только догадка, которую никто не проверял.