Владимир Покровский
      Время темной охоты
      1
      Пройдет одиннадцать лет, и патрульный Второй Космической службы Виктор Новожилов снова попадет на Уалауала.
      В космосе люди стареют быстро. В свои тридцать шесть Виктор будет выглядеть на все сорок пять, отпустит усы, станет брить щеки по два раза на день и приобретет дурную привычку массировать мешки под глазами. Угрюмый от природы, он станет непроницаемо мрачен, за глаза его будут звать "Старик", но живот его останется плоским, движения - быстрыми, и только он сам будет знать о тон, что работать во Второй службе ему осталось совсем недолго, что скоро уходить, скоро все кончится, что еще немного - и пора сходить с трассы.
      А когда он поймет, что откладывать больше нельзя, то сядет в свой катер и направит его на Уалу. Как в прежние времена, он щегольнет точной посадкой на свое обычное место, рядом с группой страусовых деревьев и, как в прежние времена, подождет немного перед открытым люком. Никто его не окликнет.
      Он пойдет к поселку по заросшей пылью дороге и будет себе говорить нет, они не вернулись, конечно. Но поселок и в самом деле окажется пуст. И он вспомнит тогда, что крылья на катере не убраны - оплошность, непростительная при уальских ветрах, - что надо, пока не поздно, исправлять ошибку, а стало быть, пора возвращаться. Он вспомнит, что здесь никогда не знаешь, в какое время и где упадет солнце ("прекратит дневной танец", как говорят пеулы), и последним лучом даст сигнал к началу темной охоты, времени, когда человеку не стоит оставаться на открытом пространстве.
      Птицы, вспугнутые его приходом, разноцветной тучей снова опустятся на землю, положат клювы под животы, и тогда наступит торжественная гудящая тишина. Все дома вокруг - и приземистые хижины времен Пожара, и коттеджи последних лет перед Инцидентом - все они станут трупами тех домов, что стояли здесь раньше. Окна будут разбиты, двери выломаны, на поблекшие стены наползет желтая плесень, спутник заброшенности, почти все заборы будут повалены.
      Виктор замрет посреди улицы. Полоса вздувшейся пыли будет указывать дорогу, какой он пришел. Будет жарко, необычно жарко для этого времени года. Хотя разве можно сказать что-нибудь определенное о климате этой проклятой планеты, где даже сутки не равны друг другу по времени?
      2
      Многие скажут после, что во всей этой истории с Инцидентом виноваты земляне, виноваты дважды: во-первых, тем, что за 285 лет они не сделали ни одной активной попытки изменить положение на Уале, а только наблюдали и уговаривали; и, во-вторых, тем, что их действия во время Инцидента были чересчур уж активными, что нельзя было так грубо. Другие возразят, что все эти меры были, хоть и неэффективны, но правильны, во всяком случае, понятны, что виноваты как раз колонисты, что именно они создали эту ситуацию, что именно они нарушили закон, причем закон серьезнейший. Третьи в поисках виноватого углубятся в дебри истории. Наконец, четвертые вообще не будут искать виновных, они скажут, что надо исправлять то, что произошло, ведь на то мы и люди, чтобы зависеть от следствий, а не причин.
      Об Уалауала написано столько, что всего и не перечесть. В свое время существовал целый веер профессий, связанных с этой планетой: уалосейсмологи, уалобиологи, даже уалометеорологи. Ею заинтересовались давно - уж очень интересной была ее орбита. Дело в том, что Уалауала находится в системе двойной звезды - "темного солнца Лоэ" и "светлого солнца Оэо". Магнитное поле Лоэ взаимодействует с магнитным полем Уалы, и она прецессирует, то есть движется по спирали вокруг линии своей орбиты. Такие планеты - большая редкость, и планетологи схватились за нее, как за самую ценную добычу. Про нее говорили: погибающая планета. Фаэтон, гигантские сейсмокатаклизмы, а на самом деле оказалось, что планета хотя и своеобразна, но сейсмически очень устойчива, чего ни по каким теориям быть не могло. Первые разведчики преподнесли новый сюрприз: на планете есть жизнь земного типа! Сведения просочились в печать, стал всерьез обсуждаться вопрос о колонизации. Но даже крупная экспедиция на Уалу стоила таких бешеных затрат, что призадумаешься, ведь планета находилась чуть ли не на другом краю Галактики. Может быть, стоило остановиться на этом, мало ли на Земле своих дел? Следующая сенсация добила всех - на Уалауала был обнаружен гуманоидный разум, а тем, кому и этого было мало, через месяц сообщили, что генетический код всех исследованных существ, в том числе и туземцев, идентичен земному.
      Немедленно были выделены средства на экспедицию (может быть, зря?), и вскоре на Уалауала появился научный поселок. Экспедиция нашла много интересного, в частности обнаружены были животные с неземным генокодом (новая странность!), посыпались требования расширить состав экспедиции, но на это уже не хватало сил.
      Но постепенно сенсация, как и все сенсации вообще, стала утихать. Оказалось, что экспедиция стоит значительно дороже, чем предполагалось вначале и чем может позволить себе Земля. Многие космологические исследования пришлось заморозить, и это только усугубило ситуацию "уальский эксперимент", как его теперь называли, приобрел врагов. А когда умер главный энтузиаст эксперимента академик Н.Канаган, экспедицию решено было отозвать.
      Это произошло через двадцать два года после основания на Уале научно-исследовательского комплекса. Людям, которые своей главной целью поставили исследование Уалы, да и затратили уже по крупному куску жизни, трудно было примириться с этим решением, и кое-кто просто отказался сниматься с места. Разгорелась борьба; жалобы, увещевания, бесчисленные комиссии, откровенные разговоры и разговоры официальные, компромиссы и ультиматумы, но колонисты упрямо стояли на своем. Они говорили: "Мы все понимаем, Земле трудно поддерживать нас, так не надо нам поддержки, позвольте нам управляться самим". И в конце концов Земле пришлось согласиться.
      С тех пор поставки на Уалу почти прекратились. Для контакта остались только сеансы дельта-связи в строго определенные часы да еще рейсовый катер облегченного типа (раз в два земных месяца). Резко снизился поток научной информации с Уалы - теперь у колонистов очень мало времени и средств оставалось на исследования. Многие из них вернулись тогда на Землю. Через несколько лет рейсы стали нерегулярными, дельта-связь проводилась только в крайних случаях, а после смерти радиста прекратилась совсем.
      История уальского поселения часто кажется трудной для понимания, иногда просто необъяснимой. Например, неясно, почему дети ученых-упрямцев не вернулись на Землю, ведь их уже ничто не удерживало на Уале. Можно только предположить, что любовь к своей новой планете культивировалась у них в такой степени, что покинуть ее казалось неслыханным преступлением. За почти трехсотлетнюю историю Уалы случаи, когда уалец приезжал на Землю и оставался здесь навсегда, можно пересчитать по пальцам.
      Лет за сорок до Инцидента вступил в действие Второй Закон космокодекса, запрещающий поселения на планетах с собственным разумом, но колонистов уже нельзя было сдвинуть с места, тем более, что закон и не имел тогда реальной силы. Время от времени Уалу посещали инспектора ОЗРа (Общество Зашиты Разума), но дальше бесплодных уговоров дело не шло. Может быть, нужно было действовать настойчивее, но никто не просил о помощи, никто не нуждался в ней: пеулов, то есть аборигенов, не притесняли, колонисты не жаловались, крепко держались за свой поселок и думать даже отказывались о возвращении. Ко времени Инцидента колонией управлял Косматый-сын, человек властный до деспотичности, резкий, сильный и даже с претензиями на мессианство. Он проповедовал что-то там очень смутное о "Земле на Уале". (Науке еще предстоит разгадать, как и почему власть здесь стала передаваться по наследству.)
      3
      Часть вины за случившееся Виктор возьмет на себя (в доверительных беседах и в разговорах, где серьезное подается шутя), но, если откровенно, будет считать эти свои слова благородной ложью. Все эти одиннадцать лет он будет вспоминать тот проклятый день, когда потерял Паулу. Он будет анатомировать этот день, разрезать на секунды, он вспомнит его весь, до мельчайшей подробности, вспомнит не сразу, а постепенно, радуясь каждому вновь восстановленному обстоятельству, пусть даже самому ничтожному.
      Он вспомнит улицу Птиц, как, рыжие от пыли, неслись по ней ребятишки в своих тяжелых нагольных шубах, как развевались полы, как быстро мелькали колени и как дети кричали, мотая широкими красными рукавами:
      - Выселение! Выселение! Нас выселяют!
      Он вспомнит нового инспектора, того, что прислали тогда вместо Зураба, вспомнит свое удивление (Инспектора Общества Защиты Разума редко покидают свои посты), вспомнит (или придумает) дурное предчувствие, которое охватило его при виде этого очень молодого тонкого парня с напряженными глазами и нерасчетливыми движениями, вспомнит, как подумал: что-то случится.
      Звали инспектора то ли Джим Оливер, то ли Оливер Джим, то ли как-то совсем иначе - он отзывался на оба имени, но каждый раз передергивался и заметно оскорблялся. Про себя Виктор назвал его Молодой. Молодой был зол, энергичен, пытался глядеть чертом, но пока не очень получалось.
      Виктор вспомнит, как этот инспектор, чуть пригнувшись, стоял в гостевом отсеке катера, окруженный четырехстенной репродукцией с модных тогда хайремовских "Джунглей". Буйные, сумасшедшие краски окружали его, и здесь, среди этих зверей, деревьев и цветов, среди этого пиршества чудес, он казался настолько неуместным, что хотелось его немедленно выгнать.
      Вспомнит Бэсила Рандевера, в тот день он был первым, кто встретил катер. Самый толстый и самый дружелюбный, человек на всей планете. Он прокричал ему как всегда:
      - Письма привез, Панчуга?
      Панчуга - уаловская транскрипция пьянчуги. Так прозвали Виктора за отечное лицо, следствие частых перегрузок, обычная история среди патрульщиков.
      Он возил им письма, инструменты, приборы, одежду, посуду - любая мелочь с Земли ценилась здесь крайне высоко. Сложнейший сельскохозяйственный агрегат ничего здесь не стоил по сравнению с обыкновенной лопатой, потому что лопату, если она сломается, можно починить, а его - нельзя. Некому.
      Он вспомнит, как встретила его в тот день Паула, как пришла одной из последних, как смотрела с уже устоявшейся угрюмостью, как напряженно помахала ему рукой.
      (Когда-то, во время пустячного разговора, он сказал ей:
      - Я, девочка, полностью тебя понимаю. Никакая ты не загадка.
      - Тогда скажи, о чем я сейчас думаю?
      Тут не только вызов был, он это понял потом, - она надеялась, что он угадает, может быть, больше всего на свете ждала, что угадает. Он и угадывать не стал, отшутился.)
      И вспомнит отчаянное чувство вины перед ней, и злость свою на нее, злость за то, что когда-то поддался на ее уговоры и согласился перечеркнуть все свои планы, сломать жизнь, но потом ни минуты об этом серьезно не думал, все оттягивал - как-нибудь обойдется. А она все понимала и не напоминала об обещаниях, только поугрюмела и перестала говорить про любовь - делай что хочешь, мне все равно.
      - Оставайся, буду твоей женой. Нам мужчины нужны. Потомство. Свежая кровь.
      Вот что она ему говорила. Свежая кровь.
      Он всегда считал, что любит ее. Ни до, ни после ничего подобного не случалось. Значит, любовь. Но эта любовь была тягостным, унизительным, даже болезненным чувством. Пробивать вечное равнодушие, выпрашивать ласковые слова, чуть не в ногах валяться... плюнуть с горечью, все на свете проклясть, отвернуться, но для того только, чтобы она удержала его своим бесцветным "не уходи", и остаться, надеясь неизвестно на что.
      Виктор вспомнит также, как спускались они к поселку, как отстали от остальных, он обнял ее за плечи, а она не оттолкнула его, но, конечно, и не прижалась. Она еще ничего не знала тогда, только удивлялась, почему не приехал Зураб, а он не решался сказать правду и болтал какую-то чепуху.
      Темно-синее небо, красные блики на облаках, пыльные спины впереди, верхний ветер, тревога...
      4
      В этой истории для Виктора будет много неясных мест, много такого, чего он никогда уже не узнает и не поймет.
      Он часто будет вспоминать Омара, который приходился Косматому первым врагом. Виктор не любил Омара, да его и никто особенно не любил, к нему просто тянуло всех, какая-то особенная энергия, доходящая до мудрости честность. Хотя особенно умным Омара трудно было назвать.
      В конце концов Виктор так нарисует себе Омара: человек восточного типа, высокий, худой, с влажными, черными, "догматическими" глазами и жестким подбородком. Один из немногих уальцев, бреющих бороду. Бывал в переделках. Вспыльчив, но вспыльчивость его кажется немного преувеличенной, он словно подыгрывает себе. Его боятся больше, чем Косматого-сына. Омар - совесть, он - сила, он мстителен, он - заговорщик. Временами срывается, идет напролом, без расчета, но всегда побеждает, вот что интересно.
      Он из тех, которых звали когда-то грубым словом "космоломы", людей, у которых непонятно, то ли они не приняли Землю, то ли она их отвергла. Этаких бродяг с невероятно путаной философией, с непредсказуемыми поступками и обязательно с трагической судьбой. В общем полный набор. Изгой и легенда одновременно. Именно поэтому Виктор его избегал, хотя и тянуло к нему, - он сам когда-то думал стать космоломом. Не вышло.
      Одно время считали даже, что "космолом" - это не социальная бирка, а психическая болезнь.
      Омар появился на Уалауала за восемь лет до Инцидента и неожиданно нашел свое призвание в охоте. Он был бы полностью счастлив здесь, если бы не Косматый со своей тиранией, хотя, может быть, без него Омару просто нечего было бы делать на этой планете. Что бы Косматый ни предложил, все встречалось Омаром в штыки. Косматый ненавидел Омара, но терпел, он говорил всем, что такой человек просто необходим, чтобы и в самом деле из главаря не вышло тирана. Как будто это может помешать. Как будто кто-нибудь мог сказать, что Косматый боится Омара.
      А в тот день, в тот час, когда Виктор с инспектором садились на поле рядом с поселком. Омар готовился к дальней охоте. Он сидел на корточках перед костром, а напротив в той же позе сидел Хозяин. В Норе почти никого не было, даже древние старики повыползали наружу, только из женской залы доносились визгливые пулеметные очереди слов да вертелся рядом голубокожий Дэнкэ, сын землянина и пеулки. Он то и дело, как бы невзначай, бочком подбирался к Омару и тыкал его в плечо лохматой своей головенкой с вялыми по-детски ушами. Другого способа выразить свою любовь он не знал.
      - Он тебя любит, - без пеульского "эуыкающего" акцента, только очень быстро, сказал Хозяин.
      - Пожалуй, возьму его сегодня с собой.
      Дэнкэ замер. Но старик отрицательно поднял руку.
      - Будет холодно. И ветер. Не ходи пока.
      - В бурю охота спорится. А он парень здоровый.
      - Он очень сердится по ночам. Даже у пеулов не так. Очень дальние крови бродят. Если не умрет, будет хороший охотник.
      - Тем более.
      - Не ходи.
      Были выбраны уже охотники в сопровождение Омару - Палаусмоа, горбунчик с плохим нюхом, зато с феноменальной реакцией, и еще один, которого Омар почти не знал.
      - Прошу, не ходи, - тараторил Хозяин, подливая в свою фарфоровую чашку настой с неприятным запахом. Название этого напитка было совершенно непроизносимо - девять гласных подряд. - Почему сегодня пришел? Ты не говорил раньше.
      - Косматый отпустил.
      Хозяин забеспокоился:
      - Косматый? Он очень гордый. Почему как раз сегодня? Он научился читать погоду?
      Плаксиво прозудел вокс. Омар вынул его из кармана.
      - Омар здесь.
      Никто не ответил. Вокс продолжал зудеть.
      - Да слышу, слышу! Здесь Омар. Кто говорит?
      Хозяин с уважением смотрел на маленькую коричневую коробочку в руках гостя. У него такой не было. Зато был фонарик. Старик достал его и осветил дальний угол залы.
      Омар чертыхнулся.
      - Только вчера все в порядке было. Неужели и этот выбрасывать?
      - Омар, ты меня слышишь? У тебя что-то с воксом, Омар!
      - Спасибо, - пробурчал тот.
      - Я совсем не слышу тебя. Омар, если ты меня слышишь все-таки... Прилетел Панчуга и с ним новый инспектор. Очень злой. Ходят всякие слухи...
      - Что он говорит? - уважительно спросил Хозяин, спрятав фонарик. Следуя какому-то непонятному этикету, он отказывался понимать голоса из вокса.
      - Он говорит, что нового инспектора привезли, - Омар задумчиво прищурил глаз. - Ч-черт!
      - Значит, Косматый не научился читать погоду, - удовлетворенно заключил Хозяин.
      Омар встал и сунул вокс в карман. Пеулы звали людей "калаумуса", что значит "очень печальный", потому что только удрученный большим горем пеул может двигаться так плавно и медленно, как это всегда делают люди.
      - Так что откладывается охота. Жаль. Надо на нового инспектора посмотреть.
      - Не спеши, - тем странным, невыразительным тоном, которым пеулы сообщают особо важные новости, попросил старик. - Я думаю, они еще долго разговаривать будут.
      - Я тоже хочу поговорить.
      - Ты лучше потом. Инспектор скажет одно, Косматый - другое, а ты придешь и скажешь свое.
      - Не понимаю тебя. Что "свое"?
      - Косматый - очень гордый человек. Он не уйдет отсюда. Он лучше убьет всех. Нельзя, чтобы вы все вместе кричали. Ничего не сделаешь. Иди и слушай, что они говорят.
      - Не понимаю тебя, старик. Скажи яснее.
      - Я много раз говорил. Не ты его боишься, а он тебя. Нельзя быть таким гордым. Он все испортит.
      - Мне некогда, старик. Я пошел, - сердито буркнул Омар и стал подниматься к выходу из Норы.
      - Главное - Друзья Косматого. Все время глаза на них. Они как пао глупые, но ядовитые. Пусть они все время будут перед твоими глазами.
      - Зачем? - Омар чувствовал, как возбуждение захватывает его, какая-то мысль неистово билась наружу.
      - Твоему народу хорошо будет у нас. Мы друзья.
      Человек и низенький, скособоченный, тощий, словно составленный из палочек, синекожий пеул смотрели друг другу в глаза.
      - Я приду, - торопливо сказал Омар.
      - Я приду, - вдогонку ответил Хозяин.
      Так прощались пеулы. А при встрече они говорили: "Я тебе помогу".
      5
      Чаще всего Виктор будет вспоминать разговор в библиотеке Кривого, знаменитого уальского книжника, умершего за шесть лет до Инцидента. Дом Кривого стал читальней, куда мог прийти всякий и где решались обычно все общественные дела.
      Как и все здания на площади Первых, библиотека была очень старой постройки, одним из первых строений. Бревенчатая коробка с четырехскатной крышей и художественно выполненным крыльцом. Было в ней две комнаты: маленькая - жилая и собственно библиотека. Все стены до потолка были заставлены книжными полками. Стекла на полках отсутствовали, порядка не было никакого. Книги стояли кое-как, иногда свалены были в стопки, тут же, рядом валялись горки библиолитов - коричневого цвета кристаллов для чтения на экране. Библиолитов было немного, они в поселке не прижились. Экраны, вставленные в длинный читальный стол, не действовали, хотя в свое время Виктор притащил их один за другим восемь штук.
      Нельзя сказать, что уальцы ничего не читали. Правильнее будет так: читали, но мало. Урывками, наспех, что попадется.
      Пыль огромными рыжими хлопьями лежала на всем. Как ни пытался Косматый навести в библиотеке порядок, толку было мало, так же мало, как и с асфопокрытием для главной улицы поселка - улицы Птиц. Виктор старался, доставал асфальтовую пленку, рулоны с энтузиазмом стали раскатывать, но потом охладели, и все благополучно потонуло в пыли.
      Инспектор сидел за длинным читальным столом, против него чинно расположился Косматый со своими двумя Друзьями. Остальные толпились в дверях.
      Косматый и Друзья по случаю приезда гостей были одеты вполне пристойно, да и другие колонисты тоже нацепили на себя все самое лучшее. Домашние балахоны тонкой шерсти, выцветшие, но чистые рубахи, почти все были обуты. Но несмотря на это, здесь, среди книг и библиолитов эти люди выглядели неуместными, так же как Молодой выглядел неуместным в гостином отсеке катера. Настороженные взгляды, напряженные позы, руки, темные от грязи и пыли.
      Мирного разговора не получалось. Это была откровенная схватка, которая началась еще у катера, когда Косматый, протягивая Молодому руку, спросил:
      - Теперь, получается, ты будешь уговаривать?
      Молодой руку пожал, но дружелюбия не выказал.
      - Нет! - и это "нет" прозвучало излишне звонко. - Нет, уговаривать я не буду.
      А теперь они сидели за библиотечным столом, перед каждым из собеседников стояло по высокому стакану "болтуна", местного чая, доброго чуть дурманящего напитка, но на протяжении всего разговора никто из них не сделал ни одного глотка.
      - Я не понимаю, какие еще нужны объяснения? - нервничал Молодой. Нарушена статья Космокодекса, нарушена много лет назад и до сих пор продолжает нарушаться. О чем еще говорить? На планетах с разумной жизнью поселения людей ка-те-го-ри-чес-ки запрещены. Это понятно?
      - Нет, - ответил Косматый набычившись. - Полторы тысячи людей, все здесь родились, никуда не хотят. А ты говоришь - закон, объяснять не буду. Нехорошо. Старый инспектор, Зураб, всегда объяснял. Столько времени было можно, а теперь - нельзя. Почему?
      В библиотеке стало темно. Колонисты с тревогой поглядывали в окно на лохматое небо. Надвигалась большая буря. Пронзительно пели верхние ветры. Это бывает очень редко, обычно верхний ветер один, он гудит монотонно, от него болит голова и возникает ощущение, что все происходит во сне. Но бывает, что почти на одной высоте встретятся несколько верхних ветров, ударятся друг о друга, и тогда принесется сверху торжественная мелодия, прижмет тебя к планете, проймет дрожью и через минуту умчится.
      - Будет буря, - сказала тогда Паула, и ведь точно - буря пришла, будь оно все трижды проклято!
      Как она смотрела на Виктора, когда Молодой официальным голосом объявил о выселении!
      - Ты знал?
      - Да, - ответил Виктор небрежно, будто это само собой разумелось. Он не смел повернуться к ней.
      - Что ж не сказал?
      Он пожал плечами. И спиной почувствовал презрение Паулы.
      Он вспомнит и другой день, тот, когда он в первый раз сказал ей, что жениться не собирается, а если и женится, то уж, конечно, не осядет на Уалауала. Они тогда устали после далекой прогулки к Ямам. Шел дождь, и надо было спешить. Паула вертела в руках какую-то хворостину, смотрела по обыкновению вбок, равнодушно и чуть улыбаясь. Виктор подождал ответа и, не дождавшись, отвернулся. В то же мгновение Паула, закусив губу, сильно полоснула его прутом по спине. Это было так неожиданно, что он испугался. Он подумал, что какой-то зверь напал на него, резко отпрыгнул в сторону, обернулся к Пауле и оторопел.
      Та смотрела на него с ненавистью и болью. Никогда он не видел ее такой.
      - Ты что?!
      Она молчала. Виктор сразу успокоился, стал взрослым и рассудительным, взял у нее из рук хворостину (Паула смотрела вбок, но хворостину пыталась не отдавать) и сломал. Потом он корил себя за этот жест, не надо было так делать - слишком все это было символическим. Символов здесь не понимали.
      Он говорил: - Я не могу здесь остаться, это значит - всему конец. Мне всего год патрулировать, а потом вернусь к Изыскателям. Ты не представляешь, что для меня это значит.
      Там все под рукой, все к твоим услугам, там даже воздух родной, там не надо мучительно долго объяснять элементарные вещи, там все понимается с полуслова (без этого там просто нельзя), настоящая мужская работа, где впереди - цель, а за спиной - дом. В тебе нуждаются, ты необходим, а иначе не жизнь - существование.
      Она отвечала: - А я не могу бросить Уалу - у меня мать, братишка, у меня отец с деревянной болезнью. Как их оставить? Да и сама не хочу.
      Колонисты с молоком впитывали любовь к своему дому, хотя любить тут, по мнению Виктора, было абсолютно нечего. Может быть, их патриотизм и подогревался искусственно, но был совершенно искренним, естественным, как дыхание. Вот откуда он брался? Постоянная тяжелая работа, растительные интересы, грязь, каменный век, когда рядом, рукой подать, - твоя собственная суперцивилизация.
      А теперь, когда объявлено было о выселении, Паула дернула его за рукав и сварливо сказала:
      - Теперь ты просто должен остаться с нами.
      Обязанность. Виктор ненавидел это слово до дрожи. Каждый тянет на свою сторону и говорит: это твой долг.
      6
      Вокс доносил гудение голосов, ничего не понять, на кого ни переключись, одно и то же гудение голосов. Один голос, похоже, Косматого. Омар долго вспоминал его вокс, вспомнил, набрал. Слышимость стала лучше, но все равно разобрать трудно. Что-то о пеулах, о космокодексе. Опять уговаривают.
      Надо спешить.
      Нижние ветры подняли тучи пыли, вжали в землю корни и папоротники, били то в лицо, то в спину, и вскоре пришлось бросить и рюкзак и ружье, только пеноходы оставить, без них реку не перейти. Река бушевала, воды не было уже видно, одна только пена клубилась над низкими берегами.
      Надо спешить, спешить, что-то там не так. И вокс почему-то работает только на прием.
      "Я не собираюсь вас уговаривать, не мое это дело, вон даже как!" Теперь Омар уже полностью был уверен в своей правоте, он знал, что происходит там, в библиотеке Кривого, и знал, чем кончится. Он полностью доверялся интуиции.
      Только ветер и пыль окружали его, и страшно было и одиноко. "Боже мой, боже мой, тебя нет, конечно, но если ты только есть, сделай так, чтобы я на самом деле был прав, дай мне силы перенести все это, и пусть другие тоже поймут меня".
      У него болело колено, болело, должно быть, уже часа полтора, и не было времени посмотреть, что там такое. Потом, потом...
      "Без меня что угодно может случиться... этот Косматый... они же трусы, трусы, боятся его, все сделают, что он скажет... отравил людей, отравил... Дернуло меня пойти на охоту..."
      Рогатая черепаха баноэ, один из немногих дневных хищников, очень питательная и очень опасная, появилась перед Омаром внезапно, точно откуда-то выпрыгнула, а ружье он бросил.
      - Не вовремя, ч-черт!
      7
      Говорили только Косматый и Молодой. Друзья молчали. Это были личные телохранители Косматого, предписанные уставом поселка. Одного из Друзей Виктор знал хорошо, тот славился по всей Уале силой, глупостью и умением напускать на себя глубокомысленный вид. Второй был более непосредственным. Он не сводил с инспектора ненавидящего взгляда, исподтишка показывал ему мослатый кулак и время от времени, не в силах сдержать напор чувств, наклонялся к Косматому и что-то с жаром шептал ему на ухо. Косматый выслушивал внимательно и с видимым участием, а затем, словно взвесив все "за" и "против", отрицательно качал головой. Телохранитель в эти моменты заводил глаза к потолку, как бы говоря: "Я умываю руки", и вглядывался в других, ища поддержки, мол, что ж это делается, а-а?
      Молодой все-таки снизошел к объяснению. Теперь он излагал причины выселения с той же истовостью, с которой раньше отказывался от каких бы то ни было объяснений.
      - Давно доказано, что вмешательство высших цивилизаций в дела местного населения приносит один только вред. Могут произойти самые неожиданные социальные катаклизмы, - говорил он, ударяя ладонью по столу в такт своим словам.
      - Пеулы - наши друзья. Мы ничего плохого им не делаем.
      - Ваши друзья, ха-ха! - ненатурально хохотал Молодой. - Чем? Чем, черт возьми, вы им помогаете? Ситец? Бусы?
      - Почему ситец-бусы? Мы их лечим, оружие даем, лопаты, инструмент всякий. Мы много им помогаем.
      - Оружие? Да вы хоть соображаете, чем хвастаетесь? Это самое главное обвинение против вас. Вы не имели права даже подумать об этом!
      Косматый напружинился и мгновенно побагровел.
      - Что ты нам указываешь. Лисенок? - зарычал он. - Ты сейчас приехал, мы не знаем тебя, почему мы должны тебя слушать?
      От злости Молодой даже привскочил с места.
      - Это не я, это Земля вам указывает, родина ваша!
      - Наша родина здесь!
      - Земля - ваша родина в высшем смысле. Вы люди...
      - А-а-а, в высшем смысле! Оставь его себе, свой высший смысл. Мы здесь родились и другой родины не хотим. Почему тебя слушать?
      Лицо инспектора пошло красными пятнами, тонкие губы искривились, глаза горели бешенством - вот-вот взорвется. Но сдержался, сжал зубы, с минуту молчал.
      - Значит, так, - сказал он наконец с трудом и вполголоса. - Мы выселяем вас потому, что здесь вообще запрещено находиться. Во-вторых, ваша колония ведет себя по отношению к местному населению преступным образом.
      - Ай-ай-ай!
      Молодой нервно сморгнул и продолжил:
      - Ваше вмешательство в естественный ход истории влечет за собой самые гибельные...
      - Пеулы живут в сто раз лучше, чем другие. Кому спасибо?
      Они и двух минут не могли говорить спокойно. Что-то сделалось с воздухом, со звуками, со значением слов - абсолютно все колонисты были взбудоражены. Они переговаривались между собой, размахивали руками, угрожающе поглядывали на инспектора. Тот чувствовал эти взгляды, но виду не подавал.
      Стены дрожали от органного гудения верхних и нижних ветров, бордовые тучи носились по небу. Будет буря!
      - Кроме опасности социальной, вы несете в себе опасность генетическую. Вы для пеулов - чума. Рано или поздно вы убьете их одним своим присутствием.
      Косматый вскочил с места. Друзья и Молодой тоже. Один из телохранителей жутковато оскалился и вспрыгнул на стол.
      - Назад! - крикнул Косматый.
      Виктор навсегда запомнит этот момент, когда над столом вдруг выросли четыре фигуры - Косматый, сжимающий и разжимающий кулаки; нетерпеливые телохранители; Молодой, испуганный, загнанный, нахохленный. Виктор запомнит внезапную тишину, Паулу, почему-то хватающую его за рукав, и то, как он сам, бормоча что-то, протискивается вперед, идет к Молодому, становится рядом, угрюмый, настороженный... Как оттаивали глаза Косматого, как он наконец сказал:
      - Сядем.
      - Сядем, - энергично, с фальшивой бодростью повторил Молодой, и все успокоилось. Они сели и с прежним пылом продолжили бессмысленный разговор.
      Виктор отошел к полкам за спиной Молодого. Слишком стало опасно. Напротив белым манящим пятном застыло лицо Паулы - с ней тоже творилось что-то непонятное. Нет, точно, словно вся планета сошла с ума в тот день перед бурей, которая все грозила и не шла.
      Почему, почему Молодой уговаривал их, ведь все было решено и ничего от него не зависело? Почему так ярился Косматый, доказывая свою правоту, умный человек, он не мог не знать, что все слова бесполезны?
      - Посмотрите, как вы живете, до чего вы дошли!
      - Пятьдесят лет назад нас было триста, когда отец взял все в свои руки, а сейчас уже полторы тысячи - вот до чего мы дошли!
      - Да причем здесь цифры, причем здесь цифры? Вы их держите в черном теле, тирания, средние века, честное слово!
      - Никакой тирании! Обсуждаем, решаем вместе - где тирания?
      - А эти телохранители, Друзья ваши? Бездельничают, народ пугают. Зачем?
      - Нельзя так говорить! Парни стараются, ты, Лисенок, ничего в этом не понимаешь, тебя совсем другому учили. Без них невозможно.
      И так они спорили, перескакивали с одного на другое, возвращались к пеулам, снова кричали о вырождении, и никак нельзя было понять, кто из них прав. У Молодого не хватало слов, он срывался, терял мысль, а Косматый, наоборот, набирал силу. Он даже успокоился, его клокочущий астматический бас уже не ревел, уже гудел ровно и сильно, подстать верхним ветрам, а те, словно забрав у него все бешенство, дико орали на разные голоса.
      Спор ни к чему не приводил, да и не мог привести, спор выдыхался, а Косматый давил, давил, и от двери уже неслись угрозы. Лицо Косматого стало огромным, некуда было деться от его бычьего взгляда, буря проникала в самую кровь и не давала сосредоточиться.
      И наступил момент, когда Молодой перестал спорить, перестал хвататься за голову и бить кулаками по столу, когда он закрыл глаза и устало проговорил:
      - Не понимаю, зачем все это? Не понимаю. Я здесь ни при чем, зачем вы мучаете меня? Зачем, когда все и так ясно - через неделю придут корабли и переправят вас на Землю, на Куулу, на Париж-100, куда угодно.
      - Неужели ты не понял, Лисенок, что мы никуда не уйдем отсюда?
      - Вас не спрашивают, вам даже не приказывают, вас просто заберут отсюда, хотите вы этого или нет.
      - Лисенок, силой от нас ты ничего не добьешься. Мы не те люди.
      - Не я. Земля. Вы ничего не сможете сделать. Сюда прядут корабли...
      - А мы их не пустим!
      Все одобрительно зашумели: еще чего, пусть только сунутся! Пусть у себя приказывают. Здесь им не Земля!
      Молодой слабо усмехнулся.
      - Каким образом?
      - Увидишь, Лисенок. Скажи им всем: мы будем драться. Скажи: мы умеем.
      Среди всеобщего гама Молодой вдруг вскинулся, встал, впился в Косматого удивленным взглядом.
      - Я понял! Я только что понял. Вот! - сказал он громко и резко, потом повернулся к поселенцам. - Вот те слова, ради которых он меня изводил. Слушайте! Весь этот разговор - провокация, ну конечно, и главарь ваш поэтому провокатор! Ему нужно одно - остаться вожаком. А на Земле он не сможет этого сделать. Он хочет остаться здесь, пусть через кровь, но только здесь, он же не меня уговаривал - вас! Ему нужно, чтобы вы дрались за него!
      Косматый что-то неразборчиво крикнул, перегнулся через стол и сильно толкнул Молодого в грудь. Тот с грохотом повалился на спину.
      В следующее мгновение Виктор был уже рядом, уже поднимал его.
      - Ребята, тихо, ребята, нам пора!
      - Подлец!! - бесился Косматый. - Х-хармат ползучий! Меня провокатором!
      Молодой еще не пришел в себя, он слабо стонал и трогал затылок, а телохранители с энергичным видом уже лезли к нему через стол.
      - Ребята, сначала со мной, сначала со мной, ребята! - приговаривал Виктор, готовясь к драке. Ему было страшно и радостно.
      - Стойте! - отчаянно крикнула Паула. И Косматый повторил за ней:
      - Стойте. Пусть убирается.
      Телохранители замерли, только тот, который больше ненавидел инспектора, крикнул с досадой:
      - Эх, зр-рра!
      Их пропустили, кто с угрозой, кто с недоумением, кто со страхом. Виктор не переставая вертел головой и нес чепуху, а Молодой шел покорно, все трогал затылок. Дойдя до двери, он повернулся к Косматому и хриплым, как со сна, голосом проговорил:
      - Значит, до скорого!
      - Убирайся, Лисенок!
      Они открыли дверь, вздрогнули от ветра и холода, и тогда Косматый крикнул, перекрывая шум непогоды:
      - Панчуга, останься!
      - Зачем?
      - Останься, тебе говорю. Он сам дойдет.
      Виктор с сомнением покосился на Молодого.
      - Я дойду. Ничего, - слабо сказал тот.
      - Ну, ладно. Я скоро. Задерживаться не буду.
      Иногда бывает, что больше всего о человеке говорят не руки и не глаза, а спина. Спина у Молодого была несолидная - тощая, с острыми плечами, совсем ребяческая. Спина очень одинокого и очень растерянного мальчишки. Виктору вдруг захотелось догнать его и пойти вместе, в конце концов Косматый не командир ему, а парень здесь новичок и может забрести куда-нибудь не туда. Такая буря - не шутка! Но Молодой уже скрылся в пылевых вихрях, и уже не докричаться до него, и знак не подать, и тогда Виктор подумал, что молокососа инспектором не поставят и вообще, может быть, надо ему сейчас побыть одному.
      И он вернулся в библиотеку.
      8
      В библиотеке уже вовсю кипела деятельность, и заправлял ею Косматый. Колонисты сгрудились вокруг сюда, мрачные, недоуменные лица, то один, то другой, получив приказ, срывался с места и, на ходу запахиваясь, уходил в морозную бурю. Дверь почти постоянно была открыта, в библиотеке стало холодно.
      Косматый руководил. Ею длинные белые волосы, начинающиеся от макушки, были всклокочены, толстое небритое лицо, утолщенное книзу, из яростного стало яростно-деловитым. Пригнувшись к столу, он водил глазами, выискивая нужного человека, тыкал в него пальцем.
      - Кайф! Тащи сюда все лопаты, какие в запаснике. Быстро!
      - Как тебя? Том. Бери с собой сынка и записывай, сколько у кого оружия. И какого. Стой! Возьми с собой еще двоих, этого и... читать умеешь? Хорошо... и вот этого. А то не справишься.
      - А ты иди ко мне домой, попроси у жены самописок побольше. Она знает, где. А ругаться начнет, скажи, я велел. Будем людей расставлять.
      Виктор примерно понял, зачем он нужен Косматому, и приготовил, как ему показалось, короткий, точный ответ. Лицо и вся фигура его выражали такое непробиваемое упрямство, что Косматый, скользнув по нему взглядом, довольно ухмыльнулся.
      - Хорошо смотришь, Панчуга!
      - Зачем звал?
      - Погоди. Видишь, дела?
      И снова занялся другими. Он не замечал его, даже нарочно не замечал, тыкал пальцем в разные стороны, звал кого-то, кого-то гнал прочь, а Виктор переминался, переминался, пока наконец не потерял терпение.
      - Так что насчет меня, Косматый? Погода портится.
      - Ты погоди с погодой. Ты мне, знаешь что? - Косматый не смотрел на Виктора, выискивал кого-то глазами. - Вот что. Ты скажи, какое у тебя на катере оружие?
      - Я против Земли не пойду, - выпалил Виктор заготовленную фразу. Зачем тебе мое оружие?
      Но Косматый уже отвлекся, снова забыл про Виктора. Правда, был такой момент, когда деловой вид стерся с его лица, глаза расширились, рот съехал набок и проступила такая страшная тоска, что Виктору стало не по себе. Но Косматый тут же набычился, еще больше пригнулся к столу, рявкнул:
      - Гжесь, погоди-ка!
      Высокий рябой колонист, собиравшийся было уйти, обернулся и неприветливо спросил:
      - Ну?
      - Ты же все равно своего Омара сейчас вызывать будешь, правда?
      - Что, нельзя?
      - Так ты ему скажи, пусть с пеулами договорится, - в голосе Косматого слышалось непонятное торжество. - Пусть они идут сюда с лопатами, норы боевые строить помогут. Да пусть колючек метательных побольше приволокут.
      - Омар не пойдет, - угрюмо пробурчал Гжесь, - Омар не захочет драться.
      - А чего еще твой Омар не захочет? - вскинулся Косматый, мгновенно ярясь (но тоска, тоска проглядывала сквозь его ярость). - Погоди, Панчуга, сейчас. Что тебе тот Омар? Он и десяти лет здесь не прожил, только все портит.
      Виктору показалось, будто шум бури усилился, но это было не так, просто смолкли все разговоры в библиотеке.
      Гжесь тяжело поднял глаза на Косматого:
      - Омар не хочет, чтобы ты командовал нами.
      - Да ну? - притворно удивился Косматый и почти лег подбородком на стол.
      - Он говорит, что ты не имеешь права делать с нами все, что тебе захочется, что люди устали от тебя.
      Косматым не сразу справился с лицом, сглотнул, прищурил глаза, выпятил губы.
      - Дальше.
      - Ты всем надоел, вот что он говорит.
      Косматый загадочно улыбнулся, поманил Гжеся пальцем:
      - Иди-ка сюда!
      - Нам и без того трудно, а тут еще и на тебя спину ломай.
      - Ближе.
      Гжесь бубнил и бубнил, он уже не мог остановиться. Он нехотя, шаг за шагом, приближался к столу.
      - Палку!
      Ему подали непонятно откуда взявшуюся палку.
      Ну, так!
      И мгновенная серия ударов, справа, слева, по лицу, по животу. Гжесь отшатнулся, заслонился руками, взвизгнул, не удержавшись, упал на спину, тогда Косматый вскочил со стула, отбросил палку. Успокоился. Сел. Кто-то бросился поднимать Гжеся, но Косматый крикнул:
      - Пусть сам!
      Гжесь корчился на полу, пытаясь встать.
      - И будь доволен, что так кончилось. Убирайся!
      Гжесь наконец встал, пряча глаза, вытерся рукавом, сплюнул кровь, пошел к выходу. Ноги его дрожали. Остальные молча следили за ним, и ни на одном лице нельзя было прочесть ни осуждения, ни одобрения. Только самый пылкий телохранитель ударил кулаком по колену, довольно крякнул и с победоносным видом оглядел присутствующих. Косматый уже звал другого, тоже, видимо, сторонника Омара, тот мрачно выслушал прежний приказ и молча вышел.
      Народ понемногу стал рассасываться. Наконец у Косматого и для Виктора нашлось время.
      - Панчуга, - сказал он, потирая ушибленную руку. - Оставайся. Понимаешь, без тебя здесь никак.
      - Я против Земли не пойду, - тупо ответил Виктор.
      - Я ведь тебя вижу, Панчуга, - почти ласково произнес Косматый, - ты так упрямишься, потому что знаешь - деваться тебе некуда.
      - Ну, подумай сам. Косматый, ведь Земля! Что ты против нее можешь?
      - Так ведь я, Панчуга, что думаю. Разве пойдут они полторы тысячи убивать? Если драться-то будем? Ведь не пойдут, а, Панчуга?
      - Да они вас...
      - А мы их из пушечки из твоей нейтронной встретим. И пожгем кораблики. А они все равно не пойдут. Гуманисты! А как же!..
      В своем роде Косматый определенно был великим человеком. Лицо его меняло выражение без малейших усилий. Предельный гнев, вдохновение, деловитость, нежность, хитрость, будто множество совершенно разных людей по очереди входили в его тело с одной только целью - убедить. Но Виктор еще держался. Он даже представить себе боялся, что может остаться на стороне этого... спятившего дикаря.
      - Ты про катер забудь, Косматый, - как можно тверже отчеканил он. - Я против Земли не пойду. Считай, что поговорили. Все. Пока.
      Косматый погрозил ему пальцем и захихикал:
      - А ведь врешь, уже поддаешься, еще немного - и будешь готов. Тебе только на людях неловко. Так это сейчас! - Косматый поднял глаза к уальцам и с дурашливой серьезностью выкрикнул: - Вон! Все вон! Панчугу вербовать буду!
      - Хватит, Косматый, я пойду.
      - Стой! Подожди! Сейчас! - Косматый вскочил из-за стола, бросился к колонистам. - Ну, кому говорю, давайте! Сейчас, Панчуга, сейчас! - и стал выталкивать их в дверь. Вскоре библиотека опустела, только Друзья остались. Теперь они сидели рядышком у заколоченного окна. Выла буря.
      - Вот сейчас и поговорим, - потирая руки, засуетился Косматый. А и не выйдет ничего, все равно хорошо. Ведь мое. Панчуга, здесь и поговорить не с кем. Главный я тут. А с главным особенно не разговоришься. Все свои какие-то дела у всех, чего-то хотят, да и боятся... А мы с тобой вроде как равные. Да ты садись, садись. Вот, болтуна выпей.
      - Пойду я, Косматый, - неуверенно произнес Виктор. (Только не поддаться, только бы выдержать!)
      - Ты ведь просто зарежешь меня, Панчуга, если уйдешь. Ты пойми.
      - Брось, Косматый. Что со мной, что без меня - все равно не получится. Да и не хочу я.
      - Ты погоди, погоди, - горячился Косматый. Он странно улыбался, глаза блуждали, вид у него был полусумасшедший. Ты послушай меня! Ты последний мой козырь, Панчуга! Лисенок дурак-дурак, а понял, да только не до конца. Их же всех Омар с толку сбивает, умеет, подлец, с толку сбивать, раньше я думал - пусть живет, контролировать меня будет, чтоб не зарывался, смотрю - нет, другого хочет. Тебя здесь не будет, они и не пойдут. Омар тут такое раскрутит! А ты - это оружие, это сила, без тебя ну никак, Панчуга! Думаешь, я для себя? Думаешь, так мне хочется у них вожаком быть? Ну, пусть хочется, пусть для себя - все равно для них получается! Ведь не о сегодняшнем надо думать, ведь так и пропасть недолго, если о сегодняшнем-то! Не понимают они.
      У него было совершенно больное лицо. Он тосковал, уже не скрывая.
      - Я не умею спорить, Косматый, - отбивался Виктор. - Только не мое это дело.
      В течение всего этого разговора он ни разу не вспомнил о Молодом, и том, что с ним будет, если Виктор останется на Уале.
      - Паулу с собой возьмешь, ты подумай, Панчуга. Ведь девку тебе отдаем, против всех наших правил, не четырем, а одному, и какую девку! Пожалуйста, закончится все - и забирай ее куда хочешь.
      - Косматый...
      - Ты погоди-погоди... Вот мы ее сейчас позовем, - Косматый подбежал к двери, распахнул, крикнул:
      - Паула, Паула, сюда! Пау-у-у-ла! - обернулся. - Лео, приведи!
      Пылкий телохранитель соскочил со скамейки, выбежал прочь. Он вернулся с ней почти сразу же, видно, рядом была.
      Паула не вошла - вбежала.
      - Ох, буря, ну, буря! Восторг, а не буря! Что в темноте сидите?
      Включила свет.
      Она была радостно возбуждена, наверное, Лео сказал, что женят. Никогда Виктор не видел ее такой. Вернее, видел, но так давно, что забыл, при каких обстоятельствах.
      - Вот, Панчуга, бери. Жена, - Косматый подобрел и стал похож со своей шевелюрой на рождественского деда.
      Виктор молчал и не отрываясь смотрел на Паулу. Та была похожа в этот момент на девочку, которой дарят конфету, но которая не уверена, что ее не разыгрывают.
      - Жарко у вас, - она скинула шубу прямо на руки пылкому Лео. Тот встал, как столб, не зная, что делать с неожиданной ношей.
      - Ну что? - и непонятно было, то ли это предложение оценить ее красоту, то ли вопрос - зачем звали?
      Виктор не мог отвести от нее глаз. Он всегда пытался быть объективным и всегда говорил себе, что не так уж она и красива, волосы слишком черные, подбородок великоват, но сейчас он забыл про все. Он и потом, в течение одиннадцати лет, будет вызывать в памяти именно этот момент. Вся в движении, яркая, радостная... Чересчур лишь было в ней этой радости, вот что.
      Косматый взял ее сзади за плечи, сказал ласково:
      - Так вот, Паула, жених твой артачится, обещания своего исполнить не хочет. Говорит, не пойду к вам. Что делать будем?
      Глаза ее с прежней радостью смотрели поверх Виктора в стену, будто видела она там что-то необычайно интересное. Так слепые иногда смотрят.
      - А что делать? Пусть уходит.
      - Да нет, так не получится, - мягко возразил Косматый. - Нам женишок твой нужен. Ракета его нужна.
      Старинное слово "ракета" Виктор только в книгах встречал. Он никак не мог отделаться от впечатления, что перед ним разыгрывают какой-то очень дешевый спектакль.
      - А что больше нужно - ракета или он? - спросила Паула, все так же глядя в стену.
      - Да ракета вроде больше нужна.
      - А ты его убей, - Паула с наивным удивлением перевела взгляд на Косматого: мол, что ж сам-то не догадался. - Вот и ракета будет.
      - Так тоже не пойдет, девочка, - засмеялся Косматый. - Нам с ракетой без него не управиться. Ты уж попробуй его уговорить. А не уговоришь, мы с тобой вот что сделаем.
      Косматый как бы задумавшись взглянул на телохранителей.
      - Вон мои парни, чем не мужья тебе.
      Все они смотрели на Виктора - Косматый, склоненный к Пауле, ехидный, довольный, Паула, она все еще улыбалась приклеенной своей улыбкой, телохранители, - смотрели и ждали чего-то. Виктор только сейчас увидел, что свет в библиотеке красный, даже багровый, и стены красные, и глаза, и лица, и руки. И дышать было трудно.
      - Так что, останешься, Панчуга? - крикнул Косматый, но как-то медленно крикнул, словно сквозь вату.
      - Я, - сказал Виктор. - Против. Зем... Паула! Пойдем отсюда.
      Он посмотрел ей в глаза и увидел в них сочувствие и любовь, да, черт возьми, любовь, ту самую, что вначале, тогда.
      - Паула!
      - Вик, останься, - попросила она. - Иначе никак.
      Потом, много позже, Виктор поймет, что нервозность, почти истерика, которая владела всеми в тот день, шла исключительно от Косматого. Косматый находился тогда в крайней степени возбуждения, и возбуждение это передавалось другим.
      - Паула, - властно и зло сказал Косматый, - пойдешь за них, если он не останется?
      И она так же властно, с такою же злобой:
      - Пойду.
      Виктор пошатнулся и деревянным шагом пошел к выходу. Взялся за дверь. И услышал сзади жалобный рыдающий голос Паулы:
      - Вик, Вик! Если ты уйдешь... Ну, пожалуйста, Вик!
      Потом он будет со стыдом вспоминать, как бросился к ней, как держал ее за плечи, как заглядывал ей в глаза (но уже ни следа той любви, вообще никакого чувства, одна скука), как морщился, как прижимался щекой к ее волосам, как просил ее уйти с ним, просил, не надеясь, просто потому, что не мог не просить, и все это на глазах у Косматого, который ходил рядом и ждал, когда закончится эта бессмысленная горькая сцена.
      Будь хоть намек у нее в глазах, Виктор остался бы. Только досада и равнодушие, будто и не было ничего.
      Он замолчал посреди слова, оттолкнул ее с силой, отвернулся, побежал к выходу.
      9
      Омар добрался до поселка, когда Виктор с Молодым уже улетели.
      Омар слышал все, о чем говорил Косматый (вокс прижат к уху), уже никаких сомнений, уже все, и в первый раз за долгое-долгое время он вынужден был придумывать на ходу, как вести себя и о чем говорить. Трудно остаться честным, когда ты уже решил что-то сделать и сделаешь наверняка, независимо от того, прав ты или неправ, - тогда не поступок зависит от тебя, но ты от поступка, а честность твоя, в конце концов, подогнана будет к поступку и тем самым убита. Омар никогда не признается себе, что в тот день случились события стыдные и фальшивые.
      ...На улицах бушевала пыль. Из нее возникали люди, пропадали и появлялись опять, устремлялись за ним, а он вихляющим пеульским шагом быстро шел к дому Косматого. Вокс молчал. Косматый вынырнул вдруг из рыжего молока, в которое превратился мир, он стоял, широко расставив ноги, красный от пыли и холода, и скалил зубы в странной улыбке.
      - Ну, вызвал пеулов?
      - Нет.
      - Так иди вызывай. Сегодня для них много срочной работы.
      - Нет. Никакой работы не будет.
      ...Самое начало и самый конец. Остальное смешалось, и уже не понять, что было до, а что - после.
      - ...Ради того, чтобы командовать, ты посылаешь людей на смерть. Не дам!
      Как полно в тот день они понимали друг друга, а другие ничего понять не могли.
      - Ты мучил нас ненужной работой, ты бил нас, ты вертел нами, как тебе вздумается. Теперь - все!
      Омар нарочно сам распалил себя. Он знал, что делал, когда не давал Косматому докончить хоть одну фразу - это было опасно.
      - Мы знаем, как ты умеешь говорить. Нет. Хватит с нас твоей болтовни!
      А сам обвинял, оскорблял, издевался открыто. Никто никогда не говорил так с Косматым.
      И Косматый не выдержал. Выпучил глаза, протянул назад руку:
      - Лео, палку! Я тебя, - медленно, с паузами, пристально глядя, - как самую гнусную тварь, как паука ядовитого, в пыль вколочу!
      - Ты меня и пальцем не тронешь, ты никого больше не будешь бить. Все, Косматый, все!
      Тот огляделся. Многие вокруг смотрели недобро, кое у кого чернели в руках ружья. И Друзья тоже держались за пистолеты. Лео, подражая Косматому, чуть пригнулся и оскалил зубы. Настороженность, ни капли страха.
      Косматый вдруг повернулся к Друзьям, поцеловал каждого. (Те стояли, как статуи, следили за остальными. Верные Друзья Косматого. Верные. Молодцы.) И снова к Омару:
      - Врешь, Омар. Трону я тебя пальцем. Смотри!
      И первый удар по лицу, по глазам ненавистным, палкой...
      ...Все скрыто под пылью, под временем, под крепким щитом из ложных воспоминаний, который поставили перед собой люди, чтобы не помнить то, о чем не хочется помнить...
      ...Омар крикнул: "Не трогайте, не убивайте его! Не здесь".
      ...Пять шагов, и ничего не видно - пыль. Она глушит все звуки, она больно бьет по коже, приходится кутаться, но толку от этого чуть...
      ...В окружении молчаливых Нескольких, посреди орущих людей...
      ...Отдалить бы момент, отдалить бы, ладонями оттолкнуть.
      ...А потом было, кажется, так. Кто-то бежал, высоко задирая ноги, словно задался целью насмешить остальных, кто-то держался за правое плечо, кто-то провалился в пыль да там и умер, но не сразу, а через ночь, его не нашли, его не слышал никто, хоть он и кричал "я умираю". Кто-то рвал на ком-то одежду, кого-то волокли, кто-то простирал руки к небу и кричал, подобно колумбовскому матросу:
      - Земля! Земля!..
      ...Бури словно и не было, и ночь ушла очень быстро. Никто не спал, говорили, кричали...
      Да, кажется, именно так все и было.
      10
      И Виктор тоже смутно помнил дальнейшее. Спешка, бессонница, постоянно Паула перед глазами, какие-то очень важные дела, от которых в памяти ничего не осталось, запросы, бумаги, разговоры. Он вспомнит, как потом ему предлагали сопровождать группу захвата. Ведь никто так не знал Уалу, как он. И, конечно, он отказался, но его уговаривали, и его начальство стало просить о том же, чтобы не портить отношений с Четвертой Службой. Дело дошло до того, что пришлось выбирать - соглашаться или уйти с патрульной работы, а значит, не выдержать испытательный срок и не вернуться в МП. Была безобразная сцена, он каждый раз будет морщиться, вспоминая ее, мольбы, истерики, удивленные взгляды коллег. Но каким-то образом, он не понял, каким, все уладилось, он остался патрульным и не сопровождал группу захвата.
      Он видел их, он специально пришел в порт, когда они ждали транспорты, очень ему хотелось посмотреть, что за люди пойдут на Уалу.
      Оказалось, самые обычные парни, как и везде, спокойные и веселые. Их было около сотни, и по вечерам они заполняли все припортовые улицы. Песни, анекдоты, зубодробильные истории, рассчитанные на доверчивых девушек, во всяком случае позволяющие девушкам продемонстрировать свою доверчивость. Парни из Второй Службы ходили злые как черти. Для всего города приезд группы захвата был большим событием.
      Он был с ними, слушал их анекдоты, расспрашивал их, сам рассказывал про колонию. Конечно, никто никого убивать не собирался, этого еще не хватало, все было продумано очень хорошо. Парализующие поля, легкие стоп-ружья никто никому не сделает больно.
      Он представил себе, что вот, колонисты готовы к отражению атаки, у всех ружья и древние пушки направлены в небо. Что у них - завораживающие излучатели? Вакуум-элиминаторы? Вряд ли есть что-нибудь поновее. Среди всего этого допотопного арсенала решительными шагами ходит Косматый в своей рабочей хламиде, подбадривает, грозит, одним словом, поднимает воинский дух. Женщины стоят у порогов, мужчины сжимают ружья, и все, как один, смотрят на небо.
      Среди них Паула.
      11
      Через два дня прибыли транспорты, и на рассвете вся группа захвата ушла. Виктора уже не было в городке. Он вышел на катере не в свое дежурство, лишь бы видеть, как все случится. Никто ему не мешал, даже сменщик, который проплыл мимо всего в тысяче километров от него. Сменщика звали Андре, Андре Барнеро, это был спокойный, понятливый парень, Виктор даже жалел, что так и не смог завязать с ним дружбу. Андре мигнул ему оранжевыми кольцами второго бортового, поговорил с ним и ни словом не обмолвился, что нельзя Виктору здесь находиться.
      Тридцать четыре часа он кружил над Уалауала, почти не спал, почти ничего не ел, а больше бродил по катеру, по тесным его переходам, вел бесконечные разговоры с Паулой, реже - с Косматым и никогда - с Молодым. Он не откликался на вызовы и сам не подавал никаких сигналов, даже обязательных по уставу, не специально, нет, просто не было сил. Так же как не было сил включить свет в гостином отсеке. Дверь в рубку была полуоткрыта, в разбавленной темноте угрожающе шевелились Хайремовские джунгли, требовали яркого света, а Виктор не мог даже поднять, руку к пятнышку выключателя.
      Через тридцать четыре часа он увидел армаду. Они появились со стороны Аверари, пять огромных кораблей, и пилоты у них были класса ноль - корабли шли слаженно, ровно, синхронно переливаясь красными вспышками огней срочной службы.
      Они классически, как на учениях, скользнули на причальную орбиту, провели маневр "отражение нейтронной атаки", то есть повернулись носами к центру планеты, тревожный звонок, голос:
      - Внимание, колонисты! Внимание, колонисты! Принимайте гостей!
      Молчание.
      - Внимание, колонисты! Колонисты, внимание! Принимайте гостей!
      Молчание.
      А потом голос Молодого, звонкий, задорный:
      - Косматый! Косматый! Ты же слышишь меня! Слышишь?
      Не может быть, чтобы у них все воксы сломались, подумал Виктор, просто не хотят отвечать.
      - Ну, неважно! Хочешь, молчи. Мы идем, Косматый!
      Через несколько секунд от каждого корабля отделилось по боту. С неожиданной скоростью они одновременно ринулись вниз. Послышалось ровное сорокагерцевое гудение - заработали парализующие поля. Виктор, несмотря на жестокость и даже трагичность момента, восхитился точности маневра - боты начали падать именно в тот момент, когда можно сесть у поселка по касательной, то есть наиболее быстро и с наименьшей затратой горючего, а с такой планетой, как Уалауала, это очень сложно, почти невыполнимо, прецессирующее движение очень путает, с первого раза ошибаются даже самые опытные пилоты. Сам Виктор зазевался и потому упустил нужный момент, поверхность Уалы крутнулась вбок, так что пришлось спускаться вслепую по очень сложной кривой.
      Поселок был пуст. Десантники ходили из дома в дом, громко перекликались и не обращали на Виктора никакого внимания.
      - Я так и знал, так и знал, - говорил он себе, но вслух, хотя скажи ему кто-нибудь, что он говорит это специально, чтобы его услышали, он бы наверняка оскорбился.
      Все двери в поселке были заперты, каждый дом, словно в ожидании страшной бури, был включен на рейнфорсинг, над поселком, словно черные хлопья сажи, в небывалом количестве вились птицы, попадались среди них и пестрые твари, но все из тех, из дневных, которых так боятся пеулы. Из переулка Косая Труба дул ветер, сверху неслась нескончаемая тоскливая нота, и не было вокруг ни одного знакомого человека.
      - Может, они улетели?
      - Да им не на чем улетать. По сводке у них ни одного пилота не было. Потом - патрули. Засекли бы.
      При этих словах на Виктора обернулись.
      - Ушли, все бросили...
      12
      Никогда не узнает Виктор ни о смерти Косматого, ни о победе Омара, ни о том, как сложно, как трагично и неестественно проходило слияние колонистов с пеулами. И о судьбе возлюбленной Паулы своей он, конечно, ничего не узнает. Будет ломать себе голову пустыми предположениями, будет жадно следить за спорами, которые вспыхнут вокруг того, что должна была сделать Земля и чего она не должна была делать, сам не раз ввяжется в эти споры. Он постоянно будет носиться с идеями очередной экспедиции на Уалу, хотя и знать будет наверняка, что никакую экспедицию туда не пропустят. А спустя одиннадцать лет, пролетевших бурно и суматошно, он махнет рукой на Второй Закон и решит хоть что-нибудь выяснить сам.
      ...За время колонизации на Уалу завезено было множество всякой живности, но лишь мангусты да кони смогли выжить на этой планете. Да и то последние будут стремительно вымирать. Маленький, в двадцать голов, табун будет кочевать с места на место, спасаясь от темных охот, и на потомство просто не останется времени.
      Когда Виктор в последний раз попадет сюда, его катер раздавит при посадке нору мангуст, и все семейство, кроме одного мангустенка, погибнет. Малыш побежит прочь, петляя между огромными толстыми листьями. Не приученный к свету, он в ужасе будет шарахаться из стороны в сторону, пока не наткнется на дереворощу, которой колонисты дали курортное название "палианда".
      А Виктор пройдет по поселку, убедится, что тот давно уже брошен, и скажет себе: мне здесь нечего делать, вдобавок я не убрал крылья, надо спешить назад. Он увидит, что солнце Оэо, которое только что было так высоко, резко упало вниз, значит, скоро наступит ночь, значит, надо поскорее бежать отсюда.
      Он не узнает поселка. В последние светлые мгновения дома, небо, воздух, приобретут тревожный стальной оттенок, пыль загустеет, а верхний ветер, так покажется Виктору, запоет совсем по-другому. И тогда Виктор испугается.
      Солнце упадет низко, так низко, что уже никуда не успеть. Виктор будет бегать по улицам, а когда заколет в боку, он остановится, схватится за обломок забора и закроет глаза. В этот момент солнце Оэо закончит свой дневной танец. Темнота нагрянет с такой быстротой, будто на Уале нет атмосферы. Ночные цветы раскроют свои коробочки и выпустят на волю светящиеся разноцветные лепестки. Виктор, впервые застигнутый темнотой на Уалауала, прижмется к забору, нащупает пистолет, прислушается.
      Звери на Уалауала боятся света. Чем это объяснить, не знает никто. Каркающие туземные песни рассказывают об этом легенды, не лишенные прелести, но абсолютно неправдоподобные - это сказки. Существует гипотеза, что в прежние времена свет второго солнца - теперь холодного магнитного пульсара, был опасен и что все живые существа взращивались поэтому во тьме. Это только догадка, которую никто не проверял.
      Так или иначе, а настоящая жизнь на Уалауала начинается с заходом солнца. Словно кто-то бьет в набат и все просыпается. Все живое готовится к смертной драке. Из палианды ползут на волю разные гады, в воздух поднимаются полчища кошмарных монстров. Тишина сменяется каскадом самых разнообразных звуков: зловещие крики, хлопанье крыльев, лязг неизвестно откуда, хрипенье, вой, кто-то вдруг начинает выпевать гамму почти человеческим голосом, но только почти, и песня обрывается посередине. Всю темную сторону планеты заливают волны ярости, и звери, дрожа от голода, любви и страха, выходят бороться за свою жизнь.
      Кони в ту ночь потеряют своего вожака. Сначала они будут бежать от стаи санпавлов, мохнатых полуволков-полуящеров с благообразными длиннобородыми физиономиями, и одна кобылица отстанет. Вожак, конь шоколадной масти с мощным крупом и толстыми бабками, обеспокоенно всхрапнет и станет звать ее, и она отзовется, жалобно, печально, почти без страха, но в следующий же момент тонко вскрикнет, а потом крик ее оборвется и послышится басовитое "а-га-га" санпавлов.
      Подобранный, худой, быстрый, как насекомое, яшмовый панаола прыгнет на мангустенка, ударит лапой, но схватить не успеет - на него самого уже бросится электрическая свинья.
      Они убьют друг друга в конце концов, но еще до этого мангустенок придет в себя и убежит. Он наткнется на чью-то нору и уже решит спрятаться в ней, как вдруг оттуда послышится испуганный писк. Рискованно занимать чужие норы, однако сверху кто-то будет продираться к нему, с треском распихивая потолочные листья. Тогда он пересилит себя, сунется в нору, незнакомый запах обдаст его, и первый удар придется ему по глазам.
      Когда при свете цветов и вторая кобылица попадется в зубы санпавлам, вожак не выдержит, повернет табун и поскачет на помощь. Но каурый помчится ему наперерез, ударит его крупом и свалит, и сам возглавит табун, и в первый миг табун не заметит подмены. Зверю, упавшему во время темной охоты, уже не встать.
      Если солнце Оэо падает быстро, оно еще может вернуться - на десять минут, на пятнадцать, на полчаса, на целый день, как повезет. Отстреливаясь от зверья, пытаясь не думать о том, когда кончатся в пистолете заряды, Виктор будет ждать восход с лихорадочным нетерпеньем. И если солнце взойдет, самое главное - не упустить кратковременной передышки. Тогда нападения можно не опасаться, звери замрут, закроют глаза и поползут к палиандам.
      Мангустенок будет бежать сломя голову, ему будет казаться, что все охотятся только на него одного, что во всем мире нет для него убежища. Вдруг он услышит запах, идущий со стороны поселка, запах, чем-то знакомый, но прежде не слышанный. Не сбавляя скорости, он свернет туда и вскоре появится около домов. Теперь он будет бежать под пылью, выставляя наружу лишь темный расцарапанный нос. Знакомый запах усилится.
      И тогда на горизонте появится тоненькая оранжевая полоска. Это светлое солнце Оэо решит порадовать мир своим видом и скажет ему - замри. Еще не спадет ярость темной охоты, еще бои не окончатся, когда раздастся истошный крик:
      - Солнце!!!
      И мангустенок, выставив из пыли узкую свою мордочку, увидит бегущего человека. Этот зверь испугает его. Мангустенок поймет, что ошибся, что вовсе не знаком ему запах, идущий от зверя, что никогда он не слышал подобных криков и подобной шкуры никогда нигде не встречал. От страха мангустенок полностью нырнет в пыль. И они разбегутся: человек в одну сторону, мангустенок - в другую.