Тим немножко подышал через нос и попробовал поговорить с незнакомцем мозгами, как посоветовал ему Боб Исакович, но только все равно ничего не вышло. Тогда Мария стала дергать Тима за рукав и кивать куда-то в сторону в том смысле, что кончай-ка, Тим, это дело, а то как бы на неприятности не нарваться.
      Тим вообще-то никогда не был против насчет нарваться на неприятности, но в данном случае совет жены показался ему уместным. Потому что уж раз даже Мария не хочет ссориться, то это что-то серьезное.
      Поэтому он сказал:
      - Отец все это заварил, пусть теперь сам с ним и разговаривает.
      После этих слов он обернулся к мужику в кресле (тот как раз отпивал из бокала и брови поднимал в выражении крайнего удовольствия), заставил себя еще один раз приветливо улыбнуться, но не сумел, и остановившись на том лице, которое у него получилось, сказал мужику:
      - Вы извините, мы сейчас.
      И потопал что было мочи обратно к вегикелу, где спал неразбуженный Анатоль Максимович.
      Неразбуженным Анатоль Максимович остался не потому, что про его просьбу разбудить, как только совершится посадка, забыли, а потому, что сделать этого просто-напросто никто не смогли. Да, честно говоря, и не очень-то хотели его будить - потрясли, покричали в ухо, полили на голову воды, поднесли к носу стакан спиртного, да на том свои попытки и приостановили, потому что пусть человек поспит.
      Теперь Тим взялся за него настолько всерьез, что через пару минут Анатоль Максимович неразборчиво мычать перестал и сел посидеть на своей космической койке. Он посидел, мотая в разные стороны головой, а потом спросил Тима:
      - Послушай, как тебя, Тим, ты не знаешь, кто это меня так оглоушил?
      На что Тим с интонациями Марии и почти голосом Марии ответил:
      - Оглоушили тебя, папа, спиртные напитки, употребляемые тобой в неумеренном количестве.
      - Да нет, - не заметив просквозившего упрека, заметил Анатоль Максимович, - сегодня меня оглоушило совсем не так. Оглоушило меня примерно так, как оглоушивает, когда мы с тобой предварительно подрались и ты победил. Мы, случайно с тобой не подрались, Тим?
      - Нет, папа, мы с тобой не дрались. А разбудил я тебя вот по какой причине. Мы уже совершили посадку на Планете, Где Все Можно, и встретили одного субчика в белом костюме.
      - В белом костюме? - пытаясь сообразить, что к чему, переспросил Анатоль Максимович. - В каком белом костюме?
      - Ну, в таком, с бабочкой.
      В мало что понимающем взгляде Анатоль Максимовича мелькнула хмурая заинтересованность - обычно с таким вот взглядом он разыскивал по карманам забытые дома ключи от входной двери.
      - С бабочкой, говоришь? - задумчиво спросил он. - А где это мы сейчас?
      После того, как Анатоль Максимович, к своему громадному изумлению, уяснил, что находится он на Планете, Где Все Можно, в командирской спальне собственного вегикела по имени Максим, после того, как он даже что-то такое смутное вспомнил, после того, как ему с помощью Тима и вегикела было впихнуто в рот сразу три отрезвительные таблетки, образовалась в нем энергичность, то есть неуемная жажда действовать.
      - Так это тот же самый, которого я в прошлый раз видел! И молчит? И молчит, грубиян? Ну нет, сейчас этот номер у него не пройдет.
      И не успели Тим с вегикелом слова сказать, как Анатоль Максимович с койки спрыгнул и убежал на полянку к "тому же самому". Который все так же приветливо улыбался, иногда, невпопад совсем, кивал головой, а в основном потягивал свое питье, выражая лицом наслаждение крайней степени.
      Тогда и начался тот галдеж, о котором читатель был выше предупрежден.
      Анатоль Максимович ворвался на полянку, как разъяренный носорого-тахорг. Он разметал своих попутчиков, скорбно, словно у могилы покойника, сгрудившихся вокруг плетеного кресла с выпивающим человеком, схватил того человека за грудки белого костюма с бабочкой и попытался одним мощным движением его за эти грудки из кресла подобно редиске выдернуть. Но, наверное, для достижения таким образом поставленной цели необходимы были не мощности Анатоль Максимовича, а мощности, по крайней мере, десятка сверхновых звезд. Того же самого, то есть отрицательного, эффекта добился Анатоль Максимович, попытавшись свалить человека на землю (дивными, кстати, усыпанную цветамии) вместе с его плетенкой - кресло, такое на вид воздушное, весило, оказалось, многие мегатонны.
      Воскликнув что-то вроде: "Ты так, значит?", - Анатоль Максимович принялся человека за те же грудки с бабочкой остервенело трясти.
      Надо сказать, что у остальных пассажиров вегикела, в том числе и у Марии, человек в кресле вызвал очень сильные подобострастные ощущения - они бы и сами затруднились объяснить, по какой причине, но наверняка не только из одного высокопоставленного вида этого человека. Буйное поведение Анатоль Максимовича по отношению к нему произвело среди них натуральный шок и тут же подвигло на на произнесение претензий, упреков и требований немедленно прекратить. Они заговорили одновременно, на одну и ту же тему, но не очень-то в унисон, отчего и произвелся галдеж.
      Вообще в произведении галдежа жители Аккумуляторного Поселка равных себе в ближайших окрестностях не имели. Всеми было признано, что галдеж у них получается громкий, пронзительный и очень сильно действующий на нервы. Как-то даже приезжал в Поселок один композитор, все это дело фиксировал, а потом, у себя в Метрополии, доказывал, что это у них такое народное творчество, вроде пения.
      Некоторые, впрочем, совместное произведение галдежа не одобряли и свой голос в общие хоры старались по мере возможности не вплетать, за что сами неодобряемы были. К числу подобных относился и Тим, который от галдежа только морщился и предпочитал в таких случаях действовать молча. Поэтому, едва выбежав из вегикела и обнаружив совершаемое Анатоль Максимовичем буйство, он не стал упрашивать отца прекратить свои действия, а просто подбежал к нему, обхватил поперек корпуса и стал трясти так же, как Анатоль Максимович в то самое время тряс человека в плетеном кресле.
      Сам же тот человек, трясомый теперь двояко - Анатоль Максимовичем и вдобавок через посредство Тима, отреагировал на ему причиняемое беспокойство тем, что перестал отпивать из своего раскрашенного бокала и некоторой нахмуренностью, наложившейся на приветственную улыбку. Некоторая эта нахмуренность привела к большим возмущениям в окружающей поляну природе. Цвирикание из беззаботного превратилось в испуганное, бормотание стало угрожающим, по глубине рощ и по небу прокатился тяжелый далекий грохот словом, все вокруг передернулось от гнева. Наконец и человек в кресле подал свой голос. Голос оказался обычный, баритонистый и опять же приветливый.
      - Анатоль Максимович! - сказал человек, все еще пока почти приветливо улыбаясь, - Почему ты меня тревожишь? Почему ты меня трясешь и одновременно ревешь так же бешено, как хаос начала времен? И почему, если уж на то пошло, издают такие неприятные звуки все эти люди? Неужели хоть на минутку нельзя оставить меня в покое?
      И так спокойно он эти вопросы задал, что испугался даже сам Анатоль Максимович. Виду, впрочем, не показав.
      - Видишь ли, незнакомец, - ответил он человеку в плетеном кресле, - в прошлый раз от тебя так же, как и сейчас, трудно было добиться хоть чего-нибудь, кроме маханий рукой и приветственных улыбок. Чтобы не вызвать насмешек, мне пришлось лично придумывать некоторые детали задушевного с тобой разговора, которого, как ты помнишь, никакого на самом деле не происходило совсем. Уже покинув тебя, что само по себе чудо, учитывая проблемы с выходом из Черной Дыры, я подумал, что, может быть, ты чем-нибудь болен и следует вернуться к тебе, чтобы провести какой-нибудь курс лечения. И вот я прибываю на своем новом вегикеле, который подарен мне на день рождения моим сыном Тимом - это Тим, будьте знакомы, - и обнаруживаю тебя в том же непонятном и маловменяемом состоянии. Поэтому я решил прибегнуть к интенсивной терапиии.
      Человек в плетеном кресле поднес к губам свой драгоценный бокал, в который раз отпил из него глоток, по малой величине своей просто недостойный мужчины (так оценил это сам Анатоль Максимович), выразил еще одно необычайное наслаждение, отчего сразу все зацвирикало, зашелестело, забормотало и запело в окружающих рощах, и сказал следующее:
      - Врать, уважаемый Анатоль Михайлович, очень нехорошо. А мне так и просто бессмысленно. Я ведь хорошо знаю, что ты не за тем сюда приехал, и тряс меня, применяя грубую силу, только из-за того, что, по твоему мнению, иначе со мной ни о чем нельзя договориться. Ведь так?
      - Угу, - мрачно подтвердил Анатоль Максимович, который и сам не любил врать, а особенно не любил быть пойманным на вранье. - Но ведь я как думал-то...
      - И знаешь ли что, Анатоль Максимович, - продолжал человек в плетеном кресле, - здесь ты, пожалуй, прав. Я с уважением на тебя гляжу (и действительно посмотрел с уважением) и истинно говорю тебе - чтобы достучаться до меня, нужна немалая сила. Я как бы и не очень виноват. Мы, существа такого ранга, как я, так уж устроены, мы иначе, по-видимому, просто не можем. Но сейчас хотел бы я услышать от тебя - с какой целью вы меня посетили, а?
      Анатоль Максимович откашлялся в кулачок и соответственно приосанился.
      - Ну как же, - сказал он человеку в плетеном кресле. - Мы, это...
      Тут он с некоторым подозрением на собеседника своего посмотрел.
      - Только прежде уточнить хочется, - сказал он человеку в плетеном кресле с полным уважением, но настырно. - Мы хоть по адресу-то правильному попали? Это Планета, Где Все Можно?
      - Она самая, - прииветливо улыбаясь, ответил тот.
      - Так. И значит, здесь любое желаниие можно загадать и оно исполнится?
      Человек в плетеном кресле скучно вздохнул и, чтоб поправить настроение, отпил еще немножечко из своей баклажки.
      - Да, - изобразив бровями блаженство, ответил он Анатоль Максимовичу, в общем, ты прав. Только хочу заметить тебе, Анатоль Максимович, что вообще-то название происходит не от того, что здесь любое желание исполняется. Совсем не от того. Здесь все можно в том смысле, что здесь принципиально нет никаких запретов. Я могу здесь делать все, что мне только заблагорассудится, да и то при условии, что я здесь один. Присутствие других, к сожалению, налагает на меня обязательства. Но это в принципе. Так-то оно никаких обязательств не налагает, а то я бы заметил.
      - Но насчет исполнения желаний мы правильно попали, я так понимаю?
      - Правильно, правильно, - заверил его человек в плетеном кресле и опять прибегнул к питью.
      - И с заявками, стало быть, к тебе следует обращаться?
      Человек в плетеном кресле кивнул и в сторону отвернулся.
      Анатоль Максимовичу стало ужас как неудобно.
      - Нет, ты не подумай, мы все понимаем, загруженность и так далее, а я тут к тебе со всякими для тебя мелкими вопросами пристаю...
      - Это точно, - сказал человек в плетеном кресле в сторону рампы.
      - Так что извини, если можешь, за нахальство, но прежде чем к заявочному процессу приступать, хотелось бы мне знать - ты-то вообще кто будешь?
      От неожиданности человек в плетеном кресле икнул. Одновременно в окружающих рощах наступила полная тишина.
      - То есть... что значит кто? - спросил он, не улыбаясь ни приветливо, ни неприветливо. - Летели через весь космос, в Черную Дыру, понимаешь, сунулись и сами не знаете, к кому на прием?
      Анатоль Максимович не любил также, когда его выставляют дураком.
      - И не знаем, друг дорогой, и откуда бы нам это знать? - с обидой в голосе произнес он. - Слухи разные ходили, что да, то да, но вообще-то нас друг другу не представляли. Ты мне прямо скажи - ты Бог или ты не Бог?
      - Никаких комментариев, - ответил человек в плетеном кресле и надолго приник к своему раскрашенному бокалу.
      - То есть так-таки никаких? - решил уточнить Анатоль Максимович.
      - Так-таки никаких. Этого вам знать не дано.
      Тут голос, ко всеобщему удивлению, подала Мария. Причем подала самый наиядовитейший из всех своих наиядовитейших голосов.
      - Если попросту, то слишком много для нас чести знать, кто ты есть?
      Человек или, даже так скажем - субстанция в плетеном кресле, которую такой мелочью, как ядовитый голос Марии, пронять невозможно, самым благодушным тоном ответила:
      - Ну-у, что-то в этом роде.
      В общем, граждане, мы не знаем, Бог это был или не Бог. Нам вообще непонятно, что оно там такое сидело в плетеном кресле. Мы просто-таки с возмущением констатируем, что если это был Бог, то Анатоль Максимович обращался с ним слишком по-хамски и мы бы на месте Бога, если это был Бог, вмазали бы ему как следует какой-нибудь там молнией, метеоритом, заразили бы его, ну мы не знаем там, какой-нибудь падучкой, трясучкой, превратили бы в пакостную гадину какую-нибудь, а то ведь это додуматься надо - на самого Бога руку поднять, если это, конечно, был Бог.
      С другой стороны, если это все-таки был не Бог, то вел он себя по отношению к своим гостям прямо-таки не очень культурно (если это был не Бог) - с ним люди здороваются, добром его на вопрос просят ответить, а он себе пойло свое посасывает и вообще как бы никого вокруг него нету. Некоторая разозленность при таком некультурном поведении с его стороны (если это был не Бог) нам очень даже понятна.
      - Значит, не скажешь? - окончательно решил покончить с этим вопросом Анатоль Максимович.
      - Нет, - ответил человек в плетеном кресле. - Не скажу. И даже не проси. Приветливо улыбаться - пожалуйста, но на такие вопросы отвечать не буду.
      - Тогда как же нам тебя в разговоре по имени называть?
      Этот вопрос тоже почему-то огорчил человека в плетеном кресле, но огорчение свое он привычно подавил глотком из раскрашенного бокала и ответил:
      - Зови меня просто - О'Ты. С большой буквы.
      - С большой, так с большой, - покладисто согласился Анатоль Максимович. - Но ты-то... а, да, извини... я хотел сказать, О'Ты-то хоть точно все желания исполняешь?
      - Да точно, точно, - с досадой ответил О'Ты. - Только не исполняю, а обладаю способностями исполнять. Я вам не бюро добрых услуг. Я тут на отдыхе и приема никому не назначал. Вы сами сюда приехали, добро, конечно, пожаловать и все такое.
      Анатоль Максимович угрожающе посопел, прежде чем задать свой следующий вопрос.
      - Я так понимаю, О'Ты, что ты никаких наших желаний исполнять не намерен, а просто так здесь сидишь, чтоб поиздеваться над нами. Правильно ли я тебя понимаю, уважаемый О'Ты?
      - Ох, как это скучно! - в качестве ответа ответил О'Ты. - Что ж это всем так надо, чтобы кто-то их желания за них самих исполнял? Вам мало, что весь мир соткан из реализованных желаний. Это не только глубоко философская истина, но и физическая подоплека всего сущего во Вселенной. Истинно говорю вам - нет желания, достойного того, чтобы его исполнял за вас кто-то другой. Вот, например, ты, Анатоль Максимович, вот какое ты желание хочешь, чтоб я исполнил?
      Анатоль Максимович был пойман врасплох и в этом расплохе несколько растерялся.
      - Ну это... Ну как же... Чтоб, значит, опять в Глубоком Космосе ходить, дальние миры познавать, - ответил он недоуменно. - Что еще я могу желать?
      - Но ты это уже и делаешь - без всякого моего на то вмешательства. Тебе помощь моя не нужна, Анатоль Максимович, а ведь ты, именно ты и был главным инициатором полета на мою планету. Ты даже на смерть пошел, лишь бы сюда попасть. Зачем?
      Немного поразмышляв, Анатоль Максимович решил на этот вопрос не обижаться, поскольку издевку он в нем уловил, но не усмотрел. Он решил ответить честно, однако для этого, так уж оказалось впоследствии, необходимо было еще немножко поразмышлять. Но О'Ты времени на это ему не отвел.
      - Вот видишь, Анатоль Максимович, желаний-то у тебя по-настоящему-то и нет.
      - Ну как так нет, - вяло возмутился Анатоль Максимович. - Есть такие желания. Я только не знаю...
      - Ты до этих своих желаний, Анатоль Максимович, еще не дорос, -констатировал О'Ты, - и это несмотря на твой уже значительный для твоего биологического вида возраст. Ты просто хотел еще раз сюда добраться - вот и все твое желание. Я тебя с этим поздравляю, но больше ничем тебе помочь не могу. Я тебе не золотая рыбка и в сети еще ни к кому не попадал.
      Читателю стоит заострить внимание на том, что в этот самый момент Проспер Маурисович очень как-то ехидно и исподлобья на О'Ты взглянул.
      - Далее, - сказал О'Ты, - мы перейдем к дамам. Вот ты, Мария, что бы ты хотела у меня попросить?
      - Еще чего, - ответила ему Мария. - С чего бы это я кого-то о чем-то просить стану?
      - Уважаю, - с приветливой улыбкой и уважительно ответил ей О'Ты. Пойдем дальше. Вот, например...
      - Я! - воскликнул Аскольд проявляя все признаки нетерпения. - Спроси меня, О'Ты!
      - Тебя? - удивленно спросил О'Ты, хотя чего тут удивляться, ну совсем непонятно. - Ну что ж, заявляй свое желание.
      Аскольд несколько так немного засуетился, стал быстро в разные стороны оглядываться, потом выбрал местечко посвободнее, но и к О'Ты поближе, возвел руки горе (то есть к небу), туда же возвел лицо и громко воскликнул:
      - Хочу, чтобы всем народам было много счастья по самое некуда и, главное, поровну! Хочу, чтоб у каждого было все, чего ему хочется без всяких черных дыр, а просто так!
      В этом месте О'Ты нетактично хихикнул.
      Он отпил немножко своего зелья, переждал приступ наслаждения и заявил следующее:
      - Я так и знал. Аскольд, я тебя умоляю, извини, что ты меня рассмешил, но ты меня рассмешил.
      О'Ты еще раз хихикнул как бы про себя, потом еще раз хихикнул, совсем уже для себя, потом погрустнел (сразу все стихло и набежали страшные тучи), потом опять хихикнул, открыто и добродушно, и после этого объяснил свою точку зрения.
      - Я тебя, Аскольд, совсем не хочу обидеть, потому не мрачней (отчего Аскольд сразу посветлел). Я просто хочу тебя спросить: как мне быть, если, скажем, твою жену захочет кто-то другой?
      - Хоть я ему не завидую, если он ее получит, - подумав, ответил Аскольд, - но он, гад, ее не получит. Ишь чего захотел!
      - Значит, закрыли тему, умный ты человек, - подвел итог О'Ты, приязненно глядя на Аскольда, которому почему-то показалось, что его здесь оскорбили, только вот непонятно чем. - Кто еще?
      - Я, - негромко ответил Проспер Маурисович, на долю секунды опередив Боба Исаковича, который этим очень оскорбился и решил в отместку замолкнуть на этой планете навсегда, раз они так. - Я хочу заявить свое желание. И очень хочу, уважаемый О'Ты, поглядеть, как ты это мое желание исполнять будешь.
      - Ну, я не золотая рыбка, я просто спрашиваю, - уточнил свою позицию О'Ты, до невероятия приветливым взглядом приглашая Проспера раскрыть свою позицию, - но все-таки, Проспер Маурисович, открой мне, в чем заключается твое сокровенное желание?
      Мрачно ухмыльнувшись, Проспер Маурисович начал так:
      - Я хорощо понимаю, кто сидит передо мной на этом плетеном кресле. Я представитель Комкона-2, который целью своей поставил разных там Странников из обращения изымать. А ты, О'Ты, именно к ихнему племени и относишься. И не надо мне возражать, ты раскрыт, Странник. Никаких, конечно, желаний ты исполнять не можешь, в этом мои товарищи уже убедились, а я так и раньше подозревал, но одно ты исполнишь или я за себя не ручаюсь. Дай мне вызвать из твоей Черной Дыры подкрепление в виде четырех типовых отрядов Комкона, и если ты это сделаешь, я, так и быть, подумаю о том, что, может быть, ты не Странник, а это, уверяю тебя, может сказаться при вынесении тебе приговора.
      - Это интересно, - заметил О'Ты. - Ну, а предположим, при расследовании выяснится, что я не Странник, а сам господь Бог?
      - Суд решит, - уверенно заявил Проспер Маурисович. - Но я лично думаю, что это не склонит чашу в твою пользу. Странник - это все, что странно. А ты, О'Ты... Тебе не поможет даже прозуменция невиновности, не надейся. только полное и публичное признание может смягчить твою участь. Но это мы устроим.
      - Совсем интересно, - откомментировал О'Ты. - Вот желание, действительно достойное исполнения. Звони, дорогой Проспер Маурисович. Твои эскадроны будут пропущены без всякого промедления.
      Проспера Маурисовича несколько смутил термин "эскадроны", но он себя перемог и протянул недрогнувшую руку к уже падающему с неба транскосмическому телефону.
      - Але! - сказал он туда. - Але!
      - Ты что делаешь, скот? - воскликнул Тим, начиная понимать, что Проспер собирается делать, поскольку раньше не понимал. - А ну, немедленно положь трубку! Ты же не только нас всех подставляешь, ты же подставляешь этого человека, к которому мы приехали в гости!
      - Ха-ха! - ответил Проспер Маурисович, сопровождая ответ сарказмом. - И еще раз ха-ха. Посмей только. Але! Але! Первый пункт Комкона, пожалуйста!
      - Да он же всех нас заложит, этот Проспер! - проявил беспокойство и одновременно возмущение Тим. - Мы его, как человека, с собой пригласили, а он нас закладывает!
      - Тим, я вас прошу, - попросил О'Ты, - пожалуйста, ему не мешайте. Человек исполняет свое желание. Мне еще никогда таких желаний не загадывали. Все вуалировали. А Проспер Маурисович не вуалирует и этим мне интересен.
      Проспер Маурисович между тем задергался самым гальваническим образом.
      - Але! Але! - закричал он так, что О'Ты поморщился. - Вторая? Это Вторая? Это с вами разговаривает Восемьсот четырнадцатый по НДП Второго главного фрахта. Такой Кандалык, Пэ Эм. Вторая буква "а"! Срочное сообщение! Да какой там завтрак, я Странника поймал! Послушайте, вы меня слушаете или вы меня не слушаете? Я говорю! Что я! Поймал! Странника! Какие шутки, совсем от безделья сбрендили! Что? Ладно, только быстро!
      На Проспера Маурисовича было неожиданно и приятно смотреть. Это был какой-то совсем не такой Проспер Маурисович, к которому привыкли жители Аккумуляторного поселка. Взгляд его был светел и за километр отдавал героизмом. В свой звездный час, в час Великого Свершения Всей Своей Жизни Проспер Маурисович Кандалык предстал перед земляками, а также перед никому не понятным О'Ты, в виде непобедимого бойца за счастье всех прошлых, будущих и настоящих народов, хотя, надо признать, в то же время немного проскваживало в нем что-то идиотическое.
      В обстановке гробового молчания (даже цвириканье прекратилось) Боб Исакович попробовал было рассказать анекдот о том, как комконовец поймал Странника, но не рассказал, потому что запутался во второй фразе и смолк. Проспер Маурисович начал было комментировать анекдот и даже пробормотал слово "такова", но далее предпочел наступить тишину.
      - Проспер Маурисович, - тихо и уважительно сказал наконец О'Ты (тот недовольно дернулся в том смысле, что не мешайте). - Вы им скажите, Проспер Маурисович, чтобы шли по пеленгу, а про Черную Дыру не говорите. Не будет для них никакой Черной Дыры. Почетные, что и говорить, гости.
      * * *
      Почетные гости появились очень быстро - через какие-то считанные часы. К тому моменту О'Ты и компания Анатоль Максимовича успели подружиться, хотя никакого другого желания, кроме проспериного, О'Ты так и не исполнил. Сам Проспер, обществом за свой поступок отторгнутый, в разговоры не вмешивался и сидел себе под деревом на самом краю полянки, что-то там такое себе быстро нашептывая и с невозможной обидой поглядывая на веселящихся земляков.
      Бойкотом в свой адрес Проспер Маурисович был оскорблен по самое некуда. В глубине, может быть, и не очень глубокой, но все же таки души, Проспер Маурисович ожидал за свой поступок неумеренных демонстраций всеобщего восхищения и собирался эти демонстрации скромно, достойно, однако решительно пресечь, как только всеобщее восхищение перейдет в славословия, способные, как известно, испортить самого благородного и самоотверженого героя. Проспер Маурисович не собирался портиться под дифирамбы расчетливых льстецов. Он был бы не прочь и дальше совершенствоваться в смысле величия духа (хотя - опять же в глубине души - искренне подозревал, что дальнейшее усовершенствование попросту невозможно), но портиться он не хотел. Мысль об испорченном Проспере Маурисовиче приводила его в содрогание.
      "Нет! - собирался он категорически заявить своим землякам, когда они перейдут грань допустимого восхваления. - Прошу вас, друзья мои, остановитесь! Не надо вот этого, вот это лишнее. В том, что я свершил, пожертвовав даже не своим личным счастьем, а много страшнее - счастьем дорогих моему сердцу товарищей, - есть и ваша собственная заслуга. Ведь я вырос среди вас и только благодаря общению с вами привык больше думать о других, нежели чем о себе. На моем месте так поступил бы каждый."
      Но восхвалений не последовало. Последовало совсем наоборот, и теперь оскорбленный до глубины своей не очень глубокой души, низвергнутый в одиночество, Проспер Маурисович молча страдал. Он не мог хотя бы взреагировать своим обычным "Вот такова наша жизнь" на очередной анекдот Боба Исаковича, ко всеобщему удивлению, дорассказанный до конца и даже где-то немножко смешной.
      Поэтому появление в темносинем небе крылатых силуэтов комконовского патруля послужило для него поводом к необыкновенной радости и даже злорадства. Проспер Маурисович вскочил на ноги, заорал, как сумасшедший и от возбуждения стал приплясывать. Его несколько удивило, что и О'Ты, тот самый мужик в плетеном кресле, провалиться на этом месте, самый что ни на есть настоящий Странник, тоже вроде бы обрадовался - во всяком случае тоже рукой замахал и опять принялся за свое приветливое улыбание. Все это на фоне очень мрачного молчания просперомаурисовичевых земляков. "Улыбайся, улыбайся! думал про себя Проспер Маурисович, искоса поглядывая на свою жертву. - Пей свое пойло, пока наши тебя в оборот не взяли. Вот там мы и посмотрим, кто из нас приветливей улыбаться будет!"
      Между тем комконовские вегикелы быстро и слаженно сели в рощи вокруг полянки. Оттуда сейчас же выскочили бойцы и, не теряя ни секунды, взяли всех присутствующих в плотное кольцо окружения.
      Вслед за бойцами из грузовых люков поползли всякие страшного вида фиговины с огромными дулами, с самого начала прецезионнейшим образом направлеными на кресло.
      - Что они собираются делать? - спросил Аскольд неизвестно кого и тот сразу ответил:
      - Они арестуют О'Ты, а нас, наверное, отправят в какой-нибудь карантин или как это у них называется. В общем, тоже арестуют. Хотя бы за кражу комконовского вегикела.
      - А разве они не собраются стрелять в О'Ты? - спросил Аскольд. Смотрите, они все в него целятся.
      - Это потому, что они меня очень боятся. - миролюбиво ответил О'Ты. Они думают, что я начну их убивать. Но они ошибаются. И прошу вас, мои друзья, продолжать ваши увеселения, потому что без моего ведома никто никому ничего плохого не сделает.
      Между тем бойцы Комкона заняли все свои позиции и грозно замерли в ожидании следующего приказа. И вот что непонятно - птицы и прочая живность, населяющие рощи вокруг полянки, продолжали мирно чирикать, свиристеть, шептать, бормотать и далее по списку. Им прилет комконовских вегикелов вовсе даже и не помешал вести беззаботный образ жизни. Они даже еще веселей зачирикали и пр., когда от темной массы окружающих полянку специальных космических войск отделился высокий такой мужчина в офицерской хамелеонке и строевым шагом направился к О'Ты.
      Откуда ни возьмись подбежал к нему Проспер Маурисович и начал что-то поспешно докладывать, на что офицер кивнул, сделал знак рукой, дескать, обожди пока, и зашагал далее.
      Подойдя к О'Ты почти вплотную, офицер остановился и начал пристально О'Ты разглядывать. Наглядевшись, он рявкнул:
      - Документы!
      О'Ты в который раз за этот день приветливо улыбнулся и помахал офицеру руой - опять же приветливо.
      Офицер еще маленько выждал и предложил О'Ты альтернативу.
      - В общем, так! - сказал он. - Или ты без лишних разговоров предъявляешь документы, или я без лишних разговоров тебя арестовываю и увожу в нашу тюрьму. Для дальнейших выяснений, а также по обвинению в странничестве. Считаю до трех.
      Когда офицер досчитал до трех, О'Ты отпил маленький глоточек из своего раскрашенного стакана и попросил (само собой, приветливо улыбнувшись):
      - Если вас не затруднит, я бы попросил вас посчитать еще немного. Хотя бы до ста. Но вообще-то я предпочел бы миллион. Мне очень понравилось, как вы считаете.
      Офицер кивнул и уже открыл рот, чтобы исполнить просьбу О'Ты, но тут опомнился и очень рассердился.
      - Послушай-ка, ты! - взревел он и подчиненные ему бойцы энергичноо заклацали затворами своих чудовищных орудий человекоубийства. - Я тебя...
      - О'Вы, - не очень вежливо, но очень приветливо прервал его О'Ты.
      - Не понял? - сказал офицер.
      - Я говорю - О'Вы, - объяснил О'Ты. - Это мое имя такое - О'Вы. Меня так зовут. Просто О'Вы, без всяких церемоний. Если вы ко мне обращаетесь, то, пожалуйста, вот вам мое имя - О'Вы.
      - Понял, - сказал офицер. - Насчет твоего имени все понятно. А вот как насчет документов? Или. может, препроводить?
      - А, собственно... - в этом месте О'Ты (или О'Вы?) надолго замолк, потому что вновь прибегнул к маленькому глоточку и последующему проявлению внеземных восторгов по поводу качества напитка, им потребленного. - А, собственно, зачем вам мои документы, добрый человек? Я ведь иностранец,, существо инопланетное и даже не человекоподобное. Вы, милейший, собственные уставы нарушаете, когда в такой последовательности ведете со мной беседу.
      - Э... Мммм... Уййййооо! - так ответил на обвинения офицер, и видно было, что дальше отвечать ему затруднительно.
      Я вам скажу, если вы еще не поняли. Это самый О'Ты или О'Вы - никто не знает, что оно было такое, - но кем бы он ни был, он умел внушать к себе самое почтительное отношение. Очень трудно было хотя бы в чем-то ему перечить. И офицер Комкона, хоть и был ну совсем вне себя от злости, все равно ничего не мог сделать. Поэтому он даже почувствовал несколько облегчения, когда О'Ты (или О'Вы) начал давать ему более конкретные рекомендации о дальнейшем.
      - Офицер, - сказал О'Ты, - Вы на вид такой бравый, инициативный, такой надежный, а вот инструкции забываете. Ведь вам на чистой интерлингве говорят, что перед вами инопланетное существо. Что вы должны осуществлять, если вам встретится инопланетное существо неизвестной принадлежности?