Улунь не умела рассуждать, но прирожденный инстинкт учил ее действовать. Низко припав к самой земле, с притворным усилием поволоклась она над осокой. Она задевала крыльями высокие стебли, сшибала пушицу, и, обогнув свой холм, очутилась на склоне той сопки, на которой стояли волки.
      Волчья чета разом насторожилась и вытянула морды вперед. Улунь между тем наискось пролетела по склону сопки, как будто не замечая волков. Она судорожно трепетала крыльями, падала, спотыкалась. Она была необыкновенно похожа на раненую птицу, которая уже теряет последние силы. Перепорхнув через сопку шагах в тридцати от волков, она припала к земле.
      Волки все еще не трогались с места, но глаза их уже засверкали голодным блеском при виде близкой добычи.
      Между тем улунь сделала два-три неуклюжих прыжка вниз по склону и вдруг, споткнувшись, завалилась на бок, приподняла одно крыло и закинула назад голову с широко раскрытым ртом.
      Этого зрелища не могли выдержать серые звери. В несколько прыжков они были уже возле птицы.
      Птица забилась крыльями о землю и вдруг спорхнула с сопки, тяжело шлепнувшись на мох среди кочек. Волки бросились за ней, боясь упустить добычу. Сова поднялась и, шатаясь, сделала несколько шагов по земле. Когда волки очутились близко, она снова с усилием вспорхнула, отлетела на несколько десятков шагов и снова упала на землю. На этот раз она упала прямо на спину и подняла вверх когти, как это делают хищные птицы, вконец неспособные к бегству и решающиеся дорого продать свою жизнь в последней отчаянной битве. Теперь оба волка были уже захвачены охотничьим жаром: догнать, овладеть, во что бы то ни стало. Но воинственная поза совы остановила их, и они начали обходить ее так, чтобы разом броситься на врага с двух сторон.
      Снова отчаянные усилия, снова трепет огромных крыльев, и снова птица, вырвавшаяся почти из волчьих зубов, перепархивает дальше через кусты еры, которые задерживали преследователей.
      Так, то поддаваясь, то вновь ускользая, рискуя каждый момент своей жизнью, мать уводила страшных врагов все дальше и дальше от своего гнезда, от своих детей.
      Сове помогало то, что волки в преследовании способны так же терять всякое самообладание, как это случается с горячими охотничьими собаками, когда они предоставлены сами себе.
      Притворщице удалось увести своих преследователей за два километра. Здесь она взлетела в последний раз, скрылась за сопками и вернулась домой окольной дорогой.
      XI
      На гнезде она застала уже самца, который сидел там, распушив огромные перья. Несмотря на долгое отсутствие наседки, яйца не успели еще остынуть. Этому помогало то, что теперь среди яиц было уже два вылупившихся птенца, которые своими горячими тельцами сильно согревали яйца.
      В ближайшие дни совиха снесла еще два крупных яйца: девятое и десятое в кладке этого года. Так бывает довольно редко и говорит о силе и здоровье наседки. В то же время вылупился еще третий птенец, а старшие продолжали быстро расти. Скоро сделались они большими и прожорливыми. Матери приходилось теперь оставлять их надолго, чтобы охотиться вместе с самцом, так как с каждым днем требовалось все больше и больше добычи. Пухлые и теплые старшие птенцы могли заменять наседку и не позволяли яйцам остынуть.
      Новых яиц больше не появлялось. Прежние по временам трескались, и к старшим совятам прибавлялись понемногу младшие.
      В июле наступила теплая пора, с тучами комаров и мошек.
      Все самоеды, кочевавшие в этой части тундры, давно уже ушли на север, чтобы избавить оленей от комариной язвы.
      Две недели стояла очень теплая погода. За это время все птенцы уже вылупились, а два старших птенца стали большими птицами. Особенно велик был первенец, у которого сквозь серый гнездовый пух начали проступать молодые перья.
      Его крылья окрепли, и он порой выходил из гнезда и взмахивал ими, пробуя их силу.
      Клюв его вырос и загнулся, а лапы были вооружены такими когтями, которые уже мало чем уступали когтям взрослых птиц.
      Теперь, когда старики приносили пойманных грызунов, первенец получал уже не растерзанные кусочки, как его младшие братья, а целого зверька, и проглатывал его целиком. Затем он важно садился в углу гнезда и молчаливо поглядывал вдаль, как это делали отец и мать.
      Он был уже ростом почти с отца, а до сих пор не умел брать пищи с земли и глотал только то, что получал из родительского клюва. При виде лакомого кусочка он только распускал крылья и быстро трепетал ими. Этим выражал он свое нетерпение и требование, чтобы его поскорее накормили.
      Птенцы улуней подрастали один за другим. Первенец понемногу выбрался из гнезда и с удовольствием начал перепархивать с одной торфяной кочки на другую. Отец и мать перепархивали вместе с ним, следя за каждым его движением. Они брали его с собой на ловлю пеструшек. Главное условие такой ловли - терпение. Когда старая улунь находила под кочкой выход из норки пеструшки, она садилась позади норки и долго в полном молчании ждала, когда покажется из нее маленький владелец подземелья. Целые часы проходили иногда, прежде чем это случалось. Улунь неподвижно цепенела на выбранном месте, подобно мраморному истукану, поставленному на кочке среди равнины. Рано или поздно головка грызуна робко высовывалась из-под земли наружу, и немедленно острые когти совы схватывали и душили несчастную жертву.
      XII
      Однажды совиное гнездо было неожиданно растревожено самым необычным приключением. В утренние часы, когда птицы бывали особенно голодны, старые улуни охотились так усердно, что прилетали к гнезду только покормить детей.
      Оставшись одни, птенцы сидели тесною кучей, прижавшись крепко боками. Только второй птенец, уже оперившийся, сидел особняком, нахохлившись и вертя по временам головой. Вдруг на бугре появилась быстрая тень. Вслед за тем что-то серое рухнуло вниз и клубком скатилось прямо в гнездо с откоса. Громкий и жалобный писк огласил воздух, и вся куча совят разом закопошилась. Оперившийся первенец неловко взмахнул крыльями и, не удержав равновесия, ткнулся носом в землю. Но то существо, которое и сделало такой переполох среди юных улуней, высоко подпрыгнуло вверх и сделало отчаянный скачок в сторону. Это был молодой заяц-беляк, который казался еще более испуганным, чем сами птенцы. Едва оглянувшись на серых птиц, он вдруг, прижав уши, кинулся бежать к озеру.
      Не успел он домчаться до зеленой еры, как чьи-то белые крылья вдруг распростерлись над ним. Это была улунь-мать. Еще издали заметила она набег несчастного зайца на свое гнездо и погналась за беднягой вдогонку. Как молния, упала она ему на спину. Четыре отточенных когтя впились ему в морду и опрокинули его на землю. Другие четыре когтя сжали его грудь, проколов ему легкие и сердце.
      Короткая последняя борьба, несколько судорожных усилий освободиться, алые струйки горячей крови, предсмертная дрожь, и все кончено. В лапах ее висит уже бессильная жертва, которую она волочит к гнезду, задевая стебли травы и морошки.
      Сегодня совиная семья уснет сытой после долгого кровавого пира.
      XIII
      В августе появились северные тучи и стало много холоднее. Туман, густой и холодный, выползал из-за сопок неожиданно, словно подкравшееся чудовище, и быстро затягивал все своей серой пеленой. Исчезали очертания дальних холмов и озер. Потом скрывались близкие и даже соседние кочки, и оставался только один гнездовой бугор, словно остров среди подступившего беловатого моря. В такие дни старики не улетали далеко от гнезда. Они охотились вблизи, промышляя одних пеструшек. Часто кто-нибудь из взрослых улуней оставался около птенцов и грел их, распуская широкие крылья. Этот серый туман был так холоден, он так пропитывал все студеною влагой, что, только сплотившись в тесную кучу, можно было согреться. В этом летнем тумане было холоднее, чем в самый сильный, но сухой зимний мороз, который ничего не мог поделать с пуховыми шубами сов.
      В эти дни исчезали докучные комары. Надоедливые, похожие на шмелей, овода северных оленей не вились больше над своими терпеливыми жертвами. Стада самоедов стали возвращаться понемногу на юг. Люди радовались наступлению холода, убившего комаров.
      Молодые улуни сильно подросли, но еще не все научились летать. Старикам по-прежнему было много заботы. Большинство совят еще не умело добывать себе пищу, а жадность их росла вместе с их величиной.
      Кроме того, птенцы разбредались в разные стороны. Старшие перепархивали с бугра на бугор, и старикам нелегко было присмотреть за всеми, накормить и уберечь от опасности. В это время погибли два младших совенка. Одного загрызла волчица, другой попался в зубы увертливому песцу, сумевшему задушить птенца и скрыться с ним почти на глазах у старых птиц.
      Но самая большая тревога случилась в один ясный и теплый день. Солнце сияло на ясном небе, тундра весело пестрела последними летними цветами и несчетными красными и желтыми ягодами зреющей морошки.
      Около полудня кусты ивняка вдруг затрепетали, и через них с треском и шумом замелькали самоедские нарты и ветвистые оленьи рога. Олени бежали так быстро, как будто это было мокрое гладкое болото, а не корявый ивняк, ощетинившийся густым лесом кривых ветвей и цепких сухих сучьев.
      Трое нарт, запряженных пятерками оленей, одни за другими выбежали к озеру неподалеку от бугра улуней. На нартах сидели три мальчика лет по тринадцати, вооруженных длинными хореями. У одного из них к задку его санок было привязано несколько песцовых силков и капканов, у другого старая ржавая двустволка. Третий ехал порожний.
      Едва мальчики выехали на открытое место, как тот, что был впереди, привстал на нартах и начал сворачивать влево. Подъехав к бугру, он остановил оленей, которые тотчас легли на мох, а сам спрыгнул и побежал к холму. Что-то серое, мохнатое и неуклюжее, как медвежонок, мелькнуло из-за камня и исчезло по ту сторону песчаного холма.
      Когда он взбежал на макушку бугра, он увидел, как это толстое серое существо прыгало вниз по пологому скату. Оно спешило добраться до зарослей высокой травы. Мальчик изо всех сил пустился в погоню и вдруг заметил среди кочек целых пять шершавых пуховых улуней, притаившихся неподвижно среди багульника и карликовой березки. Подбежав к ним вплотную, он замахнулся на одного своим хореем, но удар пришелся в землю, потому что совята разом все запрыгали в разные стороны. Они разбегались так быстро, как нельзя было и ожидать от неуклюжих на вид шершавых созданий.
      Мальчик крикнул товарищей. Началась ловля птенцов. Птенцы увертывались и защищались отчаянно, пуская в ход свои железные клювы и острые кривые когти.
      И таково волшебное свойство кочковатой тундры: только два из них попали в наброшенные на них крепкие петли, остальные как будто провалились сквозь землю. Даже опытные и зоркие глаза самоедов не могли отыскать их.
      Зато попавшихся в плен ждала короткая расправа. Отец и мать были далеко. Защиты не было. Мальчики крепко затянули петли на их пушистых шеях и привязали к задкам своих нарт. У высокого, темного чума старая самоедка ощипала их, опалила остатки перьев, выпотрошила и бросила в кипящий котел. Самоеды считают за лакомство вкусное мясо молодых улунят.
      XIV
      Близилась осень. Мороз по ночам уже леденил землю и воду. Долгий летний день кончился, и после заката солнца золотая заря тихо ходила по небу, погасала на севере и вновь разгоралась под утро. С каждым днем ближе надвигалась осень. Чаще и чаще наползал с моря серый туман, моросил дождик, а небо скрывалось за темным пологом туч.
      В сентябре выпал первый мохнатый снег и сейчас же растаял; но по тундре от края до края пронеслось морозное дыхание близкой зимы.
      В тундре все зашевелилось. Несчетные певчие стаи заспешили воздушными дорогами к далекому теплому югу.
      Разноперые племена водоплавающих птиц по воздуху, по воде и даже по суше потянулись туда же. С громкими кликами, похожими на медные трубы, поднялись с озера белые лебеди. Легко и свободно понесли их могучие крылья прочь от наступающего царства зимы. Сокола, сарычи, поморники также начали исчезать вслед за стаями улетающей добычи. Разжиревшие за осень пеструшки вдруг сделались вялыми и сонными и глубоко забились в свои торфяные норы.
      Только одни куропатки еще не уходили. Всюду по кочкам, как золотые слитки, желтели спелые плоды морошки, вся земля усеяна была ягодами и семенами, и куропаткам не хотелось покидать это приволье. Их оперение приняло зимнюю белую окраску. Теплый белый пух густо покрывал их тело, а крепкие когти на ногах отросли и стали похожи на маленькие роговые совочки. Когда глубокий снег заметет и бугры и низины, когда ягоды и семена будут скрыты под толстыми сугробами, навеянными всюду метелью, эти когти сослужат своим хозяйкам немалую и верную службу. Они проложат глубокие норы сверху до самой земли, туда, где притаились и мох, и трава, и зубчатые листочки березы, и несметные сокровища семян и плодов.
      Здесь куропатки найдут и тепло, и защиту от леденящего ветра, и питательную обильную пищу, и надежную крепость ото всех своих врагов.
      Каждая куропатка-мать наплодила около двух дюжин молодых птенцов, которых нужно было еще хорошенько откормить и вырастить крепкими и сильными.
      Пока можно было легко ловить куропаток, совы были сыты. Выросшие, окрепшие птенцы теперь сами стали большими птицами, и только тонкие серые полоски поперек белого платья отличали их от взрослых улуней. Не хуже взрослых они могли схватить спрятавшуюся в кустах куропатку; не хуже взрослых умели вцепиться в мягкую спину беляка-зайца и, словно большие, выучились сидеть спокойно и тихо на голых вершинах бугров, поджидая добычу.
      Но вот промелькнула короткая осень, и пришла сама седая морозная зима. Закрутилась в воздухе холодными белыми хлопьями, зашумела метелями, завыла лютым северным ветром, и от ее колдовства сразу изменилась тундра.
      К торфяным буграм и песчанистым сопкам привалились глубокие снеговые сугробы. Теперь в тундре стало еще тише, чем раньше. Искоса из-за раздвинувшихся туч поглядывало с бледного осеннего неба оробевшее солнце. По-прежнему на круглых буграх сидели улуни, почти невидимые теперь на белизне снегов. Но напрасно поворачивали они туда и сюда свои головы. Все живое словно исчезло кругом, насколько видел глаз, и ничто не намекало на присутствие жизни в тундре. Все, казалось, вымерло в этой белой пустыне, молчаливой и тихой, как могила.
      Однако это было не так. Жизнь еще таилась везде, но стала как бы невидимой и неслышной. Незаметно перелетали по снегу белые куропатки и, севши, тотчас закапывались глубоко в снег, поближе к земле и морошке. Как туманные тени мелькали на снегу зайцы-беляки. Порой они также закапывались в снег, под которым было и теплее и спокойнее. Незаметно подстерегали их побелевшие на зиму песцы. Белые улуни на белых бесшумных крыльях неожиданно настигали их. Порой белый и тонкий горностай тихо крался к норе куропатки, чтобы там окрасить чистый снег горячею кровью своей жертвы.
      Кое-где замечались следы нарт и вереницы раздвоенных оленьих следов. Запоздалые самоеды торопились на юг, пробирались из тундры к лесам.
      Как прежде над норами пеструшек, так теперь перед снеговыми берлогами куропаток и зайцев сторожили недвижные улуни.
      Но с каждым днем труднее доставалась им добыча. Дни все делались короче и быстро сменялись слепою морозною ночью.
      Беляки светлое время дня проводили в логовах, предоставляя метелям заносить себя сколько угодно. Только по ночам появлялись они из-под снега и незаметно пробирались в кустарники, где глодали сучья и почки ив.
      Но хуже всего было то, что и куропатки, и зайцы, пользуясь ночной темнотой, ускользали куда-то, направляясь на юг к лесной стороне, которая сулила им более надежную защиту и более обильный корм.
      Улуни начали голодать. Теперь чаще молено было видеть их медленный полет над тундрой, которая стала такой суровой, негостеприимной.
      XV
      Была морозная звездная полночь. Ветер утих, и снега спокойно спали на равнине холодной полярной земли. Молодой месяц узким серпом серебрился в темной глубине неба.
      На холме улуней было тихо, но внимательный глаз мог бы открыть здесь несколько белесых округлых фигур, тесно сомкнувшихся вместе. Это были дети белой Большой совы, собравшиеся перед отлетом.
      Вдруг все встрепенулись и прислушались. Где-то близко во мгле послышалось торопливое хлопанье крыльев, и чуткие уши улуней различили тяжелый полет кочующих куропаток.
      Большая сова расправила крылья. Она также полетит туда, куда улетают эти птицы.
      Она взмахнула крыльями и понеслась вперед, а за ней потянулась вся стая ее птенцов. Мохнатый белый супруг ее замыкал вереницу летящих к югу птиц.
      А сзади на полночной стороне неба заиграли разноцветные сполохи северного сияния, похожего на исполинскую арку, сложенную из мерцающих снопов таинственного света.
      Улуни покидали надолго свою суровую родину. Они не могли больше прокормиться в опустевшей тундре и так лее, как и самоеды с оленями, искали лучших зимовий. Долгие дни проведут они на чужбине на белых полянах среди лесов. Целую зиму будут кочевать из одной речной долины в другую. Будут промышлять себе пернатую и четвероногую добычу не только ночью, как это делают другие совы, но и в утренние светлые часы. В лесных дебрях будут ссориться с филином, вторгаясь в его владения, и он скоро узнает силу их острых когтей. И с первым дыханием весны, когда заиграют горячие лучи на сосульках и закапают с них первые светлые весенние слезы, они тронутся в обратный путь к своим летним владениям у подножия песчанистых сопок, к широким торфяным буграм и бесчисленным мохнатым кочкам.
      (1) Большие лужи и озерки.
      (2) Особый вид больших куликов с красными клювами, глазами и ногами.
      (3) Припаем зовется на севере береговой лед, неподвижно примерзший к берегу; торосами - плавающие льдины, обыкновенно исковерканные, изломанные ударами волн, смерзшиеся из многих кусков и обломков, набросанных друг на друга.
      (4) Шняки - небольшие парусные морские суда беломорских поморов.
      (5) Ера - сплошные заросли густых ивовых кустов в тундре.
      (6) Нельма - рыба из породы лососевых, близкая родственница белорыбицы.
      (7) На севере и на высоких горах на снегу весной и летом встречаются багровые пятна, окрашенные микроскопическими красными водорослями.
      (8) Ягель - олений мох, лишайник, которым зимой главным образом кормятся олени.