-- Ты не знаешь, - тихо сказала она, помолчав. - Ты только не говори никому. Тот первый взрыв, который в шкафу был, тот я сделала. Действительно я.
      На Галином лице изобразилось неподвижное недоумение, как будто она, будучи не в силах решить, какое выражение изобразить, заморозила все мышцы.
      -- Ты что... - нерешительно спросила она. - Ты с ума, что ли, уже сходишь? Или правда?
      Инна молчала. Галя вскинула руки к разом покрасневшим щекам и ахнула.
      -- Да ты что?.. - выдохнула она. - Зачем?..
      -- Ну... - Инна совсем согнулась и принялась ожесточенно тереть уши. Голос ее еле долетал откуда-то из-под мышек. - Я когда пришла... мне Вадим очень понравился... это ты потом мне сказала... что он такой... я подумала, что сама ему никогда не понравлюсь... я решила, что должно что-нибудь такое произойти... чтобы его из колеи выбить. Чтобы он на меня внимание обратил.
      Галя поражено замерла.
      -- Да ты и вправду сумасшедшая, - выдавила она. - Клиника. Господи. А я-то ее рекомендовала. Ооо, господи, что же мне теперь делать? У меня же Настя....
      -- А что делать? - испуганно сказала Инна, поднимая голову. - А мне чего? Я думала: так... Ну я же химик все-таки. Меня этому пять лет учили. Что же - все зря?..
      -- Замолчи! - Галя ткнула ее обратно, лицом к коленям, и огляделась по сторонам. - Я ничего не слышала! Тебе приснилось это, поняла? Уродина ты химическая... Забудь! Не было ничего! И я ничего не знаю!.. Язык проглоти, поняла? - Инна, плаксиво скривившись, кивнула и заканючила что-то о том, что ее вырвали из привычной обстановки.... - Чтоб ты из дома вообще никуда не вылезала! Ясно? Рот пластырем заклей! Все, все... - она вскочила и, все еще держась за щеки, попыталась успокоиться. - А я тебя вообще не знаю, - тихо бормотала она, медленно приводя себя в норму и как будто прислушиваясь, насколько нормален собственный голос. - Мало ли родственников... седьмая вода на киселе. Я ничего не знаю. Я с тобой не общаюсь. Я не к тебе сюда пришла.... У меня свидание... важное свидание, между прочим, - она поправила волосы, глядясь в черное стеклянное отражение окна. - Потому и нервничаю. Меня по телефону достают, у меня свидание... все в порядке, - она схватилась за сердце. - Ох, господи. Выпить, что ли... нет, хуже будет. Сейчас... сейчас мы себя в порядок приведем, - она поправила свитер и неуверенной походкой пошла из комнаты. В дверях она обернулась. - А ты домой! И не чирикать! Ты меня не видела!
      Оставив на месте Инну, которая правда, не послушалась приказания и, как сидела, никуда с дивана не сдвинулась, она удалилась в соседнюю комнату, пройдя мимо Сергея, который демонстративно старался на нее не смотреть, впрочем, она его вообще не заметила. В комнате что-то отмечали, пили вино, чай, и Ленка, которая не так давно одалживала Гале ключи, старательно мазала один за другим бутерброды со сгущенкой и раздавала присутствующим. Общее внимание привлекала интересная личность, которую все звали Максом: это был молодой человек в драной и сильно засаленной трикотажной робе, порванной на плече, и протертых на коленках брюках. На шее висело, продетое, через веревку, обручальное кольцо. Макс был небрит, его бесцветные волосы торчали перьями, а глаза смотрели куда-то глубоко в обратную сторону, внутрь личности.
      -- Макс, - подзадоривали его присутствующие. - Скажи тост! Ну, скажи тост!
      Скоро уже вся команда почти что кричала хором:
      -- Макс, пожалуйста, скажи тост!
      Макс, сжимая в ловких, тренированных на какой-то постоянной работе пальцах стопку водки, неторопливо поднялся. Глаза его смотрели на прозрачную капельку, стекавшую по стеклянному краю, но взгляд был обращен по-прежнему в одному ему ведомые дали. Все затихли, ожидая злорадно ожидая речи, которая, судя по кровожадности взглядов, не могла быть произнесена в принципе, по каким-то органическим показателям. Даже Ленка, пряча улыбку, замерла с ложкой в руке.
      -- Ну, - сказал Макс, наконец выдохнув. - Энтер!
      С этим коротким тостом он решительно опрокинул содержимое в рот и спокойно сел на место. Общество тоже вздохнуло и весело зашевелилось. Возобновилась прерванная беседа, шкафообразный Костик передал Гале стакан с отколотым краем, предварительно дунув в него, так что Галя, взяв в руки предложенный предмет, внимательно и придирчиво рассмотрела его изнутри (могли использовать в качестве пепельницы). Потом Галя оглянулась по сторонам - в кресле у двери развалился Миша, еще в комнате были две знакомых пары, и еще двое незнакомых мужчин разговаривали у темного незанавешенного окна с широким подоконником, причем по их разговору нельзя было понять - знают ли они друг друга с детства, или познакомились десять минут назад.
      На улице тихо мелькали огоньки, несколько раз по очереди взвыли разноголосые сирены автомобильных сигнализаций (Это у нас школьники, - пояснил Миша, - машины раскачивают. Мимо пройти не могут, детки фиговы...), кто-то из гостей вспомнил собственное детство, и Гале, незаметно устроившейся среди подушек на диване, тоже вспомнилось собственное мирное детство, и она с удовольствием слушала рассказы о школьных подвигах и пионерских лагерях, узнавая, как в зеркале, уютные картинки собственного прошлого. На их фоне ей было легче себя успокаивать и убеждать, что все в порядке, и ничего особенно страшного не происходит.
      -- Я свой родной пионерлагерь завода имени Орджоникидзе, - рассказывал Костик. - Два раза покидал раньше срока. Один раз, когда мы пошли ночью в соседний отряд, унесли у них всю обувь и на дереве у столовой развесили - они тогда утром на линейку не вышли, а это ЧП. Мы на них злы были, потому что они, сволочи, мазались не пастой, а зеленкой. Один у них как-то нашему парню одному ночью зеленкой на лбу, извините, неприличное слово написал - мы ему утром этот лоб еле оттерли, красный был, как будто кирпичом по нему скребли. Я под раздачу попал, потому что меня накануне ночью поймали в туалете с тюбиком зубной пасты. Я ее в горячей воде размягчал. Решили, раз я по ночам мазать хожу, то с обувью тоже я балуюсь. В общем-то правильно решили, да и вообще у меня репутация была еще та... А с пастой мы садисты были, нам же не просто намазать, а самое интересное, если спящему в руку пасты напустить, а потом по щеке соломинкой провести. Он тогда спросонья по щеке рукой хрясь! Бабах! А второй раз, когда мы с одним парнем поспорили, он выпил на спор одиннадцать стаканов кефира. И выиграл. Но на следующий день загремел в изолятор с подозрением на дизентерию, и весь лагерь закрыли на карантин. А когда выяснили, что почему, нас обоих из лагеря вышибли. И в третий раз тоже хотели выгнать, когда я уже большой был, в первом отряде. У нас был конкурс инсценированной песни, а мы поставили запрещенную - у нас в лагере такие запрещали - "Где среди пампасов бегают бизоны" - а я изображал молодого ковбоя, который с креолкой на песке. Так мы это дело хорошо изобразили, что наш воспитатель глаза свои запойные протер и в крик. Но директор у нас был политик известный, обострять вопрос не стал. Зачем ему за амораловку отвечать? Так нас и оставили, хотя мы тогда уже совсем распустились. Помню, я как-то у вожатой парик утащил, и мы пошли девок пугать...
      Все по очереди стали обмениваться подобными историями, которые было так приятно вспоминать.
      В таком расслабленном состоянии компанию застал Виталик, ворвавшийся в квартиру с нетерпеливым повторением трелей звонка. Открыл ему Миша.
      -- Ааа... - протянул он без особого интереса (Виталик горячо дохнул на него, разогретый быстрой ходьбой). - Как там погода?
      -- Не знаю, - отрывисто сказал Виталик, сам удивляясь справедливости того, что говорит. - Не заметил.
      -- У тебя часом хлеба нету? - спросил Миша. - А то еды вроде принесли, а хлеб кончился.
      -- Нету, - сказал Виталик, сбрасывая пуховик, хотя Миша пока не предлагал ему ни раздеваться, ни проходить (по забывчивости).
      -- Ну, тогда сейчас за ним пойдешь, - сказал Миша.
      -- Угу, - ответил Виталик, резкостью тона подчеркивающий невозможность подобного предложения. Он окинул взглядом вешалку, убедился, что свободные крючки придется искать, далеко засунув руку в ворох чужих одежд, и свалил свой пуховик Мише в руки. - Галка здесь?
      Миша разочарованно пожал плечами.
      -- Здесь вроде... Вон, в комнате, - он оглянулся, чтобы на всякий случай проверить. - Рыбий плавник лопает.
      Виталик направился в комнату, оставив Мишу с пуховиком в руках. Миша подумал, зашел в маленькую комнатку, где до сих пор неподвижно сидела Инна, и, словно вовсе не замечая ее, положил пуховик рядом с ней на диван. Он проявлял минимальное вмешательство в то, что происходило в его квартире: нравится людям сидеть в одиночестве без движения на диване - пускай сидят.
      Виталик стал у косяка. Галю он увидел сразу - она задумчиво, склонив голову и уронив на синее шерстяное плечо светлые кудряшки, обсасывала какую-то кость из пивного набора и слушала сидящего напротив толстяка. При виде Виталика она неприятно вздрогнула и отвела глаза - но с места не сдвинулась, и Виталик не стал подходить ближе, чтобы не напугать. Кроме того, он надеялся, что ее сейчас сильно напоят, и разговаривать станет легче. Он опустился на скрипнувший массивный подлокотник Мишиного кресла и принял из чьих-то чужих рук наполненный стакан и мятый кусок сала с налипшими на него черными хлебными крошками.
      -- Тост, тост! - закричала Ленка, а за ней все остальные. - Виталик, скажи тост!
      Виталик уже намеревался было произнести какие-то слова из своего дежурного репертуара, все замолчали, стало тихо, и в возникшей тишине, за дверью, на лестничной клетке, со звоном, отдавшимся резонансным дрожанием по всей высоте пролета и в проволочной шахте, грохнула лифтовая дверь.
      -- Ого, - сказал кто-то. - Как круто. Может, это ОМОН идет?
      Не успели все посмеяться этой шутке, как резко и отчетливо прозвучал дверной звонок.
      -- Кто бы это такой? - озабоченно спросил Миша, кажется, успевший напугаться. Но поскольку никто не пошевелился, он нехотя встал и пошел открывать, продолжая бормотать по дороге: "Ничего себе... вроде наши все дома..."
      Когда он открыл дверь, у него отчасти отлегло от сердца. Не ОМОН, не милиция, не бандиты - за дверью стояла черноволосая невысокая женщина в норковой шубе и весело смотрела прямо на него.
      -- Добрый вечер, - сказала женщина приветливо. - Можно?
      -- А вы к кому? - нагло сказал Миша, решивший, что перед ним аферистка, но женщина уже аккуратно переступила туфелькой через порог и прошла мимо него, уверенно следуя в нужном направлении.
      -- Я на минутку, - пояснила она, на ходу полуоборачиваясь к хозяину дома. - Меня, кажется, ждут, - и она прошла в комнату, где Виталик, услышав ее хорошо знакомый голос, застыл от ужаса со стаканом в руке. Он даже не подумал, зачем она пришла, и как его разыскала, он судорожно представлял, как ему сейчас трудно будет сейчас отвязаться от нее и выкинуть вон из квартиры, как вдруг он заметил, что Сергей напротив с каким-то странным выражением лица проворно сполз с подоконника навстречу Людмиле Павловне и словно ждал того, что она ему скажет.
      Людмила Павловна, войдя, остановилась и, спокойно улыбаясь, обвела глазами собравшихся.
      -- Добрый вечер, - дружелюбно, и в то же время равнодушно повторила она. - Извините...
      Глаза ее, вопросительно блуждающие по лицам, остановились на Гале, которая вдруг медленно, завороженно, как кролик перед удавом, поднялась с дивана и рассеянно опустила стакан на стол (Полную не ставить! - скомандовал было Костик, но осекся). Лицо у нее пошло красными пятнами от волнения, а губы дрожали, не решаясь складываться вопросительным колечком.
      -- Я Милена, - негромко сказала Людмила Павловна, глядя Гале в глаза и протягивая ей опушенную мехом руку. - Пойдем.
      Галя молча, покорно вложив пальцы в протянутую кисть, без звука, последовала, пройдя мимо Виталика, за ней, молча одела пальто, натянула сапоги, а Людмила Павловна ласково поправила синюю шапочку на ее кудрявой голове. Все по-прежнему молчали, и только негромкий недоуменный возглас Сергея "Люда!.." повис в воздухе без ответа. Потом женщины, держась за руки, вышли, и дверь за ними громко хлопнула.
      Виталик - единственный, наверное, не удивившийся ничему из произошедшего - молча повернулся за ними следом и, не слушая судорожных обсуждений у себя за спиной, тупо уставился на закрывшуюся на его глазах дермантиновую дверь. Он смотрел на нее, будто никогда не видел раньше, и как будто на ее обшарпанной клеенчатой обивке с дырочками кое-где вместо отлетевших гвоздиков сейчас появится, как на аэропортовом табло, информация о прибытии, убытии и прочих изменениях в расписании. Сбоку висел ободранный кусок обоев. Больше ничего. "Москва, - сказали где-то у него за спиной со вздохом, - город маленький..." Рядом что-то зашелестело. Виталик заглянул в маленькую комнатку и в голубоватом аквариумном свете, увидел на диване под бледным абажуром Инну, которая, не отнесясь всерьез к Галиным гневным словам, виновато сидела и ждала, пока ее заберут, а тут неожиданно что-то случается так, что ждать некого. Теперь она продолжала сидеть на диване, подняв на Виталика жалостные глаза.
      Виталик задумчиво, как приглядывался только что к двери и обоям, пригляделся к Инне. Сначала он ее не узнал. Потом, заметив что-то знакомое, мысленно совместил с чучелообразным существом, виденным сравнительно недавно, отметил явную динамику в сторону прогресса, и этот факт вызвал у него уважение.
      -- Привет, - сказал он.
      -- Привет... - протянула Инна еле слышно.
      Виталику пришло на ум все то, что Миша рассказывал ему в прошлый раз об этом женском существе. Пожалуй, аспирантка, столь резко переменившая внешность к лучшему, его вполне устраивала.
      -- Что? - спросил он бодро. - Сидишь?
      -- Сижу... - выдавила Инна.
      -- Поедешь со мной? - спросил Виталик неожиданно, из глубин полнейшего непонимания собственных слов.
      -- Куда? - испуганно пролепетала Инна, непроизвольно сжимая плечи.
      -- Далеко, - сказал Виталик. - Очень далеко.
      -- Да! - вдруг закричала Инна шепотом, подавшись вперед. Она не сводила с Виталика умоляющих глаз. - Поеду! - добавила она и энергично закивала головой.
      Виталик вздрогнул. Он ощутил странноватое ватное состояние сна наяву, когда вокруг творятся какие-то фантастические вещи, и кажется, что стоит встряхнуться, как калейдоскоп сложится в нужный узор, и все вернется на свои места, но очертание причудливых картинок меняется, так и не сводясь к нужной. Машинально он заложил за спину руку с кольцом.
      -- В Америку? - сказал он, все еще стараясь убедиться, что не спит. - Поедешь со мной?
      -- Поеду! - еще истовее повторила Инна.
      Они замолчали. Говорить было вроде больше не о чем. Виталик еще раз посмотрел на нее.
      -- Дай мне свой телефон, - сказал он. - Я тебе завтра перезвоню.
      Инна быстро выхватила из кармана какой-то замусоленный клок бумаги (это оказался магазинный чек) и поспешно стала черкать, протыкая бумагу насквозь и насаживая ее на шариковый стержень. Сперва она попробовала писать на ладони, потом на колене (не удалось), потом, мельком убедившись взглядом, что Виталик ждет (он терпеливо тянул вверх уголки рта, чувствуя, наконец, свое превосходство) положила на колени сумку. С третьего раза получилось, и Виталик, демонстративно сложив бумажку пополам, сунул ее в карман, затушевывая довольной ухмылкой тот факт, что говорить было решительно не о чем, да и не хотелось.
      -- Так я позвоню? - спросил он уже немного нерешительно, нарочито придавая тону игривость.
      -- Да! - подтвердила Инна в третий раз.
      Виталик оторопело отошел от нее подальше.
      -- Завтра позвоню, - подтвердил он, хлопая себя по карману. - Мишк! - крикнул он. - Я пошел.
      Мишка не отозвался. Возможно, не слышал. Вообще никто не заметил, как Виталик в коридоре одевался и напяливал свой пуховик. Из комнаты доносился возбужденный и уверенный Сергеев голос: "Нет, ну зная Галку... нечего удивляться... я, например, не удивился.". Торжествующий голос всеми своими модуляциями интригующе намекал на то, что Галку его обладатель знает как нельзя лучше, но что именно он знает, никому не скажет - не из скромности, а исключительно из общего самодовольства. "Сережа, ты знаешь что, - ответил ему пьяный голос. - Скажи тост. Ну, скажи тост!.."
      Спускаясь по лестнице, Виталик спрятал руку, уберегая ее от ожидаемого за дверью мороза, в глубину пуховика и ощупью наткнулся на твердую картонную пластинку. Окунувшись в холодный уличный воздух, он при слабом фонарном свете достал визитную карточку с расплывшейся чернильной надписью и швырнул ее в сугроб, туда, откуда уже торчали обрывок бумажной веревки и мятая пачка сигарет. Карточка вяло мелькнула в воздухе, спикировала и нырнула куда-то под ноги. Трусивший мимо угрюмый ротвейлер, влекомый на поводке таким же приземистым и серьезным хозяином в кепке, прошелся по тому месту, куда упала визитка, не проявив любопытства, но Виталик уже отвернулся. Он прошел мимо тетки в платке, сдирающей объявление с водосточной трубы и яростно скребущей ногтями по полому железу, мимо двух подозрительных теней, которые, сливаясь с очертаниями пивных горлышек, таились под чернеющей аркой у решетки, к жидким рыжеватым фонарям и мокрому тротуару Садового кольца. Там он надвинул на голову капюшон и медленно потащился к арке и дальше, вдоль бульвара по направлению к Зубовской.
 
      3