Под нами Пологи. Здесь все спокойно. Однако меня не покидает чувство тревоги. Сообщение о появлении в нашем тылу мотоциклистов значило многое. По своему небольшому боевому опыту я знал принцип наступления танковых войск противника после прорыва их в тыл обороны. Впереди двигаются разведывательные части на мотоциклах. За ними — сильные передовые отряды танков, а уж затем главные силы. Если появились мотоциклисты, то, следовательно, в наши тылы прорывается мощная танковая группировка. А это грозит окружением наших войск в Таврии, как это было под Николаевом.

Берем курс на Орехов. Летим на высоте пятьдесят метров. С этой высоты ни один мотоцикл не укроется от наблюдения. Но кроме беженцев на дорогах никого не видно.

Подходим к Орехову. Дорога опустела. У небольшой речушки разрывы снарядов. Это насторожило: по кому же бьет наша артиллерия? Делаю разворот. Еще раз осматриваю местность. Вот они, мотоциклы, замаскированные в приречном кустарнике. Где-то близко должны быть танки.

В низине, за мостом, вижу нашу самоходную гаубицу. Вхожу в вираж и рассматриваю ее — кабина открыта и пуста. Рядом тоже никого нет. Глянул в сторону Орехова, а за нами сплошные зенитные разрывы.

Несомненно, по нам вела огонь зенитка противника. Да и сам характер разрывов подтверждал, что нас обстреливают «эрликоны».

Все ясно… В Орехове противник. Надо разведать обстановку там. Но идти на малой высоте нельзя, сразу же собьют. Принимаю решение уйти за облака, выйти севернее и внезапно выскочить на Орехов. Делаю боевой разворот и ухожу к облачности. Успел, правда, посмотреть, где находится ведомый. Барышников взял курс на наш аэродром. Придется действовать одному. Это даже лучше для меня. Не надо будет охранять ведомого. А «эрликоны» бьют не переставая.

На высоте восемьсот метров убрал крен и вошел в облака. Сразу отвернул влево градусов на тридцать. Правее меня, по направлению прежнего курса, летели светящиеся снаряды. Выйдя за облаками на Синельниково, пикирую к земле и на большой скорости мчусь вдоль дороги на Орехов. По ней сплошным потоком идут танки и машины врага.

Снижаюсь на два-три метра от земли, прижимаюсь вплотную к колонне, используя ее как щит, прикрывающий меня от зенитного огня. Вражеские зенитчики, опасаясь поразить свои машины, не могут вести настильную стрельбу из пушек и пулеметов.

Выскочил на северную окраину Орехова. Здесь скопление танков. Идет заправке горючим. Пронесся вплотную, перепугал танкистов и водителей бензовозов. Вышел из зоны зенитного огня в низину южнее Орехова.

Решаю, куда лететь дальше. На аэродром? Нет, надо еще посмотреть, как действуют наши войска в районе Каховки. Направляю истребитель туда. Восточнее ее идет бой, но наших отходящих частей не видно. Значит, держатся стойко. Разворачиваюсь и лечу на Мелитополь, вдоль фронта. Здесь такая же картина. Войска упорно ведут бои и, видимо, не помышляют об отходе. А ведь они могут попасть в окружение.

Взял курс на аэродром. Мысль об угрозе окружения наших войск в Таврии не выходит из головы. В ближайшие дни лавина танков с севера отрежет пути отхода всему южному крылу фронта. Сумеют ли обороняющиеся части задержать танки, или же они окружат две армии Южного фронта? С доверием ли отнесутся вышестоящие штабы к данным, полученным в разведке? Примут ли срочные меры? Все эти мысли не давали покоя.

Приземляюсь на аэродром с прямой и быстро подруливаю вплотную к командному пункту. Около него вижу летчиков полка. Они ожидают автомашины для поездки в село на ужин. Командир полка, видать, ждал меня с нетерпением, пошел навстречу.

— Что обнаружил? Докладывай! — Слышу в его голосе тревогу.

— Дело дрянь, товарищ командир полка! С Синельникова и от Запорожья по дорогам на Орехов движутся более двухсот танков и сотни машин! У Орехова производят заправку более ста танков. Может произойти окружение восемнадцатой и нашей девятой армий.

— Что ты говоришь?!

— Точно, товарищ командир! Здесь дело хуже, чем под Николаевом.

— Матвеев! Срочно доложите об этом в штаб дивизии! — приказал Иванов, а сам поспешил на КП, чтобы связаться с командиром.

Меня тут же окружили летчики. Расспросили об обстановке. Я ничего не стал замалчивать. Вижу, задумались. Им понятно было, к чему приведет появление танковых частей противника в нашем тылу.

Спустя несколько минут к нам вышел командир полка.

— Отставить отъезд на ужин! — твердо приказал майор Иванов. — Немедленно поэскадрильно вылетать на наш запасной аэродром в Володарское!

Я понял, что командование оперативно среагировало на складывающуюся обстановку. Значит, летал не зря, значит, мои данные полностью приняты во внимание.

На другой день пришлось снова лететь в район Орехова на разведку. Этот вылет оказался драматичным. По насыщенности событий такого вылета у меня не было в ходе всей войны.

А началось все так. На рассвете к нам в полк приехал заместитель командира авиадивизии генерал Гиль. Он сразу же вызвал меня. Мне уже приходилось встречаться с этим отлично знающим дело генералом.

— Передаю тебе благодарность за вчерашние сведения. По твоим данным о прорыве первой танковой армии противника принято решение на отвод наших частей, — такими словами встретил меня генерал.

— Спасибо. Возможно, наши войска не попадут в окружение.

— Трудно сказать, как это получится. Придется снова слетать в район Орехова. Сейчас очень важно знать, что предпринимает противник на этом направлении, куда он направил острие своих ударов? Указания по организации вылета даст командир полка.

Майор Иванов уточнил задание, подчеркнул, что надо разведать подход новых сил противника. Он дал конкретные указания о выполнении задачи.

— Полетишь парой. Ведомым с тобой пойдет Комлев, — закончил Виктор Петрович.

— Комлев? Но он еще не вошел по-настоящему в строй после возвращения из госпиталя.

— Может быть, вернемся к Барышникову? Я с ним очень серьезно поговорил.

— Нет! С таким ведомым на разведку лететь нельзя.

— Ты знаешь, что все опытные летчики задействованы в штурмовых ударах.

— Все понятно! Разрешите идти и готовиться к вылету!

Назначение Степана Комлева ведомым меня беспокоило. Молодой летчик был сбит в воздушном бою в Молдавии, получил ранение. Три месяца он лечился. Все это, конечно, сказалось на летной форме. Я также считал, что он еще полностью не избавился от психологического потрясения, которое получил в бою. Следовало бы дать ему возможность восстановить технику пилотирования самолетом, а также полетать на боевые задания в составе шестерок.

За последнее время, после гибели Дьяченко и назначения заместителем командира эскадрильи Лукашевича, у меня ведомыми летают разные, в том числе неопытные, летчики. Они порой скованно чувствуют себя в бою, не используют положительные качества «мига», выполняют маневры в замедленном темпе, не всегда понимают мои замыслы. Вот почему в тот период я чувствовал себя увереннее, когда вылетал на разведку один.

Степан Комлев, узнав, что полетит со мной, был очень доволен. Я дал ему ряд указаний, подчеркнул, что он должен внимательнее смотреть за воздухом, когда будем вести разведку, а в случае появления «мессершмиттов» немедленно предупреждать меня выходом вперед, строго держаться в боевом порядке. Я и сам отнесся с высокой ответственностью к этому вылету. Понимал, что мне доверена разведка оперативного значения, в интересах всего Южного фронта. От качества ее выполнения зависят решения командования. Вскрытая вчера обстановка вызывала чувство ответственности за выполнение поставленного задания, но и настораживала. Для точного определения действий противника требовался полет на малой высоте. А это ставило меня в невыгодное положение при встрече с вражескими истребителями. Наша пара в таком случае — удобная цель. Да и то, что со мной идет летчик, имеющий большой перерыв в боевых полетах, заставляло заранее обдумать все варианты действий.

Взлетели, а на душе неспокойно. Я опасался за действия Комлева, хотя были обговорены возможные варианты, которые могли встретиться нам в боевом вылете.

Идем по маршруту. Под нами и по сторонам большая часть местности закрыта утренним туманом. На его фоне нас хорошо видно сверху, как на экране. Нам же трудно рассмотреть, что делается на земле. От Полог поворачиваем на Орехов. По дороге на запад выдвигаются отдельные небольшие колонны автомашин и артиллерии. Навстречу им движется поток беженцев. Снижаемся. Видим, как спешат наши войска. Понимаю, они идут, чтобы создать заслон танковому клину противника. Сил у наших мало, но идут твердо, не растягиваясь. Идут, чтобы стоять насмерть.

Снова выходим на среднюю высоту. Восточнее Малой Токмачки, у лесных посадок, видны наши крупнокалиберные пушки. Они ведут огонь в направлении Орехова. Вот и западная окраина села. Вчера я видел стрелковые подразделения, роющие здесь окопы. Сегодня просматривается сплошная траншея, занятая бойцами. Хватит ли у них сил отразить удар вражеских танков?..

А впереди, ближе к Орехову, уже противник. Просматриваются танки с крестами на бортах, автомашины. Они расползаются по лесным посадкам, скошенным полям. Орехов забит боевой техникой. Да, много сил у противника…

Обойдя батареи зениток, идем к Запорожью. По дорогам на юг снова танки, машины, пушки. Развернулись на обратный маршрут. Внимательно смотрю, стараясь запомнить на местности колонны противника, их состав, направление движения. Комлев при энергичных маневрах иногда отрывается от меня, потом вновь занимает боевой порядок.

Вот уже Орехов позади, скоро наша оборона в Малой Токмачке. Обстановка на земле вызывает злость на врага. А это чувство не всегда приводит к разумным действиям. Решаю перед выходом к своим ударить «эрэсами» и прострочить пулеметным огнем автомашины на дороге. Перевел самолет в пикирование и глянул в сторону Комлева. За мной его нет. Ищу взглядом. Вон он, выше и впереди. Уходит на восток. А за ним — пара «мессершмиттов». Могут нагнать…

Энергично вывожу самолет из пикирования, облегчаю винт, даю форсаж, бросаюсь вслед за вражеской парой. Смотрю вперед, глаз не спускаю с Комлева. Почему он не включает форсаж мотору? Тогда смог бы оторваться от противника. Как хотелось в эти минуты подсказать Степану это. Вот и сказалась неподготовленность Комлева к действиям в сложных ситуациях боевого полета. Разве мог я предугадать, что он не знал этой простой истины?..

А вражеская пара уже в хвосте у «мига». Через секунды откроет огонь. Надо спасать Комлева. Дистанция до «мессершмиттов» еще большая, но ждать дальше нельзя. Пускаю «эрэс». Он проносится мимо. Пускаю второй. Снова нет попадания.

Однако снаряд с огневым хвостом пронесся так близко от ведомого пары, что напугал его. Он тут же развернул свой самолет вверх. А я нагоняю ведущего. От него к самолету Комлева уже потянулись дымные пулеметные трассы. Нельзя терять и мгновения. Тут же открываю огонь и длинной очередью прошиваю «мессера». Из него вырвался дым. Он как-то осел, но еще идет своим курсом. Продолжаю стрелять по нему и дальше… В эти секунды чуть не врезался в горящий самолет противника.

Вдруг по мотору моего «мига» ударила пулеметная очередь. Бросил истребитель вправо, ниже трассы. Над моей головой пронесся «мессер». Сгоряча, спасая Комлева, я не заметил справа вторую пару врага. Они и влепили очередь в мой самолет.

Мотор сразу дал перебои, скорость резко упала. Три оставшихся «мессершмитта», построившись в цепочку, стали заходить в хвост моего «мига». Об активном бое и думать теперь нечего. Помощи ждать неоткуда. Надо рассчитывать только на себя, на умение уходить из-под ударов. Понимаю, надо тянуть к своим войскам у Малой Токмачки. Там мое спасение.

Вражеские летчики, уверенные в победе, будут стремиться добить меня, увеличить счет сбитых самолетов. В эти секунды я собрал в кулак всю свою волю и самообладание и подготовился к маневрированию. Оставалась только эта возможность.

Повернулся из-за бронеспинки лицом к приближающимся «мессерам». Наблюдаю, как они «волчьей стаей» настигают меня, заходят в хвост поврежденному «мигу». Мне надо уловить мгновение открытия огня Ме-109 и резко уйти под трассу. Главное, не допустить прицельного огня, особенно пушечного. Маневр нельзя делать раньше, запаздывание равносильно гибели.

Вот уже приближается первый «мессер». Слежу в оба. Он на прицельной дистанции открытия огня. В то же мгновение бросаю истребитель со скольжением вниз и в сторону. Огненная трасса проходит выше, и тут же надо мной проскакивает самолет врага. Провожаю его взглядом. Он снова возвращается в растянувшуюся цепочку самолетов.

Заходит на атаку второй. Все повторяется. Но, или я чуть запоздал с броском «мига», или он открывает огонь раньше, — пули дробно бьют по бронеспинке, будто молотком отстучали. Но жив мой самолет…

Так повторяется раз за разом стрельба по «мигу», а я ухожу от огня противника. Бросаю взгляд на высотомер. Постепенно теряю высоту с каждым уходом из-под трассы. А она так нужна мне, чтобы дотянуть до своих.

Перед самой землей мотор заглох. Выравниваю самолет и иду на приземление, «на живот». В поле зрения земля, железнодорожная будка, девочка гонит прутом корову. Такая мирная картина. И вдруг дробь пуль по бронеспинке. Но подныривать под трассу уже нельзя, — не позволяет земля. В самолете раздаются взрывы, и он, с перебитым управлением, идет к земле. Грохот… Удар головой о приборную доску — и я теряю сознание.

Смутно слышу гул моторов над собой. Очнулся от сильной боли в голове. Ломит в висках, болит лицо. Поднял голову, вгляделся в небо — тройка «мессершмиттов» цепочкой разворачивается для атаки недвижимого «мига». «Хотят сжечь на земле», — мелькает мысль. Крепко, видно, «насолил» им, что и сбитого не оставляют в покое.

Понимаю, надо немедленно покинуть самолет. С трудом отстегиваю привязные ремни, лямки парашюта. Пытаюсь подняться. И не могу. Наползает какой-то туман на глаза. В полуобморочном состоянии переваливаюсь через борт кабины. Падаю головой вниз на крыло. Замечаю капли крови и чувствую, что правый глаз ничего не видит. Все! Глаз выбит, и мне уже больше не летать. Такая горечь и обида сжимают душу. Неужели пришел конец моим полетам?!

Отползаю от самолета. Сознание будоражит вопрос: «Где я сел? У нас или у немцев?» А сверху пикируют «мессершмитты». Сейчас пойдет очередь по самолету и по мне. Недалеко, у переезда, вижу мостик. С трудом поднимаюсь и бегу к нему. Надо скрыться. Ушел под настил своевременно — рядом вздыбились бугорки от снарядов.

Надо подумать и о самообороне. Вынимаю из кобуры пистолет и заряжаю его. Однажды в Молдавии, боясь плена, чуть было не поторопился застрелиться. Сейчас знаю, что с этим спешить не следует. Надо разобраться в обстановке, а потом принимать решение.

Прислушиваюсь. Рядом никого нет, и «мессершмитты» уже уходят, так и не сумев поджечь мой «миг».. Вышел из укрытия. Огляделся. Рядом домик. Видать, живет железнодорожник. Иду к нему. Открывается вид на село. Навстречу мне спешит пожилая женщина, плачет и руки у нее трясутся.

— Хозяюшка! Это Малая Токмачка?.. Здесь в селе еще наши? — спрашиваю ее.

— Токмачка! Наши здесь, советские! Воюют с немцем по ту сторону села, — показала она рукой на западную окраину. Теперь и я услышал взрывы снарядов и треск пулеметов.

Все же у своих. На душе стало веселее. Вот только залитый кровью глаз ничего не видел и это беспокоило.

— Будьте добры! Принесите воды, надо смыть кровь с лица.

Женщина быстро достала из колодца ведро воды и полила на голову и ладони. Открываю глаза — видят оба!

— Хорошо! Глаза целы, летать буду. Ну и расплачусь же я с фашистами! — рассуждаю вслух.

— Где уж хорошо? У вас все лицо поранено, — с сокрушением говорит хозяйка дома.

— Все заживет! Вот где бы найти мне медиков и перевязаться?

Она указала мне дом, в котором расположен медпункт. Иду туда, а сам думаю о том, как поднять и вывезти «миг».

Взрывы снарядов и мин, стрельба из винтовок и пулеметов усилились. Ясно, бой идет рядом. Чем он закончится, неизвестно, но увозить самолет и убираться самому отсюда надо быстрее. Можно было предвидеть дальнейшее развитие событий на нашем участке фронта. И я хотел до завершения окружения успеть вернуться в полк со своим, пусть и продырявленным, «мигом».

Здесь, у переднего края обороны, мне довелось впервые увидеть работу медицинского пункта. К сараю, около которого лежали кучи окровавленных бинтов, подвозили раненых. Внутри сарая слышались стоны и крики. Тут оказывали первую помощь. Перебинтованных клали на повозки и увозили в тыл. Санитары выносили на носилках и складывали в ряд на разостланной соломе за сараем умерших. Им уже не требовалась медицинская помощь. Я стоял и смотрел на эту страшную картину, не решаясь войти в сарай.

Ко мне подошел пожилой санитар в окровавленном халате.

— Товарищ летчик! Что вы ждете? Идемте в медпункт. Врачи окажут вам помощь.

— Нет! Подожду, когда будет посвободнее, — ответил ему, чувствуя, что идти на перевязку раньше этих искалеченных бойцов не позволяет совесть.

— Идемте! Пока идет бой, сюда все время будут подвозить раненых, — настойчиво повторил санитар.

Наш разговор был прерван взрывом снаряда. Ближайший дом завалился на бок. Вскоре двое солдат, держа на весу, принесли оттуда мальчишку лет семи, с распоротым животиком. На посиневшем лице ребенка выделялись широко раскрытые глаза. В них застыли удивление и» как мне показалось, укор нам, взрослым, допустившим такое…

Я видел много страданий, пережил гибель боевых товарищей… Но такого, видимо, не забуду до конца своей жизни. Ненависть к врагу сжала меня в комок. Жажда мести фашистам за страдания наших людей охватила меня. В упреке, увиденном в глазах ребенка, я почувствовал и свою вину, вину воинов армии, допустивших врага на нашу землю. Быстрее надо возвращаться в полк и мстить фашистским убийцам за все несчастья, которые они нам принесли.

Повернулся, было, чтобы уйти. Но меня задержала медсестра. Тут же во дворе она промыла рану и забинтовала.

Двинулся в сторону передней линии обороны. Вскоре встретил сержанта и попросил проводить на командный пункт части. Под свистящими осколками мин и снарядов мы пробирались по неглубокой траншее.

— Пригнитесь, — предупредил меня сержант. — Геройством здесь никого не удивите. Вы что, хотите, чтобы вам голову оторвало?

Порицание прошло мимо сознания. Какое-то безразличие к своей безопасности овладело мной. Сказались, наверное, переживания в это утро. Вот и КП.

Представился командиру полка. Он стоял у амбразуры, с биноклем. Повернулся ко мне, спросил:

— Это тебя добивали «мессершмитты»?

— Меня! Но я с ними еще рассчитаюсь за это сполна. Прошу вас помочь мне вытащить подбитый самолет.

— Не волнуйся. Вот отобьем атаку танков и поможем. Садись. Отдохни. — Он опять повернулся в сторону поля боя.

Через полчаса наступила относительная тишина. Командир облегченно вздохнул. Появилась улыбка на его усталом лице.

— Всыпали фрицам! С десяток танков подожгли и подбили. Теперь скоро в атаку не сунутся. Начальник штаба, выделите ему машину и солдат. Ну, а ты, летчик, побыстрее забирай свой самолет, пока затишье.

Кратко рассказал командиру о полученных данных в ходе разведки. Поблагодарив за помощь, я попросил пару бутылок с горючей смесью. Их много стояло в ящике, в углу КП.

— Бери! Если самолет не вытащишь, то сжигай. Учти, что с середины ночи мы начнем отход на Пологи.

Через десяток минут мы уже подъехали к самолету, приступили к подъему его. Противник сразу же открыл по нас минометный огонь, стрельбу из крупнокалиберных пулеметов. Пришлось развернуться и скрыться за домами. Самолет лежал метрах в четырехстах от переднего края обороны, на открытом поле, и о работе в светлое время суток нечего было и думать.

Как только наступила темнота, соблюдая светомаскировку и тишину, наша группа снова приступила к подъему самолета. Однако, несмотря на старания, двух десятков солдат не хватило, чтобы приподнять за крыло трехтонный «миг». А обстановка торопила — правее позиции полка, в направлении на Пологи, доносился беспрерывный скрежет двигающихся танков. Завтра с утра они нанесут удар по флангу и тылу полка. Что делать? Я разрешил солдатам перекурить, а сам еще раз обошел «миг», обдумывая, как лучше решить задачу. В это время подошел офицер.

— Полк начинает отход. Командир полка приказал заканчивать работу и отпустить солдат. А самолет сжечь, — жестко сказал он.

Я даже растерялся. Как это, сжечь самолет? Этому противилось сознание воинского долга. Самолет — это мое личное оружие. Вернуться в свою часть без боевой машины, а их у нас в полку и без того мало, нельзя. Что делать? Исчерпаны ли все возможности? Мы до сих пор действовали по принципу: сила есть, ума не надо. А раз сил для подъема самолета мало, то надо искать другой способ.

В этот критический момент и пришла мысль подкопать под крыльями углубление и выпустить шасси. Десять солдат выполнили эту работу за несколько минут. И вот мой «миг» стоит на своих ногах. Мы быстро закрепили его хвост в кузове подъехавшей трехтонки и ЗИС с самолетом на полуприцепе выехал на дорогу. Для сопровождения мне оставили сержанта и двух бойцов.

Ехали всю ночь. Нелегкий это был путь. Приходилось глядеть в оба: по обочинам дороги было немало препятствий. А это грозило поломкой консолей крыльев, Утром, при проезде через село, нас остановило стадо коров. Крылья «мига» перегородили всю улицу и надо было переждать, когда стадо обойдет самолет.

Сбоку от машины, опершись на калитку, стояла и смотрела на нас средних лет женщина. Какой же у нее был печальный вид, каким тоскливым взглядом провожала она нас…

— Товарищ старший лейтенант, попросить бы у этой женщины что-нибудь поесть, — зашептал мне на ухо, перегнувшись из кузова в кабину, сержант. — А то мы ничего не ели со вчерашнего дня.

Да и я был голоден, более суток ничего не брал в рот. Подошел к женщине.

— Здравствуйте, хозяюшка! Можно ли достать у вас что-либо поесть?

— С едой у нас полный достаток. Сейчас жить стали хорошо. Вот только кому все это достанется! Значит, наша армия уходит, а нас бросаете под немца? Пойдемте до погреба.

От заслуженного упрека крестьянской женщины, муж и сыновья которой наверняка где-нибудь воюют, меня охватил стыд. Ноги налились свинцом, приросли к земле. Стыд за нашу беспомощность не позволил идти получать продукты для команды. Повернувшись, я быстро подошел к машине и под удивленными взглядами солдат вскочил в кабину.

— Что стоишь? Заводи быстрее! — прикрикнул на водителя.

До самых Полог не выходила из моей памяти женщина-мать со своей скорбью. Как правильно она сказала: только люди стали жить счастливо, а тут

— нашествие врага.

К середине дня приехали на площадь города Пологи. Здесь отогнали машину в сторону и, никому не мешая, стали отсоединять плоскости крыла. Надо сохранить их от повреждений при дальнейшем движении. Навыки в распаковке самолета у меня были. Работа слесарем до армии, старшим авиатехником в чести привила умение грамотно обращаться с разнообразной техникой. Сержант и солдаты сноровисто помогали.

Быстро отсоединили, уложили и закрепили крылья между хвостом «мига» и бортами кузова автомашины. Теперь можно побеспокоиться и о себе. Боль в ране все сильнее давала знать. Госпиталь долго искать не пришлось: он был тут же, на площади. Врач выслушал мою просьбу и приказал сестрам снять бинты.

Отодрали присохшую марлю, промыли раны на лбу и удалили кусочки стекол от разбитых летных очков.

— Вам надо ложиться на лечение, а то можете потерять глаз.

— Не могу, доктор! У госпиталя стоит самолет, бросать его нельзя. Да и убираться отсюда надо побыстрее.

— Я что-то вас не пойму!

Пришлось кратко рассказать об обстановке. Врач расспросил, как я получил ранение. Выслушав, распорядился перевязать и сделать укол от столбняка. Медицинские сестры, делая перевязку, обмолвились, что вчера к ним тоже доставили раненого летчика. Он сел около Полог.

— Как его фамилия, где он сейчас? — спросил я. Одна из сестер пошла посмотреть книгу раненых в приемном отделении.

— Это был младший лейтенант Комлев, — сообщила она. — Вечером его отправили в тыл.

— Вы что, знаете его? — спросил врач.

— Это мой напарник. Выходит, обоим нам со Степаном досталось.

— Ваш товарищ был легко ранен и послушался нас, поехал подлечиться. А вы упрямы и не хотите лечь, — упрекнули меня.

— Не могу, доктор! Надо самолет спасать, да и самому отсюда выбираться быстрее. Вам также не советую здесь задерживаться. Танки обходят Пологи.

— Ждем, когда вернется транспорт, увезший раненых вчера. Мы должны увезти всех, кто попал в госпиталь. Не бросать же их.

Я еще раз посоветовал медикам принять срочные меры к вывозу раненых и эвакуации госпиталя. В те минуты и не предполагал, что мой совет, как и мой отъезд, уже запоздали.

Вернувшись к самолету, увидел, что у сопровождающих меня бойцов удрученное настроение.

— Что случилось? Садитесь в машину и поехали!

— А куда ехать? Говорят, восточнее прорвался противник! Там дороги танками перерезаны, — сообщил сержант.

— Откуда у вас такие сведения?

— Машины оттуда вернулись. Солдаты рассказали,, как они напоролись на танки и едва спаслись, — указал сержант на автомобили, стоявшие на площади. Они появились, пока я был на перевязке.

Сообщение обескуражило. Если танки противника в районе Куйбышева перехватили дорогу в Володарское, то куда же ехать? Оставался пока открытым путь на юг, к Азовскому морю. Туда, возможно, не успели дойти передовые части врага. Думай не думай, а выход один. Решаю ехать на юг. Чем скорее мы проскочим к морю, тем больше надежды встретить там отступающие от Мелитополя войска и пробиться с ними на Мариуполь.

— Садитесь в машину! Заводи! — дал распоряжение своей малочисленной команде. Водителю указал дорогу, по которой лежал наш путь.

Везти самолет со снятыми крыльями было удобнее. Меньше мешал встречный и попутный транспорт. В этой относительно спокойной обстановке невольно задумался над причинами неудачи в последнем полете. Как это мы не заметили нападения «мессершмиттов»? Комлев, ответственный за поиск противника в воздухе, просмотрел их. Но в этом виноват и я. Слишком понадеялся на напарника, не учел его малый боевой опыт. При нападении истребителей противника поведение ведомого было неправильным. Вместо того, чтобы предупредить о «мессерах», держаться около меня, он решил уйти на восток. При этом не использовал форсаж мотора и позволил вражеской паре себя догнать. С подобными ошибками в боевом полете у слабо подготовленного технически и тактически пилота мне уже приходилось встречаться не раз. Теперь их допустил Комлев.

Я тоже хорош. Выполняя такую важную задачу, не сдержался, ринулся штурмовать колонну врага. Командование ждало от меня разведывательные данные, а я выбираюсь с подбитым самолетом из окружения. Этой ошибки себе никогда не прощу! Видать, не сформировались необходимые качества в характере, которые бы сдерживали от поспешных решений.

Мучили мысли о дальнейшей судьбе Степана Комлева. Удалось ли транспорту с ранеными из Пологского эвакогоспиталя проскочить, или его где-нибудь перехватил противник? Мы уже знали о том, что фашисты раненых советских воинов в плен не берут, уничтожают на месте.

Начало темнеть, когда подъехали к станции Верхнетокмак. Она была забита автотранспортом, повозками. В некоторых местах, вдоль улиц, прижавшись к домам, стояли артиллерийские орудия. Но на тягачах не было видно ящиков со снарядами. Мощные пушки и гаубицы были сейчас не страшны для врага.

С трудом нашел руководителей этой сбившейся массы войск. Представился старшему командиру. Он стоял у стола с картой. Вокруг офицеры. Посмотрел на меня, спросил:

— Летчик?

— Да! С подбитым самолетом.

— Ну, что же, пристраивайся к нам. Будем вместе прорываться.

Совещание продолжалось. Я понял, что мои надежды опередить противника, проскочить к морю, не оправдались. Танковые части врага уже захватили город Осипенко. Оставалось только прорываться на восток вместе с собравшимися в Верхнетокмаке частями.

А командиры вели себя спокойно, уверенно. Высказывали разумные предложения, глубоко и точно анализировали обстановку. Все это вселяло веру в успех ночного рейда сквозь вражеские заслоны. Совет командиров решил выступать на прорыв в час ночи, установил порядок выдвижения частей, наметил другие меры по организации прорыва.

Вскоре я возвратился к машине на северо-восточной окраине станции. Мы подъехали к одной из хат. Хозяйка встретила нас радушно, пригласила заехать во двор, нажарила мяса убитой при бомбежке овцы. После плотного ужина я определил, кто и когда будет стоять на посту у самолета, предупредил о выходе войск на прорыв в час ночи и приказал разбудить меня заранее.

Перед этим я двое суток не спал. Чуть прилег, сразу же мертвецки заснул. Когда открыл глаза, за окном было светло. Тут же выскочил из хаты. На душе — тревога. ЗИС с самолетом стоит, а кругом пусто.

«Все! Проспал! — в отчаянии подумал я. — Солдаты, не разбудив, ушли на прорыв с войсками». Бросился к машине, вскочил на колесо: мои сопровождающие крепко спали в кузове, под хвостом самолета. Растормошил их, отругал, как преступников. Солдаты лишь виновато смотрели на меня заспанными глазами и молчали.

В первые минуты не смог сосредоточиться, решить, что делать, как исправить ошибку. Догнать нам, с опозданием на четыре часа, ушедшие на прорыв войска было уже невозможно. Но охватившее меня отчаяние заставило ринуться вслед частям по пути прорыва.

Проехали несколько посадочных полос восточнее станции. Увидели место, где с боем прорывались ночью части — воронки от мин и снарядов, разбитая техника. Вот здесь и задумался по-настоящему. Дальше ехать втроем, почти безоружными, глупо. Где-нибудь наскочим на противника и нас легко перебьют. Надо искать другой путь, искать попутчиков для выхода из окружения.

Прислушались… На востоке тишина, а западнее нас слышны частые разрывы снарядов, артиллерийская стрельба. Там, по-видимому, еще дерутся наши. Вот туда и надо двигаться. Там спасение.

Еще раз осмотрели местность. Недалеко от дороги стояли брошенные повозки и автомашина. Подъехали к ним, осмотрели. Нашли ручной пулемет с заряженными дисками, две полуавтоматические винтовки и гранаты. Я вооружался, как настоящий пехотинец. Подошли к полуторке. Внешних повреждений она не имела, но мотор не запускался. Продули насосом бензиновую трубку, карбюратор — и машина затарахтела. Я сел за руль. Поехали в обратном направлении.