1. Постановка вопроса

Как случилось, что И.В.Джугашвили избрал себе псевдоним «Сталин»? Каждому должно быть понятно, что ответить на этот вопрос одной-двумя фразами невозможно. Но не каждый поймет, что вопрос этот долгие годы представлял собой загадку. И раскрыть ее тайну никому еще не удавалось. Вот почему рассказ о том, как удалось наконец это сделать, когда уже невозможно было спросить об этом самого Сталина, т.е. как было проведено это серьезное, долгое и упорное исследование, может уложиться только в целую книжку.

Итак, для читателя теперь должно быть ясно, что ему предлагают не агитку, не политический памфлет, не досужие и безответственные рассуждения о «тиране», а тщательное, объективное историческое исследование, посвященное ограниченному, локальному, вопросу: о происхождении псевдонима видного политического и государственного деятеля. Псевдонима, ставшего известным всему миру, многим поколениям людей, и сыгравшего, несомненно, выдающуюся роль в самом росте, продвижении и утверждении, в самом стабильном политическом существовании данной исторической личности.

Без сомнения, – это был очень удачный и очень редкий псевдоним. И то, что он был выбран именно этим человеком, – как теперь уже доказано – не случайность. И то, что этот псевдоним не пришел на ум никому другому из современников – тоже закономерно, и симптоматично. И именно поэтому чрезвычайно интересно и важно выяснить, – как же это произошло?

С этой точки зрения – историческая необходимость и ценность данного исследования не вызывает сомнения. Теоретически – оно необходимо для лучшего и правильного понимания психологии данной исторической личности. Иными словами – наше исследование служит чисто теоретическим целям исторической науки, поскольку позволяет выявить объективные критерии для оценки психологии определенной исторической личности, что крайне важно, учитывая, что чаще всего исторических персонажей оценивают только с эмоционально-политических позиций, которые чрезвычайно колеблются в разные периоды от преувеличенно-восторженных до огульно-охулительных. Все зависит от исторической конъюнктуры, политических пристрастий историка и в немалой степени от той аудитории, которой он адресует свое произведение. Ясно, что преодолеть эту почти неизбежную однобокость исторической науки – важная задача теоретической историографии. И эта однобокость, а тем более – всякие вольные и невольные обвинения в ней со стороны оппонентов, – преодолеваются весьма убедительно, поскольку мы стремимся определить психологию и характер исторического лица не через посредство принятых им политических решений, не на основе оценки совершенных им исторических деяний, носящих явно политическую окраску, а потому оцениваемых любым историком пристрастно, в зависимости от его классовой позиции, а через посредство «химически чистых» психологических задач, решаемых данным лицом лишь сугубо «для себя», в глубине своей души и целиком «от себя», – а не в зависимости от воли партии или государства, – исключительно на основе особенностей своего "я".

Ясно, что теоретическое значение и чистота эксперимента от этого только возрастают и выигрывают.

Следовательно, возражений против выбора объекта исследования, в принципе, не может быть выдвинуто. Вот только сама бросающаяся в глаза узость темы – о выборе одного псевдонима – как бы противоречит самой возможности ее теоретического использования. Мы привыкли, что «теоретизировать» можно над очень широкими, глобальными, отвлеченными «историческими» проблемами. И в этом – огромная ошибка и прошлой, и нынешней русской исторической науки. С одной стороны, – русские историки как дореволюционные буржуазные, так и «советские», так называемые «марксистские», – не привыкли делать подлинно серьезных исторических обобщений, либо просто опасаясь их, и потому избегая, уходя от них, либо понимая пол «историческими обобщениями» псевдофилософские, социологические общие рассуждения, не связанные с раскрытием и использованием конкретного исторического материала, а целиком основанные на «общих местах» в духе той идеологии, которая господствует в данное время.

Отсюда, – либо насквозь националистические, пропитанные «православием», «славянофильством», «особностью» русской нации и ее «души» – объяснения исторического процесса, либо псевдомарксистские социологические рассуждения, оторванные от конкретного материала и буквально «приклеенные» к нему в виде неубедительных аппликаций.

Так не только было, но по этому же исхоженному (т.е. хорошо «проторенному») пути идет историческая наука и в наше время. Под видом критики «советской» науки те же самые лица, те же бывшие историки «марксисты», теперь уже как «демократы» и «господа» возвращаются просто-напросто на позиции столетней давности, или хуже того, невзирая на накопленный за прошедшее столетие исторический материал и открывшиеся возможности использования архивов, вместо комплексного анализа исторических событий – просто поворачивают стрелку своих прежних оценок в прямо противоположном направлении. Это не требует никакого труда. И это – политически надежно и экономически прибыльно. Но это – не история, и это, разумеется, не имеет ни малейшего отношения к науке: Вот почему именно при создавшейся ныне обстановке в исторической науке и в общественном отношении к ней, как к насквозь проституированной и псевдо-"политизированной", необходимо выбрать для объекта теоретического исторического исследования – не общий, широкий, политический вопрос, а абсолютно нейтральный и локальный по своему характеру, но в то же время относящийся ко всем знакомому, конкретному, историческому времени и объекту.

Вопрос о псевдониме – явно нейтральный, и даже слишком локальный, кажущийся мелким. Однако это только на первый взгляд, для тех, кто не имеет представления о том, какое место занимали псевдонимы и пользование ими со стороны исторических лиц в России. Именно широкая возможность сопоставления, сравнений в этом узком по теме, но широком по историческому пространству и времени вопросе, делает его удобным объектом для сравнительного теоретического и конкретного исследования. Это – своего рода лабораторная «мышь» или подопытный «кролик» с точки зрения теоретической историографии.

2. Роль и значение псевдонимов в истории общественно-политической жизни России

Итак, что такое псевдоним? Буквально – это ложное имя. Прозвище, имя или фамилия, которое то или иное лицо сознательно и легально выбирает для прикрытия или сокрытия своего настоящего, подлинного, официального паспортного имени. Для большинства людей – это что-то неважное, мелкое, им ненужное. Рабочий или крестьянин, банкир или мелкий клерк, – никогда в жизни не слышали о псевдонимах и им они не нужны. Лишь узкая часть интеллигенции, – писатели, поэты, артисты, отчасти – ученые, знают, пользуются и понимают толк в псевдонимах. Для них – это понятно, для них – это близко, для них – это бывает просто нужно. Но таких людей ничтожно мало в народе – 0, 0001%, если не меньше. Однако именно о них всегда говорят средства массовой информации – ТВ, радио, пресса, именно они всегда на виду, и как теперь стали выражаться: «на слуху!». И это противоречие между количественной ничтожностью элиты и ее непомерным общественным значением ныне уже никого не тревожит и не волнует, а тем более не возмущает, вследствие чего представители этой элитарной прослойки перестали пользоваться псевдонимами или превратили свои прежние псевдонимы в стабильные паспортные фамилии. И это характерно только для нашего времени, для конца XX века. Псевдонимы умирают в России.

Но было время, когда они получили сильнейшее распространение – сто лет назад – в конце XIX – начале XX века.

Само появление и существование псевдонимов в России было тесно связано с особыми историческими, политическими русскими условиями, с русской общественной спецификой. Вот почему псевдонимы и их история, немаловажный компонент в развитии русской общественной жизни и мысли, а потому, и довольно симптоматичный показатель в русской истории.

Псевдонимы в России возникли с появлением общественно-политической и художественной литературы, практически с 40-60-х годов XVIII века. Основной причиной их возникновения были, разумеется, тяжелые цензурные условия царского времени, а также стремление высокопоставленных авторов, занимающих привилегированное общественное положение, проводить свои идеи, высказывать свои взгляды, скрыв свое подлинное имя, звание, служебное положение в силу целого ряда причин. Были тут и политические и чисто личные мотивы, но самым общим, самым определяющим был принцип «не высовываться». В его формировании принимали активное участие и монархия, и церковь.

Дело в том, что публичные выступления «в открытую» вообще не были свойственны русскому обществу, особенно после петровского времени, с 30-х годов XVIII века. К этому русского человека вначале «исподволь» приучали несколько веков, пока, наконец, к 30-40-х гг. XVIII века не сформировался тот самый «русский менталитет», который просуществовал с тех пор непрерывно почти 250 лет. Активно отучивать русских людей от вредной привычки открыто выражать свое мнение, начал первый царь – Иван III, решивший учиться всему у Запада и сжегший по примеру инквизиции в 1504 г. на Красной площади в Москве первого русского диссидента Ивана-Волка Курицина, а в 1478 г. выселивший 20000 семей новгородцев за тысячи километров от родного города, чтобы физически уничтожить, развеять сам дух новгородской вольности, новогородского веча, которое именно от этого царя получило приставшее к нему и его подобиям – всем прочим парламентам – уничижительное имя «говорильни». С этой поры на протяжении двух-трех веков шла упорная борьба разных монархов с «разговорчиками» в России, борьба, в которой последние точки были поставлены Петром I и особенно Анной Иоанновной, использовавшей не только метод насилия, но и методы утонченного и гнусного издевательства над слишком «разговорчивыми» подданными (превращение в шута князя Михаила Алексеевича Голицина и доведение его до умопомешательства). И именно этот последний метод дал «блестящие» результаты. После трех-четырех переворотов разговорчики наверху, в верхних этажах русского общества, вообще практически прекратились, и екатерининское время раболепные историографы уже могли называть «золотым веком»: воцарилась тишь и гладь, поскольку последние «разговорчивые» люди в России – Радищев и Новиков были удалены с общественной арены.

Именно в это время пышно начинают расцветать псевдонимы. Пример, как и положено в верноподданической стране, подают сами монархи. При этом все они не отличались оригинальностью в выборе псевдонимов.

Так, Екатерина II обычно подписывала свои литературные произведения – пьесы, притчи – И.Е.В, что должно было означать: Императрица Екатерина Великая, а скучные, резонерские рассуждения о правах, законах и нравственности, соответственно снабжала псевдонимами «Любомудров», «Правдомыслов», «Угадаев», такими же вымученными и навевающими скуку, как и ее опусы.

Павел I никаких претензий на литературную славу не предъявлял, а потому псевдонимов не употреблял, а подписывался всюду по-военному четко и ясно: Павел. Зато его сын, внук Екатерины II, Александр I, довольно часто употреблял псевдоним «R. de P.» или «comte R. de P.», что расшифровывалось как «граф Романов Петербургский».

Александр II в бытность цесаревичем подписывался псевдонимом А.Н., т.е. Александр Николаевич, а став царем и продолжая пописывать в прессе, – сменил псевдоним на А.Р., т.е. Александр Романов.

Видный поэт из царской семьи в XIX веке Константин Константинович Романов подписывал свои стихи и поэтические сборники только скромным псевдонимом К.Р.

Таким образом, все августейшие писатели, поэты, драматурги и журналисты использовали простейшие виды псевдонимов – собственные инициалы, причем в самом ограниченном размере – в две буквы, обозначавшие имя и фамилию. Такие псевдонимы прямо-таки граничили с анонимами. И именно это – считалось идеалом и показателем приличия и скромности в дореволюционной России. Прибегать к самым невзрачным, самым незаметным псевдонимам было чуть ли не обязательным условием для выступления любого общественно значимого, высокопоставленного или иного чиновного, официального лица в открытой публичной печати вплоть до середины 90-х годов XIX века. Выступать же в прессе под своим собственным именем считалось неудобным, неприличным и даже неэтичным, т.е. фактически вплоть до революции 1905-1907 гг. было просто не принято.

Это неписаное правило распространялось и на ученых, если они принадлежали к известным, аристократическим, титулованным дворянским фамилиям.

Так князь Борис Борисович Голицын, являвшийся выдающимся метеорологом и сейсмологом XIX в., избранный в 1911 г. президентом Международной сейсмологической ассоциации, издавал в России свои труды по математике и метеорологии обычно под псевдонимами Б.Г. или Б.Б.Г.

Что же говорить после этого о тех ученых и литераторах, которые наряду со своей творческой работой вынуждены были служить в различных государственных учреждениях чиновниками и, естественно, не отваживались, имея перед собой примеры К.Р. и Б.Г., публиковать свои научные или литературные опусы под своей «живой» фамилией. Все они прибегали к разного рода псевдонимам. И если ученые скромно подписывались под серьезными статьями – одной-двумя буквами, то щелкоперы литераторы и газетчики использовали с 80-х годов XIX века псевдонимы, которые были тем вычурнее и цветистее, чем ничтожнее был сам автор.

Вот несколько примеров таких псевдонимов: «Варахасий Неключимый», «Чудак провинциальных воспоминаний», «Фик-фок», «В долгунеостаюшинский», «Аввакум Худоподошвенский», «Капуцин Ворьбьевых гор», и т.п. Все они были рассчитаны на дешевый внешний эффект, и тем не менее не запоминались, поскольку принадлежали авторам, за плечами которых была пара бездарных, худосочных, журнальных статеек. Но даже тогда, когда тот или иной журналист, печатался почти ежедневно, на протяжении двадцати-тридцати лет в нескольких крупных газетах, и выступал под несколькими псевдонимами, но бездарно, ни его настоящее имя, ни один из его многочисленных псевдонимов так и не запоминался читательской массе. Так, например, в период 1890-1916 гг. во всех юмористических отделах всех русских крупных газет и журналов подвизался некий К.А.Михайлов, который имел 325 псевдонимов! и выступал не менее, чем с 250-300 статьями и заметками ежегодно на протяжении почти четверти века. Тем не менее ни одно из его семи тысяч «произведений» в отдельности и все они в совокупности совершенно не оставили никакого следа в памяти современников, как и не запомнился ни один из его более, чем трехсот псевдонимов. Они лишь зафиксированы в журнальных ведомостях на оплату гонорара.

В то же время значительное число псевдонимов разных авторов дореволюционной России так и остается до сих пор не раскрытыми. Особенно это касается авторов, писавших не в области художественной литературы.

Писатели и поэты, в основном, учтены в словаре псевдонимов И.Ф.Масанова, включающего свыше 20 тыс. лиц.

Что же касается политиков, экономистов, военных, врачей, ученых разных других специальностей, – выступавших в своей профессиональной и общественной печати не в качестве беллетристов, то их псевдонимы остаются совершенно нераскрытыми вплоть до нашего времени за очень небольшим исключением.

Приведем только два примера таких не поддающихся раскрытию псевдонимов, причем не из глубин XIX в., а относящихся к самому началу XX века, т.е. к авторам, которые должны были бы жить по крайней мере всю первую половину XX века, или хотя бы четверть его. Один пример – из области военной и внешней политики, где, судя по характеру книги, выступает весьма компетентный, опытный, а, следовательно, и известный современникам автор, скрывшийся, однако, весьма надежно под следующим псевдонимом:

Арктуръ. Основные вопросы внешней политики России. Т.1. Одесса, 1910 г.

Второй пример – из области кулинарии, где скрываться, казалось бы, не было никаких оснований, тем более, что книга, принадлежавшая автору, взявшему псевдоним, была хорошо написанной, интересной и новой по постановке вопроса и содержанию. Тем не менее и этот (скорее всего – высокопоставленный) автор, являвшийся видным специалистом, – также до сих пор не раскрыт:

И.Ф.Б-ий. Гигиенический стол. Питательные и вкусные обеды на каждый день. СПБ, 1902 г.

Обе книжки не какие-нибудь однодневки или тривиальные, серые произведения, а своего рода – новые веяния в соответствующих областях. Они, эти книги, должны были обратить на себя внимание специалистов, как в области внешней политики России, так и в области поваренного искусства. Однако их авторы до сих пор остаются для нас неизвестны, хотя знать, кто они, существенно важно для понимания того, кто представлял новые веяния, новые направления, как в области русской внешней политики, так и в области организации русского стола.

Но выяснить, кто скрывался за инициалами И.Ф.Б-ий или за псевдонимом «Арктуръ» – до сих пор никому не удалось, да и вряд ли когда-либо удастся, ибо оба автора, хотя и принадлежали к разным, очень далеким друг от друга специальностям, и, несомненно, не могли «договориться», поступили одинаково осторожно: они печатали свои работы не через посредство издательств, а частным образом, слав рукопись прямо в типографию. Поэтому в выходных данных, вместо издательства, обозначено: у первой – «С.-Петербургская электролитня», а у другой книги – "Типография «Русской речи».

При печатании через издательство, в его делах обязательно остается подлинное имя любого автора, сдававшего рукопись, ибо ему платят гонорар по паспортному документу, где указана его настоящая фамилия. А издательские документы, как правило, хранятся в архивах.

При издании же книг лично автором, когда он сам расплачивается с типографией наличными, никаких платежных документов не остается, тем более, что типографские финансовые документы, не хранятся в архивах, как издательские, а ликвидируются спустя три-пять лет.

В лучшем положении находится проблема исследования псевдонимов, относящихся к политическим деятелям, ибо все данные на этот счет учитываются в партийных документах, протоколах съездов и конференций и в конечном счете попадают в партийные или государственные архивы. Даже в тех случаях, когда ту или иную политическую партию преследуют или ликвидируют, документы ее деятельности и ее активных членов не пропадают, а собираются и сохраняются в архивах полиции, спецслужб, министерства юстиции и других правоохранительных учреждений. Вот почему исследование псевдонимов политических деятелей, хотя и представляет собой сложную задачу, однако такая работа и возможна, и обладает конкретными источниками и в конце концов выполнима.

Отсюда проблема исследования псевдонимов Сталина и в том числе история происхождения его главного псевдонима, – была поставлена автором с самого начала как реальная и разрешимая. Никаких сомнений в возможности раскрытия этой «тайны» автор не допускал с самого начала работы, т.е. с 1978 г. Все дело упиралось лишь в то, разрешат ли вести и печатать такое исследование. Однако автор считал, что к 100-летию со дня рождения Сталина, просто необходимо хоть чем то новым нетривиальным и подлинно исследовательски выявленным и добытым пополнить наши сведения, наши знания об этой крупнейшей исторической фигуре уходящего XX века, ибо кто лучше, чем современники, могут разбираться в специфике нашей эпохи, без знания которой просто нельзя и браться за историческое исследование. Но в 1978 г. работать над этой темой в ИМЭЛ и ЦПА мне не разрешили[1] (отказ подписан зам. директора ИМЭЛ Ростиславом Лавровым) и ее пришлось вести по опубликованным источникам, т.е. по прессе в России с 1870 по 1950 гг. и по стенограммам съездов и конференций РСДРП(б)-ВКП(б).

Итак, главный вывод – псевдонимы были в России делом обычным и распространенным, а в среде интеллигенции, и в революционном движении – особенно.

Но прежде, чем начать говорить о псевдонимах Сталина, необходимо хотя бы кратко напомнить как вообще обстояло дело с партийными псевдонимами в российском социал-демократическом и во всем остальном революционном движении в то время, когда в него вступил и в нем действовал Сталин, т.е. нарисовать тот фон, на котором он действовал, чтобы потом яснее увидеть, выделялся ли он на этом фоне или нет.

3. Псевдонимы в революционном движении России

Революционное движение в России было, как известно, «многослойным». Это отметил еще В.И.Ленин, хотя мельком, и без детализации всех возможных выводов из этого факта. Теперь, зная во всех подробностях историю революционного движения в России, от декабристов до партии большевиков, мы можем совершенно определенно сказать, что каждый отряд, каждый исторический «слой» этого движения был теснейшим образом связан со своим временем, с проблемами, возникавшими, в том обществе, в котором этот «слой» революционеров существовал, и, несмотря на все свои мечты о будущем, вопреки своей обращенности к будущему – никогда не мог перебросить «мост» в следующий исторический период, в следующую историческую эпоху, так как жил и умирал всегда вместе со своей исторической эпохой.

Этот факт весьма многое объясняет в истории развитая России, и особенно, в ошибках и просчетах разных «слоев», «отрядов» русских революционеров, фактически так и не создавших какой-либо сквозной – проходящей сквозь века – прочной революционной традиции и своего социального революционного традиционного «электората». И эта «изолированность» каждого нового исторического «слоя» революционеров подтверждается неизменно самыми разнообразными «мелкими» фактами, на которые обычно историки и не обращают внимания, в том числе и фактом различного отношения революционеров разных эпох к использованию псевдонимов.

Декабристы, составлявшие не политическую партию, а несколько полуавтономных заговорческих кружков, и принадлежавшие к дворянству (титулованному и не титулованному), а также преимущественно к военной касте, – хотя и понимали необходимость соблюдения элементарной конспирации, т.е. неразглашения своих тайн – окружающим, но, веря в свою сословную и военную солидарность, и в такие понятия, как «честное слово», презирали скрытность, как норму поведения и в силу этого – принципиально не пользовались ни псевдонимами, ни кличками в качестве средств конспиративного или политического прикрытия.

Народовольцы, не представлявшие собой сословно замкнутую группу, но составлявшие почти профессионально заговорческую организацию, были дисциплинированными, стойкими революционерами, и признавали необходимость строжайшей конспирации своей деятельности, полной изолированности ее, ограждения от внешнего мира.

Это были люди, открыто и честно порвавшие со всем, что могло их связывать с существующим обществом. Люди, представлявшие собой элиту российской интеллигенции, куда входили представители буквально всех тогдашних сословий, (от дворян до крестьян) многих национальностей (около десятка!) и к тому же высокообразованных, в том числе и те, кто являлся автодидактом. Все это давало им огромную идейную и организационную силу, сплачивало их в единый социальный и интернациональный союз, в самом факте создания которого, они черпали силы и уверенность в правоте своего дела. Наконец, это были люди лично чистые, честные, открытые, искренние, происходившие из крепких, патриархальных семей, с налаженным бытом в детстве, не испорченные никакими тлетворными воздействиями общества.

Они были, может быть, даже слишком идеальными, возвышенными, но каждый из них ощущал себя простым солдатом общей революционной семьи и обшей борьбы. О высоких нравственных качествах народовольцев и землевольцев очень хорошо и, главное – исторически верно сказал один молодой поэт, прошедший фронты Отечественной и … погибший в атмосфере затронутой разложением московской литературной среды в начале 60-х гг.[2]

Именно такие психологические качества революционеров этого поколения не давали им никаких оснований пользоваться псевдонимами или партийными кличками.

Они были отличными конспираторами, понимали необходимость конспирации от противника, но в среде своих они не могли кому-то не доверять и им не приходило даже в голову избирать для прикрытия своей персоны какой-то псевдоним или кличку. Как молодые люди, они знали друг друга и общались друг с другом по именам, а при аресте скрывали свою настоящую фамилию, отказываясь ее называть, но псевдонимы в своей партийной работе они не употребляли.

Лишь в том случае, когда кому-либо из них приходилось выступать в печати, в газетах или журналах, они, как и все интеллигенты XIX века прибегали к псевдонимам, обычно, случайным, и не постоянным, а для определенной статьи. Интересно, что они избирали в качестве псевдонима – нечто прозрачно намекающее на истинную фамилию – или на характер владельца псевдонима.

Так, например, землеволец А.П.Буланов взял псевдоним П.Соловов для легальных статей о состоянии образования в Сибири, публикуемых в «Юридическом вестнике». Дело в том, что здесь обыгрывались термины конских мастей, в то время всем – от крестьянина до царя – хорошо известные и понятные: буланой называли лошадь рудожелтой масти, имевшей черный или чернобурый «ремень» (полосу) по хребту от гривы до хвоста и такие же черные гриву и хвост. Такие лошади выглядели всегда бойкими, красивыми, благодаря цветовому контрасту. Поэтому лошадей буланой масти использовали в кавалерии. Соловых же лошадей в армию не брали. Ибо они казались – унылыми, так были такого же желтовато-серого цвета, как буланые, но без черных гривы, «ремня», и хвоста. Этих блеклых, неярких лошадок использовали в крестьянских хозяйствах, как рабочих лошадей.

Если учесть, что инициал "П", обозначавший отчество Буланова, был поставлен им в псевдониме, на место имени, то становится особенно наглядной «обратность» псевдонима. Такой псевдоним должен был, как бы подтверждать, обозначать, что выступление автора в легальной печати – это всего лишь оборотная, тыльная, будничная сторона его жизни – работа для денег, и что активным (бойким) и занятым по-настоящему основной деятельностью Буланов по-прежнему остается в рядах своих товарищей, где его знают не как Солового, а как Буланого … коня.

Так обстояло дело с псевдонимами в народовольческой среде, где их либо вовсе не существовало, либо их появление было связано не с революционной деятельностью, а с легальной литературной работой, согласно правилам которой для того времени авторы и поступали. В таких случаях псевдонимы народовольцев всегда содержали легко понятный для близких намек на подлинную фамилию владельца. Иными словами, – от своих ничего не скрывалось! Этот принцип проводился последовательно.

Когда же в противовес народовольческому движению возникли организации социал-демократической партии, придерживающейся иной идеологии и иной программы политических действий, а также впервые в истории России создавшей настоящую партийную структуру, ставшую подлинно политической общероссийской партией, рассчитанной на создание массового рабочего движения, – то отношение к выбору псевдонимов со стороны этого, третьего отряда революционеров, – коренным образом изменилось.

Зная из печального опыта декабристов (их организация была предана еще задолго до 14 декабря 1825 г. – «декабристом» унтер-офицером И.Шервудом) и народовольцев (в их среду неоднократно внедрялись провокаторы), как разрушающе на партийные ряды влияют полицейские репрессии и, стремясь всячески обезопасить партию от провалов, руководство РСДРП первым долгом потребовало от членов партии соблюдения строжайшей конспирации, и организовало систему паролей, кличек, явок, как «профилактический» заслон от полицейского вмешательства.

Среди различных конспиративных мер партия регламентировала и выбор псевдонимов, т.е. их обязательность и неукоснительное употребление в процессе практической деятельности партии, в качестве партийных кличек, под которыми активные работники только и могли выступать как в ячейках, так и перед массами и в партийных документах, в том числе при выборах на съезды и конференции. При этом был также определен и сам характер псевдонимов, их некое «единство построения», что объяснялось тоже потребностями усиления конспирации.

Так, согласно наиболее распространенному русскому обычаю, было предложено образовать псевдонимы от самых употребительных русских имен. Это было просто, лишено какой-либо интеллигентской претенциозности, понятно любому рабочему и, главное, выглядело для всех настоящей фамилией, в то же время ни коим образом не ориентируя полицию, а наоборот, всячески сбивая ее с толку. Так, даже тем членам партии, чьи подлинные, природные фамилии являлись производными от какого-либо русского имени, было предложено избрать псевдоним – производный от иного имени.

В результате ведущие, активные, наиболее известные деятели РСДРП получили следующие партийные псевдонимы: (Приведены фамилии и псевдонимы некоторых делегатов II-го, III-го и IV-го съездов РСДРП. Слева – псевдонимы, справа, в скобках – подлинные фамилии)

АКИМОВ (Махновец)

АНТОНОВ (В.А.Овсеенко)

АРСЕНЬЕВ (М.В.Фрунзе)

БОГДАНОВ (А.А.Малиновский)

БОРИСОВ (С.Суворов)

ВОЛОДИН (К.Е.Ворошилов)

ГЛЕБОВ (Н.П.Авилов)

ДАНИЛОВ (Ф.И.Гурвич)

ЕГОРОВ (Левин)

ЗИНОВЬЕВ (О.А.Аппельбаум)

ИВАНОВ (Левина)

КИРОВ[3] (С.М.Костриков)

МАКСИМОВ (А.А.Богданов)

МАРТЫНОВ (А.С.Пикер)

МИХАЙЛОВ (Постоловский)

ОСИПОВ(Залкинд)

ПАНИН (Гальберштадт)

САШИН (Дунаев)

СЕРГЕЕВ (А.И.Рыков)

СТЕПАНОВ (А.А.Андреев)

ФИЛИППОВ (Румянцев)

ФОМИН (В.Н.Крохмаль)

Как нетрудно заметить, все в этом списке выглядело одинаково, ни за одним псевдонимом нельзя было различить какие-либо индивидуальные национальные или половые черты (поскольку и женщины должны были иметь мужские псевдонимы). При этом настоящие фамилии, происшедшие от имен, вроде Андреева, никак уж не выглядели на этом фоне фамилиями и могли только еще более сбить с толку полицию, которой могло показаться, что Степанов выглядит гораздо более похожим на настоящую фамилию, чем более распространенный Андреев.