Прежде чем начать рассмотрение терминологии спиртных напитков, существовавших в нашей стране с IX по XX век, следует со всей определённостью подчеркнуть, что научная точность и добросовестность требуют от нас не вносить наше сегодняшнее понимание значения определённых слов в язык предшествующих эпох и не впадать в заблуждение относительно слов, случайно имеющих одинаковое звучание или написание с современными словами, но обладавших в древности, или несколько веков тому назад, иным значением, чем ныне. Поэтому, чтобы не запутаться, разыскивая истоки происхождения спиртных напитков, чтобы точно понимать, что означало то или иное название, каково было его реальное содержание, мы будем толковать каждый термин применительно к разному времени. Вот почему одно и то же слово, одно и то же название, возможно, будет толковаться по нескольку раз, для каждого периода отдельно, и будет, разумеется, иметь несколько разных значений.

1. Слово «водка», как и его современное значение «крепкий спиртной напиток», широко известно не только в нашей стране, но и за рубежом. В то же время мало кто знает его истинный смысл. Между тем выяснение подлинного характера слова и причин, по которым его первоначальное значение изменилось и перешло на спиртной напиток, может пролить свет на время происхождения водки и на уяснение её специфического характера, отличающего её как русский национальный спиртной напиток от всех других.

Итак, водка означает не что иное, как вода, но только в уменьшительной форме — диминутиве. Форма эта, а также слова в этой форме (за исключением личных имен) почти совершенно исчезли из современного русского языка. Они сохранились тем не менее в наиболее древних, вечных, никогда не умирающих словах вроде «папа» и «мама». «Папка, мамка» звучит сегодня, пожалуй, немного грубовато, но зато уж неподдельно по-народному. Точно так же должно звучать и слово «водка», хотя мы уже и не слышим в нём специфически ласково-грубоватого звучания, не воспринимаем его как уменьшительное от слово «вода», а смотрим как на совершенно самостоятельное слово. Кстати, «водка» (за исключением имен типа Валька, Петька) — редкий рудимент диминутива в нашей современной лексике, который сохранился только потому, что название это, превратившееся в термин, было придано «вечному» напитку, продолжавшему веками существовать и процветать в обществе.

Другое слово, относящееся к области пищевых продуктов, но не столь древнее, как «вода», а существовавшее в русском языке с конца Х века, — слово «овощ» утратило свой диминутив уже в начале XVIII века, так что словари последней четверти XVIII века вынуждены были объяснять, что «овощка» означает овощ небольших размеров[8].

Как видно из сопоставления слова мама — мам-ка, овощ — овощ-ка, вода — вод-ка, диминутив образуется путём непосредственного прибавления суффикса и окончания — ка к корню слова. Для слова «вода» сохранились и другие уменьшительные варианты с суффиксами — ич-, — оч-, — онь-: «водичка», «водонька», «водочка», причём последнее значение, как более близкое к «водке» в её современном понимании, стало также связываться со спиртным напитком, а не с водой.

Сам по себе факт, что название «водки»-напитка произошло от слова «вода» и, следовательно, каким-то образом связано по смыслу или содержанию с «водой», не вызывает никакого сомнения. И это весьма важно для установления того, в чём состоит специфика водки как спиртного напитка[9].

2. После вышесказанного читателю уже не покажется удивительным, что все этимологические словари русского языка не имеют в своём составе слова «водка», так как они объясняют только происхождение самостоятельных, первичных, коренных слов языка и не занимаются рассмотрением производных слов. Составители таких словарей, учёные-лингвисты, никогда не смотрели на слово «водка» исторически и не рассматривали его в современном значении, а подходили к нему только как к диминутиву слова «вода»[10]. Вот почему лингвисты не могут помочь нам теперь определить, когда же слово «водка» приобрело нынешнее, современное значение и под влиянием каких факторов это произошло.

3. Однако есть ещё толковые словари русского языка, объясняющие современное значение слов, имевших хождение в момент создания словаря. Что же говорят они о водке? Крупнейший и самый исчерпывающий из толковых словарей — словарь В.И. Даля, несмотря на всю свою обстоятельность, не включает слово «водка» как самостоятельное. А его нынешнее значение, как одно из многих частных значений, рассматривает в составе слова «вино»[11]. Но одновременно даёт и значение слова «водка» как «вода»[12]. Если учесть, что словарь Даля был составлен на лексическом материале до 60-х годов XIX века, то двойственное отношение составителя словаря к понятию «водка» означает, что слово «водка» до второй половины XIX века не было ещё широко распространено в значении алкогольного напитка, хотя и было уже известно и употребительно в народе.

Только в словарях, изданных в конце XIX — начале XX века, слово «водка» встречается как самостоятельное, отдельное слово и уже в своём единственном современном значении как «крепкий спиртной напиток».

4. Вместе с тем в региональных (областных) словарях, отражающих не столько общерусский словарный фонд, сколько местные, областные говоры и диалекты, слово «водка» упоминается только в одном значении — в древнем значении «воды» — и совершенно не известно в значении «спиртного напитка»[13]. Такие данные, зафиксированные в исчерпывающем своде всех русских говоров[14], датируются серединой XIX века (запись говоров в 1846 — 1853 гг.) и относятся к языку населения обширной территории к востоку и северу от Москвы (Владимирская, Костромская, Ярославская, Вятская и Архангельская губернии).

Это обстоятельство отчётливо указывает на то, что слово «водка» в значении «спиртного напитка» в середине XIX века имело распространение лишь в Москве, Московской губернии и в губерниях, принадлежавших к тогдашним так называемым «хлебным районам», где первоначально было развито винокурение, то есть в Курской, Орловской, Тамбовской и на Слободской Украине (Харьковщина, Сумщина).

Таким образом, уже на основе этих фактов совершенно ясно, что середина XIX века представляет собой некий рубеж, после которого слово «водка» в его нынешнем значении начинает делать первые шаги, распространяясь в русском языке за пределы Московского Центрального района, но ещё не достигая общерусского значения на всей территории России. Это, следовательно, может служить лишь указанием, что корни возникновения понятия «водка» в значении спиртного напитка надо искать по крайней мере где-то до середины XIX века, ибо 1860-е годы — это, так сказать, верхняя граница в возникновении нового термина, когда он уже окреп, установился и начал распространяться вширь. Но когда он впервые появился — следует выяснить и тем самым определить его нижнюю границу.

5. Обратимся теперь не к словарям современного русского языка, а к «Словарю старославянского языка», то есть языка, отражённого в многочисленных летописях IX — XIII веков[15]. Этот словарь, который составлен на основе тщательного изучения всех памятников старославянского языка, существовавших во всем славянском мире, то есть в Чехии, Моравии, Болгарии, Сербии, Польше, Белоруссии, Молдавии и Древней Руси, вообще ни в какой форме не включает слово «водка». При этом важно подчеркнуть, что этот словарь совершенно исключает какой-либо пропуск того или иного слова, ибо в его словнике и в картотеке, на основе которой он составлен, расписаны все слова из всех памятников IX — XIII веков и значительной части памятников XIV века, когда совершается постепенный переход от старославянского языка всех славян к славянским национальным языкам. Это говорит о том, что, по крайней мере, до XIV века слово «водка» как в значении воды, так и в значении спиртного напитка было абсолютно неизвестно, причём не только в России, но и во всем славянском мире.

Всё вышеизложенное даёт основание сделать следующие предварительные выводы:

1. Слово «водка» в значении «спиртного напитка» появляется в русском языке не раньше XIV и не позже середины XIX века, следовательно, оно возникло где-то между XIV и XIX веками.

2. В общеславянском языке, по крайней мере, до XII века, а может быть, и до XIV века не существовало слова «водка» в значении воды, то есть её диминутива. Следовательно, уменьшительное значение возникло в русском языке, когда он стал формироваться в национальный, когда в нём стали возникать оригинальные национальные окончания и суффиксы, то есть в XIII — XIV веках. Украинский же язык стал формироваться в национальный позднее — в XV веке, и в нём шли иные процессы, возникали иные суффиксы и окончания существительных. И в украинском, и особенно в польском языках, развивавшихся в соприкосновении с латинским и немецким, сказались иностранные влияния. Русский язык из-за татарского нашествия развивался изолированно, без иностранного влияния на него, поэтому русскому языку оказались свойственны совершенно иные формы.

Отсюда ясно, что слово «водка» (в любом значении и не зависимо от времени его появления) свойственно только русскому языку и является коренным русским словом, нигде более не встречаемым. Его появление в иных славянских языках может быть объяснено только позднейшими заимствованиями из русского (не ранее начала XVI в.).

3. Отсутствие в русском языке до XIV века слова «водка» в значении спиртного напитка в принципе ещё не говорит об отсутствии до этого времени у русского народа спиртных напитков, имеющих иную технологию и терминологию, или крепких спиртных напитков, подобных водке по технологии, но имеющих иные названия, иные термины.

Таким образом, нельзя абсолютно прямо связывать наличие в языке того или иного слова, термина и наличие продукта, отражающего современное значение данного термина. Этот продукт может существовать либо под другим термином, либо вовсе не существовать. И то и другое следует ещё доказать. Прежде всего надо уяснить, какие термины для обозначения спиртных напитков существовали в Древней Руси и что они реально обозначали.

В период между IX и XIV веками в Древней Руси существовали следующие термины для обозначения напитков: вода, сыта, березовица, вино, мёд, квас, сикера, ол. Большая часть этих напитков была алкогольными, охмеляющими. Безалкогольными являлись лишь первые два, то есть вода и сыта, в то время как третий — березовица — уже не был полностью безалкогольным, поскольку различали березовицу простую и березовицу пьяную. То же самое относилось и к квасу. Таким образом, грань между алкогольными и безалкогольными напитками была весьма подвижной. Даже сыта, то есть смесь воды и мёда, также легко могла забродить и тем самым превратиться в слабоалкогольный напиток, сохраняющий то же самое название, что и безалкогольный. Если же вспомнить, что и вино, то есть виноградное вино, привозимое из Византии и Крыма, точно так же разбавлялось по древнему греческому обычаю водой, то станет более понятным, почему вода оказалась тесно связанной с алкогольными напитками как постоянный компонент при их употреблении и почему вода входила в число именно напитков, а не была просто жидкостью для разных целей, какой она является в наши дни. Это отличие в восприятии воды древним человеком и нашими современниками, этот древнерусский взгляд на воду как основу многих или даже всех напитков и, конечно, всех алкогольных напитков надо иметь в виду, когда мы будем говорить о том, почему один из самых крепких алкогольных напитков русского народа — водка — был назван по имени столь безобидного питья, как вода.

Следует также иметь в виду, что напитком признавалась в IX — XI веках не всякая вода, а только вода «живая». Буквальное значение этого термина — проточная вода[16], то есть вода ключей, родников, источников и быстрых, прозрачных рек. Этот термин уже с XII века заменяется другим — «ключевая» или «родниковая вода», а в середине XIII века и вовсе исчезает из разговорного обиходного языка и остаётся лишь в сказках, где постепенно теряет своё реальное значение, которое забывается народом и переосмысливается целиком в сказочном, символическом духе (ср. «вода живая» и «вода мертвая»). Нет никакого сомнения, что к моменту появления водки древнее значение термина «живая вода» хотя и не употреблялось в быту, но всё же воспринималось сознанием и поэтому на Руси новый спиртной напиток не получил названия «воды жизни» и «живой воды», как это было всюду на Западе и у западных славян, испытавших латинское влияние. Именно в Западной Европе первые «водки», то есть винный спирт, содержащий половину или менее половины объёма воды, получил латинское название «аквавита» (aqua vitae — вода жизни), откуда произошли французское «о-де-ви» (eau-de-vie), английское виски (whisky), польское «оковита» (okowita), являвшиеся простой калькой латинского названия или его переводом на тот или иной национальный язык.

В русском языке этого не произошло, ибо практика производства водки имела не латинский, не западноевропейский, а иной источник — отчасти византийский и отчасти отечественный. Вот почему в терминологии русских спиртных напитков ни до ХIII века, ни после него аквавита не нашла никакого отражения. А сам термин «живая вода» на русском языке относился только к питьевой воде.

«Живую воду» называли ещё «пивная вода», то есть вода для питья, питьевая вода, а иногда и просто «пиво», что означало — питьё[17]. И эти названия ещё более сближали воду с другими питиями (напитками), в том числе и с подлинным пивом в нашем нынешнем понимании, ставили её хотя бы по названию как бы в один ряд с другими напитками[18]. Но, в то же время, вода была символом диаметральной противоположности алкогольным напиткам. Вот почему никому не приходило в голову называть крепкий спиртной напиток «живой водой», то есть поставить знак равенства между алкоголем и проточной водой. Вот почему водка получила своё первоначальное название не по аналогии с водой, а по аналогии с вином, этим древнейшим из охмеляющих напитков. Водка родилась и реально существовала, по-видимому, гораздо раньше, чем возникло её современное название. Этот вывод можно сделать уже на основе анализа терминологии напитков. Характерно, что водку называли в России вином очень долгое время, вплоть до начала XX века, когда за ней уже прочно закрепилось её нынешнее название. Следовательно, логично предположить, что она существовала под термином «вино» или, быть может, под каким-либо другим задолго до того, как за ней закрепилось название «водка».

Поэтому для выяснения этого вопроса крайне важно подробно проанализировать все термины спиртных напитков, существовавших до термина «водка», то есть ещё в Древней Руси, в Новгородской, Киевской и отчасти во Владимиро-Суздальской.

1. Вино. Под этим термином в IX — ХIII веках понималось только виноградное вино, если оно употреблялось без других прилагательных[19]. Вино стало известно на Руси с IX века, ещё до принятия христианства, а после принятия христианства, в конце Х века, оно стало обязательным ритуальным напитком[20]. Привозили вино из Византии и Малой Азии и называли греческим и сирским (сурьским), то есть сирийским. До середины XII века его употребляли только разбавленным водой, так же как его традиционно пили в Греции и Византии[21]. Источник указывает: «Месят воду в вино»[22], то есть воду доливать следует в вино, а не наоборот, не вино подливать в чашу с водой. Это имело глубокий смысл, ибо всегда более тяжёлые по удельному весу жидкости следует наливать в лёгкие. Так, чай надо наливать в молоко, а не наоборот. Сам термин «вино» был воспринят при переводе Евангелия на старославянский язык от латинского слова «винум» (vinum), а не от греческого «ойнос».

С середины XII века под вином подразумевают уже чистое виноградное вино, не разбавленное водой. В связи с этим, чтобы не делать ошибок, в старой и новой терминологии стали обязательно оговаривать все случаи, когда имелось в виду не чистое вино. «Еко же вкуси архитриклин (т.е. распорядитель пира) вина, бывшего от воды[23]». А чтобы избежать длинных оговорок, стали всё чаще употреблять прилагательные для уточнения, какое вино имеют в виду. Так появились термины «оцьтьно вино», то есть вино кислое, сухое[24]; «вино осмрьнено», то есть вино виноградное сладкое, с пряностями[25]; «вино церковное», то есть вино виноградное красное, высшего качества, десертное или сладкое, не разбавленное водой. Наконец, в конце XIII века, под 1273 годом, впервые в письменных источниках появляется термин «вино твореное»[26].

Ниже мы вернёмся к подробному рассмотрению этого термина, но здесь отметим, что он возникнет спустя почти 400 лет после появления вина виноградного и спустя 200 — 250 лет после письменного закреплёния разных эпитетов за разными видами виноградного вина. Уже одно это обстоятельство говорит о том, что здесь мы имеем дело не с виноградным, не с естественным вином, а с вином, полученным каким-то иным, искусственным, производственным путём, вином, сделанным, сотворённым самим человеком, а не природой.

Таким образом, термин «твореное вино» не относится уже к собственно вину, как его понимали до XIII века. Что это за «вино» и каково было его сырьё, мы рассмотрим ниже.

2. Мёд. Вторым по значению спиртным напитком Древней Руси был мёд. Он известен уже в глубокой древности и как сладость (лат. mel), и как алкогольный напиток (лат. mulsum). Мёд не был, как подчас думают, исключительно алкогольным напитком русских. Он служил основным парадным напитком большинства европейских народов средней полосы — между 40° и 60° с.ш. и встречался у древних германцев (Meth), у скандинавов (Miod), где считался напитком богов, и особенно у древних литовцев (medus). Основа слова «мёд» вовсе не русская, а индоевропейская. В греческом языке слово «мэду» означало «хмельной напиток», то есть общее понятие алкоголя, а иногда употреблялось в значении «чистое вино», то есть слишком крепкое, слишком опьяняющее, не питьевое по греческим традициям и представлениям. Слово же «мэдэе» означало по-гречески «пьянство»[27]. Всё это говорит о том, что крепость мёда, как алкогольного напитка, была во много раз больше, чем крепость виноградного вина и поэтому древние греки и византийцы считали, что употребление столь сильных напитков свойственно варварам. В Древней Руси, насколько это можно судить по фольклорным данным, мёд был самым распространённым напитком из числа алкогольных, в то время как вино в фольклоре почти не упоминается. Между тем документальные памятники говорят как будто о другом. Из них известно об употреблении привозного вина с IX века, но мёд впервые встречается на Руси, да и то в значении сладости, лишь под 1008 годом[28], а в Македонии — под 902 годом; в значении алкогольного напитка в Литве и Полоцке — в XI веке[29], в Болгарии — в XII веке, в Киевской Руси — только в XIII веке (1233 г.)[30], в Чехии и в Польше — с XVI века. Только в летописи Нестора под 996 годом упоминается, что Владимир Великий велел сварить 300 проварь меду[31]. Да ещё Ибн-Даст (Ибн-Рустам) — арабский путешественник в начале X века (921г.) упоминает, что руссы имеют хмельной медовый напиток[32] и что древляне в 946 году дают дань Ольге не пчелиным мёдом, а «питным». Вместе с тем из ряда косвенных византийских сообщений известно, что ещё в конце IX века, во времена язычества, отдельные славянские племена, особенно древляне и поляне, умели забраживать мёд и, после закисания, превращали его из mel в mulsum, а также выдерживали его подобно вину и использовали для улучшения качества такой приём, как переливы. (Этот древнейший приём широко применялся, например, в Закавказье вплоть до конца XIX века, как единственное средство улучшения и сохранения качества виноградных вин.)

Всё это даёт возможность прийти к следующим выводам: мёд, как алкогольный напиток, был вначале более всего распространён в самой лесистой части Древней Руси, на территории нынешней Белоруссии, в Полоцком княжестве, где процветало бортничество, то есть добыча мёда от диких пчёл. Отсюда мёд по Припяти и Днепру поступал в Киевскую Русь. В Х — XI веках мёд в Киеве употребляли в исключительных, чрезвычайных случаях и при этом изготовляли его сами из запасов медового сырья: мёд варили. Варёный мёд, как напиток, был более низкого качества по сравнению с мёдом ставленым. Последний выдерживали по 10-15 лет и более, и он представлял собой результат естественного (холодного) брожения пчелиного мёда с соком ягод (брусники, малины). Известны случаи, когда в XIV веке на княжеских пирах подавали мёд 35-летней выдержки. Поскольку широкое употребление мёдов (варёных и ставленных) приходится на XII — XV века, то представление о том, что в древности основным напитком был мёд, нашло отражение прежде всего в фольклоре, произведения которого создавали именно в это сравнительно позднее время, когда началось формирование национальной русской культуры.

Кроме того, расцвет медоварения в XIII — XV веках был связан не с его возникновением в это время (ибо оно возникло в Х — XI вв.), а с сокращением привоза греческого вина вследствие сначала монголо-татарского нашествия (XIII в.), а затем упадка и крушения Византийской империи (XV в.). Таким образом, историческая обстановка, включая не только изменения в системе международных отношений и международной торговли, но и изменения чисто географического характера (перемещение территории Русского государства на северо-восток, перенесение столицы из Киева во Владимир, а затем в Москву), приводила к изменению характера потребляемых спиртных напитков. Всё это удаляло Русь от источников виноградного вина и заставляло изыскивать местное сырьё и свои способы для производства алкогольных напитков.

Мёд, хотя и был древним напитком, но в XIII — XV веках он, как продукт местного сырья, выдвигается на первый план главным образом в обиходе знати, зажиточных слоёв. Длительность производства хорошего, настоящего ставленного мёда ограничивала круг его потребителей, несомненно, удорожала товар. Для массовых сборищ, даже при дворе великого князя, употребляли более дешёвый, более быстро приготавливаемый и более пьянящий — варёный мёд. Тем самым XIII век является рубежом, знаменующим переход к напиткам, во-первых, из местного сырья и, во-вторых, к напиткам значительно более крепким, чем в предыдущие пять столетий.

Нет сомнений, что привычка к употреблению более крепких, более охмеляющих напитков в XIII — XV веках подготовила почву и для появления водки.

В то же время развитое, широкое медоварение было просто невозможно без наличия винного спирта, как компонента дешёвых, но крепких мёдов. Уже в XV веке запасы мёда сильно сокращаются, он дорожает в цене и потому становится предметом экспорта за счёт сокращения внутреннего потребления, ибо находит спрос в Западной Европе[33].

Для местного же употребления приходится изыскивать более дешёвое и более распространённое сырьё. Таким сырьём оказывается ржаное зерно, уже с древнейших времён используемое для производства такого напитка, как квас.

3. Квас. Слово это встречается в древнерусских памятниках одновременно с упоминанием о вине, и даже раньше мёда. Значение его, однако, не вполне соответствует современному. Под 1056 годом мы находим явное упоминание кваса как алкогольного напитка[34], поскольку на языке того времени слово «квасник» употребляли в значении «пьяница»[35].

В XI веке квас варили, как и мёд, а это означает, что по своему характеру он был ближе всего к пиву, в современном понимании этого слова, но только был гуще и действовал более охмеляюще.

Позднее, в XII веке, стали различать квас как кислый слабоалкогольный напиток и квас как сильно опьяняющий напиток. Оба они, однако, носили одинаковые названия, и только по контексту иногда можно догадаться, о каком виде кваса идёт речь. По-видимому, во второй половине XII века или в самом конце XII века сильно опьяняющий квас стали называть творёным квасом, то есть сваренным, специально сделанным, а не произвольно закисшим, как обычный квас[36].

Этот твореный квас считался таким же крепким алкогольным напитком, как чистое вино, их приравнивали по крепости. «Вина и творена кваса не имать пити»[37], — говорится в одном из церковных предписаний. «Горе квас гонящим», — читаем в другом источнике[38], и это ясно указывает на то, что речь идёт не о безобидном напитке. Из всех разновидностей твореного кваса самым опьяняющим, самым «крепким», дурманящим был «квас неисполненный», который весьма часто сопровождается эпитетом «погибельный»[39]. На старославянском языке слово «неисплънены» означало незавершённый, не полностью готовый, не доведённый до конца, плохого качества (противоположный латинскому perfect)[40]. Таким образом, речь, вероятно, шла о недоброженном или плохо перегнанном продукте, который содержал значительную долю сивушных масел. По-видимому, к этому роду кваса относилась и редко встречающаяся в источниках «кисера» — сильно одуряющий напиток. Если учесть, что слово «квас» означало «кислое» и его иногда именовали квасина, кислина, кисель, то слово «кисера» можно рассматривать как пренебрежительную форму от кваса неисполненного, незавершенного, испорченного, плохого. Но есть указания и на то, что кисера — искажение слова «сикера», так же означающего один из древних алкогольных напитков.

4. Сикера. Слово это вышло из употребления в русском языке, причём из активного бытового языка, как раз в XIV — XV веках, на том самом рубеже, когда произошла смена и в терминологии, и в существе производства русских алкогольных напитков. Поскольку слово это исчезло из языка совершенно бесследно, не оставив никакой замены, аналога или иного лексического рудимента, то мы постараемся как можно тщательнее выяснить его значение и первоначальный смысл, ибо оно проливает свет на историю русских спиртных напитков.

Слово «сикера» вошло в древнерусский язык из Библии и Евангелия, где оно упоминалось без перевода, так как переводчики в конце IX века затруднялись подыскать ему эквивалент в славянских языках, в том числе и в древнерусском языке.

Оно было употреблено и понималось как первое общее обозначение алкогольных напитков вообще, но в то же время чётко отделялось от виноградного вина. «Вина и сикеры не имать пити»[41]. В греческом языке, с которого переводили Евангелие, «сикера» так же означала искусственный «хмельной напиток» вообще, причём любой пьянящий напиток, кроме естественного вина[42]. Однако источником этого слова послужили слова на древнееврейском и арамейском языках — «шекар» «шехар» и «шикра».

Шикра (sikra) на арамейском означало род пива, это слово и дало «сикеру»[43]. Шекар (Schekar) на древнееврейском — «всякий пьяный напиток, кроме лозного вина»[44]. Это слово дало в русском «сикер». Поэтому в одних источниках встречается «сикера», в других — «сикер». Совпадение обоих этих слов по звучанию и очень близких по значению привело к тому, что даже лингвисты считали их за вариации одного и того же слова. Однако это были не только разные слова, но они означали и разные понятия с технологической точки зрения.

Дело в том, что в Палестине и у греков «сикер», изготовляемый из плодов финиковой пальмы, был, по сути дела, финиковой водкой. Арамейское же понятие «сикера» означало хмельной, опьяняющий напиток, по технологии близкий к медо — или пивоварению, без гонки.

Нет сомнения, что в древнерусских монастырях учёные монахи доискивались до подлинного значения упоминаемых в Библии и Евангелии греческих, арамейских и древнееврейских слов и тем самым получали полное представление о технологических процессах и их отличиях.

5. Пиво. Помимо перечисленных выше алкогольных напитков — вина, мёда, кваса и сикеры — в источниках XI — XII 1 веков весьма часто упоминается и пиво. Однако из текстов того времени видно, что пиво первоначально означало всякое питьё, напиток вообще, а вовсе не рассматривалось как алкогольный напиток определённого вида в современном нашем понимании. «Благослави пищу нашу и пиво», — читаем в памятнике XI века[45]. Позднее, однако, появляется термин «твореное пиво», то есть напиток, питьё, специально сваренное, сотворённое, как вино. Твореным пивом, как видно из источников[46], называли очень часто сикеру, а иногда и другой напиток — ол. Таким образом, термин «пиво» сохранил свой широкий смысл и до XII — XIII веков. Если в Х — XI веках так называли всякий напиток, всякое питьё, то в XII — XIII веках так стали называть всякий алкогольный напиток: сикеру, квас, ол, твореное вино — всё это было в целом твореное пиво или искусственно созданное самим человеком алкогольное питьё. Пиво в современном понимании имело другой термин, другое обозначение — ол.

6. Ол. В середине XIII века впервые появляется новый термин для обозначения ещё одного алкогольного напитка — «ол»[47], или «олус». Есть также данные, что в XII веке зафиксировано название «олуй»[48], что, по всей видимости, означало то же самое, что и «ол». Судя по скупому описанию источников, под олом понимали напиток, подобный современному пиву, но только приготавливали это пиво-ол не просто из ячменя, а с добавлением хмеля и полыни, то есть трав, зелий. Поэтому иногда ол называли зелием, зельем. Имеются также указания на то, что ол варили (а не гнали, как сикеру или квас), и это ещё более подтверждает, что ол был напитком, напоминающим современное пиво, но только сдобренное травами. Его наименование напоминает английский эль, также приготавливаемый из ячменя с травами (например, с добавлением цветов вереска). То, что позднее ол стали отождествлять с корчажным пивом, ещё более подтверждает, что олом в XII — XIII веках называли напиток, подобный пивному в современном понимании этого слова.

Вместе с тем ясно, что термин «ол» давали весьма высококачественному и довольно крепкому и благородному напитку, ибо в конце XIII века в «Номоканоне» указывается, что ол может быть принесен в храм «в вина место», то есть может быть полноценной заменой церковного, виноградного вина. Ни один из других видов напитков того времени не пользовался этой привилегией — заменять собой вино[49].

7. Березовица пьяная. Этот термин отсутствует в письменных памятниках старославянского языка, но из сообщений арабского путешественника Ибн-Фадлана, посетившего Русь в 921 году, известно, что славяне употребляли березовицу пьяную, то есть самопроизвольно забродивший сок березы, сохраняемый долгое время в открытых бочках и действующий после забраживания опьяняюще[50].

Анализ терминологии спиртных напитков IX — XIV веков даёт основание сделать следующие выводы:

В раннюю историческую эпоху на Руси существовало пять типов опьяняющих напитков:

1. Напитки, получаемые из Византии и стран Средиземноморья в готовом виде и являвшиеся виноградным вином, преимущественно красным. Все виды вина называли до XIII века исключительно просто вином, иногда с прилагательным «кислое» и «осмърьнено» (сладкое, десертное, пряное).

2. Напитки, получаемые путём естественного сбраживания местных продуктов природы — берёзового сока, мёда, сока ягод без всякого дополнительного воздействия человека (т.е. без добавления дрожжей, без варки и т. п.), — березовица пьяная, мёд ставленный.

3. Напитки, получаемые путём искусственного сбраживания зерновых продуктов (ржи, ячменя, овса) после варки (кипячения) сусла и с добавлением дополнительных трав (хмеля, зверобоя, полыни) для придания запаха и вкуса. Этими напитками являлись квас (означавший современное пиво), ол (крепкое, густое пиво типа портера).

4. Напитки, получаемые путём искусственного сбраживания мёда или путём комбинации искусственно сброженно-го мёда с продуктами искусственно сброженного зерна. Этим напитком был мёд варёный или питный мёд. Он представлял собой водный раствор мёда, заправленный ячменным или ржаным солодом и сдобренный различными травами (хмелем, полынью, зверобоем) и сваренный подобно пивным напиткам. Крепость этого алкогольного напитка была довольно высокой, а опьяняющее воздействие — сильным, поскольку медовое сусло было чрезвычайно богато сахаром, и поэтому напиток оказывался более богатым спиртом, чем ол.

5. Напитки, получаемые путём гонки сброженных зерновых продуктов. К этим напиткам относились: квас твореный, вино твореное, сикера, квас неисполненный. По всей видимости, все перечисленные термины означали один напиток, называемый по-разному в различных источниках именно потому, что он был, во-первых, самым новым для XII — XIII веков напитком, появившимся после всех вышеперечисленных, и термин для его обозначения только подбирали по аналогии со старыми терминами, обозначавшими известные уже алкогольные напитки, а во-вторых, потому, что сырьё для этого нового напитка использовали разное (хотя получался он по действию одинаковым), а люди привыкли определять продукт по сырью, а не по результату производства. То, что это был один и тот же напиток, показывает его единый эпитет — «твореный», что указывает на единство технологии. По-видимому, здесь речь идёт о первичном получении хлебного спирта в результате отгонки сильно осахаренного крахмалистого сырья.

6. Таким образом, обзор терминологии даёт возможность установить наличие таких технологических процессов, как медостав, медоварение, квасо-пивоварение и некое, ещё неясное, винотворение (т.е. нечто близкое к винокурению, но технически несовершенное).

Выше мы рассматривали термины, обозначавшие спиртные напитки в источниках в основном до ХIII века включительно, хотя учитывали также словарный состав основных письменных памятников и XIV — XV веков. Однако надо иметь в виду, что от этого времени фактически не осталось памятников бытового языка, а зафиксированный лексический состав старославянского, церковного языка, как раз в момент его фиксации, подвергали чистке от бытовизмов и потому не может полностью отражать всю лексику, которая имела фактически место в то время.

Это обстоятельство надо иметь в виду, особенно в связи с тем, что исторически именно конец XIV — начало XV века представляет собой переломный период для России, как в государственном, политическом, экономическом, производственно-техническом отношениях, так и в бытовом, языковом, лексическом, не только потому, что живой старославянский язык исчезает и появляются национальные славянские языки, но и потому, что новое время, новые связи с зарубежным миром (в результате создания московского государства, ликвидации татарского ига), новые производства (ремёсла) и новые привозные товары не могли не вызвать новых явлений в языке, не могли не повлиять на возникновение новых обозначений, новых понятий.

Хотя в этот период не возникает принципиально новых слов для обозначения алкогольных напитков, однако заметно изменение в частоте ранее употреблявшихся терминов. Всё шире и чаще для общего обозначения спиртных напитков употребляют термин «хмельное».

Ещё в договорной грамоте Новгорода с великим князем Тверским Ярославом Ярославовичем от 1265 года, в самом древнем из сохранившихся документов на русском языке, сказано о таможенной пошлине с каждого «хмельна короба»[51], то есть с каждой единицы объёма алкогольных напитков. Короб — это большой туес, может быть, лубяная бочка таких больших размеров, которые соответствуют возу, ибо её только одну можно поместить на воз. На эту мысль наталкивает выдержка из этого же текста, в которой говорится, что пошлина в «три векши» взимается с каждой «лодьи, воза и хмельна короба», то есть с примерно одинаковых объёмов мерных, сыпучих и жидких тел.

Какое «хмельное» можно измерять возами или коробами? По-видимому, не благородный и дорогой ставленный мёд, а, скорее, мёд дешёвый и низкосортный — типа пива, то есть варёный. Об этом говорит грамота Новгорода и Твери от 1270 года, где указывается, что тверской князь обязан послать в Ладогу казённого «медовара»[52], а также то, что для крепких напитков общим термином становится для того времени всё чаще слово «мёд», хотя, по-видимому, не всегда речь может идти о собственно старинном ставленном мёде. Последний в таких случаях называют мёдом царским, или боярским.

Термин «мёд» ещё чаще встречается в памятниках XIV — XV веков, причём в XV под ним подразумевается очень крепкий и хмельной напиток, рассчитанный на массового потребителя (войско). Этот мёд и получает синонимы «хмельного», «хмеля», потому что его в сильной степени сдабривали хмелем, и в то же время обладает «крепостью» от сивушных масел, но приписываемой хмелю, ибо чем больше было сивухи, тем больше приходилось класть хмеля, чтобы забить её запах. Именно в эту эпоху «хмельному» всё более придается и другой термин — «зелье», то есть напиток, сдобренный травами, когда наряду с хмелем кладется полынь. А сам термин «зелье», или «крепкое зелье», постепенно приобретает иной смысл: «злой» хмельной напиток, опьяняющее питьё, о котором говорят с известной долей презрения — из-за его низкого качества. Само опьянение начинает приобретать, по-видимому, иной характер: из веселья оно превращается в потерю смысла, в пагубу. Так, например, летописец не может пройти мимо такого факта, как пагубное воздействие «нового опьянения» на важные поступки, действия людей, на общество. Он рисует сдачу Москвы хану Тохтамышу как происшедшую в значительной степени из-за пьянства в осажденном городе в ночь с 23 на 24 августа 1382 года, причём это пьянство сопровождалось поразительным и непонятным безрассудством. При осаде «одни молились, а другие вытащили из погребов боярские меды и начали их пить. Хмель ободрил их, и они полезли на стены задирать татар». После двухдневного пьянства жители так осмелели, что отворили ворота татарам, поверив их обещаниям. Результатом было полное разорение и разграбление Москвы[53].

В 1433 году Василий Тёмный был наголову разбит и пленён небольшим войском своего дяди Юрия Звенигородского на Клязьме, в 20 верстах от Москвы, только потому, как говорит летописец, что «от москвыч не бысть некоея же помощи, мнози бо от них пияни бяху, а и с собой мёд везяху, чтоб пити ещё»[54].

Таким образом, совершенно ясно, что в XIV — XV веках происходят какие-то весьма существенные изменения в характере производства хмельных напитков, и отсюда сам характер, сам состав этих напитков значительно меняется: они действуют более опьяняюще и, главное, одурманивающе.

Известно, что в 1386 году генуэзское посольство, следовавшее из Кафы (Феодосия) в Литву, привезло с собой аквавиту[55], изобретённую алхимиками Прованса в 1333 — 1334 годах и ставшую известной на юге Франции и в северной части Италии, прилегающей к французской территории[56].

С этим крепким напитком ознакомили и царский двор, однако его признали чрезвычайно крепким и возможным для употребления лишь как лекарство и исключительно разбавленным водой. Вполне вероятно, что идея разводить винный спирт водой и дала с этого времени начало русской модификации водки, по крайней мере, как термину, как наименованию. Однако, возможно, был и другой путь: водка технологически выросла, вполне вероятно, из сикеры и из квасогонения, а отчасти и из медоварения в том виде, каким оно сформировалось к ХIII — XIV векам.

Чтобы выяснить этот вопрос, обратимся к рассмотрению технологии тех напитков, терминологию которых мы уже определили выше. Но прежде чем перейти к этому, кратко проведём точную хронологию возникновения всех спиртных напитков с IX по XV век.

Хронологическая таблица

Из этой краткой таблицы, подытоживающей весь предыдущий историко-лингвистический анализ терминологии алкогольных напитков, следуют два основных вывода.

1. Изначальными, первыми по времени и доминирующими в течение всего периода Древней Руси (IX — XIV вв.), являются алкогольные напитки, сырьём для которых служили дары природы: берёзовый сок, виноград, мёд. Среди них виноград и произведённое из него вино были целиком иностранного происхождения, и употребляли это вино только в высших социальных слоях феодального общества или в ритуальных (религиозных) целях. Однако оно служило своеобразным эквивалентом алкогольных напитков и по силе воздействия, и по терминологии. Оно было «золотой серединой», эталоном. Слабее вина были слабоалкогольные напитки вроде березовицы, пивного кваса, сыченого медка. Сильнее вина были березовица пьяная, квас-сикера, ол, мёд ставленный и мёд варёный. Тот факт, что мёд и берёзовый сок были первыми русскими естественными полуфабрикатами для производства вина, с которыми не было необходимости производить сложные технологические манипуляции, а достаточно было дать естественно забродить, обусловил такую особенность русского производства спиртных напитков на весьма долгий период, как экстенсивность технологии и использования сырья.

2. Только со второй половины XI века, а может быть, и с конца этого столетия и начала XII века можно говорить о развитии производства алкогольных напитков из иных полуфабрикатов, чем мёд, а именно из зерна злаковых растений. Это производство, несомненно, родилось как побочная и случайная ветвь хлебопечения и было тесно связано с разделением церквей на православную и католическую и в связи с этим со спором об евхаристии (т.е. о применении либо только пресного или только дрожжевого, «квасного», хлеба для причастия)[57].

Производство это, давшее в XII — XIII веках такие напитки, как пиво и ол, получило особый толчок для своего дальнейшего расширения вследствие монголо-татарского нашествия, изоляции Руси от Византии, перенесения русского политического центра в район бассейна Оки и Верхней Волги, где основным пищевым сырьём были рожь, овес, ячмень, мёд. Разрешение замены вина в церковном ритуале пивом, олом было результатом отсутствия настоящего виноградного вина и в связи с этим санкционированием со стороны церкви и государства производства алкогольных напитков из хлебного сырья.

Появление в конце XIII — начале XIV века таких терминов, как «хмельное», «вино твореное», обозначающих алкогольные напитки вообще, говорит о крайней нечёткости алкогольного стандарта этих напитков, об отсутствии у них твёрдого, прочного, определённого наименования и наличии лишь одного общего признака — употребление при их производстве хмеля, а также сопоставление их по крепости с не разведённым водой вином.

Тот факт, что вином твореным называли все алкогольные напитки (ол, пиво, квас неисполненный), кроме мёда, ещё более подчёркивает наличие процесса создания алкогольного напитка на немедовой базе, то есть на хлебной. Именно этот напиток, общего единого названия которого ещё в XIII — XIV веках не существовало, называли хмельным, ибо все его разновидности и модификации требовали употребления хмеля. В случае же использования хмеля при производстве варёного мёда такой мёд называли не просто «хмельным», а «хмельным мёдом». Таким образом, мёд остаётся единственным из старых, древних терминов алкогольных напитков, не объединяемых и не смешиваемых с более поздними. Это ещё раз объясняет тот факт, что «мёд» как термин хорошо представлен в фольклоре и что этот термин связан с глубокой древностью, хотя на самом деле его фиксация относится к тому же XIV и даже XV веку.

Другой излюбленный фольклорный термин — «зелено вино» в письменных источниках абсолютно не встречается, что может быть объяснено двояко: во-первых, как метонимия слова «хмельное» («зелено» не значит зелёное, а зельено, то есть сдобренное зельем, травами, хмелем, зверобоем и т. д.). Даже слово «ол» («olus» означало по латыни «трава», «зелье») — отголосок общего термина «хмельное»; во-вторых, как более поздняя, относящаяся к XVII — XVIII векам, визуальная характеристика плохого самогона, имеющего зеленоватый, мутный оттенок. При этом первое объяснение, по-видимому, более правильно. Тот факт, что термин «зелено вино» появляется в тех пластах фольклора, которые относятся никак не раньше, чем к XV — XVI векам, говорит о том, что сам термин не мог возникнуть раньше этого времени. Он явно применяем к хлебному вину, а не к мёду и тем самым косвенно указывает на то, что XV век был действительно переломным в смысле полного перехода от прежних, древних алкогольных напитков, терминологию которых мы рассмотрели, к новым — к хлебному спирту.

Итак, обзор терминологии и хронологии её появления и применения показывает, что с IX и до XIII века бытовали довольно стабильно три-четыре термина (мёд, вино, квас, березовица), значение которых за этот период менялось незначительно, хотя и происходило их уточнение и появление новых нюансов в терминологии. В XIII — XIV веках появляются новые термины алкогольных напитков. Вместе с тем, по данным историко-экономического характера, к XV веку сокращается старое, древнее сырьё — мёд для производства алкогольного мёда. Всё это говорит о наличии в XIV — XV веках перелома в производстве спиртных напитков. Если же учесть, что в 1386 году русские ознакомились с виноградным спиртом, ввезенным из Кафы (генуэзской колонии в Крыму), то и этот факт конца XIV века также подтверждает, что данный исторический период был во всех отношениях новым, отличающимся от предшествующего, и это оказало влияние на изменение и сырья и технологии производства русских алкогольных напитков. Однако поскольку все эти данные носят косвенный характер, то весьма важно посмотреть, нет ли прямых данных, говорящих об изменении технологии производства. Для этого необходимо сделать обзор тех сведений, которые известны нам, о технологии производства алкогольных напитков до XV века.

В предыдущей части на основе анализа лингвистических (терминологических) и хронологических данных, а также исходя из известных нам фактов материальной культуры относительно технической и производственной базы винокурения мы пришли к выводу, что производство качественно нового продукта — хлебного вина, или хлебного спирта, — могло возникнуть никак не ранее второй половины XIV — первой половины XV века, то есть на протяжении примерно одного-полутора столетий, учитывая, что нам почти достоверно известно из источников, что уже в самом начале XVI века, в 1505 — 1510 годах, винокурение в Русском государстве было достаточно развито.

Таким образом, мы определили период, в котором следует вести поиски более точной даты создания производства водки или её прототипа — хлебного спирта — в Московском государстве или в других государственных образованиях тогдашней Руси — Тверском, Нижегородском, Рязанском княжествах или в Новгородской республике.

Разумеется, нельзя думать, что создание винокурения, имевшего глубокую предысторию в виде квасоварения и подготовленного всем предыдущим ходом исторического развития в области создания алкогольных напитков, могло произойти в какой-то конкретный день, месяц или даже год. Скорее всего, имел место постепенный многолетний процесс перехода от квасо — и пивоварения к корчажному виносидению, а уже затем к собственно винокурению, с его специфическим техническим оснащением и технологическим процессом.

Однако назвать если не год, то по крайней мере десятилетие или двадцатилетие, когда возникновение винокурения в России было наиболее вероятным, а также локализовать это десятилетие в начале, конце или в середине обозначенного выше периода вполне возможно.

Ведь помимо прямых указаний исторических источников — печатных и вещественных — историк располагает целым арсеналом косвенных исторических доказательств, главными из которых являются данные экономического и социального порядка, могущие пролить свет на время появления водки.

Выше мы неоднократно подчёркивали, что водка — особый продукт в том отношении, что он тесно связан с государственными, экономическими и социальными проблемами любого общества, любой формации. А раз так, то и поиск «даты» возникновения водки надо вести посредством детального, тщательного анализа соответствующей экономической и социальной обстановки в государстве.

Иными словами, следует пристально вглядеться в обстановку периода середины XIV — начала XVI века, «прочесать» все события за эти полтора столетия и посмотреть, не было ли там таких моментов, которые резко изменили существующее до этого положение, были каким-то скачком, сдвигом, переменой условий общественной жизни, жизни государства. Этот скачок должен быть так или иначе связан с появлением винокурения и водки, ибо лишь сильные изменения в экономике могли вызвать появление нового вида производства, а вместе с тем само по себе появление водки без сомнения должно было бы найти отражение в соответствующих социальных переменах. Таким образом, период между экономическим и социальным сдвигами и должен указать нам более точный исторический момент возникновения русского винокурения.

До того как начать поиски, руководствуясь указанным историческим ориентиром, следует, однако, более точно определить, каков же должен быть характер этих экономических и социальных сдвигов или перемен, какие у них должны быть признаки, по которым мы могли бы узнать, что они представляют собой именно сигналы, имеющие отношение к истории винокурения и водки.

Существует один крайне важный признак, являющийся своеобразным точным сигналом, свидетельствующим о наличии винокурения в любой стране как более или менее налаженного и регулярного производства. Этот признак — резкое изменение налоговой политики, налоговой системы в результате введения нового фискального фактора: винной монополии, охватывающей, как правило, и производство и сбыт хлебного вина.

Именно хлебное вино, поскольку его изготовление базируется на таком мериле стоимости, как хлеб, зерно, лежащем в основе экономики любого средневекового феодального государства, сразу же по возникновении становится объектом пристального внимания со стороны государства и главнейшим предметом государственной монополии. Тем более это должно было произойти в Русском феодальном государстве с его ярко выраженным земледельческим характером хозяйства, с его зерновым направлением в земледелии. В то же время не только сырьё для водки, но и сам результат водочного производства, сама водка, как только её начинают производить и выставлять на рынок, моментально выступает в качестве концентрированного, более портативного и более ценного, компактного выражения зерновой, хлебной стоимости, и внимание к ней не только органов государственного фиска, но и частных производителей и торговцев максимально возрастает.

Всё это, вместе взятое, даёт возможность буквально с точностью до года и месяца определить начало создания винокурения по дате введения винной монополии. Дело в том, что все другие алкогольные напитки, указанные в хронологическом и терминологическом списках первой части данного исследования, не знали никакой финансовой узды, налагаемой на них государством. Древняя Русь, как и Древняя Греция или древнейшие государства Кавказа и Малой Азии — Мидия, Парфия, Армения, не знала никаких налогов на алкогольные напитки, не знали их и Британия, и древняя Шотландия, находившиеся в противоположной части Европы. Виноделие, медоварение и пивоварение, издавна носившие патриархальный (домашний или общинно-артельный) характер, были тесно связаны с религией и ритуальными обычаями, восходящими к языческому культу предков и загробных верований, то есть относились к сфере первобытнообщинной идеологии, высокой и священной материи, их издревле использовали для важных государственных, торжественных, религиозно-политических целей (например, тризны, вакханалии, праздники сева и сбора урожая, начала и середины года, празднование военных побед и др.). Поэтому все эти напитки рассматривали не просто как алкогольные, но в первую очередь как священные и по принципу их применения, и в силу их древности, а потому традиционно не связывали с фискальными интересами классового государства, возникшего позже них и молчаливо признававшего их неприкосновенность как даров природы (виноград, мёд, хмель), на которые не могло посягать общество уже в силу древнейшей традиции, идущей со времён родового строя.

Домашний, семейный, родовой или общинный, артельный, но всегда патриархальный характер производства этих алкогольных напитков, родившихся в период собирательства, задолго до появления земледелия и скотоводства, начиная от пальмового вина египтян и до ставленного мёда славян или верескового эля пиктов, делал их священными и неприкосновенными институтами в любом государстве, в любом позднейшем общественном строе, пришедшем на смену родовому, — и в рабовладельческом, и в феодальном.

С винокурением дело обстояло совершенно по-иному. Оно было одним из первых технических открытий и усовершенствований феодального общества, приобретающих широкий общественный и государственный характер. Возникнув в эпоху перехода от патриархальщины к рыночно-денежному хозяйству, оно само открывало более лёгкий путь к новой экономической эпохе. Вот почему оно крайне ревниво и опасливо было сразу же объявлено собственностью государства, монархии, её регальной монополией.

В то время как виноделие, медостав и пивоварение оставались всегда свободными от обложения налогами и лишь при перевозке через ту или иную границу подвергались обычным и довольно низким таможенным пошлинам, хлебное вино — как всякий товар и просто как любая кладь, груз — сразу же после своего появления становилось предметом особого налога.

На смену бесконтрольному, свободному и неограниченному производству виноградного вина, березовицы, кваса, варёного и ставленного мёда, домашнего солодового пива и браги приходит вдруг, внезапно, жёсткая, беспощадная, скрупулезно проводимая «государственная регалия» на выделку хлебного спирта. Производство хлебного вина в виде самогона, или корчмы, как его именовали в то время, одинаково считалось нарушением важнейшей государственной привилегии как в XV — XVII, так и в XIX — XX веках. Во всех странах мира производство водки частным лицам категорически, подчас под страхом сурового наказания, запрещалось во все времена. Исключения из этого правила были крайне редки и носили временный характер. Всё это было неизбежным следствием иной роли, которую играло винокурение в общественном производстве по сравнению с изготовлением других напитков. Пиво, например, разные народы приготавливали долгое время лишь один раз в год, к 1 марта (отсюда «мартовское пиво» — лучшее по качеству, т.е. свежее и чистое), это требовало усилий, затрат труда и материального вклада всех членов общины; в древнерусских городах пиво варили всей улицей, сотней, слободой, посадом, концом (т.е. районом), в селениях — всем погостом, починком, всей улицей, деревней. Аналогичное положение существовало и в Центральной Европе (в Германии), и в самых глухих районах Средней Азии (например, в Туркмении, где для приготовления местного пива один раз к празднику Байрама каждый житель кишлака должен был принести хоть фунт зерна).

Поэтому пивоварение столетиями оставалось единовременным, чрезвычайным, эпизодическим событием, затрагивающим отдельные группы людей, их общины, сообщества, но совершенно не касающимся государства и общества, общественного производства в целом[70].

Аналогично обстояло дело и с производством мёда-напитка, который рассматривали ещё более патриархальным, священным и «дарованным богами» (т.е. природой) не людям вообще, а именно такой их совокупности, как род, община, клан, племя, о чём ясно говорит разделение и закреплёние «бортных ухожаев» (т.е. территорий, где были дикие пчелы) за определёнными родо-племенными группировками[71].

Даже виноделие, при всем его размахе в некоторых странах и влиянии на внутреннюю и внешнюю торговлю (например, во Франции, Италии, Испании), оставалось всё же частным делом отдельных производителей, винодельческих «фирм», крупных и мелких виноторговцев.

Следовательно, винокурение одним своим появлением вызывало если не переворот, то заметный поворот в экономике и социальном фоне, а поскольку ему сопутствовала монополия на производство и сбыт водки, то установить дату возникновения винокурения в любой стране мы можем с достаточной точностью просто по дате указа о введении винной монополии.

Однако в России подобных, да и иных экономических документов, относящихся к XIV-XV векам, не сохранилось. Вот почему устанавливать факт введения винной монополии нам придется не юридически, на основе определённого документа — распоряжения, закона или фиксированной директивы, а чисто исторически — на основе анализа изменения условий, отражающих фактически наступивший экономический сдвиг, то есть на основе данных о резком расширении посевных площадей, посевов зерновых, значительном росте сборов урожая, явном скачке в увеличении оборотов торговли, заметном появлении повышенной потребности в деньгах, в переходе к товарно-денежным отношениям или в резком расширении масштабов таких отношений на внутреннем рынке.

Именно резкий переход, скачок в экономических условиях особенно характерен для появления винокуренного производства. Ведь само по себе появление идеи монополии, идеи установления государственной регалии на производство и сбыт водки, подобно регалии на соль и чай, объясняется тем, что при производстве всех этих продуктов весьма легко усматривается резкий контраст между крайне небольшой себестоимостью сырья и новой, относительно высокой розничной стоимостью готового продукта. Разница эта сохраняется и при сопоставлении стоимости готовой водки со стоимостью других алкогольных напитков, включая даже виноградное ординарное вино, и особенно подчёркивается контрастом в выходе доли готового продукта по отношению к доле сырья. Если при производстве мёда, как мы видели в первой части работы, масса сырья, затраченного на изготовление напитка, в несколько раз превышала массу готового продукта, не говоря уже о том, что на процесс производства, помимо основного сырья, необходимо было затратить ряд побочных дорогостоящих продуктов, а сам процесс требовал больших расходов, поскольку протекал годами, то при винокурении всё обстояло совершенно наоборот. Сырьё было крайне дешёвое, шло его на производство сравнительно мало, а ценность готового продукта в десятки и сотни раз перекрывала стоимость сырья. Если к этому прибавить удобство транспортировки водки, её невысокую стоимость по сравнению с перевозкой зерна, концентрацию большой ценности товара в малом объёме, его компактность, лёгкость деления товара и его сбыта, полное отсутствие проблемы хранения, поскольку этот продукт — спирт — абсолютно не портился, то всё это ещё больше превращало его в идеальный товар и объект для государственной монополии. Иными словами, если бы водки не было, то её непременно нужно было бы выдумать, и не из-за потребностей питья (пьянства), а как идеальное средство косвенного налогообложения.

Естественно, что стремление государственной власти к получению прибыли, пополнению казны в период образования централизованного государства, к изысканию средств, когда этого требовали исторические условия, могло быть лучше всего обеспечено введением монополии на производство и сбыт хлебного вина.

И наоборот, если условия требовали быстрого нахождения источника пополнения государственной казны, то они могли ускорить изобретение винокурения, когда оно было подготовлено уже к появлению, всем остальным ходом исторического развития. Именно так обстояло дело в России.

Во-первых, сокращение к XV веку исконного сырьевого естественного ресурса (дикого мёда) для производства русских национальных алкогольных напитков — ставленного и варёного мёдов и, во-вторых, изобретение смолокурения, дёгтесидения и появление технических средств этих производств к концу XIV — началу XV века создали уже сами по себе экономические и материально-технические предпосылки для появления винокурения.

Но одних этих предпосылок было недостаточно. Нужна была ещё резкая потребность государства и общества в новых средствах, в источнике прибыли, нужна была и общая значительная перемена исторических условий, которая побудила бы государство и общество испытать острую потребность в приобретении крупных денежных средств; нужна была, наконец, и историческая цель, на которую были бы необходимы огромные капиталовложения.

Такой государственной потребностью в ту эпоху были война за освобождение от татаро-монгольского ига в первую очередь; войны за подчинение удельных княжеств и крупных феодальных государств — Твери, Рязани и Новгорода — Московскому государству; война за выход к Балтике, за обладание Ливонией с её портами — Нарвой и Ригой; оборонительные тяжёлые войны с наступающей с запада и дошедшей до Можайска Литвой. Наконец, внутренняя война против феодалов-бояр внутри Московского великого княжества, против их местничества и центробежных тенденций. И не в последнюю очередь нужны были средства, и немалые, для создания преданного царю нового аппарата насилия внутри складывающегося централизованного государства. Помимо войн, были и другие цели: освоение земель к югу от Оки, к востоку от Волги и к северу от Вологды, укреплёние казны, расходы на поддержание великокняжеского, а затем и царского престижа. Словом, в конце XIV — первой половине XV века расходов хватало и в целях не было недостатка.

При поисках исторически зримых признаков изменения ситуации в России в связи с появлением водки следует учитывать также и то весьма важное обстоятельство, что водка в средневековой России была одним из первых по времени новоизобретённых промышленных продуктов (порох и вместе с ним огнестрельное оружие хотя и появляются в России почти одновременно с водкой, но являются более сложной технической новинкой, их потому первоначально не производят собственными русскими силами, а импортируют из Западной Европы; кроме того, порох и оружие не становятся известны сразу широким слоям населения, народу). Водка же, в качестве фактически первого массового промышленного продукта, должна была оказать большое воздействие на экономику страны, а её «внедрение в массы» должно было произвести более сильный социальный шок.

Ведь до тех пор все ремесла, все производства были традиционными, основывались на навыках, методах, приёмах и инструментах, созданных предшествующими поколениями и освоенных уже веками, в крайнем случае десятилетиями. Следовательно, значительный контингент людей, обслуживающих монополию винного производства и торговли, должен был учиться чему-то абсолютно заново, не имея учителей, традиций, навыков, вынужден был ломать свои прежние представления. И все эти люди впервые в общественных условиях того времени оказались на государственной службе промышленного, а не промыслового и ремесленного характера, на «государственном производстве». Они уравнивались и экономически и социально, быть может, лишь с одной привилегированной профессиональной группой — с кузнецами — и всё же фактически оказывались поставлены выше их. И это также имело социальные и экономические последствия.

Таковы в общих чертах экономические и социально-экономические факторы, предпосылки, причины и последствия появления и развития винокуренного производства.

Что же касается массового сбыта (торговли) водки через сеть государственных питейных заведений — кружечных дворов и царёвых кабаков, то одни лишь факты перехода к новому виду «торговых точек» и запрещение продажи водки в частных лавках всех видов, особенно в корчме (постоялых дворах), а также закреплёние термина «корчемство» за незаконной торговлей водкой дают возможность по этим признакам установить время появления водки в России.

Обратимся теперь к социальным признакам, которые могут указать нам на появление водки в обществе, прежде не знавшем её.

Одной из заметных особенностей водки как продукта и товара было то, что она разлагающе воздействовала на старое, пронизанное древними традициями, замкнутое общество средних веков. Она разрушала одним ударом как социальные, так и старые культурные, нравственные, идеологические табу. В этом отношении водка подействовала как атомный взрыв в патриархальной устойчивой тишине. Вот почему последствия появления водки особенно легко различимы в социальной и культурной областях, причём все они отражаются в документах эпохи — от юридических актов до художественной литературы.

Отсюда признаком появления водки могут быть не только статистические показатели роста пьянства, но и возникновение иных, более свободных от патриархальных уз и морали, общественных и бытовых отношений, появление новых конфликтных ситуаций в обществе и заметное ускорение социального расслоения и дифференциации старого общества, его классов.

Особое значение имеет и факт использования водки правящими кругами как нового средства, как орудия социальной политики. Спаивание народов Севера, хорошо известное в XIX — XX веках, имело свою предысторию в спаивании коренного русского населения Московского государства на три-четыре века раньше.

Признаки появления водки, таким образом, могут быть легко обнаружены и на основе анализа не только экономического, но и чисто социального и социально-культурного, а также идеологического материала эпохи конца XIV — начала XVI века. Наконец, создание новых учреждений по сбыту водки и надзору за её хранением также получает заметное отражение в социальных и идеологических фактах.

Уже один институт «кружечных голов» и «целовальников», лиц, основным качеством которых должен был быть предельный цинизм, неизбежно влёк за собой возникновение невиданных ещё в средневековом обществе конфликтов, поскольку «идеология» целовальников объективно являлась прямым вызовом официальной христианской морали. И поскольку источником, насаждавшим новые общественные противоречия, было само царское правительство, то «нравственные конфликты» неизбежно должны были принимать форму общественных. Ведь в то время как церковь метала громы и молнии против пьянства и сопутствующих ему дерзости и безбожия, целовальники получали предписание «питухов от царёвых кабаков отнюдь не отгонять» и «кружечный сбор сдавать в царёву казну против прошлых с прибылью», то есть призывали всячески расширять сбыт водки. Всё это не могло не найти и, несомненно, находило отражение в самых различных проявлениях общественного мнения, в общественных конфликтах и в появлении нового типа «предерзостных» людей, свободных от пут средневековой морали и традиций.

Эти люди быстро пополняли собой новый социальный слой городского люмпен-пролетариата, или, по терминологии того времени, «посадской голытьбы», всегда полуголодной, злобной, жестокой, циничной, не связанной никакими нормами толпы, энергию которой можно было направить по любому руслу за… ведро водки.

Резкий рост численности городского нищенства также был следствием появления водки. Нищенство рекрутировалось, с одной стороны, из членов семей разорившихся «питухов» всех сословий, и с другой — из менее активной части спившейся «посадской голытьбы». Именно резкий скачок в численности нищенства, в контрастной диспропорции к обычному процессу, порождаемому естественными экономическими факторами — неурожаями, классовой дифференциацией и т. п., указывает на то, что в появлении нищенства приняла участие на сей раз водка, причём не только прямое, но и косвенное (например, резкое увеличение числа городских пожаров и полное выгорание некоторых городов и сел).

Наконец, заболеваемость, эпидемии и эпизоотии также имели связь с появлением винокурения и широкой продажей и распространением потребления водки (например, широкое распространение приняло кормление скота остатками винокуренного производства — жомом, бардой). Таковы в общих чертах те социальные, общественные, культурно-моральные факторы, следствия или признаки появления винокурения, которые мы можем обнаружить, изучая историю конца XIV — начала XVI века, и по которым можно установить время возникновения водочного производства.

Прежде чем детально рассматривать внешнеполитические, социально-экономические, внутриполитические и культурно-идеологические события конца XIV — начала XVI века с целью выяснить, как, в чём и на каком хронологическом отрезке резко изменились прежние общественные, производственно-технические и бытовые исторические условия, прежде чем выяснять, как и в какой степени эти изменения были связаны с появлением винокурения или вызваны распространением водки, следует установить, на какой территории, в каком государстве, в каком обществе мы должны изучать все эти явления и искать все указанные нами выше признаки.

Дело в том, что в период XIV — XV веков на территории России было несколько независимых крупных самостоятельных государственных образований, то есть отдельных государств. Поэтому принципиально важно указать, в каком из них можно предполагать возникновение водки, в каком из них она действительно возникла. Обосновать научно необходимость поисков — в определённом месте, в том или другом государстве — крайне важно до начала самих поисков, ибо иначе исследование можно провести впустую или чрезвычайно усложнённо и затянуто. Но как это установить?

Прежде всего уточним, о каких государственных образованиях может идти речь.

На территории европейской части России в XIV — XV веках, не считая ряда мелких удельных княжеств, находившихся в вассальной или полувассальной зависимости от крупных государств, существовали Золотая Орда, Московское великое княжество, Тверское великое княжество, Рязанское княжество, Нижегородское княжество. Новгородская республика, Великое княжество Литовское, Крымское государство Гиреев, генуэзская колония Кафа, Ливонский орден (в то время бывший частью Тевтонского ордена). Из этого десятка государств два, а именно Золотая Орда и Крым, не могли быть родиной водки по целому ряду веских причин[72], и потому о них речи не будет.

Западные государства — Литва и Ливония — требуют более внимательного рассмотрения.

Литва в средние века была главным центром торговли мёдом в Европе. Здесь его запасы ещё не подвергались такому сильному истощению, как в русских государствах. Бортничество северной части Литовского государства стало дополняться в XV веке пасечничеством в южных, украинских частях Литвы. В конце XIV века Литва продолжала прочно базировать своё производство алкогольных напитков на медовой основе, тем более что конкуренция русских-государств в то время ослабла, а спрос на Западе и цены на мёд на европейском рынке сильно поднялись. Кроме того, ставшая с 1386 года католической страной Литва никак не могла свертывать своё пчеловодство, а, наоборот, должна была увеличивать, расширять его производственную базу, дополняя древнее бортничество пасечничеством, поскольку папский престол рассматривал Литву как главную базу поступления воска для свечной промышленности в Европе, находившейся в руках католических монастырей. Вот почему римская курия требовала от Литвы развития пчеловодства, а это определяло односторонний характер литовского хозяйства, основанного на производстве мёда-напитка и воскобойном промысле, как основных источниках поступления золота (денег) из Западной Европы.

Наряду с наличием медового сырья Литва была гораздо хуже обеспечена зерновым сырьём. В собственно Литве и в Белоруссии основным злаком был овес, на втором месте стояли посевы ржи, скудно обеспечивающей своими урожаями лишь самые минимальные потребности местного населения в столовом хлебе. В южной, украинской части Литовского государства, на Волыни, Киевщине и Брацлавщине существовало землепашество, были превосходные природные условия для земледелия, но непрерывные войны, набеги кочевых народов (особенно ногайцев, крымчаков), а также чрезвычайно редкое население этих районов, отсутствие рабочей силы и трудности поднятия целины практически не давали возможности создать устойчивое, развитое, прибыльное зерновое хозяйство.

Украинское казачество, поселённое здесь во второй половине XV века для охраны приграничной полосы от набегов кочевников и несения сторожевой службы, фактически не занималось земледелием. Оно пользовалось отчасти услугами арендаторов-наймитов, то есть полурабов, вынужденных отдавать значительную часть урожая хозяину за владение землей, а потому вовсе не заинтересованных в интенсификации сельскохозяйственного производства. Поэтому-то на «цветущей земле Украины» вплоть до второй половины XVII века, то есть до воссоединения Украины с Россией, фактически не могли использоваться природные богатства и развиваться хозяйство в соответствии с имевшимися благоприятными природными условиями.

Украина обеспечивала себя, и весьма неплохо, пока речь шла об отдельно взятом хозяйстве, хуторе. Но как целый хозяйственный, а тем более государственный организм Украина в XIV — XV веках представляла собой фактически пустое место. Организовать здесь такое государственное производство, как винокурение, требующее контроля во всём — от поступления и сбора сырья до наблюдения за ходом производства, сбытом и хранением готового продукта, и обеспечить такой контроль надёжными людьми было бы фантастикой в условиях средневековья.

Короче говоря, создание винокурения на Украине в виде организованного, регулярного монопольного государственного производства в условиях XIV — XV веков и вплоть до создания Запорожской Сечи — государства, обладавшего и военной силой, и исключительно крепкой, дисциплинированной организацией внутренней жизни, исторически было невозможно. А Запорожская Сечь возникла лишь с 40-х годов XVI века, то есть к тому времени, когда винокурение было уже хорошо развито, например, в Московском государстве, в Польше и даже в Швеции. Следовательно, говорить о Литве — Литовском государстве во всех его малостях: Жемайтии, Старой Литве, Инфлянтах (Латгалии), Белоруссии, Чёрной Руси, Волыни и украинских землях — Киевщине, Брацлавщине, Подолии как о месте первоначального возникновения винокурения в XIV — XV веке не приходится. Исторически это было невозможно.

Что же касается Ливонии, а также Кафы — государств маленьких, далеко отстоящих друг от друга на северо-западной и юго-восточной периферии Восточно-Европейского массива и тесно связанных всей своей историей, хозяйством и культурой с Западной Европой, с папским Римом, с Италией и Германией, то создание здесь винокурения было невозможно экономически, прежде всего с точки зрения отсутствия сырьевой базы, в то время как технически и теоретически не только изобретение, но и осуществление такого производства в экспериментальных масштабах было вполне возможно.

Дело в том, что генуэзцам дистилляция и получение винного спирта из виноградного вина были известны с 40-х годов XIV века.

Ливонские рыцари, имевшие тесные связи с тевтонскими, вплоть до 1309 года постоянно посещали свои владения, остававшиеся в Венеции и Трансильвании, и потому, вполне вероятно, сохранили контакты с итальянскими городами-государствами до 30-40-х годов XIV века. В Ливонии были знакомы с получением винного спирта, ибо среди монашеских орденов римской курии, имевших в своём хозяйстве виноградники, процесс дистилляции после открытия Вилльнева не был уже секретом. Это можно подтвердить и тем фактом, что данцигские представители Тевтонского ордена в 1422 году демонстрировали «горящее вино» (спирт). Это мог быть в равной степени как винный спирт собственного изготовления, так и привозной из Италии, Франции или даже из арабских стран Северной Африки, с которыми тевтоны поддерживали через генуэзцев и венецианцев торговые сношения. Принципиальной разницы здесь, в сущности, нет. Ведь речь может идти только об экспериментальном производстве, об изготовлении небольших, ограниченных, «домашних» партий винного спирта (более сомнительно — хлебного спирта) в монастырских лабораториях.

До внедрения такого изобретения в производство, говоря современным языком, ещё весьма далеко, а тем более далеко до превращёния водки из лабораторной пробы, из химического вещества в важный производственный, социальный и общественно-значимый фактор. Только в этом случае водка становится действительно водкой в полном значении этого понятия. Такое становление водки как социального понятия имеет прямое отношение и к качеству водки как товара, к её достоинствам, кондиции, наконец, к стандартности качества. Лишь после того как водка, хлебное вино, превращается в общественно заметный и социально значимый фактор, общество и государство, как основной уполномоченный общества, начинают обращать серьёзное внимание на всё, что связано с её качеством, составом, установлением единого стандарта на территории всего государства. И это вполне понятно, ибо водка, как предмет государственного значения, — товар, право на производство и сбыт которого государство резервирует за собой, приобретает необходимость соответствовать высокому престижу государства и практически становится эквивалентом денег.

Вот почему любое изменение качества водки воспринимается в средние века как нанесение ущерба государству, как такое же преступление против государственной регалии, как и фальсификация государственной монеты. Вот почему любое правительство всегда проявляло и проявляет заботу о высоком качестве или о единообразии стандарта качества водки. Нарушителями этого выступают всегда отдельные, низовые, корыстные исполнители местной администрации, но в этом случае они всегда посягают на правительственный престиж, а вовсе не действуют от лица правительственной власти. Кстати, такие нарушения качества государственного стандарта всегда чутко воспринимаются обществом, народом, который в случаях грубого несоответствия качества монопольного государственного продукта установленному стандарту реагирует крайне остро — бунтом, вспышкой народного возмущения, восстанием.

История Западной Европы и России даёт нам многие примеры таких реакций: соляной и медный бунты в Москве (удорожание соли при низком качестве, замена стандартной серебряной мелкой монеты медной), серебряный бунт в Новгороде (замена тяжёлой старой гривны тонкими монетами-«чешуйками»), аналогичные бунты в различных странах в связи с облегчением веса серебряной монеты, весовые бунты (из-за подделки гирь или вследствие изменения стандарта гирь) и т. п.

В период винной монополии в России, ни первой — с XV до XVII века, ни последней (четвёртой) — с 1896 до 1917 года, не было известно ни одного случая, который можно было бы квалифицировать как «водочный бунт»[73]. Недовольство вызывали только акцизная и откупная системы, при которых государство сдавало как бы в аренду свою регалию, что вело к злоупотреблениям в отдельных местах. Это лишний раз говорит о том, что понятие «полноценности», «высокой кондиции» и «качества» водки как продукта особого, наделённого «общественными» признаками, неразрывно связано с правовым, социальным положением этого продукта и что поэтому, говоря о производстве водки, о её возникновении, мы не имеем права отрывать этот вопрос от того статуса, который приобретает водка после своего возникновения.

Если она возникла как результат эксперимента, как образец (даже если этот образец создан в количестве сотен литров!), но не стала товаром, причём товаром, имеющим государственное признание и привилегии в виде монополии, то она ещё не может называться водкой в полном смысле этого слова. Ибо только установление правового и социального статуса за водкой, признанного государством, обеспечивает её качество и как пищевого продукта. Это качество может быть не обязательно самым высоким (что вполне понятно, ибо в каждый данный исторический период оно будет зависеть от общего уровня знаний и развития техники), но оно никогда не будет произвольным и подверженным колебаниям, как у водки-самогона, изготовленной тайно, незаконно, в нарушение и без учёта государственного стандарта. Качество государственно-монопольной водки не может быть никогда низким, каковы бы ни были развитие техники и исторические условия, ибо государственная монополия будет автоматически стремиться к установлению предельно высокого для данного времени стандарта качества. Это продиктовано как престижными государственными соображениями, так и соображениями весьма далекими от альтруизма — чисто деловым стремлением первой фирмы государства, чтобы выпускаемый ею монопольный продукт не мог быть подделан и мог быть узнан любым потребителем по характерному стандартному высокому качеству.

Таким образом, водка становится по-настоящему водкой лишь с того момента, когда она превращается в государственно охраняемый и лелеемый продукт. Без этого нельзя говорить о производстве водки. Без этого мы имеем дело лишь с экспериментом по созданию хлебного спирта. Вот почему вполне должно быть очевидным, что случайные факты наличия или демонстрации образцов винного спирта или хлебного вина на территории Тевтонского ордена в начале XV века (в 1422 г.) не могут служить основанием для вывода о том, что там была впервые изготовлена водка. Тем более что за этим фактом не следует никакого дополнительного известия о создании винокуренного производства или водочной торговли в Ливонии. И такие факты не могут быть уже потому, что после поражения под Грюнвальдом в 1410 году Тевтонский орден не оправился и прекратил своё существование спустя 50 лет, в 1466 году, причём весь этот последний период своей истории почти непрерывно воевал.

В 1422 году, к которому относится упоминание о «горящем вине», продемонстрированном в Данциге, орден заключил Мельнеский мир с Польшей, и вполне возможно, что в честь празднования мира тевтонские рыцари привезли из Италии или изготовили, быть может, сами по рецептам провансальцев и генуэзцев в монастырских орденских лабораториях спирт. Но что это был за спирт — винный или хлебный, на каком сырье он был основан, нам абсолютно неизвестно. Даже само название «горящее вино», «вино-пожар» (Brand-Wein, brantwein, brannvin), позднее закрепившееся за хлебным вином и водкой в Германии и германоязычных странах, в данном случае не говорит ни о чём, ибо впервые оно было употреблено не как термин, а как описание впечатления. То, что это же слово позднее превратилось в термин, относящийся исключительно к хлебному (или позднее — картофельному) вину, к водке, в данном случае не имеет значения. Здесь это слово не термин, и, следовательно, оно не даёт нам права видеть в нём то, что мы обычно усматриваем в термине «хлебное вино», — то есть водку.

Немаловажно в этой связи вновь напомнить тот факт, что в германоязычных странах водка (хлебное вино) и её название «брантвайн» появляются лишь после Великой крестьянской войны, то есть где-то в 30-40-х годах XVI века. Мартин Лютер, переводивший с греческого в 1520 году Библию и встретивший там арамейское название водки — «сикера», не мог найти для него эквивалента на немецком языке и потому назвал его «сильный напиток» (Stark Gentrank)[74], поскольку он был поставлен в Евангелии в порядке перечисления после виноградного вина. Это показывает, что и наименование «горящее вино» было первоначально такой же попыткой описать водку по одному из бросающихся в глаза отличительных признаков. Лишь значительно позднее «вино-пожар», или «горящее вино», превратилось в термин. Но это произошло уже в начале — середине XVII века в Германии, в Тридцатилетнюю войну.

Тевтонский орден, Ливония не могли стать создателями винокуренного производства, поскольку они не обладали экономическими условиями для его развертывания. Непрерывные войны на территории ордена, недостаток рабочих рук, ставший с XV века хроническим из-за резкой убыли населения в результате военных потерь, а также из-за массового бегства крестьян в соседние земли — Польшу и Новгородскую Русь — от произвола ордена и тяжкой барщины (в Польше и в Новгороде не было закрепощения в это время), и, наконец, необходимость ввозить зерно из Польши для покрытия собственных потребностей, поскольку местного зерна недоставало, — все эти обстоятельства, вместе взятые, делали создание винокуренного производства на территории Тевтонского и Ливонского ордена крайне затруднительным, особенно учитывая общее политическое и экономическое ослабление этого военно-теократического государства. Следовательно, мы должны исключить и Ливонию как родину водки и водочного производства из нашего рассмотрения.

Что же касается Кафы, генуэзской колонии, то в ней винный спирт изготавливал. На этот счёт имеются точные сведения источников, но всё-таки это был не хлебный спирт, ибо у нас нет никаких данных на этот счёт, поскольку сырьё генуэзцы имели в основном виноградное, да и рецепт дистилляции и перегонки они заимствовали у провансальцев, вырабатывавших спирт из закисшего виноградного вина.

В 1386 году генуэзское посольство, направлявшееся в Литву через Московское княжество по случаю обращения Витовта и литовского народа в католичество, демонстрировало винный спирт московским боярам. Однако не как напиток, а в качестве лекарства. В 1429 году генуэзцы также проездом в Литву на Тракайский съезд, где Витовту должен был быть присужден королевский сан, показывали аквавиту при дворе Василия III Темного, но она была признана слишком крепкой, непригодной для питья. Генуэзское посольство везло аквавиту в Троки Витовту, но из описания семинедельного празднества совершенно неизвестно, был ли этот подарок там воспринят как напиток и был ли он предложен гостям для застольных возлияний. Скорее всего, и в этом случае аквавита (а может быть, уже и коньяк?!) была воспринята только как лекарство[75].

Показательно и интересно то, что демонстрация западноевропейского изобретения винного спирта, или аквавиты, как генуэзцами из Кафы, так и тевтонско-ливонскими рыцарями из Данцига почти совпадает по времени — 1422 и 1429 годы! Это лишний раз доказывает то, что здесь в обоих случаях имела место попытка ознакомить восточноевропейские дворы — русский, литовский и, возможно, польский — с достижениями западной науки и техники с целью демонстрации силы и искусства Запада.

Однако на этом этапе дальше эксперимента, опыта, демонстрации дело не пошло. Ни как средство-панацея, ни как товар спирт не произвёл впечатления на «восточных варваров».

О возможности же получения хлебного вина ещё не думали или не догадывались, причём ни та, ни другая сторона.

Таким образом, ни Ливония, ни Кафа не были центрами возникновения винокурения и водки. Кафа в 1395 году была совершенно уничтожена войсками Тамерлана, а в 1465 году вошла в состав Крымского ханства Гиреев, прекратив существование не только как государственное и экономическое образование, но и вообще как культурно-ремесленный центр.

Посмотрим теперь, как обстояло дело с русскими государствами. Самое мощное и древнейшее из них — Новгородская республика была в экономическом и отчасти внешнеполитическом отношении ориентирована на Балтику и Поморский Север. Она вела обширную торговлю с Ганзой — Данией, Швецией, Голландией, Тевтонским орденом и несколько меньшую с Польшей и Литвой. Главным предметом сбыта новгородцев были меха, лён, пенька, отчасти воск, серебро. Новгород закупал в то же время у Московского и Нижегородского княжеств хлеб, зерно. Издавна в обмен на свои товары Новгород получал из Западной Европы виноградные вина: немецкие (рейнские), французские (бургундские). Ввоз виноградных вин был традиционен для Новгорода с Х — XI веков; более того, Новгород реэкспортировал часть вин в Московское и Тверское княжества, а взамен покупал московский мёд для экспорта в Западную Европу.

Таким образом, в Новгороде, несмотря на его экономическое могущество, не было условий для возникновения винокурения: отсутствовали излишки хлебного зерна, не было своего развитого зернового хозяйства[76], не было недостатка во ввозном виноградном вине, существовала традиция его потребления. Кроме того, в Новгороде с XII века установилась прочная традиция пивоварения, в основном ритуального характера, носившего форму общинно-артельного производства: пиво варила вся улица, вся сотня, весь конец, весь посад, причём в складчину.

Многочисленные давно и тщательно ведущиеся археологические раскопки в Новгороде и Пскове и в других городах на территории Новгородской Руси также не дают никакого материала о возникновении здесь винокурения, так что нет никаких — ни документальных (на берестяных грамотах), ни экономических, ни исторических, ни материально-археологических — оснований для того, чтобы считать возможным возникновение винокурения в Новгороде.

Более того, когда винокурение было уже развито в Московском государстве, оно не привилось в Новгороде, и сюда привозили из Москвы хлебное вино, то есть водку. Следовательно, Новгородская республика отпадает как место, территория, на которой могло возникнуть винокуренное производство.

Следующим граничащим с Новгородом государством было Тверское великое княжество. В XIV веке оно переживало крайне тяжёлый период. Его территория всё время сокращалась, окружаемая Московским княжеством. Оно являлось постоянным объектом военных и дипломатических нападок со стороны московских властей. Москва, распространившая к середине XIV века своё влияние далеко на Север, владевшая Вологдой, простиравшая свои владения за Волгу и тянувшаяся уже к Предуралью, «натыкалась» у Волоколамска всего в 80 км от Кремля на тверские пограничные заставы, на враждебные таможенные рогатки. Естественно, что московские князья делали всё возможное, чтобы уничтожить Тверь как государство. Более того, они терроризировали тверичан тем, что блокировали границы Тверского государства, изолировали его от подвоза необходимых товаров, досаждали тверским крестьянам набегами и уничтожением их посевов, так что те в конце концов стали перебегать в Московское государство, где к ним за это проявляли «милость». Так, тверской князь был лишен поддержки подданных и был вынужден оставить Тверь, бежав в Литву.

Совершенно ясно, что тянувшаяся свыше столетия борьба Москвы против Твери на измор не давала возможности тверичанам заниматься чем-либо, кроме проблем обороны. Тут было, естественно, не до винокурения, тем более что проблема обеспечения себя хлебом в условиях постоянной блокады со стороны Москвы всегда была для Твери крайне острой.

Остаётся выяснить, как обстояло дело в русских государствах, расположенных к юго-востоку от Москвы, — в Рязанском великом княжестве и в Нижегородском княжестве.

Рязань. До Куликовской битвы, то есть до 1380 года, нельзя говорить о возможности возникновения винокурения в Рязани, равно как и в других русских государствах. После же Куликовской битвы положение Рязани — единственной из русских земель вставшей на поддержку войска Мамая и разделившей с ним его участь — было крайне тяжёлым. Ни политически, ни экономически Рязань уже не могла оправиться после Куликовской битвы. Находясь в постоянном союзе с Ордой и Крымом и в обострённых, враждебных отношениях с Москвой, Рязанская земля в последнее столетие её самостоятельного существования превратилась фактически в проходной двор, в гнездо интриг, прибежище беглых из разных государств — татар, белорусов, ногайцев, литовцев, русских. Кроме того, в пределах княжества жили также мордовские племена — мокша и эрзя, касимовские татары, мещеряки и чуваши, что ещё более увеличивало национальную пестроту и нестабильность этого промежуточного, пограничного государства.

В связи с этим экономическое положение Рязанского княжества было крайне неустойчивым. Русское население, составлявшее лишь менее половины численности «рязанского народа», несло основную тяжесть повинностей и было главным производителем зерна. Остальные не занимались земледелием. Отсюда лишь в урожайные годы в Рязанской земле создавались излишки хлеба, которые шли на вывоз. В остальные, и особенно в неурожайные годы Рязань с трудом обеспечивала собственные потребности в хлебе. Возможности расширения посевных площадей были невелики из-за того, что значительную часть княжества занимали болотистые земли Мещеры и непроходимые леса, являвшиеся бортными и охотничьими угодьями мордвы и союзных (касимовских) татар. Русское же население, опасаясь постоянного разорения в условиях политической нестабильности Рязани, крайне неохотно обрабатывало землю князей и крупных рязанских вотчинников.

Наконец, известное препятствие возникновению винокурения в рязанских землях представляло развитие здесь медового пивоварения под явным влиянием мордовских национальных традиций. Приготовление медовой браги пуре являлось по своему существу естественным препятствием развитию винокурения, ибо было построено на принципиально противоположной технологии и как бы исключало иной подход, иное мышление в деле производства алкогольных напитков. Подобное явление широко известно во всем мире: в Чехии, например, где издревле сложилось классическое пивоварение, винокурение возникло очень поздно — лишь в XIX веке, да и то под влиянием чисто внешних факторов. То же самое наблюдалось и в Рязани.

Таким образом, ни экономические условия, ни историческая обстановка, ни национальные традиции не способствовали возникновению на Рязанской земле винокурения.

Нижегородское княжество. Эта земля находилась в сравнительно благоприятном положении. Княжество не было подвержено такой нестабильности положения, как Рязань. Находясь в постоянном союзе и тесных экономических отношениях с Москвой, оно, несмотря на близость к татарским землям, не столь сильно подвергалось опустошениям. Этому содействовали непроходимые леса, занимавшие большую часть нижегородских земель. Но развитие земледелия здесь было слабее.

Основу экономики княжества составляли рыболовство, охота на дичь — красную и пернатую, охота на бобров, бортничество и выделка лыка и рогож, а также предметов из них: лаптей, коробов, корзин, туесов. Отчасти было развито и животноводство, в основном овцеводство, шерстобитное и валяное производство. Всё это делало Нижегородское княжество охотничье-ремесленным резервом Москвы, превращало его в естественного партнера, заинтересованного в сбыте всех этих товаров лесного хозяйства посадскому и столичному населению Московского государства. Но именно это направление хозяйства препятствовало развитию хлебопашества, земледелия, тем более что для этого надо было выжигать лесную целину, что было крайне трудоёмким процессом. Все эти обстоятельства в совокупности дают основание считать, что винокурение не могло возникнуть в Нижегородской земле, хотя княжество не испытывало особых затруднений с хлебом, и даже в случаях неурожаев не бедствовало так, как другие русские земли, но это объяснялось исключительно его благоприятным транспортным положением и возможностью снабжения зерном из других районов по Волге, Оке, Каме.

Наличие значительных по сравнению с нуждами населения запасов собственного мёда консервировало древние привычки к развитию медоварения и медового пивоварения. Ни в XIV, ни в XV, ни даже в XVI веках здесь не возникало вопроса о необходимости найти замену старым алкогольным напиткам.

Следовательно, все русские самостоятельные государства — Новгород, Тверь, Рязань, Нижегородская земля — не могли быть в XIV — XV веках потенциальными родоначальниками винокурения. Здесь не было совокупности условий, необходимых для его возникновения.

Остаётся рассмотреть, как обстояло дело в Московском великом княжестве.

Московское великое княжество уже к середине XIV века было крупнейшим и могущественнейшим государством среди других русских княжеств. Во-первых, оно оказалось самым густонаселённым, поскольку сюда в течение ХIII — XIV веков стекалось для укрытия от татарских грабежей самое разнообразное население. Во-вторых, распаханность и развитие земледелия в Московской земле были намного выше, чем в соседних княжествах. В-третьих, здесь было больше всего городов и больше всего посадского, городского люда, чем в других княжествах. Это служило стимулом к развитию земледелия, ибо излишки зерна и других сельскохозяйственных продуктов крестьянин мог здесь легко сбыть, продать. И цены здесь на сельскохозяйственную продукцию, особенно в самой Москве, были самые высокие в России, ибо непроизводительное население непрерывно росло. В-четвёртых, в Московском княжестве находились наиболее крупные и хорошо организованные монастыри. Они улучшали своё хозяйство, заводили ремёсла и оказывали влияние на развитие товарно-денежных отношений: имели излишки продуктов и им важны были деньги как для приобретения дорогой церковной утвари, различных иностранных тканей, так и для внешней торговли, а гакже для строительства церквей, оборонительных укреплёний и приобретения оружия. В-пятых, потребности мёда и воска здесь были гораздо большие, а бортничество из-за изреженности лесов было почти сведено на нет. Пасечничества как продуктивной отрасли ещё не знали. Следовательно, мёд и воск приходилось завозить, покупать или взыскивать в форме дани из дальних колоний. В-шестых, хлеба, зерновых в Московском государстве старались производить намеренно больше собственных потребностей, «с запасцем», с целью вывоза на внешние рынки, особенно в Новгород. В-седьмых, городское население привыкло к праздности (особенно строительные, сезонные рабочие в Москве), требовало отвлечения от забот. Проблема поисков дешёвых алкогольных, массовых, народных напитков возникла уже примерно в середине XIV века в связи с рядом московских бунтов, в первую очередь, строителей, занятых на сооружении Кремля (число их доходило до 2 — 2, 5 тыс. человек). В-восьмых, Москва, как политический центр, была связана с Западной Европой, Византией, Швецией, Данией. Здесь были послы Индии, Персии, Турции, приезжали греки, итальянцы, болгары, молдаване, валахи, французы, немцы, шведы, голландцы, поляки, датчане, шлезвиг-гольштинцы, ливонцы, эсты, финны, генуэзцы, венецианцы, сербы, венгры, чехи.

Всё это создавало гораздо большую возможность заимствований, культурных воздействий, влияний, проникновения новых идей, а также стимулировало рост потребностей, даже если учитывать замкнутость тогдашнего общества и трудность контакта с иностранцами.

Таким образом, потенциально Москва лучше, чем другие государства, могла стать базой для возникновения любого нового ремесленного производства, любого технического нововведения, в том числе и винокурения. Вот почему свой анализ обстановки, благоприятствовавшей возникновению винокурения и водочного производства, мы должны вести на основе изучения, в первую очередь, истории Московского государства. Ведь именно здесь впервые возникло централизованное государство в России, здесь сосредоточились, следовательно, и политические, и экономические, и производственные, и социальные предпосылки винокуренного дела.

Надо сказать, что уже некоторые русские историки, изучавшие правовые институты Московского государства, подчёркивали, что такой продукт, как хлебное вино (водка), требующий введения государственной монополии на него, мог возникнуть исключительно в условиях создания централизованного, абсолютистского (самодержавного) государства. И это как бы косвенно доказывало то, что водка возникла именно в Московском княжестве, а не в соседних русских землях. Характерно и то, что уже в XVII веке, а затем и на протяжении XVIII — XIX веков в народном языке стойко удерживается выражение «московская водка». В наше время, в XX веке, оно стало, между прочим, официальным наименованием одного из сортов водки и потому не воспринимается ныне так, как оно звучало в далеком прошлом. А в прежние века оно имело точно такой же смысл, как и наименования других типичных, специфичных для какого-либо города или местности «фирменных» товаров: московские калачи, московская водка, тульские или вяземские пряники, коломенская пастила, валдайские баранки, выборгские крендели и т.д. Иными словами, все эти названия целиком связаны с возникновением данного производства первоначально в определённом месте и с продолжением специализации этого места на производстве именно этого вида продукта. Причём важно отметить, что продолжение специализации влекло за собой стремление закрепить репутацию товара и потому обязывало подымать всемерно его качество. Тем самым названия «московская водка» или «вяземские пряники» звучали уже через несколько десятилетий как гарантия высокого качества, как признание, похвала качеству.

Характерно, что даже значительно позднее, в период развития капитализма, когда водка начали производить во многих городах России, почти повсеместно, она не стала называться ни киевской, ни тверской, ни петербургской, ни рязанской, а так и осталась московской. Это как раз и говорит о древнем, средневековом возникновении этого наименования и о том, что в более позднее время подобного рода название возникнуть просто не могло; оно не приобрело бы ни всенародной известности, ни своей нарицательности.

Это факт исторического значения, и его надо особенно подчеркнуть. Ибо всякие вымыслы о создании водки в других местах русских земель в свете вышесказанного становятся несостоятельными. Так, фантастично представление о появлении якобы водки впервые в Вятке в 1474 г. (тогда колонии Новгорода, а позднее Москвы). Ведь никто никогда не слышал о вятской или о суздальской водке, хотя если бы её изобретение там имело место, то оно немедленно отложилось бы в народном стойком определении, как и московская водка. Название «московская водка» закрепилось ещё столь прочно потому, что её производство было подкреплёно сбытом, который в первые годы существования водки имел место только в Москве, где был создан первый «царёв кабак». Следовательно, термин «московская водка» отражает исторический факт появления водки первоначально и притом исключительно лишь в Москве и служит как бы фиксацией уникальности этого продукта как специфически московского изделия, неизвестного в другом месте. Всё это обязывает нас внимательно рассмотреть события истории Московского государства в XIV — XV веках, чтобы попытаться определить, в какое примерно время за этот период могли там возникнуть винокуренное производство и идея создания водки.

Прежде чем обратиться к анализу исторической обстановки, перечислим и сведём воедино все те хронологические данные, которые нам известны из разных источников о времени, связанном с возникновением винокурения или изобретением водки в России, а также в других странах Европы, даже если эти данные и могут показаться нам неверными или недоказанными. Это поможет лучше определить место России и сузит рамки наших поисков.

1334 г. — изобретение дистилляции и получение винного спирта из виноградного вина в Провансе Арнольдом Вилльневом.

1360-е гг. — получение в ряде итальянских и южнофранцузских монастырей винного спирта высокой концентрации, названного аквавита.

1386 г. — генуэзское посольство демонстрирует московским боярам и иностранным аптекарям в Москве аквавиту.

1422 г. — тевтонские рыцари-монахи демонстрируют аквавиту в Данциге.

1429 г. — генуэзцы по пути в Литву посещают Василия III Темного и дарят ему аквавиту как лекарство.

1446 г. — одно из последних упоминаний мёда-напитка в источниках на старославянском языке западного происхождения, что указывает на то, что примерно с середины XV века массовый экспорт русского мёда в Центральную и Западную Европу прекратился.

1474 г. — «корчма» упомянута в псковской летописи («корчму не привозити»).

1485 г. — в Англии при дворе Генриха VII созданы первые образцы английского джина.

1493 г. — во время завоевания Арской земли (Удмуртии) обнаружено приготовление кумышки (молочной водки).

1506 г. — шведский источник сообщает, что шведы вывезли из Москвы особый напиток, называемый «горящим вином».

Итак, если не принимать во внимание первую из этих дат, когда открытие, сделанное в тиши провансальского монастыря алхимиками, оставалось в течение многих десятилетий секретом[77], то все наши сведения о винном спирте в Европе и его производстве относятся ко времени между 1386-1506 годами, которые можно считать периодом, когда производство водки выходит за рамки контроля в одной стране и становится общеевропейским, переступая границы государств.

Вот на этом-то отрезке времени в 120 лет и следует вести наши поиски. Если принять дату изготовления джина в Англии как более позднюю, чем изготовление русской водки, то отрезок времени сузится до 100 лет. Пока у нас нет точных данных о том, что в Московском государстве водка могла быть известна до возникновения английского джина, мы будем рассматривать весь период с 1386 по 1506 год.

Но, может быть, есть необходимость начать рассмотрение и несколько ранее 1386 года, с середины XIV века? Ведь иначе может показаться, что, начиная исследование с момента привоза генуэзцами аквавиты, мы связываем возникновение винокурения в России с западноевропейским изобретением. Однако дело не в этом. Во-первых, то удивление при царском дворе, которое сопутствовало демонстрации аквавиты, говорит, что подобного продукта в Москве не знали в то время, и именно поэтому для нас важно зафиксировать эту дату. Во-вторых, есть и другое косвенное доказательство того, что по крайней мере до 1377 года хлебное вино и винокурение были неизвестны в Московии. Существует подробное описание трагедии при реке Пьяной (Пьяна), когда перепившееся ополчение князей переяславских, суздальских, ярославских, юрьевских, муромских и нижегородских было почти полностью перебито небольшим войском татарского царевича Арапши 2-го августа 1377 года. При этом сам главнокомандующий князь Иван Дмитриевич Нижегородский утонул вместе с совершенно пьяной дружиной и «штабом». В летописи, скрупулезно описывающей детали этого пьянства, указаны в качестве напитков только мёд, мордовское пуре, брага и пиво, которое воины суздальского князя пили, разбредясь перед боем по деревням[78].

Таким образом, мы имеем точное указание о домашнем, патриархальном характере производства и соответствовавшем ему виде напитков. Вот почему, если уж быть более точными, отсчёт периода, в который можно обнаружить начало винокурения в России, можно вести с 1377, а не с 1386 года, но никак не ранее этого времени.

Подозрительно лишь то, что, как и в последовавшем через пять лет «великом опьянении» в Москве, при нашествии Тохтамыша в 1382 году, характер опьянения домашними напитками был всё же иным, чем, скажем, в предыдущие 50 лет, а именно гораздо более тяжёлым, вызывающим парализующее воздействие на людей. Это может говорить лишь о крайнем несовершенстве винокурения или, скорее, о зачатках корчажного сидения, дающего крайне быстроваркий, неочищенный, неотстоенный, невыдержанный продукт, полученный, однако, на медовом сырье.

Интересно отметить и само название «Пьяна» («Пьяная река»). Оно возникло после трагедии 2 августа 1377 года. И одновременно с этим событием или чуть позже появилась дополняющая его пословица: «За Пьяной люди пьяны»[79], бытовавшая лишь в Рязанской, Нижегородской и в юго-восточной половине Московской губернии и лишь отчасти в Тульской и Пензенской. Причём эта пословица так и осталась местной, локально-провинциальной, и не перешла ни в XVIII, ни в XIX веке в разряд общероссийских пословиц. Она была изначально понятна лишь в определённом местном историко-бытовом контексте, в сугубо-местной географической и даже в топографической среде, то есть только к северу, к северо-западу, к западу и к юго-западу от Мордовии, только по русскую сторону от реки Пьяны, которая вовсе не носила подобного наименования до конца XIV века. Так, в XII — XIII веках в русских актах она названа по-русски Межевой рекой, то есть образуемый ею водный рубеж обозначали официально ещё в XII веке как межу между русскими и мордовскими землями. Собственного же русского названия она не имела, а мордовское, угро-финское её наименование русские не знали, или не хотели, или не умели произносить, а тем более — записывать. Название же «Межевая» постепенно закреплялось, ибо река эта стабильно продолжала веками, то есть и в XIII, и XIV веках, сохранять значение пограничного рубежа, отделяющего земли Рязанского княжества от Владимирского.

Этому погранично-рубежному значению река была обязана тем, что левый её берег, мордовский, был крут, обрывист, сложен из известняка, а правый, русский, — низок, равнинен, а по весне и осени даже топок. Поскольку топография и этнополитические условия отвечали друг другу, то за рекой закрепилось на географическое, топонимическое, а официально-политическое наименование «Межевая», хотя она всё это время имела своё древнее угро-финское название, известное лишь местным жителям, но не попавшее в русские акты[80]. После 1377 года положение резко изменилось: река получила и местное, и официальное общерусское наименование «Пьяна», за которым, разумеется, стоял некий финский фонетически близкий эквивалент, ибо чисто исторические названия реки обычно не получают. Историческим мог быть только толчок, подтолкнувший людей на то, чтобы переименовать местное угро-финское, мордовское название в более понятное и логически объяснимое русское название. И таким толчком была неудачная битва 2 августа 1377 года. После неё уже все знали, что за Пьяной рекой лежала некая «пьяная сторона», где варили хмельное, сильно опьяняющее зелье, несравненно более коварное, чем то, к которому прежде привыкли русские[81].

Итак, факт массового опьянения и в результате его полное поражение русского войска от явно слабого и сильно уступавшего русским в численности противника[82] настолько потрясли воображение современников своей неожиданностью, что были зафиксированы в истории и официально — в летописях, и неофициально — в народных устных преданиях, легендах, песнях.

Вот почему это событие можно считать известным начальным рубежом в поисках даты возникновения винокурения в России. И вот почему мы остановились на нём столь подробно, детально, с выяснением всех его обстоятельств.

Итак, рассмотрим теперь события между 1377 и 1506 годами, то есть за 130 лет. Прежде всего обратим внимание на внешнеполитические крупные события, характеризующие положение Московского государства.

XIV век

1371 и 1375 гг. — завоевание Новгородом Костромы и Ярославля. Грабежи новгородцев на Каме, несмотря на то, что на эти земли уже начинает претендовать Москва.

1375 г. — Москва побеждает в кровопролитной войне Тверь, заставляет её не искать великого княжения.

1376 — 1379 гг. — Новгород ещё настолько силен, что продаёт пленных москвичей волжским булгарам и татарам.

1377 г. — трагическое поражение союзного с Москвой войска удельных князей владимиро-суздальских малых княжеств на реке Пьяной от царевича Арапши.

1380 г. — Куликовская битва. Победа над войском Мамая объединенных сил русских княжеств (кроме Рязанского и Новгорода).

1382 г. — разгром и захват Москвы ханом Тохтамышем. Бегство Дмитрия Донского в Кострому. (Москва взята после повального пьянства горожан и войска.)

1386 г. — 26 областей и уделов, в том числе подданные Новгорода, объединяются под началом Москвы и осаждают Новгород, налагая контрибуцию в 8000 рублей литого серебра. Новгород откупается.

1388 г. — бегство сына Дмитрия Донского из ордынского плена. Татары продолжают держать аманатами князей Нижегородского и Суздальского.

1408 г. — полное прекращение (в первый раз!) московской дани и даров Золотой Орде.

1412 г. — вновь введение дани Орде до 1425 года в результате репрессивного похода Едигея на Москву и полнейшего опустошения десяти городов Владимирской и Московской земель. Наложена контрибуция в 3000 рублей, которую москвичи уплатили с радостью, лишь бы Едигей не брал Москву.

1431 г. — Витовт налагает на Новгород контрибуцию в 55 пудов литого серебра (новгородский пуд — берковец — равен 163 кг). Иначе говоря, речь шла о 8965 кг литого высокопробного серебра. Новгород уплатил эту сумму в течение пяти месяцев. Прекращение продажи Новгородом Москве заморских вин — бургундских и рейнских.

1453 г. — завоевание Византии турками. Бегство в Россию византийского духовенства, военных, чиновников, ремесленников.

1458 — 1459 гг. — завоевание Москвой Вятской земли, конец Вятской республики.

1460 г. — полное и окончательное прекращение Москвой дани Орде. Распад Орды на ряд мелких враждующих ханств.

1460 — 1465 гг. — прекращение существования Кафы как города-государства, её захват и разорение Крымским ханством, и отсюда — полное прекращение торговли Москвы с Италией (Венецией, Генуей, Пизой) и прекращение подвоза французских, итальянских, греческих и испанских виноградных вин.

1466 — 1472 гг. — организация путешествия Афанасия Никитина в Индию с целью найти путь на Восток для компенсации ликвидированной торговли со Средиземноморьем. Попытки (неудачные) найти рынок виноградных вин в Индии и Персии. Никитину удаётся договориться лишь о торговле тканями, драгоценными камнями и пряностями.

1472 г. — присоединение к Москве Великой Перми.

1475 г. — начало торговли Москвы с Персией.

1478 г. — присоединение Карелии к Московскому государству.

1478 г. — ликвидация независимости Новгорода, присоединение его к Москве.

1480 г. — формальное полное освобождение Москвы от всех форм зависимости от татар. Москва начинает теснить Казанское ханство.

1483 г. — установление торговли (тканями, фруктами) с Крымом и Турцией.

1483 г. — завоевание Югры — Вогульских княжеств.

1483 г. — заключение первого торгового договора с Индией.

1484 г. — основание Архангельского порта, начало торговли с Голландией.

1485 — 1488 гг. — ликвидация Тверского княжества. Присоединение его к Москве путём завоевания. Изгнание тверских князей в Литву.

О чём говорят эти факты, казалось бы, разрозненные и изолированные?

Прежде всего они позволяют довольно ясно увидеть резкий контраст в положении Московского государства в XIV — XV веках. Вплоть до конца XIV века внешнеполитическое и военное положение Московского государства является крайне неустойчивым. В отдельные моменты создается даже впечатление о полной потере преимуществ, полученных в предыдущие десятилетия. Однако общая тенденция, несомненно, идёт по пути укреплёния исторического положения Москвы. Всё это мы можем говорить ныне, когда знаем, как происходили дальнейшие события, но это вовсе не было известно и заметно современникам.

Перелом наступает лишь на рубеже XIV — XV веков. Завоеванием Волжской Булгарии в 1399 году открывается целый период поступательного роста территориального расширения Московского государства, а тем самым роста его населения, экономической мощи, военного потенциала, политических и экономических возможностей, превращёния его в великую державу, царство. Всё это ускоряет и подстегивает процесс централизации.

Период XV века, имея общую единую тенденцию исторического развития, в то же время неоднороден. В нём прямо-таки бросаются в глаза три периода.

Первый период — с 1399 по 1453 год, когда при нарастании силы Москвы всё ещё проявляется сопротивление её соперников, хотя ясно, что их время исторически сочтено. Всё же для современников не ясно, сколь долго ещё будет продолжаться этот период колебания между окончательной победой Москвы и противодействием её противников. А это, естественно, заставляло напрягать все силы на достижение основной цели — освобождения от внешней зависимости.

Второй период — с 1453 по 1472 год — небольшой по времени, менее четверти века, характерен, однако, созданием совершенно нового международного положения Московского государства. В этот период достигает кульминации основная многовековая цель — полная политическая и внешнеполитическая независимость, полное прекращение внешней угрозы. И к тому же открывается перспектива новой исторической миссии — стать наследником Византии на всем пространстве Восточной Европы и Ближнего Востока. Одновременно с этими заманчивыми политическими перспективами складывается и совершенно новое, но не столь благоприятное внешнеторговое положение. Старые внешние рынки исчезают мгновенно. В частности, полностью прекращается подвоз виноградного вина, необходимого для ритуальных нужд церкви. Это создаёт чрезвычайное положение. Отсюда задача поиска новых внешних рынков, и прежде всего рынка вина, становится актуальной, и она решается сравнительно быстро, особенно по условиям того времени.

Третий период, также кратковременный, но наиболее цельный, ясный по своему направлению и историческим результатам. В период с 1472 по 1489 год происходит как бы стремительный прыжок Москвы на Восток, в эти два десятилетия складывается, по существу, вся территория Русского государства, каким мы привыкли её считать. «Переварить» столь обширные приобретения трудно любому государству. Но Москва с ними справилась. Это говорит об экономической, политической, социальной подготовленности происходивших процессов, об их не случайном, а закономерном историческом характере. Главный исторический результат, который может интересовать нас с точки зрения нашей темы, — мощный рост экономического потенциала государства, а отсюда — создание огромного рынка и втягивание в рыночное хозяйство новых территорий и слоёв населения. Такое развитие либо приводит к концентрации капиталов для создания новых производств, либо складывается из-за того, что предварительно уже были созданы соответствующие производства, давшие сильный экономический эффект.

Иными словами, этот период либо был периодом, подтолкнувшим возникновение винокурения, либо, наоборот, стал возможен за счёт винокурения, за счёт использования роста капиталов и экономического развития, полученных от винокурения. Значит, винокурение возникло предположительно либо где-то в период с 1460 по 1470 год, либо с 1472 года по конец XV века. В то же время говорить о возникновении этого производства в неспокойный и неясный период XIV века вряд ли будет правильно с исторической точки зрения. Хотя категорически отвергать такую возможность до сих пор историки не решались[83].

Таким образом, мы должны внимательно посмотреть на экономическую историю периода XV века, сравнить оба отмеченных нами этапа и лишь затем решить, какой из них мог быть более исторически вероятным для возникновения винокурения.

Выстроим важнейшие экономические события исследуемого периода так, как мы поступили выше в отношении внешнеполитических и военных событий, характеризовавших общее историческое положение Московского государства в XIV и XV веках.

1367 г. — начало строительства первого каменного Кремля вместо часто сгоравшего и непрестанно обновляемого и перестраиваемого — деревянного. Это строительство, затянувшееся на три десятилетия, потребовало огромных капиталовложений на: а) материалы; б) транспортные расходы по их доставке Москвой-рекой; в) оплату труда приглашённых из Италии архитекторов, художников и мастеров; г) приглашения в Москву лучших мастеров из других русских государств, прежде всего Новгорода, Пскова, Твери; д) концентрацию в Москве большой армии строительных рабочих (свыше 2000 человек), сезонников — первых «пролетариев» в Московском феодальном государстве.

1370 — 1390 гг. — возведение крупнейших монастырей-укреплёний в Москве и Московском государстве: Чудова, Андронникова, Симонова — в Москве и по её окраинам и Высоцкого — в Серпухове. Расходы на это строительство несла церковь.

1372 — 1387 гг. — заложение и строительство новых городов с крепостями (каменными кремлями): Курмыш (1372 г.); Серпухов (1374 г.), Ямбург (1384 г.)[84] , Порхов (1387 г.).

1375 г. — куны (кожаные и меховые деньги) последний раз упомянуты во внешнеполитическом договоре Московского государства. Прекращение их приёма с этого времени для оплаты государственных платежей.

1380 — 1390 гг. — резкое возрастание значения денег в торговле и в политике Московского государства.

1384 — 1386 гг. — Москва требует и добивается от Новгорода уплаты «чёрного бора», то есть контрибуции, которая перекладывала большую часть дани, выплачиваемой Москвой Золотой Орде, на другие государства Руси, и главным образом на Новгород, как возмещение услуг Москвы, предохраняющей якобы Новгород от татар.

1387 — 1389 гг. — введение серебряной монеты великого князя Московского и всея Руси с его изображением и гербом. Полное прекращение приёма кун и мехов как платежного средства во внутренней торговле (первая денежная реформа в Московском государстве), сбор и сжигание кун, обмененных на серебро.

1389 г. — приглашение иностранцев — итальянцев (генуэзцев, пизанцев) и греков на высшие чиновничьи должности, требующие специальных знаний и образования, в Московское государство: посланников, послов, казначеев, сборщиков податей, управителей хозяйством областей, наместников над отдалёнными колониями.

1389 г. — введение огнестрельного оружия в Московском государстве.

1393 г. — создание в Москве первой русской мастерской по производству пороха с иностранными мастерами.

1397 — 1398 гг. — резкое обострение московско-новгородской борьбы за рынки и владение колониями.

1410 г. — новгородское правительство отменяет кожаные деньги в Двинской земле (Заволочье) и в самом Новгороде, переходя во внутренней торговле и в торговле с колониями на шведскую и литовскую монеты (эртуги и гроши). Во внешней торговле с Западом (Ганзой, Голландией, Францией, Швецией, Данией) остаётся древнее средство обмена — серебро в слитках (гривна).

1412 г. — Орда требует увеличения дани и добивается этого на десять лет (фактически до 1425 г.).

1418 г. — восстание должников против кредиторов в Новгороде. Бунт новгородских «люмпенов», требующих раздачи общественных денег.

1419 — 1422 гг. — четыре подряд неурожайных года в Новгородской земле. Невозможность убрать хлеб из-за раннего снега (15 сентября). Чудовищный голод в Новгородской земле.

1420 г. — Новгород вводит свою «национальную» серебряную монету по типу московской.

1446 г. — контрибуция хана Махмета с Василия III Темного — около 20 млн. рублей золотом (по ценам 1926 — 1927 гг.). Это даёт представление о средствах, которыми располагал далеко не самый бережливый, а наиболее расточительный великий князь, казну которого («золотой запас») к тому же дважды похищали и расхищали.

1456 г. — Москва, угрожая Новгороду прекратить поставки хлеба, заставляет вече признать, что без санкции великого князя Московского оно не может издавать общеполитических и внешнеполитических законов. «Чёрный бор» превращается с этого года в постоянную дань Москве, без камуфлирования его под «ордынский взнос».

1460 г. — полное прекращение выплаты Москвой дани и иных платежей Золотой Орде.

1462 г. — «серебряный бунт» в Новгороде. Отказ народа принимать новую серебряную монету (тонкие «чешуйки»), которую новгородское правительство стало выпускать, пытаясь выйти из состояния «серебряного голода».

1478 г. — полная ликвидация в Русском централизованном государстве торговли иностранцев своими товарами непосредственно на внутреннем рынке, а также отказ от использования иностранных купцов в качестве торговых агентов Русского государства на зарубежных (внешних) рынках (до 1553 г.).

Анализ всех этих фактов даёт возможность увидеть, что перелом в обстановке на рубеже XIV — XV веков, определявшийся уже внешнеполитическими событиями, становится гораздо яснее на примере фактов экономической истории. Конец 80-х годов XIV века и начало 10-х годов XV века, когда происходит переворот в области торговли и товарно-денежных отношений, вызвавший необходимость замены прежних денег и введения новых средств оплаты товаров и труда, является заметным, явственным рубежом старой и новой эпох. Если факты внешнеполитического порядка говорили о том, что период до середины XV века ещё не вполне ясен по тенденции, что победа нового типа отношений, уже обозначившаяся в нём, всё же не выражена убедительно, то на основе экономических фактов можно считать, что период, когда чаша весов колеблется между старым и новым, смещается к 1380 — 1440 годам, а уже после 40-х годов XV века ни о каком сомнении относительно направления развития в смысле победы Москвы как экономически, так и военно-политически говорить не приходится.

Если же к уже изложенным фактам прибавить, что за период в 50 лет, а именно за 1390 — 1440 годы, население Московского государства увеличилось вдвое[85] и что уже примерно в 10-20-х годах перенаселённость в связи с голодными, неурожайными годами выдвинула проблему перехода на новую, более прогрессивную систему земледелия — трёхполье, то станет ясно, что полная экономическая победа Москвы фактически обозначилась к концу 30-х — началу 40-х годов XV века и что с этого времени вопрос о том, кому будет принадлежать безраздельная победа в руководстве Россией, был уже решён и экономическая база для создания централизованного государства уже полностью сложилась.

Действительно, правильные севообороты уже через 6 — 12 лет вызвали резкое увеличение производства хлеба на тех же площадях и при том же количестве рабочей силы. Это позволило Московскому государству не только сравнительно легко преодолеть нехватку хлеба в неурожайные во всей остальной Руси годы, окончившуюся трагически для Новгорода, но и накопить излишки хлеба, несмотря на усилившийся расход его в связи с увеличением населения не только за счёт рождаемости, но главным образом за счёт притока пришлых людей. Уже к концу этого периода, то есть к середине 40-х годов XV века, хлебная торговля захватывает монастыри и свободное крестьянство, которые стали сбывать хлеб купцам для более выгодной перепродажи его в другие княжества и за границу. Создававшиеся излишки хлеба ставили Московское государство в уникальное положение в это время. Ибо переход на трёхполье был осуществлён Москвой чуть ли не на 100 лет раньше, чем, например, это было сделано в Швеции, в государствах Прибалтики, в Польше, Литве и в других русских княжествах.

Этот факт, не замеченный и не оценённый по достоинству до сих пор историками[86], ясно указывает на причины более раннего возникновения в Московском государстве условий для создания винокурения по сравнению с другими государствами Восточной Европы. Он не только объясняет нам причину особо благоприятного экономического развития Москвы по сравнению с другими русскими государствами, но и в значительной степени меняет и исправляет стандартное представление об исторической отсталости Московского государства. По крайней мере, по сравнению со своими ближайшими соседями на Западе — Данией, Швецией, Литвой, Польшей, Новгородской республикой, Тевтонским орденом и Ливонией — Московское государство в области развития экономики, организации и развития, .сельского хозяйства и в деле общего развития производительных сил занимало более передовое положение. И при том опережало, например, Швецию[87] в этом отношении примерно на 80 — 100 лет. Настолько значительные преимущества давал в первые десятилетия (в первые 15-25 лет) резкий переход к новой системе трёхполья, в какой степени создавались при этом значительные излишки хлеба и как это влияло на общее экономическое положение крестьянства и вообще всего народа, можно наиболее наглядно увидеть на примере Швеции, где тот же процесс происходил на столетие позже и где сохранились статистические данные, фиксирующие этот процесс. Характерно, что высокая конъюнктура, связанная с переходом к новой системе сельского хозяйства, держалась не более полувека, а фактически 30-40 лет, а затем усиленное потребление зерна для винокурения резко ухудшило продовольственное положение в стране, что в конце концов завершилось кризисом в конце XVI века.

Общая картина этого развития отчётливо видна на примере Швеции.

Годовое потребление продовольственных продуктов на 1 человека (в кг)

*После двух десятилетий перехода на трёхпольную систему земледелия.

Иными словами, кривая экономического развития в Московском государстве в 1446-1583 годах примерно должна была напоминать кривую развития в Швеции через сто лет — в 1555-1661 годах, но, конечно, в общих чертах.

Это сопоставление приводится нами только для того, чтобы наглядно показать, что «экономический взрыв», происходящий в результате перехода с подсечной системы земледелия на трёхполье, даёт не только увеличение урожая хлеба более чем в два раза, но и увеличивает «выход» мяса в три-четыре раза, рыбы — в три раза по сравнению с «нормальным», «обычным», ибо трёхполье, интенсифицируя хлебопашество, высвобождает также рабочие руки для других сельскохозяйственных нужд и промыслов.

Вот почему вторая половина XV — первая четверть XVI века были в истории России самым «сытным» временем, «пиком» продовольственного благополучия. И не случайно именно в эту эпоху сложился и классический репертуар русской национальной кухни и была впервые составлена первая русская поваренная книга (1547 г.). Эта же «сытость» эпохи объясняет, кстати, и то, почему не только мирное царствование Ивана III, но и бурное и сумбурное правление его сына Василия Темного, и даже суровая диктатура его внука Ивана IV Грозного народ сносил тем не менее относительно спокойно.

Таким образом, данные экономики Московского государства в XIV — XV веках позволяют сделать вывод о том, что создание винокурения в России, вероятнее всего, приходится на период апогея экономического развития сельского хозяйства, на период, когда создались резко увеличенные излишки хлеба в результате повышения урожайности вследствие применения трёхполья. Следовательно, период 40-70-х годов XV века можно считать наиболее вероятным для возникновения винокурения.

При этом нужно отметить, что 1478 год, видимо, можно принять за крайний срок, когда это произошло. Более того, этот год можно принять, безусловно, за год введения винной монополии, поскольку именно в это время была введена фактическая монополия государства на внешнюю торговлю, предприняты такие законодательные шаги, которые говорили о введении общего финансового контроля государства за доходами от производства и торговли. А это значит, что такие удобные для монопольного производства и налогообложения продукты, как соль и водка, подверглись монополизации, несомненно, в первую очередь[88], либо раньше полного окончательного введения контроля казны за торговлей (изгнание иностранцев), либо одновременно с постановлением о контроле.

Введение монополии на водку было, или могло быть, решающей, последней мерой по введению государством строгого финансового надзора в стране в интересах казны. Если это действительно так, то это означает, что к этому времени, то есть к 70-м годам XV века, винокурение в Московском государстве было уже достаточно развито и, следовательно, его начало, его зарождение надо искать по крайней мере за два-три десятилетия до этой даты, то есть примерно за период жизни одного поколения людей, ибо этот срок является минимальным для приобретения и личного, и общественного, и государственного опыта относительно влияния водки (хлебного вина) на различные стороны жизни.

Иными словами, речь идёт о 40-70-х годах XV века. Чтобы уточнить и проверить это предположение, просмотрим «график» социальных событий этого времени, ибо и в них, как мы установили выше, можно найти отражение появления в обществе хлебного вина. Вместе с тем внесем в этот «график» и все другие события стихийного характера (пожары, эпидемии, неурожаи), поскольку и они оказывали влияние как на экономическое, так и на социальное положение населения, понижая его жизненный уровень.

1367 г. — «великий пожар» в Москве: полностью выгорел деревянный Кремль-посад и Зарядье (Китай-город).

1367 г. — моровая язва (чума).

1373 г. — первая смертная казнь в Москве тысяцкого (выборная должность военачальника народного ополчения).

1377 г. — уничтожение татарами русского войска суздальцев и ярославцев у реки Пьяной в результате массового опьянения.

1389 г. — ересь стригольников против власти денег вообще и особенно в церковных делах. Введение сожжения в Москве еретиков.

1389 г. — крещение Перми и её «мирное» завоевание.

1390 г. — гигантский пожар в Москве: дотла сгорело несколько тысяч дворов.

1395 г. — повторение большого пожара в Москве: сгорело больше половины отстроенного после предыдущего пожара.

1390 — 1424 гг. — период непрерывных эпидемий гриппа, холеры, охватывавших все западнорусские государства: Новгород, Псков, Смоленск, Тверь.

1408 — 1420 гг. — лишь дважды за этот период эпидемии перекидываются на часть Московского государства — его западные и северные уезды: Можайск, Дмитров, Ярославль, Кострому, Ростов.

1422 г. — лишь единственный раз эпидемия охватывает всё Московское княжество.

1410 г. — митрополит Фотий Московский в послании к епископам вводит новые правила поведения и регламентации жизни: священникам запрещается заниматься торговлей, ругаться матом, венчать до 12 лет, пить вино до обеда.

1421 г. — тяжелая морозная бесснежная зима. Метеорные дожди.

1424 г. — церковь начинает активно бороться против пивоварения как укоренившегося языческом культа.

1425 — 1426 гг. — замена прозвищ на фамилии у всех знатных лиц и у лиц, находящихся на государственной службе (дьяков, подьячих, писцов) независимо от знатности.

1426 — 1431 гг. — в Москву завезена чума из Ливонии. Невозможность применить оксимель (медовый уксус) как обеззараживающее средство для всеобщего употребления в связи с его дороговизной. Обычно во время чумы и других эпидемий покупатели опускали деньги на рынке в сосуд с оксимелем или уксусом, который был у каждого продавца.

1430 г. — «великая засуха»: иссыхание рек, пожары лесов, «белая мгла».

1372 — 1427 гг. — за 55 лет население Новгорода сократилось на 89 тыс. человек, лишь умерших от эпидемий (в Москве за то же время население удвоилось).

1431 г. — перепись населения Новгорода — 110 тыс. человек тяглых людей. Всего в республике, считая детей, женщин и население колоний, около полумиллиона человек.

1437 — 1439 гг. — первое путешествие посольства Москвы в Западную Европу на VIII Вселенский собор.

1442 — 1448 гг. — возобновление моровой язвы по всем княжествам.

1445 г. — пожар и разграбление Москвы татарами, пленение великого князя Василия III.

1445 г. — землетрясение в Москве, пыльные бури.

1446 г. — «зерновой дождь» в Новгороде: всё пространство между реками Метой и Волховом на 15 верст покрылось толстым слоем зерна (по-видимому, зерно было принесено бурей с полей Москвы или Твери, ибо в самом Новгороде в это время был неурожай и посевы погибли).

1462 г. — введение в Москве первый раз «торговой казни» — битья кнутом знатных за политические преступления.

Приводимый перечень удивит всякого или по крайней мере покажется неожиданным, особенно по сравнению с перечнем экономических событий за тот же период. Его можно назвать с успехом «списком несчастий», и многим, вероятно, показалось бы, что он относится совсем к другому периоду, даже к другой эпохе, если бы не были указаны те же самые годы, что и в списке экономических событий, — настолько эти два перечня противоречат друг другу. С одной стороны, огромные капиталовложения, гигантское строительство, прирост населения, повышение урожайности и урожаев, с другой — эпидемии, стихийные бедствия, голод, массовое сокращение населения. Как всё это совместить, как объяснить возможность свершения этих событий одновременно в одну эпоху? Объясняется это, однако, просто.

Все экономические достижения, расцвет относятся к Московскому государству, все же несчастья (за исключением случайно счастливого «зернового дождя», спасшего многих людей от голода) происходят в основном на территории Новгородской республики.

Более того, те стихийные бедствия, которые перекидывались и на территорию Московского государства, не производили там такого же уничтожающе-отрицательного эффекта, как в Новгороде. Во-первых, в Москве несчастья случались реже, во-вторых, там они «падали» на менее «растерзанную» почву, а потому и преодолены сравнительно легко. Важнейшими для Москвы событиями оказываются в этот период не стихийные бедствия, усугубившие экономический упадок Новгорода, а такие новые социальные явления, которые свидетельствуют об изменении общественного сознания.

Все историки и современники единодушно отмечают, что в XV веке, особенно в 40-60-е годы, происходит резкое изменение нравов, прежде всего их поразительное огрубение.

Об этом свидетельствует не только введение новых видов государственных и общественных репрессий, их ужесточение, существование трёх видов казни: условно-политической (смертная), гражданской («торговой») и церковной (сожжение заживо), но и изменение отношения к сословной иерархии (публичное битьё бояр, введение фамилий наравне для бояр и для безродных, но грамотных дьяков и подьячих), а также крайний упадок престижа дворцовой камарильи — ослепление двух князей, Василия Косого и Василия III Темного, публичное вероломство, ставшее обычным (Шемяка), отравление ядом политических противников, вспышки бунтов посадской голытьбы по совершенно незначительным поводам, когда «чернь» топила и жгла людей без всякого суда. Этого же порядка и нарушение ранее священной неприкосновенности военнопленных: в первой половине XV века были нередки случаи совершенно гнусных и массовых издевательств над военнопленными.

Все эти явления дают основание соотнести их в значительной степени с резким распространением пьянства, его массовостью и, главное, с изменением самого характера опьянения, вызывающего не веселье, а ожесточение. Именно это и даёт основание предполагать, что сам характер, состав алкогольных напитков испытал какие-то изменения.

В каком направлении идёт это изменение, совершенно ясно: производство мёда сокращается, во всяком случае он предназначен лишь для стола знати. «Чернь», бедный люд, должны довольствоваться вначале суррогатом (наиболее известный суррогат — жидкий, разбавленный мёд или недобродивший оксимель, настоенный на различных дурманящих травах, в том числе на полуядовитых и ядовитых). Благодаря чрезвычайной способности мёда маскировать разные суррогаты (незначительное добавление мёда или воска уже создаёт «медовый» запах), этот вид фальсификации опьяняющих напитков стал наиболее распространённым в XV веке, а в XVI — XVII веках он был усугублен отчасти привычкой настаивать и фальсифицированный мёд, а затем и водку на табаке «для крепости».

Распространение фальсифицированных опьяняющих напитков в первой половине XV века особенно стимулировано двумя обстоятельствами: ростом народонаселения Москвы и Московского княжества, концентрацией там больших масс сезонных рабочих и политикой церкви, начавшей с 1424 года настоящее преследование домашнего и артельного пивоварения. Это обстоятельство совпадает с перенесением столицы всея Руси формально в 1426 году окончательно из стольного города Владимира в Москву, где с этих пор начинают совершать коронации на великое княжение, до тех пор происходившие во Владимире. Такое формальное перемещение центра тяжести политической жизни в густонаселённую Москву и её окружение ещё более усиливает разрыв с языческими традициями пивоварения, более сильными в Ростово-Суздальском крае (населённом финскими народами), но почти не получившими развития в собственно Московском княжестве, в его древних границах. Почти нет сомнений в том, что запрет Фотия (1410 г.) употреблять священнослужителям и монахам вино до обеда, даже если это касается только виноградного вина (под вином в это время подразумевали только виноградное), связан с сокращением ассортимента опьяняющих напитков в этот период и с сильным использованием фальсифицированного мёда, вследствие чего именно монашество и священники, располагавшие запасами казённого церковного виноградного вина, стали расхищать его на личные цели, а не на богослужебные.

Именно этим и было вызвано указание о сокращении расходов вина в послании Фотия епископам. (Это можно косвенно подтвердить тем, что Фотий, грек, назначенный митрополитом в 1400 году, был уроженцем Мальвазии, родины лучшего греческого вина, ввозимого в Россию. Он не мог бы назвать водку вином. Следовательно, в 1410 году хлебного вина не было.) Однако 1410 год мы можем рассматривать как время, когда в области снабжения и расходования опьяняющих напитков положение в Московском государстве стало напряженным. Вполне понятно, что именно в этот период и должно было возникнуть стремление к созданию более дешёвого, чем мёд, но столь же крепкого и натурального опьяняющего напитка.

Поход церковников против изготовления пива в 1424 году ещё более убеждает, что создание хлебного вина, водки, очень близко к этому времени. Можно даже предположить, что церковь не стала бы резко выступать против запрета пивоварения в московских уездах, не имея ему альтернативы, хотя это, разумеется, и не обязательно может быть так. Во всяком случае, такая возможность не исключена. Если к этому прибавить уже известный нам факт, что в 1429 году генуэзцы вторично демонстрировали при проезде в Литву аквавиту (спирт) великому князю и его двору, то в свете новых фактов это известное нам сообщение приобретает более веское значение. Вполне возможно, что на этот раз аквавитой-спиртом заинтересовались в России всерьёз, и не ради забавы, а с расчётом на её производство.

Следовательно, к концу 20-х — началу 30-х годов XV века вопрос о создании хлебного вина вполне назрел со всех точек зрения, и прежде всего с точки зрения создания запасов зернового сырья. Ведь именно в 30-х годах впервые сказываются результаты перехода на трёхпольную систему. По крайней мере, к началу 40-х годов, то есть после периода в 9 — 12 лет, в течение которых трёхпольная система «наращивает силу», можно почти с уверенностью говорить о наличии необходимых запасов зернового сырья для удачного старта винокуренного производства.

За 40-е годы как годы возможного начала русского винокурения говорит ещё и тот факт, что в конце 30-х годов Италию впервые посетило русское церковное посольство, присутствовавшее на VIII Вселенском соборе. Известно, что члены посольства имели тесные контакты с католической верхушкой римской курии, посещали монастыри Италии, знакомились с организацией католических орденов и с монастырским хозяйством, бытом и промыслами, ибо речь шла об унии русского православия с римской церковью. Не исключено, что именно в монастырях Италии члены русской Духовной миссии имели возможность ознакомиться не только с аквавитой как продуктом, результатом дистилляции, но и увидеть винокуренное оборудование лабораторий и наблюдать сам процесс перегонки. Именно это знакомство с оборудованием, с техникой винокуренного производства могло иметь решающее значение для начала организации винокурения в России, ибо известно, что «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Никакая демонстрация напитка (аквавиты) не могла дать представления о винокуренном производстве, но достаточно было одного взгляда на оборудование, чтобы понять, что процесс этот несложен.

В составе русской делегации были чрезвычайно образованные для своего времени люди: грек фессалиец Исидор, епископ суздальский Авраамий и с ними сто духовных и светских сопровождающих. Они посетили Рим, Венецию, Флоренцию, Феррару. По приезде в Москву Исидор был заключён в Чудов монастырь, где просидел год, а затем бежал в Киев и оттуда в Рим. Удивительно то, что, во-первых, он не был сожжён Василием III за переход на сторону римского папы на Флорентийском соборе; во-вторых, содержался в Чудовом монастыре в хороших условиях, а не как преступник; в-третьих, получил возможность беспрепятственно бежать, имея и транспорт и сопровождающих; и, в-четвёртых, не был преследуем Василием III, а невредимым оставил пределы Московского государства.

Вполне возможно, что, желая обеспечить себе жизнь, Исидор, как чрезвычайно хитрый грек, мог создать экспериментальную винокурню в Чудовом монастыре и, не имея винограда или изюма или испорченного вина, вполне случайно мог использовать зерно, жито. Именно получение спирта, о свойствах которого Исидор хорошо знал по своим более ранним поездкам в Италию в начале 30-х годов, могло облегчить ему усыпление стражи и бегство из монастыря.

Подобное предположение вполне реально потому, что, даже если считать этот факт совершенно недоказанным, всё равно следует полагать, что винокурение в России могло зародиться и развиться исключительно как монастырское производство; в условиях монастырских лабораторий, под прикрытием и покровительством церкви. Вот почему, если даже винокурение не возникло в Чудовом монастыре в результате усилий Исидора, то оно, несомненно, возникло в другом крупном, но обязательно московском монастыре примерно в это же время — в 40 — 60-х или 70-х годах XV века.

Такое предположение объясняется многими причинами: во-первых, монахи в привилегированных монастырях Москвы были наиболее образованными и технически сведущими людьми в Московском государстве. Во-вторых, они были знакомы либо по книгам, либо визуально с византийской практикой создания сикеры — изюмной и финиковой водки, а также могли ознакомиться сами или через приезжих греков (если они сами не были греками) с производством аквавиты в Италии при посещении этой страны. В-третьих, только в условиях монастыря могло быть изготовлено и опробовано необходимое оборудование. В-четвёртых, только монастырское начальство и церковь в более широком смысле могли дать санкцию на производство и были экономически заинтересованы в нём.

Политические и экономические отношения между церковью и светской властью (великим князем) были совершенно особыми в Московском государстве и отличались от отношений церкви с новгородским и тверским правительствами. Особенность этих отношений в Москве состояла в том, что московские князья не конфликтовали с церковью и допускали её не только участвовать в ограблении русского народа, но и не спорили с ней о мере награбленного.

В то время как новгородское правительство придирчиво следило за тем, чтобы церковь не слишком лезла в мирские дела, а тверской князь силой запрещал попам заниматься торговлей, московские князья освобождали церковь, и особенно её хозяйственные цитадели, монастыри, от всех видов налогов, пошлин, дани и иных поборов феодального государства, в том числе даже от прямой «царевой пошлины», от послужного, ямского, подводного, кормового и иных сборов. Этому научили московских князей золотоордынские ханы, находившиеся, несмотря на всё своё магометанство, в теснейшем, трогательном союзе с русским духовенством. Результаты этого, казалось бы, поразительного и парадоксального альянса говорят сами за себя — за XIV и XV века в России не было ни одного народного восстания против ханов. В церквах молились за хана, как за… государя Руси.

Показательно, что упомянутый нами митрополит Фотий, грек, прибывший в Россию в 1409 году и посмевший, не зная местных условий, запретить монастырям и священникам торговлю и отдачу и приём денег в рост, под проценты, встретил такую сильную оппозицию всего церковного синклита, что уже в 1411 году перешёл к прямо противоположной политике — к отнятию у светских лиц земель и имущества монастырей, перешедших к ним в прежние годы.

Как могущественные землевладельцы, монастыри извлекали главную прибыль и из перехода на трёхполье. Более того, и это нововведение тоже было заимствовано церковью из Византии и Греции с их развитым земледелием и потому не было известно соседям России на Севере — Ливонскому ордену и Швеции, не имевшим связей с православным Востоком. Следовательно, монастыри и экономически, и исторически, и технически должны были быть наиболее вероятными местами, где в условиях России должно было возникнуть винокурение. Здесь было то, чего не было ни у бояр, ни тем более у других сословий: сырьё, кадры, знания, оборудование, защита власти. Более того, у церкви была также ясная экономическая и политическая цель, связанная с винокурением.

Экономически церковь не только была склонна к созданию мощного финансового источника, но и имела опыт монопольной эксплуатации такого источника. В Киевской Руси монополия на соль — самая древнейшая из всех монополий — осуществлялась и была не у князей, монархов, государства, а у церкви — в лице Киево-Печерского монастыря. Вполне вероятно, что монастыри могли надеяться захватить в свои руки и винно-водочную монополию. При этом играли роль не только экономические соображения, как бы они ни были важны.

Поскольку на повестке дня уже с середины XV века стоял вопрос о завоевании восточных колоний, населённых язычниками, то церковь или по крайней мере её отдельные представители могли задумываться об использовании в деле более лёгкого обращения этих язычников «чудесных и неотразимых свойств» водки. Если Стефан Пермский (1345 — 1396 гг.) ещё не мог по времени воспользоваться таким изобретением, как водка, так как он осуществил крещение коми-пермяков в 1379 — 1383 годах, то его последователи, особенно Питирим, использовали алкогольный (опьяняющий) напиток как средство, облегчавшее согласие на крещение со стороны вождей (князцов) воинственных манси. Поскольку миссионерская деятельность Питирима (17-го епископа Великопермского) осуществлялась между 1447 и 1455 годами (в 1455 г. он был убит вождем манси Асыкой), то имеются основания полагать, что хлебное вино было создано монахами по крайней мере в конце 40-х годов XV века, а может быть, и несколько ранее.

Таким образом, целый ряд разнообразных косвенных данных постепенно подводит нас к выводу, что винокурение возникло в Московском государстве и, по всей вероятности, в самой Москве, в одном из монастырей (может быть, в Чудовом, находящемся на территории Кремля), в период 40 — 70-х годов XV века, причём 1478 год следует считать как крайний срок, когда винокуренное производство уже существовало некоторое время и на основе опыта этого существования была введена государственная монополия на производство и продажу хлебного вина.

Однако чтобы такое предположение или такой вывод на основе косвенного исторического материала был более убедителен, необходимо ответить на вопрос, который невольно возникает при ознакомлении с этим выводом и заключается в следующем: если хлебное вино, или хлебный спирт, было действительно изготовлено в русских монастырях, и особенно в Москве, во второй половине XV века, то как могло случиться, что об этом событии не осталось никакого известия — ни в русских летописях, составлявшихся и переписывавшихся монастырскими писцами как раз в XV веке, особенно в его второй половине, ни тем более в монастырских хозяйственных документах как XV, так и начала XVI века.

Не является ли факт отсутствия документального материала доказательством того, что винокурение возникло либо в другом месте, либо в другое время, и, следовательно, предпринятое нами исследование и установленный в результате него вывод нельзя считать неопровержимыми?

Даже если факт, дата создания винокуренного производства могли быть сочтены недостойными для занесения в летописи, то сама по себе водка, или «горящее вино», должна была поразить воображение современников, и они должны были бы так или иначе выразить своё отношение к этому новшеству, столь повлиявшему на общественные порядки и нравы.

Однако летописи молчат. Более того, в них совершенно отсутствуют какие-либо отдалённые намеки на факт существования хлебного вина во времена летописца. А ведь большинство переписчиков летописей жило как раз в середине или второй половине XV века.

Как объяснить это противоречие? Такой вопрос невольно возникает не только у исследователя-историка, но и всякого сколько-нибудь внимательного читателя, перед которым изложен весь вышеприведённый материал.

Чтобы ответить на этот вопрос, надо прежде всего ясно представить себе, что такое русские летописи, кто и когда их создавал и кем были русские летописцы.

Русские летописи, самая древняя из которых начинает изложение событий с IX века, доводят его как раз до середины XV века, но оставляют за бортом события второй половины XV века. Это относится ко всем русским летописям, ко всем их вариантам и редакциям, в том числе и к Спискам, составленным во второй половине XV века, то есть в 1456, 1472, 1479 и 1494 годах. Иными словами, в этих редакциях летописных сводов не прибавлено ни слова о том, что произошло во второй половине XV века, во время, когда жил сам летописец и чему он сам был очевидец.

Основное содержание летописей включает факты только до 1423 года, и лишь в некоторых вариантах летописей можно найти факты до 1431 или до 1448 года (это единственное и самое «полное» издание) о том, что произошло на Руси в целом и в Московском государстве в частности. Лишь отдельные провинциальные летописи вроде двинской, вятской и пермской затрагивают события более позднего времени — второй половины XV века, но крайне неполно, не систематически, а устюжские и вологодские летописи продолжаются даже до XVII — XVIII веков, но крайне лаконичны и фрагментарны. К тому же в них отражены лишь периферийные события[89].

Следовательно, если считать, что летописцы не могли пропустить такого события, как создание винокурения или введение винной монополии, то это значит, что такого события не было по крайней мере до 1448 года или, быть может, до 1423 — 1431 годов и что лишь после 1431 или после 1448 года надо по-настоящему искать дату возникновения винокурения и создания водки.

Однако такой вывод не может быть сделан слишком категорически, хотя он логичен и даёт возможность более точного определения времени возникновения винокурения.

Дело в том, что русские летописи имеют две характерные особенности, которые дают основание предполагать, что вполне мог иметь место и простой пропуск этого события, даже если оно произошло до 1448 года. Во-первых, русские летописи крайне скудно и неохотно сообщают даже очень крупные факты экономической истории. На это указывал уже первый исследователь летописей А. Шлецер. Летописец охотно сообщает подробности о драке на новгородском или московском мосту или площади, которая кажется ему важным событием, но упорно будет молчать о заключении внешнеторгового договора с иностранным государством или о товарах и произведениях искусства, которые можно было увидеть в Москве. Все подобные сведения мы вынуждены искать в иностранных источниках. Точно так же летописец мог охотно сообщать о пьяном побоище, о пьянстве, но… обойти вниманием, «не заметить» создания винокурения. Во-вторых, в противоположность нашим нынешним взглядам и представлениям, средневековые историки-летописцы считали нужным более подробно освещать древние события, чему они не были свидетелями, чем события близкие к ним или современные им, о которых они считали возможным не упоминать как о мелочи. Отсюда ясно, что тот, кто составлял летопись во второй половине XV века, не сообщал ни одного события этого времени. Вот почему, если винокурение возникло после 1448 года, то мы о нём никогда не найдем никакого сообщения в летописях, ибо события после этого времени и не записывались, поскольку не были созданы архивы, и не могли быть записаны по чисто психологическим причинам, ибо в это время уже считалось неприличным фиксировать события современные[90].

Таким образом, отсутствие в летописях прямых указаний на факт возникновения винокурения в России объясняется тем, что, во-первых, летописи не фиксировали событий второй половины XV века и, во-вторых, события экономической истории могли бить пропущены в летописях, даже если они и происходили до середины XV века. Однако такое событие, как винокуренное производство и его продукция, должно было быть отражено в хозяйственных документах монастырей и дворцовых служб, в документах земских изб. К сожалению, именно такого рода документы не сохранились ни в какой степени. Большинство хозяйственных документов в наших хранилищах, как правило, относится к XVII веку, и лишь очень немногие затрагивают конец XVI века. Просмотр фондов монастырей, которые, несомненно, могли бы раскрыть тайну не только даты возникновения, но и первых шагов, опытов и поисков русской рецептуры хлебного вина, показал, что, хотя многие монастыри возникли задолго до XV века, документы именно за XIV и XV века, то есть за время, как раз интересующее нас, в них не сохранились, по крайней мере в нынешних государственных архивах[91]. Об этом убедительно свидетельствует следующая таблица:

Примечание : Фонды монастырей, основанных позже, не имеют значения для нашей темы.

Из таблицы видно, что монастыри Москвы вовсе не попали в данный список, поскольку их фонды полностью были уничтожены в период польско-шведской интервенции и крестьянских войн 1604 — 1612 годов. Фонды отдалённых от Москвы монастырей сохранились лучше, но лишь в Ферапонтовом и Троице-Сергиевом остались документы второй половины XV века. К сожалению, они относятся только к политической истории монастыря: жалованные грамоты на владения, грамоты, дарованные за заслуги в обороне, вкладные и т. д.

Однако важно отметить, что монастырские документы более позднего времени подтверждают факт производства хлебного вина в стенах монастырей. Об этом говорят, например, отчёты о расходах сырья в монастырских варницах (1587 г.), о смещении монастырских целовальников (XVII в.) и позднейшие распоряжения Петра I о сдаче монастырями всех медных винокуренных аппаратов и кубов. Совершенно ясно, что монастыри могли производить водку в условиях монополии лишь в том случае, если они начали это производство до введения монополии. Таким образом, предположение о том, что русское винокурение возникло именно в стенах монастырей, подтверждается, хотя и косвенным образом. Требуется, однако, объяснить, почему винокуренное производство и его продукт — водка, — созданные, по всей видимости, в русских монастырях, не нашли никакого отражения в позднейшей, вполне уцелевшей от гибели, монастырской литературе, то есть в описаниях житий братии, в житиях святых и т. п.

Ответ на этот вопрос несложен. Кто были летописцы, изобретатели, писатели, моралисты и идеологи средневековья? В подавляющем большинстве случаев монахи. Не просто служители церкви, а именно монахи. В XIV — XV веках эта категория не была столь же никчемной и праздной, как в XIX веке. Она выполняла в средневековом государстве разнообразную роль. Были здесь и свои учёные, и мастера, техники, были и изобретатели-алхимики, имевшие свои, тайные от остальных обитателей монастыря лаборатории, были и учёные-философы, и историки-летописцы, занимавшие нередко место советников великого князя или составлявшие свои летописи в согласии с волей монархов или, наоборот, с тенденциозным освещением против них. Вполне понятно, что если первые опыты по винокурению были произведены в стенах монастырей, то сообщать о них могли только монахи. Могли, но, может быть, не желали этого делать по ряду причин.

Таким образом, от монахов зависело, раскрыть или сохранить тайну рождения водки. В секретных документах монастырей, которые не дошли до наших дней, такое изобретение могло быть зафиксировано, но в любой другой позднейшей церковной литературе оно, по всей вероятности, не могло появиться по причинам чисто идеологическим. Уже спустя 40 — 50 лет после предположительного изобретения водки стали очевидны пагубные социальные и нравственные последствия этого открытия. Более того, ставшая экономическим источником пополнения государственной казны и запрещённая к продаже всем, в том числе и монастырям, водка встретила в лице церкви одного из своих первых ожесточённых оппонентов. Точнее, не сама водка, а её последствие — пьянство; именно это и заставляло монахов и церковников тщательно скрывать своё авторство, свою причастность к созданию дьявольского зелья. Появилась даже сказка «Отчего уставися винное питие», рассказывающая, как черт научил мужика делать водку. Эта сказка возникла очень поздно, в начале XVIII века, но подобное объяснение церковь пускала в ход гораздо раньше. Всё это дополнительно объясняет ту таинственность, которой окружена дата «рождения» водки, то полнейшее исчезновение документов о возникновении винокурения и ещё более поразительное изъятие всяких упоминаний о начале производства водки в исторических материалах о монастырях в ту эпоху, когда ещё были целы и доступны многие монастырские архивы.

По всей вероятности, внутримонастырские документы об изобретении, технологии и производстве водки, о её изобретателях и мастерах были безжалостно уничтожены в середине XVII века, во время борьбы никонианцев и раскольников и особенно после ареста и ссылки самого Никона. Это было сделано с целью не дать в руки идеологических противников оружия против официальной церкви и с целью решительно отмежеваться от всех «грехов» дореформенной церкви. Отсюда возникла именно та ожесточённая борьба, которая велась по поводу «исправления старых записей в церковных книгах».

Было бы наивно думать, что вычеркивали и «исправляли» лишь упоминания о двоеперстии и тому подобные мелочи и литургические формальности. Ф. Энгельс остроумно заметил однажды, что если бы теорема о равнобедренных треугольниках затрагивала неким образом экономические интересы людей, то по поводу её доказательства разыгрывались бы войны. А водка была «серьёзнее» и, главное, реальнее любых теорем.

Конечно, её социальное, общественное значение как фактора, оказывавшего экономическое и нравственно-социальное воздействие на государство и людей, проявилось не сразу, а по крайней мере спустя два-три поколения, то есть через 50-60 лет после её изобретения и распространения. Поэтому именно по таким поздним социальным «отголоскам», как народные бунты, волнения, и даже «ереси», можно косвенно датировать и вести поиски приблизительной даты возникновения водочного производства в России.

К сожалению, как буржуазные, так позднее и советские историки совершенно игнорировали или сознательно проходили мимо того факта, что волнения и бунты середины XVII века, а именно 1648 — 1650 годов, как в Москве, так и в Новгороде и Пскове, имели своей подоплекой не вообще «угнетение» масс, но и политические требования об удалении наиболее одиозных лиц тогдашней царской администрации — Плещеевых, Морозовых, Траханиотов, Чистого и других, как это обычно представляют в исторических работах, описывая Московский бунт летом 1648 года, а в первую очередь экономические требования, сводившиеся к трём пунктам: 1) снижение цены на соль, то есть фактически ликвидацию или ослабление соляной монополии, введение на соль твёрдой, стабильной и справедливой государственной цены; 2) ликвидация откупной системы на разные государственные отрасли (таможню, кабаки, виноторговлю и т. п.), сокращение или ликвидация частной торговли, введение государственных твёрдых цен на все товары первой необходимости. В челобитной выборные московские люди писали: «На Москве и около Москвы устроены патриаршие, монастырские, боярские и других чинов людей слободы… В них живут закладчики и их дворовые люди, (которые) покупают себе в заклад… лавки и погреба, откупают таможни, кабаки и всякие откупы; и от этого они, служилые и тяглые люди, обнищали и одолжили… Искони при прежних государях на Москве и в городах всего Московского государства ничего этого не бывало, везде были государевы люди; так государь пожаловал бы, велел сделать по-прежнему, чтоб везде было всё государево… чтоб в избылых никто не был»; 3) требование не экспортировать за рубеж хлеб и съестные припасы, которыми торговала также церковь в обмен на зарубежные товары для себя. «Милосердный государь! Не вели из своего Московского государства своей денежной и хлебной казны за рубеж шведским людям давать и пропускать и не вели митрополичьим и окольничьего князя Хилкова отпискам верить», — писали «от всех сердцов» челобитчики. Как видим, на первом месте в числе главных нарушителей народного благосостояния указаны церковники — патриархия, монастыри, митрополит. На втором — бояре.

Таким образом, в середине XVII века, то есть примерно через 100 лет после «изобретения» водки и распространения торговли алкогольными напитками в России, произошло обнищание и разорение народных масс, которые во всех своих бедах, во-первых, винили частнохозяйственную деятельность церкви, а во-вторых, требовали прекращения отправки за рубеж так называемых «хлебных излишков», поскольку они уже не были излишками по сравнению с экономическим состоянием страны, а создавались благодаря скупке, осуществляемой церковью, по преимуществу монастырями и боярами. Вот почему Московский бунт летом 1648 года в XVII — XVIII веках ещё называли соляным или кабацким (т.е. в тесной связи с его фактическими, а не внешними поводами), а земский сход, созванный царем для решения введения вторично винной монополии, — Собором о кабаках 1652 года. К сожалению, эти названия и термины уже свыше 250 лет не упоминаются в исторических учебниках и исследованиях, вследствие чего мы даже спустя примерно столетие после предполагаемой даты возникновения водки в России всё ещё наталкиваемся на «стыдливое» замалчивание как самих терминов «водка», «кабак», «виноторговля», «водочный бунт», «кабацкий бунт», так и на сокрытие и искажение всей дальнейшей эволюции и развития «водочного вопроса».

Если вспомнить ещё, что именно в это время, то есть в 1648-1649 годы, на смену главного царского советника по внутриполитическим вопросам вместо скомпрометированного боярина Морозова, мужа сестры царицы, приходит никому не известный и не связанный с коррумпированным синклитом Московской патриархии новый глава церкви — Никон, то станет понятным, что все эти важные перемещения происходили не просто так, а в тесной связи со стремлением царской и высшей церковной администрации тщательно отмежеваться от всего того, что было связано в глазах народа с церковью как с «хозяйственным спрутом», ведавшим прибыльной торговлей, в том числе и винокурением, и виноторговлей. Именно после Собора о кабаках 1652 года церковь официально лишается возможности заниматься винокурением и все питейные дела переходят в ведение «земских изб»; одновременно, согласно Уложению 1649 года, кормчество, то есть частное и нелегальное винокурение, производство самогона, наказывают кнутобитием, а при рецидиве — тюрьмой, штрафом. Но так было уже два столетия спустя после «изобретения» водки, после того как она обнаружила себя не как безобидный напиток, сообщающий весёлость народу, а как орудие его одурманивания, закабаления и обнищания. И об этом времени, к счастью, мы ещё имеем сохранившиеся архивы.

Учитывая тот факт, что церковь вовсе не оставалась непричастной к винокурению и виноторговле и что на этом поприще она неизбежно должна была сталкиваться с государством, крайне заинтересованным в фискальных возможностях такого продукта, как водка, посмотрим, возвращаясь на одно-два столетия назад, в XVI и XV века, не было ли там каких-либо столкновений между церковью и государством по хозяйственным или иным вопросам, чтобы тем самым нащупать ещё один возможный индикатор для косвенного определения даты начала русского винокурения. Выше мы неоднократно отмечали, что для Московского великого княжества, для Московского государства с самого начала его зарождения при Александре Невском, то есть с середины XIII века, было характерно трогательное единение и тесное идейно-политическое сотрудничество между светской, великокняжеской, властью и церковью, властью митрополитов, которые продолжали и после татарского нашествия носить звание (титул) митрополитов Киевских, хотя 200 лет сидели во Владимире и в Москве (с середины XIII в. и до середины XV в.). Однако такое единение неожиданно нарушается лишь к 70-м годам XV века, после 230 лет безоблачного сотрудничества, причём нарушается не эпизодически, не случайно, не временно, а уже систематически и последовательно.

В 1464 году уходит сам со своего поста в монастырь (в Чудов, в Кремле) последний митрополит Киевский, после него русские митрополиты начинают именоваться Московскими. При этом обращает на себя внимание такой факт, что за время царствования Иоанна III на Московской митрополичьей кафедре их сменяется целых пять: Феодосии, Филипп I, Геронтий, Зосима, Симон[92], в то время как прежде чуть ли не правилом было, что на каждое царствование приходился один митрополит, который нередко даже переживал великого князя. Но это могло бы быть сочтено чистым совпадением, если бы мы не знали, что за 30-35 последних лет правления Иоанна III (1472 — 1505 гг.), самого уравновешенного, самого мудрого, самого рассудительного и спокойного русского государя из московских Рюриковичей, на правление которого приходятся самые мирные и обеспеченные, самые сытые и заполненные созиданием годы полной занятости населения за всё время существования Московского государства, происходят в то же время самые крупные ссоры и столкновения монарха с церковью.

С тремя последними митрополитами у Иоанна III дело доходило до открытых публичных столкновений, причём предлогами были даже чисто церковные дела, в которые великий князь, фактически первый царь, позволял себе не только вмешиваться, но и по которым он считал возможным выносить собственные решения. В 1479 году возник спор по поводу неправильного освящения новопостроенного Успенского собора в Кремле, в 1490 году — о потворстве митрополита Зосимы еретикам. В середине 90-х годов великий князь участвовал в обнаружении фактов вопиющей коррупции в церкви в связи с назначением в священники и епископы за взятки, во второй половине 90-х годов XV века и в начале XVI века (1504 г.) в России были осуществлены редкие для нашей страны аутодафе (публичные сожжения заживо) больших групп еретиков, бывших церковных и монастырских деятелей во главе с архимандритом Кассианом и крупным русским дипломатом Иваном Васильевичем Курицыным, ведшим в 1495 году переговоры с императором Максимилианом I и в 1482 году с венгерским королем Матьяшем Корвиным. Наконец, отбросив всякие религиозные предлоги, Иоанн III предложил новому митрополиту Симону обсудить вопрос среди епископата русской церкви, может ли церковь владеть имуществом и не приличнее ли для неё передать его в руки светской власти[93].

Все эти события приходятся на два последних десятилетия XV века и весьма прозрачно связаны с обострением имущественных отношений между обогатившейся после введения трёхполья церковью (с 30-х гг. XV в. по 90-е гг., т.е. за 50 — 60 лет) и организующимся централизованным сильным государством в период введения этим государством монополии на алкогольные напитки. Как раз именно на 70-е годы (т.е. на период 1472 — 1478 гг.) падает и сообщение Иосафата Барбаро, венецианского путешественника, учёного, политического деятеля и купца, о том, что Иоанн III ввёл монополию на все алкогольные напитки, производимые в России, в том числе даже на питный мёд и пиво.

Это единственное историческое свидетельство иностранца о приблизительной дате введения монополии на алкогольные напитки в России не называет конкретно продукта, который получался в результате винокурения, но оно ясно говорит о монополии и употребляет именно этот термин, который, как мы знаем, всегда сопутствует только хлебному вину, а не алкогольным напиткам традиционно-ритуального типа. Но Барбаро подчёркивает, что при Иоанне III даже употребление хмеля сделалось исключительной собственностью казны. Он лишь не сообщает точной даты, когда, с какого момента было введено это правило[94]. Но зато благодаря ему мы уже совершенно точно можем датировать 70-ми годами XV века (между 1472 и 1478 гг.) возникновение напряжённости в обществе по поводу введения монополии на алкогольные продукты и проследить по другим доступным источникам развитие этой напряжённости в конце XV века как конфликта между светской и церковной властью по имущественным, хозяйственным и финансовым вопросам, что и обнаруживает тот факт, что данный конфликт мог возникнуть только как спор по поводу контроля за новыми источниками обогащения, а не как спор по поводу вообще имевшихся у церкви её прежних богатств.

Итак, подведём итоги. К каким выводам позволяет прийти весь представленный нами материал? Какой период в XV веке можно считать наиболее вероятным для возникновения винокурения?

Выше мы отмечали, что из трёх периодов, на которые можно разделить XV век, то есть 1399-1453 годы, 1453-1472 и 1472-1505 годы, наиболее вероятным периодом возникновения винокурения, исходя из оценки общего исторического положения Московского государства, следует считать 1472 — 1505 годы. А если учесть, что в этом периоде есть элементы, подтверждающие, что стремительный экономический рост и развитие денежных отношений стимулированы и винокурением, то можно по крайней мере на десятилетие вперёд перенести границу этого периода и, следовательно, считать, что винокурение возникло где-то между 1460 и 1500 годом.

Анализ экономического материала показал, что переход на трёхполье, происходивший в 20-30-х годах XV века, был важным событием в создании излишков зерна, которые и были использованы в качестве сырья для винокуренного производства, и что без этих излишков переход к массовому винокурению как к государственной отрасли хозяйства был бы практически невозможным, а поэтому винокурение, если оно и было изобретено в России и не явилось лишь результатом установки и эксплуатации иностранной аппаратуры, вынуждено было бы ещё неопределённо долгое время оставаться на экспериментальной стадии.

Следовательно, на основе экономического материала границу начала винокурения можно отодвинуть к середине 20-х — началу 30-х годов XV века.

В то же время данные экономической истории ясно показывают, что к 1478 году происходит такая консолидация русского рынка, что правительство устанавливает за ним фактический контроль, отказываясь от услуг иностранных купцов как посредников и на внутреннем, и на внешнем рынке. Это позволяет прийти к выводу, что подобный шаг мог быть сделан либо в преддверии введения монополии на водку, либо сразу после введения такой монополии, как завершающий аккорд. А это означает, что к 1478 — 1480 годам производство водки было фактом и достигло известного стандартного уровня. О том, что эти годы являются важным экономическим рубежом, говорит и конфликт светской и церковной власти по вопросам имущественных отношений в этот период. Таким образом, экономические данные позволяют нам считать, что водка в России была создана где-то между 1430 и 1480 годом.

Анализ социальных фактов позволяет в целом подтвердить эту датировку, но всё же не даёт вполне ясной картины.

Борьба церкви с пивоварением и с культовым языческим пьянством, приуроченным к определённым дням или неделям, к строго определённому, но всегда продолжительному сроку (от трёх дней до двух недель), как бы говорит косвенно о начале винокурения; в 1425 году пиву могли противопоставить только водку. Её исключительно легкая делимость и равномерность качества (крепости) превращали этот новый напиток в космополитический, делали его обычным, не священным товаром, не связанным ни с каким определённым событием, объективно исторически выступающим как провозвестник бестрадиционного опьянения[95]. Именно это качество казалось в ту эпоху важным достоинством водки и с точки зрения церкви (ибо водка противостояла языческим напиткам — пиву и мёду), и с точки зрения великокняжеской администрации, стремившейся прекратить массовое пьянство в определённые времена года, поскольку в условиях товарно-денежного хозяйства и многонаселённости оно надолго нарушало административный порядок и ритм хозяйственной жизни.

Было также замечено, что именно культовое пьянство и питьё пива усиливают эпидемии или способствуют их распространению, в то время как употребление водки сокращает эпидемические заболевания[96]. Особенно это касалось эпидемий гриппа, которые тогда не отличали от язвы, чумы и так же называли мором. Между тем в 1408-1422 годах в Новгороде почти каждый год свирепствовал мор, то есть грипп, а не чума.

Поэтому уже на основании того факта, что пандемии гриппа в это же время не коснулись Москвы, можно говорить, что с середины 20-х годов, а может быть, и с начала XV века водка уже была известна в Москве. В то же время «пиком» экономического благополучия и максимума урожайности следует считать начало 40-х годов XV века, а ведь именно излишки продовольствия являются необходимой базой для развития винокурения. Кроме того, такой показатель, как «резкое падение нравов», наиболее сильно и ярко выраженно проявился лишь с середины 40-х годов XV века.

Таким образом, социальный и экономический материал позволяет остановиться на периоде 1440-1478 годов как на наиболее вероятном с точки зрения возникновения винокурения. Конечно, не исключено, что и период 1425-1440 годов мог бы быть временем возникновения водки, но веских тому доказательств у нас нет. Прежде всего против этого говорит тот факт, что о водке не упомянуто ни в одной русской летописи, которая заканчивается серединой XV века, и, следовательно, события 1425-1440 годов записывали в ряде случаев либо очевидцы, либо лица их знавшие, но принадлежавшие к следующему поколению. А это должно гарантировать, что факты винокурения или сведения о водке, если бы она была изобретена на памяти очевидцев событий 1425-1440 годов, должны были бы как-то войти в летописи.

Однако подобные факты в период 1425-1445 годов не занесены ни в один вариант летописных сводов. В то же время известно, что все сведения всех летописей заканчиваются событиями 1448 года. Таким образом, после всех этих уточнений можно считать, что русское винокурение и производство водки возникли между 1448 и 1478 годом. Этот период представляется не только как наиболее вероятный, но и как наиболее несомненный. Иными словами, винокурение, видимо, возникло ранее середины XV века, предположительно в период между 1425 и 1440 годом, а возможно, и на рубеже XIV и XV веков, но такое предположение не может быть строго доказано, в то время как предположение, что винокурение возникло между 1448 и 1478 годом подтверждается всей суммой исторических, экономических, социальных, бытовых фактов и тем самым превращается из гипотезы во вполне обоснованный вывод[97].

Этот вывод не только устанавливает несомненный приоритет русского винокурения по сравнению с винокурением в других соседних Московскому государству странах — от Дании и Германии до Швеции, Польши и Молдавии, не говоря уже о других землях России, но и даёт возможность с этого момента вести целенаправленный поиск более точной даты возникновения винокурения, сосредоточив внимание на документальном материале именно этого исторического отрезка.

В задачу данной работы не входит более детальное установление даты возникновения русского винокурения и создания водки. Тридцатилетие (1448-1478 гг.) — достаточно точный исторический срок для датировки возникновения и развития подобного промышленного производства. То, что к 1478 году производство хлебного вина не только было развито, но и сам продукт приобрёл к этому времени уже известный определённый стандартный вид и обладал определённым уровнем качества, устанавлено на том основании, что на него была введена казённая монополия и что в законодательном порядке водка, хотя и не имевшая ещё этого наименования, а называемая первоначально «горящим вином», юридически отличена государством от всяких подделок и самоделок (самогона), получивших, согласно указу, термин «корчма». Для сопоставления хода развития винокурения в России и процесса возникновения винокурения в соседних с ней странах приводим следующую хронологическую таблицу.

Сравнительная хронологическая таблица развития винокурения в России, Швеции, Германии

* Показательно, что во всех странах спустя 15-40 лет, то есть через одно-два поколения после начала производства водки, следует её запрет, так как начинают сказываться негативные общественные последствия пьянства. Но эти запреты стихийно нарушают. Поэтому государство ищет выход во введении монополии как единственно разумного средства контроля за производством водки.

Из таблицы видно, что, во-первых, развитие винокуренного производства и весь цикл винокуренного законодательства — от запрета до разрешения и монополии на производство водки — опережали в России другие соседние страны примерно на одно-полтора столетия и, во-вторых, во всех странах развитие винокурения представляет собой сложный и длительный, прерывистый процесс, растянувшийся также на столетие и более (от 70 до 148 лет). Россия не составила в этом исключения, но у неё этот процесс прошёл наиболее быстро: введение винной монополии в России опередило Германию почти на 200 лет! Это прекрасная иллюстрация к тому, насколько сильно была централизована Россия и насколько раздроблена, децентрализована была средневековая Германия, ибо введение монополии на водку — классический показатель высокой централизации государства[98].

Итак, теперь, когда мы знаем, что хлебное вино было создано в Московском государстве, скорее всего, в самой Москве, в одном из её монастырей (Чудовом?), то есть в Кремле, и что винокурение получило развитие в период с 1448 по 1478 год, мы можем обратиться к вопросу об истории развития производства этого продукта с середины XV до середины XIX века, то есть до момента, когда производство водки было поставлено на современный промышленный уровень и когда начался новый этап в технологии её приготовления.

Наша задача состоит в том, чтобы подробно проследить, каким образом хлебное вино, хлебный спирт превратился в водку, то есть в продукт, наделённый особыми национально обусловленными качествами, какие стадии развития он прошёл, какие формы (сорта, виды) он принимал за это время и какие технические и иные усовершенствования создали высокий уровень его качества и оказали воздействие на окончательное формирование водочной рецептуры.

Все эти сведения, хотя и являются достоянием истории, тем не менее могут иметь немалое значение для улучшения и дальнейшего усовершенствования качества современной водки, для внесения в современную рецептуру водки таких дополнений, которые были либо забыты и утрачены, либо не могли быть использованы прежде в рамках заводской технологии, но которые не только способны улучшить, но и обновить, реставрировать водку (и, что особенно важно, улучшить качество), воссоздав ряд её забытых исторических вариантов.

С этой целью мы должны прежде всего получить представление о водочной терминологии, которая существовала с середины XV до середины XIX века, и раскрыть смысл этих терминов.

К хлебному вину с самого начала его возникновения и производства, вплоть до 60-х годов XIX века и даже несколькими десятилетиями позднее, неизменно применяли термин «вино», так же как и к виноградному, но он имел иные определения-эпитеты, чем виноградное, а также обладал и целым рядом дополнительных значений, не включающих слово «вино». Таким образом, за период с XV до XIX века бытовало несколько значений термина «хлебное вино», которые, по существу, были равнозначны понятию «водка», хотя сам термин «водка» возник гораздо позднее. Чтобы идентифицировать водку в разные исторические периоды её существования, необходимо знать все те термины или «клички», под которыми она появлялась на протяжении нескольких веков, причём весьма часто несколько разных наименований водки бытовало одновременно в одну и ту же эпоху.

Обычно в контексте любого источника, литературного памятника или торгового и фискального документа сравнительно легко отличить, о каком вине идёт речь — виноградном или хлебном. На это могут указывать различные побочные признаки — характер применения, цена, объём, тара и т. п. Но вне контекста или же в контексте, лишённом дополнительных описательных признаков, для современного человека крайне затруднительно ориентироваться в исторически исчезнувших терминах виноделия и винокурения, а тем более точно знать, что означает каждый термин и к какому времени он примерно относится. Вот почему крайне важно дать обзор винно-водочной терминологии в хронологическом порядке, приводя наряду с терминами «водка», «хлебное вино» также другие, данные в ту же эпоху виноградным винам, чтобы исключить смешение и путаницу между двумя этими категориями. Наряду с терминами торгового и бытового обихода мы приведем отдельно другую систему винно-водочных терминов, относящихся к степени их промышленной (производственной) обработки.

Таким образом, зная обе системы, можно получить достаточно полное представление и об эволюции наименований водки за несколько веков, и о фактическом изменении состава, качества, и о различиях в технологии её изготовления в разные эпохи.

В первой части данной работы упомянуто, что термин «вино» в русском языке, как и в церковно-славянском, явился прямым заимствованием с латинского и был введён в наш бытовой язык после перевода Евангелия — в конце IX века. С появлением в XV веке хлебного вина усложняется и детализируется также и терминология виноградных вин. К существующим до XV века терминам «оцьтно вино» (кислое, сухое) и «осмирьнено вино» (десертное, сладкое) прибавляются термины, подразделяющие виноградные вина по внешним, цветовым признакам: «вино красное» (1423 г.) и «вино белое» (1534 г.), а наряду со старым термином «вино церковное» с XVI века появляется термин «вино служебное» (1592 г.). В том же веке виноградные вина стали подразделять и по степени выдержки. Так, вино ветхое означало выдержанное, старое, марочное, а вино ординарное стали называть вино нерастворенное (1526 — 1542 гг.), чтобы отличать его от вина, непосредственно подаваемого к столу и потому, по греческому обычаю, растворяемого, разводимого водой.

С середины XVI века, а особенно с XVII века, когда возникает впервые русское виноделие[99], все виноградные вина чаще всего называют по стране происхождения, а греческие и затем французские вина — по маркам, то есть по локальному месту происхождения.

Так, «фряжские вина» означают французские, итальянские и генуэзско-крымские (до 1476 г.). «Вино угорское» означает, как правило, разные сорта токайского. «Вино ренское» (1680 г.) — это мозельские вина. А вина греческие и малоазийские встречаются исключительно под локальными названиями: «косское», «бастро» (1550-1570 гг.), «мальвазия» (1509-1520 гг.), «кипрское».

Французские вина также с конца XV по XVI век различают по маркам, например, «романе» (Романе-Конти, бургонское), «мушкатель» (1550 г.). В XVII веке появляются и испанские вина: «херес», «марсала», «малага», «мадера».

С 1731 года натуральные вина стали обязательно называть виноградными в добавление к прочим терминам, особенно при их официальном упоминании в торговле: «виноградное красное вино», «виноградное белое вино», «виноградное вино малага» и т.д. Именно с этого времени, в связи с детализацией и уточнением терминологии виноградных вин, начинают широко применять и термин «водка» для обозначения отличных от вин крепких и чисто спиртных напитков. Так, арманьяк и коньяк с 1731 года называют сортами французской водки, российскую фруктовую водку — кизлярской водкой.

1. «Хлебное вино» (1653 г.). Этот термин известен в литературе уже со второй половины XVII века как наиболее общий для обозначения водки или хлебного спирта. Но официально такой термин не применяли. Термин «хлебное вино» упоминают без всякого определения. Во всех торговых, административных, юридических документах с 1659 по 1765 год употреблено только слово «вино», без иных определений. С 1765 года вводено обязательное уточнение степени очистки хлебного спирта при его официальном упоминании, что наряду с введением с 1731 года точной терминологии виноградных вин даёт возможность совершенно чётко различать с середины XVIII века водку и вино. До тех пор в неофициальных случаях, в быту, литературных произведениях и в торговле, особенно розничной, применяли различные термины, отличающие именно хлебное вино и являвшиеся либо эквивалентом, либо заменой самого определения «хлебное», либо эвфемизмом или метонимией, либо, наконец, со второй половины XVIII века, прямым указанием на степень облагороженности товара.

Вместе с тем до 1649 года и частично вплоть до 1765 года продолжали бытовать термины «хлебного вина» наиболее древнего происхождения, закрепившиеся исключительно в быту простонародья или в древних актах. Древнейшие из этих терминов — «варёное вино», «корчма», «горящее вино».

2. «Варёное вино» и «перевар». «Варёное вино» — один из первых, а может быть, самый первый из терминов, связанных с производством водки. Его древность подтверждена документом конца XIV века (1399 г.) — «пьюще вареное вино». Но главное, что по своему значению термин «варёное вино» создан по аналогии с терминами «варёный мёд» и «варёное пиво». Близок к этому и исчезнувший термин «перевар» (существовал с середины XIV в. и исчез в начале XVI в.), означавший крепкий напиток, приготовленный путём варки готового варёного мёда невысокого качества с готовым пивом. По-видимому, перевар — непрямой, параллельный предшественник водки, варёного вина, и именно перевар как эрзац доброкачественного мёда использовали в событиях у реки Пьяной (1377 г.) и при взятии Москвы Тохтамышем (1382 г.).

Эта механическая смесь двух различных спиртных напитков подала идею усиления дурманящего действия варёного мёда путём варки с ним готового алкогольного продукта, содержащего солод и хлеб (зерно). Создающееся при механической смеси этих двух начал усиление концентрации сивушных масел в напитке и вызванное этим резкое дурманящее действие перевара было приписано исключительно хлебному компоненту, что и побудило использовать в дальнейшем для винокурения в качестве сырья исключительно хлеб. Это объяснение возникновения водки наиболее полно совмещает и наиболее верно интерпретирует все имеющиеся по этому вопросу «противоречивые» факты, так что «противоречие» исчезает.

Как новое, дешёвое и сильнодействующее средство «перевар» в качестве самостоятельного товара упомянут в договоре Москвы с Литвой в 1470 году, а последний раз — в официальном документе в 1495 году. Затем он был полностью вытеснен из производства (не позднее 1530 г.) и заменён варёным вином, что несомненно является одним из первых, а возможно, самым первым официальным термином водки. Возможно, что варёным вином определённое время именовали и сам перевар, так что термин «варёное вино» не обладает достаточно чётким смыслом. В то же время преемственность терминов между старым производством (варёный мёд), переходным, промежуточным видом производства (перевар) и новым производством — винокурением (варёное вино) всё же очевидна. Она убедительно говорит в пользу того, что «варёное вино» — первый по времени термин водки, когда сам процесс винокурения (или точнее — виносидения) ещё не осознавали как качественно и технически новый.

3. «Корчма». Один из древнейших официальных и полуофициальных терминов водки, существовавший почти одновременно с термином «варёное вино», но переживший его почти на четыре столетия. Корчмой вначале обозначали водку домашнего производства в своём хозяйстве для личного потребления и для угощения гостей, соседей (отсюда и сам термин, совпадающий с «гощением»), а затем, с момента введения монополии на водку в XV веке, термином «корчма» обозначали водку незаконного производства, то есть то, что ныне именуют самогоном, — водка, запрещённая к производству и продаже, произведённая помимо и в нарушение государственной монополии.

Надо сказать, что термин «корчма» в таком значении древнее водки и применяем ещё до изобретения водки в том же значении к мёду, пиву и даже к квасу (позднее, в XVIII в.), когда речь шла о незаконной продаже любого из этих напитков. Так, уже в 1397 году в одном из городских постановлений по Пскову сказано, что горожанам (без разрешения) «корчмы не держать, бочкой меду не продавать», то есть продажу, а следовательно, и производство ограничивали, хотя и не в стеснительных масштабах[100]. В 1474 году ещё более определённое указание: «Во Псков корчмы не возити, ни торговати»[101]. В данном случае корчма — несомненно водка, ибо под 1471 годом читаем: «Бысть в Новегороде всякого блага обильно и хлеб дёшев»[102].

В «Судебнике» Иоанна IV и в Уложении 1649 года «корчемство» уже совершенно чётко определено как незаконное, тайное производство и продажа водки. Этот же термин остался в том же значении на весь XVIII век[103], а 25 декабря 1751 г. был даже принят специальный Корчемный устав, дополняемый поправками до 1785 года (о том, кто корчмы содержит и вином шинкует), о «смотрении» на заставах корчемного вина, о запрещении французского вина в вольных домах продавать, о заклеймении клубов, об искоренении корчемств в Москве и С.-Петербурге[104].

Как видно из этих примеров, в XVIII спиртных напитков, а не только водки. Но для XV — XVI веков, и даже для первой половины XVII века термины «корчма», «корчемное вино» были связаны исключительно с водкой. Так, в псковском договоре с Ганзой конца XV века указано, что немецкие купцы не могут ввозить в Псков «пиво и корчму», что косвенно говорит не только о совпадении термина «корчма» по значению с водкой, но и подтверждает наше предположение о введении монополии винной торговли уже в середине 70-х годов XV века.

4. «Куреное вино». Этот термин впервые встречается в «Уставе» Иосифа Волоцкого в 1479 году и, по всей вероятности, хронологически следует за двумя предыдущими[105]. Известно также упоминание и в XVII веке, в 1632 году, но, по-видимому, во второй половине XVII века этот термин уже не употребляли, что вполне понятно, так как он отмечал лишь технические особенности нового производства — винокурения, а не потребительские признаки водки. Вероятнее всего под этим термином водка была известна прежде всего узкому кругу её производителей, хранителей (сторожей), полицейско-административному и фискальному аппарату. Именно поэтому термин, как отмечающий исключительно технологический признак, долго не удержался.

5. «Горячее вино» (1653 г.), «горючее», «горящее», «горелое», «жжёное вино» (1672 г.). Термины чрезвычайно распространённые в XVII веке, а также сохранившиеся на протяжении XVIII века и отчасти дошедшие до XIX и даже до XX века (в государственных законах — официально — в виде терминов «горячительные», «горячие напитки»)[106]. Несмотря на широту распространения, длительность употребления, термин самый неустойчивый и самый искажаемый. Правильнее всего «горящее вино», то есть то, которое обладает способностью гореть, выгорать, а не «горячее», то есть обладающее высокой температурой, и тем более не «горелое».

Этот термин, по существу, общеевропейский, так как был принят во всех германоязычных странах как официальное название хлебного вина — водки: «брантвайн» («Brandtwein»). Этот термин в украинском языке стал основным официальным названием водки — «горiлка», а в польском — одним из двух основных: «gorzalka»[107] и «wodka»[108]. «Горзалку» употребляют в бытовом польском языке постоянно и гораздо чаще, чем «водку», но последняя обычно преобладает на этикетках и в рекламе.

В русском языке, однако, термин «горящее вино» не превратился ни в преобладающий, ни в основной, несмотря на свою распространённость в XVII — XVIII веках, и в конечном счёте так и не закрепился в народном сознании и в языке, что вполне понятно, если учесть ту его неустойчивость в формулировке, которая существовала даже в период наибольшего употребления этого термина. Причина этого незакреплёния кроется прежде всего в непонимании народом существа данного термина и в различном его толковании разными группами населения, отчего он не смог стать в России всеобщим, единым, общенациональным, как на Украине, где существовало единое объяснение и, следовательно, было и могло быть лишь единственное понимание слова «горилка», что означает «пылающая» (от «горити» — пылать), то есть «горящее вино», или жидкость, способная гореть. Сбиться там на «горячее» или «горелое», как в русском языке, было невозможно, поскольку эти слова в украинском имеют другие корни. В русском же языке из-за близости и даже совпадения корней термин потерял свой основной смысл и потому не закрепился. Кроме того, он был занесён извне, по своему характеру был чужим, инородным, переводным, не русским. Русские более склонны отмечать в явлениях, в продуктах не один из их физических (технических) признаков (в данном случае — способность к горению), а либо особенности сырья, из которого сделана водка (и любой иной продукт), либо особенности технологии её производства, либо, наконец, места происхождения.

Последнее было особенно свойственно именно русской психологии (русские 300 лет говорили: «французская водка» вместо «коньяк») и остаётся важным определяющим моментом и по сегодняшний день. Мы охотно говорим «датский сыр», «финская бумага», «югославский» или «румынский чернослив», «венгерские куры», вместо «эдам», «верже», «ренклод», «леггорн», как сказал бы француз или немец, ибо нам сразу понятно, ясно при этом, откуда этот товар и что он собой представляет, в то время как для западного европейца показательны лишь порода, марка, фирменное наименование. Точно так же русский человек XV — XVII веков охотно говорил «русское вино», «черкасское вино», «фряжское вино» и при этом прекрасно понимал, что первые два термина относятся к водке, а третий к виноградному вину, хотя грамматически между этими терминами не было различия.

6. «Русское вино». Этот термин возник во второй половине XVII века, в источниках он отмечен с 1667 года. В быту он встречался сравнительно редко, но зато фигурировал в официальных внешнеторговых документах. Он отражает ясное осознание тогдашними производителями водки её национальной особенности (вкусовая и качественная неповторимость, особые свойства по сравнению с другими видами этого же товара — «лифляндским вином», «черкасским вином»).

7. «Лифляндское вино» (1672 г.). Термин бытовал в XVII веке в землях, прилегающих к Прибалтике, в Пскове и Новгороде. Им обозначалось привозное хлебное вино из Эстонии (Юрьева — Дерпта — Тарту) и Риги.

8. «Черкасское вино» (1667 г.). Этот термин хотя также носит внешнеторговое происхождение, но получил широкое распространение не только в приграничных с Украиной районах, но и во внутренних русских областях, а также в самой Москве. Черкасским вином называли в России украинскую водку — горилку, изготовленную из пшеницы, в отличие от русской водки, производимой либо целиком из ржи, либо пополам из ржи и овса с ячменём, либо из ржи, но с добавками пшеницы. Черкасское вино, или горилку, привозили из Запорожской Сечи, и получило своё наименование по городу Черкассы и по черкасским казакам (так до 1654 года именовали всех украинцев), которые во второй половине XVI века стали вывозить через Московское государство свою водку-горилку для реэкспорта в северо-восточную Россию. Черкасская водка была хуже по качеству, иногда очень плохо очищена, порой совсем не очищена, а потому была дёшева, ибо ценилась значительно ниже московской, русской, поэтому значительную часть её перекупали предприимчивые русские купцы и продавали в кабаках России, в то время как настоящую московскую, русскую водку вывозили за границу на Запад или подавали к столу господствующих классов. Причины плохого качества черкасской водки-горилки коренились в её украинско-польской технологии, не знавшей целого ряда очистительных процессов, применяемых только в России[109]. Кроме того, сказывались и различия в сырье, что отражалось на вкусовых свойствах водки. В русском обиходе термин «черкасское вино» удержался вплоть до Крымской войны 1853-1856 годов, после которой вообще доступ украинской (с 1861 г. — картофельной) водки был прекращён на рынки центральных областей.

9. «Оржаное винцо», «житное вино» (т.е. ржаное вино). Эти термины отражают тот исторический факт, что вплоть до 40 — 60-х годов XVIII века, то есть на протяжении трёх веков, в России выкуривали хлебное вино исключительно из ржи, а с середины XVIII до середины XIX века, то есть ещё на протяжении столетия, рожь продолжала составлять в среднем не менее половины сырьевой основы для русской водки. Лишь с середины XIX века Россия постепенно переходит на использование пшеницы и картофеля для производства водки, однако зерновая основа остаётся преобладающей вплоть до 1917 года.

10. «Зельено вино», «зелено-вино», «хмельное вино», «зелье пагубное». Эта группа терминов встречается на протяжении трёх-четырех столетий главным образом в бытовом языке, в художественной литературе, фольклоре, сказках. Однако они имеют вполне реальную основу и означают любой вид хлебного вина любого качества, но сдобренного пряными, ароматическими или горькими травами, чаще всего хмелем, полынью, анисом, перцем или их сочетаниями. Правильное название водки термином этой группы «зельено-вино» (от «зелье» — «трава» по церковно-славянски), то есть водка, настоенная на травах или, точнее, перегнанная с травами. Иногда такая водка могла иметь слегка зеленоватый оттенок, но при хорошем качестве она должна быть бесцветна. Поэтому нельзя производить этот термин от слова «зелень» и понимать его как «зелёное вино». Между тем именно эта ошибка наиболее часто распространена.

11. «Горькое вино». Этот термин, впервые отмеченный в 1548 году и затем появившийся вновь в 1787 году, получил наибольшее распространение во второй половине XIX — начале XX века как эквивалент водки. По своему значению он примыкает к предыдущему и означает водку, перегнанную с горьковатыми травами (полынью, почками берёзы, дуба, ивы, ольхи и т.д.). Однако это первоначальное значение полностью было утрачено в конце XIX века, и термин переосмыслен как обладающий переносным смыслом — «горькая», то есть напиток, приносящий горькую, несчастную жизнь или тот, который пьют с горя. «Пить горькую» стало означать запить надолго, безнадёжно. Поэтому термин применяем ныне лишь в литературном обрамлении (как метонимия), а не как деловое обозначение водки.

Возникновение определений, заменяющих официальные или обычные распространённые термины хлебного вина, относится в основном к XVIII — XIX векам. Из эпохи старой, допетровской Руси к таким терминам можно отнести лишь «зелено вино», которое именно в XVIII — XIX веках приобрело свой эвфемистический смысл, но вовсе не имело его ни в XVI, ни в XVII веке.

Эвфемизмы (т.е. стремление придать неприличному слову или понятию благовидное название) вообще крайне характерны для эпохи XIX века в связи с появлением и развитием нового социального слоя — мещанства, в то время как метонимии (переименование, замена какого-либо понятия иным словом, имеющим причинную связь с основным словом-понятием) более характерны для XVIII века с его общими тенденциями к культивированию классицизма. Что же касается жаргонных выражений, то они в основном распространяются в русском языке с середины XIX века и во всяком случае лишь после Отечественной войны 1812 года. В целом же все вышеуказанные формы замены основных, официальных и, так сказать, «нормальных» терминов хлебного вина возникают в связи с развитием капиталистических отношений ещё в XVIII веке и отражают тенденцию утраты хлебным вином его стандартности в связи с изменением правительственной политики в отношении винокурения: ликвидацией исключительности государственной монополии на производство водки, предоставлением права винокурения дворянству в целом как сословию и введением многочисленных льгот, исключений, поощрений или запретов для ряда других социальных категорий в России. Всё это создало известный хаос в винокуренном производстве, что немедленно отразилось на утрате водкой общероссийского стандарта и привело к появлению в стране хлебного вина самого разнообразного (разнокалиберного) качества. Этот процесс хорошо иллюстрируется следующими фактами.

Если с 1649 по 1716 год формально официальный порядок винокурения не изменяли, то с 1716 по 1765 год (за 50 лет) было издано 15 новых постановлений о производстве винокурения и хлебном вине, а за период с 1765 по 1785 год (т.е. всего за 20 лет правления Екатерины II) — 37 постановлений. Последний Указ «О дозволенном всегдашнем винокурении дворянам», являвшийся полным отказом от государственного производства водки и от государственного контроля за её производством частными производителями, был принят 16 февраля 1786 года. Он как бы завершал мощным аккордом тот процесс децентрализации водочного производства в России, который был отличительной чертой XVIII века и который был начат ещё при Петре I как мера по разрядке внутреннего социального напряжения. Эта мера нанесла в целом огромный ущерб России, русскому народу, который именно через эвфемическую и жаргонную терминологию отразил своё отрицательное отношение к той «водочной свободе», коей «просвещённые монархи» пытались обеспечить внутренний порядок в России, особенно после таких «социальных взрывов», как восстание И. Булавина (1708 г.) и крестьянская война Е. Пугачева (1774-1775 гг.). Все эти термины не только имеют историко-социальное значение, но и важны для нашего исследования, потому что они объясняют и проясняют появление и упрочение термина «водка», сменившего термин «вино». Именно в XVIII веке водку всё чаще перестают называть вином, не называя ещё официально водкой, но заменяя официальное название вина (что также является чистым эвфемизмом) жаргонными синонимами, причём преимущественно явно непочтительного свойства. Так, уже в начале XVIII века, в первом его десятилетии и в середине второго, появляются следующие термины водки.

1. «Царская мадера». Это эвфемизм с довольно прозрачной иронией, ясной для людей петровского времени. Этот термин является прямым намеком на устраиваемые Петром I «ассамблеи», или общественные развлекательные сборища, где дворяне и купцы могли присутствовать с одинаковым правом и где «провинившимся» предписывалось выпивать огромные кубки крепких (креплёных) вин — хереса, мадеры, портвейна, вызывавших быстрое и сильное опьянение. Для народа же ухудшившаяся в петровское время по качеству водка была, по существу, заменой господской «мадеры», ибо водку простолюдины получали бесплатно, по царскому распоряжению (одна чарка в день всем петербургским строительным, дорожным рабочим, рабочим верфей, портовым грузчикам, матросам и солдатам). Таким образом, термин «царская мадера» означал: отечественная, русская, низкосортная дешёвая дармовая водка, изготовленная при царском кабаке и выдаваемая на манер господской «мадеры» от царского имени для простого люда.

2. «Французская 14-го класса». Это название водки было широко распространено среди чиновничества не только в XVIII веке, но в основном позднее, в XIX веке, хотя и возникло оно именно в начале XVIII века как иронический намёк на петровскую табель о рангах (14-й класс — низшая категория чиновника — коллежский регистратор). Этот термин прямо отражал чрезвычайно низкое качество водки в царских кабаках в это время, разбавляемой водой, настоенной на табаке.

3. «Петровская водка». В этом термине точно указано и время его возникновения, и оценка качества тогдашнего хлебного вина. Для современного читателя здесь никакой иронии не чувствуется. На самом же деле и слово «петровская», то есть не старинное, доброе «зелено-вино», а новое, петровских времён — «водичка», «водчонка», «водка», то есть не хлебное вино, а просто-напросто «петровская вода», даже не «вода», а «водка» (уничижительное от «вода»).

Таким образом, исторически термин «петровская водка» хотя и существовал в России, но обозначал низкое качество хлебного вина. Вот почему неправильно и даже неразумно брать это название теперь для использования на этикетках так называемых старых водок. Слово «петровская» свидетельствует вовсе не о «старинности», а, наоборот, о новом, более молодом производстве по сравнению с водками XVI — XVII веков, и притом о плохом качестве изделия[110].

4. «Огонь да вода». Термин второй половины XVIII века, типичный эвфемизм. Носит позитивный характер. Употребляем в среде провинциального мелкопоместного дворянства, среди чиновничества для характеристики хороших, очищенных сортов водки частного производства. Однако этот термин носил узкобытовой характер. Его можно рекомендовать для введения в рекламно-торговый оборот как название одной из марок водки хорошего качества. Исторически в нём также содержится приближение к термину «водка», дается указание на две составные части водки: спирт (огонь) и воду.

5. «Хлебная слеза». Термин преимущественно второй четверти XIX века, эвфемизм с явно позитивным оттенком. Употребляем для определения водок исключительного, отличного качества частного производства. В XIX веке, особенно в его второй половине, бытовал в мещанской, мелкочиновничьей среде просто как эвфемизм любой водки, лишившись своего первоначального терминологического значения. Термин может быть рекомендован для возобновления как название водки высшего качества и особого технологического режима (тихого погона) или водки с использованием особо высококачественного зернового сырья.

6. «Сивак», «сивуха». Термины, дающие варианты мужского и женского рода у существительного, обозначающего алкогольный напиток, что отражает неустойчивость или двойственность основного понятия: вино или водка? Эти термины относились обычно к водке крайне низкого качества или к совсем неочищенной, мутной или сероватой (сивой) по цвету. Жаргон конца XVIII — XIX века.

7. «Перегар». Жаргонный термин первой половины XIX века, относящийся к жидкому, плохому хлебному вину последней фракции гонки с пригарью или иным сильным неприятным запахом. Термин произошёл от искажения технического термина (см. ниже — промышленные и технические термины) хлебного вина и дошёл до нашего времени с крайне расплывчатым значением вообще всякой водки низкого качества.

8. «Брандахлыст» (точнее — брандахлест). Термин жаргонный, середины второй половины XIX века. В основе его немецкое название водки — брантвайн. Им обозначалась преимущественно водка низкого качества — картофельная, поступавшая по более дешёвой цене из западных губерний России — Польши, Прибалтики, отчасти из Украины и Белоруссии (Волыни). В конце XIX века терминологическое значение этого названия было полностью утрачено. Так стали называть всякую водку низкого качества независимо от места производства, но всё же это обозначение больше всего относилось к картофельной и свекольной дешёвой водке, появившейся до 1896 года и кое-где в центральных районах России. Термин ясно указывает на отрицательные последствия, вызываемые немецкой (т.е. преимущественно польской) водкой: «хлыст» — искажённое от «хлестать», то есть вызывать рвоту, рвать.

9. «Самогон», «самогонка». Термины, традиционно дающие мужское и женское соответствия алкогольному напитку, но хронологически выходящие за пределы исследуемого периода и относящиеся к началу XX века. Они появились после 1896 года и означали самовольно, незаконно изготовленное хлебное вино, запрещённое к выкурке после введения государственной монополии 1894-1902 годов на водку. Одновременно термин «самогон» означал в целом неочищенное, плохое хлебное вино (с вариациями «хороший самогон», «плохой самогон»), стоящее по качеству неизмеримо ниже государственной, монопольной водки. Следует отметить, что термин этот жаргонный, крайне безграмотный, что указывает на появление его в самой низкой, некультурной среде. В русском языке не было до начала XX века слова «самогон» в указанном выше значении. Но само слово существовало и имело два специальных значения: 1) в областном промысловом языке Сибири «самогон» означал добычу зверя погоней на лыжах в отличие от гона на лошади и с собакой; 2) в специальном винодельческом языке «самогон» — это лучшие, первые фракции вина, из которых приготавливают наиболее высококачественные, изысканные вина, то есть та часть виноградного вина, которая не смешана с сильно или вторично отжатыми из винограда фракциями, а идёт самотеком, первой, от лёгкого отжима.

Как видно, термин «самогон», относящийся к водке, не мог быть заимствован ни из винодельческого лексикона, ни из народного сибирского. Он и появился в южных и юго-восточных губерниях России, на стыке с Украиной и Заволжьем, то есть в областях со смешанным нерусским или полурусским населением, где всегда чувство языка, чистоты его определений и значений было ослаблено.

10. «Монополька». Жаргонное название, утвердившееся за водкой с 1894 по 1896 год и бытовавшее до 1917 года, но привившееся быстро и крайне прочно, так что это название употребляли даже вплоть до середины 30-х годов XX века, в советское время. Характерная особенность этого термина — чёткое закреплёние за основным алкогольным русским напитком женского рода, что знаменовало собой полную победу термина «водка» и окончательное вытеснение им на рубеже XIX — XX веков старого термина водки — «вино».

7. «Рака». Термин турецкого происхождения — «raky» («спиртное») от арабского «aragy» («финиковая водка»). В русской терминологии «рака» означает первую выгонку, или первый гон хлебного вина из барды в заторном чане, которая продолжается до тех пор, пока технически возможно вести перегонку, не допуская исчезновения из барды жидкости до такой степени, чтобы гуща барды подгорела. «Рака» — это, следовательно, краткий, технический и производственный термин, заимствованный вместе с самим производством спирта, или, точнее, вместе с техникой перегонки.

В русских средневековых источниках этот термин иногда переводят по-русски словами «вонючая водка». И его следует считать одним из первейших истоков для обозначения всего продукта словом «водка». Термин «рака» в византийских источниках встречается ещё в III веке и позднее — в VIII — Х веках. Он был заимствован в России из Византии либо непосредственно, либо через Болгарию и Молдавию, где ракой называют всякую фруктовую водку, продукт перегонки фруктового (ягодного) вина или фруктово-ягодной гущи (смеси).

То, что термин, обозначавший в Малой Азии, Греции, Болгарии, Валахии, Молдавии, Сербии, а из земель восточных славян — в Белоруссии[111] конечный, завершённый, хорошего качества продукт, стали использовать в России для названия самой грубой стадии полуфабриката, объяснимо тем, что его первоначальное толкование принадлежало монахам. В греческом тексте Евангелия слово «рака» употреблено в резко отрицательном смысле, вследствие чего и получило соответственно отрицательное толкование в целом (независимо от контекста) у русских переводчиков, затруднявшихся найти эквивалент слова «рака» в русском языке и потому истолковавших его в переносном смысле как «пустой человек» (точнее, тот человек, который употребляет раку, — пьяница, а следовательно, пустой). В Церковном словаре конца XVIII века слово «рака» толкуют как «безмозглый человек», лишённый разума, достойный оплевания, то есть дан целый набор отрицательных определений для этого понятия — не просто пьяного, а чересчур пьяного человека, что, вероятно, соответствовало различию в опьянении старинными напитками (мёдом, олом) и новыми (хлебным вином; ракой).

Вполне понятно, что русское винокурение, не имевшее своей терминологии, при освоении византийских технических приёмов (быть может, аппаратура для дистилляции была завезена вместе с Софьей Палеолог или была привезена бежавшими из Константинополя в 1453 г. византийскими монахами) использовало этот евангельский термин в его русском понимании, ставшем привычным за пять веков, для обозначения первой, наиболее грубой фракции хлебного вина. Ведь именно при опробовании этой фракции наступало опьянение с тяжёлыми, отвратительными последствиями. Так что именование грубого полуфабриката ракой, то есть определение его как опасной и пустой, негодной ещё к употреблению фракции, вполне логично.

Но самое интересное в этом факте заключено в том, что само по себе применение евангельской терминологии для обозначения столь «богопротивного» занятия, как винокурение, довольно определённо и убедительно говорит о том, что винокурение, несомненно, зародилось в России, как и в Западной Европе, первоначально в монастырской среде. Но в то время как в католической Европе эта отрасль производства надолго оставалась в руках церкви, в России она почти сразу же, уже в конце XV, а тем более в начале XVI века, при Иване IV Грозном, была целиком или почти целиком сконцентрирована в руках светской власти, в руках монархии, государства, казны и монополизирована ею. В начале XVII века у церкви были отняты и её привилегии на производство водки для своих, внутренних нужд, что указывало на решимость светской власти не давать или не оставлять в руках церкви этого мощного и опасного источника финансового и социального влияния. В XVIII же веке последовал новый удар по церкви в этом отношении — предоставление преимущественных прав на винокурение исключительно дворянству, изъятие из монастырей винокуренного медного оборудования (труб, змеевиков, кубов) под предлогом использования их на военные цели. Тем самым церковь отделена от «водки», что явилось одной из характерных черт русского исторического развития. Это определило и в целом отрицательное отношение церкви к «дьявольскому зелью», и чёткое разделение «сфер влияния» между церковью и светской властью: первая получала возможность влиять лишь на «душу» народа, вторая целиком оставляла за собой влияние на «тело» народа. Одиноким памятником первоначальной причастности церкви к созданию винокуренного производства в России осталось лишь слово «рака», да и то лишь до определённого исторического рубежа — до XIX века. Впоследствии, особенно во второй половине XIX века, термин «рака» стали заменять чисто техническим, современным термином «первый гон». Это изменение в терминологии знаменовало собой полный переход винокурения в руки русской промышленной буржуазии, разрыв со средневековыми патриархальными традициями в винокурении.

2. «Простое вино». Этот термин, введённый официально Уложением 1649 года, обозначал хлебный спирт однократной перегонки из раки или фактически вторую перегонку первично заброженного затора. Простое вино было основным, базовым полуфабрикатом, из которого получали самый обычный, широко распространённый вид хлебного вина, так называемый полугар, а также все другие марки водок и хлебного спирта в России.

3. «Полугар». Этот термин на производственном языке означал не спирт, полученный путём перегонки раки, а простое вино, разбавленное на одну четверть чистой холодной водой (на три ведра простого вина добавляли одно ведро воды). Полученная смесь и носила название полугара. Оно произошло от того, что после составления смеси обычно следовала техническая проба качества «вина», которое наливали в особый металлический цилиндр или кастрюльку-отжигательницу (около 0, 5 л) и поджигали. По окончании горения остаток вливали в особый металлический стакан, имевший ровно половину объёма отжигательницы. Если вино было стандартно по качеству, то есть было не фальсифицировано, то оно точно заполняло стакан доверху и считалось пригодным для употребления. Простота этой технической пробы имела крайне важное значение для поддержания единого качества (стандарта) водки во всем государстве, ибо каждый «питух», то есть потребитель, имел возможность произвести проверку купленной им порции. Это практически вело к ликвидации фальсификации полугара, отчего этот относительно слабый вид хлебного вина получил особо широкое распространение уже в XVI — XVII веках.

Популярность полугара и особенно связанной с его получением технической пробы оказала воздействие на бытовую терминологию хлебного вина, о которой мы упоминали выше, на все названия водки — горящее, горючее и горячее вино. На Украине же, где полугар веками оставался основной и даже единственной формой хлебного вина, это привело к закреплёнию позднее, как и за водкой, более высокого качества, единого названия — горилка. В России же уже к концу XVII века, а особенно с начала XVIII века всё более и более совершенствуют водочное производство, стремясь к более концентрированным и более очищенным формам напитка.

Поэтому уже в XIX веке слово «полугар» из технического термина превращается в жаргонный, под которым подразумевают вообще всякое нестандартное хлебное вино низкого качества. Не только простое вино, но и полугар начиная с XVIII века более требовательные потребители рассматривали не как готовый продукт, а лишь как полуфабрикат, хотя и годный к употреблению. Его официальная крепость с середины XVIII века не превышала обычно 23 — 24°, но поскольку этот вид водки не проходил специальной фильтрации, то его вкус и запах были неприятными из-за наличия сивушных масел. Их ликвидацию, очистку обычно достигали сравнительно легко, даже примитивно — путём пропускания полугара через сетчатую коробку, заполненную берёзовыми углями, сделанными из веток, толщиной в карандаш, то есть из тонких сучков березы. Именно полугар «с сучками» считался очищенным, а «без сучков» — плохим, нечистым. Искажённое воспоминание об этом сохранилось в жаргонном языке до наших дней. Вульгарно ныне называют «сучком» всякую водку низкого качества, недостаточно дистиллированную и нефильтрованную, хотя следовало бы называть её как раз наоборот — «без сучка», то есть без фильтрации, без обработки. Но народный язык любит краткость и не всегда руководствуется логикой и смыслом.

Однако практически ни полугар, ни тем более простое вино, если их не производили домашним способом, как правило, не фильтровали. Этого процесса «удостаивались» лишь более высокие сорта хлебного вина.

4. «Пенное вино», «пенник». Лучшей маркой водки, получаемой из полуфабриката «простое вино», было пенное вино, или пенник. Название это произошло не от слова «пена», как часто неправильно теперь думают, а от слова «пенка», означавшего в XVII — XVIII веках вообще понятие «лучшая, концентрированная» часть в любой жидкости. (Аналогично «сливкам» в переносном смысле: например, «сливки общества».) В древнерусском языке слово «пенка» означало, кроме того, верх, верхний слой любой жидкости. Отсюда пенками была названа в винокуренном производстве лучшая, первая фракция при перегонке из простого вина. В пенки шла четвёртая или даже пятая часть объёма простого вина, причём получаемая при очень медленном («тихом» и «тишайшем») огне. Полученная таким путём самая крепкая и более насыщенная спиртом, более легкая фракция простого вина и шла на производство пенника. С середины XIX и до начала XX века эту фракцию вместо «пенки» стали называть «перваком», а с 1902 года за ней официально был закреплён термин «первач». 100 вёдер первача, разбавленные 24 вёдрами чистой, мягкой, холодной ключевой воды, и давали пенник, или пенное вино, которое по цене было примерно одинаково с натуральным виноградным вином. Современники, описывающие пенник, подчёркивали отнюдь не его крепость, а то, что это было «доброе вино», обладающее чистотой, мягкостью и питкостью. Пенник всегда проходил фильтрование через уголь, хотя нуждался в этом менее других марок водки.

Наряду с пенником существовали и другие степени разведения водой простого вина, дававшие более слабые по крепости и более дешёвые по стоимости марки водки: они были рассчитаны на разные категории потребителей — как «по карману», так и по полу и возрасту.

5. «Двухпробное вино». Этим термином обозначали водку, полученную разведением 100 вёдер хлебного спирта 100 вёдрами воды. В простом народе такое вино считали «бабьим» вином, было в числе обычного трактирного набора в первой половине XIX века.

6. «Трёхпробное вино». Этим термином обозначали водку, получаемую при разведении 100 вёдер хлебного спирта 331/3 вёдрами воды, то есть в более концентрированной пропорции, чем полугар. Производство этого вида водки было особенно развито в первой половине XIX века. Это было обычное рядовое трактирное вино «для народа», «для мужиков».

7. «Четырёхпробное вино». Этим термином обозначали водку, получаемуюиз хлебного спирта разведением каждых его 100 вёдер 50 вёдрами воды.

8. «Двойное вино», «двоенное вино», «передвоенное вино». Этими терминами в разное время называли хлебное вино (спирт), полученное перегонкой простого вина, то есть фактически продукт третьей перегонки (рака — простое вино — двоенное вино).

Начиная с XVIII века эта стадию рассматривали обязательной для хорошего винокура, желавшего получить высококачественный продукт. В дворянском винокурении XVIII века, особенно во второй его половине, базовым полуфабрикатом становится не простое вино, а двоенное. Именно двоенный, или передвоенный, спирт послужил основой для всех экспериментов по усовершенствованию русской водки в XVIII веке. Двоение было официально признано с 1751 года нормальной и даже элементарной гарантией качества. Крепость двоенного спирта была примерно в то время в различных винокурнях на уровне 37 — 45°. При этом двоение весьма часто (почти в 50% и более случаев) вели с перегонкой добавочных пряных, ароматических компонентов или с добавлением различных адсорбентов и коагулянтов, о чём будет сказано ниже, в разделе о технических приёмах русского винокурения.

Таким образом, двоение было сложной операцией, которая вдвое усиливала не только концентрацию спирта, но и вдвое улучшала общее качество напитка за счёт его ароматизации и очистки от сивушных масел.

Как правило, именно двоенное вино наталкивало на идею разбавления его водой, поскольку достигнутая в нём концентрация спирта была слишком сильной, непривычной для воспитанных на натуральных виноградных винах дворян и духовенства. Позднее, в XIX веке, как мы видели выше, весьма решительно разводили водой и простое вино, не столько в силу его крепости, сколько в силу традиций и — главное — в силу того, что было подмечено: именно разведённые, разводнённые вина (спирты) можно легче и полнее очистить от примесей, и в первую очередь от сивушных масел. Таким образом, ещё задолго до того, как в спиртоводочное производство вторглась научная химия, оно в России достигло высокой степени технической культуры не за счёт научного знания, а за счёт исторического опыта и эмпирического соединения традиций с экспериментом.

9. «Вино с махом». Принцип разведения хлебного спирта одной и той же концентрации разными количествами воды или, наоборот, смешивания с водой разных фракций и разных погонов хлебного спирта был, как мы видели выше, основным принципом русского водочного производства, и его тенденцией было создание разных марок хлебного вина (водки) за счёт понижения (уменьшения) доли спирта в спирто-водяной, то есть водочной, смеси. Однако, наряду с этой господствовавшей в русском водочном производстве идеей, уже в середине XVII века возникла мысль использовать смеси разных погонов для усиления (увеличения) концентрации спирта в напитке и создания таким путём другого ряда марок хлебного вина, отличающегося от водок (т.е. типа виски).

Этот ряд получил полупроизводственное, полубытовое наименование «вина с махом». Самым распространённым его видом была смесь двух третей (двух вёдер) простого вина с одной третью (одним ведром) двоенного вина. Существовали и другие пропорции смесей простого и двоенного вина — от четверти и до половины объёма двоенного вина с простым. Однако эти спиртовые смеси, не содержавшие воды-разбавителя и не являвшиеся, таким образом, водками, не получили развития в России. Их отрицательным свойством, во-первых, была высокая цена, а во-вторых, они обладали более разрушительным для здоровья действием, чем чистое двоенное вино, хотя формально были слабее его. Поэтому их уже во второй половине XVII века употребляли чаще как технический, а не питьевой спирт. Так, сохранились требования царских и патриарших живописцев выдать им красок, льняного масла и «вина с махом» для работ по росписи палат и церковных помещении.

Уже в первой трети XVIII века «вино с махом» рассматривали как искажение и отклонение от нормальной линии водочного производства, и подобные смеси стали с этого времени допускать исключительно как технические, но не пищевые, ибо довольно рано было замечено, что они практически не поддаются очистке от сивушных масел никакими, даже самыми совершенными фильтрами. В то же время русское водочное производство не отказалось от создания напитка более высокой крепости, чем простое и двоенное хлебное вино, а потому пошло по пути дальнейшей ректификации спирта с последующим обязательным разбавлением этого концентрата водой. Этот путь стал основным направлением в русском производстве водки уже в 20-х годах XVIII века. С этого периода «вино с махом» не только официальные, законодательные акты рассматривали как запретное, но и сами частные производители считали arcana[112].

10. «Тройное, или троенное, вино». Так называли вторичную перегонку двоенного вина, или, по существу, четвёртую перегонку спирта. Ее стали применять со второй четверти XVIII века частные дворянские винокурни русской знати, что стало возможным с усовершенствованием винокуренной аппаратуры. Тройное вино использовали для производства тонких домашних водок, и практически троение вели всегда с добавкой растительных ароматизаторов.

В XIX веке троенное вино было применено как основа для получения лучших заводских водок домонопольного периода, например водок завода Попова, которые были известны у потребителей под именем «поповка», или «тройная поповка». Крепость тройного спирта была приблизительно 70° в неразведённом состоянии. Его-то впоследствии Д.И. Менделеев и признал классической основой для дальнейшего разведения водой до состояния водки.

11. «Четвёртое, или четверённое, вино». Чаще называли «четвертной спирт», а в XVIII — начале XIX века известно под названием «винум ректификатиссимум» (vinum rectificatissimum — спирт-ректификат). Эта пятая перегонка известна уже в самом конце XVII века, в 1696 году (получена в дворцовой царской лаборатории), но в частной практике использовали сравнительно редко — лишь для научных и лечебных целей. Крепость ректификата — 80-82° (до конца XIX в.).

Однако экспериментально уже в XVIII веке академик Т.Е. Ловиц получил технический, так называемый «безводный спирт» 96-98°.

В 60-х годах XVIII века на базе четверённого спирта были созданы настойки-ерофеичи, без добавления воды, отчего они и выделялись из класса водок в особый класс алкогольных напитков — ерофеичей (тинктур).

В то же время на основе четверённого спирта были созданы и некоторые водки двух групп: а) ароматизированные и б) сладкие, или подслащённые (так называемые тафии, или ратафии). Ратафии не только подслащивали, но и подкрашивали ягодными сиропами или иными растительными экстрактами. Как и ерофеичи, ратафии не получили широкого распространения. Уже в XIX веке они становятся редкостью. Основная причина этого — нерентабельность, высокая стоимость, большие затраты труда, необходимость мастеров высокой квалификации и особых материалов (карлука). Но не менее важным была склонность русского стола в силу ассортимента русских блюд, особенно закусок, к нейтральным, неподслащённым алкогольным напиткам типа водок.

Всё это обусловило развитие ерофеичей и ратафий — этих видов утончённых алкогольных напитков — лишь в домашних хозяйствах дворянских винокуров в эпоху расцвета крепостного права и исчезновение этих же напитков по мере развития капиталистического производства с его жёсткими требованиями рентабельности товара и с ориентацией на более широкий, массовый спрос, на более распространённые народные вкусы. Ратафии, выпускаемые промышленным путём во второй половине XIX века, в большинстве случаев представляют собой фальсифицированный продукт, совершенно лишённый их исключительно высокого качества, достигнутого в XVIII веке.

Обзор терминов хлебного вина, существовавших в России на протяжении XV — XIX веков, даёт основание прийти к следующим выводам:

1. Бросается в глаза чрезвычайное многообразие, пестрота терминов, как технических, торговых, так и, особенно, бытовых. Это, в первую очередь, отражает разнообразие качества, наличие различных марок водки, хотя формально разделение водки на марки — виды с собственными наименованиями — начинается только с эпохи империализма. Это говорит о том, что создание водки на протяжении ряда веков было постоянно развивающимся процессом, общей тенденцией которого было часто неосознанное, а иногда и целенаправленное стремление к получению усовершенствованного, идеального продукта.

2. Раскрытие содержания терминов водки наглядно показывает, что главным, основным, центральным направлением в России было создание алкогольного напитка водочного типа, то есть напитка, полученного путём разведения спирта водой. Тем самым становится понятно, почему русский тип напитка из хлебного спирта получил в конце концов наименование водки, а не родился с этим наименованием. Более того, становится ясно, что напиток с подобным названием не мог родиться сразу же, ибо это название отражает характерную черту, характерное свойство, характерный принцип композиции данного напитка, которые были получены, выкристаллизировались и сложились лишь в результате длительного развития.

В то же время вполне понятно, что как эпизодическое, частное, неосознанно сформулированное название «водка» может появляться и на весьма ранней стадии производства русского хлебного вина, даже когда современникам видится более характерным иной признак или свойство (например, горящее вино).

3. Анализ терминов показывает, что хотя в ранние эпохи, в начале производства хлебного спирта русского потребителя поражали или он фиксировал самые различные внешние, а не главные свойства или признаки этого продукта (место происхождения, физические свойства — горючее, горящее, вареное и т. д.), то для производителей водки, для тех, кто непосредственно участвовал в её производстве с самого начала главным было то, что любой прогон, любая степень перегонки требовали разведения водой, и порой в весьма больших количествах, прежде чем превратиться в готовый для потребления пищевой продукт.

4. Эта тенденция характерна лишь для русского производства и возникла с самого начала исключительно в силу византийской традиции растворять водой любой алкогольный напиток перед его потреблением. Так, например, растворяли не только греческое и итальянское виноградное вино, но и рассычивали мёд. Этот традиционный порядок разведения водой должен был быть с ещё большей необходимостью применён к новому алкогольному напитку — хлебному вину, потому что хлебное вино по своему вкусу и запаху просто настоятельно требовало разведения, особенно для русских людей, приученных к ароматным, вкусным, приятным напиткам, основанным на таком добротном натуральном сырье, как мёд, ароматические травы, ягодный сок, солод.

Можно с достаточной долей вероятности предположить, что первоначально, в XV веке и даже вплоть до XVII века, получаемый хлебный спирт разводили не просто водой, а сытой, то есть водой, слегка ароматизированной небольшим количеством мёда. В «Домострое» (середина XVI в.) содержится определённый намёк на то, что именно так поступали с хлебным вином в эту эпоху, ибо сказано, что простое вино надо не растворить, не развести водой, а «рассытить», то есть разбавить сытой — водным раствором пчелиного мёда.

Это, с одной стороны, объясняет, почему определение «водки» «запоздало» на несколько веков, отстав от фактического производства водки, ибо как-никак люди считали, что они не «разводняли», а всего лишь «рассычивали» горящее вино, а с другой стороны, не менее убедительно доказывает, что определение «водка» не случайно «выплыло» как основное именно в XVIII веке, поскольку в это время перестали «рассычивать» хлебное вино, перейдя к ароматизации и отбиванию неприятного запаха травами и пряностями, а кроме того, именно в это время поняли, что приём разводнения хлебного спирта диктуется уже не только и даже не столько византийскими традициями, сколько техническими условиями и исторически сложившимися привычками потребителя. «Вино с махом» не прижилось и не пошло в широкое производство и торговлю. Перспективной оказалась только водка, то есть спирт любой крепости, любого погона, но лишь разведённый после получения водой.

5. Таким образом, волка является русским специфическим видом алкогольного напитка на основе хлебного спирта и в силу традиционно-исторических причин, и в силу истории технического развития русского винокурения. Иными словами, водка возникла в России не случайно, ибо в этой стране исторически не могло возникнуть иного спиртного напитка, кроме водки, как в силу историко-культурных традиций, так и в силу историко-технической отсталости страны и наличия приёмов, связанных с производством питейного мёда.

6. Во всех других странах Европы (Франции, Италии, Англии, Германии, Польше) процесс создания алкогольных крепких напитков развивался по иному пути: по пути развития процесса дистилляции, то есть по пути совершенствования аппаратуры для дистилляции, всё большего увеличения крепости спирта и увеличения числа перегонок. Создателям коньяка и виски не могла бы прийти в голову шальная мысль разводить полученный путём технических усилий висококачественный, концентрированный продукт водой. Это вело бы к ликвидации результатов их усилий, их производства. На подобный путь создания спиртового напитка не наталкивало ничто: ни традиции, ни логика, ни тем более задачи получения всё более очищенного продукта, ни технический прогресс. В России, наоборот, всё толкало к тому, чтобы развести, разбавить водой полученный спирт: требования церкви, традиции, привычка к «мягким», «питким» питиям и обычай пить помногу и подолгу, так чтобы действие алкоголя проявлялось не сразу, а позднее; к этому же склоняло и первоначально низкое качество продукта, которое надо было улучшать и улучшать, а также техническое несовершенство аппаратуры, заставлявшее надеяться не на совершенство дистилляции, а на механическое улавливание примесей к спирту путём его фильтрации и на применение других приёмов очистки.

7. Чтобы ещё яснее, ещё чётче подчеркнуть нашу мысль о том, что водка, возникнув исторически закономерно, затем и столь же исторически закономерно пробила себе путь, победив все другие русские старинные национальные напитки и завоевав себе «место под солнцем» в силу того, что оказалась наиболее приемлемой и приспособленной ко всем суровым изменениям в русских экономических и социально-исторических условиях, — мы сделаем обзор ещё одной группы терминов, связанных не с самой водкой как напитком, не с её производством, а с мерами объёма жидкостей в России. Из этого обзора станет ясно, в сколь большой степени эти меры приспосабливали к водке, как они зависели от такого товара, как водка. Изменение мер жидкостей буквально позволяет проследить все этапы «наступления водки» на другие напитки и тем самым даёт возможность более точно и конкретно зафиксировать момент, когда водка превратилась в безраздельно господствующий напиток.

Древнейшей единицей русских мер жидкости является ведро. Эта единица объёма распространена была с самого начала истории Руси на всей её территории в различных русских государствах и имела различные вариации в разных областях, которые сохранялись долгое время. Особенностью этой меры являлось то, что она была центральной единицей, отсчёт откоторой шёл в обе стороны — в сторону больших объёмов, которые подразделяли на вёдра и которые отличались друг от друга различным содержанием вёдер, так что для их характеристики существовал лишь единственный способ: выразить её в ведрах, отличить их друг от друга числом вёдер. В то же время ведро было основой, которую подразделяли на ряд более мелких единиц, особенно употребительных в быту и мелкой торговле. Эти единицы тоже можно было охарактеризовать не иначе, как сказав, какую часть ведра они составляют. Без этого их названия лишены смысла.

Таким образом, ведро, как единица меры жидкостей и сыпучих тел, занимало такое же положение, как позднее рубль занял в денежной системе.

Первые известные нам упоминания ведра относятся к концу Х века (996 — 997 гг.). Ведро в это время имеет объём от 12 до 14 л в разных областях. В ведрах исчисляют меры основного для этой поры алкогольного напитка — мёда. Варя медовая — в 60, 63 и 64 ведра (для разных областей). Иных мер этот период не знает.

Позднее, в XII веке, встречаются такие единицы объёма, как варя пивная и корчага. Варя пивная (имеет объём 110 — 112 вёдер), с которой снимали в процессе производства либо 120 вёдер густого пива, либо 220 — 240 вёдер жидкого пива. Эта мера позволяет, таким образом, понять тот термин, которым иногда обозначали жидкое пиво вплоть до XIX века — «полпиво». Полпивом его называли, следовательно, по отношению к варе (чану) XII века (ибо при разведении содержимого этого чана наполовину водой получалось полпиво), а количественно его было вдвое больше.

Корчага в XII веке (1146 г.) — это мера виноградного вина, значит, стандартная амфора вина размером в два ведра, или 25 л. Следовательно, ведро виноградного вина в XII веке имело объём 12, 5 л. С XV века, когда появляется водка, мы встречаем уже уточненные указания о том, какое ведро имеется в виду: ведро питейного мёда, ведро церковного вина, а в XVI веке впервые появляется термин «указное ведро». Это значит, что появилась водка и появилась монополия на водку.

Указное ведро равно 12 кружкам, а кружка равна 1, 1 л, а кое-где — 1, 2 л. В то же время встречается и термин «винное ведро», то есть явно водочное ведро, равное 12 кружкам, имеющим вес 35 фунтов, если мерить их кружками чистой воды. В XVII веке этот объём винного ведра остаётся, но его делят на 10 кружек, так что одна кружка XVII века имеет вес 3, 5 фунта чистой воды.

С 1621 года появляется новое название этого винного ведра — дворцовое ведро. Его же называют ещё питейной мерой, или московским ведром. Московское ведро в это время является самым маленьким по объёму ведром в России — ровно 12 л, в то время как в других областях ведро всё ещё колеблется в объёме от 12, 5 до 14 л. Нетрудно понять, что московское ведро как мера объёма водки не случайно было выбрано наименьших размеров: единица оставалась вроде бы старая, большая — ведро и брали за него ту же цену, но водки наливали гораздо меньше, чем, например, наливалось бы в тверское, 14-литровое ведро. С этих пор областные ведра быстро исчезают. Все области вводят у себя московское ведро.

Таким образом, без особых предписаний и нажима из центра московское ведро, или, как его ещё иногда называли, «ведро Сытного двора», где мерили водку, быстро распространилось как единая мера объёма жидкостей на всё государство. Водка быстро снивелировала русские областные меры, которые ещё долго бы держались, если бы дело касалось лишь воды и даже зерна, гороха, молока, ягод, яблок и других продуктов, где русская торговая практика выработала привычку отмеривать сыпучие и жидкие объёмы «с походом», не особенно чинясь из-за лишнего килограмма, особенно при оптовой торговле.

С XVI века ведро делится на более мелкие меры. С 1531 года[113] в ведре — 10 стоп, или 100 чарок. Градация, как видим, типично винно-водочная, хотя речь идёт ещё не о московском питейном ведре, а о ведре обычном. Чарка — 143, 5 г (т.е. около 150 г) — московская «норма» единовременного «приёма» водки. (Сравните распространённое выражение «поднести чарку», «выпил чарку», «чарка водки», «гостю налил чарочку, а сам выпил парочку».) Стопа, таким образом, около 1, 5 л, то есть 10 чарок. Лишь к началу XX века чарка несколько изменила свой объём — 123 мл, то есть была приравнена ближе к 100 г водки. Наряду с чаркой в XVII — XVIII веках существовала и такая мера, как ковш — 3 чарки, или около 0, 4 — 0, 5 л. Позднее, в XIX веке, эта мера превратилась в бутыль, или водочную бутыль, — 0, 61 л, в то время как существовавшая в царской России винная бутыль для виноградного вина равнялась 0, 768 л. Как видим, стремление государства сэкономить на продаже водки, его политика увеличить свой доход от водочной монополии приводят к сокращению мер объёма жидкостей при сохранении ими прежних названий. В XVIII веке вместо стопы была введена западноевропейская мера — штоф (1, 23 л), в связи с чем и чарка изменила свои размеры (штоф делили на 10 чарок). Фактически штоф соответствовал старой русской мере — кружке (1, 2 л), а полуштоф — обычной бутыли в 0, 61 л. Однако в процессе превращёния из меры тортовой в меру бытовую кружка к началу XIX века стала иметь объём всего 0, 75 — 0, 8 л и не воспринималась в то время как прообраз «русского литра».

Кроме этих основных мер, в монастырях для вина употребляли ещё такую меру, как красовул — 200-250 мл в разных областях. Красовул, следовательно, соответствовал современному стакану и, в отличие от чарки, служил мерой для церковного, виноградного вина. Но нередко монахи за неимением запрещённых в монастырском обиходе чарок пили водку… красовулами. Из старинных русских мер долгое время, вплоть до XX века, сохранялась и четверть (3, 25-3 л), то есть бутыль, составляющая четверть ведра. В некоторых областях, где такая четверть имела несколько больший объём — 3, 5 л, её называли «гусь». Но для различения от названия домашней птицы эта мера была женского рода. («Вся водка раскуплена, — сказал целовальник, — осталась одна гусь».) С 1648 по 1701 год водку продавали только на вес, , а не мерили объёмными мерами. Это было сделано, во-первых, в связи с тем, что в это время как раз происходило изменение мер, а во-вторых, с целью предотвращения фальсификации водки: в специальных мерках (вёдрах), которые были разосланы из Петербурга во все русские кабаки, должен был быть неизменный вес — 30 фунтов на всей территории до Урала и 40 фунтов в Сибири, причём превышение веса тотчас же сигнализировало о том, что подлита вода. Таким остроумным приёмом хотели сохранить неизменный государственный стандарт качества водки. Однако на практике именно эта мера оказалась наиболее неудобной, ибо люди привыкли к тому, чтобы следить за недовесом, а не за перевесом.

По указу 1721 года солдат получал обязательное довольствие — 2 кружки водки в день, при ведре, делённом на 16 кружек. Это составляло около 3, 75 фунта водки или около 1, 5 л на день простого вина крепостью около 15 — 18°, то есть водки, разбавленной водой в пропорции трёхпробного вина.

В это же время были установлены указом и крупные меры объёма жидкостей. Все они имели связь именно с винно-водочными мерами. Так, бочка, с 1720 года называемая сороковка, содержала 40 вёдер. Эту бочку использовали как меру зерна, воды и лишь отчасти — для вина и водки. Но с 1744 года была установлена указная бочка специально как мера водки в 30 вёдер. Кроме того, установлен был и водочный бочонок, которым мерили и фасовали высшие сорта водки. Его объём был 5 вёдер.

Наряду с ними существовала винная «беременная» бочка в 10 вёдер, кое-где в провинции сохранялась медовая бочка в 5 и 10 вёдер, и вплоть до конца XVIII века в Белоруссии, Смоленской и Брянской областях имелась ещё смоленская бочка в 18 вёдер, которую также использовали для меры алкогольных напитков — мёда, пива, водки. Самой крупной областной мерой для водки был сопец — 20 вёдер.

Только с начала XIX века, и особенно после Отечественной войны 1812 года, остаются три основные меры объёма водки для оптовой торговли: указная бочка (30 вёдер), винная «беременная» бочка (10 вёдер) и водочный бочонок (5 вёдер). В розничной же продаже вплоть до 1896 года преобладает ведро (на вынос) и чарка (распивочно). Лишь в самом конце XIX века, примерно с середины 80-х годов, водку начинают продавать и фасовать в России так, как мы теперь к этому привыкли, — в бутылях по 0, 61 и 1, 228 л. Современные же бутыли по 0, 5 и 1 л появились в конце 20-х годов нашего века.

Итак, развитие мер жидкости в России начиная с XVII века неуклонно оказывается связанным с водкой, приспосабливаясь к тем стандартным объёмам её артельного и индивидуального потребления, которые складываются исторически. Вместе с тем начиная с XVI века резко отмирают все прочие меры объёма, связанные с другими алкогольными напитками — мёдом, вином и пивом.

Хотя и в основе новых водочных мер остаётся старинная и исконная русская мера — ведро, но объём его сокращается с 14 до 12 л и уже с XVI, а особенно с XVII века делится на 10 и 100 частей, то есть на основе десятичной системы, неизвестной практически в это время во всей остальной Европе, а тем более англо-саксонскому миру.

Крупные меры объёма жидкостей — бочки — также делят по пятикратной системе, близкой к десятичной, — на 5, 10, 20, 30 и 40 вёдер.

Всё это косвенно говорит о том, что торговля водкой, с одной стороны, завоевывает и определяет рынок позднее торговли другими видами товаров, а с другой — значительно быстрее развивается и весьма скоро становится всероссийской, что и заставляет принять для используемых в ней мер совершенно новое, отличающееся от прежних удельно-княжеских и областных мер деление — более простое, более понятное всем и менее дробное, более чёткое, каковой и является десятичная система счета.

Интересна и связь индивидуальных мер объёма водки с историей этого напитка. Первоначальная единица — кружка или стопа, близкая к литру, заменена с XVIII века исключительно чаркой.

Это указывает на то, что до XVIII века водка была крайне слабой, и её разбавляли водой сразу же после перегонки раки, то есть из ординара. С XVIII века водку преимущественно приготавливают из двоенного и даже троенного спирта, её крепость значительно возрастает, а также и единицы её фасовки и одноразового потребления становятся более дробными.

В XIX веке, особенно с введением монополии в 1894 году, крепость водки устанавлена на современном уровне и для распивочной розничной торговли введена наряду с основной единицей — чаркой (145 г) ещё и более мелкая — получарка (72, 5 г, а практически — 70 г при естественном недоливе до краев).

Таким образом, единицы разового розничного потребления водки имели тенденцию к снижению прямо пропорционально процессу увеличения крепости водки. Это косвенно говорит о том, что размеры потребления водки фактически оставались в России стабильными в течение чрезвычайно длительного времени, если иметь в виду объёмы потребления и их пересчет в связи с изменением крепости водки. И этот исторический факт подтверждён статистикой последних десятилетий XIX — начала XX века, когда данный вопрос оказался в поле зрения статистического учёта.

Следовательно, распространённый взгляд на то, что пьянство и его развитие были следствием роста производства и потребления водки, является неверным или во всяком случае далеко не таким бесспорным, каким он кажется. Водка на протяжении своего исторического развития с XV до XIX века непрерывно и постоянно менялась, но как и в чём — в этом и состоит главный вопрос.

Чтобы ответить на него исторически точно и технически квалифицированно, надо подробно рассмотреть развитие технологии производства водки с XV до XIX века. Это необходимо сделать по двум причинам. Во-первых, чтобы увидеть, как шло развитие производства этого продукта, по какому пути — по пути ли неуклонного улучшения его качества, или по пути удешевления производства без улучшения качества, или же с пренебрежением к качеству в погоне за удешевлением себестоимости. История продовольственных товаров, производимых промышленным путём, знает немало примеров того, как развитие под давлением законов капитализма и экономической конъюнктуры неизбежно уводит на второй из перечисленных путей. Но есть продукты, которые избегают такого пути. Вот почему этот вопрос требует специального рассмотрения.

Во-вторых, мы практически не знаем, какие фазы развития пережила водка технологически, мы пока не можем сказать, когда был апогей развития водки и был ли он вообще, не можем мы знать и того, шло ли её развитие неуклонно по восходящей линии, без срывов и зигзагов, и что чем дальше, тем продукт всё более улучшался.

Всё это предстоит выяснить и изучить. И для этого также надо исследовать в хронологической последовательности, как шло и чем сменялось производство водки в каждый исторический период. Но прежде чем мы займёмся выяснением истории технологии производства водки в следующей главе, необходимо остановиться подробнее на самом термине «водка», который, по существу, не рассмотрен в нашей терминологической главе наряду с другими терминами. Это произошло потому, что сам термин «водка» полноправно появился как официальный, казённый, государственный и национальный термин лишь с введением государственной монополии на водку в конце XIX века. Но несмотря на это, сам термин или, более того, понятие водки как русского национального вида хлебного спирта возникает уже в середине XVIII века, а слово «водка» появляется и того раньше.

Вот почему целесообразно рассмотреть термин и понятие «водка» в конце этой главы, посвящённой терминам, тем более что весь предыдущий терминологический материал фактически уже подвел нас к выяснению вопроса о том, что понимают под термином «водка» и почему он становится центральным, основным, коренным для характеристики русского хлебного вина.

Рассматривая терминологические обозначения хлебного вина, на протяжении почти 500-летнего периода существования этого русского национального алкогольного напитка мы нигде не отметили слово «водка» и не комментировали исторически, если не считать лингво-исторического краткого комментария в первой части данной работы, касающегося этимологии слова «водка».

Это объясняется прежде всего тем, что официальный термин «водка», установленный в законодательном порядке, зафиксированный в государственных правовых актах, возникает весьма поздно. Впервые он появился в Указе Елизаветы I «Кому дозволено иметь кубы для движения водок», изданном 8 июня 1751 года. Затем он появляется лишь спустя почти 150 лет, на рубеже XIX и XX веков, в связи с введением государственной монополии на производство и торговлю водкой.

Между тем в устной народной речи термин «водка» бытовал в течение ряда веков и возник относительно рано. Его широкое распространение относится в основном к екатерининскому времени по причинам, о которых мы скажем ниже. Но это слово было известно значительно ранее середины XVIII века, однако его значение как в XVIII веке, так и ранее не совпадало с нынешним, то есть с тем, которое было придано ему в начале XX века.

Именно этим обстоятельством, а также сугубо жаргонным характером слова «водка» следует объяснять то, что его нельзя встретить практически ни в одном нормативном словаре русского языка или в литературных нормативных текстах вплоть до 60-х годов XIX века.

Те упоминания слова «водка», которые дошли до нас в разных источниках, в литературных и документальных письменных памятниках, являются в значительной степени случайными и не дают полного представления о последовательном развитии слова «водка» во всех его значениях и о действительном времени первичного появления этого слова как понятия и термина, связанного целиком с алкогольным напитком.

Тем не менее попытаемся собрать и расположить в хронологическом порядке все имеющиеся в нашем распоряжении данные о времени появления и разных значениях слова «водка». Это всё же поможет нам лучше понять, как, когда и почему слово «водка», означавшее до XIII века по смыслу «вода», стало превращаться, превратилось и приложено к понятию алкогольного национального русского напитка.

1. XV век. От XV века у нас нет ни одного памятника, где бы упомянуто слово «водка» в понятии близком к алкоголю.

2. XVI век. В XVI веке под 1533 годом в новгородской летописи слово «водка» упомянуто для обозначения лекарства: «Водки нарядити и в рану пусти и выжимати», «вели государь мне дать для моей головной болезни из своей государской оптеки водок… свороборинной, финиколевой».

Из этих текстов уже ясно, что под водкой понимают не декокт (водный отвар трав), а тинктуру (т.е. спиртовую настойку), ибо только тинктуру, то есть жидкость, содержащую спирт, можно было рекомендовать пускать в рану для обеззараживания и только настойки на спирту можно длительно хранить в аптеках, в то время как декокты приготавливает сам пациент по указанию врача в домашних условиях непосредственно перед их применением.

Итак, водкой с самого начала называли спиртовую настойку. Но какова была причина перенесения на спирт этого термина? Ведь для этого необходимо, чтобы вода как-то наличествовала в составе данного лекарства, иначе невозможно объяснить, как оказалось связанным название спиртовой настойки со словом «водка».

Действительно, в русской медицине того времени существовали и такие термины, как «вино марциальное», «вино хинное», наряду с термином «водка финиколевая». Сравним их составы. О лекарствах, называемых винами, нам известно, что они представляли собой настойки на чистом виноградном вине — белом или красном. Так, вино марциальное было настойкой железных опилок на красном бургундском вине, а вино хинное — настойкой коры хины на белом, чаще всего на мозельском (ренском).

Таким образом, здесь название данных лекарств винами вполне оправданно и прямо соответствует реальному содержанию этих лекарственных препаратов, которые были в большей степени винами и в меньшей степени лекарствами. Что же касается настоек лекарственных трав, именуемых в отличие от вин водками, то из рецептов следует, что они представляли собой либо чистые спиртовые настойки, разбавляемые в воде непосредственно перед приёмом (например, капля настойки на ложку воды или ложка настойки на стакан воды) и, следовательно, выглядевшие в глазах пациентов в большей степени водными лекарствами, чем спиртовыми, либо являлись продуктом двоения, то есть продуктом перегонки простого хлебного вина с лекарственными травами, который затем разбавляли «исполу» , то есть на одну треть, кипячёной водой. Так, например, водку белую для укреплёния желудка приготавливали из смеси нескольких пряностей (шалфея, аниса, мяты, имбиря, калгана) общим весом около 500 г, настоенных на 5 л простого вина, то есть спирта вторичной перегонки, и вновь передвоенного до половины объёма (фактически примерно до 2 л) и затем разбавленного кипячёной водой в соотношении 1:2 (т.е. одна часть воды и две части двоенного спирта). Это лекарство и получило с самого начала наименование «водка» в полном соответствии с фактической технологией его производства и по нормам языка того времени.

Итак, родившись в медицинской, а точнее, в фармацевтической практике, указанная технология дала продукт, который не подходил под разряд тинктур, как их понимала западноевропейская фармакология того времени, а следовательно, должна была получить соответственно и новое наименование — разводнённая тинктура, или водка. В то время как в Западной Европе стремились к предельной концентрированности медицинского препарата, к малым объёмам, к портативности лекарственного снадобья, в России в XVI, да и в XVII веке старались, наоборот, не только увеличить объём и вес отпускаемых потребителю препаратов, но и исключить необходимость для потребителя самому дозировать и тем более разводить до нужной концентрации лекарственный препарат. Отсюда водки стали преобладать в фармацевтической практике над тинктурами. Это объяснялось целым рядом чисто российских факторов: отсутствием не только тонких, точных разновесов в быту, но и вообще привычки взвешивать, уточнять что-то малое; недоверием русского человека ко всему малому, мизерному, верой в целительность крупной дозы лекарства и отсюда опасением предоставлять самому пациенту разведение и дозирование, особенно учитывая значительную неграмотность даже боярства и дворянства в XVI и XVII веках.

Хотя термин «водка» оказался тесно связанным с лекарственными препаратами, но принцип получения водок, то есть разводнение двоенного спирта или разводнение вообще спирта любого погона, не мог не быть общим технологическим приёмом русского винокурения и, более того, должен был неизбежно уже достаточно рано быть осознан как некая особенность именно русского производства хлебного вина. Для этого необходимо было лишь сравнить русское хлебное вино с любым нерусским, иностранным. Такая возможность, как мы увидим далее, наступила не ранее начала XVII века, то есть в связи с польско-шведской интервенцией.

Русский же обычай непременно разбавлять любой алкогольный напиток водой был вполне закономерно порождён установлениями православной церкви разбавлять водой виноградное вино согласно византийской традиции. Этот обычай был перенесён с тем большим основанием на хлебный спирт, что последний обладал гораздо большим содержанием алкоголя, чем натуральные вина. Надо полагать, что этот обычай был установлен весьма рано, в самом начале возникновения русского винокурения.

Но термин «водка» всё же прочно закрепился в медицинском лексиконе и весьма долго не переходил в бытовой, а тем более официальный язык для обозначения водки-напитка лишь только потому, что в силу тех же средневековых традиций (или точнее — схоластических и психологических условностей и косности) за алкогольным напитком должно было сохраняться наименование вина с указанием лишь на его наиболее характерный внешний признак — виноградное, хлебное, служебное, горящее, но без всякой связи с его подлинным характером, с его технологическим признаком, то есть типовым признаком. Однако в медицине типовой признак был всегда существенным показателем для фармацевтов, в то время как для потребителей алкоголя он был абсолютно безразличен, по крайней мере до тех пор, пока они сами не стали иметь возможность оказаться производителями данного продукта и тем самым осознать значение его технологии. Но это могло наступить лишь в XVII веке, когда государственная монополия на производство водки оказалась на известное время нарушенной и само производство хлебного вина вышло из-под строгого правительственного контроля, характерного для XVI века.

В результате в XVI веке одна и та же водка оказалась в разных группах товаров: в составе лекарств и в составе алкогольных напитков, и в соответствии с этим получила разные термины: «вино» как напиток и «водка» как лекарство, хотя по фактическому алкогольному составу и по технологическим методам получения они не отличались друг от друга.

Понимание этого факта, естественно, не могло оставаться неизвестным в первую очередь для тех, кто производил водку, то есть для фармацевтов и кружечных голов, а в более широком социальном смысле — для обитателей монастырей, монахов-винокуров. В своём бытовом языке они могли поэтому не придерживаться формальных различий и называть водкой также и напиток, а не только лекарственное снадобье на основе водки. Но такая вольную терминологию могли, конечно, употреблять лишь как жаргон в определённой социальной среде.

3. XVII век. Уже в середине XVII века встречаются письменные документы, где слово «водка» употреблено для обозначения напитка. Так, в челобитной архимандрита Варфоломея от 1666 года читаем: «А старец Ефрем… ныне живёт в келье, а то питьё, вино и водку привозили дети его тайно».

Здесь термин «водка» употреблён для обозначения напитка явно в силу необходимости отличить в одной и той же фразе виноградное вино от хлебного, то есть от водки.

Автор челобитной не мог в данном случае избежать употребления жаргонного слова, не исказив содержания, сути своего сообщения. Во всех иных случаях, когда обстоятельства не вынуждали к такому словоупотреблению, в XVII веке стойко продолжали пользоваться термином «вино» для обозначения водки. Таким образом, в XVII веке в бытовом языке именование водки водкой знали, но применяли лишь при определённых обстоятельствах.

Важно отметить, что уже с середины 30-х годов XVII века все иностранные путешественники, посещавшие Россию, подчёркивали в своих записках высокие качества и особый характер русской водки, хотя и называли её теми же терминами, что и хлебное вино на немецком или шведском языках, то есть «brandtwein» или «brannvin». Однако шведский резидент при дворе Алексея Михайловича, проживший в Москве длительное время, Иоганн де Родес в своих донесениях в Стокгольм применяет для обозначения русской водки иной термин — «hwass». Некоторые историки воспринимали этот термин как результат недоразумения, полагая, что Родес имел в виду квас или называл водку квасом в силу своей якобы неосведомлённости, по ошибке. Однако неоднократное употребление этого термина в соответствующих контекстах даёт полную возможность идентифицировать его только с водкой. Да и было бы странно допустить возможность какой-либо ошибки со стороны человека, превосходно знакомого с русскими условиями того времени. Слово «hwass» скорее должно было походить с точки зрения Родеса на «wasser», то есть на воду, чем на квас, ибо для него решающим обстоятельством при поисках сходства не могли служить русские фонетические признаки. Если обратиться не к фонетике, а к смыслу данного слова, то окажется, что на старошведском языке «hwass» означает нечто «острое, пронзительное, крепкое». В то же время на общем языке всех иностранных жителей Москвы второй половины XVII века (а этим общим языком был ломаный немецкий, или московский жаргон немецкого языка, на котором объяснялись и «кесарские», и ганзейские, и ливонские, и голштинские, и голландские «немцы») слово «hwass» или «hwasser» было либо равнозначно «wasser», то есть воде, либо стояло к нему настолько близко, как к воде по-русски стоял её деминутив водка.

Если вдуматься, то Родес не случайно изобрел для русского хлебного вина-водки именно такое «иностранное» название. Он подыскал в шведском языке слово, которое по смыслу означало «крепкое», а на специфическом московском жаргоне иностранцев означало «вода». В целом «крепкая московская вода» очень удачно передавала непереводимое ни на один иностранный язык понятие «водка». Необходимость же различать русскую, московскую водку от немецкого «brandtwein» или шведского «brannvin» и украинской (черкасской) «горилки» продиктована уже в это время существенными качественными отличиями русской водки, связанными с применением специфических и оригинальных материалов для её очистки, незнакомых на Западе. (Подробнее об этом будет сказано в разделе о технологии производства водки.)

Таким образом, во второй половине XVII века и русские, и иностранцы стали употреблять для обозначения русской водки термин, отличающий её от такого же продукта, но получаемого в соседних странах — Германии, Швеции, Польше, Украине. Это значит, что водка уже в это время обладала особым специфическим качеством, отличающим её от ряда аналогичных хлебных спиртных напитков.

4. XVIII век. В XVIII веке слово «водка» впервые употреблена в официальном языке, но не как основное, полноправное, а как второй синоним. Особенно часто термин «водка» употребляют во второй половине XVIII века, но и в этих случаях, когда дело касается официальных актов, справочников, словарей к слову «водка», помещаемому без всяких пояснений, всегда следует отсылка: смотри «вино». И именно под этим всё ещё официальным термином водку и рассматривают.

Но водками без всяких оговорок в XVIII веке называют лишь те водки, которым приданы дополнительные вкус, аромат (запах) или цвет, то есть всё то, что передвоено вместе с растительными травными, ягодными, фруктовыми и даже древесными добавками, то, что приобрело от этих добавок вкус, запах или только цвет. Поскольку для получения такого продукта всегда необходимо передваивание, то часто для краткости этот вид водок называли также двоенными водками либо обозначали вид этих двоенных водок — анисовая, тминная, померанцевая, перцовая и т.д. Все эти водки были прямыми наследницами лекарственных водок XVI — XVII веков и точно копировали, повторяли их по своей технологии. Единственное различие их состояло в том, что их сдабривали не лекарственными, а пищевыми или вкусовыми компонентами. Но это было различие не по существу, а лишь по форме.

В то же время собственно лекарственные, травные настойки превращаются в «просвещенном» XVIII веке в тинктуры, по западному образцу, но получают в случае применения их как напитков наименование ерофеичей (с 1768 г.)[114]. Ерофеичи не разбавляют водой и потому не включают в разряд водок. Их крепость держится на уровне 70 — 73°. В конце XVIII века слово «водка» относится к трём видам напитков. Чтобы различить их между собой, известный русский врач и естествоиспытатель Н.М. Максимович-Амбодик предложил в 1783 году ввести термины: «водки перегнанные (или двоенные), „водки настоенные“ и „водки сладкие“, а точнее — „подслащённые“, или „тафии“, „ратафии“.

Эти термины не вошли в бытовой язык, их изредка употребляли лишь в медицинской терминологии того времени. Перегнанные водки и в первой половине XIX века продолжали называть вином, за подслащёнными сахаром и фруктово-ягодными сиропами водками утвердился термин «ратафии», вошедший во всеобщее употребление во второй половине XVIII — первой половине XIX века и фактически удерживавшийся на протяжении всего XIX века, а за ароматизированными водками как детищем XVIII века утвердился термин «русская водка» без определения «настоенная». Так что к началу XIX века под словом «водка» понимали исключительно ароматизированные водки, изготовленные по способу XVIII века.

Таким образом, бесцветную и «чистую» водку не только в XVIII веке, но и в XIX веке продолжали именовать исключительно вином.

В то же время в XVIII веке встречается весьма часто термин «водка вполу простого вина», или «водка вполы от простого вина». Этот термин применяли для обозначения чаще всего полуфабриката, предназначенного для дальнейшего изготовления либо лекарства, либо напитка. Он означал добавление воды ровно вполовину от объёма спирта, полученного после перегонки раки, то есть треть воды по отношению к объёму спирта второй перегонки — излюбленное соотношение в русском винокурении. Эта водка не всегда шла как напиток (её крепость примерно держалась на уровне 18°). Чаще всего она служила основой для дальнейшей перегонки (т.е. для двоения).

Итак, слово «водка» со второй половины XVIII века признано как полуофициальный термин в отношении бесцветной водки — хлебного вина и как официальный термин в отношении ароматизированных и подкрашенных двоенных водок. Но эти последние называют уже не просто водкой, а русской водкой. В то же время лекарственные (зельевые) водки утрачивают это наименование и переходят в разряд тинктур, или ерофеичей, то есть в чисто медицинские понятия.

Во второй половине XVIII века слово «водка» в бытовом языке приобретает также жаргонный, порой бранный, презрительный оттенок, что следует связывать с распространением среди простого народа худшего вида водки — «водки вполы от простого вина», которая резко отличается и по качеству и по виду от ароматизированных высококачественных водок дворянского сословия, которые неофициально именуют не водками, а настойками в домашнем бытовом языке дворянства и в художественной литературе того времени. Эти терминологические отличия всегда надо иметь в виду, когда мы знакомимся с историей XVIII века. За границей ароматизированные водки называют с конца XVIII века исключительно русскими водками, причём этот термин всё чаще применяют и в самой России, и к началу XIX века он становится повсеместно признанным.

5. XIX век. В течение XIX века происходит следующий этап в завоевании термином «водка» своего основного, первичного значения, то есть распространение этого термина на понятие «хлебное вино», а не только на русские водки, выросшие из аптечных водок.

Трудно установить, как в действительности распространялся этот термин в быту. В обычном, то есть «приличном» литературном, языке слово «водка» в первую треть XIX века фактически всё ещё отсутствует. Достаточно показательным в этом отношении может служить книга о России для юношества В. Бурьянова, где он именует водку всё ещё «горячим вином»[115].

В то же время А.С. Пушкин употребляет слово «водка» достаточно часто и в своих стихах, и в прозе, но всюду лишь в значении XVIII века (Ср.: «Евгений Онегин» — русская водка, «Капитанская дочка» — анисовая водка). Судя по словарю В. Даля, «водка» появляется в русском нормативном языке лишь с 60-х годов XIX века, если учесть, что словарь составлен в 1859 — 1872 годы. У В. Даля слово «водка» вообще не указано как основное (чёрное) словарное слово. Оно приведено им на уровне синонима «вина» и как деминутив от слова «вода», но в то же время распространено и на хлебное вино, то есть впервые в своём современном значении. Когда же оно оказалось фактически впервые употреблено в таком качестве, установить можно лишь весьма приблизительно. Так, уже в начале XIX века слово «водка» встречается в медицинских и поваренных словарях как полноправный термин, хотя и без точной и правильной дефиниции.

Например, в «Домашнем лечебнике» П. Енгалычева, изданном в 1825 году, указано: «I. Водка, или винный спирт; 2. Водки, или настойки водочные» (т. 1, стр. 151). Как видим, в обоих случаях под словом «водка» подразумевают не то, что ныне определено этим термином. В первом случае с водкой целиком отождествлён винный спирт, что неверно, поскольку спецификой водки является, именно то, что она представляет собой водный раствор винного спирта, на что мог не обратить внимание лингвист или филолог, но что не мог не заметить составитель медицинского словаря. Если же этот факт не имел для него значения, то это означает, что термин «водка» не был осознан во всей своей специфичности и не распространён на бесцветные водки. Во втором случае термин «водка» был отнесён к русским водкам по понятиям XVIII века. Таким образом, на 1825 год по сравнению с XVIII веком фактически существенных изменений в употреблении термина «водка» не произошло.

Но в 1838 году в крупнейшем и подробнейшем справочном издании первой половины XIX века «Энциклопедическом лексиконе» А. Плюшара слово «водка» указано в качестве самостоятельного словарного термина, но не разъяснено, а сопровождено отсылкой к статье «Спиртные напитки». Поскольку энциклопедия Плюшара была издана лишь до буквы «Д», мы не можем установить, как понимали авторы этого издания в 1838 году этот термин. Однако ясно, что само по себе слово «водка» к этому времени было уже вполне узаконенным понятием, поскольку оно попало в словник энциклопедии, то есть к этому времени перестало быть жаргонным. (Надо пояснить, что словник словаря Плюшара составлял Н. Греч, который весьма «чистоплюйски» вычищал всё, что могло шокировать Николая I, который с 1836 года согласился быть патроном «Энциклопедического лексикона», и уж раз Н. Греч допустил упоминание этого слова, следовательно, оно было легитимизировано.) В статье «Винокурение», помещенной в том же томе, термин «водка» отсутствует, но термин «хлебное вино» охарактеризован как спирт, разведённый водой, то есть фактически соответствует понятию «водка», хотя этот термин к данному понятию не применён.

Наконец, в «Экономическом лексиконе» Е. и А. Авдеевых, изданном в 1848 году, слово «водка» опять-таки употреблено как нормативное, основное слово, но понято лишь как подслащённая, сладкая водка либо как ароматизированная (указаны — мятная, тминная, ирная, зорная и т. д.), причём соответствующие рецепты приготовления не во всех случаях предусматривают разведение винного спирта водой, то есть под водками фактически фигурируют в данном справочнике и водки, и тинктуры. Это, конечно, можно отнести за счёт некомпетентности авторов (домохозяйки и купца), но поскольку мы имеем дело с самым распространённым и признанным авторитетным хозяйственным справочником середины XIX века, то можно считать, что к середине XIX века термин «водка» стали употреблять шире, он вошёл в язык, перестал отталкивать, шокировать образованных людей своей жаргонностью, но одновременно с этим его чёткое терминологическое значение смазалось, и то, что было связано с этим понятием в XVIII веке, постепенно утратилось, по крайней мере частично.

Во всяком случае, и Плюшар, и Авдеевы косвенно подтверждают, что понимание того, что водка по своей сути обязательно должна включать воду, что спиртной напиток без хотя бы трети воды не водка, было полностью утрачено. Так, к водкам в «Экономическом лексиконе» отнесены и ерофеичи, для которых характерно как раз полнейшее отсутствие воды.

Таким образом, в первой половине XIX века произошло лишь распространение самого слова «водка», в том смысле, что оно лишилось своей жаргонности, но понятие водки не только не пришло в соответствие со своим истинным значением, но и исказилось по сравнению с XVIII веком. Оно не было перенесено на собственно водку, то есть на хлебный спирт, разведённый водой.

Следует отметить, что на протяжении всего XIX века существует выражение «двоенная водка», появившееся впервые в 30-х годах XVIII века. Его употребляют в правильном значении. По-видимому, вследствие того, что двоенные, то есть крепкие, спирты всегда приходилось разводить водой, словосочетание «двоенная водка» оказалось чрезвычайно прочным, то есть слову «двоенный» всегда стало сопутствовать слово «водка», хотя фактически смысл этого словосочетания к 60-м годам XIX века также утрачен, ибо в ряде случаев в литературе встречаются факты, что под термином «двоенная водка» понимают просто передвоенный спирт, не разведённый водой. Таким образом, начало второй половины XIX века характерно внедрением в язык слова «водка» с одновременной утратой определённости и правильности его значения.

Это привело к тому, что к 70-м годам XIX века начинается медленное вытеснение словом «водка» в бытовом языке прежнего понятия «вина» как хлебного вина. Но этому процессу препятствуют в то же время два фактора: во-первых, официальный, казённый язык, согласно которому во всех питейных и торговых заведениях России существует лишь продукт (товар), именуемый вином. Во-вторых, играет огромную роль консервирующее воздействие общественного сознания, привычка считать слово «водка» в приложении к хлебному вину лишь метонимией, свойственной «подлому люду», и отсюда возникновение у растущего после 1861 года мещанства избегать по возможности употребления слова «водка» в, так сказать, своём парадно-бытовом языке[116]. Об этом, в частности, говорит и тот факт, что из 400 пословиц, посвящённых водке, лишь три называют её водкой, в то время как все остальные именуют её либо вином, либо используют различные эвфемизмы, причём все три пословицы со словом «водка» являются новыми, относящимися к дореформенному периоду[117]. В них важно то, что они чётко соотносят название «водка» с тем, что принято было до тех пор именовать хлебным вином, и, следовательно, употребляют термин точно по назначению. Важно и то, что, поскольку эти пословицы достаточно чётко датированы концом 60 — началом 70-х годов, они дают нам дополнительное основание датировать этим временем распространение на хлебное вино названия «водка» как термина русского языка.

Таким образом, можно считать, что собственно водку начинают именовать водкой всего примерно 150 лет тому назад. Но и в это время термин «водка» становится далеко ещё не повсеместным. Термин этот прочно укореняется лишь в Москве и Подмосковье, отчасти в Петербурге, но в ряде историко-географических районов он почти не встречается вплоть до конца XIX века. Так, к востоку от Москвы, во Владимирской, Нижегородской, отчасти в Ярославской, Костромской и Ивановской областях внедрению слова «водка» в значении алкогольного напитка препятствует областная, местная привычка использовать это слово в смысле «вода» («Сходи за водкой-то на ручей!»); в Русском Поморье, в Архангельской, Вологодской областях и на севере Карелии, а также отчасти в Новгородской и даже Тверской областях слово «водка» даже во второй половине XIX века продолжают использовать в его древнем новгородском значении — хлопоты, бесполезное хождение как производное от глагола «водить». В результате фактически вплоть до 90-х годов XIX века, а точнее, до полного введения монополии, то есть до 1902 года, продолжают сосуществовать два названия водки — вино и водка, а также появляются новые эвфемизмы — «беленькое», «белое» (подразумевают всё же «вино»), «монополька», «поповка» (подразумевают «водка»), причём в официальном языке, вплоть до 1906 года, доминирует термин «вино».

В то же время в 70 — 90-х годах XIX века, особенно в годы, непосредственно предшествующие введению государственной монополии на водку (1894 — 1902 гг.), возникают попытки создать и ввести в употребление вообще новые, искусственные, исторически не обусловленные наименования водки с ложной целью «облагородить» тем самым этот продукт. Таковы «народное вино», «столовое вино» и совершенно путаное «винная водка». Все они не прививаются, оказываются инородными и для русского языка, и для выражения понятия «водка».

Д.И. Менделеев, принявший деятельное участие в создании современной научной технологии производства водки, решительно отвергал все эти искусственные наименования и настаивал на введении единого официального названия — «водка» как наиболее полно отражающее характер напитка и одновременно являющееся наиболее национальным русским названием.

Если в 80-90-х годах XIX века водками принято было называть спиртные напитки, содержание алкоголя в которых колебалось от 40 до 65°, а жидкости, которые содержали от 80 до 96° алкоголя, называли только спиртами, то с 1902 года было установлено правило, что подлинной водкой, то есть московской водкой, может называться водка с идеальным соотношением алкоголя и воды в своём составе, то есть водка, содержащая ровно 40° алкоголя[118].

До введения водочной монополии в 1894 — 1902 годах водку обычно составляли (после середины 60-х годов XIX в.) очень просто — путём смеси 50% алкоголя с 50% воды. Эта смесь заменяла прежнее соотношение 1:2. Такая смесь давала 41-42° спирта в напитке или по весу столько же процентов алкоголя в водке. Следовательно, чтобы получить точно сорокаградусную водку необходимо было точно взвешивать спирт, а не соединять объёмы.

Процент спирта в воде определён тем, что при соединении спирта с водой происходит сжатие (контракция) всей смеси. Это значит, что если мы возьмем литр чистой воды и смешаем его с литром 96-98° спирта, то получится не два литра жидкости, а гораздо меньше, причём это уменьшение объёма будет тем сильнее, чем крепче спирт. Что же касается уменьшения веса смеси, то оно будет выражено ещё резче, чем уменьшение объёма[119].

Эти явления подметил Д.И. Менделеев и обратил внимание на их связь с появлением разного качества у различных водно-спиртовых смесей. Оказалось, что физические, биохимические и физиологические качества этих смесей также весьма различны, что побудило Д.И. Менделеева искать идеальное соотношение объёма и веса частей спирта и воды в водке. В то время как прежде смешивали различные объёмы воды и спирта, Д.И. Менделеев провел смешение различных проб веса воды и спирта, что гораздо труднее и что дало более точные результаты. Оказалось, что идеальным содержанием спирта в водке должно быть признано 40°, которые не получались никогда точно при смешении воды и спирта объёмами, а могут получиться только при смешении точных весовых соотношений алкоголя и воды. Если учесть, что вес литра воды при 15° равен ровно 1000 г, вес литра 100° спирта — 795 г, то ясно, что требуется очень точный расчёт веса воды и спирта, чтобы получить идеальную водочную смесь. Так, литр водки в 40° должен весить ровно 953 г. При весе 951 г крепость в водно-спиртовой смеси будет уже 41°, а при весе 954 г — 39°. В обоих этих случаях резко ухудшается физиологическое воздействие подобной смеси на организм, и, строго говоря, обе они не могут при этом именоваться московской водкой.

В результате проведенных исследований Д.И. Менделеева с конца XIX века русской (а точнее — московской) водкой стали считать лишь такой продукт, который представлял собой зерновой (хлебный) спирт, перетроенный и разведённый затем по весу водой точно до 40°. Этот менделеевский состав водки и был запатентован в 1894 году правительством России как русская национальная водка — «Московская особая» (первоначально называлась «Московская особенная»).

В то же время во всех западноевропейских странах, где спирт, полученный из разнообразного сырья (свеклы, картофеля, фруктов, риса, ячменя, пшеницы, пальмового сока, сахарного тростника и др.), либо дистиллировали примерно до 40°, либо спирт-ректификат разводили с водой 1:1 по объёму, а не по весу, как в России, неизменно получали водки, содержащие либо 41, 5, 42, 8, 39, 6, 38, 7% спирта, то есть они либо превышали, либо не достигали «золотой середины» — 40°. Это сразу же дистанцировало русскую новую водку от всех остальных «водкоподобных» алкогольных напитков или псевдоводок в других странах, поскольку они стали принципиально физико-технически (а не только качественно) резко отличаться от русской «монопольки».

Насколько значительной оказалась эта дистанция и сколь важное значение приобрело открытие идеального соотношения воды и спирта в водке, видно из исследования голландского учёного Ханса Гроувена, сделавшего в 1898 году анализ водок разных стран на содержание в них абсолютного алкоголя по весу.

Французский коньяк…61, 4-61, 7

Русская (московская) водка…54, 2

Ямайский ром..43, 7

Шотландское виски..42, 8

Ирландское виски…42, 3

Английское виски…41, 9

Английский джин…40, 3

Немецкий шнапс…37, 9

Эта таблица наглядно показывает, что русская водка не только стоит на втором месте (после коньяка), но и оставляет далеко позади себя все другие крепкие напитки по качеству спиртового содержания. Здесь не рассматрены другие важные показатели качества водки — её чистота, высокая степень очищенности от примесей (сивушных масел, эфиров), что также связано с идеальным соотношением воды и спирта и с другими особенностями, присущими исключительно технологии производства русской водки.

Один из видных итальянских современных энологов д-р Оберто Спинола в своих работах по истории энологии совершенно справедливо употребляет, в отличие от других своих коллег, вместо известного термина «аквавита» («о-де-ви»), более длинный и несколько странный термин «I'eau-de-via de vin» («о-де-ви-де-вин»[120]), то есть «винная аквавита», или «аквавита вина», подчёркивая тем самым, что спирт, созданный или открытый впервые в начале XIV века Арнольдом де Вилльневом, был специфическим спиртом — дистиллированным из натурального виноградного вина, чрезвычайно чистым и тонким, необычайно лёгким и фактически не этиловым спиртом в современном понимании, а готовым продуктом — коньяком.

Вполне понятно, что сама сырьевая основа такого спирта обусловливала не только устройство аппаратуры дистилляции, но и оказывала существенное влияние на последующую обработку полученного фабриката, который в силу своих высоких пищевых качеств, чистоты, приятного вкуса и аромата практически не нуждался ни в каком особом дополнительном облагораживании и улучшении, за исключением выдержки в дубовых бочках для смягчения (частичной утраты) спиртовой концентрации и приобретения красивого золотистого цвета.

Приготавливаемая на Древнем Востоке, главным образом в Палестине и в Малой Азии, известная евреям, византийцам и арабам уже в раннем средневековье изюмная (финиковая, инжирная) водка — сикера — хотя и была значительно грубее аквавиты де вин (коньяка), так как её выгоняли непосредственно из твёрдых (сухих, сырых, вяленых) фруктов (плодов), а не из их сока, — всё же обладала вкусом и ароматом натуральных фруктов и также почти не нуждалась в какой-либо сложной очистке и дополнительной обработке, а при повторной перегонке давала исключительно чистый ароматный продукт. Состав фруктов, лишённых крахмала, а тем более состав виноградного вина, содержащего фруктозу, а не сахарозу, где побочные продукты были целиком выведены из раствора в результате естественного брожения и воздействия грибковых микроорганизмов, обусловливали высокую степень очистки этих первых водок человечества, так что при их производстве не возникал и не ставился даже вопрос о каких-либо специальных методах очистки. Фруктовые и винные аквавиты потому и получили своё название «воды жизни», что при их незначительном, сдержанном употреблении отмечено лишь тонизирующее, возбуждающее, активизирующее действие и не было замечено никаких угнетающих, а тем более болезненных и дурманящих сознание явлений.

Хлебное вино, сырьём для производства которого был совершенно иной материал — забродившее зерно (сусло) или жидкое тесто, требовало и иной аппаратуры, и искусственного осахаривания крахмала, а потому неизбежно давало и иной продукт — лишь полуфабрикат, весьма далёкий от хорошего вкуса и аромата, требовавший дальнейшего усовершенствования. Это обстоятельство ставило важный вопрос о путях, ведущих к облагораживанию полуфабриката для превращёния его в конечный продукт.

Таким образом, эти сырьевые различия, эти расхождения исходного характера между западноевропейскими и русскими условиями проводили с самого начала чёткую грань между виноградным и фруктовыми, ягодными, так называемыми винными спиртами, с одной стороны, и спиртом хлебным, получаемым из крахмалистых, преимущественно хлебных, зерновых материалов, то есть водкой, — с другой.

Тем самым изобретение хлебной водки (как затем и молочной водки — арьки) не могло родиться путём прямого заимствования западноевропейского метода дистилляции, а неизбежно должно было возникнуть на национальной почве тех народов, которые знали и пользовались только одним своим видом сырья — хлебными злаками (зерном) или молоком.

Вот почему должно быть совершенно ясно, что если в Южной Европе, Малой Азии, Средиземноморье, Закавказье производство коньяка и местных фруктовых водок возникло и могло возникнуть только из виноделия, виноградарства и садоводства, на базе их отраслей хозяйства, то в России, Восточной и Северной Европе возникновение водки было следствием развития зернового хозяйства, и само водочное производство естественно выросло из пивоварения, которое с незапамятных времён использовало зерно и муку как сырьё и знало о возможности получения спиртосодержащей жидкости из зерна.

Точно так же арьки (молочные водки) возникли у скотоводческих народов Азии и Восточной Европы, обладавших избытком молока и занимавшихся его разнообразной переработкой в молочные продукты. Именно при попытках получить новый вид творога, сыра и в связи с этим изменить технологию возникла как побочный продукт арька, кумышка, молочная водка.

Таким образом, изобретение коньяка, водки, арьки — каждое по себе неизбежно было автономным, и его техническая и технологическая стороны были тесно связаны с национальными особенностями сырья и опытом его переработки на предшествующих исторических стадиях.

Следует сразу же оговориться, что в настоящей главе в силу целого ряда причин и прежде всего исходя из соображений производственной, фирменной тайны автор не может касаться подробностей технологического производства водки, а тем более сообщать современную технологическую схему и иные детали, связанные с производством водки как в конце XIX века, так и в наше время. Вместе с тем дать достаточно ясное представление о тех оригинальных приёмах, которые применялись в производстве водки и которые сложились исторически в разные периоды и фактически принимали участие в создании водки, необходимо, поскольку это ведёт к информированности потребителя о водке, к знакомству с этим продуктом в чисто научном, познавательном плане, а также помогает понять, что речь идёт о достаточно сложном историческом и культурно-технологическом национальном явлении.

Решающими для создания оригинального продукта являются на протяжении длительного исторического развития водки следующие слагаемые:

I. Сырьё.

II. Рецептура. Композиция.

III. Особые методы очистки спирта и водно-спиртовой смеси от вредных примесей, в первую очередь от сивушных масел, эфиров, альдегидов.

IV. Технологическая схема, технологический порядок.

V. Оборудование.

На каждом историческом этапе эти основные слагаемые в производстве водки играли далеко не одинаковую роль.

На первоначальном этапе — в XV — XVII веках — самым слабым звеном было оборудование. И этот факт оказывал сильнейшее влияние на выбор технологической схемы. Если на Западе главным козырем в прогрессе винокурения было совершенствование оборудования и главного технологического приёма — дистилляции, то в России ставку всегда делали на оригинальность сырья и рецептуры. Более того, несовершенство аппаратуры, оборудования заставляло применять изощренные методы очистки конечного продукта, развивать фантазию именно в этом направлении.

Особенно большое значение придавали приёмам очистки в XVIII веке, в период бурного развития домашнего помещичьего винокурения, когда не останавливались ни перед какими затратами на ведение очистных процессов. К этому времени относится и самый плодотворный период поисков и фантазии в области композиции и рецептуры водок, в области введения в заторы и в промежуточные водно-спиртовые купажи разнообразных компонентов-ароматизаторов.

Наоборот, лишь во второй половине XIX века и особенно в XX веке главное внимание было сосредоточено на обновлении оборудования, на введении технологических новинок в схему его действия, на придании значения таким чисто техническим вопросам, как время, температура и скорость прохождения различных производственных циклов, на введении таких приёмов обогащения качества сырья, о которых в прежние эпохи даже и не задумывались (например, аэрация).

Всё это в целом и создало современную водку, то есть не просто «средство опьянения», а сложный национальный продукт, сконцентрировавший в себе историческую, пищевую и технологическую фантазию русского народа.

Именно по этой причине и далеко не в последнюю очередь народному сознанию, а не только «народному желудку» было довольно трудно отказаться от водки, когда в 1985 году последовало волюнтаристское решение о резком сокращении её производства и чуть ли не об её отмене. Водка возникла в силу определённых исторических причин, она может перестать играть свою нынешнюю роль в жизни человека и общества лишь согласно логике определённого исторического развития. Вот почему по меньшей мере глупо и самонадеянно полагать, что эту проблему можно решать путём декретов и законодательств.

Итак, каковы суммарно технологические особенности водки и её производства по основным позициям?

А. Зерно. На протяжении веков для русской водки основным сырьём служила рожь. Ржаное зерно — это самая характерная сырьевая особенность водки вплоть до 70-х годов XIX века. На протяжении последних 100 лет, особенно после 30-х годов XX века, гораздо большую роль в производстве массовых сортов водки стала играть пшеница, а в определённые периоды экономической разрухи и войны выпускалась и картофельная водка. Однако лучшие, высшие сорта водки продолжают и поныне основываться на традиционном ржаном сырье (зерно, отруби). В качестве добавок к обязательной для русской водки ржи используют и другое зерновое сырьё — овес, пшеница, ячмень и гречиха, в разных, но всегда небольших пропорциях.

Зерновое сырьё, а особенно ржаное зерно, обеспечивает русской водке огромные преимущества перед картофельной водкой, на что в своё время обращал внимание ещё Ф. Энгельс. Русская ржаная водка не вызывает таких последствий, как тяжёлое похмелье, не ведёт к возникновению у потребителя агрессивного настроения, что обычно характерно для воздействия картофельной и особенно свекольной водки (вследствие чего чрезвычайно вреден самогон из «чистого» свекольного сахара).

Б. Вода. Вторым важнейшим сырьевым компонентом водки служит вода, точнее — мягкая вода русских рек. Для водки годится только вода, обладающая мягкостью не более 4 мг/экв. Такой водой до 20-х годов XX века была московская (2 мг/экв.) и невская вода (4 мг/экв.), то есть вода верховьев Москвы-реки, Клязьмы и Невы. Превосходной по качеству водой была и остаётся вода мытищинских ключей (родников), откуда уже в XVIII веке был проведён в Москву водопровод (более 20 км). В настоящее время воду для водки (московской) берут частично из мытищинских родников, а также из рек Рузы, притока Москвы-реки, и Вазузы, притока Волги в её верховьях (к западу от Москвы, которые протекают в густолесистом районе и обладают мягкой (2-3 мг/экв.), чистой, вкусной водой.

Перед созданием купажа с хлебным спиртом вода проходит разнообразную дополнительную очистку: отстой, фильтрацию через речной и кварцевый песок, специальную дополнительную аэрацию (т.е. насыщается чистым жидким кислородом), но ни в коем случае не подвергается кипячению и дистилляции, как это обычно делают производители псевдоводок в других странах (США, Финляндии, Италии, Германии и др.). В этом важное традиционное отличие и преимущество русской водки, сохранившееся поныне. Она обладает особой мягкостью, питкостью, ибо вода в ней не бездушная, а живая и, несмотря на отсутствие какого-либо запаха или привкуса, в то же время не безвкусная, как дистиллированная вода. При этом степень очистки русской сырой воды такова, что она сохраняет хрустальную прозрачность, превышающую по показателю освещенности любую дистиллированную воду, лишённую естественного блеска и хрустальной «игры переливов», утраченных или поблёкших после процесса дистилляции.

В. Солод. Важным сырьевым компонентом при приготовлении затора (сусла) в русском винокурении служил солод. Русский солод всегда был и остался исключительно ржаным. Даже в начале XX века, когда в качестве основного зернового сырья стали применять пшеницу, и даже в 30-50-е годы XX века, когда по ряду экономических причин увеличился процент изготовляемой простой, дешёвой картофельной водки, всё равно в качестве солодового компонента русской водки оставался исключительно ржаной солод. Не только его применение, но и его получение, его особые условия проращивания имеют существенное и даже решающее значение для качества традиционной русской водки. Поэтому ещё в XVIII веке на правила получения ржаного солода для винокурения обратили внимание академик Тобиас Ловиц и помещик-практик В. Прокопович, давшие на этот счёт строгие рекомендации[121].

Г. Дрожжи. Первоначально в русском винокурении применяли ржаную закваску, такую же, как и для выпечки чёрного ржаного хлеба. В XVIII веке повсеместно перешли на пивные дрожжи, обладавшие большей активностью и ускорявшие общий процесс закваски всего затора. С конца XIX — начала XX века на спиртоводочных заводах выращивают специальные естественно-чистые культуры дрожжей, предназначенные исключительно для винокуренного производства. Ими заливают сусло в бродильных чанах. От их качества также сильно зависит правильное созревание затора и отсюда общее качество получаемых конечных продуктов — ординарного хлебного спирта и водки.

Рецептура состава затора, соотношение зерна, воды, солода, дрожжей и других добавочных ароматических компонентов, начиная от разных лесных трав (зверобоя, полыни, аниса, тмина), молодых почек различных русских деревьев (берёзы, ивы, ветлы, вербы), листьев ягодных растений (вишни и чёрной смородины) и кончая заморскими пряностями (бадьяном, имбирем, калганом, гвоздикой, мускатным цветом и пр.), всегда была предметом поисков и непрерывного совершенствования со стороны русских винокуров и получила особенное расширение ассортимента в XVII — первой половине XIX века.

Однако самым характерным русским рецептурным приёмом при составе затора следует считать добавки к основному ржаному зерну небольших, но акцентирующих количеств других зерновых компонентов: ячменной, гречневой муки, гречишного продела, овсяных хлопьев, пшеничных отрубей, дроблёного пшена, то есть тех или иных остатков зернового хозяйства, которые обычно скапливались на мельницах и крупорушках, в крупных помещичьих разноотраслевых хозяйствах как остатки от обработки разного зерна на муку и крупу. Такие добавки делали не специально и не систематически, но было всё же подмечено, что они, составляя не более 2-3% от общего веса зерновой части затора, способны придавать водке какой-то неуловимый, но органолептически весьма ощутимый вкус, придавать каждому выпуску водки своё индивидуальное лицо, нисколько не меняя в то же время её общего традиционного облика. В конце XVIII века русские академики, работавшие в области химии и ботаники, заинтересовались этим опытом и эмпирическими наблюдениями доморощенных винокуров и провели собственные лабораторные эксперименты, результаты которых опубликовали в ряде работ, дававших рекомендации по использованию в винокурении различных мини-добавок к основному ржаному зерновому сырью[122].

Что же касается композиции соотношения воды и спирта (ординарного, двоенного или троенного), то о всех многочисленных вариантах этих водно-спиртовых смесей мы уже упоминали в разделе о производственной водочной терминологии, и она даёт ясное представление о том, что путь к современному, установленному Д.И. Менделеевым соотношению весовых частей воды и спирта в водке был исторически длительным, прошёл ряд этапов, на которых были осуществлены различные пробы, в том числе и ошибочные («вино с махом»), но который начался с традиционного «античного», греческого (византийского) разбавления вина водой на две трети и пришёл практически в конце концов к близкому древнему, но более точному математически результату, к идеальному содержанию чистого спирта в воде — в 40°, в то время как почти две трети (60%) продолжает составлять вода.

Вот почему качество воды для водки до сих пор исключительно существенно, и вода русских чистых (пока) небольших лесных рек, изобилующих родниками и имеющих чистое песчано-каменистое дно, и по своей мягкости и по своему вкусу пока уникальна и не может быть воспроизведена нигде в мире. Кстати, район Вазузы, Рузы и верховьев Москвы-реки начиная с 30-х годов всегда был закрытым, заповедным и оставался крайне слабо заселённым и строго контролируемым, хотя и был расположен вблизи Москвы.

Среди технологических приёмов изготовления водки с самого начала её производства большое место в русском винокурении заняли способы очистки. Их разработка не имеет аналогии в винокуренном производстве Западной Европы. Дело в том, что привычка русского потребителя с глубокой древности к ароматным традиционным медовым и пивным русским алкогольным напиткам заставляла первых винокуров XV века, получавших в силу примитивности дистилляционных процессов и несовершенства тогдашнего винокуренного оборудования невкусный, с отталкивающим запахом спирт, всемерно разрабатывать приёмы избавления от этого запаха, а потому искать, в первую очередь, эффективные способы очистки хлебного спирта от примесей — сивушных масел, эфиров, альдегидов. Поскольку совершенствовать дистилляционный процесс было невозможно, не имея закрытой медной стеклянной аппаратуры и не питая даже надежды на применение подобных «утончённых» материалов в спирто-водочном оборудовании, то вся надежда возлагалась на испытанные в медоварении и медоставлении методов улучшения качества, которые были применены и к водке. К таким методам очистки относились:

А. Механические способы:

1. Отстой спирта-сырца (раки, простого хлебного вина) с его быстрым, сильным охлаждением. (Вынос раки на мороз сразу после перегонки.)

2. Переливы в другую ёмкость после отстоя и выморозки. (Эти две операции целиком были перенесены в винокурение из медоставления. Они обычно характерны для виноделия.)

3. Фильтрация спирта-сырца, водно-спиртовых смесей и водки. Процессы фильтрации в русском винокурении разрабатывали длительное время и чрезвычайно тщательно, знания в этой области накапливали и как секрет передавали из одного поколения винокуров к другому. Путём длительных эмпирических наблюдений фильтрация к началу XIX века была чрезвычайно усовершенствована, но тем не менее продолжала совершенствоваться и на протяжении XIX и XX веков. Её вели через следующие материалы:

а) войлок, используемый для валенок;

б) сукно;

в) фетр (в XIX в.);

г) речной, морской и кварцевый песок;

д) дроблёный камень;

е) керамическую крошку;

ж) хлопчатобумажную ткань;

з) полотно льняное;

и) вату;

к) промокательную бумагу разной толщины и плотности;

л) древесный уголь (в XVII — XIX вв. — обыкновенный, в XX в. — активированный).

Вопросы, связанные с фильтрацией через уголь, занимают особое место в истории русского винокурения. Русскими винокурами эмпирически было доказано одно из коренных правил, обеспечивающих особые качества русской водки, а именно что нельзя непосредственно вести через уголь фильтрацию спирта-сырца или иного вида чистого спирта, что необходимо обязательно развести его водой по крайней мере до 45-50°, а ещё лучше до 40°, ибо уголь не может отнять примеси сивушных масел у высокоградусного спирта. Кроме того, начиная с конца XVIII века обращали особое внимание на повышение поглотительных способностей древесного угля путём предварительной подготовки дерева, предназначенного на уголь. С этой целью были разработаны такие способы повышения исходного качества древесного сырья, как:

а) обязательное освобождение от коры перед углежжением;

б) очистка чурок от сучков (их вырезали);

в) освобождение чурок от сердцевины, особенно если та по своему цвету отличалась (была более тёмной) от остального дерева, от его внешнего слоя;

г) из угледелания исключали вообще старые деревья, возрастом более 40-50 лет.

Наконец, эмпирически было выяснено, что уголь разных пород дерева обладает различными поглотительными способностями, и поэтому совершенно не одно и то же, какой уголь употреблять при фильтрации — высших сортов водки или низших. Если расположить все виды угля в порядке поглотительной способности от высшего к низшему, то этот список будет выглядеть следующим образом:

а) буковый;

б) липовый;

в) дубовый;

г) ольховый;

д) берёзовый;

е) сосновый;

ж) еловый;

з) осиновый;

и) тополиный.

Практически первые четыре вида дорогостоящие и применялись в основном в XVIII веке при домашнем дворянском винокурении и отчасти в XIX веке при выделке высших сортов водки. Кроме того, их применение ограничено определёнными географическими регионами. Ольховый уголь применяли частные винокуры до 1861 года. Липовый использовали даже в советское время до 1940 года. Но практически основным видом угля в русском винокурении стал весьма рано, с XV века, берёзовый уголь, самый дешёвый, широко распространённый, изготавливаемый в массовых масштабах в царской России в течение всего XIX века как непременный компонент домашнего обихода (для самоваров) и обладающий относительно высокой поглотительной способностью. Насколько эффективны были простые берёзовые фильтры русского винокурения уже в XIX веке, до изобретения активного и активированного угля, показывает опыт, проведенный в 80-х годах XIX века. В хлебном спирте, в котором лабораторным химическим путём нельзя было обнаружить даже следов альдегида, после разбавления этого спирта водой до 45° и фильтрования через измельченный берёзовый уголь в четырех колонках было задержано до 0, 011% альдегида, то есть практически спирт был очищен «начисто», полностью, так как после этого нельзя было обнаружить никаких признаков присутствия альдегида даже раствором розанилиновой кислоты, способной вызвать изменения цвета и даже оттенка цвета водной пробы, содержащей хотя бы тысячные доли процента альдегида[123].

Не случайно чудесные поглотительные способности древесного угля натолкнули одного из учеников Д.И. Менделеева — будущего академика Н.Д. Зелинского, принимавшего активное участие в создании фильтров для русской водки, на мысль использовать в 1915 году угольные фильтры в противогазах как идеальное средство борьбы с ядами. Противогазы Зелинского, усовершенствованные в 1939-1940 годах, признаны до сих пор лучшими в мире и, известно, были даже на вооружении войск США в Ираке в войне 1991 года.

Наряду с механическими способами очистки уже на довольно ранней стадии производства водки в XVII веке и, особенно, в XVIII веке начинают активно применять биологические способы очистки и абсорбции, дававшие исключительно благоприятный эффект, особенно при освобождении водки от посторонних запахов.

Б. Биологические способы.

1. Использование коагулянтов в процессе винокурения, то есть введение в спирт-сырец (раку) и другие погоны хлебного спирта таких естественных биологически активных коагулирующих материалов, которые взаимодействуют с примесями спиртов и отнимают эти примеси в процессе передвоения спирта. К ним относились молоко, яйца цельные и яичный белок.

2. Иногда в качестве коагулянта применяли свежеиспечённый чёрный хлеб, обычно как завершающую стадию очистки передвоенного хлебного спирта, после применения в качестве первоначального коагулянта молока.

Разумеется, эти естественные способы очистки водки чрезвычайно удорожали её стоимость, тем более что при их применении возможно было гнать лишь 45% объёма приготовленного затора, так что остальные 55%, включая коагулянты, просто шли в отбросы. Но в автаркичном помещичьем хозяйстве остатки барды (хотя и дорогостоящей, состоявшей из яиц, хлеба и молока) шли всё же на корм скоту и были практически не безвозвратно потерянными. Зато биологическая очистка давала идеальный по чистоте и вкусу спиртовой продукт.

3. В качестве очистителя применяли также подмешиваемые в двоенный или троенный спирт золу, поташ (жженая зола полыни-чернобыльника), позднее — соду, в смеси с которыми осуществляли наивысшее очищение — получение четверённого спирта-ректификата.

4. Однако поскольку дистилляция высокого класса не была доступна повсеместно и поскольку сам по себе процесс дистилляции продукта от побочных запахов и сивушных масел сложен, то применяли, часто не к полуфабрикату, а к уже готовому продукту, к водке (т.е. к хлебному спирту после его разбавления водой), такие чисто винодельческие способы очистки, как выморозка и склеивание, представлявшие собой соединение механических и биологических средств очистки продукта.

А. Выморозка была чисто русским и весьма дешёвым, хотя и крайне экстенсивным приёмом. Но она давала прекрасный эффект. Благодаря русским сильным морозам, а также сохранению летом громадных ледников, практически державших лёд вплоть до осени, замораживание больших партий водки не представлялось сложным. Водку вымораживали в специальных небольших бочонках, имевших выставляемое дно или специальную затычку, через которую и сливали не замёрзший на морозе спирт. Вся же содержавшаяся в водке вода с примороженными к ней в виде тонкого слоя сивушными маслами превращалась в ледяной кусок, который легко выбрасывали.

Б. Другая операция — оклеивание, наоборот, была довольно дорогостоящей, но зато не требовала больших затрат времени и давала более тонкий биологический и органолептический эффект, позволяя совершенно идеально очищать хлебный спирт или уже новую водку от всевозможных примесей и запахов. Оклеивание состояло в добавлении в выдержанную на отстое водку рыбьего клея (карлука), который в результате диффузионного процесса как бы «прочёсывал» всю водку от сивушных масел и других химических (неэтиловых) примесей, задерживаемых затем вместе с карлуком при простой фильтрации через хлопчатобумажную ткань.

5. Наряду со способами очистки хлебного спирта и водки в русском винокурении применяли и способы улучшения органолептических свойств водочного напитка, также имевшие древнюю традицию ещё в медоварении. Так, вначале для усиления крепости и аромата водки применяли хмель и другие лесные травы (так называемое зелье), затем в XVIII веке растительные добавки сока некоторых лесных ягод (рябины, малины, земляники), что в конце концов привело к развитию отдельной отрасли в спирто-водочной промышленности и к созданию так называемых русских ароматизированных водок, наливок и настоек.

Технологическая схема русского винокурения, если учитывать все дополнительные процессы по очистке сырья, полуфабриката и готового продукта, разумеется, не была похожа на западноевропейский процесс винокурения, в то время как сам процесс дистилляции ничем в принципе не отличался от общепринятого. Единственная, но чрезвычайно примечательная особенность русского винокурения до эпохи империализма (т.е. до 70-х годов XII в.) состояла в том, что главной рекомендацией винокурам являлось правило — гнать как можно тише, медленнее и не доводить гонку бражки более чем за половину её объёма, а то и вовсе гнать лишь 45% объёма, причём это же правило распространялось не только на первый гон, когда получалась рака и простое вино, но и на последующие стадии винокурения — двоение и троение. Разумеется, такая практика вела к значительным потерям сырья и полуфабрикатов и была возможна только в условиях русского крепостного нетоварного, нерыночного хозяйства, когда не могло идти речи о рентабельности любого производства, а заботились лишь о качестве продукта или изделия, что и было решающим условием всей технологии, затрат и времени производства. Иными словами, дворянин — производитель водки не считался ни с какими затратами и потерями, лишь бы получить высококачественный продукт.

Чтобы проиллюстрировать этот исторический факт, приведем лишь один пример: из 1200 л затора, содержащего 340 л зерна и ржаного солода и 12 л пивных дрожжей, выходило всего 3, 5 ведра простого, но «доброго» хлебного вина. То есть 42 л, которые с обязательной тогда к ним примеси около ведра молока и после передвоения могли дать всего 15 л хорошего, чистого хлебного спирта, из которого помещик-производитель мог получить при традиционном смешивании с тремя частями воды всего 20-25 л первосортной водки-пенника. Хозяин, получивший зерно бесплатно от своих крестьян, имевший даровые дрова из собственного леса и таких же почти даровых работников-винокуров, выхода водки, составляющей едва ли две сотых от общей массы затора, то есть первичного сырья, не опасался и не рассматривал как убыток или крайнюю невыгоду, поскольку весь процесс производства был направлен на удовлетворение прихоти хозяина и его потенциальных гостей, а не на получение прибыли, не на продажу водки и не на превращёние её в рыночный товар. Правительства Петра I, Елизаветы I и Екатерины II, давая и всё время расширяя привилегии дворянства на домашнее винокурение, освобождая его от всякого контроля и налогообложения, в то же время последовательно подчёркивали, что вся готовая продукция водки должна непременно идти только на личные, домашние, семейные потребности дворянства и ни в коем случае не быть предметом торговли. И дворянство давало своё честное классовое обещание монархам сохранять водку как чисто сословную привилегию и не пытаться превратить её в пошлый источник наживы. Именно в таких особых общественных условиях крепостнической России водка как продукт достигла наивысшего качества, приобрела чрезвычайно разнообразный ассортимент. (Имелось свыше сотни различных марок водки, каждая из которых обладала своим особым, часто едва уловимым, но тем не менее несомненным отличием.)

По своей чистоте водка, производимая в отдельных аристократических хозяйствах русских магнатов — князей Шереметевых, Куракиных, графов Румянцевых и Разумовских, имела такой высокий стандарт качества, что затмевала даже знаменитые французские коньяки. Вот почему Екатерина II не стеснялась преподносить такую водку в подарок не только коронованным особам, вроде Фридриха II Великого и Густава III Шведского, не говоря уже о мелких итальянских и германских государях, но и посылала её как изысканный и экзотический напиток даже такому человеку, как Вольтер, хорошо знавшему толк во французских винах, нисколько не опасаясь стать жертвой его убийственного сарказма. Но не только Вольтер получил этот ценный подарок в тогдашнем ученом мире, но и такие корифеи всемирной науки и литературы, как швед Карл Линней, немец Иммануил Кант, швейцарец Иоганн Каспар Лафатер, великий поэт и государственный деятель Иоганн Вольфганг Гете и многие другие. Известно, что великий химик М.В. Ломоносов слишком сильно «почитал» водку, что не мешало ему, однако, оставаться великим ученым, ибо кто-кто, а уж он как химик знал все секреты её очистки. Не случайно поэтому ботаник и химик Карл Линней, опробовав водку, был столь вдохновлен ею, что написал целый трактат: «Водка в руках философа, врача и простолюдина. Сочинение, прелюбопытное и для всякого полезное», где дал широкую и объективную общественную, медицинскую, хозяйственную и нравственную оценку этого продукта.

Короче говоря, высокое качество производимой в дворянских хозяйствах русской домашней водки завоевало ей уже в XVIII веке высокий международный престиж, сделало её напитком «сливок общества», продуктом с высочайшей репутацией пищевой чистоты и медицинской полезности.

Развитие капитализма в России в этом отношении было губительным для народа. Жажда наживы способствовала появлению на русском рынке дешёвых сортов украинской картофельной и свекольной водки, ставшей «народной» и продаваемой только целыми вёдрами на вынос. Это содействовало самому разнузданному пьянству. Производство хорошей, чистой, высококачественной водки стало невыгодным для капиталистов-частников, целиком ориентированных на товарное производство водки. Более того, русскую ржаную водку стали систематически экспортировать в Германию во второй половине XIX века, в то время как на русском внутреннем рынке в качестве массового продукта стала доминировать картофельная дешёвая водка из украинских губерний, в основном Полтавской и Киевской. Вот почему даже царское правительство, осознав, что рынок и рыночные отношения в России не способны регулировать качество товара, а лишь только могут решать вопрос о том или ином насыщении страны определённой массой товаров, пришло к выводу о необходимости введения в стране централизованного производства и торговли водкой с постоянным строгим правительственным контролем против всех возможных в этом деле злоупотребителей. Этим мотивом и объяснилось введение водочной монополии в 1894-1902 годах. То, что после Октябрьской революции 1917 года эта политика строгого государственного контроля была продолжена и велась последовательно вплоть до 1986 года, то есть на протяжении 70 лет, лишь спасало водку как изделие определённого высокого стандарта от деградации, а население от спаивания низкосортным алкоголем.

Все эти 70 лет советские государственные спиртоводочные заводы, советская спиртоводочная и ликёро-водочная промышленность пользовались технологическими разработками таких членов Комиссии по введению водочной монополии в 1894-1902 годах, как Д. И. Менделеев, Н. Тавилдаров, Н. Д. Зелинский и др.

Монопольная государственная водка была в Советской России продуктом такого же высокого качества, как и лучшие образцы водки на казённых предприятиях дореволюционной России. В то же время те водочные фирмы, которые были основаны в Европе и в США бежавшими из России в 1917 году белыми генералами, банкирами и промышленниками, не обладали ни технологическими разработками Менделеева, ни оригинальным русским и советским оборудованием, рассчитанным специально на выработку водки. Они основывали свою деятельность на типичной западноевропейской и американской дистилляционной аппаратуре и, следовательно, выпускали хорошо дистиллированный, удобно и красиво расфасованный и гарантированно нефальсифицированный продукт, но лишённый типичных примет, качеств и свойств русской водки. Иными словами, это были не водки, а псевдоводки, ибо они и по своему сырью, и по технологии, и даже по такому дешевому компоненту, как вода, резко отличались от русской водки. Как известно, даже прекрасная по качеству финская водка «Финляндия», целиком использующая ржаное зерно и ржаной солод, тем не менее по вкусу резко разнится от русской московской водки. Казалось бы, «Финляндия» не в пример другим заграничным водкам — самая натуральная, и в использовании в ней чистосортной ржи также нет никаких сомнений, ибо финские предприниматели скрупулезно честны, однако сравнения с московской водкой «Финляндия» всё же не выдерживает. И это объясняется тем, что в финской водке используется так называемая вазаская рожь, зерно которой полновеснее, красивее, чище, чем зерно русской ржи, но не обладает совершенно характерным «ржаным» вкусом русского жита.

Показательно, что вазаская рожь, посеянная в средней полосе России, в нашем так называемом Нечерноземье, за три-четыре поколения совершенно вырождается и мельчает, в то время как наша обычная русская рожь вопреки всяким погодным колебаниям и другим невзгодам держит свой неизменный стандарт не только десятилетиями, но и столетиями. Добавьте к вазаской ржи процесс дистилляции и отсутствие русской речной воды и вы поймете, почему финская водка при всех её высоких данных всё же отличается от русской московской. Таким образом, чисто биологические и чисто географические причины не дают возможности воспроизвести русскую водку где-то за пределами России, ибо воспроизвести можно и оборудование, и технологическую схему, но невозможно искусственно создать где-то в Иллинойсе или в Честершире мягкую воду русской лесной речки Вазузы или непредсказуемый климат и скудную почву Нижегородской области, на полях которой всё ещё колосится и поныне настоящее русское жито. Вот почему «только водка из России есть настоящая русская водка».