- Угадал, гениальный ребенок.
      Аркашка трахнул Бобу портфелем по голове.
      - Еще хочешь?
      - Ты что, одурел? - спросил Боба. - Ты, старый бродяга...
      - Не за гениального ребенка - за Ольгу.
      Боба бросился на Аркашку, он бы смял его, но тут между ними встал Тимоша.
      - Отскочите, - сказал он. - Или оба в нокауте. Зачем ее портфель приволок?
      - Она улетать хочет. Вот уедет она, если все здесь над нею смеются. А тебя, Боба, я из рогатки достану.
      - Уехать? Ребенок! От себя куда уедешь? Нету таких колес. Продавщица посмотрела в глаза дяде Шуре, в самую их сердцевину.
      Тимоша бросился к двери. На улицу выскочил.
      - Ольга!
      - Ольга! - передразнил его Боба. - Еще один спятил.
      Тимоша вернулся с улицы, к охотнику подошел:
      - А вдруг она не врала?
      - Маловероятно, - вздохнул охотник. - Хотя и другое - смеху не к спеху.
      - А вдруг она не врала? - спросил Тимоша у продавщицы.
      Продавщица кивнула:
      - Не врала.
      - А вдруг, - сказал шут, - а вдруг врала?
      Боба хихикнул, но, поймав скучный Тимошин взгляд, наглухо прикрыл рот ладонью.
      - А вдруг? - повторил шут. - Ай-яй-яй, и мы ей поверили.
      - Ну и что? Ну и поверили! - сказал Тимоша с сердитым напором.
      - Аркашка, где она может быть, твоя Ольга?
      - Она не моя. С какой стати она моя? Она такая же моя, как и твоя...
      - Короче, где она?
      - В парке.
      Тимоша выскочил, хлопнул дверью. За ним побежал Аркашка. И уже потом пошел Боба, почесывая затылок.
      Продавщица сказала:
      - Они встретятся в парке...
      Шут сказал, глядя в пол и краснея:
      - Там хорошее место для встречи...
      Охотник на цыпочках, чтобы не скрипнуть, пошел из магазина. Он шел затаив дыхание, он не хотел мешать.
      - В восемь вечера, - сказал шут.
      - В восемь вечера, - сказала ему продавщица.
      КАРТИНА СЕДЬМАЯ
      Осень пахнет забродившим яблочным соком. Листья на деревьях - будто крылья чудесных бабочек. Они, наверно, улетают с ветвей к желто-розовым зорям, к багряным закатам, мажутся в огненных красках и прилетают обратно, чтобы всех подразнить своим солнечным цветом.
      Осенью - ясным днем, темной ночью, даже в дождь, даже в бурю - слышен печальный какой-то звук, будто поезд уходит. Будто поезд этот последний.
      Шут (дядя Шура) бодро шел по аллее старинного, парка. Он говорил:
      - Убежала девочка плакать. Как говорится, не прижилась. Но сантименты нам не к лицу! Мы тверды и проворны. Ха-ха-ха... Перемелется - мука будет. Подумаешь, рыжая девчонка - частный случай. - Шут голову опустил. Руки развел. - А самое синее небо над нами. И самые теплые крыши над нами. И самые добрые люди вокруг. И очень хочется тихой красивой личной жизни. Особенно когда мы влюблены... Тс-с... Осторожно... - Шут оглянулся. - Это не детская тема. Я извиняюсь.
      * * *
      Ольга шла вдоль гранитного парапета, за которым текла речка. Эта речка - протока - впадала в другую речку, а уж та, своим чередом, - в море. Ольга трясла головой, черные, как березовый уголь, волосы падали ей на лоб густой челкой.
      Ольга не заметила, как к ней подбежал Боба.
      - Эй, ты! - крикнул Боба.
      Она не услышала.
      Боба дернул ее за рукав. Она остановилась и тотчас приняла оборонительную позицию.
      - Не надо, - сказал Боба. - Меня уже били. - Боба повис на скамейке, как тряпка, и звук у него выходил изо рта со свистом, словно Боба испортился. - Полный комфорт. Тимоша теперь за тебя заступается... Тимоша осел. - После этих слов Боба вскочил со скамейки и огляделся. - Я в переносном смысле...
      - Имя у него хорошее, - сказала Ольга. - Тимоша.
      - Да Юрик он, Юрик. У него фамилия Тимофеев. Ты на меня злишься?
      - Боба, я тебе прощаю. Я все-все прощаю. Я ни на кого не сержусь. Зачем? Злой бывает только глупость.
      Все птицы в парке громко и удивленно пискнули, словно им открылось нечто великое. Они все разом повернули головки и посмотрели на угрюмую серую ворону, которая сидела на самом высоком дереве. "Кар-р-р", - сказала ворона и, в свою очередь, посмотрела на ястреба, который дремал высоко в небе на распластанных крыльях.
      Боба уселся в небрежной позе - нога на ногу.
      - Угадай, я умный или глупый?
      Ольга сказала:
      - Наверно, ты не дурак.
      - Правильно.
      - Тогда зачем ты все время кривляешься?
      - Для балды. То есть для смеха. Без смеха кто я такой? Обыкновенный серый человек.
      - И тебе все равно, над чем смеяться?
      - Конечно.
      Ольга уселась рядом с Бобой.
      - Боба, только не врать. Если ты увидишь, что человек тонет, ты бросишься к нему на помощь?
      - В зависимости от желания утопающего, - сказал Боба. - Если утопающий, кричит: "Помогите, помогите!" - я брошусь его спасать. Я прилично плаваю, не хуже Тимоши. Если утопающий молча тонет, зачем мне мешать ему? Может, он от этого удовольствие получает.
      - Ну так вот, прощай, Боба. Я пришла сюда утопиться.
      Боба захохотал.
      - Нашла время. Сейчас вода холодная.
      - Утоплюсь, понятно тебе? Возьму и утоплюсь в самом деле.
      Что-то в Ольгином голосе насторожило Бобу.
      - Я тебе утоплюсь! - проворчал он. - Я, конечно, наговорил тебе гадостей, но я не со зла. Я просто поторопился.
      - Не уговаривай. Я все обдумала. Я не могу, чтобы меня каждый день изводили и надо мной издевались. Я не великий человек - мне рыжей нельзя быть. И я не актриса - мне нельзя красить волосы. И я не клоун - мне нельзя снять парик после работы. Но жить всю жизнь в тюбетейке я не желаю. Не хочу! Я решила: будет лучше для меня и для всех, если я утоплюсь. А теперь иди. Люди топятся в одиночестве. Передай привет всем... Ну, иди, иди.
      Боба стоял перед Ольгой, переминался с ноги на ногу.
      - Ну, чего не идешь?
      - Можно, я посмотрю? Я никогда не видел, как люди топятся.
      - Нельзя. Ты ведь не выдержишь - спасать бросишься.
      - Я же сказал - не брошусь. Во-вторых, я простуженный.
      - Все равно иди.
      - Прощай, - сказал Боба.
      - Прощай.
      Боба пошел, и Ольга пошла, каждый в свою сторону.
      Боба обернулся, крикнул через плечо, в его голосе прозвучала надежда:
      - Ольга, не топись, а? Ты хоть и рыжая, но хороший человек.
      Ольга вдруг бросилась на Бобу с кулаками:
      - Убирайся! Уходи! Что ты ко мне привязался? Ну, уходи, тебе сказано. Люди топятся в одиночестве.
      Боба закрыл голову руками и удрал в кусты.
      Ольга села на парапет. Посидела немного пригорюнясь и позвала тихим печальным голосом:
      - Боба, а Боба!
      Боба стоял за кустом.
      - Боба, а Боба! - еще раз позвала Ольга.
      Молчание.
      Гранит, синеватый с розовым, еще сохранял тепло. Вода в реке густого синего цвета. На ней листья красные и оранжевые.
      - Пора, - сказала Ольга, растерянно шмыгнув носом. Она встала на парапет, посмотрела в воду. - Вода, почему ты молчишь? А собственно, почему ты должна со мной разговаривать? С предателями не разговаривают... - Ольга руки раскинула - ей, наверно, казалось, что именно так, с раскинутыми руками, топятся люди.
      Боба за кустом заплакал, как грудной ребенок. Он захлебывался от горя. И утешал себя старушечьим голосом:
      - Не плачь, не рыдай. Ты мое дитятко. У маленького животик болит. А мы ему молочка дадим.
      Ольга села поспешно, ноги свесила и, когда плач утих, почесала одной ногой другую.
      - Не дают спокойно утопиться, ходят тут, будто другой дороги им нету... Туфли я, пожалуй, оставлю. Они еще совсем новые. - Ольга сняла туфли, обтерла с них пыль носовым платком, заодно нос вытерла и поставила туфли на парапет. Встала во весь рост...
      Птицы над ее головой примолкли, оцепенели от жгучего любопытства. Кроме вороны...
      - Прощайте, деревья. Птицы, прощайте. Вы меня никогда не презирали. Если разобраться, вы тоже рыжие. Вас тоже многие обижают. И ты, камень, прощай. - Ольга нагнулась, погладила теплый камень-гранит, отполированный многими прикосновениями. - Ну, а теперь пора. Еще раз прощайте. - Ольга руки раскинула...
      Боба за кустом взвизгнул и засмеялся.
      - Нетушки, нетушки, - затараторил он, как пятиклассница, у которой есть что сказать подружкам по большому секрету. - Нетушки, и не спорьте. Она сама мне сказала, что ей Танька сказала, а Танька слышала в щелку... Ха-ха-ха... Хи-хи-хи...
      Ольга опять села.
      - Бегают тут. Ходят всякие. Эй вы, уходите отсюда! - Она подождала, пока смех замолк. Повздыхала досадливо. - Свитер я тоже оставлю. Это хорошая вещь. Мне его мама вязала. Кому-нибудь пригодится. - Ольга стащила свитер, положила его рядом с туфлями. Встала, руки раскинула. - Прощайте, деревья. Листья, прощайте...
      Боба за кустом в один миг скинул кеды и куртку. Напружинился весь.
      - И вы, птицы, прощайте... Почему вы молчите? Вам противно со мной разговаривать? - Ольга почесала затылок, поежилась. - Холодно...
      Ворона снялась с дерева, полетела в другую часть парка, где карусели.
      - А почему я должна топиться? - сказала Ольга. - Если я утоплюсь, все будут ахать и охать, станут жалеть бабушку. Старуха Маша скажет, что я вся как есть в рыжую Марфу. Боба скажет: "Рыжая, от нее чего хочешь ждать можно". Зачем это я должна топиться из-за дураков? - Ольга сунула руки в карманы.
      Птицы над ее головой запищали - принялись спорить, права Ольга или не права. Некоторые щеглы даже подрались между собой.
      Боба за кустом досадливо крякнул.
      - Такой был случай прославиться, - сказал Боба.
      Раздался свисток, и на аллее появился милиционер, он же шут (дядя Шура).
      - Что здесь происходит? Прекратить! Я вам сказал, прекратить стоять близко к воде! Нельзя вас оставить одних ни на минуту. Что это вы тут разделись?
      - Что, и раздеться нельзя? Может, мне жарко.
      - Не может быть жарко, потому что сегодня не жарко.
      - Может, мне изнутри жарко.
      - В таком случае вызывают врача, а не раздеваются возле самой реки.
      - Не нужно врача. Никого мне не нужно. Может, я искупаться хотела.
      - Сейчас же одеться!
      Ольга хотела возразить, но милиционер, он же шут (дядя Шура), поднял руку.
      - Р-разговорчики!.. Могу я, наконец, иметь личную жизнь?
      Боба за кустом второй кед натянул, куртку надел и куда-то пошел, по дальнейшим своим делам. Птицы разлетелись по всему парку, ничего интересного для них уже не предвиделось. Остались только воробьи - и то потому, что им лень летать на далекие расстояния.
      - А почему вы не извиняетесь перед публикой? Вы так любите это делать, - сказала Ольга довольно ехидным голосом.
      - Р-разговорчики! - Шут (дядя Шура) усмехнулся, снял милицейскую фуражку, сел рядом с Ольгой. - Устал я за вами бегать. Иногда очень хочется мне, чтобы все было тихо, спокойно. Чтобы у всех была красивая личная жизнь.
      - Тогда зачем вам эта милиционерская фуражка? Может, для страха?
      - Для авторитета. Милиционер всегда прав - в этом смысл его должности. Ты заметила - старые милиционеры похожи на генералов. У них жизнь нелегкая. Нелегко человеку, который всегда прав. Конечно, если он это понял.
      - Дядя Шура, у вас с собой нет чего-нибудь поесть, а? Я что-то есть захотела.
      - Живешь, если есть просишь. Бутерброд с сыром.
      - И вы, дядя Шура, поешьте. Я почему-то не умею есть в одиночестве.
      Ольга разделила бутерброд пополам.
      - Зачем, а? Зачем они мне не верят? - спросила она, набив рот. Разве у меня на лбу написано, что я врунья?
      - А разве написано, что ты правдивая?
      - Шутите вы, - пробормотала Ольга. - Как же это можно не верить человеку, не зная его?
      - А может быть, он мазурик.
      - Да, но, может быть, он правдив, может быть, честен. Скажите, с чего мы должны начинать отношения?
      - С доверия.
      - Дядя Шура, а вы не писатель?
      - Ты же знаешь, у меня другая работа.
      - А может быть, вы пишете по ночам?.. Дядя Шура, если б вы были писателем...
      Шут провел по своим волосам рукой, стали они у него серебристыми.
      Он очки на нос надел и состарился.
      - Ну?
      - ...и вам бы потребовалось вставить в книжку мерзавца, уважительным голосом прошептала Ольга.
      - Подлеца?
      - Ага... - Ольгин голос задрожал. - Каким бы вы его сделали внешне?
      - Я бы сделал его таким... пожалуй, немного усталым.
      - Усталым?
      - Ну да. У мерзавцев трудная жизнь.
      - А внешне?
      - Я бы сделал его остроумным. Если подлость не остроумна, она беспомощна. Я бы сделал его обходительным, энергичным и вежливым, кстати. Иначе его слишком легко было бы распознать.
      - Я про внешность спрашивала.
      - Это и есть внешность.
      Они помолчали немного. Ольга дожевала бутерброд, стряхнула крошки с колен.
      - Я бы не опоздала к началу занятий, - сказала она. - Но у нас на островах не было погоды. Пурга была. Самолеты не летали... Завтра я приду в школу. Учитель поставит меня у доски перед всеми ребятами. Расскажет им, кто я, откуда. А я буду смотреть в класс и буду видеть, как ребята перешептываются. Буду читать по губам слово "рыжая". Потом кто-нибудь самый смелый скажет громко: "Рыжая!" Класс засмеется. Учитель и я покраснеем, нам станет неловко за чужую глупость... Зачем, а? Почему так?
      - Напрасно ты беспокоишься, - грустно сказал ей шут. - Ничего этого не случится. Ты ведь теперь не рыжая. Ты теперь черная.
      Ольга провела рукой по волосам и бросилась к ступеням, которые уходили к реке.
      - Куда ты? - крикнул шут, в этом крике его прозвучала тревога. Он быстро надел фуражку. - А ну, прекратить!
      - Да я волосы вымою, - ответила Ольга снизу. - Пусть другие говорят, что они не рыжие. А я рыжая.
      - На, возьми полотенце. - Шут достал из кармана полотенце, бросил его вниз и ушел.
      Воробьи прилетели крошки клевать. Они разодрались, как водится. И, как водится, не успели попировать в свое удовольствие: к парапету подошли два бородатых парня с рюкзаками и подвесным мотором "Москва". Они сложили рюкзаки и мотор на траву возле кустов.
      - Когда она обещала прийти? - спросил парень, у которого росла черная борода.
      - В семь, - ответил другой, с бородкой разноцветной.
      Парни уселись на парапет. Одежда у них потертая, будто прошагали они тысячу километров. Косынки на шее, как у туристов сейчас полагается, и шляпы на голове. Кроме всего прочего, была у парней гитара. Парни запели туристскую песню, подыгрывая себе на гитаре.
      Спели.
      Чернобородый увидел Ольгин свитер на камне.
      - Кто-то свитер оставил. - Он взял свитер, помял его. - Шикарный свитер, где бы такой связать? Эй! - крикнул он. - Кто тут свитер оставил?
      - Я, - ответила Ольга снизу. - Это мой свитер.
      Парни перегнулись через гранит.
      - Что ты там брязгаешься в нашей лодке? Не зачерпни воды.
      Когда они обернулись, перед ними стоял гражданин в макинтоше. Макинтош переливался, менял окраску из зеленой в фиолетовую, как спинка жука-скарабея. И шарф и шляпа у гражданина были разноцветными и невпопад.
      - Прекрасная осень, - сказал гражданин. - Люблю этот старинный парк. Поэзия... Извините, но я не понимаю: зачем вам, молодым людям, бороды? Зачем вам уродовать ваше лицо?
      - Вы сегодня трехсотый, - сказал гражданину пестробородый парень.
      - Не понимаю.
      - Мало понять - важно почувствовать. Пока мы не отрастили бород, мы даже и не подозревали, как густо мир заселен парикмахерами. Вы как бреете, с мылом или без мыла?
      - Да я сторонник прогресса.
      Парни захохотали.
      - Над чем смеетесь? - спросил гражданин протестующим голосом.
      - Просто так.
      - Для души.
      - Просто так не смеются. Смеются всегда над чем-нибудь или над кем-нибудь. Над чем вы смеялись?
      - Ну, просто так.
      - Для души.
      - Допустим. Но и просто так нельзя. Смех всегда подозрителен. Гражданин оглядел себя, даже умудрился себе на спину поглядеть. - Ничего нет смешного.
      - Конечно, - сказал ему парень с разноцветной растительностью. - Вы элегантны, как торшер.
      Гражданин отпустил ему терпеливую вежливую улыбку.
      - Я человек широких взглядов, но ведь существуют общие эстетические нормы. Зачем вам эта растительность на подбородке? Вы под кого? Под Сурикова или под Хемингуэя?
      - Мы просто так.
      - Для души.
      - Своеобразие от недомыслия. Самобытность от неумения вести себя в обществе. А ведь еще Антон Павлович Чехов говорил на эту тему...
      - Поцелуйте вашу милую кошечку Розу, - сказал ему чернобородый.
      - Не забудьте полить ваш любимый кактус, - сказал ему пестробородый.
      - Я от вас этого не ожидал. А еще образованные. - Элегантный гражданин отошел. Ему, наверное, очень хотелось уйти совсем, но что-то удерживало его, что-то невысказанное. - Бескультурье, - сказал он. Деревенщина в шляпах!
      Парень с разноцветной бородой улыбнулся и, надеясь вернуть разговор в русло поэзии, протянул гражданину руку.
      - Пусть жертвенник разбит - огонь еще пылает.
      - Неандертальцы! - закричал гражданин петушиным криком. Поправил сбившийся галстук и ушел, презрительно и гневно выпрямив спину.
      - Этот не умрет - культурен до упора. - Чернобородый сплюнул. Павлин!
      За его спиной послышался смех. Над парапетом торчала Ольга. Волосы ее горели осенним пламенем. Ольга смеялась, била кулаком по граниту.
      - Да здравствует солнце, да скроется тьма! - сказал ей чернобородый.
      - Чего смеешься? Смех всегда подозрителен, - сказал другой.
      - И вас дразнят. - Ольга залезла на парапет. Уселась между парнями. И меня дразнят.
      - Нас не дразнят. Нам просто не доверяют.
      Ольга провела по голове расческой. Волосы ее подсохли и теперь сияли под солнцем.
      - Я думала, мне плохо. А вам еще хуже. Вы бородатые, я рыжая. Вот встретились... А этот мужчина дальтоник. Он не различает красок.
      Парни захохотали.
      - Павлин-дальтоник...
      Ольга спрыгнула с парапета. Надела свитер. Поежилась.
      - Хорошо, что я вас встретила. Теперь мне будет гораздо легче. Почему, а? Я знаю, что смеются не только надо мной одной, - и мне легче. А вы не великие люди?
      - Нет пока. Но мы постараемся, - серьезно ответил ей парень с разноцветной растительностью.
      - Постарайтесь, а то вам житья не дадут. Бороды разрешаются только великим. - Вдруг Ольга потускнела и сникла. - Хотя что вам, вы можете бороды сбрить.
      - Что ты! Слово даем!
      - Мы уже столько вытерпели. Мы теперь как булат.
      - Я тоже не стану расстраиваться, - развеселилась Ольга. - Это зачем же я должна расстраиваться из-за дураков?
      - Ты уже почти гениальная, - сказал ей чернобородый.
      - Смейтесь, я не обижусь. Я рыжая, вы бородатые. Нам бы сюда еще лысого. Полный набор.
      Прямо к ним по дорожке шагал подвыпивший старикан с продуктовой сумкой. Он остановился, хихикнул:
      - Р-рыженькая... - Сделал из пальцев козу, пощекотал Ольгу и еще хихикнул: - Рыжик! - Потом он оглядел парней и насупился.
      - Папаша, вы, конечно, культурный человек, - торопливо сказал ему парень с разноцветной бородой. - Мы вас очень уважаем, папаша. Не нужно нас разочаровывать. Не надо. Мы все знаем. Мы исправимся.
      - Я ч-человек к-культурный. Я к к-культуре всю жизнь стремлюсь и приближаюсь. - Старикан сделал строгие глаза, скомандовал: - Обрить! Наголо!
      Парень с разноцветной бородой отвел старика в сторону.
      - Идите, папаша, отдыхайте. Дома вас старушка ждет, пирогов напекла с яблоками.
      - Напекла? - спросил старикан недоверчиво. - Точно знаешь? Старуха меня уважает. И я ее уважаю. Сонюшка, я иду-у!.. - заорал он нараспев. Потом подмигнул и спросил хитро: - Ребятушки, а зачем вам эти бороды проклятые? Вы же русские люди, зачем вам волосья жевать? А может, вы не русские? Может, скрываетесь? А ну, покажь документы!
      Парень с разноцветной бородой снова обхватил старика за плечи.
      - А чего ты мне сказать не даешь? Отпусти меня, я сказать желаю. Требую разговора! Ребятушки, вы же советские люди. Зачем вам эта гадость на подбородке?
      - Дураков считать, - угрюмо сказал чернобородый.
      Старик хихикнул, кашлянул.
      - Молодец, сынок. Люблю молодцов. Я молодой был проворный... Погоди, это ты кого дураком назвал? Ага, пьяного обидели. Я вам в папаши годен, а вы обижать. Советская молодежь... "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью..." - запел он строго и величественно, отчего задрожал весь. Потом плюнул себе на подбородок, утерся и сказал: - Тьфу на вас.
      - Вы, папаша, не плюйтесь, вы прямо кулаком действуйте, - посоветовал ему чернобородый. - Прямо в зубы.
      - Э-э, не обманешь. Нынче народ не тот. Ему в морду дашь, а он драться лезет. Сбрейте, а? - Старик повесил сумку на сучок, снял пиджак, сложил его аккуратно, оправил рубашку под ремнем, выпятил грудь и рукой взмахнул. - Я что сказал?! - закричал он. - Развелось всяких рыжих и бородатых. - И заплакал: - Сбрейте, а? Дайте мне сто лет прожить.
      - Пожалуйста, - сказал парень с бородой разноцветной. - Мы подарим вам вечность. Нам, папаша, не жалко.
      - Ау-у! О-ля-ля! Где вы? - На дорожку выбежала запыхавшаяся девушка в джинсах.
      - Поехали! - Она увидела Ольгу, сказала: - Абрикосинка, подосиновик, настурция!
      И не успела Ольга ответить, девушка уже командовала:
      - Пошевеливайтесь, до нуля остались мгновения... Не мешкайте, бородатые. Обленились тут без меня.
      Парни подхватили рюкзак и мотор.
      - Куда ж вы, сынки? - обиженно спросил старик. - И не поговорили как следует...
      Снизу, с воды, раздался хохот, загремели уключины. Звук весел пошел по воде, удаляясь.
      - А может, всех бородатых в застенок? А может, всех бородатых на каторгу? И наголо! - бормотал старик в неуверенности.
      Ольга от него отвернулась.
      Старик пиджак свой поднял, почистил.
      - "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью..." - запел он. - Слушай мою команду! Обрить! Наголо!
      Когда Ольга обернулась, старик сказал ей:
      - Умные? Им кажется, что они выше? А почему они выше? Хамье! - И запел нежно: - Сонюшка, я иду-у... - И пошел сквозь кусты.
      - Я знаю, что я теперь буду делать, - сказала Ольга. - Я теперь буду смеяться.
      Мимо нее по дорожке шла сиреневая женщина с заграничным портфельчиком. Вслед за женщиной, словно на поводке, торопилась девчонка с черными кудрями, та самая девчонка, которая, конечно, покрасивее Ольги.
      - Вы только на меня посмотрите, - говорила эта девчонка. - Я для вас в самый раз.
      - Я на тебя уже посмотрела.
      - Я сниматься хочу.
      - Все хотят.
      - А я больше всех хочу. Я три года перед зеркалом упражнялась.
      - Все упражняются. И не морочь ты мне голову.
      - Я умею петь басом. - Девчонка запела на непонятном языке с восточным акцентом. И заплясала. И так увлеклась, что не заметила даже, как женщина скрылась.
      - Тьфу! - сказала она, обнаружив побег. - Стоило глотку портить. Строит из себя режиссершу, а сама ассистентка. Что она понимает! Уж если я им не нравлюсь, тогда понятно, почему нет хороших картин.
      Ольга вскочила на парапет.
      - Ничего тебе не понятно. Черная ты ворона. Бутылка из-под чернил! Кривляка! Ну, что уставилась? - Ольга принялась петь, кстати, тоже на непонятном языке, и плясать. - Подумаешь, - сказал она, отдуваясь. - Так петь и плясать все могут, только стесняются. Еще перед зеркалом упражнялась три года. Не могла это время на дело потратить. Черная ночь ты. Копоть!
      Девчонка попятилась. Ольга соскочила с парапета, взмахнула руками.
      - Кар-ррр! Ты в зеркало не видела, какая ты уродина? Ты посмотри и умри от досады. Я сейчас прысну!
      Девчонка вскрикнула и пустилась бежать.
      - Наповал! - сказала Ольга. Посмотрела вокруг, в глазах ее сверкал боевой огонь. - Берегитесь, - сказала она. - Я буду смеяться над всеми!
      КАРТИНА ВОСЬМАЯ
      Вечер приблизился к городу, он развел темные краски на площадях и на улицах. На другом берегу реки дома тесно прижались друг к другу, как заговорщики. Ветер утих.
      Из парка на набережную вышла Ольга. Увидела шута (дядю Шуру), обрадовалась. Шут стоял с букетом цветов, важный и бледный.
      - Дядя Шура! - крикнула Ольга.
      Шут вздрогнул, поморщился от досады.
      - Опять ты? Могу я иметь личную жизнь?
      Ольга засмеялась.
      - Чего ты смеешься? Не смейся.
      Ольга уселась рядом.
      - Дядя Шура, у вас глупый вид. Ха-ха-ха. Ну до чего же у вас глупый вид!
      - Перестань хохотать, - сказал ей шут (дядя Шура). - Это тебя не касается, какой у меня вид.
      - Как же... Вы, наверно, влюбились. Потеха. Комедия... Дядя Шура, вы элегантны, как торшер.
      Шут посмотрел на Ольгу печальными глазами.
      - Иди-ка ты лучше домой.
      - А что, и смеяться нельзя? - спросила Ольга.
      - Смейся, - сказал ей шут.
      - Ну и буду. Я теперь решила так жить. Я теперь над всеми буду смеяться. Я теперь всем покажу.
      - Смейся, - сказал шут (дядя Шура). - Показывай.
      - Сейчас. - Ольга огляделась.
      По набережной гуляли нарядные люди - воскресенье было. Прямо к ним шел Тимоша. Он смотрел на Ольгу большими глазами.
      - Ага! - Ольга заерзала от нетерпения. - Иди, иди. Ну, подходи поближе... - Голос ее стал мягким и сладким, как пастила.
      Тимоша подошел, облокотился на парапет.
      - Хорошо, что я тебя разыскал.
      - Это просто отлично, даже прекрасно, - сказала Ольга. - Дорогой Тимоша. Юрик!
      Тимоша помигал немного.
      - Ты на нас не сердись...
      Ольга перебила его:
      - Что это у тебя с носом?
      - А что? - Тимоша потрогал свой нос.
      - Он же у тебя как огурец. Ты, когда чай пьешь, лимон носом давишь. А уши! Уши - как у слона. Ты, когда спишь, ушами глаза закрываешь.
      Тимоша слегка отодвинулся.
      - Ну, ты даешь, ну, я пошел.
      - Иди, иди, - Ольга ему улыбнулась. - Иди червяков копай. Носатый крот. Неудачный потомок слона. Червячный спекулянт. Лопоухий щенок. Ушастый головастик. Боевая киса-мяу. Шестью шесть!
      Тимоша сжал кулаки, пододвинулся к Ольге и, не зная, как ему поступить, спросил дядю Шуру:
      - Что с ней?
      Дядя Шура пожал плечами.
      Тимоша снова уставился на Ольгу.
      - Неужели? - прошептал он. - Ой-ей-ей... Может, ты пить хочешь? Я сейчас. Я тебе принесу лимонаду. - Он оглядывался на бегу и сокрушенно качал головой.
      Ольга откашлялась.
      - Вот балбес! Он что, не понимает, что я над ним смеюсь? Бывают такие, которые не понимают.
      - Смейся, смейся, - сказал дядя Шура. - Показывай. Над товарищами смеяться легче всего. На крайний случай, их можно обвинить в отсутствии чувства юмора.
      - Какой он товарищ! Все они только и думают, как бы меня побольнее боднуть.
      Как раз в этот момент мимо них проходил гражданин в макинтоше. Он остановился напротив шута (дяди Шуры).
      - Здравствуйте, - сказала Ольга. - Вы еще не поправились? Вы меня узнали?
      - Здравствуйте, дитё, - ответил ей гражданин. - Во-первых, я никогда не болел. Во-вторых, я тебя, конечно, узнал. Мне это легко дается. Хоть я лично и не имею детей, но все дети мира - мои дети. Цветы жизни... Гражданин потянул носом. - Аромат. - Он наклонился к дяди Шуриному букету. - Разрешите насладиться? Прекрасные эфироносы. Дары природы.
      Он посмотрел величественным взором вдаль.
      - Да, ничего не скажешь, наша река одна из красивейших городских рек мира. Не правда ли, в этом понятии есть какая-то глубина.
      - И ширина, - пискнула Ольга.
      - И ширина, - согласился мужчина.
      - И длина, - рискнула Ольга.
      - И длина, - спокойно и терпеливо согласился мужчина. - А между прочим, вы ведь прохожих ногами мараете. Вы уже не дети, чтобы сидеть верхом на парапете.
      - А где нужно сидеть? На тротуаре? - спросила Ольга.
      Гражданин улыбнулся ей:
      - Я терпелив. Дома сидеть нужно. Изучать классику высочайших умов.
      На реке печально прокричал буксир, и, словно эхо, откликнулся ему другой голос:
      - Сынки-и, где вы-ы? Уплыли! - На набережную вылез подвыпивший старикан с продуктовой сумкой. - Сынки-и, я вас простил. Мне с вами поговорить желательно. Я без разговора болею... - Старикан увидел Ольгу обрадовался. Сделал из пальцев козу. - Рыженькая. Забодаю, забодаю. Рыжичек, я их простил, а они уплыли. Я им в папаши годен, в деды. А может быть, наголо? - Старик махнул рукой, словно у него в руке была сабля. Всех - наголо!
      - А вы не кричите, - сказал ему гражданин в макинтоше. - Люди любуются красотой нашего прекрасного города, а вы кричите.
      Старикан приподнял свою сумку.
      - Наклонись, милый. У меня в этой сумке два утюга лежат. Я тебе дам по кумполу, ты и расколешься, как арбуз.
      - Что?! - Гражданин в макинтоше голос повысил: - Вы, простите, ихтиозавр.
      - А ты-то? Верблюд нестриженый. Павлин!
      - Старое чудовище!
      - Чертополох мокрый. Горшок с букетом.
      - Ха-ха-ха, - сказала Ольга. - Я прысну.
      Шут (дядя Шура) вытащил милиционерский свисток. Свистнул, призывая к порядку. Гражданин в макинтоше и старикан разом повернулись.
      - Мы ничего, - сказал старикан. - Мы вот встретились. - Старикан обнял макинтоша. - Здравствуй, друг Петя!
      - То есть как это - ничего? Сначала обзывает, а потом ничего? Я вам не Петя!
      Старикан посмотрел на него с презрением. Обнял шута (дядю Шуру).
      - Действий не было. Нецензурщины - не дай бог. Сынок, закон не нарушен!.. Георгинчик! - сказал он гражданину и пошел, потряхивая сумкой. - Сонюшка, я иду-у!..
      Гражданин в макинтоше приподнял свою модную шляпу.
      - Извините, закон действительно не нарушен. Не смею мешать. Я все понимаю. Вы на посту. - И он удалился на цыпочках, чтобы ни звука, ни шороха.
      - Смейся, ты хотела смеяться, - сказал Ольге шут.
      - Сейчас. - Ольга прокашлялась.
      Прибежал Тимоша с бутылкой.
      - На, попей лимонаду.
      Ольга взяла у него лимонад, отпила глоток. Вдохнула свежего воздуха, который, как и подобает, немножко припахивал нефтью.