Радий Петрович ПОГОДИН
      ШМЕЛЬ
      Рассказ
      Лидия Павловна была высока. Хороша. Но мужики ее не любили - рванутся к ней, как быки, заломив хвост, и тут же остынут. Ходят рядышком, щиплют траву. Она и замужем была полгода. Муж ушел к маме. Сказал, что возле мамы трава сочнее.
      В последнее время яркость щек Лидии Павловны поуменьшилась, вкус в выборе грампластинок подвинулся в сторону элегического. Только рояль. Только альт. И меццо-сопрано.
      Каково ей было в таком состоянии выслушивать отца-генерала. Его слова:
      - Роди! Немедленно. Тебе квартира куплена не для мечтаний. Объясняю: ребенок никогда не мешал женщине выйти замуж. Наоборот. Не усмехайся.
      Лидия Павловна не усмехалась. Она улыбалась жалкой виноватой улыбкой.
      Играла скрипка. Где-то далеко.
      В быту Лидию Павловну характеризовали любовь к чистоте и беспорядку и равнодушие к мужикам такое полное, что его не могли принять на свой счет только тенора и кавказцы.
      Мать говорила на кухне:
      - Лидочка, я не берусь судить, что происходит, почему ты одна - или мужики ослепли? Но отца ты пойми. Он солдат. Они все так рассуждают: роди! Любовь им до балды. Они, я думаю, и генералами стали, что им любовь до балды. Но ты все же роди. К тебе ведь мужики приходят?
      - От тех, которые приходят, мне рожать не хочется. - В разговорах с матерью улыбка у Лидии Павловны не пропадала, но становилась еще более виноватой. Слов нет, она обязана использовать подаренную ей квартиру для прыжка в вечность. Но в материнских рассуждениях, тихих и ласковых, звучали намеки еще и на то, что она, Лидия Павловна, получила от родительницы роскошное тело с маленькой родинкой на плече не для бессмысленного полоскания его в ароматной пене. Что если Лидочка не умеет таким телом распорядиться, то она, к сожалению, бездарь, и маме это неприятно.
      - Ах, Лидочка, - говорила мать, - такая у тебя фигурка. Тебя нужно на обложку журнала "Семья и школа" в прозрачной голубой рубашечке.
      - При чем тут "и школа"? - спрашивала Лидия Павловна.
      - А при том, что мужики посмотрят на твою фигурку в прозрачной голубой рубашечке и побегут домой к женам.
      От осознания государственного масштаба своей бездарности и беспринципности улыбка на лице Лидии Павловны становилась похожей на суицидную судорожность.
      К родителям Лидия Павловна приходила редко. Но приходила. Зарплата ее была невелика, и, собственно говоря, родители до сих пор ее одевали.
      Разговоры о ребенке вызывали у Лидии Павловны что-то похожее на отравление. Ее подташнивало. Дрожали ноги. Она залезала в ванну, успокаивала себя горячей водой и хрустящей душистой пеной.
      Со временем Лидия Павловна стала замечать странное свойство пены. Она видела в ней то щечку, то ручку, то спинку. Наконец, в один такой день из пены сотворился образ девочки с ямочками на щеках, на попке и возле каждого пальчика. А пальчики! Боже, какие маленькие были пальчики.
      Лидия Павловна заметила, что плачет по ночам. Следы от слез были черные. Нерастворимую французскую тушь растворяли слезы.
      После слез ей виделся мальчик. Слышался звук, напоминающий ночной звонок в дверь. Пахло дымом. Мальчик являлся в широких трусах, разбитых кроссовках. На его исключительно грязной майке был нарисован свирепый заяц. Лидия Павловна опускала мальчика в пену. Мальчик кусался. Но, вымытый, был приятен.
      По прошествии некоторого времени душа Лидии Павловны сделалась похожей на океан и одновременно на луну, утопающую в каждой волне. Характер ее испортился. Если раньше на предложение своего шефа Прохорова: "Лида, пойдем к тебе кофейку попьем" - она соглашалась, то сейчас, выслушав его с похвальным вниманием, сказала:
      - А ваша жена Люся? Она же вас любит.
      Шеф переступил с ноги на ногу. Башмаки у него были нечищеные, пиджак засаленный. На его шее сидела жена с диабетом, две дочки-студентки и собака ньюфаундленд.
      - Втюрилась, - сказал шеф. - Поздравляю. Смотри, Лидия, увижу, что ты на работе спишь, я тебе... - Кару шеф ей не нашел, лишь обозвал "мечтой идиота" и тяжко вздохнул.
      Не объяснять же ему, дураку, что вся она теперь как цветок распустившийся, что нужен ей не любовник, но шмель.
      Теперь она шла по Невскому в пальто нараспашку, улыбчивая и доступная, как яблоня. Мужики дергались к ней, выгнув спины, но тут же отступали, шипя: "Извинис-ссс..." Если раньше она казалась им арктически сонной, то теперь, безусловно, беременной. А беременных женщин, даже очень молоденьких, мужики стесняются. И только грузины или те, кого на Невском так называют, все же пытались, крутя задами, позвать ее в ресторан покушать. Она отвечала им прямодушно: "Спасибо, кавказский брат, я уже кушала".
      У Серебряных рядов волосатые рисовальщики выпускали на гостинодворскую плешку монмартрских зайчиков. У Казанского собора клево вываренные, истошно истоптанные певцы и певицы вскрывали консервы застоя. Медоносами среди бумажных цветов выглядели рядом с ними милиционеры.
      Лидия Павловна пересекла Дворцовую площадь, заполненную блуждающими любителями мороженого, проплыла над Невой. Она знала, что шмель уже близко, что он не может с ней разминуться - она стала бескрайней, она овладела пространством.
      В скверах, в садах все цвело. Цвело на балконах и подоконниках. Цвело над головой в небе. Не какие-нибудь граммофончики. Но валторны и флейты.
      Шмель налетел на нее в Петропавловской крепости. Ткнулся ей носом в висок - она смотрела на ангела в вышине. Ангел то ли нес крест, то ли был на кресте повешен. Вокруг что-то искали, что-то спрашивали туристы. Что-то цыплячье.
      - Простите, - сказал шмель. - Я задумался. Вам не больно от моего носа?
      - Ничуть, - сказала она. - Какой все же красивый ангел. Правда, что он вращается вокруг оси?
      Шмель давил и мял свой ушибленный нос.
      - Вращается? Что вы этим хотите сказать?
      - Говорю, хотелось бы встретить ангела. Но мне не везет - попадаются атеисты или страдающие желудком.
      - Я здоров, - сказал он. - Делаю по утрам зарядку.
      Лидия Павловна поняла: вот он - отец ее будущего ребенка. Правда, он мог бы оказаться повыше ростом, посветлее волосами, пошире в плечах. Лицо его могло бы иметь выражение не столь самонадеянное.
      Он сказал:
      - Я был во власти образов. Небо - голубая корова. Утро - вымя, полное розового молока. В таком свете я представлял себе Русь изначальную. В дальнейшем, с развитием товарно-денежных отношений, пошел бардак.
      - Очень интересно, - кивнула Лидия Павловна, вспыхнув лицом. - В эту мысль нужно вникнуть поглубже. Идемте ко мне, у меня есть кофе. И кое-что на ужин.
      Его звали Леонтий.
      Они пили кофе. И выпили по рюмке коньяку. Отец ее будущего ребенка проглотил коньяк равнодушно. "Не алкоголик", - отметила Лидия Павловна. Придвинула ему сигареты. Он не курил.
      "Светланочка - если девочка. Владимирчик - если мальчик". Лидия Павловна представила девочку с нежными ямочками и мальчика в майке, которую не отстирать.
      Приемник "ВЭФ-1101" пел им иностранные песни. Белая ночь одарила их своим светом. Вращающийся ангел на Петропавловской крепости, преисполненный сочувствия и понимания, повернулся к ним усталой крылатой спиной.
      Выяснилось, что через Петропавловскую крепость Леонтий ходит с работы от Института высокомолекулярных соединений к Дому политкаторжан. Что он инженер, но по вечерам пишет стихи на сюжеты отдаленной истории человечества.
      Через неделю Леонтий перевез к Лидии Павловне пишущую машинку, связку книг, в основном зарубежные верлибры, и собственные изыскания в зеленой папке с тесемками, как на солдатских кальсонах. Когда Лидия Павловна была подростком и, бывало, болела простудой, мать заставляла ее надевать такие кальсоны и толстую зимнюю тельняшку - отец, всецело преданный пехоте, тельняшки уважал.
      Леонтий разложил книги, чтобы они были под рукой. Поставил машинку на журнальный столик. Столик был низковат - Леонтий под каждую ножку подсунул поллитровую банку, набив ее до половины бумагой.
      Торопливые действия Леонтия Лидия Павловна понимала, конечно, как приготовление к главному. Она понимала также, что это главное должно вот-вот наступить. Ей стало трудно дышать. Она расстегнула блузку.
      Леонтий подошел к ней, обнял ее крепко.
      - Сейчас я занимаюсь славянами, - в его голосе было волнение и хрипотца. - Славянами, понимаешь? Великое, понимаешь, дело. - Его руки, как две узкие рыбины, пустились нырять вокруг Лидии Павловны. Они старались пожрать ее, а заодно и друг друга. - В первых письменных упоминаниях славяне называются склавенами. "Склавены" - откуда такое слово? - Руки его дернулись к ее бедрам. Но он удержал их. - Чтобы нам не погрязнуть в суффиксах, приставках и непроизносимых согласных, стремительно идем дальше. - Тут его руки все же нырнули в глубоководье.
      Лидия Павловна отступила. Застегнула блузку.
      - Может быть, ты сначала поешь?
      - Не отказался бы.
      Лидия Павловна пошла разогревать бульон и голубцы. Леонтий пошел за ней на кухню. Руки он сунул в карманы брюк. Он говорил:
      - Обрати внимание на слово "вено". У некоторых древних народов Восточного Средиземноморья, позже у склавен, позже у русских "вено" означало выкуп за невесту. Его давали в основном скотиной. Я думаю, это был не просто тривиальный выкуп, а как бы соединение имущества - союз. От "вено" образованы слова: венец, венок, веник, вензель. Главное в этих словах - связность, единство. Скажем, рубят избу - кладут венец на венец, но бревна, заметь, не сколачивают, не замыкают, не закалывают - их вяжут. И первый ребенок в семье называется - первенец. Пер (вый) венец. Секешь, какой высокий смысл?
      Лидия Павловна представила девочку Светланочку с пальчиками как пастила. Именно ей она почему-то определяла роль первенца. Но Первенец это мальчик! Мальчик с нарисованным на футболке нахальным зайцем в ее воображении сделал шаг вперед. "Козявка, - сказал он сестре. - Я за тебя заступаться буду..." Лидия Павловна незаметно вытерла слезу, уже успевшую напитаться французским запахом.
      - Но идем дальше, - сказал Леонтий. - Вернее, в данном случае глубже. Венец! - Руки Леонтия выскочили из карманов, метнулись к ее бедрам.
      Она повернулась к нему.
      - Тебе в бульон вермишель положить? Или рис?
      - Лучше бы макароны. А это у тебя такая тахта?
      - Диван.
      Диван, густо-зеленый, стоял посередине комнаты. В сложенном положении он был невелик. В разложенном напоминал полянку - два десять на два.
      Вчера Леонтий сказал одобрительно: "Ковер-самолет".
      Бульон кипел. Макароны варились. Эти твердые макароны варятся долго...
      Леонтий был голоден. Он не просто хотел есть, он был голоден, как бывает голоден бездомный.
      - У меня великолепная идея сделать тебя папой. Говорят, кто хорошо ест, тот хорошо работает, - сказала ему Лидия Павловна.
      - Ерунда это. Блажь. Ты поняла насчет "вено"? Все, у кого был такой обычай, назывались либо венты, либо венеты, либо венеды. На севере Италии целая область носит имя Венето. Племена кельтского происхождения, те самые, от которых гуси Рим спасли, назывались венеты. Обычай вена они переняли от местных - автохтонных племен, от людей, которых грабили. Тут надо бы покопаться. Тут много интересных аспектов.
      Леонтий насыщался. Нельзя было сказать, что он ел, но нельзя было сказать, что он жрал. Это была мазурка, галоп. Лоб у него блестел, волосы над ушами распушились. Он был похож на рысь. И белая футболка, как белая рысья грудь.
      "Ему бы еще нахального зайца на футболку - и вылитый мой Владимирчик", - Лидия Павловна запахнула халат. Села на подоконник.
      - Откуда у нас такое славное словечко - человек? - спросил Леонтий.
      - Ну, чело века, - Лидия Павловна поморщилась: - Бред, конечно.
      - "Словен" - двукоренное слово: "сло" и "вен". Корень "вен" преобразуется в суффикс, и в слове "словак" уже преобразовался. Кстати, и в слове "славянин" тоже. Выстраиваем цепочку. Словен - словак - словек... У поляков звук "с" переходит в "ш" или "ч" - чловек. Поняла - уже чловек! В русском языке появляется дополнительная огласовка - человек. Итак, человек - это словен - славянин. У русских до семнадцатого века человеков не было. Были людины и смерды. Простолюдин - буквально - просто людин. Гришка Отрепьев нас человеками сделал.
      Леонтий втягивал макароны в рот, и они шлепали его по щекам. Он вытирал щеки и руки салфеткой.
      - А ведь не все умеют макароны варить.
      - Ты голубцы попробуй, - сказала Лидия Павловна. - Голубцы я еще лучше готовлю. - Она положила ему голубцов на тарелку.
      - Прибавь, - сказал он.
      Она прибавила.
      - Гора счастья! Ликуйте все голодные: один из вас лопнет сегодня от обжорства!
      Леонтий встал.
      "Он псих, - подумала Лидия Павловна. - От ненормального рожать нельзя". Но тело ее, обладавшее чутьем иного порядка, сказало ей властно: "Перестань. Он здоров как бог".
      Леонтий ел голубцы. Прямо с нитками. При этом чавкал.
      - Ты меня специально злишь своим чавканьем? - спросила Лидия Павловна.
      - Нет. Я наслаждаюсь. Такой аспект - ликую...
      "Он же меня специально злит. Жрет с нитками и специально злит". Элегическое в душе Лидии Павловны взбунтовалось - выбросило черный флаг. Но раздувшиеся медленные клетки, жаждущие ночи, шептали: "Пусть насыщается - это нам надо".
      - Что ты все повторяешь - аспекты, аспекты?
      - Мне нравится. В аспекте есть какая-то прямолинейность. Аспект проспект. Ленинградское слово... По Несторовой летописи, единый славянский народ жил на Дунае, где сейчас Венгрия, Болгария, Словакия. А по науке? По науке академик Шахматов Алексей Александрович, одна тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года рождения, говорит, что у славян было две прародины. Первая там, куда указывает монах, - славяне автохтонны в серединной Европе. Единый праславянский язык начал складываться во втором тысячелетии до нашей эры. Из обломков племен и даже отдельных родов складывался народ славян. Вот ты молчишь, а некоторые грамотеи - у нас все грамотеи - спрашивают ехидно: откуда, мол, взялись разрозненные племена и, так сказать, осколки? От Рима. От кельтов. Римляне - бандиты. Кельты еще хуже. Рим все взял от этрусков: материальное производство, культуру, даже богов, даже волчицу. Тирению - их землю. Их жизни. Кельты Фракию растрепали. Иллирию. И опять же Тирению. Этрускам больше прочих досталось. Чтобы бороться с кельтами - это же разбойники с большой дороги, их даже Александр Великий боялся - нужно было объединяться. Они и одевались несусветно, как петухи. Вот и возникло вено. Союз! Шло притирание племен, сглаживание диалектов, кстати, и сами кельты в этом участвовали. И в первом тысячелетии до нашей эры уже существовал язык с присущими только ему особенностями. Его уже можно было назвать праславянским.
      - А где, ты говоришь, была их вторая прародина?
      - В районе Вислы, Одры, Лабы. Оттуда они и покатили потом в разные стороны. В основном на юг и на восток. - Леонтий утер потный лоб платком. Он охрип. Он устал от восторга. Он делился с Лидией Павловной не столько знанием, сколько восторгом от этого знания.
      Она же от знания никогда наслаждения не получала. Музыка волновала ее, реже живопись. Но чаще и острее всего - безымянные таинственные токи, возникающие в результате чудесных сочетаний окружающего ее бытия и природы. Скажем - облаков и собачьего лая. Слез ребенка и гранита набережной. Дамских туфель на шпильке и запаха дождя.
      Ее осенило, что и Леонтий волнует ее сейчас как некое сочетание асимметричных факторов. Вот он уселся на кухонный стол рядом с тарелкой, которую вылизал - даже нос вымазал. Радио наполнило кухню музыкой. Раковина захлебывалась водой. Вечерние солнечные ножи вонзались в беззащитные тела ленинградцев. И все это вместе взятое создавало образ ножниц для подрезки небесных роз. Розы издавали не аромат, но звук, похожий на кашель.
      - Западноевропейские снобы, зануды, говорят, что славянский язык, мол, слишком, на ихний вкус, своеобразен. Ну и что? - взгляд Леонтия оцарапал Лидию Павловну. - Народ как раз и осознает себя по своеобразию своего языка...
      "Слез бы ты со стола, - думала Лидия Павловна. - Неприлично сидеть на столе, на котором обедаешь. Еще и ногой покачивает. Невежа. Дикарь".
      Леонтий будто услышал ее. Спрыгнул. Открыл стенной кухонный шкафчик и принялся нюхать специи в гедеэровских фаянсовых баночках.
      - Душистый перец... На второй прародине наши предки назывались венедами. Венедские горы, Венедское море. Поняла - венеды. Опять "вено" союз. Потом они начали называться анты и склавены. Гвоздика. Курри. А что такое "курри"? Перцем пахнет. Прокопий Кесарийский писал про антов: "...не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве. И поэтому и счастье, и несчастье в жизни считают общим". А это анис. Это тмин. Чабрец. Анты, тихие-тихие, в шестом веке начинают шибко топорами махать. А вот о склавенах ничего не известно. Были - и всё. Но посмотри. Скла вены. Склад венов. Опять союз. Но, наверное, уже более сложный и более обширный. И само слово - склад - лад. Складно - гармонично...
      - Перестань совать в баночки свой нос! Что ты там ищешь? - голос Лидии Павловны сорвался на крик.
      - Ваниль. У тебя есть ваниль?
      - Есть ванилин.
      - Ванилин не то - порошок. Химия. В шестом веке анты двинулись на Балканский полуостров. Заселили Фракию, Иллирию... Ваниль - запах бабушки.
      - Где ты нахватался? - спросила Лидия Павловна. Разглагольствования Леонтия ее разозлили. Что-то в них было такое, что отодвигало ее на второй план, а может быть, и вообще в дальний угол.
      - Я давно размышляю, - сказал Леонтий. - Язык всегда казался мне таинственным, более таинственным, чем кровь. Возьми слово "сербы". Сербы есть в полабских землях и на Балканах, но это не означает никакой между ними прямой связи. Это метатезная форма слова "себры". Кстати, "себров" мы и сейчас имеем в белорусском - "сябры" - родичи, товарищи. В русском ушедшем - шабры. И вот когда анты пришли на Балканы, они все были себрами. - Леонтий вдруг задумался. Лицо его стало то ли обиженным, то ли испуганным. Он поднял глаза на Лидию Павловну и улыбнулся ей. - Себры, сябры, собры. "Се" означает "Мы". Мы - братья. Собратья. Одна семья. Это и есть глубинная основа славянства. Единение. Гармония. Почему это для нас так важно?
      Лидии Павловне показалось, что в его глазах сейчас нет места ничему, кроме слов, - даже Богу. А если бы и был у Леонтия Бог, он бы выкатился сейчас в виде слезы и поспешил высохнуть.
      - Еще голубцов хочешь? - голос Лидии Павловны был спичечно опасным.
      - Спасибо. Нажрался. Кстати, "вено" по-литовски единица.
      - Голова у тебя не раскалывается?
      - А что? - Леонтий пощупал голову.
      - Говоришь много.
      - Пустяки. Вено - единица, целое. Половина - пол вена. Муж половина. Жена - половина. Отсюда - "пол". Половые отношения. Отношения половин. Вено - семья!
      Лидию Павловну подташнивало. Ей казалось, что Леонтий высыпает прямо на пол и на тахту мешки мусора. "Кошмар! Ужас! Какие-то квази-озарения", шептала она.
      А он сбросил туфли, сбросил брюки и завалился на диван.
      - Язык - это фантастика, - чуть ли не закричал. - Откровенно открываем тайны вена. Проникновенно - проникаем в тайны вена, шпионим. Конечно, сейчас "вен" суффикс. Но, имей в виду, суффиксы не с потолка взялись. - Леонтий подмигнул ей призывно и обнял за талию.
      - Ты поел? - спросила Лидия Павловна, сглотнув страх.
      - Поел.
      - Попил?
      - Нет еще.
      - Дома попьешь. Проваливай!
      - Ты чего? - Леонтий послушно встал с дивана; наверно, его часто гоняли таким образом. - Какая тебя муха укусила, це-це? Если хочешь знать - злая ты. У злых, это доказано, дети рождаются золотушные.
      Лучше бы он не шутил так. При слове "рождаются" Лидия Павловна запылала серным пламенем.
      - Проваливай! - закричала она и принялась его толкать.
      - Я сам уйду. Мне не о чем с тобой говорить. Ты просто бесцветная мещанка.
      Лидия Павловна боднула Леонтия головой.
      - Добавь - беременная. Интересный аспект?
      - Ты хочешь сказать? Ты не докажешь. Ты меня заманила в ловушку!
      - Никаких ловушек. Ты нам годишься. Что, у меня подружек нет? Подтвердят, что ты у меня давно околачиваешься. Даже обещал жениться.
      - Паучиха! - Леонтий надел брюки, натянул ботинки. - У меня кровь очень редкой группы.
      На лестнице он остановился вдруг. Лицо его снова приобрело выражение то ли обиды, то ли испуга.
      - Может быть, беда наша в том, что мы понимаем братство так полно, что не допускаем никакого инакомыслия. Может, именно поэтому Бог, этот всевластный хищник, нас так наказывает?
      Лидия Павловна зачем-то надела плащ - наверное, хотела выскочить за ним и что-то выкрикнуть ему вслед. Она выскочила и выкрикнула:
      - Сам ты веник.
      Одна ее подруга выгнала жениха только потому, что он не хотел мыть голову шампунем - мыл детским мылом. Она швырнула в него куском мыла из окна. Но попала в детскую коляску, к счастью, пустую. Но как жених кричал: "Смотрите на нее! Квартира семьдесят один. Она убийца. Могла убить. А еще моет голову французским шампунем. Спросите, где она его берет. Товарищи, не ходите под этим окном, там бешеная!"
      Другая подруга выгнала своего жениха за то, что он громко смеялся. "Это даже не ржание - это надругательство, - говорила она и делала резюме: - Все они из одной бочки. Может, когда-то и годились на семена, но сейчас только в рассольник".
      А еще была у нее подруга, но это давно, в школе, - Тамарка Лямкина. Та изводила силача Власика. Врежет ему ногой по заду и тут же прижмет его голову к своей, уже вспучившейся, груди.
      - Власик, детка, я от любви. Я тебя люблю безумно. Хочешь, я тебя при всех поцелую.
      - Кобыла! - визжал силач Власик. - Дура! - Он занимался тяжелой атлетикой.
      А Тамарке хотелось, чтобы он ее стиснул. Действительно дура.
      Лидия Павловна ходила по комнате и убеждала себя, что Леонтий вовсе не шмель, а комар. Что кто-то из высших сил в Петропавловской крепости поступил безбожно, подсунув ей этого кровососа.
      И, так рассуждая, услышала Лидия Павловна звонок.
      Пришла мать. Бросила сумочку на диван. Подсела к машинке.
      - Чья? - спросила.
      - Один ненормальный принес. Утверждает, что сербы раньше назывались себры. И болгары тоже.
      - Это очень важно?
      - Ну мама...
      Мать Лидии Павловны редко выходила из себя, и голос она повышала редко, и думать не стеснялась при людях. Она и сейчас подумала вслух:
      - Лидочка, он может оказаться прав. Когда мы с папой были в Дубровнике, нашу переводчицу звали Сабрина. Что означает подруга или родственница. Так что вполне. Ты не беременная?
      - Но, мама...
      - А что мама-мама? Не брать же молодой здоровой женщине ребеночка в Доме малютки. Они там, несчастные, все, как один, больные. А ты же - кровь с молоком. Тебя на обложку в журнал "Здоровье".
      - Но, мама. Мама, я не могу!
      - Лидочка, не паникуй. На худой конец есть Соловьевский садик.
      - При чем тут садик?
      - При том, что там художники. Там же Академия художеств. Общага. Молодые парни. Все, как один, талантливые.
      Лидия Павловна слабо возмутилась. Она располагала богатой палитрой слабых возмущений и туманных оправдательных мотивов. Но мать никогда не принимала их во внимание. Она видела дочкино счастье только в ребенке и направляла дочку к нему рукой маршала.
      - Ты знаешь, как появилась Ларисочка Каракулян? Тети Лялина дочка. Да... Это уже потом тетя Ляля вышла замуж за Каракуляна. Ему позарез нужна была прописка. Но мужик он неплохой, не спорю. А Ларисочка появилась на годик раньше. Тетя Ляля уже разуверилась, что на ней кто-то женится. И вот пошла она в Соловьевский садик. Ночь. Села она на скамейку, сидит и смотрит. И смекает. Да, тут риск есть. Если пьяный идет, она быстро к румянцевскому обелиску. Если группа пьяных, она опять быстро к обелиску. Вроде ждет кого-то. Но вот видит - кудрявый и не пьяный, с глазами узкими - вроде японец. Наверно, кореец. "А-а!" - сказала тетя Ляля сама себе и горько заплакала. "Девушка плачет? Девушка больной? Где девушка болит? Тут болит? Тут болит?" Начал он ее гладить, жалеть, утешать. От этого и Ларисочка. Правда, не от того парня. Пришлось тете Ляле еще раз в Соловьевский садик идти. Я ей говорила: "Не пристрастись". Я уже замужем была. Я тебе скажу, время было тяжелое... - И, как всегда, при воспоминании тяжелого голодного послевоенного времени глаза матери затянулись странным счастливым туманом.
      На следующий день по дороге на работу Лидия Павловна вдруг осознала, что мужиков она не боится. Раньше в ней жила какая-то робость, видимо, связанная с отцом-генералом. Теперь она смотрела на мужиков, как если бы знала, что все они прогуливали школу, все хвастуны - неудавшиеся лейтенанты. Все страдают комплексом неполноценности - даже грузины. Иногда мужики казались ей кем-то вроде ослов. Ослов она видела в детстве в городе Кушке и сохранила к ним чувство товарищества. Хоть и не было надежды, что осел преобразуется в ахалтекинца, но думать об ушастом друге было все же приятнее, чем презирать несбывшегося лейтенанта.
      Леонтий пришел через неделю. Поздоровался исключительно вежливо и почтительно с матерью Лидии Павловны, она в тот день была у дочери. А Лидия Павловна сказала:
      - Мама, этот тип знает, что такое "венец".
      Леонтий не был младше Лидии Павловны, но выглядел он молодо, очень. За неделю его лицо заострилось, глаза, как сейчас говорят, собрались в кучку - наверное, от сухомятки. В них полыхал неукротимый пламень. Леонтий был исполнен достоинства и ярких перьев, как петух, победивший петуха. Его голова на тонкой шее была повернута вправо, подбородок вскинут. А на челе начертана угроза всем. Лишь в те мгновения, когда взор его касался Лидии Павловны, Леонтий мягчал, и его мужественный костюм в стиле "сафари" как бы покрывался пушком. И вообще, Лидия Павловна это отметила, означенный пушок, как тонкий слой дрожжей, покрывающий кожицу сливы, присутствовал на всем, что делал и говорил Леонтий.
      Мать Лидии Павловны пригляделась: не бегают ли у Леонтия зрачки? Нет, взгляд его был спокойным - не бегающим и не остановившимся.
      - И что же? - спросила мать Лидии Павловны. - "Интересант". Что же означает слово "венец"? Я так люблю образованных молодых людей. Я называю их монгольфьерами - прорвавшимися ввысь.
      Леонтий покачался с пятки на носок, сел на тахту, или, может, колени у него подломились, закинул ногу на ногу, демонстрируя голландские носки. Было ясно, что он желал бы ответить маме Лидии Павловны самым неучтивым образом, но истина, свившая гнездо в его измученной душе, одержала верх над его гордостью, и он ответил вежливо:
      - Мне хотелось бы назвать венцом союз сердец.
      - О-о, - сказала мать Лидии Павловны. - О-о! Но мне действительно хотелось услышать от вас что-нибудь о славянах. Лида говорит, что вы дока.
      - А что именно? - спросил Леонтий с холодком.
      - Ну хотя бы - вы разделяете это мнение, что новгородцы призывали варягов править в Новгород?
      - Разделяю, - сказал Леонтий.
      Мать Лидии Павловны слегка покраснела. В ней появилось что-то пускай не генеральское, но старшинское.
      - Что же, по-вашему, они были дураками?
      - По-моему, они были умными, - сказал Леонтий. - Важно выяснить, кто такие - эти они.
      - Новгородцы.
      - Новгородцами они стали уже потом. Сначала это было племя озерных словен, финское племя меря и племя изборских кривичей. Платили они варягам дань. Но, призвав варяга править, они получали за те же "деньги" и откуп, и воеводу.
      "Как все же приятно наблюдать за вежливым молодым мужчиной, преисполненным знаний", - приблизительно в такой форме можно было бы сформулировать чувство, охватившее мать Лидии Павловны. Еще ей очень понравилось, что древние новгородцы не были идиотами, - надо сказать, что она стеснялась факта призвания варягов княжить.
      Сама же Лидия Павловна прислонилась к книжному шкафу и опустила руки вдоль тела. Океан тепла заливал ее заждавшуюся душу. Но эта приливная волна не связывалась ею с Леонтием как с личностью, - только как со шмелем. Личность Леонтия нарушала это тепло, будто холодный растрепанный ветер над теплым морем.
      - В общем-то, все было еще проще, - сказал Леонтий. - Племена, жившие тогда по берегам северного средиземного моря, являли некую общность. Языки варягов и славян были в то время очень близкими. Так что совсем чужими славяне варягов не считали. А если говорить о Рюрике, то он и вообще был наполовину славянин. Его мать - дочь Гостомысла. Рюрик - его славянское имя. Новгород же был интернациональным городом изначально. Он состоял из двух концов - словенского и неревского-меревского. Некоторые считают, что концов первоначально было три. Я же считаю, что было не три конца, а три отдельных союзнических города: Словенск Великий, Нерев и Изборск. Новгород же был построен Вадимом Новгородским для противостояния Рюрику, своему брату. Так вот, если выбирать князя из словен, - значит, дать возможность словенам возвыситься над мерей и кривичами. Если выбирать из мери или кривичей, - значит, отдать преимущество им. Естественным был выбор третейской власти, тем более что ее можно было легко прогнать.
      - А Синеус? А Трувор? - спросила мать Лидии Павловны азартно, как на диспуте.
      - Синеус - просто княжий сын, Игорь Рюриксен. Сыне-ус. Высокий стиль. Трувор - дружина князя. Тру - одна из транскрипций имени Тор, варяжского бога войны. Варьг - волки. Тру варьг - божьи волки. Такая марка дает право на грабеж.
      - Лидия, проводи меня. А вам, Леонтий, желаю успеха. - Мать Лидии Павловны сверкнула улыбкой, как сверкает хрустальная ваза, разбившаяся о чью-то голову, и ушла.
      На лестничной площадке она сказала:
      - Типичный монгольфьер. Но мужик здоровый и довольно приятный. И не говори мне это слово - любовь. Есть понятие более нравственное - ребенок. Выясни-ка у своего оратора, отчего происходит ребенок. Я имею в виду слово. Ну, целую тебя. Еще вот: что бы он ни излагал - слушай его, как араб Магомета. Конечно, мужика нужно кормить супом и мясом, но главное мужика нужно восторженно слушать. Какую бы он хреновину ни порол, а ты ему: "Ох шер ами! Ах сокол мой". Ясно тебе? Ох Лидия... - Мать нежно пошлепала Лидию Павловну по щеке и уехала - машину она водила по-солдатски, как броневик.