Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Шаг с крыши

ModernLib.Net / Детская проза / Погодин Радий Петрович / Шаг с крыши - Чтение (стр. 1)
Автор: Погодин Радий Петрович
Жанр: Детская проза

 

 


Радий Погодин

Шаг с крыши

СИНЯЯ ВОРОНА

Было раннее утро. Было тихое небо.

Просыпался город, зажигал пожар звуков. То там брякнет, то в другой стороне фыркнет. Громко, как по наждачной бумаге, метлы шуршат. Горят фонари, потому что их погасить забыли. И солнце светит.

Просыпались помаленьку люди в домах, умывались туалетным мылом.

Витька сидел на крыше, прислонясь к холодной печной трубе, ощущал в карманах тяжелый груз: гвозди, шурупы, ириски «Тузик», отвертку, плоскогубцы и молоток.

Вокруг Витьки размахнулось кошачье приволье – железная городская пустыня до самого горизонта. Небо на краю города стоит стоймя, словно редкая занавеска или стеклянная перегородка, словно оно отделяет город Ленинград от натуральной природы, от лесов, полей и так далее.

– Я вам всем докажу! – говорил-горячился Витька. – Сегодня вы все убедитесь. И Анна Секретарева тоже убедится! Я, может, один такой в природе.

Витька ругал взрослых жителей, и ребят, и свою одноклассницу Анну Секретареву, а вместе с ними собак, и кошек, и прочее живое население города.

– Убедитесь, убедитесь. Точно я говорю. Я не зря на крышу вылез такую рань. И вы, воробьи собачьи, тоже узнаете.

Забегая вперед, можно объяснить, что никто, никогда так и не узнал, за каким славным делом Витька Парамонов вылез на крышу, потому что вдруг:

– Каракуты кружевары. Каркаруны каркадары! – произнес что-то по соседству с Витькой очень серьезным глуховатым голосом.

Витькино лицо поскучнело.

– Громкоговорителей понавесили – только хрипят, – сказал Витька. – Я бы починил, но ведь кто заметит, что это я починил? Никто! Хоть и говорят все, что дети – цветы жизни, но на самом деле мы – трава. Нас замечают только, когда мы мешаем.

– Крагли кругли перевертки, – сказал голос. – Носовертки круглокрутки.

Витька крикнул:

– Да заткнись ты!

– Кружит, кружит круглеца лампа дрица хоп ца-ца, – ответил ему голос довольно вежливым тоном и добавил: – Пожалуйста, сам заткнись.

Витькино лицо удлинилось книзу, так как Витькин рот от удивления открылся.

– Что? – спросил Витька.

– Что, да что, да чур-чура со вчера и до вчера, крали, крали…

Витька обернулся круто и увидел на соседней крыше большую синюю ворону.

– Это ты говоришь?

– Это я говорю.

– А ты чего синяя?

– От натуги.

Витька глаза протер, головой покрутил, даже стукнул себя кулаком по лбу в надежде, что ворона исчезнет. Но ворона никуда не исчезла, даже напротив, очень спокойно и равнодушно принялась чистить свои синие перья.

– Ты мне не ври, что это ты говоришь, а то я тебя сейчас гвоздем. Вороны никогда не разговаривают.

– Раз в сто лет разговаривают, – сказала ворона. – И не отвлекай меня, я колдую. Раз в сто лет я колдую. От этого и посинела… Шипит шпынь на шпыня и шпыняет шпыня…

– Я тебе точно говорю, – пробурчал Витька не очень уверенно. – Я сейчас за себя не ручаюсь. Я как дам гвоздем! – Витька вытащил из кармана большой барочный гвоздь-костыль.

Ворона посмотрела на этот костыль круглым презрительным глазом, но на всякий случай подвинулась за трубу.

– И не хлопай глазами, – сказала она. – Ты думаешь, что ты спишь? А на самом деле ты вовсе не спишь. Ткни себе гвоздем в палец!

Витька вытащил из кармана гвоздик поменьше. Ковырнул себе палец. Боль почувствовал. Из ранки капелькой вышла кровь.

– Все натурально, – сказала ворона.

Витька сосал палец и думал в смятении. Раз в сто лет всякое может быть. И почему вороне не разговаривать, если уж она разговаривает, а Витька все вокруг видит в малейших деталях, не как во сне. Во сне всюду можно побывать, но не останется в памяти мелких подробностей. Во сне можно по берегу бежать, но ощущать будешь только свой бег, камушков под ногой не почувствуешь. Видеть будешь и речку, и берег, и дальний лес, но муху на пеньке не увидишь. И не страшно будет. Прыгнешь и полетишь. А сейчас Витьке не то чтобы страшно, но до жути понятно, что сидит он на крыше шестиэтажного дома и если лететь – только камнем. Если падать – только в лепешку. И муха – вот она. Ползает по трубе. Витька взял и поймал ее для проверки. Муха в кулаке загудела, защекотала ладонь.

– Сомневаешься, – сказала ворона. – Сомневайся. Сомнение, как говорят старшие, приближает нас к истине.

Видит Витька, что краска на крыше давно облупилась. Видит весь квартал внизу и узнает по повадке дворников. А они знай себе шаркают метлами по асфальту и ничего, кроме мусора, не замечают. Для них все люди – неряхи. Разве думают дворники о том, что рядом с ними свершается нечто великое?

– А ты зачем на крышу вылез? – спросила ворона. – У тебя что, бессонница? Нервы?

– Нервы в порядке. Я человек без нервов, – сказал Витька. – От меня весь дом с головной болью, а я хоть бы что. Хочешь ириску?

Ворона сказала «спасибо» и каким-то удивительным образом склевала ириску, даже не помяв фантика.

– А что ты можешь? – спросил Витька.

Ворона пожала плечами.

– Странный вопрос, если я волшебная. Все могу. Превращать могу. Могу превратить в осла, в козла, в муху, в слона и в верблюда. А хочешь – в красавца. Люблю красавцев. В кр-расавца! В кр-расавца!.. – Она замахала синими крыльями, затрещала сухими перьями. Посыпались с перьев голубые искры.

– Раскололись небеса, развязали пояса. Краше, краше красота! – закричала она трубным криком.

Витька прижался к железу, так как почувствовал внутри себя какое-то болезненное движение и перестройку клеток.

– Ты перестань! Перестань! – крикнул он. – Мне в красавца не надо. Ты что? Зачем мне в красавца?

– А что ж тебе надо? – спросила ворона. – Все у тебя есть. Вон ты какой упитанный. Обут-одет. В школу ходишь… И не мешай мне работать. Я один раз в сто лет колдую. Только теряю с тобой драгоценное время. И отодвинься, пожалуйста. Не то превращу тебя ненароком во что-нибудь медное.

– Почему медное? – спросил Витька, нервно поеживаясь.

– Я на медь колдую. Сейчас меди по всей земле мало. Всю медь на памятники извели.

– Не ври! На земле еще много меди!

Ворона глядела на него понимающе. А Витька, как говорится, устыдился и покраснел. «Что бы у этой вороны потребовать? Может, попросить ее, чтобы я стал отличником, чтобы у меня эта усидчивость образовалась. Тогда Анна Секретарева язык прикусит…» Но из всех знаменитых людей, чьи биографии Витька читал и чьи рассказы слышал, отличниками в шестом классе были одни шахматисты. «Шахматистом я не хочу», – думал Витька.

Ворона постучала ногой по железу.

– Ну, чего тебе, Витька Парамонов, надобно? Ну, давай спрашивай.

– А чего ты обо мне заботишься? – проворчал Витька. – То – не мешай. То – давай спрашивай…

Ворона почесала грудь клювом.

– Все равно от тебя не отвяжешься. Исполню одну твою просьбу и с глаз долой, из сердца вон. У меня, брат, время дороже денег. Быстрее спрашивай, не то рассержусь.

«Может быть, речку у нее попросить с песочком желтым, чтоб возле дома протекала, чтобы все ребята купались в ней и ныряли? Речку Парамоновку!» Но тут же сообразил Витька, что в Ленинграде и без того речек много и в этих речках милиция купаться не разрешает. Витька вздохнул тяжело:

– Слушай, а нельзя ли мне куда-нибудь туда, а?

– Куда туда?

– Ну, туда, подальше. – Витька в голове почесал. – Ты, наверно, и не поймешь.

– Я проницательная – разберусь.

– Родился я, понимаешь, не вовремя. Поздно я, понимаешь, родился. Дел сейчас для меня никаких. Стараешься, стараешься, а никто не ценит. Только ругают. Родителей вызывают…

– Дети есть дети, – сказала ворона. – Наглы, крикливы, смелы. Это возрастное. Это пройдет.

– И смелость пройдет?

– И смелость у некоторых.

– Только не у меня! Эх, родиться бы мне лет на пятьдесят пораньше. Я бы всем показал. Я бы, может, с самим Чапаевым воевал вместе. Острая сабля в одной руке, наган вороненый в другой. На груди орден. А сам весь на лихом коне… А если совсем раньше родился, я с д'Артаньяном бы. Я бы, может, сам д'Артаньяном сделался. Шпага в одной руке, пистолет однозарядный в другой, на голове шляпа с пером. Кони подо мной падают, а я вперед скачу. Ура! А эта Анна Секретарева мне раны перевязывает и плачет. И пусть плачет, пусть. Ей полезно.

– Короче, – сказала ворона.

– Я и говорю. А сейчас зола. На Луне никого, и на Марсе никого. Ни новой земли не откроешь, ни подвига не совершишь!

– Еще короче, – сказала ворона.

– Еще короче? Нельзя ли мне куда-нибудь туда? К д'Артаньяну.

– Шуруй, – сказала ворона. – Произнеси заклинание: «Каугли маугли турка ла му, сунду кулунду, каракалунду, чурики жмурики черк». Представь время, в которое хочешь попасть, и шуруй.

– Каугли маугли, – поспешно забормотал Витька.

– Погоди, погоди. Прежде из карманов все выброси.

Витька все из карманов выложил: и гвозди, и молоток, и отвертку.

– Ириски тоже нельзя?

– Нельзя. И ремень тут оставь. И спички. И ничего с собой нашего: металлического, пластмассового, бумажного, горючего и прочего. Очень сильные встречные магнитные потоки будут. За паралаксом следи. А когда в искривление пространства войдешь, голову втягивай.

– Каугли маугли турка ла му, – забубнил Витька.

– Постой, постой. Не торопись! – прикрикнула на него ворона. – У тебя язык вперед головы думает. А обратно как?

– Не надо мне обратно!

– Ду-урак ты, братец. – Ворона головой покачала, ногой по железу царапнула. – И заруби на носу – обратно те же слова. Так же представь время, но…

– Что еще?

– Заклинание подействует только тогда, когда ты окажешься в тупике транзитного состояния.

– А как я узнаю-то про этот тупик?

– Как узнаешь? Когда у тебя будут неприятности чрезвычайные, тогда и узнаешь. Это оно и есть. Понял? Неприятности чрез-вы-чай-ные.

– Каугли маугли турка ла му, сунду кулунду, каракалунду…

Телевизионная мачта пошла плясать по окраинам города. Двести самых ранних трамваев вышли из парков, побежали цветными змейками. Ворона стала ослепительно синей. Витька еще увидел Кронштадт в пене белых приближающихся кораблей.

– …Чурики жмурики черк… Ап… Ап… – Витькой вдруг овладел чох и так засвербил в носу, что все мысли из Витькиной головы вылетели. – А-ап… – Витькина голова стала пустой, как кастрюля в посудной лавке.

И тотчас лохматыми черными хлопьями завинтилась тьма. Сквозь нее, будто фары автомобилей, ринулись стремительные огни. Тьма завинтилась еще круче, стала плотной, подхватила Витьку и понесла.

АНУКА

Витька летел с блаженным зудом в носу. С электрическим треском лопались возле ушей огненные полотнища. Мгновенные змеевидные ленты в зеленом сиянии прошивали Витьку насквозь, словно Витька был облаком. Бесчисленные искры уносились в багряную мглу, порождая звук простой и естественный, как движение ветра в печной трубе.

– Ап…

Скорость полета вызывала в Витькиной пустой голове вибрацию, но самого полета Витька не чувствовал. Все двигалось вокруг и мимо него, а сам он как бы висел на месте.

– Чхии…

В тот же миг светоносные спирали померкли, звук перешел в басовую ноту и устремился вдаль, словно шум уходящего поезда.

Витька еще раз чихнул и затрясся. Его толкнуло в ноги, пихнуло в спину. Повалило лицом в спекшийся мокрый грунт.

Вокруг была чернота.

– Ослеп! – закричал Витька и не услышал своего голоса и языка своего во рту не почувствовал.

– Ослеп и оглох…

Чернота вокруг была влажная, неподвижная.

– А-а-а-а! – закричал Витька, мокрея от страха.

– Аа-аа-аа-аа!! – закричало вокруг. Тьма всколыхнулась, пошла на Витьку многими жуткими голосами. Тоскливый хохот ударил откуда-то сбоку, снизу, пополз на него сиплый удавленный кашель.

– Ой, мама, мама, мама, мама… – Витькин голос стал сладким от ужаса. Витька прижался к земле – лоб расцарапал.

И тут услышал Витька слова:

– Кто здесь?

– Я! Я! Караул! Спасите!

– Я не может подняться? Я умирает?

– Нет, я вроде живой! – Витька вскочил на ноги, треснулся темечком обо что-то острое. – Ой, убивают!

– Пусть Я выйдет из-под висячих камней.

– Я не вижу, куда идти.

– Я не умеет видеть в темноте?

– Что я кошка, что ли? – слабея от отчаяния, сказал Витька.

– Анука умеет видеть в темноте лучше кошки.

Кто-то взял Витьку за руку и повел.

Темнота слегка поредела. Витька увидел перед собой невысокого гибкого человечка. Спросил шепотом:

– Ты кто?

Человечек отпрянул от него, выставил перед собой длинное узкое оружие.

– Я не один? Кто еще есть в пещере?

– Чего ты? Чего ты? – попятился Витька. – Я один. Не видишь, что ли? Здесь только мы – ты и я.

Человечек замахнулся своим оружием.

– Я говорит много и непонятно. Пусть Мы и Ты выйдут. Скажи, чтобы Мы и Ты выходили.

– Говорю тебе, я один.

– Тогда зачем Я сказал Мы и Ты?

– А как же сказать-то? Это ж местоимения.

Человечек замахнулся копьем в темноту.

– Анука не боится местоимений! Анука убила столько шакалов, сколько пальцев на обеих руках. Анука убила волка и раненого леопарда. – Она заглянула в самые темные уголки пещеры. Крикнула: – Пусть местоимения выходят!

Не верил Витька, что случается у людей панический страх, а тут вдруг поверил. Поверишь, когда стоит перед тобой некто да еще копьем машет направо-налево, а у тебя при этом даже паршивой рогатки нет.

Ударился Витька в панику!

– Зачем? Не желаю! Караул! Милиция!

Но, видать, на всякое страшное есть кое-что еще пострашнее: возле входа в пещеру раздался такой жуткий звук, словно кто-то толстые листы железа рвет, как бумагу. Рвет и бросает.

Витька лицо в землю спрятал – в голове у него белый снег в черных пятнах.

У входа в пещеру снова зарычало-заскрежетало-завыло.

– Тигр, – сказала Анука.

– Каугли маугли турка ла му! – закричал Витька. Витька торопился, часто глотал слюну и от этого чуть не задохся. Он пытался представить кухню, в которой всегда спасался от гнева родительского под бабушкину защиту. И свою родную-дорогую бабушку. Но вместо этого прорисовывались в Витькиной голове всевозможные зигзаги, словно кривой дождь, серый и серо-зеленый. – Сунду кулунду, каракалунду, чурики жмурики черк! – Заклинание Витька, может быть, раз двадцать сказал. Но даже с места не стронулся.

У входа в пещеру тигр рыл землю когтями, рыл и швырял.

– Тигр сюда не войдет, – успокоила Витьку Анука. – Здесь жил пещерный медведь. Здесь очень сильный запах медведя. Тигр никогда не набросится на медведя. – Анука внезапно вскочила и закричала: – Анука не боится тигра с большими клыками. Анука вырастет и убьет тигра.

Витька попятился на четвереньках.

– Чего ты, с ума сошла? Может, он саблезубый, может, он махайрод? Может, он начихает на твоего медведя?.. Тигруша, иди, тигруша, гуляй!.. – закричал он ласковым голосом.

Тигр рявкнул сильно, мол, знайте, кто здесь самый свирепый, зевнул и заскакал куда-то мягким галопом.

– Сейчас будет утро, – сказала Анука. – Пусть Я не боится, тигр пошел спать.

Витьке показалось на миг, что он муравей на асфальте. Что сейчас опустится на него чей-то сапог.

– Каугли маугли…

В его мозгу появилась наконец нормальная мысль – почему же он здесь оказался?

– Чертова ворона, безмозглая птица. Что я в этой пещере делать стану? Больно надо. Всю жизнь мечтал.

Вдруг задрожала земля. Зазвенели в пещере каменные сосульки.

– Мамонты, – сказала Анука.

«Пулеметик бы хоть какой, – подумал Витька, – лучше бы крупнокалиберный…»

Анука тронула его за плечо.

– Пусть Я не боится. Мамонты людей не едят.

– Мне уже все равно. Ворона чертова. Каугли маугли. Легко ей говорить – турка ла му. Вообрази время, в которое хочешь попасть, и шуруй. А если я и мигнуть не успел. А если мне чихнуть захотелось. Ну, попадись ты мне в следующий раз – чурики жмурики…

– Я говорит непонятно. Чего хочет Я?

– В другое время хочу. Я не туда попал.

– Сейчас рассвет. Будет день.

– А-аа… – Витька махнул рукой. – Все равно я попал к дикарям. Больно надо.

Анука выпрямилась. Даже в темноте было видно, что у нее очень гордая поза.

– Хапы не дикари. Хапы самый сильный, самый умный род в саванне.

«Говори, говори, – печально подумал Витька. – Еще никто в жизни на отсутствие ума не жаловался. Все умные! И я хорош – чего я теперь делать-то стану?»

В пещеру полился розовый свет. Тьма отпрянула, ушла в углы, легла за камнями. Свет раскалялся, бурлил в проходе, падал сверху сквозь узкую щель сверкающим ливнем. В нем играла, переливалась вековая хрустящая пыль, сбитая с места потревоженными мышами.

Витька увидел сталактиты. В теплых лучах они казались влажными живыми клыками, а вся пещера разверстой горящей пастью. Витька увидел белые кости – остатки медвежьих пиров. Анука, она оказалась девчонкой с косматыми черными волосами, стояла на коленях посередине пещеры, смотрела на солнце и говорила голосом леса:

– Верхние люди не забывают людей земли. Анука соберет сладкие ягоды для людей неба.

На девчонке была леопардова шкура, тонкая шея схвачена ожерельем ярко-красных блестящих плодов. Возле смуглых коленок лежало короткое копье с острым каменным наконечником.

– Почему Я не благодарит верхних людей? Люди неба каждое утро зажигают большой огонь, чтобы согреть землю.

– Иди ты, – проворчал Витька. – Обыкновенное солнце. Светило. Раскаленные газы.

Анука вскочила. Закричала голосом быстрой реки:

– Пусть Я замолчит! Верхние люди, не слушайте Я, Я лишился рассудка.

Витька пожал плечами, сплюнул и почесался. При свете солнца девчонка выглядела не очень опасной.

– Дура ты. Тигра не побоялась, а солнца боишься.

Анука рассматривала его тревожными широко распахнутыми глазами. Потом она робко шагнула к нему, потрогала за рукав.

– Откуда Я взял такую гладкую шкуру?

– Сукно, – сказал Витька.

Анука кивнула.

– Я убил сукно и снял с него шкуру. Анука никогда не видела людей с такой серой кожей. Где живут серые люди?

– Сукно, говорю. Материя. Чего глаза выпучила? Материя обыкновенная.

– Хапы убили много врагов, – сказала Анука. – Хапы никогда не снимали шкуры с убитых. Такое у хапов не принято… К какому роду принадлежит Я?

Сам по себе вопрос не был ни злым ни ехидным, но Витька сразу почувствовал себя в ответе за все современное ему человечество.

– Я человек! – закричал он. – Человек я! А ты обезьяна, дура, макака!

Анука не обиделась, удивилась только.

– Почему Я кричит? Почему Я зовет обезьяну и дуру? Зачем Я надел эти копыта?

– Это ботинки! Что, ботинок не знаешь?

Витька сел, стиснул свою бедную голову ладонями. «Откуда ей знать ботинки». От этой мысли страх из Витьки совсем ушел. Вспомнил Витька, что не позавтракал сегодня. В глазах у него самопроизвольно возникли котлеты и яичница солнцеподобная.

– Ой, мама, мамочка, мама… – Витька вздохнул сокрушенно. – Проклятая ворона, не могла, что ли, предупредить? Я небось в первый раз, неопытный еще. А она, эта ворона окаянная, небось сто лет прожила, могла бы намекнуть, мол, не торопись – дело новое, необыкновенное. А она даже ириски отобрала. – Витька снова вздохнул – эх, жизнь! – и посмотрел исподлобья на доисторическую девчонку.

Анука стояла перед ним в вольной спокойной позе.

«Ишь ты, дикариха, а красивая. Если бы она у нас в классе училась, я бы, пожалуй, дружил с ней. Не то что Анна Секретарева с задранным носом».

– Чего глаза-то выпучила? – сказал Витька.

– Анука пойдет на охоту. Я умеет охотиться?

– Я умею читать про охоту.

– Что?

– Рисовать, – сказал Витька грустно.

– Что?

– Что я умею, тебе даже и вообразить недоступно в твоем темном мозгу. Приемник на транзисторах могу собрать.

– Это едят?

Витька поперхнулся и закричал:

– Не хлебом единым жив человек! Я на велосипеде кататься умею, на мотоцикле и на коньках! Чучело ты ископаемое. Макароны умею варить! – После макарон Витькина речь оборвалась. Открылось ему внезапно, что лишился он силы вещей, которые отчасти и делали его человеком.

Анука нетерпеливо ногой топнула.

– Что Я умеет делать?

– Тише ты, – сказал Витька печально. – Не напирай. Я должен подумать… Рыбу ловить умею!

Анука заулыбалась.

– Пусть Я поймает рыбу.

– Давай удочку.

– Я опять говорит непонятно.

Витька встал, показал ей, как закидывают крючок, как подсекают рыбу. Анука следила за его действиями, наморщив лоб.

– Удочку давай, говорю. У-доч-ку. – Витька почесал голову. – Впрочем, для тебя что удочка, что ракета – все равно туман. Заря человечества. Каменный век. Не умею я рыбу ловить без крючка. Ничего не умею! И отстань от меня. Может, я с голоду хочу умереть. – «Ну и попал, даже подзатыльник нельзя дать – копьем проткнет». – Тебя бы к нам. Мы бы тебе показали человеков. Увидала бы самолет, сердце бы от страха лопнуло.

– У Ануки нет страха. Анука не кричит «Ой, мама, мама, мама!» Человеки очень отсталые люди. Человеки ничего не умеют.

– Отцепись! Отцепись, говорю! – Витька бросился к выходу из пещеры. Анука догнала его в два прыжка. Схватила за шиворот.

– И не держи! – вопил Витька. – Я сейчас выскочу. Пускай меня тигр сожрет! Пусть меня мамонт затопчет!

В пещеру текли запахи трав. Солнце стояло как раз против входа, будто пылающая заслонка, которую отодвинь – и выйдешь в иной мир, привычный и безопасный.

Витька вырвался из цепких девчонкиных рук, шагнул было вперед, но тут перед ним в ослепительном солнечном жгучем потоке возникла четвероногая тень. Два прямых острых рога торчали над нею. И она двигалась прямо на Витьку.

Анука толкнула его за камень. И Витька почувствовал, сколько силы в ее тонких руках.

– Пусть Я молчит, – прошептала Анука, сжав копье побелевшими пальцами.

Низкоплечий, скуластый воин тащил на плечах раненого. Два копья торчали над ними. Две дубины, тяжелые и суковатые, и два каменных топора свисали к земле. Воин положил раненого, подсунул ему под голову камень. Раненый приподнялся, прошептал хрипло:

– Зачем Тых принес Тура в пещеру? Тур враг Тыха. Тур из племени хапов. Тых из племени хупов. Хапы и хупы воюют.

Низкоплечий скуластый Тых запустил обе руки в черные волосы. Казалось, он хочет раздвинуть черепные кости, чтобы дать своим мыслям свободу.

– Пещерный медведь повалил Тыха. Тур медведя убил. Тур спас Тыха. Тых не может убивать Тура.

– Война есть война. Тых знает закон войны?

Тых закрутился на месте, размахивая дубиной.

– Лучше оставить жизнь волку или леопарду, чем воину из враждебной орды. Хап, которого хуп не убил сегодня, придет завтра, чтобы убить хупа. Так было всегда.

– Тых знает закон людей?

– Знает, – прорычал Тых. Мускулы на его плечах вздулись. – Люди иных племен ненавидят друг друга больше, чем носорог ненавидит мамонта, – сказал он, почти задыхаясь.

– Тогда убей Тура.

Тых замахнулся дубиной, зарычал дико. И грохнул дубиной о соседний камень так, что твердое дерево лопнуло. И сказал изумленно:

– Тых почему-то не может.

Новое чувство пугало его. Он, наверно, страдал, слушая, как ширилась и добрела его дремучая душа.

И вдруг словно лопнул тонкий висячий камень.

– Тых из враждебной орды! Анука убьет Тыха! – Анука вскочила, замахнулась копьем. Но метнуть копье не успела – на ее руке повис Витька.

– Что ты делаешь? Они же нас, как клопов – одним пальцем!

Тых прыгнул к камню, схватил их обоих и приподнял.

Витька увидел каменные бугры мускулов, густую гриву волос, крепкие, свисающие козырьком брови.

«Все, – тоскливо подумал Витька. – Задавит…»

Воин бросил их на землю.

– Дети лягушек! Тых не воюет с детьми. Когда Тых был ребенком, дети не совались в раздоры взрослых. Дети почитали воинов и охотников, как шакалы почитают тигра. Сейчас дети отрастили длинные языки.

В этих словах Витька уловил что-то знакомое, видимо, вечное, но не успел обдумать и сообразить что. Анука вскочила, гордо вскинула руки над головой.

– Анука не дочь лягушки! Отец Ануки – вождь хапов Гы! – Она трижды подпрыгнула на одной ноге и трижды выкрикнула: – Хапы будут владеть саванной!

– Пока еще хапы не завладели саванной, Тых оттаскает Ануку за уши. – Тых попытался это проделать. Но Анука отскочила, едва коснувшись ногами земли.

– У Ануки сердце рыси, ноги оленя, глаза ястреба. Пускай Тых сначала догонит Ануку, потом угрожает.

Воин даже и не взглянул на девчонку. Он рассматривал Витьку, как рассматривают люди зверька незнакомой породы, не зная, что ожидать от него – а вдруг он тебе в глаз какой-нибудь гадостью брызнет.

Витька млел от смущения.

– Здрасте, – сказал он, шаркнув ногой. – Я с вами вполне солидарен – она много хвастает. Не мешает нащелкать ей для порядка.

Воин ему не ответил, только лоб сморщил, будто гармонист сомкнул у гармошки мехи. Витька облизал пересохшие губы.

– Я тут случайно… Пролетом…

Тых пощупал Витькину тужурку.

– Школьная форма, – сказал Витька. – Одежда.

Тых посмотрел ему на ноги. Витька съежился.

– Ботинки – кеды. Я уже объяснял товарищу, – он кивнул на Ануку. – П-популярно рассказывал.

– Из какого племени Я? – спросил Тых.

Анука засмеялась, задергалась, словно ее щекотали.

– Я из племени человеков. Человеки еще не научились выражать свои мысли. Человеки не страшны хапам и хупам.

Тых посмотрел на Ануку, словно учитель, попавший впросак.

– Пусть Анука подождет, пока ее спросят… Тых не слышал про человеков. Может быть, Тур слышал?

– Тур не слышал, – прошептал раненый. Глаза его были закрыты. На смуглых щеках уже появился серый налет. – Тур хочет мяса.

Витька почувствовал тревогу при слове мясо. И не зря он ее почувствовал, и вполне своевременно.

Тых смотрел на него остановившимися глазами.

– Охотник и воин не может без мяса, – бормотал он, плотоядно облизываясь. – Тых не ел со вчерашней зари…

В черных его глазах Витька заметил голодный блеск, «Сожрут, как кильку, с костями». Витька прыгнул за камень.

– Не ешьте меня, я невкусный!

Кому хочется погибать так бесславно. Принялся было Витька выкрикивать заклинания, но тут раздался Анукин голос. Звенело в нем бесстрашное возмущение:

– Разве хупы едят людей?!

Тых ответил с досадой:

– Теперь не едят. Хупы не берегут хороших традиций. – Он шмыгнул широким носом и вдруг спросил: – А что человеки едят? Раз они такие отсталые. – Тых даже и не старался скрыть простодушной надежды. – Человек человека ест?

– Что вы, что вы! – закричал Витька. – Мы травоядные. – В солнечном луче возле камня росла мелкая травка. Витька сорвал ее, принялся жевать. – Травоядные мы. Растительноядные. – И он улыбался, пуская зеленые горькие слюни. Анука поморщилась.

– Я умеет питаться травой. Я сын козла.

– Остришь, да? Пользуешься? Моего отца зовут Аркадий. Он кузнец на заводе. – В Витькином мозгу нарисовался отец в кресле с журналом «Наука и жизнь». Отец хотел, чтобы Витька стал кибернетиком. Мама хотела, чтобы Витька стал биологом. Бабушка – чтобы Витька счастливым был. – Не понимаете вы, – сказал Витька. – В растительной пище есть витамины.

Тых пощупал Витькины мускулы, согнул его руку, постучал ему по груди, отчего Витька закашлялся.

– От травы у людей не бывает силы. От травы бывает нежное мясо. Когда Тых был ребенком, люди иногда позволяли себе…

– Сейчас другое время! – твердо сказала Анука.

– Все течет, все изменяется. – Тых неохотно выпустил Витькину руку. – Пещерного медведя сожрали гиены. Есть нечего. Анука пойдет на охоту с Тыхом?

– Нет, – сказала Анука. – Тых враг.

– Когда Тых был ребенком, дети почитали за счастье пойти на охоту с настоящим охотником. Сейчас дети о себе много думают. Анука не хочет принести пищу раненому?

Анука опустила голову, пожевала немного свое ожерелье из ярко-красных плодов и забормотала, спрятав глаза в стреловидных ресницах:

– Тур научил Ануку метать копье. Тур научил Ануку считать добычу по пальцам. Научил находить плоды и съедобные корни. Научил выделывать шкуры животных. Анука пойдет на охоту с Тыхом. Анука добудет еду для Тура.

Витька снова подумал, что эта Анука девчонка совсем не плохая, даже, можно сказать, хорошая. А если бы ее подучить немного, то и совсем была бы что надо.

– Ты не бойся, – сказал он. – Днем хищные звери не ходят. Днем хищные звери спят. А какую-нибудь паршивую антилопу, так ее ведь можно в два счета…

Когда они ушли, Витька принялся слоняться по пещере туда-сюда. Он поддавал ногой мелкие камушки и блестящие белые кости. Скоро ему это надоело. «Что, я век буду тут сидеть?»

Выскочил Витька наружу. Поначалу он видел все вокруг смутно и неприязненно. Мамонты шли в высокой траве, темно-бурые, словно горы парной земли. «Приручить бы этих скотов: умные твари, сильные…» Вдали проскакали лошади низкорослые и косматые. «А этих-то обязательно. Вокруг пещеры вал насыпной, частокол от врагов. Со временем избы построим. Поля, конечно. Пшеницу!..» Возникали в Витькиной голове картины великих преобразований. И посередине новой счастливой жизни, на центральной площади возле Дома культуры увидел он статую в школьной форме на лихом коне.

– Да, – сказал Витька ответственным голосом. – Многое предстоит сделать. – И он направился обратно в пещеру, так как переполненная его душа искала общения.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6