ВАРЬКИНА ПЕСНЯ

Варька ходила в степи. Шевелила ногой травяную крупу. Та крупа устилала землю, как град. Варька цедила семена трав сквозь кулак. Играла, как дети играют в сыпучий песок.

Переменчива степь и всегда неумолчна.

Солнце в степи встает рано. Зреет на горизонте, наливается соком. Вот, вот… и лопнет оно от натуги, прожжёт землю жгучими красными каплями. Небо за спиной тёмно-синее, густое, бархатистое даже. А где солнце, там словно цветные реки сливаются: оранжевые, розовые, ярко-зелёные и голубые. Выше их яркая звёздочка сторожит над миром громадную тишину.

Солнце сотрёт все созвездия. А эта, утренняя звёздочка становится ярче.

Солнце взойдёт с нею вровень, и она растает, как снежинка от живого дыхания.

В дальних деревнях задымят трубы. Закричат ошалевшие от радости петухи. Зазвенит колокольцами неторопливое стадо.

…Варька шла по краю пшеничного поля. Поле сверкало, как лиман на закате. Звенело, отсчитывало время до того срока, когда загрохочет степь горячим металлом. Запах бензина пересилит все запахи, даже запах моря и запах рыбы. Стада распалённых машин ворвутся из степи в город. Они сгрудятся возле элеватора. Шофёры скупят в магазинах духи, чтобы задобрить приёмщиц.

Варька будет мотаться по улицам, как шальная, улыбаясь незнакомым людям с обветренными лицами, с пересохшими от жары губами. Будет падать с ног от усталости. Урожай позовёт на помощь себе школьников, солдат» стариков и старух, потому что мало людей в городе, и люди те – рыбаки, у них своё дело.

У Варьки такое чувство, будто не она разбила голову Ваське, будто от его руки трещит её, Варькина, голова.

Что они знают о нашем городе! Знают, как по холоду, в ноябре, в декабре, идет хамса с моря? Она заливает город ночным серебром. Ей нельзя лежать даже лишнего часа.

Знают они, курортники, как со всех сторон, из степных колхозов, идут фрукты и овощи на консервный завод? Их всё больше и больше. Их не успевают перерабатывать, сортировать. А потом – р-раз! – навалится свёкла с полей. Крепостными валами ляжет вокруг сахарного завода. А эти курортники будут ходить в театры. Варька не заметила, как её ненависть к Ваське распространилась на весь род людской и угасла, как разбросанный в поле костёр. Варька вспыхнула.

Мимо неё в город промчалась машина-трёхтонка.

Едут в кузове случайные пассажиры, шофёрской милостью подобранные на дороге. Поёт парень. Встречный ветер срывает песню прямо у него с губ. Люди, у которых нет слуха, любят петь громко. Горланит парень во всю глотку. Весело ему и печально.

Да разве так поют. Послушал бы он, как поет Варька, – застыдился бы своей песни. Смеются люди над тем, что Варька присохла к сваям, ловит бычков без конца. А кто бы спросил: зачем?

… Только в новый дом переехали, повела бабушка Варьку на кладбище.

Варька подошла к воротам, глянула на кресты и ударилась в рёв.

– Ты не бойся, – сказала бабка. – Они смирные. Они упокойники.

Варька заревела ещё громче:

– Вдруг они мамкины серьги отняли?

Бабка засмеялась.

– Помнишь… Ну, сиди тут… И то, чего тебе между могил шататься.

Варька села у ворот. И, чтобы не скучно, запела песню, выводит тонкие звуки.

Варька не заметила, как подошла бабка, села рядом. Бабка начала вторить. Когда кончили песню, бабка сказала:

– Варька, слухай сюда. Я потеряла, ты, Варька, нашла. Но если ты, стерва, разбазаришь своё, я закона не побоюсь, я тебя убью.

– Чего разбазарю? – спросила Варька.

– Песню. Тебе голос от бога дан, от природы.

Бабка сидела обмякшая, виноватая и такая грустная, какой Варька ее ещё ни разу не видала. Ни когда умерла мама, ни когда хата сгорела.

С этого дня бабка начала Варьку учить песням. Как верха брать, как паузу сделать в неожиданном месте, как вторить, как выводить первый голос, опережая и в нужном месте поджидая других.

Варька слушала по радио знаменитых певцов. Они ей казались не живыми людьми, а каким-то вымыслом, чудом. Бабка водила Варьку к священнику, чёрному старику в длинном платье. Священник ставил пластинки на электропроигрыватель.

Иногда в город приезжали артисты. Варька пробиралась в переполненный рыбацкий клуб. Слушала певцов. Певцы держались важно – пели плохо.

Варька пела всё время, даже когда молчала. Просыпалась ночью, залезала на подушку – и давай выводить песню.

Батька её шлепал за это. Она ему мешала спать.

Когда пошла Варька в школу, петь застеснялась. Все поют про ёлки, про гусей, про другое – детское. Варька стоит, молчит. Ей стыдно, – нет в этих песнях ничего: ни щемящей тоски, ни ликующей радости – ничего нет, только звуки пустые, как погремушки.

Ставили Варьке двойку. Варька молчала. Переправляли на тройку. С тем и переходила во второй, в третий класс.

В третьем классе учительница пения Сима Борисовна услышала, как Варька пела на улице.

На уроке она спросила Варьку:

– Ты умеешь петь, а почему не поёшь?

– Не хочу я петь о зубных щётках, – сказала она, отвернувшись угрюмо.

– Да?.. – учительница постучала карандашом по роялю. Спросила, почти не разжав губ: – Что же ты хочешь петь?

– Играйте, – сказала Варька. Уставилась на учительницу тёмными глазами, заполненными острым блеском.

Варька запела сильно.

– Взвейтесь кострами синие ночи, мы, пионеры, – дети рабочих!..

А когда кончила петь, сказала:

– Эту я петь согласна.

– А ещё? – спросила учительница, покусывая полные губы.

– Про степь… Или вот эту. – Варька хлебнула воздух. – Исходила младёшенька все луга и покосы…

Класс сидел тихо. Учительница подыграла Варьке одной рукой.

Несколько следующих уроков учительница с Варькой не разговаривала. Варька, чтобы не обижать её, пела вместе со всеми вполголоса. Учительница больше рассказывала ребятам о музыке и играла сама.

Как-то она оставила Варьку после уроков. Проиграла ей несложную мелодию. Варька села к роялю и повторила её после учительницы. Она схватила её прямо с пальцев.

– Ты училась? – спросила учительница.

– Не-е…

По щекам учительницы пошла тень, сгустилась на скулах в красные пятна.

– Позови мне родителей сейчас же, – сказала она.

Варька заревела, побежала домой. Она била портфелем по деревьям и по заборам. Дома была бабушка. Пашка и Петька дудели под столом и колотили снизу по столешнице палкой, они болели.

– Тебя в школу зовут, – сказала Варька бабушке.

– Нехай, – отмахнулась бабка. – Чи у меня своего дела нет? Мне вон бельё стирать надо.

– Нет, ты поди, – Варька вцепилась в старуху, потянула её за юбку. – Зачем она говорит, что я вру.

Бабка поглядела в заплаканные Варькины глаза. Потом надела свое самое нарядное платье с оборками. Покрыла голову толстой клетчатой шалью и, выпятив грудь и поводя локтями, направилась в школу. В классе пения она без спросу уселась на стул, расправила широченную юбку и только после этого посмотрела на учительницу.

– Говори, милая, не тяни. Мне ещё белье стирать надо.

– Ваша внучка училась музыке? – спросила учительница как можно сдержаннее.

– И-и, милая, – протянула бабка. – На какие такие деньги мы ей рояль купим? У неё одна музыка: Варька, туда! Варька, сюда! Варька, побеги. Варька, носы малым вытри. Вот и все её ноты.

– Учительница молчала, глядела в чёрный рояльный лак на своё отражение. Бабка уселась поудобнее, тронула учительницу за плечо.

– Слышь, девка, сыграй. Мы тебе с Варькой споём в два голоса.

– Что сыграть? – тихо спросила учительница.

– Про фуртуну.

Учительница слабо улыбнулась.

– Я не знаю… Вы пойте, я подберу.

Бабка откашлялась. Сделала несколько вдохов, словно разогреваясь, и повела низом:

– Задула фуртуна на море…

– Ой, люто задула, – подхватила Варька высоко и пугливо.

Они пели о двух рыбаках, об отце и сыне, погибших во время шторма. О старой матери и молодой жене с малым ребёнком. Как молодая жена проклинает море и долю рыбацкую. И убеждает старуха невестку: «Если замуж пойдёшь второй раз, только за рыбака иди. Рыбак твоего сына не обидит, станет любить его, как родного. Иначе нельзя рыбаку – фуртуна задует, погибнет рыбак, останутся его дети, и другие рыбаки станут любить их и жалеть, как родных».

Учительница даже к клавишам не притронулась. Когда бабка и Варька закончили песню, глаза у неё были влажные, в красных обводах.

– И вы не учились, – пробормотала она.

Бабка шумно сморкнулась в большущий, словно наволочка, платок.

– Если бы училась, я бы сейчас в Москве проживала, в самом высоком доме. На лифте бы ездила…

Учительница повернулась к Варьке. Сказала:

– Каждый день будешь оставаться после уроков.

– За что?

Учительница подпёрла руками голову.

– Вот именно, за что?.. – И добавила:—Буду учить тебя музыке.

Варька училась легко. Пальцы у неё были гибкие, сильные. Учительница показывала упражнения и уходила, оставив её одну в пустой школе. Ноты роились в Варькиных глазах, как пчёлы возле летка. Из месяца в месяц она постигала их строй и музыку песен.

В пятом классе весной учительница сказала Варьке:

– Скоро в рыбацком клубе концерт. Ты сыграешь.

– Не буду, – сказала Варька. – Я для себя играю.

– И песни поёшь для себя?

– И песни для себя. Для кого же?

Учительница села к роялю.

– Варька, – сказала она, – я всё время думаю о тебе. Мне не хочется тебе говорить, но я должна. Ты пойми, Варька, талант обязывает служить людям. Тогда он похож на родник. Тогда у него смогут напиться многие. Тогда они смогут унести его в своём сердце. И это будет счастьем для тебя и радостью для других.

Варька уловила в её словах горечь.

– Смешная вы. Плюньте, и всё тут.

– Не понимаешь ты, Варька, – ответила ей учительница.

– А мне наплевать! – Варька поднялась, пошла к двери. – Я на сцене-то онемею, как рыба, а может, зареву. Народ ведь от скуки в клуб ходит. Нешто я их веселить стану.

Когда Варька уходила, обернулась в дверях. Учительница плакала, уронив голову.

Она не перестала учить Варьку, но больше уже не заговаривала с ней ни о таланте, ни о выступлениях в рыбацком клубе.

Зато бабка с тех пор обезумела словно. Она принялась копить деньги на это проклятое пианино. И хвастает на базаре.

– Вы, – говорит, – все тут село, селом и останетесь. Когда Варька моя артисткой станет, я к вам на самолете прилетать буду, чтобы смеяться.

ВАРЬКА РЕВЁТ БЕЗ СТЫДА

Когда Варька пришла домой, на крыльце её встретили Пашка и Петька. Они посмотрели на неё с испугом.

– Тебя ж ведь не драли, чего ж ты ревела? – спросил Пашка. – У тебя всё лицо полосатое. Иди холодной водой умойся.

Петька смотрел на неё и мигал.

– Я знаю, от кого ты плакала. Ты от себя плакала.

Пашка поливал ей из кружки. Петька держал мыло и полотенце. Губы у Варьки были горькими.

– Батька с бабушкой чуть не подрались, – сообщил Пашка. – В школе какой-то отчёт, и деньги нужно выплатить завтра, иначе на батьку в суд подадут.

Отец гладил брюки. Встряхивал их, сбивал пальцем пылинки. На стуле висел его новый выходной костюм. На полу стояли новые сапоги.

– Продавать понесу, – сказал отец. Сказал не зло, с облегчением.

– Где жить станем? – спросила Варька.

– Перебьёмся, – сказал отец. – Самоеды большие уже, в детский сад бегают. Я, Варька, на «Двадцатку» пойду.

– Там механик есть.

– Тогда на другой сейнер пойду. Сегодня капитан Илья флот пригонит, обязательно станет матросов и механиков брать.

Варька чувствовала в отцовских словах уверенность.

Бабка бегала по дому. Хваталась что-то делать. Выскакивала во двор. Лицо у неё двигалось, брови, и уши, и нос, и подбородок, и щёки зажили отдельно, толкались и спорили между собой.

Бабка посмотрела на Варьку с испуганным вздохом.

– Отдай! – крикнула Варька.

Бабка убежала на улицу, но вскоре вернулась спокойная.

– Брось, Петро, – сказала она. – Нешто я допущу, чтобы ты оборванцем ходил. Побудь тут. Принесу тебе деньги. В долг возьму. Отдадим помаленьку.

– Не нужно, – сказал отец. – Перебьёмся.

– Мне лучше знать! – закричала старуха. – Ты, может, в одних исподних с Ксанкой по улице прогуливаться пойдёшь? Хлопцы подросли, теперь тебя и оженить можно. – Бабка накинула на плечи толстый клетчатый платок. Подошла к зеркалу. – Варька, со мной пойдёшь, – приказала она.

Бабка стала будто осанистей. Движения её плавные и упругие. Голову она откинула назад.

– Пойдём.

Они прошли через весь город. Варька боялась спросить, к кому они направляются. Она не могла представить себе человека, который бы одолжил бабке денег. У неё не было друзей в городе. И когда бабка вошла в распахнутую настежь калитку, Варька остановилась. Пробормотала:

– Ты не сюда, бабушка… Ты что?

– Сюда, – сказала старуха и, приподняв плечи, словно ей стало холодно вдруг, пошла к хате старика Власенко.

Варька остановилась у дверей – заробела. Ей не хотелось видеть, как высмеет бабку старик. Она побрела вокруг дома по дорожке из чистых ракушек. Ракушки эти добывают не в море. Их добывают в степи, в оврагах, в обнажённых пластах. Может, и неумолчна степь потому, что хранит она шум древних морских прибоев. А ракушками посыпают вокруг хат, чтобы пресные дождевые брызги не пачкали белых стен.

И вдруг Варька сообразила, что здесь она может столкнуться лицом к лицу с Васькой. Она похолодела вся, прижалась спиной к хате.

– Я у неё не был.

– Почему? – услышала она разговор.

Голоса принадлежали Славке и его отцу. Варька стояла под окном. Ей было неловко, – вдруг выглянет Славкин отец. Посмотрит будто сквозь неё, не сразу соберёт её в зрении, потому что думает постоянно о чём-то своем. А когда поймет, что перед ним Варька, скажет:

– Здравствуй, девочка в брюках.

Варька отодвинулась от окна, стараясь, чтобы меньше хрустели ракушки. Ей захотелось уйти, убежать. Но она боялась двинуться с места, боялась, что встретит за углом Ваську.

В комнате за открытым окном молчали. Послышался треск, хрипение. Славкин отец настраивал приемник. Он ловил отголоски остывших гроз. Они врывались со свистом в комнату. И, наверно, Славкиному отцу они были сейчас нужнее самой прекрасной музыки. Он сказал:

– Ты, Славка, не пойми плохо. Я очень хотел зайти к маме. Но есть в людях нечто такое, что мешает им делать простые поступки. Бывают такие обстоятельства. Я говорил с нею по телефону.

– Она не хочет, чтобы ты помогал ей, и не приедет.

– Да, – ответил Славкин отец и, словно спохватившись, принялся оправдывать маму. Он говорил: – Когда мы злы, люди кажутся нам хуже, чем они на самом деле. На всё нужно время…

Варька уловила в его словах недосказанность. Он не договаривал из боязни причинить Славке боль. Славка, наверно, тоже почувствовал это. Он сказал тихо:

Мы на неё не в обиде… Нам ведь с тобой хорошо.

– Да… – ответил отец.

Варька пошла по хрустящим ракушкам. Села на скамейку у двери.

– А я дура дурой, – шептала она.

Дверь отворилась скрипнув, Старик Власенко пропустил мимо себя Варькину бабушку.

– Мы уже старые, Ольга.

На порог вышла бабка Мария, медленная и задумчивая, как течение лесной реки. Варька всегда робела перед этой старухой.

– У тебя ребятишки, – сказала бабка Мария. – Им жить нужно. В мою хату ступайте. Петро её подлатает, руки у него ловкие.

Варька почувствовала, что не нужны сейчас бабке её независимая осанка и гордость. Бабке нужно именно то, что сейчас происходит. Бабка хочет добра и прощения. Но по упрямой привычке бабкины плечи были откинуты назад. Подбородок приподнят, но он дрожал.

– До свидания, – сказала она. – Дай вам бог…

Варька испугалась, что бабка обмякнет сейчас, что кончатся у неё силы. Она подошла, коснулась плечом бабкиной руки.

Только на другой улице бабка закачалась на ослабевших ногах.

Голова упала на грудь. Плечи опустились, ссутулилась сухая спина, в пояснице надломилась. Бабка почти упала на придорожную траву.

Она вытащила из кармана деньги. Выронила на колени. Посмотрела на Варьку пустыми, как высохшие колодцы, глазами.

– Я в него из обреза стреляла, – прошептала она. – Когда он Серафину из степи привёз. Насмерть хотела.

Варька сидела рядом с бабкой, кусала травину.

– Из обреза стреляла, – шептала она вслед за бабкой. Она видела мучительно близко перед глазами Васькин лоб, рассечённый камнем, и широкий, настежь растворённый взгляд.

Бабка бормотала:

– Я же чувствовала, как сила из меня уходит, будто кровь из раны течет. Я ж оправдаться перед собой хотела. Как оправдаться? Себя обвинять? Нет. Проще всех презирать. Только я, мол, одна человек.

Варька посмотрела на свои потёртые, пропыленные вельветовые брюки. «Что ли, платье надеть?» – подумала она, покраснев.

Из бабкиных глаз текли слёзы. Они оросили шершавые бабкины щёки. Пробрались на шею.

– Я, Варька, была… – бабка поймала слезу губами, растёрла её, соленую, на губах. Сказала, захлебнувшись поздним отчаянием: – Стерва я была, Варька. Раскричала я свою жизнь. Прогорланила, проплясала с кем хочешь. Я, Варька, и в Румынию уходила. И с гайдамаками…

Бабка подалась вперёд, хватила Варькины руки и принялась целовать их, вымаливая прощение за грехи, которых Варька не знала и не желала знать.

Она понимала: бабка говорит правду, но запоздалая правда ранит людей хуже лжи. Варька взяла бабку за плечи, заставила встать. И вдруг побежала, словно боялась, что бабкины цепкие руки снова подомнут её под себя.

Варька бежала домой. Со всех улиц ей навстречу бежали люди. Варька ловила обрывки радостных разговоров:

– Флотилия на подходе… Митинг будет.

– Никола, ты негритянок видел? Не горюй, повидаешь.

– Смотри, сколько народу валит… Фло-ти – или – я!.. Булыжник на улицах белый, словно лужёный. Тень от деревьев, как чёрная топь.

Варька прибежала домой – отца нет, наверно, сидит у соседки Ксанки, обсуждает свою дальнейшую долю. Он всегда ходит к ней, чтоб набраться характера. А может быть, побежал со всеми на берег. Пашка и Петька сладко дышали, прижавшись друг к другу лбами. Ветер гнёт большие деревья, ломает даже, а эта трава дышит себе и толстеет. Варька закрыла их простыней, прижалась щекой к их крутым лбам. На них были тесные, насквозь простиранные рубахи. Наверно, у всех ребят одежда либо велика, либо тесна, потому что очень короток срок, когда она бывает им впору.

Варька надела платье с цветочками, которое батька купил ей на день рождения. Вышла на улицу и побежала на берег, куда все бежали. Кто-то преградил ей дорогу. Варька ткнулась с разбегу в прохладный душистый шёлк. Подняла голову. Ей улыбалась учительница Сима Борисовна.

– Варька, – сказала она, – я только что из Одессы. Я тебя поздравляю… Тебе нужно ехать в Одессу… Куда ты бежишь?

– Я ищу Василия. Я ему голову камнем пробила. – Варька отодвинулась от Симы Борисовны.

– Варька, тебе нужно в Одессу ехать! – крикнула Сима Борисовна. – В музыкальное училище. Я даже насчёт интерната договорилась.

Её слова глухо проникали в Варькино сознание. «Зачем мне теперь пианино, – подумала Варька, – в училище, наверно, их сколько хочешь».

ЭПИЛОГ

Люди бежали на берег. Их становилось всё больше и больше. Ступив на прибрежный песок, девушки снимали туфли с острыми каблуками.

У самой воды, давя сухой камышовый плавник, ходили мальчишки. Они говорили: «Аффрика». В этом слове была вся их несчастная доля – ждать и взрослеть. Девчонки сидели на пирсе. И без конца повторяли: «Омары, ом-мары», – осязая у себя на ладонях тёплый жемчуг и красные нити коралловых бус.

Из колхоза пришёл грузовик, обтянутый кумачом. В кузове стояли председатель и старик Власенко – грудь в орденах.

Васька помахал старику рукой. Дед не заметил его. Он смотрел в море. Уже было известно, что он заступит капитаном на сейнер «Двадцатку», поскольку все молодые уйдут в африканские воды. Васька уселся на перевернутую лодку-каюк.

Рядом с ним кто-то сел осторожно. Васька обернулся – Варька. Веки у неё вздрагивают. Она всё время пытается сунуть руки в карманы, для безразличия. Но карманов нет – на Варьке шёлковое с цветочками платье.

– Я в Одессу поеду, – сказала она.

Васька не ответил. Варька облизала губы.

– Я в Одессу поеду, – повторила она. – В музыкальную школу. Буду жить в интернате…

Васька спросил быстро:

– Мне напишешь письмо? – и уставился в землю. – Я тебе адрес дам.

Прибежал Славка. Заорал:

– Ура! Флотилия!.. – Сел между Варькой и Васькой. Посмотрел на обоих по очереди и тихонько слез. Отошел к воде.

– Вы тоже хотите в Африку убежать? – услышал он вопрос. Проворчал:

– А тебе что?

– А у нас все мальчишки хотят бежать. Сухарей насушили. – Голос был грустный и мудрый. Славка посмотрел. На песке сидела девчонка Нинка.

– Только все не поместятся, – вздохнула она.

По берегу у самой воды ходили мальчишки. Может быть, триста мальчишек. Может быть, больше.

– Ну и убегу, – сказал Славка. И подумал с обидой: «Ну и пускай они вместе сидят. Пускай обнимаются. Я один буду. Спрячусь на корабле, в самую глубину, и всё».

Но Славка знает, что не залезет он на корабль, потому что для него сейчас эта затея пустая. Нет в рыбацкой флотилии Славкиного корабля. Но он придёт, придёт обязательно, нужно только знать его имя и не ожидать, открыв рот, а изо всех сил топать ему навстречу.

Флотилия двигалась от горизонта. Она была небольшая. Того, кто ожидал увидеть море, забитое парусами, постигло разочарование. Только на один миг. Рыбацкие новые корабли шли фронтом.

Корабли бросали свет на воду: красный, зелёный, жёлтый. Отражения огней тонули и поднимались со дна живыми гибкими стеблями. Море проросло невиданным лесом.