Радий Петрович ПОГОДИН
      МАКОВ ЦВЕТ
      Сказка
      В Новгороде это случилось.
      В Новгороде произошло.
      В замечательном городе - древнем Новгороде.
      Во-первых - не так давно, во-вторых - люди в суете уже позабыли дело обычное. Позабывать легко, как с горки скатываться.
      А началось все с мамы.
      Попугаеву Вовке мама подарила на Новый год ныряльные ласты, хоккейную маску, килограмм леденцов и билет на "Елку" в Дом культуры химиков.
      Проснулся Вовка - подарки на стуле ленточками перевязанные шелковыми.
      Вовка ленточки сдернул. Тут же схрупал горсть леденцов. В ныряльных ластах и в хоккейной маске пошел умываться и завтракать. А на завтрак были оладьи и четыре сорта варенья. Вовка поел сытно. Каждый знает, чтобы оладьями завтракать, хоккейную маску нужно сдвигать на лоб. Отдышался Вовка. Хотел было в Дом культуры химиков на "Елку" идти в ластах и в маске, но мама стала в дверях и воскликнула в сильном волнении:
      - Ты меня убиваешь, Вова!
      Что она имела в виду, Вовка не понял.
      Вовка был упитан, розовощек, лицо имел гладкое, надутое изнутри здоровьем, незатейливым честолюбием, благодушной гордостью и незатруднительной любовью к родителям. Имелась у Вовки в прошлом году морщинка, проложенная печалью о маленьком мамонте Гдетыгдеты, но ее затянули добрые утра и покойные ночи.
      Два дня веселился Вовка без устали, на третий день прибыл он со своим замечательным первым "А" классом в городской музей на экскурсию. В новом костюме клетчатом с девятью карманами.
      Ну что в том музее - что? Не для веселых каникул дело: топоры каменные, платья старушечьи, шали, полотенца, ложки, плошки, прялки, веретена.
      Ходил Вовка, скучал. Крутил в руках малиновый карандаш. Затылок карандашом чесал. Веснушек себе наставил малиновых. И скучая, и зевая, нарисовал Попугаев Вовка на белой мраморной колонне Скверняшку кривобокого с перекошенной рожей и щербатыми треугольными зубами. И ничего не почувствовал он сначала: ни задорного смеха от своего озорства, ни стыда, ни раскаяния. И не заметил он, что белый нежно-задумчивый мрамор зашелушился и сморщился. Не заметил, что все вокруг сделалось вздорным: скульптура - "тяп-ляп". Вышивки - "шаляй-валяй". Росписи "разлюли-малина". Парча скукожилась. Эмали выцвели. Портреты покрылись синюшными пятнами и бородавками. Вазы стройные сгорбатились. Не заметил ничего этого Вовка Попугаев. И никто из его одноклассников-первоклассников не заметил.
      Но какое-то время спустя ощутил Вовка внутри себя лед. Будто он проглотил сосульку и сосулька эта стоит в груди прямо под косточкой и не тает.
      Вовка горячего чая попил - не тает.
      Какао попил - не тает.
      Вскипятил пепси-колу. Попил - не тает.
      Уселся Вовка грустный перед маминым большим зеркалом, в сто первый раз примерил ласты и маску. А они к нему и прилипли-приросли. Дернул Вовка левый ласт - больно. Дернул правый ласт - больно. Потянул маску с лица и испугался - а ну как вместе с маской сорвутся и нос, и уши и брызнет на красный ковер синяя кровь пластмассовая.
      Закричал Вовка в ужасе.
      Прибежала мама. Бросилась помогать Вовке. А Вовка кричит: "Ой, больно, больно, больно!"
      Позвала мама для Вовкиного спасения соседей по лестничной площадке: соседа-шофера, соседа-инженера, соседа-портного - Вовкин папа, испытатель парашютов, был в это время в командировке в секретной местности.
      Соседи совещались долго. Выпили бидон кваса и решили проконсультироваться на работе у новаторов - у новаторов передовой ум и свежие мысли.
      Хотела мама позвонить мужу по особому каналу связи, но не решилась у мужа шла серия ответственных затяжных прыжков.
      Позвала мама слесаря-водопроводчика дядю Васю. Принес дядя Вася ящик инструментов: и ножницы по железу, и напильники, и тиски, и клещи, и зубила. Стал Вовку спасать. Но весь инструмент его сразу испортился согнулся и затупился.
      - Автогеном надо, - сказал дядя Вася.
      Автогеном мама не разрешила.
      Позвонила она ученым-химикам.
      - Кислотой надо, - сказали химики. - Азотной.
      Кислотой мама не разрешила.
      Позвонила в "Скорую медицинскую помощь".
      "Скорая медицинская помощь" тут же приехала, гудя и мигая. И уехала тихо - оказалась бессильной.
      Прознали об этой беде Вовкины одноклассники. Пришли и прямо с порога - авторитетно:
      - Попугаев, не хнычь. Мы справимся. Силой мысли.
      Но оконфузились.
      Тогда они съели все леденцы, запили чаем, а девочка Люся взяла у Вовки автограф. Она сидела с Вовкой за одной партой. Иногда, особенно в те дни, когда Вовка не толкал ее локтем в бок и не терзал ее ухо фразами вроде: "Слышь, Люська, дай списать арифметику" или "Ну, Люська, ты у меня получишь за вредность", Люся к Вовке относилась ласково, как сестра, и угощала его вкусными бутербродами.
      Но может быть, началась эта сказка еще раньше, в Москве, в тот день, когда один первоклассник, розовый от мороза и сытного завтрака, нацарапал на царь-колоколе слова: "Я тут был. С бабушкой Элеонорой".
      А может быть, в Ленинграде, когда другой первоклассник, тоже розовый от здоровья и силы, написал на спине мраморной девы: "Моряком быть лучше".
      А может, в Киеве, когда очень веселый ученик первого "В" написал на Золотых воротах - "Вася Пузырь".
      А может, в Риге, когда маленькая девочка нарисовала мелом на только что покрашенной стене дома барышню и написала с ошибками: "Прикрасная прынцесса".
      Но может быть, еще раньше. Кто знает. Потому и сказка, что начало ее уходит в самую глубь времен.
      А той ночью в Новгороде, когда луна стала близкой и теплой, как настольная лампа, в городском музее появилась волшебница Маков Цвет.
      Легкой поступью, в козловых* полусапожках, в полушубке расшитом, в полушалке ярком прошлась она по паркету.
      _______________
      * К о з л о в ы е - замшевые.
      Остановилась у мраморной колонны, на которой Попугаев Вовка нарисовал Скверняшку косого, кривоносого, кривоногого, четырехпалого, с перекошенной рожей и щербатыми треугольными зубами. Стояла долго. Потом заплакала тихонько. И тут зашуршало вокруг нее что-то, залопотало, томясь и жалуясь, - это обезображенная Вовкиным пустомыслием красота стала осыпаться пылью с полотенец древних, скатертей старинных, с набивных шалей, вышитых рубах, златотканой парчи, с расписных блюд и ложек, с изразцов и финифти. Все осыпалось и свилось в клубки, как обычно сваливается и свивается пыль. Окружили эти клубки волшебницу Маков Цвет. Вот они уже поднялись ей по пояс. Колышутся. Стонут.
      Сняла волшебница Маков Цвет пушистые белые рукавички, сказала заклинание да в ладошки легонько хлопнула - и поплыли туманы цветные: и синие, и зеленые, и фиолетовые - всякого оттенка. От этих туманов клубки пыли как бы засветились изнутри и вдруг обернулись ландышами, танцующими девушками, лошадками, козами, сороками, петухами...
      Плачут:
      - Как Вовка-то Попугаев по волшебному столбу малиновым карандашом черкал - так по нам словно острым ножом... Отпусти ты нас, Маков Цвет, в пределы, в которых мы зародились.
      - Отпущу, - сказала волшебница. - Ступайте. Летите. - Хлопнула она еще раз в ладошки. Полыхнула молния. Завинтился вихрь. Засвистало печальным свистом.
      Луна за окном стала еще желтей.
      Попугаев Вовка в этот момент проснулся, ноги в ныряльных ластах свесил с кровати. Приснилось Вовке, будто все, что было в нем хорошего, веселого, доброго, выпрыгнуло из него в виде птиц, лошадок, цветов, петухов, леопардов, построилось тесными парами, как детсадовцы в дождь, и ушло. Вовка даже их грустные разговоры слышал, мол, как же теперь Вовка будет жить - нет у него ничего святого. Мол, кому красоты не жаль - тому ничего не жаль.
      - Мама... - прошептал Вовка.
      Мама прибежала - мамы шепот детей хорошо слышат. Поставила Вовке градусник - градусник покрылся инеем. Обложила мама Вовку грелками, напоила горячим чаем с малиной, земляникой, черникой и клюквой. Отошел Вовка, порозовел. Лесные ягоды ему цвет дали, в лесных ягодах все есть, чего нет в садовых.
      Весь Вовкин класс, первый "А", в эту ночь проснулся. Всем стало холодно и тоскливо. Всем захотелось поплакать.
      Волшебница Маков Цвет в музее сидела на сундуке, который только что был изукрашен розами, и ревела. Потом слезы рукавичкой промакнула и сказала в нос:
      - Вовка Попугаев, прибудь.
      Раздалось шипенье, хрипенье, словно в водопроводе кончилась вода, и Попугаев Вовка явился - прибыл. Как есть: в ночной рубашке, в ластах, в маске. Заспанный.
      - Хорош, - сказала волшебница Маков Цвет. - Переслащенный, перевитаминенный, пересметаненный. - Приблизила она ухо к Вовкиной груди. Послушала. - Сердце у тебя, Вовка, не бьется.
      - Не бьется, - согласился Вовка. - Оно стучит, как пламенный мотор.
      Волшебница Маков Цвет провела по колонне ладошкой. Скверняшка свалился на пол. Стоит на кривых ногах перед Вовкой, зубы скалит.
      - Вот так, - говорит волшебница Маков Цвет. - Избыток жиров, белков и углеводов, витаминов, шоколадов и мармеладов мы сейчас из тебя, Вовка, в Скверняшку перенесем. Будут два Вовки. Одному не справиться - очень трудное дело.
      Защипало у Вовки во всех местах, защекотало и зачесалось. А когда унялось - глядит Вовка, а перед ним он. Только голый. И глаза скорбные.
      Подобрала волшебница Маков Цвет новому Вовке одежонку по росту из музейных выцветших экспонатов. Заклинание сказала...
      В колонне будто дверь отворилась в лето. Очень далекое, давнее. Вовка это сердцем почувствовал. Сердце у него уже не стучало, как пламенный мотор, а билось негромко, и даже щемила его тоска, - может, от раздвоения.
      - Ну, всего тебе, Попугай, - сказал второй Вовка. - Жди от меня вестей. Не трясись, я постараюсь самостоятельно справиться.
      - А зовут тебя теперь как?
      - Так и зовут - Полувовка. - Полувовка улыбнулся и ушел туда - в то далекое.
      В залах музея свистнуло сильно. Мигнули дежурные лампочки. Коты и кошки на крышах стали чернильного цвета. Желтая луна в небе - оранжевой.
      Вовка Попугаев снова оказался в своей кровати. Сидит, ноги свесил, но чувство у него такое, что он идет. И одиноко ему и страшно. А идти надо.
      "Может, не он Полувовка, а я, - Вовка подумал. - Может, ему волшебница Маков Цвет все самое лучшее отвалила. А я, может, теперь совсем никто".
      И заплакал Вовка Попугаев от жалости к самому себе громкими горько-солеными слезами.
      Первый "А" - двадцать девять человек (с Попугаевым их было тридцать) - на следующий день пришел в школу. Сказал первый "А" нянечке тете Леле: "Нам песню разучивать", расселся за парты и некоторое время молчал.
      Все видели в эту ночь странные сны. Синих лошадей с электрическими глазами. Красных жестяных козерогов. Желтых раков. Все эти сомнительные животные странно подмигивали и говорили: "Мы, только мы. Наш, только наш..."
      Но наверное, самый странный сон видела Люся. Снилось ей целое поле ломаных игрушечных автомобильчиков. По этому полю идет Попугаев Вовка один-одинешенек, худой-прехудой, совсем малокровный, в ластах и в маске. Жутко воет и на глазах ржавеет.
      - Надо ему обязательно помочь. Если не мы, то кто же? - сказала Люся.
      Тут поднялся шум: мол, кто же спорит - один за всех и все за одного! Посыпались предложения. А именно: сводить Попугаева в баню - в парилку, потом окунуть в прорубь... Напоить постным маслом, чтобы насквозь промаслился... Устроить ему вибрацию...
      Староста Петя Ковалев прекратил это слововерчение и приказал отнестись к вопросу серьезно.
      Первоклассники, это же всем известно, ребята толковые - самые замечательные мужики. Они уже многое знают, но еще не накопили самодовольства, чванства и самомнения. Это не пятиклассники, которые только и думают, что они силачи и верзилы.
      Первый "А" быстро и собранно выделил из своей среды "мозговой трест" в составе трех человек. Сам помчался на улицу кататься кубарем с ледяной горы. В "мозговой трест" вошли отличники Петя Ковалев, Даля Напускнайте и устойчивый троечник - лодырь Яшка Кошкин. Яшку взяли для сумасшедших идей и оригинальных мыслей.
      Кошкин предложил вывезти Вовку в Париж и там демонстрировать как достижение научной мысли, мол, у нас - вот, а у вас нету.
      Отклонили с негодованием.
      Кошкин предложил раскормить Вовку пончиками - от пончиков все лопнет: и одежда, и маска, и ласты.
      Отклонили из человеколюбия.
      Яшка предложил подключиться к какой-нибудь летающей тарелке и переключить груз решения проблемы на плечи инопланетников.
      Отклонили за неимением тарелки.
      Тогда Яшка предложил подключить Попугаева Вовку либо к шаровой молнии, либо к Далиному японскому телевизору.
      - Как шарахнет!.. - уверял Яшка.
      Отклонили по многим причинам.
      Сами отличники не могли придумать ничего, кроме вазелина. Тогда обидевшийся на них, но отходчивый Яшка Кошкин предложил разделить класс на две группы, по интересам. У кого интерес к науке, пусть выводят специальную породу муравьев, которые пластмассу и резину жрут, но кожу тела не трогают. У кого интересы к спорту, пусть разрабатывают правила игры под названием ватерхоккей. Этот спорт специально для Вовки, поскольку он первый на земле человек-хокфибия. С него все начнется. Сначала Попугаев Вовка будет гениальным голкипером, потом заслуженным мастером спорта, чемпионом мира и олимпийских игр и, наконец, памятником из бронзы. К памятнику съедутся толпы болельщиков и почитателей со всех континентов.
      - А мы, его друзья и товарищи, будем рассказывать, каким замечательным и образцовым был Попугаев в детские годы...
      Задумался "мозговой трест".
      - У меня дядя, мамин брат, спортивный начальник. Возглавляет приток молодых. Его ватерхоккей взволнует, - это Яшка Кошкин сказал.
      - У меня мама генетик - спрошу насчет муравьев, - это Петя сказал.
      - Везет лоботрясам, - это Даля сказала. - Скоро о нашем Вовке узнает весь мир. Пошли кататься с горы.
      Последнее предложение "мозговому тресту" пришлось по душе.
      С шумом и гиканьем помчались они кататься с ледяной горы, где визжал, пыхтел и летел куда-то первый "А" класс.
      А Попугаев Вовка сидел дома. Сильно переживал. Какая у него была перспектива? А никакой.
      Брюки не надеть - ласты мешают.
      Лежит Попугаев на диване, и слезы бегут по его бледным впалым щекам под хоккейной маской. "Я больше не буду", - говорит он мысленно. Знает, что провинился, только не знает - в чем. И волшебницу Маков Цвет, и волшебную мраморную колонну, и Полувовку грустного не помнит - заспал. Первоклассники все заспать могут. Особенно если сон приятный приснился летний. Кажется Вовке, будто идет по теплой траве. Пчелы гудят. А он все в гору, все в гору...
      Полувовка шагал по холмам и лощинкам, по березовым рощицам и лесам липовым.
      Куда идти - он знал, как знают направление птицы, улетающие на юг. Зачем идет - тоже знал: чтобы спасти рукотворную красоту и Попугаева Вовку. Хоть и засахаренный этот Попугаев, но в душе у него, в самом укромном местечке, теплится искорка.
      Идет Полувовка по теплой траве. Только сил у него немного.
      Разделила волшебница Маков Цвет силы Попугаева пополам. А Попугаеву и так на одного - только в цирк сходить да в кино сбегать. От пастилы, от витаминов, от шоколадов-мармеладов, от оладушек да котлеточек, от бульончиков и компотиков какая у первоклассника мощь? Нулевая!
      Мощь бывает от заботы. От беззаботности - легкая резвость.
      Вот и идет Полувовка на одном упрямстве. Березы, липы, рябины дышат на него свежестью. Дубы и сосны подбадривают: "Уже близко", "Уже рядом. Держись".
      Вот Полувовка в низинку спустился болотную, кочковатую, темную. Злые травы ноги ему оплетают, хлещут по рукам, по лицу. Черные грибы лопаются шумно. Выдувают Полувовке в глаза горький дым. Дурман-болиголов сбивает его с пути - кружит...
      И уже упал Полувовка в крапиву. Ползет на коленях. Совсем мочи нет...
      И все же поднялся он на ноги и позвал: "Помоги, Попугай!"
      А Вовка-то Попугаев стоял у окна, смотрел, как на той стороне улицы скачут девчонки, у каждой в руке блокнот и ручка - автографистки. За автографами пришли. Фотокорреспонденты снимают Вовкины окна как на фотоохоте. И другие люди тоже толпятся. Глазеют бесцельно - зеваки.
      А случилось следующее.
      Сосед-шофер всем своим товарищам-таксистам рассказал в таксопарке о Вовкином горе-злосчастье. Все шоферы такси поделились со своими пассажирами, мол, есть еще в природе невероятное.
      Сосед-инженер тоже поделился мыслями насчет Вовкиной телесной модернизации. Его друзья-инженеры и техники поделились со своими женами и детьми.
      Сосед-портной в беседах с клиентами сокрушался, мол, как теперь мальчику одеваться-обуваться? И куда пойдет мода, если еще такие мальчики образуются? Какие нужны башмаки при ластах и какой ширины брюки? А шапки какие шапки, если вместо лица хоккейная маска?
      Химики устроили в своем Доме культуры конференцию, где решали Вовкину судьбу с точки зрения химии - науки наук, потому что даже современная арифметика заверчена, говорят, на химии, а уж все таинственное - не без нее. А непознанное - только в ней! Это химики официально назвали Вовку "Хокфибия" - человек будущего. И заявили об этом по радио.
      Ну и медицина, конечно!
      В своем Доме культуры медицина устроила симпозиум. Сенсация была. Решили, что Вовка мутант и в дальнейшем мутанты будут бесспорно. Нужно быть готовым к атаке хоккейно-плавательных мутаций*. Медицина закрепила за Вовкой наименование "Хокфибия".
      _______________
      * М у т а ц и я - наследуемое изменение свойств и форм
      организмов. Отсюда - мутант.
      В добровольном спортивном обществе "Струги красные" была создана детская секция ватерхоккея.
      А дядя Вася водопроводчик!
      Он, конечно, рассказал всем своим друзьям-сантехникам, и всем жильцам, у кого кран течет, и всем любителям пива в микрорайоне, и всем старухам. Верил дядя Вася в старух. Говорил: "Если они с бородавками управляются, то и эту гадость сведут".
      И вот пришел дядя Вася к Вовкиной маме, а Вовкина мама уже никого в дом не пускала: специальные корреспонденты и кандидаты наук все ковры истоптали и несколько раз пережгли пробки. Дал дядя Вася предварительный сигнал - по трубе отопления разводным ключом. Пришел и сказал, что отыскалась в Новгороде знахарка из Старой Руссы по имени Лукоморьевна. Большой силы дама.
      Дальше дядя Вася сказал:
      - Придет. Не сомневайся. Ты ей армянского вина поднеси. Не сомневайся. Мне старухи шепнули. Не сомневайся. Жди...
      Так вот, стоял Попугаев Вовка у окна, смотрел на автографисток и фотокорреспондентов, показывал им язык, они этого, правда, не видели: во-первых - маска, во-вторых - далеко все же. И еще смотрел Вовка на машину, которая сгребала снег. Что-то в ней было знакомое - все гребет и гребет, все себе и себе...
      То ли монотонные движения ее загребателей, то ли тоска по родному первому "А" повлияли на Вовку, только услышал Вовка далекий крик: "Помоги, Попугай!" И как будто голос знакомый. "Может, мама?" - подумал Вовка. Бросился в кухню.
      Мама на кухне какую-то старуху за стол усаживает. Старуха веселая. Рот большой.
      - Меня, милая, Лукоморьевной называют. Передали мне твою печаль, передали...
      При виде Вовки рот у старухи еще шире сделался.
      - Это и есть твой отрок? Их сейчас, кажется, самородками называют... - Старуха оглядела Вовку. Бицепсы ему пощупала. По шее легонько стукнула. - Жидковат... - Нацедила в стакан воды из-под крана, фукнула на нее, и вода стала красная. Велела Лукоморьевна Вовке выпить эту красную воду. Для храбрости...
      А вода-то, как ядреный квас.
      - Бородавки, бородавки, - забормотала она, - перескочьте на собаку, а с собаки на ворону, а с вороны на сороку. А с сороки перескочьте на болотную лягушку. А с лягушки на корягу, а с коряги на пиявку. На пиявке и сидите.
      - У меня нет бородавок, - прошептал Вовка.
      - Теперь нет, а надысь были. На совести... Теперь иди, отрок...
      И тут Вовка снова услышал: "Помоги, Попугай!" Кто-то звал его голосом последней надежды.
      Вовка бросился в свою комнату. И упал... в густую крапиву. Над ним лес черный. Ядовитый пар поднимался из болота. Грибы-поганки светятся каждая величиной с таз. И со всех сторон пауки идут, боком-боком, на длинных мохнатых ногах.
      Встал Вовка с колен. Поднял с земли палку. Разогнал пауков. И пошел сквозь крапиву. Сбивает ластами поганки, хоть и большие они, но ломкие. Злые травы и злые кусты хлещут Вовку по лицу. Но ему не больно - на лице у него прочная маска. Прорубает Вовка дорогу палкой и идет вперед и кверху. За ним, положив на его плечо руку, Полувовка идет. И такое у Вовки от Полувовкиной руки по всему телу тепло.
      "Молодец", - шепчут ему подземные воды. "Растешь", - шепчут высокие сосны. "Уже близко", - говорят березы. И весь светлый лес, тот, что вверху над волчьим лыком и папоротниками, зовет его и дышит ему в лицо теплом и медом.
      А Вовкина мама на кухне с Лукоморьевной пьют чай. Кажется Вовкиной маме, что Лукоморьевна хоть и старая, но красивая.
      - Твой-то пишет ли? - спрашивает Лукоморьевна.
      - Телеграмму прислал. Целует. Рекомендует "Висти".
      - Это насчет чего? - заинтересовалась Лукоморьевна.
      - Лыжная мазь. От нуля и выше...
      - Лыжи мажь. А насчет того, чтобы отрока смазывать - в голову не бери. Слушай, пусть твой-то, как есть, с парашютами прыгает, ты ему события не описывай. А то еще не с той высоты прыгнет... Печаль твоя крутенька. Бывали такие явления и раньше. Только все больше с рогами бывали, да с копытами, да с хвостами. С ластами не было... Заговоры я знаю. И настои. И отвары. Бабушка моя колдунья была, и прабабушка - все новгородские ведьмы. Славились они на всю Русь. Это они царю Грозному Ивану предсказали смерть после бани. Мол, придешь, царь, в пятницу из бани, чару вина выпьешь и протянешься... Налей-ка мне чайку, да покрепче. И варенья положи в три розетки. Я разное варенье люблю... Значит так: пришел Грозный-царь из бани в палаты красные, напарившись, выпил чарку вина генуэзского, засмеялся и говорит своим боярам: "Побегите-ка на подворье, отходите этих ведьм новгородских кнутом - пусть не врут на меня. Вот он я, Грозный-царь - живой..." Тут захрипел он и протянулся... Посмотри-ка, голубица, в окно. Какие видишь дома? Серые ты видишь дома, до крайности скучные, без кондибобера.
      - Зачем же домам кондибобер*, бабушка? - спросила мама.
      _______________
      * Яркая особенность. (Народное, ироническое.)
      - Кондибобер - он больше для кондибобера.
      Лукоморьевна выпила стопочку армянского дорогого вина, прокашлялась и зашептала таинственно:
      - В музее есть столп волшебный. По-нынешнему - колонна. Этот столп в давние времена из Ильмень-озера к Новгороду сам приплыл. Если столп сей опоганит кто - супостаты не в счет, - пропадет в Новгороде рукотворная красота. И в сегодняшнем дне, и в прошлом, и на будущие века. И понятие о ней пропадет. И память о ней истребится.
      - Что вы, бабушка, - сказала мама. - Извините, я о своем сыне Вове страдаю.
      - Графинчик у тебя есть?
      - Есть.
      Старуха перелила дорогое армянское вино в графинчик хрустальный, а в бутылку налила воды из-под крана. Фукнула на нее - вода стала изумрудно-зеленой.
      - Это для твоего самородка. При волдырях, при ожогах. Прыскай. И при упадке сил... Значит, что я тебе говорила? Ага! Кто-то столб волшебный обезобразил. Может быть, твой?
      Мама из-за стола вскочила нервно.
      - Что вы, бабушка! Мой Вова мальчик интеллигентный.
      - Значит, его друзья. У меня этот первый "А" на примете.
      - Может быть, - согласилась мама и покраснела.
      Тут раздался громкий вздох, словно кто-то свалил со своих плеч тяжелую ношу и вздохнул с облегчением.
      - Мальчики так не вздыхают, - сказала мама. Побледнела и бросилась к Вовке в комнату. И Лукоморьевна вслед за ней.
      А Вовка лежит на полу. Руки, ноги, плечи - все в волдырях.
      Мама заголосила, запричитала. К телефону метнулась. А Лукоморьевна и говорит:
      - Крапива.
      - Какая крапива? Какая крапива? Что вы, бабушка, насмехаетесь?
      - Крапива обыкновенная. Волдыри от нее и зуд. А что зуд, что? Тут, голубица, надобно жизнь отдать.
      - Я отдам, - прошептала мама.
      - Тебе нельзя. Мать не считается. Мать, она - мать. Художник нужен, большой силы мастер. Твой самородок-то не рисует?
      - Нет! - воскликнула мама. - Я и краски все выброшу.
      Лукоморьевна положила Вовке на лоб руку.
      Вовка сел, почесался.
      - Крапива! Как сто собак! И пауки. Но мы прошли... Я столб испортил малиновым карандашом. А вам Предельная Старуха посылает большой приветик.
      - Теперь мне пора, - сказала Лукоморьевна. - Засиделась я, голубица, у тебя за чайком да за разговорами. - И, надевая шубейку и укутывая голову платком, все говорила: - Нынче в Новгороде-то старики помирать примутся старые мастера. Рукотворная красота ушла - что мастерам в жизни делать? В жизни у них одно было - красота. Возьмись, голубица, пироги печь - а без красоты нельзя. Едево получится, а не пирог. Вот оно как обернулось. Из-за одного самородка сколько старых-то мастеров помрет, сколько новых не родится... - Лукоморьевна поцеловала маму в лоб, свистнула круговым свистом и пропала.
      А место, где она только что стояла, светилось еще несколько мгновений.
      Когда Попугаев и Полувовка, выйдя из болотной душной низины, прошли сквозь урочище цветочно-земляничное, то вступили в древний-предревний бор. Мох под ногами белый, чуть в желтоватую зеленцу. Сосны широко стоят, вольно.
      Посреди бора поляна. На поляне дуб. Под дубом избушка на курьей ноге. Цепью к дубу прикованная. И приплясывает та избушка - потому на цепи.
      - Мне сюда, - сказал Полувовка. - Чувствую. А ты домой ступай.
      - А кто мне покажет, где из этого лета в нашу зиму дорога? - спросил Вовка.
      Избушка скакать перестала. На дубу черны вороны сидели, так они все на ребят уставились.
      Дверь избушки открылась с ветром и стоном. На крылечко старуха вышла - страхоты непроглядной.
      - А-а... - говорит. - Самородки! Вот я вас! - Рука у нее вытянулась телескопическая, схватила Попугаева за ухо - и в избушку его. За Попугаевым и Полувовка прибыл.
      Сидят на скамье.
      Старуха в воспоминания ушла:
      - Отроков, - говорит, - кушала. Отроковиц - кушала. И купцов, и купчих, и простых людей. Самородков - не доводилось. Может, отрыжные вы? Ядовитые? - Тут она спохватилась. - Ох! - говорит. - Что ж это я? Заказано мне строжайше. Пугать, говорю, вас заказано. Особенно вот его. - Старуха ткнула страшным, как ястребиный клюв, пальцем в Полувовку. - Путь тебе будет тяжелый. Я Предельная Старуха. На такое имечко отзываюсь. Ты готов?
      - Готов, - Полувовка кивнул.
      А Попугаев сразу замерз.
      - Не трясись. - Предельная Старуха ему погрозила. - Тяжесть пути будет и от тебя зависеть. От твоего терпения и от твоей готовности.
      - А вы бабушку Лукоморьевну знаете? - спросил Вовка.
      - Как не знать, если она мне младшая сестра. А волшебница Маков Цвет нам племянница. Они обе там, а я тут. Горемычная я - живу на границе сущего. Мим меня туда-сюда путь идет.
      - Куда именно?
      - Во все стороны.
      Полувовка, тот сидел задумчивый, старуху ни о чем не расспрашивал. Сосредоточенный.
      - На-ка на дорожку хлебни кваску верескового.
      Пока Полувовка пил, избушка и повернулась.
      Старуха дверь открыла.
      А за дверью зной - море синее, небо высокое, каменистый берег и белый город на отвесной скале.
      - Всего, Попугай, - Полувовка сошел со скамьи.
      - Позови, - сказал ему Попугаев.
      Полувовка прыгнул прямо в пену прибоя.
      Дверь захлопнулась. Избушка опять повернулась.
      - Теперь и ты ступай, - сказала старуха. - Лукоморьевне от меня передай приветик. Сладко живет - с телевизором, с зубной пастой, с душистым мылом... Ну ступай, ступай. Что-то меня сон гнет.
      Вовка Попугаев открыл дверь и вывалился в свою комнату.
      Теперь он у телефона стоял.
      Когда старуха Лукоморьевна исчезла, когда мама, наплакавшись, убежала в аптеку за успокоительными каплями и на рынок за ягодами для киселей, Вовка подошел к телефону. Набрал номер старосты и отличника Ковалева Пети.
      - Это ты, Петя? Это я, Вова. Стой - не падай... - И все Пете по телефону рассказал. Про волшебницу Маков Цвет, про волшебный мраморный столб, про Скверняшку, который сделался теперь Полувовкой. Про старуху Лукоморьевну - без сомнения, колдунью...
      - Она ее тетка! - кричал Вовка в трубку.
      - Кому?
      - Кому-кому! Маков Цвет им племянница.
      - Кому?
      - Да Лукоморьевне и Предельной Старухе. В Красном беломховом бору живет, на краю всего сущего. Сосны - во! До неба! Одна к одной.
      Вовка сообщил Пете и о том, что по всему Новгороду и его окрестностям старые мастера начнут болеть и даже, может быть, помирать.
      - Ну, Попугай! - воскликнул Петя. - Мой дедушка Гена в кресле сидит, ни крошки в рот не берет, и глаза у него, словно лампочки перегорелые. Вот это дела... Жди. Мы будем мозгами ворочать. Как что придумаем - позвоним. Ты тоже мозгами ворочай.
      А у Вовки в голове ни одной мысли не зарождается - стоят перед глазами море синее и Полувовка в пене прибоя. И никого вокруг, только белый город высоко на утесе.
      Ворочал Вовка мозгами, ворочал - вспоминал свою непутевую жизнь: бесконечное катание на велосипеде, сидение у телевизора, похвальбу и заносчивость. Все-то он, Вовка, знает, все-то он, Вовка, умеет. А ничего-то еще не умеет. Возьмется рисовать - нарисует грязь. Возьмется сочинять - сочинит вранье. Возьмется делать клюшку, а зачем ее делать-то ее купить можно в "Спорттоварах".
      Когда раздался телефонный звонок, Вовка трубку схватил, как голодный щенок сосиску. Звонил Яшка Кошкин.
      - Попугай, одевайся.
      - Как я оденусь? - закричал Вовка. - У меня ласты.
      - Остриги, - велел Кошкин.
      - С ума сошел - больно. Они теперь у меня как пальцы.
      Когда первый "А" вломился в Вовкину квартиру, Вовка был уже в зимнем пальто, в ушанке и в ластах на босу ногу.