Юрий Подзоров
      РЫЖАЯ ДЕВЧОНКА ИЗ МОЕГО ДЕТСТВА
      Я сразу же узнал ее, когда она появилась на пороге моей квартиры. Это случилось солнечным летним утром, в понедельник, когда я брился у зеркала в ванной, собираясь на работу. В то время как мои руки тщательно скоблили станком невыразительное лицо, мысли вяло текли одна за другой: вот сегодня мне предстоит сделать то-то и то-то в конторе, друг просил помочь днем с перевозкой какого-то там шкафа (надо будет позвонить ему), у кошки опять закончился <вискас> (надо будет по пути домой сделать крюк в магазин), вечером покажут интересное кино по телевизору (надо будет посмотреть), который день ждет стирки замоченное еще на той неделе белье (надо будет постирать), в пятницу очень эффектно сгорела духовка в кухонной плите (надо, наконец, вызвать мастера), и так далее до бесконечности. Вполне обычные для начала недели мысли, никаких особых событий не предвиделось, и я был вполне доволен такой размеренной жизнью. Вдруг раздался звонок в дверь. Я вздрогнул и чуть не порезался бритвой. Кто мог звонить в дверь моей холостятской квартиры в полдевятого утра в понедельник? Кому я вдруг срочно понадобился? Надо полагать, что в такое время приходят не для того, чтобы сообщить радостную весть. Терзаемый нехорошими предчувствиями, я пошел открывать дверь. Я сразу же узнал ее. Почему-то я даже не удивился. Мне показалось в тот момент, что именно так она и должна была появится через почти пятнадцать лет. Кто-то бы написал письмо, позвонил, или хотя бы дал телеграмму, а она вот пришла просто так, как-будто никуда не уезжала. Когда мы виделись последний раз, нам было по шестнадцать лет. Сколько же могло всего произойти за такое время, сколькое могло изменится! Странно, что она меня не забыла. Хотя, впрочем, я ведь тоже подчас думал о ней долгими одинокими вечерами и даже немножко скучал. Она, конечно, была уже совсем не той девчонкой, с которой мы были знакомы в детстве. На пороге стояла прекрасно сложенная тридцатилетняя женщина, в красном воздушном платье и с черной сумочкой через плечо. Но вот огненно-рыжие волосы, уложенные в короткое каре, да веснушчатое лицо были точно такими же, как и много лет назад. - Здравствуй, - тихо сказала она, и от этого давно забытого голоса сразу защемило сердце. Я стоял, прислонившись виском к холодному косяку металлической двери и молча тонул в ее огромных глазах. А она улыбалась той самой улыбкой, которая так нравилась мне в детстве и которую я никогда не видел у других женщин. Передо мной стояла красивая девушка, и я буквально ощутил физически, что она сейчас исчезнет, как наваждение, и тогда я не пойду ни на какую работу, не буду помогать перевозить этот чертов шкаф своему другу и даже кошка останется голодной, потому что я так и буду стоять в дверном пролете, представляя себе ту, в кого могла бы превратится рыжая девчонка из моего детства. Но она не исчезла. Она подошла ближе и поцеловала меня в щеку. - Здравствуй, - повторила она, - Ну как, узнал меня? Я разлепил губы и сказал: - Да. Господи, да. - А почему же ты тогда меня не впускаешь? Я посторонился, она вошла в квартиру. При этом я почувствовал легкий запах духов, и у меня чуть закружилась голова - настолько поразительно было ощущение того, что именно этот запах я любил всю жизнь. Я долго возился с замком, закрывая дверь, а она стояла у меня за спиной. Я боялся обернуться, я не знал, что ей сказать. Но все оказалось проще. Она взяла меня за руку, повернула к себе, и, бегая взглядом по моему лицу, произнесла: - Именно таким я тебя и представляла. - А ты совсем не изменилась, Лена, - выдавил я из себя самую глупейшую банальность, какую можно только представить. - Нисколечко. - Зато ты стал каким-то робким. По-моему, раньше такого не было. - Она опять улыбнулась. - Я стал робким, когда увидел тебя. Пятнадцать лет все-таки. - Да: Пятнадцать: И в этот момент я пришел в себя. Ведь если подумать, передо мной стояла незнакомая женщина. Мы дружили одиннадцать лет - с самого детства, но это было так давно: Прошло время, мы выросли, стали другими. Кто она, эта женщина? Какие мысли вертятся в ее голове, зачем она приехала? И где была все это время, что делала? И почему пришла утром, как она узнала, что я до сих пор живу в отцовской квартире? Могло оказаться, что я переехал в другой район города. Или вообще в другой город. Эти мысли быстро пронеслись в голове и пропали. Я понял, что все-таки был рад этой встрече. Хотя, конечно, это очень необычная встреча. - Проходи, Лена, - сказал я ей тогда. - Рад тебя видеть. - И я рада. Ничего, что я вот так вот, без предупреждения? Надо было написать тебе сначала. - Что ты! Все в порядке. Я сейчас позвоню на работу, скажу что заболел, и мы с тобой будем пить чай. Если, конечно, ты не исчезнешь так же неожиданно, как и появилась. - Я приехала на семичасовом поезде, и сразу же к тебе. - Она отвела взгляд и тихо, еле слышно, добавила - Я к тебе ведь приехала. На это я не нашелся, что ответить. Мы прошли в кухню, я позвонил на работу, потом зачемто полез в холодильник и там, как специально, обнаружилось шампанское. Не то, чтобы у меня в холодильнике всегда стоит шампанское, просто как-то давно покупал, вот оно так там и стоит. И уж конечно, у меня нет обычая пить шампанское по утрам, но этот случай, без сомнения, из ряда вон выходящий. Она тоже была не против шампанского, а еще у меня завалялась коробка конфет, так что получалось вполне прилично. Спохватившись, я предложил ей позавтракать, она не отказалась, и я вторично совершил ревизию холодильника. Оказалось, что из еды в нем существует только вчерашний плов, пачка пельменей, и какой-то подозрительный кусок сала. Все остальное - а это прокисший суп в двух кастрюлях, ядовито-желтый глаз древней яичницы и уже почти зацветшая картошка в нижних ящиках - было, само собой, несъедобным ни в каком виде. Из еды Лена выбрала плов, я поставил его греться на плиту, а сам сходил в зал за фужерами, которые пылились там в серванте с самого дня рождения. Лично мне было все равно, и за такую встречу я готов был пить шампанское из граненого стакана или из кружки, но Лена, наверное, не оценила бы такого пошлого надругательства над аристократическим напитком. В детстве она любила все возвышенное, поэтому я решил не рисковать. Я мыл фужеры, перекладывал плов в две тарелки (потому что вдруг тоже захотел есть), еще раз сходил в зал за голубой пиалой, вывалил в нее конфеты, доставал вилки-ложки, резал хлеб, а она, обнаружив пепельницу, все это время молча курила. Сам я курю очень редко и не держу в доме сигарет (пепельница - это, в основном, для гостей), но я уже привык, что многие женщины теперь курят, поэтому сначала даже не обратил на это особого внимания. А потом мельком подумал: кто это ее научил курить? Я вспомнил, как в детстве она говорила мне: <Если ты будешь курить, когда вырастешь, я на тебя обижусь>. И я уверял ее, что ни за что никогда не стану этого делать:
      * * *
      - Хороший плов для холостяка. - похвалила она, когда мы поели, и я начал открывать шампанское. - Впрочем, мужчины всегда готовят лучше. Я пожал плечами и ответил: - Мне больше нравится женская стряпня. А откуда ты знаешь, что я не женат? - Определила по содержимому холодильника. - Гм. Я думал, что он выглядит изнутри вполне по-домашнему. - Нет. - Она так элегантно вытирала губы платком, извлеченным из сумочки, что я даже засмотрелся. - Если бы ты был женат, твой холодильник выглядел бы совсем не так. - Что ж, вполне возможно: А ты замужем? - спросил я, стараясь говорить непринужденным голосом. - Кто этот счастливчик, если не секрет? - Нет, Леонид. Я не замужем. - Полно! Такая красивая женщина, и вдруг не замужем. Не может быть! - А я, может быть, еще не женщина. Я прямо обалдел от таких слов. Конечно, мы раньше ничего не скрывали друг от друга, но услышать такое из уст тридцатилетней женщины!.. Что же получается: она начинающая старая дева, что ли? Чушь какая-то! Она улыбнулась. - Я пошутила. Хотела посмотреть, как ты отреагируешь. - А почему я должен как-то реагировать на то, что ты пока что девушка? - Я не про это. Мы же никогда ничего не скрывали друг от друга, помнишь? - А: Ну, и как я отреагировал на откровенность? - Ты смутился. - Ничего я не смутился. - Смутился-смутился. - Нет. - Да. Ты смутился, и теперь смущаешься еще больше, потому и отнекиваешься. - Она вдруг стала серьезной. - Я тебе сейчас не такая родная, как раньше, да? - Да нет, почему же: - От неожиданности я в который раз за это утро растерялся. - Давай я тебе еще подолью шампанского. Она вздохнула. - Давай. Хотя я всегда от него сильно пьянею. Мы помолчали. Потом я сказал: - Расскажи что-нибудь. Где была, что видела:Не забывай, пятнадцать лет все-таки! И мы теперь не мальчик с девочкой, а взрослые дядя и тетя. - А что это меняет? Этим вопросом она поставила меня в тупик. Действительно, что? - Честно говоря, не знаю, - сказал я, подумав. - Это, дорогой Леня, не меняет ничего. Вот так. И тогда меня прорвало. Я начал говорить, рассказывать ей о себе, о своих друзьях, о своих маленьких житейских бедах, и обо всем остальном. Она слушала, задавала вопросы, даже иногда добавляла к месту какие-то похожие истории из своей жизни, и по всему было видно, что ей ужасно интересно, как я прожил все это время. Мне было невыразимо приятно, что нашелся-таки на земле человек, которому небезразлично мое скромное существование. Что кто-то действительно сопереживает мне, что я все-таки нужен кому-то. Я видел, как расширились ее зрачки, когда я сказал, что прошлым летом сломал ногу и два месяца провалялся в больнице. Она искренне и очень заразительно смеялась, когда я рассказывал про дурака-начальника, которому жена закатила скандал на глазах у всего нашего отдела по поводу его бесконечных измен. А когда на кухню зашла моя кошка Мурка, чтобы узнать, дадут ли ей наконец пожрать, Лена по-детски обрадовалась и сказала, что всю жизнь мечтала именно о такой кошке. После этого мы целый час разговаривали о кошках и их преимуществах перед котами, причем мне тут же вспомнился ряд забавных историй из Муркиной жизни. В общем, мы разговаривали точно так же, как в детстве, разве что темы были немножко другие. Часов в пять вечера позвонил Вовка Золотарёв, мой друг, который просил помочь со шкафом. Он осведомился, почему я такой нехороший. Я на радостях сказал ему, что ко мне приехала подруга детства, и что к сожалению, я не смогу ему помочь. Он сделал вид что обиделся и повесил трубку, зато Лена деликатно спросила, что, может быть, ей лучше уйти? Ни в коем случае, ответил я, и тут же выяснилось, что идти ей, собственно, некуда. Что она пока нигде не остановилась и не с кем ни договаривалась об этом. Тогда уж как-то совсем легко и обыденно было решено, что она останется у меня ночевать. Без всяких там грязных намеков, а просто останется ночевать у старого друга, как будто бы у нас это происходило постоянно. Еще было решено, что неплохо было бы уже начать готовиться к ужину. Место для трапезы было выбрано сразу и единогласно - в зале, а вот с едой вышла некоторая заминка. Поскольку достать нормальную еду из холодильника было невозможно (так как ее там не было), было решено приобрести ее в расположенном неподалеку магазине. В этом же магазине было решено приобрести спиртное, а раз день у нас начался шампанским, то и закончить его следовало тем же самым, то есть тут тоже не возникло разногласий. Зато они возникли по поводу того, кому из нас стоит доверить почетное таинство приготовления пищи. Я склонял ее к тому, чтобы она взяла это на себя, но она наотрез отказывалась, ссылаясь на то, что у меня, несомненно, получится лучше. В конце концов я сказал ей, что она просто не хочет побаловать меня женской готовкой, и победа осталась за мной. Я схватил сумку и помчался в магазин, а она напоследок сказала мне, чтобы я не забыл про кошку. Вернулся я с туго набитым продуктами пакетом и тремя бутылками шампанского в сумке. За то время, что я ходил, Лена перемыла скопившуюся в раковине посуду, выдвинула на середину комнаты стол в зале и накрыла его скатертью, которую я потерял еще после нового года. Я отдал ей пакет и она выгнала меня из кухни, сказав, чтобы я не мешался под ногами. Я перетащил музыкальный центр из спальни в зал, включил музыку, взял какой-то древний канделябр, который с незапамятных времен торчал на серванте, и воткнул в него три свечки. Он вообще-то был рассчитан на пять свечей, но я, затратив на поиски минут двадцать, сумел отыскать только три. На кухне что-то шипело на сковородке, гремела посуда, шумела вода в кране, и оттуда, вместе с удивительно вкусным запахом, доносилось негромкое мелодичное пение. И настолько все это было по-домашнему, что мне сделалось так хорошо и уютно, как не было уже несколько лет. Потом я затеял пройтись влажной тряпочкой по пыльным местам, и за этим занятием меня и застала вернувшаяся из кухни Лена. Она улыбалась, и вообще очень здорово выглядела в кухонном фартуке. Я проследовал за ней на кухню и обнаружил там во главе стола умопомрачительно пахнущие золотистые куриные окорочка в окружении всевозможных салатов. Еще там была жареная картошка, какой-то самодельный соус к ней и фаршированные яйца. Все было прекрасно, и даже кошка была не забыта: она облизывалась возле наполовину съеденной миски <вискаса>. Мы перетащили это великолепие в зал и наступил торжественный момент зажигания свечей. Я хотел, чтобы все получилось очень романтично, но вышел небольшой конфуз: зажигать свечи оказалось нечем. Я обошел все шкафы в доме, обшарил навесные полки в кухне и даже заглянул в комод в прихожей, где никогда ничего, кроме обуви, не было, но спичек нигде не оказалось. Полезная в хозяйстве вещь не нашлась в моем доме, и я вынужден был с нарастающем чувством стыда из-за собственной беспомощности обратиться за огнем к Лене. - У меня тоже нет ни спичек, ни зажигалки, - чуть виновато сказала она. - Кончились. Тогда я не обратил на это особого внимания. Только перед глазами мелькнуло одно воспоминание: дымящаяся сигарета, зажатая в ее тонких, но удивительно красивых пальцах.
      * * *
      Это была тесная ночь. Она свивалась вокруг нас коброй, она проходила сквозь нас, как ток, а мы пили друг друга до дна и захлебывались этим насмерть. Мы умирали маленькой смертью и воскресали огромной жизнью, потому что были вместе. В ту ночь во вселенной существовали только наши губы и руки, а остальное заполняла жаркая влажная пустота, которая давила нас со всех сторон. И мы никуда не смогли спрятаться от этого. Боги спускались на землю и смотрели нам в лицо. Боги знали, они сами это придумали, что мы нужны друг другу, как воздух, поэтому занавесили наше окно сотканной из звезд черной парчой неба. Они сделали это для того, чтобы солнце не подглядывало и не мешало нам, но оно все равно вылило на горизонт потоки ядовитой зари, разъедающей ночь, и на грани вцепившихся друг в друга света и темноты родился новый день. Трель будильника разбудила нас в восемь часов. Мы лежали на смятой постели, а солнце, путаясь в занавесках, светило через неухоженное окно. Как и следовало ожидать, мы все-таки оказались на одной кровати. Странно, но я даже не запомнил эту ночь. Было ощущение чего-то прекрасного, но ничего конкретного не приходило на ум. Ни то, как все происходило, ни того, кто первый начал я просто не знал, как будто это было не со мной. - Привет, - совершенно не сонным голосом сказала Лена, и я сразу отбросил все эти мысли. - Привет: Ну как тебе? - Что? - Ну, как тебе все это? - Что все это? - Ну, это все. Все что было. - Вчера? - И сегодня ночью. Лена игриво улыбалась. - А что было сегодня ночью? Я подхватил ее, посадил верхом на себя, и серьезно, глядя прямо в глаза сказал: - Знаешь, мне кажется, это была любовь. У нее засветились глаза. - Мне тоже так кажется, - сказала она и прильнула ко мне всем телом. Я начал гладить ее по рыжим волосам, и она медленно сомкнула веки, как будто засыпая. - Леня? - Что? - Как мы теперь, а? Я ответил не сразу. Не потому что не понял вопроса, или хотел притвориться, что не понял, а потому что сам хотел спросить это у нее. - Я хочу, чтобы ты осталась у меня жить. Она плавно села - перелилась из одного положения в другое - и точно так же, как вчера, забегала взглядом по моему лицу. - Ты думаешь, что так бывает? - Как? - Говоришь женщине: <Я хочу, чтобы ты жила со мной>, и она остается с тобой жить? - Не знаю... А как еще сказать женщине об этом? Вместо ответа она поцеловала меня. - Ты не понял, глупый. Я тоже хочу жить с тобой. Но ведь у каждого из нас существует своя собственная жизнь. Я помолчал. - Ты же сказала, что не замужем. - А я и не замужем. - Тогда что же? - Забыл? Дом, в котором я жила целых пятнадцать лет, находится за тысячу километров отсюда. Там работа, друзья, знакомые: Я наконец-таки понял. - И дети? - Нет, не дети. Она слезла с меня, отвернулась и раздельно сказала: - Ребенок. Один ребенок. Мой. Вот так. Счастье, как и беда, не приходит в единственном числе. Я сел на кровати и обнял ее сзади за плечи, а она, откинув голову назад, прижалась к моей недобритой со вчерашнего утра щеке. Мы долго сидели, не говоря друг другу ни слова, а потом она неожиданно резко встала и начала одеваться. Я немного полюбовался ей, какая она стройная и красивая, а потом спросил: - Ты куда? - Никуда, Леня. Ни-ку-да. Утреннее солнце путалось в ее волосах, она одевалась, и мне явственно представилось, что это моя жена. Сейчас она пойдет на кухню готовить завтрак, сам я буду собираться на работу, а из соседней комнаты раздастся детский голос: <Мам! Мама! Давай мне скорее поесть, я в школу опаздываю!> Этого, конечно, не случилось.
      * * *
      Какое все-таки странное чувство! Мы с Леной - не те дети, которые знали друг друга много лет назад, а теперешние мы с Леной - были, видимо, нужны друг другу всю жизнь. И вот мы вместе. Но что это? Что это за маленький человек, часть ее плоти, но не моей, который вдруг оказывается существует в теперь уже нашей жизни? Я не знаю его, но он - неотъемлемая часть той, кого я люблю. Может, я подлец и эгоист, но я не хочу, чтобы так было. Нет-нет, пусть она привозит его ко мне, и я буду любить его, как собственного ребенка. Но ведь дети не появляются просто так. Значит был, был в ее жизни кто-то, кто подарил ей это счастье. Кто он, где теперь? Расскажет ли она мне? Не знаю: Я брился в ванной как и вчера, а Лена орудовала на кухне и оттуда доносилось негромкое пение - видимо, это ее привычка. Что ж, пускай. Эти звуки наполняли дом жизнью, и я был рад этому. Может, теперь закончится мое вечное одиночество. За завтраком мы не говорили о ее ребенке. Вместо этого мы мило трепались обо всякой ерунде, а потом я сказал, что мне пора. - Во сколько тебя ждать, - спросила Лена. - Думаю, часам к шести уже буду. - Тогда я приготовлю тебе что-нибудь к этому времени. - Ладно. Если куда-нибудь пойдешь, закрывай дверь на два оборота. И не забудь ключи, они в прихожей на полке под зеркалом, а то будешь торчать под дверью до вечера. Тебе оставить деньги на продукты? - У меня есть. - Тогда ладно. - Мы уже стояли у двери. - Ну, пока, что ли? Она поцеловала меня. - Пока. И я поспешил на работу. День выдался хлопотный. Так как я вчера никуда не ходил, скопилось много дел, да еще друг вызвонил меня на работе со своим шкафом - пришлось оперативно помогать. А к концу рабочего дня приехала ревизия из главка, так что пришлось все делать быстро, и в то же время тщательно. В общем, к шести часам я не успевал никак. Вообще-то я люблю свою работу, но сегодня у нас в конторе наступил ад. Мы бегали по отделу - глаза на лоб, морда в мыле, орали друг на друга, копошились, как куры в курятнике при появлении петуха, и я обо всем, кроме работы, позабыл напрочь. Это была моя первая ошибка, но я просто привык все время быть один и никто никогда не ждал меня дома. Я частенько засиживался до позднего вечера, а тут еще эта комиссия, так что очнулся я от этого кошмара на работе только около девяти. И сразу же вспомнил о Лене. Рука сама собой потянулась к телефону, чтобы позвонить ей, но что-то меня остановило. Я подумал, что после драки кулаками не машут, и вместо этого лучше как можно быстрее приехать домой. Я быстро собрался, выбежал на улицу, и, чтобы скорее добраться, стал ловить такси. Как назло, никто не останавливался минут двадцать, а когда один добрый самаритянин все-таки притормозил, то загнул такую цену, что в другое время я ни за что бы не согласился. Но тут уж делать было нечего, и я полез в машину. Дело в том, что от нашей конторы до моего дома не такто просто доехать на общественном транспорте - нужно делать две пересадки - а время было позднее, и если бы я избрал этот путь, то мог бы вообще никуда не уехать. Мы мчались по улицам вечернего города, в салоне звучало <Зеленоглазое такси> Боярского и я возвращался домой после напряженного рабочего дня. Я ехал к женщине, которая меня любит, и это было пусть маленькое, но счастье. Ничего другого не было нужно, ничего другого не хотелось. День был полон, не хватало только ее губ, и я скорее жаждал исправить это упущение: Я не стал открывать дверь своим ключом и позвонил. Лена открыла мгновенно, как будто ждала этого, и я сразу же увидел ее огромные глаза, а из квартиры почему-то дыхнуло жаром. - Ты: Ты почему так поздно? - прошептала она задыхаясь, - Ты где был, Ленька? Ты же сказал, что в шесть придешь! Она вся дрожала. Мне даже показалось, что воздух вокруг нее колышется, как марево в знойный день. - Господи, Лена! Что случилось? Я потянулся, чтобы обнять ее, но она отступила назад. - Ты еще спрашиваешь. Ты еще спрашиваешь! Я прикрыл дверь, прислонился к ней спиной. В квартире было как-то жарко и душно. Я глубоко вздохнул и сказал: - Леночка! Ну да, я опоздал. На работе был очень жаркий денек, и я забыл тебе позвонить, предупредить. - Ты! Забыл?! - Ну извини, извини, пожалуйста. Не злись. Я больше не буду. Хорошо? Она не ответила. Она смотрела мне в глаза, и что-то было такое в ее взгляде, отчего тело у меня покрылось испариной. - Жаркий? Жаркий денек? - она то шептала, то срывалась на крик. - А дома ты не хочешь, чтобы стало жарко? Я начинал злиться, но пока еще держал себя в руках. - Выслушай меня, Лена. Я виноват, я извинился. Я больше никогда этого не сделаю. Но давай-ка мы с тобой не будем ссориться из-за этого на второй день нашей встречи. Давай вообще не будем ссориться, хорошо? Я тебя люблю, ты я думаю, меня тоже, и все нормально. Что-то неуловимо изменилось в ее поведении. - Любишь? - сказала она совсем другим голосом и стала подходить ко мне. Я лихорадочно соображал, неужели я сморозил какую-то глупость, но она вдруг улыбнулась, и сказала: - А ты мне этого еще не говорил. У меня отлегло от сердца. Я уж думал, она не прекратит ссориться. - Как же так? Не может быть! - сказал я с притворным удивлением и начал развязывать шнурки. - Не говорил. - Удивительно! Я тебе еще ни разу не сказал, что я тебя люблю? - я скинул ботинки и стал надвигаться на нее. - Ни одного разочка. - теперь она улыбалась шире. И тут грянул телефонный звонок. Я инстинктивно кинулся к столику у входа на кухню, чтобы поднять трубку, и тогда произошла странная вещь: краем глаза я отчетливо успел заметить, как улыбка на Ленином лице застыла. А дальше было еще более странно. Я схватил трубку, и произошел такой разговор: - Алло! Э: Это номер двадцать один пятнадцать десять? - Да. - А: Где женщина, с которой я только что разговаривала? Это из морга звонят. Передайте ей, что неопознанных тел к нам сегодня не поступало. Послышались короткие гудки. Я медленно повернулся к Лене. - Ты не представляешь себе, как я беспокоилась, - сказала она. - Ты даже не оставил номер рабочего телефона. Я ничего не знала. Ты ушел и пропал: А вдруг тебя сбила машина? Оказалось, что я все еще сжимаю телефонную трубку. И держать ее было почему-то как-то очень непривычно и неудобно. Я с трудом оторвал взгляд от Лениного лица и посмотрел на трубку. В том месте, где я держал ее, она вся была помятая, как будто сделана была не из пластмассы, а из пластилина, и рельеф этот складывался во что-то удивительно знакомое. Я долго смотрел на трубку в глубоком оцепенении, из нее доносились гудки отбоя, и я вдруг понял, что это. Она выглядела так, словно ее крепко сжимали какой-то неведомой раскаленной до красна рукой. И рука была меньше, чем моя. Это была женская рука.
      * * *
      Весь вечер мы были предельно любезны и ласковы друг к другу. Лена приготовила прекрасный ужин, мы поели, поговорили, посмотрели телевизор и легли спать. Мы решили забыть о недоразумении с моим опозданием, телефоном и моргом, а вместо этого сделать выводы из случившегося. Иногда очень полезно так делать, тем более что если бы я не опоздал, то она бы никуда и не звонила. Я был виноват на девяносто девять процентов, и меня устраивало такое легкое решение ситуации. А ночь опять свилась вокруг нас коброй, опять душила нас в своих объятиях, и Боги, Боги тоже спустились на землю, как в прошлый раз. Было время плоти, а не разума, было время ощущений, а не слов, и все остальное вокруг исчезало. Елена - значит <солнечная>. Эта была жаркая, необычная женщина, но она сводила меня с ума, и это решало все. Что мне все ее странности, когда мне так хорошо с ней? Какое это имело значение, если она была самым близким мне человеком? И к тому же единственным. Еще одна ночь и начавшийся за ней день стерли между нами всякую неловкость, и утром я спросил у нее, хочет ли она привезти ко мне своего ребенка. - Я не знаю, - сказала она. - Может быть, нужно подождать? - А как он там без тебя? Сможет ли? - Он у моей матери, так что ничего с ним не случится. Вопрос в том, как ты примешь его. - Если бы я не хотел, чтобы он жил с нами, я бы не предлагал тебе привезти его, ведь так? Она потянулась, встала с кровати, и, глядя на меня сверху вниз, сказала: - Это я понимаю. Но ты же не знаешь мою девочку. - Так это девочка? - Да. Ее зовут Светлана. - Светлана: Красивое имя. А по отчеству как? Лена смотрела на меня в упор и молчала. - Все равно тебе придется когда-нибудь сказать. Она молчала. Я вздохнул, тоже встал, и, не глядя на нее, начал одеваться. - Что ж ты тогда позавчера первым делом начала говорить об откровенности, - сказал я ей. Я, собственно, и не ожидал ответа, но она вдруг произнесла три слова, которые сразили меня наповал: - Светлана Валерьевна Фролова. Я так и замер с одним носком в руке. Господи, эта женщина не перестает удивлять меня! - Валерка? Валерка Фролов? Тот самый? Она медленно кивнула, и я присел на краешек кровати. Вот это да! Валерка Фролов, как и Лена, был моим другом детства. Мы все жили в одном дворе - я, Лена, Валера и еще несколько ребят. Он был таким суетливым, суматошным мальчишкой, все время тараторил и тараторил, рассказывая все подряд. Валерка уехал в другой город где-то года за два раньше Лены, и я больше о нем ничего не слышал. Я думал, что на этом наше знакомство закончилось навсегда, но, как видно, судьба все-таки свела нас снова. И таким необычным способом, что меня это потрясло. <Почему?!> - хотелось крикнуть мне, - <Почему именно он?!> Как и где они встретились, эти два знакомых мне человека, в каких неведомых городах, в каких местах, где меня не было? И где он теперь, почему она одна? И тут же, словно бы приближаясь, заголосили позавчерашние вопросы: почему она приехала ко мне? Зачем именно я вдруг понадобился ей через пятнадцать лет? Этот невиданный хор зазвучал в полную силу, перекрывая друг друга, срываясь на визг, и я, не в силах больше выдерживать его, застонал. Моя голова превратилась в улей - вопросов там с каждой секундой становилось все больше и больше, и каждый из них больно жалил, как пчела. Мне захотелось схватиться ладонями за виски и сжимать голову, потому что я боялся, что она сейчас лопнет от всех этих вопросов, на которые нет ответа, как слишком сильно надутый воздушный шарик. Лена опустилась передо мной на колени. - Леня, - она схватила меня за руки и заглянула в лицо, пытаясь поймать мой блуждающий взгляд, - Леня! Не переживай так. Ее голос доносился будто бы сквозь вату. - Леня, - она быстро говорила мне в лицо, - Леня, не думай ничего. Ленька! Я же тебя люблю! Только тебя одного, я ни на минуту о тебе не забывала, я все время думала о тебе, но я не могла приехать. Я очень хотела приехать, но смогла только сейчас. Я чуть с ума не сошла, когда меня родители увезли: А может, и сошла, я не знаю. Ты, только ты мне был всегда нужен. Кроме тебя у меня вообще никого не было, а не то, что Валерки! Ленька! Леонид! Это было искусственное оплодотворение! Боже мой! - Господи, Лена! Зачем?! Зачем!? Я уже ничего не соображал. Кое-как, разбрасывая все вокруг себя, не попадая руками в рукава пиджака и схватив, что подвернулось под руку, я, одеваясь на ходу, выскочил на лестничную клетку и помчался вниз со второго этажа, перешагивая по несколько ступенек. Я бежал от этой женщины, как от огня, я был в смятении, и хотел только одного - скрыться от нее как можно дальше, а в голове, вместе с пульсом, билась одна мысль: <Зачем ей нужно было это искусственное оплодотворение от Валерки? Зачем?.. Зачем?.. Зачем?..> А ведь раньше я считал себя спокойным человеком. Наивно полагая, что к тридцати годам у меня уже притупились, перегорели все чувства, какие только есть в человеке, я расслабился и никак не ожидал от судьбы сюрпризов. Черствое сердце за последние годы начинало биться чаще только когда я поднимался пешком на верхние этажи, меня не трогали ни футбольные матчи ни политические разоблачения по телевизору, а женщины: Женщины были все случайные, они хотели лишь недолгих развлечений, и я платил им той же монетой. От Лениных слов оклемался я довольно быстро и обнаружил себя в маршрутке. Видимо, я инстинктивно выбрал нужный мне номер, и теперь она равнодушно увозила меня прочь от дома в сторону нашей конторы. Как я и хотел. За окнами расцветал день, ощущение скорости да уносящаяся назад яркая зелень деревьев, торчащая по сторонам дороги, приятно успокаивали, и я окончательно пришел в себя. Я начал украдкой оглядывать себя, чтобы проверить, нормально ли я оделся впопыхах. Оказалось, что только шнурки не завязаны, а все остальное было в порядке, и никто в салоне маршрутки не обращал на меня внимания. О Лене думать не хотелось. Совсем не хотелось. Я, конечно, позорно бежал от нее, выказав тем самым неприсущую настоящему мужчине мягкотелость, но она все поймет. Она обязательно поймет, что только действительно неравнодушный к ней человек может сорваться подобным образом, что слишком много ощущений было у меня за эти неполных три дня, и что никто, никто не любит ее так, как я. Уж это-то она обязательно поймет. А колеса машины исправно наматывали километры один за другим, в приоткрытое окно с монотонным шумом врывался воздух и в голове все становилось на свои места. Захотелось есть, и я, не заботясь о неразумно потраченных деньгах, попросил водителя притормозить у ближайшего летнего кафе, которых в нашем городе с приходом теплого времени года появляется великое множество.