Следующим утром новоявленный целитель проснулся еще до обхода. Виной тому были лучи раннего весеннего солнца и мягкие нежные прикосновения. Кто-то тихонько гладил его по лбу и щекам. Касающиеся лица пальцы пахли ароматным мылом, духами и лекарствами. Еще не открыв глаза, он догадался кто это.
      – Пришли душить? - улыбнулся он, встретив на этот раз мягкий задумчивый зеленый взгляд.
      – Ты меня простишь? - сдавленным голосом попросила Марина.
      – А что случилось?
      – Ты же должен знать!
      – Но откуда, я уснул.
      Медсестра, прерываясь и волнуясь, принялась рассказывать. Когда она вбежала в палату, то увидела, что отец склонился над девушкой. Подозревая самое страшное, она кинулась к ним.
      – Смотрите сестра, смотрите же, - не веря себе, шептал мужчина. - Она открыла глаза. Она повернула голову! - А девушка улыбнулась и положила руку на руку отца.
      – И тут, и тут…,- Марина стала запинаться. И тут этот мужчина, этот мамонт просто упал на табуретку и разрыдался. Ты бы видел… И я… тоже.
      – Значит, он очень любит свою дочь. А вы?
      – У меня нет дочери, - недоуменно ответила девушка.
      – Нет, а вы что плакали? И вот теперь…
      – Она же начала двигаться! И это ты. Ты! А я думала…
      – Что? - аж привстал от любопытства Максим.
      – Плохо думала, покраснела совестливая девушка.
      – А дальше что? - пытался расшевелить ее улыбающийся юноша.
      – Кто ты? - вдруг, перестав плакать, спросила Марина. - Я никому не скажу. Клянусь. Ты хотя бы намекни. Её отец сказал, что будет молиться за ангела-спасителя. Это получается… за Вас? - уже со страхом спросила девушка. Она даже не заметила, как стала обращаться с этим вчера еще сопляком на "Вы"
      – Да что вы, пусть за профессора молится.
      – Не надо "ля-ля"! - Девушка заговорщески наклонилась к Максу и шепотом продолжила. - Когда я позвонила профессору домой, - а в случаях чепе, надо его сразу вызывать, - он подумал, что всё… Я по голосу услышала. Потом говорю: "Она головой и руками двигает", а он не верит. Ну, тут счастливый папаша трубку у меня вырвал, подтвердил. Когда В.И. примчался и посмотрел на то, что с ней творится, он сам чуть в обморок не упал. От удивления и от радости. Обследовал и всё головой мотал… Вот… А Вы говорите "профессор". Он сам сказал "чудо". Скоро увидите, какой он сегодня. Уже идут. Ладно, потом. Она легко вскочила и выпорхнула из палаты.
      – Доброе утро, - ворвался в палату профессор. О, уже проснувшиеся? Ну, молодцом, молодцом. Давайте посмотримся. Та-ак. Общая слабость, но не столь значительная. Смотрим сюда… ножку на ножку… Та-ак. Профессор с улыбкой уставился на пациента. - Выздоравливаем, мой друг, выздоравливаем. Если так пойдет дальше, то скоро… Но, не будем загадывать. Кое-что я вам отменю. Из сильнодействующего. А то тошнит, небось? - испытующе заглянул в глаза Максиму хитрован - профессор.
      – Вроде нет, пожал плечами пациент.
      – Это меня тошнит, профессор, - раздался хриплый голос с соседней койки. Реакция профессора на эту простую жалобу была потрясающая. Он возмущённо повернулся к встрявшему в разговор больному, затем замер, всматриваясь в выглядывающие из повязки глаза. - Заговорил - констатировал он и почему-то вышел из палаты. Затем вернулся и, ощутимо сомневаясь в происходящем, обратился к Максимову соседу.
      – Вы что-то сказали? - спросил он.
      – Это меня от лекарств тошнит - повторила повязка.
      – Он заговорил. Нет, он, правда, заговорил. Это неслыханно. Н е с л ы х а н н о - повторил он по буквам. Просто поле чудес какое-то, - просиял он, наконец.
      – Голубчик, вас надо незамедлительно и самым тщательным образом исследовать. Вчера вы вдруг начали ходить. Ну, этого следовало ожидать… со временем. А сегодня он, пожалуйста, разговаривает! Готовьте на томографию - распорядился он и вышел, что-то объясняя врачам и практикантам на латыни.
      И тут же в палату свежим весенним ветром впорхнула медсестра.
      – Я сейчас сменяюсь. Но не уйду. Пока не скажете, кто вы, - зашептала она. Признавайтесь-признавайтесь. Ведь и его, - она кивнула головой в сторону соседа, - тоже вы. Признавайтесь, а то все профессору расскажу.
      – Марина, я вас очень попрошу, - для убедительности Максим заглянул в самую глубь зеленых глаз и продолжил - Ну, не надо… Я и сам не знаю…
      – Ну ладно. Я потерплю. Пока узнаешь. Но за тобой должок тогда. Мое дежурство закончилось, - улыбнулась медсестра, забрала с тумбочек пустые склянки и вышла.
      – Странная какая-то, - констатировал вдруг разговорившийся сосед.
      – Это точно, улыбнулся Макс новому собеседнику.
      – Хома, - представился парень, протягивая руку.
      – Максим, - автоматически ответил наш герой, отвечая рукопожатием. - Кто? - спохватился он.
      – Ты плохо слышишь или я тихо говорю?
      – Нет, извини. Просто редкое имя.
      – Редкое, - самодовольно подтвердил Хома.
      Знакомство было прервано санитарами, увезшими обладателя редкого имени на назначенные счастливым профессором обследования.
      – Удалось, могу - осознал, наконец, подросток последствия ночных событий. Он представил плачущего от счастья Анютиного отца, ее полупрозрачную руку на здоровенной мужской ручище и у самого навернулись слезы. А затем его захлестнула теплая волна счастья. Ради этого стоит терпеть эту жуткую боль и эту слабость. С этим радостным чувством Максим вновь уснул, подставив лицо к пробивающемуся сквозь давно немытые окна солнцу.
      – Опять, - тоскливо подумалось Макс, просыпаясь от сдавленного стона. Он вспомнил боль последнего "сеанса" и поморщился. Но там было надо. Там, как бы то ни было - девушка с тяжелой травмой. А здесь? За что терпеть? Тем более что уже идет на поправку. Уколют, и боль пройдет. Он вновь взялся за книгу.
      – Чего они тебя сегодня не колют? - спросил он через некоторое время.
      – Отменили. Говорят, хватит, а то привыкну к наркоте.
      – И что теперь?
      – Терпеть надо. Теперь - всю жизнь терпеть.
      – Это как, - всю жизнь?
      – Вот так.
      – Ясно, вздохнул Максим, пытаясь не замечать перекошенного лица соседа и не слышать его прерывистого дыхания. Вот еще одного вылечили. Калекой. Нет, оно бывает, чтобы после операций боль возвращалась. Но на всю жизнь? Он вновь тяжело вздохнул, представив этот ужас.
      – Может все-таки, попросить?
      – А завтра? и послезавтра?
      – Ну, утихнет понемногу.
      – Там какое- то давление высокое. Надо терпеть, привыкать.
      – Ясно, вновь вздохнул Максим, решаясь.
      Когда сердобольная санитарка укола - таки Хому, и тот уснул, юноша собрался с мужеством, уже знакомым жестом протянул к голове спящего руки и начал посылать к кончикам пальцев то самое, поднимающееся откуда-то из глубин, тепло. Вскоре пальцы засветились. Ожидая удара боли, юноша закрыл глаза и стиснул зубы. Она пришла - столь острая, что Макс отпрянул от больного. Боль, пульсируя, начала утихать.
      – Не смогу. Ну и пусть. Это его боль. И кто он мне? Еще неизвестно, чем это для меня кончится. Я что, нанимался, - оправдывал он себя. Максим вытер выступивший на лбу обильный пот. Как в парилке - подумалось ему. Взгляд упал на пальцы - только их кончики чуть светились.
      – Но ты же можешь! - уговаривал он себя. - Можешь. Неизвестно почему и неизвестно сколько. А если завтра эти чудеса закончится. Всю жизнь будешь жалеть. Ну, еще разок. Ну, потерпи. Он вновь приблизился к спящему. И теперь боль оказалась терпимой.
      – Вот что значит, правильно настроится, - решил подросток и стал посылать вновь появившиеся лучи из пальцев в голову больного соседа. Он заставлял себя не думать о боли и сосредоточится на болезни. Вскоре он увидел ее - черное вспухшее пятно, пульсирующее при приближении струек света. Было видно, что, как и с Анютой, здесь не обойдется без борьбы и значит - без еще большей боли. Целитель уже не говорил заклинаний - понял, что прежде они были нужны, скорее всего, ему самому. Теперь он мысленно видел, куда следовало направить эту исцеляющую силу. Он видел и то, как съеживается и напрягается черная опухоль. "Еще немного, еще чуть-чуть", - шептал Максим. И вот он увидел и почувствовал, что зло сдалось. Не отступило, а именно сдалось, рассыпалось на мелкие комочки. Которые рассыпались на песчинки, уносимые из мозга вон. В этот же миг утихла и боль, хотя лучи еще не померкли. Любуясь своей работой, юноша распылил лучами и несколько других темных пятнышек. Затем все закончилось, словно сработал выключатель. Макс, шатаясь, дошел до своей кровати, упал на нее и немедленно уснул. Он не заметил, а если бы и заметил, то уже не смог бы обратить внимания на то, что его пациент раскрыл ранее прищуренные глаза. И теперь, когда один юноша спал, второй, повернувшись на бок, долго рассматривал своего таинственного соседа. Но исцеленный мозг тоже требовал отдыха, и вскоре крепким сном уже спали оба подростка.
      – Ну, братец, ты, наверное, инфекционный - вновь разбудил его голос профессора. Теперь и соседа заразил. Слышишь, какие рулады накручивает.
      Максим проснулся и признал правоту "В.И." Действительно, невысокий хрупкий подросток храпел воистину по-богатырски.
      – Я пробовала их будить. Обоих. Потом решила - пускай до обхода, - оправдывалась медсестра.
      – Ничего - ничего, им обоим на пользу. Особенно малому. Он давно сладко не спал. И вряд ли это, к сожалению, надолго… Так что, пускай отоспится. А с вами, молодой человек, нам пора позаниматься серьезно. Так что, сразу после обхода - милости прошу в мой кабинет. С сим пока и расстанемся.
      – А со мной? - произнес переставший храпеть Хома.
      – Ну, раз проснулся, давай посмотримся. Так… смотрим сюда… а если сюда? Что за черт? - вдруг воскликнул эскулап, но взял себя в руки. Так…, протянул он, всматриваясь в глаза больного. Та-ак… а если попробовать руки вперед? Та-ак… а если ногу на ногу? Та-ак. Как самочувствие?
      – Спасибо, как никогда, - и мальчишка вдруг широко улыбнулся.
      – И голова не болит? - еще более внимательно присматриваясь, спросил Василий Иванович.
      – Совсем.
      – Ты мне признайся, куда свое косоглазие дел?
      – И оно тоже?
      – А ты не спрашивай, ты в зеркало погляди… Да-а. Тут осмотром не обойдешься. Ко мне в кабинет! Немедленно! А ты, - он обернулся ко второму подопечному, - ты брат, извини, но подождешь. Здесь такие дела творятся. Боюсь сглазить, но…
      – Еще чего, я сам пойду - отпирался в это время Хома от санитарок, вознамерившихся отвезти его на каталке.
      – Хорошо. Пусть пробует, - согласился врач. Только, дружок, медленно, и если вдруг что…
      – Не будет вдруг, доктор, - уверенно заявил подросток. - Идемте, - и он в сопровождении белых халатов вышел.
      Оставшись один, Максим попробовал разобраться в своих ощущениях. Не было никаких сомнений - в нем проснулась какая-то странная сила. И он может ею лечить. Но чем сильнее болезнь, тем больнее ему самому. Или чем больше надо отдавать сил, тем больнее? Но силы восстанавливались все быстрее. Вот и сейчас. Вчера чуть до койки доволокся, а сегодня даже врач не заметил. Или заметил? Максим потянулся за зеркальцем и внимательно рассмотрел свое отражение. Конечно, похудел - вон, скулы торчат. Конечно, побледнел. Но в остальном…
      Красавец, красавец, - перебил его размышления голос сестры - болтушки. Хоть ты не изменился, а то, думала, не двое суток, а два месяца отдыхала.
      – Не изменился? - уточнил Макс, решив не обижаться на "красавца".
      – Ну, по сравнению с некоторыми. Эта знакомая твоя. Уже ест сидя. И собственными руками. Этот парнишка - как ракета понесся. А думали - на всю жизнь инвалид. Да и ты - сколько пластом лежал, отец здесь дневал и ночевал…
      – Папа? - изумился он.
      – Ну и что? Здесь многие так. И отец твой, когда из столицы вернулся.
      – Из столицы?
      – Да ты, мальчик, еще туго соображаешь. Героя то только в столице вручают. Чем ты вообще здесь занимался? Ничего не знаешь. Или профессор тебя так оградил? На газеты, которые ты просил. Я взяла разные, там и пишут по-разному, но в главном - одинаково.
      Продолжая тараторить, Светлана положила ему на тумбочку ворох газет, автоматически что-то поправила, что-то убрала, открыла форточку, раздвинула шторы и кинулась к выходу за завтраком.
      – Ну, теперь ваша палата на самообслуживании. И есть пора ходить самостоятельно. Побегу. Там новых тяжелых из реанимации привезли, в другую палату. Потом забегу.
      Максим опять остался один и, потихоньку облизывая ложку с ненавистной манной кашей, взялся за газеты. Когда, наконец, врачи отпустили его соседа, юноша уже прочитал репортажи о подвиге отца. Он не соврал профессору - в памяти отчетливо всплыла картина авиакатастрофы. И воспринимал он это довольно спокойно.
      Неужели из-за этого, - недоумевал он. Ну, если бы отцовский самолет рухнул, если бы уже в штопор ввалился. И то есть возможность катапультироваться. Вот, когда надежды не осталось… Но такого не было. Судя по этим очеркам, батька не штопорил. Даже не пикировал. Неужели я такой хлюпик? А если бы на его месте был я? Стало стыдно.
      – Может, уколы уже не потребуются, - перебил его грустные размышления Хома. Врач сказал. А ты как думаешь? - он испытывающе взглянул на соседа.
      – Надо всегда надеяться на лучшее, - нейтрально ответил Максим.
      – Ладно, вздохнул выздоравливающий. Слышь, а не пойти ли нам во двор, воздухом подышать.
      – Пошли!
      – Постой, - одернул этот порыв Хома. - Тебе сначала к профессору. Он ждет. Тебя проводить?
      – Еще чего? - изумился Максим и вышел в длинный прохладный коридор. Сегодня днем здесь было оживленнее. Передвигались с процедур и на процедуры разной степени транспортабельные больные, сновали медсестры, повезли на каталках неподвижные тела.
      Операционный день? Или срочные операции? Одну из каталок вывозили из реанимации, и Максим мельком увидел там действительно сидевшую Анюту, беседующую с отцом. Точнее, что-то оживленно рассказывал офицер, а девушка улыбалась.
      В кабинете профессора юноша пробыл довольно долго. Василия Ивановича мучил окончательный диагноз. Он боялся ошибиться. Теперь, на тридцатом году работы! А что прикажете делать? Выставляешь диагноз - безнадежна, а больная резко выздоравливает. Поправляешься, пишешь - полная обездвиженность, а больная тебе кукиши кажет. Ну, в переносном смысле слова. Уже надо из реанимации переводить, чтобы другие тяжелые ее не шокировали. У другого молодого человека на фоне травмы диагностируется опухоль мозга. Пора уже в онкологию переводить, а он нате вам - не только опухоль рассосал, но и от врожденного косоглазия избавился. Ладно бы, только по томографии. Так ведь сам оперировал сам! И все видел! И плакал от бессилия… А этого мальчика и не оперировал даже. Но тоже - столько времени без сознания. Думалось, вот-вот начнется… А он - пожалуйста. Сидит и довольно толково на все отвечает. И в себя пришел в один день с этими двумя. Или нет… До операции Пушкаревой. Значит он первая ласточка в этих чудесах. Ему первому и двигаться. Значит - тяжелый шок. С сотрясением? Видимо, да.
      Вот что, Максимилиан, пора домой.
      – Да? - искренне обрадовался мальчишка.
      – Ну, ну, не сегодня. До конца следующей недели не отпущу. Пройдешь еще укрепляющие ванны, электрофорез, массаж. А там - и домой. Если, конечно, все будет хорошо.
      – Будет, обязательно будет, Василий Иванович!
      – Такой оптимизм - вещь хорошая. Ладно, иди. Родителю я сам позвоню.
      – Ну что? - поинтересовался ожидающий его у двери Хома.
      – Выпишут. Через недельку, - сообщил Макс, когда они по витой лестнице спускались во двор. - Странная лестница какая-то. Винтовая, как в замках.
      – А это и был когда-то замок.
      – Врешь!
      – Еще чего. А ты не знал? Конечно, разве вас это интересует? - зло ответил Хома.
      – Почему, меня очень интересует. Я люблю историю.
      – Ты, наверное, да. - Мальчишка долгим взглядом впился в лицо своего нового знакомого, но тот, занятый переставливанием ног по лестнице, не обратил на это внимания.
      – Да ты еще слабый, - понял вдруг Хома, увидев, что Максим остановился, вцепившись в перила. Он крепко взял попутчика под руку и вывел, наконец, на свет.
      – Просто давно далеко не ходил, - жалко улыбаясь, объяснил юноша свою слабость, когда они устроились на скамейке.
      – Ладно тебе… начал, было, Хома и тут же прикусил язык, чтобы не вырвалось "уж я то знаю". Он понял, что по какой- то причине его спаситель желает держать все в тайне. А в голове сейчас было так ясно и на душе так легко, что он был готов исполнять любые желания таинственного соседа. Лишь бы не вернулась ужасающая боль.
      Максим молчал, подставив солнечным лучам свое лицо. И странное дело, казалось, что солнце быстро возвращает ему силы. Он упивался весенними лучами, как жаждущий упивается родниковой водой. Измученный опытами по целительству юноша впал в состояние, похожее на купание в теплых ласковых волнах.
      – Знаешь, - сказал он через несколько минут. Вот идешь в школу, а кто-то свистит тебе. Посмотришь, - никого. А потом голову поднимешь - сидит вот такая мордашка и поет - Макс, не открывая глаз, кивнул в сторону гигантского каштана. Хома тоже взглянул в ту сторону.
      – Шпак, - констатировал он, продолжая хрустеть чипсами.
      И действительно, на ветке купался в солнце, распахивая навстречу ему крылья и распевая свою немудреную песню, скворец.
      Да, птичка, - согласился Максим. Иди сюда, птица, - погруженный в свои мысли рассеянно позвал он. "Птица", она же "мордашка", вдруг прервав свое выступление, спорхнула с ветки и приземлилась на плече у позвавшего.
      –Ты видел? Наверное, ручная, - удивился юноша. Дай ему своего чипса,- обратился он к Хоме. Тот в изумлении протянул пестренькой птичке хрустящий кусочек, но скворец, испуганный, этим движением, взвился в высь и скоро вновь угнездился на прежнем месте.
      – Видишь, даже птицы не едят этой гадости, - всё также, не открывая глаз, прокомментировал Макс.
      – А еще раз можешь? - не обращая внимания на антирекламу, спросил Хома.
      – Что? - не понял собеседник.
      – Ну, это - приказать, чтобы прилетела.
      – Не-е, это она сама… - ответил подросток, вновь погружаясь в негу.
      Хома ехидно покачал головой, типа "Знаем - знаем", но спорить не стал и замолчал, пялясь по сторонам и хрустя так не понравившимся незнакомому скворцу угощением.
      Максим же в это время впитывал солнечные лучи. Он чувствовал, что солнце быстрее всего восстанавливает его силы, что он здоров, что слабость вызвана только опытами по целительству, и что для быстрого восстановления ему необходимо вот это - солнечные лучи. Очень легко думалось, и подросток вновь попробовал сделать выводы. Во-первых, этот неожиданный дар. В принципе, он может сейчас пойти к профессору и продемонстрировать это на новых или старых безнадежных больных. Он представил себе эту картинку. Изумление, слава… Слава? Запрут, и будут исследовать. А потом толпы больных начнут приставать. Он вспомнил, как объявился в городе некий "святой" и как окружала его толпа больных и калек. Им то всем хорошо исцелять, - обиженно подумал юноша. А тут одного исцелить - такая боль. Потом все равно скажут, что самозванец. Или запрут особо приблатненных исцелять. Нет. Не хочу! - принял он решение. Буду молчать. А там - посмотрим. Он открыл глаза и осмотрелся, наконец, вокруг. Действительно, больница была помещена в бывшем дворце. Или поместье. Или замке. Пышное, но запущенное здание летом наверняка утопало в зелени каштанов. Но сейчас на вековых деревьях только- только проклюнулись листочки. Поэтому старое здание, как и Максим, сейчас лениво грелось в весенних лучах. Юноша вдруг отчетливо понял, что выздоровел. Ему хотелось общаться с друзьями, читать интересные книги, болтаться по вечерам по городку, тайком пробираться на аэродром, и даже… пойти на уроки! Последнее желание было настолько удивительным, что он даже потряс головой. Может, он все-таки болен? Нет, его жестко потянуло на занятия. Какое сладостное предчувствие новых чудес манило его, и юноша решительно поднялся со скамейки.
      – Пора! - сообщил он сам себе, но был неправильно понят Хомой.
      – Если боишься простудиться, то иди. Я еще посижу. Внутри такая вонища…
      – Из-за нас и вонища. Что я, что ты - сколько под себя гадили?
      – А пусть бы сразу же убирали. За это им и платят, - свернул второй подросток ответственность за запахи. Тебя проводить? - вдруг проявил он заботу.
      – Да нет. Я сам.
      Максим одним дыханием поднялся по крученой лестнице на третий этаж и промелькнул по коридору, остановившись у дежурного стола.
      – Светланочка, а когда меня выпишут? - спросил он спину болтающей по телефону медсестры.
      Возмущенная таким обращением, Светланочка вскочила и резко обернулась. Но, увидев улыбающегося пациента, почему- то перекрестилась и тяжело осела на стул.
      – Чудеса - прошептала она.
      – Что? Что? - пытался уточнить заинтригованный подросток.
      – На себя посмотри, "что?" - посоветовала медсестра. Два часа назад я тебя отпустила во двор. Белый как смерть "тьфу, тьфу, тьфу" был. А теперь? Кровь с молоком?
      – Загар. Весеннее солнце - даже не заглядывая в зеркало, оправдывался Максим. По собственному самочувствию он понял - девушка не врет.
      – И ты туда же. Чудеса продолжаются, - констатировала она. Когда выпишут? Пока полностью не исследуют ваши случаи - не выпишут.
      – А сколько это - полностью? - озадаченно попытался уточнить юноша.
      – Это у профессора спроси… Сейчас даже вахту сдавать не хочется, - продолжила она. И Маринка молчит. Что не спрошу о той ночи - " Не помню", говорит. А ведь она- то все помнит, язва эта.
      Максим сел рядом на убогий стул и удивленно уставился на медсестру.
      – Ну, чего зенки вылупил? Тоже влюбился? А я говорю - язва! - почему- то озлилась медсестра. Послушай, парнишка, я знаю, что говорю. И если она молчит, значит…
      Я ее просил молчать, - вспомнил подросток. И она молчит. Очень мило. Может, еще и гипноз? Или что? Он вспомнил сегодняшнего странного скворца и решил провериться.
      – Пора спать, - скомандовал он болтушке. Та вдруг прервала свою изобличительную речь, зевнула и стала расстегивать халат.
      – Может, прикалывается, - подумалось Максиму, когда толстушка расстегнула последнюю пуговицу. Но девушка аккуратно повесила халат на стул и стала стягивать свитер.
      – Абы что, - прокомментировал происшедшее Максим, и, прикоснувшись к спящей, произнес: - Подъем! быстро одеться! Девушка безотлагательно вскочила и в пределах своей сноровки быстро накинула халатик.
      – Проснуться! Медсестра рванулась за стол и через минуту щебетала с кем- то по телефону. Судя по голосу, она ничего не помнила.
      – Черт! Вот, черт побери! - восхищенно и озадаченно пробормотал Макс. - Значит можно. И профессора можно вот так попросить? И еще много чего, - вырвалась у него мысль. - Это как Мессинг? Тоже неплохо.
      Эти рассуждения были прерваны появившимся Хомой. Тот вновь был хмур и неразговорчив. Впрочем, и Максиму было не до разговоров. Он открыл толстый том Дюма и погрузился в роман, разбавленный его же грезами. И только перед вечерним обходом он, узнав, что будет профессор, юноша сказал, Хоме, что видимо, его очень скоро выпишут.

      Вечером, заглянув в неожиданно ярко - голубые глаза добрейшего Василия Ивановича, он, не осмеливаясь командовать, попросил: " Выпишите меня, пожалуйста, завтра".
      – Но мы же с вами. Юноша, договорились…- начал профессор.
      – Но доктор… Я уже почти здоров. Мне нечего здесь делать… Мне пора домой. Мне надо в школу, - просительно, но твердо ввинчивал он в глаза врачу свои желания.
      – Нет, каков наглец! - прокомментировал мнение больного профессор, обращаясь одновременно и к молодым людям в халатах, и к Хоме. - А впрочем…
      – Надо, профессор, надо, - подыскивая убедительные слова, продолжил Максим. Вы завтра утром поймете, что надо.
      – Вы наглец, молодой человек. Вот с каким контингентом приходится работать - вновь обратился он к сопровождающим его лицам. Только-только очухаются, а уже командуют. Впрочем, динамика выздоровления очень впечатляющая. Да я вам потом в кабинете расскажу и об этом случае. А это - наш Хома, наша гордость, наш уникум. Я его сейчас бегло осмотрю. Как вам известно, более тщательные у нас утренние обходы. А этот - больше всего ради вас. Прессу мы все уважаем.
      – Журналисты, - похолодел Максим. Надо же было ему перед прессой. А если бы профессор… Или он бы не те слова нашел… Гоняйся потом за каждым, чтобы забыли. Но все-таки надо быть осторожным. А я и был… Довольный собой, подросток с улыбкой наблюдал, как доктор тормошит Хому, одновременно давая осторожные комментарии для прессы.
      – Теперь ты звезда, - обратился он к Хоме, когда посетители ушли. Будешь в газетах. Больше, конечно, о профессоре, но и о тебе не забудут.
      – А о тебе?
      – Мой случай не уникальный. Даже не вспомнят - пожал плечами Максим.
      – А тебя завтра выпишут?
      – Хотелось бы.
      – Значит, выпишут. Профессор, он, наверное, тебе, как тот шпак, - пробурчал Хома, гася свет и отворачиваясь к стене.
      – Что-то понял, - решил Максим, сладко зевая. Но предчувствия новых встреч, новых возможностей и новой жизни были столь сладки, что он отогнал мыслишку о Хоме.
      – Да ну его, - решил юноша, засыпая. Сейчас ему грезились таинственные подвиги, и всяческие романтические способы применения своих новых дарований. Очень некстати оказался под рукой "Монте Кристо". А, может, и вовремя? Черт его знает, что натворил бы подросток, и какие скандалы разразились бы, если бы вместо этой книги кто-нибудь подсунул ему "Эммануэль".
      – Ну что же, пора. Думаю, залеживаться тебе не следует. Динамика исключительно положительная. Пора… - профессор тяжело вздохнул. Пора, - повторил он. - Отцу я позвонил, так что прощайся.
      – До свидания, профессор, спасибо вам, - начал Максим.
      – Да нет, - рассмеялся Василий Иванович. Не со мной. С новыми знакомыми, с друзьями, так с казать, по несчастью, с обслуживающим персоналом. А мы с тобой попрощаемся попозже. Когда тебя забирать приедут. А вас, молодой человек, порошу в кабинет, - кивнул Хоме профессор и, ссутулившись, вышел из палаты.
      – Чего это он? - поинтересовался Макс, когда из палаты вышел и Хома.
      – А, все эта пресса. Вчера приходили, видел? Он перед ними бисер метал, а они… Там, в четвертой палате, - очень тяжелый. Тоже профессор оперировал. Половину мозгов удалять пришлось. Так он - родственничек одного из этих журналистов. Ну вот, тот и говорит в конце интервью: "По какой таксе Вы эти чудеса устраиваете? Вот за Богдановича Вам что, не доплатили? При одинаковых травмах, одна уже ходит, а он - в всё без сознания?" Ну что тут ответишь?
      – Ну, что время не пришло.
      – Нет, наш В.И. врать не будет, - с гордостью отвергла эти предложения Светлана, заканчивая утреннюю уборку. А ты, вот, выписываешься.
      – Ну…
      – Счастливо тебе - привычно пожелала медсестра и выскочила передавать смену.
      – Не знает и ничего не помнит, - понял подросток. Это радовало, но и вызывало грусть. Он тут такое сделал… и никто не ценит. Не знают. Думают, профессор. Сердце на мгновенье обожгла ревность, но сейчас же уступила место здравому смыслу. Никто ничего не знает. Сам хотел этого. Профессор… хороший добрый старик. И такие операции! А сейчас - на тебе. Не верят. Он вспомнил согбенную спину профессора, вспомнил, каким счастливым майским жуком он влетал, когда дела больных шли на поправку.
      – Отблагодарить? - пришла вдруг в голову мысль. А почему бы и нет? Силенок хватает. Напоследок? Один разочек, - уговаривал он себя, ежась от воспоминаний о боли. Потом на солнышко. Ну, решайся. Обругав себя трусом и решившись, Макс быстро прошмыгнул в соседнюю палату. Она ничем не отличалась от его палаты номер три - разве что два тяжелых неподвижных тела с забинтованными головами издавали пренеприятнейшие запахи. Видимо, после ночи до них у медсестер все еще не дошли руки. Но думать о причинах и последствиях было некогда. Максим протянул ладони сразу над обоими. (Дуплетом - пронеслась и сразу где-то спряталась шальная мысль). Теперь он больше знал, что и как следует делать. Мысленно он проник в мозги каждого и увидел похожие на ранее виденные повреждения - черную опухоль у одного и знакомую черную пропасть у другого. "Вырезали у этого" - понял он про несчастного с пропастью. Это он - родственничек. Но второй… Он же не виноват, что нет в родне журналистов. Ладно, обоих. Времени, конечно, для полного излечения мало. Ну, хоть полпути к выздоровлению. Но могу же помочь! Ну, должен, если могу! И появились уже знакомые лучи, и пришла уже знакомая боль…
      Возвращавшийся с осмотра Хома подхватил стоящего в коридоре соседа и заволок его в палату.
      – Что с тобой? Опять? Где? - задавал он вопросы, тормоша соседа. Ты это, не отрубайся. Чего тебе?
      – Солнца. На двор…
      – Я помогу. Ты только не отрубайся, - повторил второй юноша, поднимая Макса с кровати.
      – Ну вот, тяжело отдуваясь, усадил Хома своего знакомого на скамейку. Последние два пролета лестницы он практически нес Максима на руках.
      – Спасибо, - прошептал беспокойный сосед, подаваясь вперед и вверх, к лучам солнца.
      – "Спасибо", - пробурчал своему спасителю Хома. - Нашел время. Скоро батька приедет. А ты что вытворяешь?
      – Пока приедет, я оклемаюсь. Мне главное - солнышко. И - покой, попросил Макс, не вдаваясь в подробности.
      – Ладно, отдыхай, я отойду, - обиженно ответил подросток и резко рванулся внутрь здания.
      Макс не отреагировал. Он был измучен и опустошен. И как они делают это с толпами? - подумал он о великих целителях. Может, какое обезболивающее принимают? Он вдруг улыбнулся этой мысли, а затем оцепенел, впитывая в себя солнечные лучи. "Вот что чувствует аккумулятор при подзарядке", - решил он.
      Хома в это время сидел в палате, ожидая развития событий. Но было тихо. Не выдержав, он пошел в соседнюю палату. Таинственный сосед выходил отсюда, выходил никакой, как тогда, когда лечил (лечил?) его. Значит, вот-вот начнется. Он еще брезгливо смотрел на этих "живых трупов", когда один из них зашевелился, попробовал приподняться, затем гнусным голосом заныл: "Сестра, утку!". После повторения этого призыва в палату ворвалась медсестра - та самая красавица, с которой о чем-то шептался ее сосед. Она машинально подложила под больного заказанную посудину, затем всплеснула руками и выскочила вон. Звать профессора - понял Хома.