– Ну и как это понимать? – задал главный вопрос шеф. Кто? И за что? Ну, с отшельником понятно. Падлы! Такого дохода лишили! А их кто? И где девушка? Ага!
      Привёл? А где Бычок?
      – Там… Валяется, как этот, – кивнул в сторону Тату знакомый девушки, опасливо косясь на него.
      – Сестрица, может, объяснишь, что произошло там, в пещере? – поинтересовался местный авторитет.
      – Они отшельника… пытали… Потом их шеф его убил.
      – Это я догадался. А потом?
      – Потом пришло возмездие.
      – И это я понял. Ты скажи, кто? Ты понимаешь, что мне теперь за всё это перед столицей отвечать? Кто?
      – Она это, шеф, она! – закричал вдруг Вован.
      – Ну и сдохни тогда, – почти равнодушно заявил шеф и как предыдущий шеф сделал несколько выстрелов в девушку. Только этот был профессионалом – послал пулю за пулей в голову девушки. Тотчас закричали двое его подручных, стоявших позади – из за разницы в росте шеф стрелял в девушку сверху вниз, и пули попали им в живот и грудь.
      – Сдохни, – закричала девушка, и ещё один шеф упал, всё ещё сжимая пистолет. – И ты не уйдешь, сдохнешь! – крикнула она вслед убегающему Вовану. Упал и тот.
      Больше расправы чинить было не с кем. И до этого очумевшие от случившегося в пещере, от криков и стонов раненных, от бесславной смерти шефа, его прихвостни растворились в лесу. А девушка села за руль одного из джипов. Посидела в кожаном кресле. Затем включила музыку и немигающим взглядом уставилась на солнце.
      Потрясла головой, завела мотор оказавшимися в замке ключами.
      – Ух ты! – восторженно ахнула она, когда на дисплее высветилась карта. – Значит так. Я здесь. А это где? Это аж… Ну ладно, поехали.
      Выехав на трассу, она выдавила до упора педаль акселератора. Джип радостно взревел и рванулся вперёд. Его никто не останавливал, – ни пассажиров, ни водителя за тонированными стёклами видно не было, а автомобиль и его номера были известны многим. Руки и ноги двигались автоматически, как автоматически мы вспоминаем навыки управления велосипедом.
      И девушка не удивлялась, а, мчась по дороге, вспоминала, вспоминала, вспоминала.
      – Всё-всё, дочушка. Всё хорошо. Ну-ну, ачинайся, всё хорошо. – Добрые руки матери растирали с какой- то водкой кожу на висках, затем в нос ударил гадкий запах нашатыря, и Алёна окончательно пришла в себя. Она лежала дома, на диване в зале. Яркие лучи солнца пробивались сквозь занавески, давая понять, что летний день в самом разгаре.
      – Ну вот и молодец, дочечка. Вот и умничка.
      – А почему я…?
      – Ты главное, полежи и не волнуйся. Всё хорошо.
      – Что хорошо, мама?
      – Всё хорошо. И с Виталиком тоже.
      – Тоже?
      – Да. Ничего с ним не случилось. Совсем ничего. Сейчас уже с Васем на речку пошли.
      – Мама, что случилось? Что со мной?
      – Да ничего. Сомлела с испугу.
      – Но расскажите, мама.
      – Ты лежи- лежи. Доктор скоро приедет. Ты что же, совсем ничего не помнишь? Как На Виталика машина…?
      – Нет…нет. Сегодня… нет, вчера помню, до самого вечера помню. Грибы собирали с утра. Потом картошку пололи… вечером в клуб ходила. А сегодня… мамочка, родненькая, что со мной?
      – Да не пугайся ты. Ничёга такого страшного. Вы днём с лесу пришли, мы с тобой с грибами занимались, а Виталик на улице бегал. Потом машина приехала к соседям.
      Комбикорм привезли. А когда шофер уезжать собрался, то не посмотрел, что Виталик под колеса за Анфиской полез. Мы то с тобой на скамейке сидели, ты увидела, ну и сомлела. Я повернулась, когда машина уже проехала. Нет-нет дочушка, всё хорошо.
      Колёса мимо проехали. Все целы – и Виталик и кошка, и шофер. Ну, шоферу я добре дала. Правда, и сами виноваты, не доглядели. А так всё добре. Вспомнила?
      – Нет, мама… Хотя, вот лес и грибы помню. На скамейке сидим – помню. Ты мне ещё про бабушку рассказывала, как она грибы чуяла, да?
      – Правда, доченька.
      – А вот дальше не помню.
      – Ну, ничёга. Не страшно. Говорят, бывает. Сейчас доктор приедет, посмотрит. Вон и приехали.
      Докторша была не то, чтобы злая, а какая-то неприветливая. Проведя традиционный обряд осмотра с обычными вопросами, она тут же заявила, что девочку они забирают для более тщательного обследования.
      – Может, как Вы говорите, от страха за братика, а может, и нет. Возраст такой, что…, ну, сами понимаете.
      – Ой, что Вы, а как тут они без меня, – испугалась девушка.
      – Я думаю, справятся, – улыбнулась-таки врачиха. – Да и не будем мы долго тебя там держать, если всё нормально.
      Встревоженная мать наскоро собрала немудрёную поклажу и санитарная машина направилась в районную больницу.
      – Устроишься, позвонишь. Привезём, если что понадобиться.
      Братья и отец ещё не вернулись, и Алёна попрощалась с соседскими бабусями, подтянувшимися на такое событие. С заднего сидения "Козлика" девушка рассеянно рассматривала обступавший дорогу лес. В районной больнице ей лежать не приходилось. Да и вообще лечиться – Бог миловал. И вот теперь… Чего она так сомлела?
      – Абсолютно здоровая девочка… И чего вы её привезли? Нервное истощение – полежала бы дома.
      – Но Сергей Сергеевич. Селяне. Лето. Где она там полежит? Не хотела ехать: " Как они тут без меня!" – повторила заступница. А скоро уборка, школа, заготовки. И нет сейчас у нас запарки. Давайте обследуем?
      – Хорошо. Полное обследование, общеукрепляющее… ну, Вы знаете сами.
      – Ну вот, недельку побудешь здесь, врачи тебя посмотрят хорошенько, чтобы больше в обморок не бухалась – сообщила врачиха резюме испуганно сидевшей на краешке койки девочке. – А то будешь с кавалером танцевать и бух в обморок! – решила растормошить шуткой она новую пациентку.
      – Ой, что Вы такое говорите, – засмущалась Алёна. Какие там кавалеры!
      – Ну-ну, тебе уже пятнадцать скоро?
      – Скоро, – вздохнула девушка.
      – Чего же вздыхаешь?
      – Так…
      – Ты, главное, не теряйся. Это твоя кровать, это твоя тумбочка. Санитарки всё расскажут и покажут. Здесь кроме тебя сейчас две больных, сейчас на процедурах.
      Так что держи хвост пистолетом. Если что, спрашивай меня. Я твой лечащий врач, зовут меня Вера Ивановна. Ну, не теряйся.
      "Ей хорошо так советовать. Врач. В городе живёт. Училась где- нибудь в областном центре. А человек, может, из деревни только в экскурсии с классом выезжал да по телевизору другую жизнь и видел",- вздыхала девушка, раскладывая в тумбочке свои нехитрые пожитки. Затем внимательно рассмотрела больничный халат и вздохнула. И зачем забрали её одежду? А в трико ходить перед незнакомыми людьми. Алёна вздохнула, вспомнив, как смущалась она на уроках физкультуры под взглядами одноклассников. Ещё год – два назад ничего не было видно, а теперь. Нет, уж лучше в халате. Она вышла в длинный, пустынный сейчас коридор. С удивлением рассмотрела роспись на стене – какой- то пейзаж древнегреческого острова, с колоннами, берегом, кораблями и морем. Посидела в вытертом временем мягком кресле. Уже начала было скучать, но тут разъехались в стороны железные двери и из кабинки лифта санитарка вывезла кресло – каталку с довольно древней старушкой.
      – Давайте? я помогу – метнулась к санитарке Алёна. Вместе они благополучно вытянули кресло и покатили в дальнюю по коридору палату. Там девушка помогла санитарке и переложить больную с кресла в кровать.
      – Спасибо, внученька, – задыхаясь, просипела старуха. – Чую, доброе у тебя сердечко. Зайдешь ко мне попозже, когда отдохну, хорошо?
      – Ты обязательно к ней зайди, – посоветовала санитарка. – Это бабка особенная.
      Дар у неё – насквозь людей видит. Чем-то ты ей показалась. Новенькая? Из четвёртой? Ну, палата хорошая. И врачиха хорошая. Только с виду строгая. И в отделении у Вас сейчас тихо.
      А там, в шестой взрослой – все тяжёлые. Запаришься их обслуживать.
      – Я буду помогать, если хотите. Что тут без дела сидеть?
      – Лежать, девонька, лежать. Сидят, знаешь где? Ну, если самой в охотку… тебя как зовут? Алёнка? Красивое имя. Я тоже хотела дочку или Алеся или Алёнка назвать. Не получилось, – вздохнула санитарка.
      – Почему?
      – Не родила девочку. Трёх балбесов вот родила на свою голову, а девочки нет.
      Меня Марией Петровной зовут. Можешь тётей Марией или Петровной. Ну хорошо. Обед сейчас. Лежачим разнесу, потом покажу где какие врачи. Ты пока тоже иди перекуси.
      – А можно, помогу?
      – Не сидится? Хорошо, давай вместе.
      Так с первого же дня Алёна взялась за дело. Спокойная и участливая, преисполненная уважения к старшим, она так естественно ухаживала за лежачими больными, словно это было её приятными обязанностями.
      В этот же вечер, уже после окончания процедур, Алёна заглянула к странной старухе.
      – Садись – садись, внучечка. Дай налюбуюсь на тебя, – засипела больная.- Как лучик ты. Блеснёт, согреет – и нет его. Скрылся за тучкой и ждёшь следующего…
      У меня доченька была таким же лучиком. Блеснула – и всё.
      – А что "всё", бабушка?
      – Можешь называть меня Даниловной. Что случилось? Да ты садись. История долгая, вот и остальные послушают. Правда, бабоньки?
      Три соседки согласно закивали головами, одна осталась лежать неподвижно с закрытыми глазами.
      – Плохо ей. Но мы ей не помешаем. А твои соседки как?
      – К ним там родственники пришли.
      – Значит, и тебе торопиться некуда. Так вот что случилось. Мы, Ростовы, нездешние, мы из тех самых, ну что в "Войне и мире". Не читала ещё?
      – Нет, фильм видела.
      – "Фильм". Книги читать надо. Хотя, может, и рано. Ну, неважно. В общем, прибило предков сюда. Уже давно, правда. Ещё до войны. А в войну как ушли они в леса, так и возвращаться не пожелали. Жили себе и жили. Потом "единоличников" раскулачивать пришли. Раскулачили – травы лечебные позабирали, дичь засоленную, да другие соления разные. И хозяина забрали. Это отца моего. А мать уже на сносях была. Вот родила меня и остались мы одни жить – поживать в лесу. Лес, он, знаешь, и прокормит, и обогреет. Надо только с ним дружить…
      Разговор был прерван диким криком. Неподвижно лежавшая женщина вдруг забилась в конвульсиях. Её било так сильно, что ещё до того, как к ней подбежала Алёна, несчастная упала с кровати.
      – Держи, держи её. И язык, язык вытяни, не дай задохнуться – заверещали соседки.
      Одна кинулась за врачами.
      Алёна не стала хватать эпилептичку за язык. Положив руки на виски больной, она мягко погладила ладошками мокрую от пота кожу и стала уговаривать успокоиться, как уговаривают мякукающего по ночам грудного ребёнка.
      – Ну, не надо, ну, не больно. Сейчас пройдёт. Уже проходит. Уже прошло, правда?
      Вот – вот- вот, проходит – проходит- проходит. Прошло- прошло- прошло. Всё.
      Давайте в кроватку. Вот т-а-а-а-к. Теперь на бочёк и спатиньки. Баю – баюшки – баю.
      Девушка успела ещё укрыть уснувшую женщину и вернуться на стул рядом с Ростовой, когда в палату ворвались дежурная медсестра и санитарка Петровна.
      – Где?!! – автоматически спросила медсестра, рассматривая кровать с мирно спящей пациенткой. – То есть, что здесь?
      – Какой- то мелкий приступ, уже прошёл. Теперь спит – ответила старуха Ростова.
      – Точно спит? – подошла поближе медсестра.
      – Спит – спит. Будить не надо. Пусть отдыхает.
      Старой больной почему-то верили и успокоенный медперсонал направился по местам дежурства.
      – Ловко у тебя получилось. Давно практикуешься? – поинтересовалась одна из соседок Ростовой.
      – Ой, что Вы! Не практикуюсь я. Просто так получилось. Жалко стало.
      – А "жалко стало" в первый раз? – уже поинтересовалась Ростова.
      – Нет… Даниловна. Я вот братика жалею, когда он заболеет или где порежется.
      Зверушек всех жалею. Они, когда болеют, сами приходят.
      – Куда это приходят?
      – В лесу одно место есть. Любимое. Я там люблю, когда время есть, посидеть, деревья подслушать.
      – Подслушать? – удивилась ещё одна женщина.
      – Ну да! Они между собой разговаривают, только надо слышать. Вот, а зверюшки пронюхали и приходят. Кто в капкан залезет, кто подерётся – они же как дети малые! А кого и охотник или другой зверюга покалечит. А пожалеешь их, им и полегчает!
      – А ты бы меня "пожалела", а девонька? Нет уже мочи терпеть. Как нахлынет – нахлынет это проклятая головная боль, хоть твоим зверушкой вой, – с горечью предложила бледная женщина с кровати у окна. – Зверюшки они что – не понимают. А тут знаешь, что это опять вернётся. И опять. И всё сильнее и сильнее. Пока не сдохнешь. Если раньше с ума не сойдёшь. А дети ещё малые. Пугать нельзя. Уйдешь за сарай и воешь там потихоньку.
      Глаза впечатлительной Алёнки наполнились слезами. Она лёгким ветерком метнулась к кровати женщины и вмиг обняла её голову.
      – Бедная Вы бедная, – плача, гладила она выбритую голову женщины. – А такая причёска зачем? – некстати поинтересовалась она.
      – "Причёска", – фыркнула стриженная. – К операции готовят.
      – Ничего – ничего – ничего, – начала гладить лысую голову девушка. – Пройдёт – пройдёт – пройдёт, – привычно затараторила она.
      – Если ты хочешь, как у Степановны, то не получится – подхватилась было женщина, но тут же опустилась на койку.
      – Бедненькая, – всё ещё плача повторяла девушка, легко касаясь длинными пальчиками висков женщины. – Здесь болело. И здесь. И здесь. Ничего – ничего – ничего. Пройдёт – пройдёт – проёдёт. Поспите – поспите – поспите.
      Когда женщина у окна сонно засопела, Адёна, вытирая слёзы, вернулась к собеседнице.
      – Извините, мы тут всё время Вас перебиваем. Но так получается само…
      Рассказывайте пожалуйста, дальше.
      – Нет, внучечка. Поздно уже. И знаешь… горло у меня болит. Слышишь, как я разговариваю. Ты бы немножко его полечила, а?
      – Но я не умею…
      – А ты, как им, руку положи.
      – Не знаю…, я же не специально…
      – Ну, не знаешь, так и не знаешь, – просипела старуха.
      – Нет, Вы не обижайтесь. Я ведь не лечу. Ну, когда больно очень всяким зверушкам, я вижу, чувствую. Вот и родных чувствую.
      – Дай руку. Положи сюда. Чувствуешь? Я с этой болью уже несколько лет. Просто притерпелась.
      И Алёна почувствовала. Боль была острая, жестокая и передавалась, пронзала девушку. И она, уже молча вытирая слёзы, пыталась унять эту боль.
      – За раз не справишься. Если вообще можешь, – успокоила старуха девушку. Ладно, дорогая. Иди спать. Ты очень устала, правда?
      Алёна согласилась, что это правда – вдруг стали слипаться глаза. Быстренько попрощавшись, она добралась до своей палаты и прикоснувшись щекой к подушке, тут же уснула.
      А в палате Даниловны две бодрствующие соседки приставали к ней с требованиями объяснений.
      – Вот что я вам скажу, девоньки… Только т-с-с-с, молчок. Подойдите – ка сюда, ко мне. Слушайте. Н-и-ч-е-г-о не было. Вы спали. И спите. Спать, спать.
      – Вот так. Забот девоньке меньше, – пробормотала Ростова, когда любопытные больные добрались до коек и тут же начали похрапывать. Затем старая женщина впервые за долгое время самостоятельно встала, опираясь на стену и хватаясь за койки, добрела до окна, и глядя на обрезанную луну, ласково улыбалась и что-то шептала. Толи луне, толи звёздам, толи молилась.
      Алёна проснулась как дома, то есть "с петухами". Нерастраченная на домашние хлопоты энергия требовала выхода и девушка направилась к дежурной сестре получить задание на утро.
      – Вначале позанимайся собой, а потом, после обхода, придумаем тебе занятие, – улыбаясь посоветовала дежурная. Признав правоту этих слов и покраснев от того, что медсестра может заподозрить её в нечистоплотности, Алёна тут же занялась утренней гигиеной. Затем заглянула в отделение к взрослым – проведать Даниловну и других несчастных больных.
      – Ты поможешь мне пройтись, – попросила после приветствий Даниловна. – Только тихонько, пока они все спят.
      – Вот что, девонька, ты о том, что вчера этих двух…, ну, пожалела, никому не говори, – предложила старуха, опираясь на плечё помощницы и довольно бойко выбираясь в коридор.
      – А что, что-то плохое случилось? – испугалась девушка.
      – Нет, не бойся. Всё хорошо. Думаю, даже очень. Но давай подождём, посмотрим. А то знаю я этих женщин. Пристанут к тебе, душу вытянут. И с прыщом, и с зубом, и другими мелочами. А тебе твой дар на мелочи растрачивать нельзя.
      – О чём таком Вы говорите? – озадачилась девушка.
      – Я тебе расскажу. Много что. Поймёшь. А пока поверь. Хорошо?
      – Конечно, я и не собиралась ничего такого рассказывать. А Вы вот вчера только начали…
      – Вечером. Думаю, что эта наша Степановна нам не помешает. Может, ты её заранее успокоишь?
      – Не знаю, никогда не пробовала заранее…
      Беседу прервал вошедший в отделение врач.
      – Ого! Даниловна! Что это значит? – изумился он, увидев передвигающуюся на своих ногах старуху. – Коляска сломалась? – высказал он догадку.
      – Нет. Просто на поправку пошла. Раздумала я помирать.
      – Молодец, Даниловна. Только не усердствуй. А ты, девочка, ей не потакай.
      – Нет, что Вы! – искренне заверила врача девушка. Она остановилась и смотрела вслед врачу, пока тот не вошёл в ординаторскую.
      – Кто это? – поинтересовалась она на обратном пути.
      – Хирург наш. Талант. Золотые руки у мальчика. И душа тоже.
      – У мальчика, скажете тоже, – фыркнула Алёна.
      – Конечно, Алёнушка! Ему то двадцать пять всего.
      – Ого! А Вы говорите: "Мальчик".
      – Ладно, внучечка, не будем спорить. Для меня он мальчик, для тебя – дяденька, а для обоих и остальных больных – Андрей Андреевич. Вот и прогулялись. И видишь – уже товарки мои проснулись. Как самочувствие, девчата? Вижу, что хорошо. А я вот, решила пройтись, аппетит нагулять.
      – Ты, Даниловна сегодня и говоришь по – другому. Голос прорезался.
      – Сдаётся мне, много что скоро будет по-другому. Спасибо, внучечка, иди к себе а то обход скоро.
      Так уж получилось, что с соседками по палате девушка познакомилась позже, чем с больными "палаты Даниловны". Две девочки одногодки из разных деревень попали сюда с одной и той же напастью – "падучей". Как и Алёну, их тяготило нахождение здесь. Но ещё больше их угнетала сама болезнь. Они и раньше подсознательно чувствовали себя изгоями, а сейчас, в возрасте первой любви, ну, первой влюблённости, когда кавалеры обходили их стороной, это чувствовалось особенно остро. И во время обхода они были хмурыми, неразговорчивыми, отвечали на вопросы уже знакомой Алёне Веры Ивановны односложно.
      – Ну а ты, птаха, как? Освоилась уже? – обратилась к ней врачиха.
      – Да, спасибо, всё хорошо.
      – Извини, но у нас с тобой маленькое… недоразумение. Где-то пропали твои анализы крови. Придётся сдавать ещё раз.
      – Ничего, я щедрая.
      – Это как?
      – Ну, медсестра этой иголкой уколола, а кровь как брызнет! Я даже расстроилась – ей и на халат и на лицо попало. А она ничего, только улыбалась, когда вытирала.
      "Какая ты щедрая", – говорит. Ничего, я сдам.
      – Вот и договорились. Ну, хорошо, девочки. Выздоравливайте.
      – "Выздоравливайте" – фыркнула ей во след Алёнина соседка – Тома, полненькая, крепко сбитая малышка. – Знает, что врёт, и не краснеет.
      – Почему " врёт"? – изумилась Алёна.
      – Ты не знаешь? – заговорила вторая "сопалатница" – Светлана. _ Ведь наша болезнь не лечится. Мы же читать умеем. Это или проходит или не проходит. А врачи здесь – постольку поскольку. У тебя это давно?
      – Что "это"?
      – Ну, приступы.
      – Нет. Не было. Вот, позавчера в обморок упала – и всё.
      – Значит, только проявилось. Плохо.
      На дальнейшие расспросы девушки решили не отвечать.
      – У Веры расспросишь, она и расскажет. А может, у тебя что другое.
      Не добившись правды, Алёна решила наведаться к Даниловне.
      Обход сегодня у взрослых проводил этот самый хирург Андрей Андреевич. заставшая его девушка так непосредственно и восторженно рассматривала врача, что тот её не выгнал, вдруг засмущался и осмотр в их палате быстро закончил.
      – А, что понимает! Ему бы вырезать чего кусок, – разозлилась третья, неразговорчивая соседка Даниловны.
      – Ну что Вы! Говорят, будет светилом. Его уже в область приглашали, а он всё здесь практику нарабатывает.
      – Вот пусть и нарабатывает, а не лезет, чего не знает! Хирург! У меня сахар и давление. Мне рожать нельзя из – за этого. А детей нет!
      Алёна во все глаза смотрела на желающую родить старуху.
      – Мне тридцать два уже, ещё год – два, ну три, и всё!
      – А что же Вы… или всё время болеете? – участливо поинтересовалась одна из соседок.
      – Да нет. Была у меня девочка. В пятый класс уже ходила… Ты, Алёнушка, выйди из палаты. Не для детей это.
      Девушка вышла, и краснея, тут же приникла ухом к двери. Потом нашла закуток в нише с телевизором сидела и плакала, пока не пришло время помогать разносить завтрак. Потом помогала убирать и водить больных на процедуры. Затем получила свою порцию уколов. Затем, увидев хлопотливую девушку во взрослом отделении, её вызвал к себе хирург.
      – Больным нужен отдых и покой, а ты всё время в движении, в каких-то заботах.
      Тебя что, так наш медперсонал напряг?
      – Ой, что Вы! – всплеснула руками Алёна. Это я сама.
      Андрей с улыбкой рассматривал пациентку. Худенькая до хрупкости, но в тоже время – крепенькая, видно, приученная к физическому труду. Большие тёмно – голубые глаза. Пухлая великоватая для узенького личика верхняя губа создавала впечатление, что девушка улыбается. Что тут же вызывало ответную улыбку. Ещё природа наградила девочку удивительно пышной русой шевелюрой. "Красавицей вырастет. Уже сейчас симпатичная, а через годика два, когда расцветёт…" – Скажите, а вот операции делать… вам не страшно? – с искренней непосредственностью прервала его размышления больная.
      – Операции? Нет… А почему мне должно быть страшно?
      – Ну, вдруг что не так пойдёт? Вдруг не получится?
      – Ах, в этом плане? Знаешь… Алёна, в начале было страшно. Очень. Теперь руки не дрожат, а всё равно перед каждой операцией волнуюсь. Умничка, правильно угадала.
      – Не угадывала. Просто увидела на обходе.
      – Что – что ты увидела? – даже подался через стол молодой хирург.
      – Человек Вы очень хороший. Вокруг Вас, как это правильно, аура аж светится. Я таких мало видела…
      – Спасибо за комплимент, – засмущался врач, но у нас здесь вот так…подхваливать нельзя. И всё равно, постарайся меньше суетится и больше отдыхать. Узнает наше руководство… Я ещё с Верой Ивановной переговорю.
      А скажите, у этой нашей…, ну, из палаты Даниловны. У которой дочку… Она. что, и вправду из-за болезни не сможет никого народить?
      – Родить, Алёнушка, родить, – поправил Андрей. – Видимо, да. Мы здесь как будто анализы проводим, какое- то лечение, потом в область отправим, потом в республику. Может, пока окончательный диагноз придётся говорить, другая рана зарубцуется. Но это между нами, да?
      – Да. А можно мне к Вам на операцию?
      – Не боишься? У нас многие ребята в обморок бухались. А ты, вот – он показал на записи в истории болезни – получается и без этого можешь сознание потерять.
      – Да не боюсь я!
      – Ну, посмотрим, как себя будешь вести!
      – Ух, как буду!
      Да шучу, я девочка, шучу. Конечно нельзя. Как ты должна понимать, не детское это дело.
      В коридоре её ждала медленно, но уже без помощников передвигающаяся Даниловна.
      – Что хотел Андрей? – поинтересовалась старуха. Она внимательно выслушала краткое изложение беседы. – Я ему покажу " не детское дело"! – пообещала девушка.
      – Ну, не хорохорься. А про нашу палату ничего не спрашивал?
      – Нет… Совсем нет, – вспоминала Алёна.
      – Ну и хорошо. Давай вот что. Пройдём наших лекарей, а потом ты выведешь меня на двор. Лучше, пока ещё, вывезешь, а там уже и погуляем.
      В лаборатории девушку встретили хмуро, хотя она и не была виновата в случившемся.
      Впервые за длительный период существования этого подразделения районной больницу пропали анализы крови. Не исписанный листок, – сама кровь. И даже не пробирки с кровью, нет. Они стояли в контейнере, как положено подписанные. Но без крови.
      Чтобы это значило и в чём тут суть чьего – то злодейского умысла, понять не могли. Ну, не попивали девчата так много, чтобы забыть взять у больной кровь и запечатать пустые пробирки. В конце концов на причины происшедшего махнули рукой и решили взять анализ повторно.
      После обеда, до наступления тихого часа Алёна вывела Даниловну на двор и они посидели на скамейке, наслаждаясь теплом и свежим воздухом.
      – Как у маня в лесу сейчас хорошо, – вздохнула старуха.
      – У нас в деревне тоже. Но в лесу, согласна. У меня на полянке сейчас, наверное мои знакомцы удивляются, почему не прихожу. Я ведь стараюсь почаще. Если нет больных, то долго не засиживаюсь, принесу какого-нибудь гостинца – и назад. Это когда мама в грибы отпускает, то корзинку быстро наберу, а потом и побыть с ними можно.
      – Любишь зверей?
      – Ужасно! То есть очень. Всяких. И знаете, они на этой полянке, вроде как договорились. Никто ни за кем не гоняется, никто никого не хочет съесть. Однажды сижу, балуюсь с детками ихними, вдруг бельчата по дереву шусь – и нет их. А остальные, которые по деревьям не лазят за мою спину спрятались. Смотрю, а из кустов, которые возле поляны – вовк.
      Здоровый, и такой, аж с сединой. Матёрый, да? вышел и на меня смотрит. А я аж обмерла. А он посмотрел, посмотрел, потом лёг и на меня дальше смотрит. Я поднялась, глядь, а у волчины на задней лапе здоровенный капканище. Я таких и не видела. Подошла поближе. Он смотрит мне прямо в глаза, они карие и такие…ну, несчастные что – ли. Больно ему, а пожалиться не может. Гордый. А присела прямо возле него, капкан разглядываю, а он так отвернулся, вроде бы ему ничего не надо, а я если уж очень хочу, то могу ему помочь. Гордый! Я к лапе только притронулась, а у него аж дрожь по коже, так больно. Но терпит. "Нет, думаю, так не пойдёт, надо боль убирать". Это когда кому очень больно, я забираю боль в себя. Она через меня уходит. Правда, терпеть надо. Но я терпеливая. Вот положила я руки на лапу, а боль такая, что аж зажмурилась. Ведомо дело – кость раздроблена и гной уже по всей лапе. Ну сижу, терплю, плачу тихонько. Так терпеть легче, когда плачешь. А волк как всё понял – повернулся ко мне мордой и прямо в глаза по слезам и лизнул. Ну, потом нашла я ветку потолще, разжала эти железки, высвободила лапу, перевязала. Я с собой обязательно бинта беру. У этих зверушек обязательно что – нибудь случается. Вот… А потом ему говорю: " Одним разом не обойдешься. Тут надо недельку полечится. Ты лапу свою пока сильно не загружай, и приходи завтра. Только чур, на полянке никого не трогать. Уговор?" он, конечно, ничего не ответил, ушёл, даже хвостом не помахал типа "Спасибо". А назавтра пришёл. И послезавтра тоже. За неделю вылечила. И понимал. Когда я им занималась, эти мои зайчата к нему чуть не вплотную подбирались. Любопытные. А он только покосится на эту мелюзгу и отворачивается. Ах, какой он красивый, когда здоровый.
      Пришёл прощаться, здоровый такой, ужи торчком, голову держит важно. Но когда я его обняла на прощание, опять меня, как наш Дружок, лизнул и зник.
      – Ты очень любишь зверей, девонька. А людей?
      – Людей я тоже люблю. Но их есть кому лечить. А вот вырасту, хочу тоже их лечить.
      Врачом стану.
      – Но ты уже их можешь лечить? Правда? Правда!
      Алёна хотела что – то ответить, но встретила взгляд бездонно-чёрных глаз старухи и осеклась.
      – Ты будешь с сможешь лечить людей, внучечка. уже сейчас. А я тебе помогу. Ведь люди, они лучше зверей. Хотя в каждом и сидит какая- то зверюшка. Они очень разные, люди-то, но в большинстве своём – лучше, правда?
      – Не знаю… наверное. Но я всё равно не так их люблю. Нет, маму, братиков, отца, конечно… А других…
      – У тебя всё впереди, Алёнушка. Встретишься ты и с любовью, и с добротой, и с предательством, и с подлостью людской. Чувствую. И я много смогу тебе подсказать.
      Если успею, конечно.
      – Я не знаю, я здесь, наверное, недолго буду – по своему поняла девушка последнюю фразу. может, пойдём? А то заругают.
      – Со мной не заругают. Но ты права, пойдём.
      Девушек в палате уже сморило сном. Вспомнив слова Даниловны о зверюшках в людях, Алёна повнимательней присмотрелась к соседкам. Действительно, рыженькая востроносенькая Светлана была похожа на лисёнка, а толстенькая Тома – на маленького сурка. Надо помочь, – решила девушка и присела вначале возле "лисички"…
 

Глава 3