– Я же тебе сказал. Русским языком сказал, да? Я же тебе поручил! И что слышу? – толстая морда с удивлённо вытаращенными глазами подалась через стол вперёд, словно прислушиваясь. – А я слышу… Да ничего я не слышу!
      Рявкнув и грязно выругавшись, обладатель морды огромной ручищей хватанул компьютерное кресло и запустил в собеседника.
      – Вот так! – вновь перешёл он на вкрадчивый тон, но уже обращаясь ко второму, стоящему на вытяжку собеседнику. Первый лежал на полу, толи оглушённый, толи претворившийся таковым.
      – Может и ты мне скажешь, что хана, пора о вечном думать? Ну так я вас всех вперёд себя пущу! Ну!
      – Есть, шеф, один эээ чудотворец, – начал второй.
      – Уже теплее, – откинулся назад шеф, рассматривая подчинённого. "Битый" Крутой, а здесь – навытяжку. "Даа, скольких я сломал в этом кабинете… Да и не только в этом. И эта… зараза меня не сломает!".
      – Смелее. Садись. И усади этого недоноска.
      Битый поднял и кинул в кресло напротив стола "недоноска" – очень похожего на самого шефа мужика, только помельче и не так и грубо сколоченного. Сейчас было видно, что он не притворялся, – в области левого виска разливался здоровенный синяк.
      – Живой он хоть? – поинтересовался шеф и на утвердительный кивок Битого нажал кнопку на пульте.
      – Откачать – и опять ко мне сюда, – бросил он двум появившимся охранникам. – А ты давай, про этого святого.
      – Он… шеф… не совсем святой. Он чудотворец, шеф, – испуганно поправил его Битый.
      – Какая разница! К делу давай!
      – Да, конечно. И эти чудеса, за которые его так назвали именно эти самые… исцеления и есть.
      – И такие вот хвори?
      – Говорят, и такие.
      – И в такой стадии.
      – Говорят, и в такой.
      – Говорят, говорят…, – начал опять яриться шеф. – Ты что мне лапшу… я тебе за что плачу? Разговорчики слушать? Базарчики? – он потянулся своей лапищей через стол, норовясь сгрести Битого за ворот рубахи.
      – Но шеф! – вскочил и отпрыгнул в сторону Битый. Это была неслыханная наглость – уворачиваться от шефа. И от предметов, запускаемых шефом, тоже.
      – Да ты что? – взревел тот, вставая. Стало видно, насколько велик его рост.
      Говорят, раньше, то есть, намного раньше, он даже занимался баскетболом. – Ты…
      Ты… – остановился, не находя слов хозяин кабинета.
      – Ради тебя шеф! – жался в дальнем углу подчинённый. – убьёшь- не узнаешь. Не просто говорят! Говорят те, кого он излечил!
      – Это другое дело – плюхнулся назад в кресло шеф. – Ладно… живи. – А в штаны-то наложил, – громко захохотал шеф.
      – С вами станется, – угодливо улыбнулся Битый.
      " Как шестёрка так на зоне", – мелькнула злорадная мысль. Но сейчас было не до долгого злорадства.
      – Коротко. Ясно. Быстро. Ну?
      – Опросили троих. На серьёзе. Не туфта. Сейчас здоровы. А по историям болезней – были… ну в общем, уже.
      – Кто с историями?
      – Сам смотрел.
      – Знаток, твою!
      – Вот фотокопии. Тоже сам сделал.
      – Ладно. Вижу, подсуетился. Ну? В чём фишка? Почему он ещё не здесь? Почему я его не вижу? И он меня? – вновь вкрадчиво поинтересовался шеф.
      – Есть, есть фишка, – затараторил Битый. Типа только там какая- то целебная вода есть…
      – Так набери цистерну и сюда, с этим…
      – Она в течении четверти часа действует. А надо несколько сеансов.
      – Да, даже на ракете… И что ещё?
      – Ну… не всех он лечит.
      – Это не про меня.
      – Помните Жанночку? Отказал. Этому… силовику… не к ночи будет помянут. Тоже отказал.
      – Ему то за что?
      – Не знаю. Он – то не рассказал. Не успел.
      – Если он мне попробует отказать, если только заикнётся, то уже сам не успеет объяснить, почему. Едем!
      – Шеф, это… эээ… за Уралом!
      – Тогда летим! Немедленно! С собой группу. Побазарим, если пойдёт в отказ. – А ты, – обратился он к вошедшей жертве кресла – молись, чтобы я вернулся в хорошем настроении. Пока остаёшься за Битого.
      – Вот так, вот так и вот так. А теперь беги. Ну, не бойся, уже не больно! – девушка отпустила белку и та рыжей струйкой брызнула по стволу дерева. А девушка, проводив её рассеянным взглядом, перевела свои васильковые глаза на небо, на высокие облака, затем откинулась на мягкую траву и, улыбаясь, задремала. Но очень скоро она резко вскочила на ноги и опять долгим взглядом уставилась в небо, – туда, где озабоченно губя прорезал инверсионный след самолёт. Что – то напоминал этот гул, чем – то тревожил. Но что? Но чем? Она не смогла вспомнить и тихонько заплакала. Гулявший на полянке ветерок казалось, сочувствовал ей и ласково поглаживал чёлочку со странной седой прядкой.
      Почему? Почему? Почему? Почему – повторяла она без остановки этот вопрос.
      Выбившись из сил, девушка вновь легла на траву и теперь спокойно стала рассматривать теряющий резкость след самолёта. Солнце уже начало цепляться за верхушки деревьев и на поляну выползли тени, когда она всхлипнув, поднялась, взяла корзину с какими-то травами и пошла по едва приметной тропинке. Через хороших пол – часа тропинка превратилась в довольно утоптанную дорожку, и девушка надела на свою русую голову серый капюшон монашеской рясы. Она прибавила шагу – надо было торопиться.
      Из скита отшельника раздавался неразборчивый разговор. Сегодня с утра к нему приехал какой-то важный монах. И не только он. Вон там, у пещеры уже толкутся какие-то люди. Много их стало в последнее время. А ведь зимой было так тихо и спокойно! Зимой? Девушка остановилась, пытаясь поймать мелькнувшую мысль. Зима.
      Не здесь зима. Какие-то санки, горка, лошадь выдыхает пар… Горячая печь…
      Киса – Анфиса. Она улыбнулась этому словосочетанию и пошла дальше – в свою маленькую пещерку. Откинула капюшон, развесила сушиться травы, села на койку.
      Опять задумалась, наморщив светлый юный лобик. Скоро луна. И опять придут люди.
      И они с отцом Георгием снова будут их лечить. Почему они всё время болеют?
      В это время отшельник Георгий, закончив беседу, предложил гостю пойти с ним.
      Проходя мимо девичьей обители ласково позвал:
      – Дитя моё, пора.
      Девушка вздохнув, оторвалась от своих обрывочных мыслей и, вновь накинув капюшон, закуталась в тёмный плащ и вышла.
      У пещеры их уже ждали. Их было человек пятнадцать. С детьми на руках, с подростками, со скрюченными или искалеченными родственниками.
      – Сегодня вы, вы, вы… и вы. Как договаривались, – обратился к ним отшельник.
      – А… святой отец, а мы?
      – Ночь коротка, а случаи тяжёлые. Долгой молитвы требуют.
      – Но мы приехали аж…
      – Все здесь не местные. Вот они – кивнул Георгий на отобранных – уже ждут неделю, подождёте и вы.
      – Но вы не отказываете?
      – Я никому не отказываю. Езжайте, устраивайтесь и молитесь, чтобы вам не отказал Господь в милости своей.
      – Святой отец, но мой ребёнок… Я боюсь, что…
      – Оставайтесь. И заходите уже. Прямо сейчас. Остальные можете подождать вон там, на полянке. Там и скамьи, и костёр скоро разведут. А лучше – вон, в часовенке молитесь.
      – Дитя моё, сегодня с нами побудет отец Арсений. Он приехал очень издалека подивиться чудесам, которые Господь являет в этой пещере. Фигура в капюшоне молча поклонилась.
      – Теперь пора. Что у него, сестра моя? – обратился отшельник к матери уже лежащего на сколоченной деревянной кровати ребёнка лет восьми.
      – Врачи говорят… врачи говорят… – разрыдалась мать, из суеверного страха не решаясь назвать болезнь её именем.
      – Хорошо, сестра моя. Не надо. Становись вот здесь на колени и молись! Умеешь хоть?
      – Выучила. Специально выучила.
      – Это похвально. Только молись с душой и Бог услышит.
      Отшельник подошёл к кровати, наклонился к ребёнку. Подозвал закутанную в плащ девушку. Чудотворец покропил ребёнка водой из какого-то странного сосуда, воздел над ребёнком руки, а ассистентка отвела по сторонам обшлаги широких рукавов его сутаны. Вскоре над ребёнком появилось сияние, лучи которого исходили от рук целителя. Закрыв глаза, он молился. Видимо, молилась и закутанная фигура – был слышен тоненький шёпот. Сияние разгоралось всё ярче, молитвы всё истовее. Мать больного ребёнка прервала молитву и со страхом посмотрела на эту странную пару.
      И в этот же момент ассистентка начала медленно оседать. Погасли и удивительные лучи.
      – Ты зря прервала молитву, – сурово обратился отшельник к всё ещё стоявшей на коленях женщине. – Но Господь милостив. Твоему сыну теперь ничего не угрожает. А завтра он будет совершенно здоровенький. Бога благодари, не меня! – оторвал он руку от губ разрыдавшейся женщины. – Иди с миром! А следующий пусть заходит через четверть часа.
      Когда женщина унесла ребёнка, брат Георгий отвёл полубесчувственную девушку к стене пещеры, уложил на низенькую кроватку и завозился с чем-то в темноте. Затем скрипнули петли и откуда-то сверху полился лунный свет.
      – Ну вот, видел? – обратился отшельник к отцу Арсению. Но тот молчал, разглядывая открывшееся личико.
      – Совсем молодая, – закончил он свои наблюдения. – И ты уверен, что этот ребёнок…
      – Да, она его исцелит. Можно было бы и сегодня. Она сейчас придёт в себя. Но…
      Не будет… той… торжественности.
      И дёйствительно, очень скоро девушка пришла в себя. Арсений увидел вдруг, как холодным голубым льдом блеснули её глаза и почему- то вздрогнул. Но лёд сразу растаял. А может, он вообще почудился священнику.
      – Ой, Вы извините, что я… Но у меня всегда так, когда им больно. И когда надо всё делать быстро. Но я сейчас, я уже. Она всё ещё пошатываясь, села и повернула к лунному свету лицо с широко раскрытыми глазами.
      А затем… Затем всё повторилось. И ещё раз. И ещё. И ещё. Когда же в пещеру начал пробиваться предрассветная прохлада, Григорий и его ассистентка закончили удивительное исцеление ожогов обварившейся кипятком женщины.
      – Иди и молись Господу нашему! – устало напутствовал чудотворец последнюю на сегодня исцелённую.
      – Всё на сегодня, братья и сёстры! – зашёл в часовню отшельник. – С остальными, как условились и как Бог даст.
      Исцелённые не спешили ночью пробираться через лес – были тут же, молились. И дожидавшиеся своего часа больные, видевшие их преображение, встретили слова Григория почтительным молчанием.
      Дождавшись ухода паломников, отшельник отнёс спящую девушку в её обитель, затем вместе с отцом Арсением пристроился на длинной скамейке у уже догорающего костра.
      – Ты всё видел, – начал он.
      – Да, всё видел и понял, – жёстко ответил священник. – Эти фокусы с рукавами…
      – Я ничего перед тобой и не собирался скрывать. Конечно, это она, бедное дитя. И эта сила, и это сияние, и эти исцеления – всё от неё.
      – Тогда зачем – же?!!!
      – Во славу Господа нашего и Церкви нашей. Ибо чудеса сии узрев, укрепятся их видевшие в вере…
      – Не надо, брат. Ты скажи лучше, откуда она такая и не диавольское ли это искушение?
      – Откуда – не знаю. Зимой это было. Если помнишь, лютые морозы стояли в январе.
      А у меня, как на грех, зуб прихватило. Стою здесь, молитву отправляю. Не отпускает. Вдруг чувствую – коснулся меня кто – то. Смотрю – дева младая, обнажённая. Да что там – голая совсем. Хотел было вскочить, искушение крестным знамением отогнать. Только чувствую – боли зубной уж и нет. А она так по – доброму: "Всё-всё-всё уже не болит и болеть не будет". Ну, встал я, накинул ей от искушения диавольского одежу кое – какую.
      – Кто такова, говорю, откуда и куда путь держишь.
      – Не знаю, – говорит. – Не помню. Отвёл я её к себе в пещеру. Поесть дал. Чуть поклевала. Потом прямо за столом и уснула. Уложил её на свою кровать, сам в часовне, ночь в молитве коротал. Потом как-то попробовал языком дупло в зубе – а его то нет! Дупла то есть. Задумался я крепко, потом решил проверить, она это или святость места, или икона чудотворная появилась. Не знаю, ведомо тебе или нет, чем я, грешный, в миру занимался? Но остался у меня плохо сросшийся перелом.
      И охромел я, и на холод боль приходила мучительная.
      – Да, знаю, но теперь ты не хромаешь.
      – Она, птаха Божья. За одну ночь. Она всегда ночью. Сначала руки начинают светиться, потом, когда очень трудно, вся светится. Когда силёнки кончаются, идёт к лунному свету. Наберётся от него сил – и опять.
      – Ох, чую, не от Бога это, – вздохнул Арсений. – И свет этот лунный…
      – Она и от солнечного, – поторопился развеять эти сомнения отшельник. – Встанет и смотрит открытыми глазами, не отрываясь. Посты держит. Даже великий. Ну вот, – продолжил он свой рассказ. – Потом богомолка пришла. Откуда- то издали.
      Вымаливала здоровья своему сыну. У того – падучая страшная. При мне и забился. Я к нему. И она к нему. В общем, изгнала из него всех бесов. Или усмирила- не знаю…
      Но так, аккуратно, по- доброму, без всех этих…
      – Брат Георгий, не увлекайся. Излечила эпилептика – да и весь сказ.
      – Если "весь сказ", отец Арсений, – обиделся отшельник, – то излечила она с того времени не меньше сотни и больных, и искалеченных. И среди них – знаешь кого?
      – Знаю. Ты мне прямо скажи, – весь этот балаган непотребный для чего развёл?
      Зачем себе чудеса исцеления присвоил?
      – Она исцеляет тела, я – души. После чудес, здесь явленных, паства укрепляется в вере.
      – Некрепка вера, если её чудесами укреплять надобно. Но не об этом. Деньки почто собираешь?
      – Деньги? Я? Деньги?
      – Потому и прислан. На станции большой стеклянный ящик стоит. Пожертвования на постройку здесь храма Господня собирают. И такой разговор идёт – тебе здесь платить – грех. А вот обязан каждый, к тебе попасть желающий, по приезду пожертвовать, и после исцеления – деньги немалые туда же, в ящик. А коль скоро никакого храма не строится…
      – Это… это… – вскочил, побледнев, отшельник.
      – Не ты, значит?
      – Снимите постриг! Вернусь в мир, всех поубиваю. Лично! Мой грех будет, но с такой хулой жить!
      – Гордыня ещё сильна в тебе! Ох, и сильна! И вижу, лукавишь ты несколько.
      Нравится тебе поклонение.
      – Богу же поклоняются. Я…
      – Всё. Твои пояснения принял и удовлетворён. Помыслы твои чисты. А с этими…пожертвованиями власти мирские разберутся. Сегодня же сообщу о мошенниках. А знаешь, брат мой, храм здесь был бы очень и очень кстати… Но кто она? Не дознавался? может, приметы какие?
      – Не местная, точно. И видно – не помнит, кто она. А из примет…
      – Говори.
      – Браслетик у неё странный. Змейка такая золотая вокруг руки.
      – Не знаю… Знак, вроде, не бесовский. Но доложу… Что же, пора мне и в обратный путь, брат мой. Только…- замялся инспектор. Только… ты говорил, она и днём может…?
      – Что у тебя, отец Арсений? – понял Георгий.
      – Радикулит. Кельи в юности – радикулит в старости.
      – Пойдём, попросим.
      – Но удобно ли? Приехал проверить и воспользовался?
      – Ну что же такого неудобного? Проверил, правду ли говорю. Особенно о том, что не только в ночное время она свои способности являет.
      Проверкой Арсений остался доволен.
      – И об этом доложу, – уже возле машины прощался он с пошедшим провожать его до опушки отшельником. Проезд к самой пещере отшельника был категорически воспрещён.
      – И ты знаешь, – осенённый новой мыслью Арсений даже выбрался назад из привезшего его такси. – Ведь наш горлом мается. Последнее время даже службы… с трудом.
      – Буду несказанно рад, если соблаговолит сюда…- начал Георгий.
      – Н-е-ет, не о том. Её надо туда, к нам. Может, с тобой. Новую чудотворницу ещё надо эээ раскручивать, как говорят в мире, а ты уже известен. Ну, с Богом.
      – Бедная, бедная птаха, – думал, возвращаясь, отшельник. – Если тебя в центр…
      Они думают, что всё так просто. Я тоже хорош. Не сказал, что больно ей каждый раз. А там – толпы. Миллионы страждущих. Что же с тобой будет – то, а? И им уже не откажешь, будто бы вода целебная свою силу быстро теряет. Но что же придумать – то?
 

 
      Размышления прервали два здоровенных джипа, с рёвом продирающиеся по лесной дорожке. Поравнявшись с отшельником, первый остановился.
      – Он? – спросил огромный, под стать автомобилю, мужчина, кого – то в салоне.
      Получив положительный ответ, кивнул на открывшуюся заднюю дверку. – Садись, святой отец, быстрее приедем.
      – Здесь ездить запрещено, – хмуро возразил отшельник.
      – Кем? – поинтересовался великан. – Если не Господом Богом, то садись и поехали.
      – Нельзя на автомобиле к скиту. Какая с него потом святость?
      – Садись – садись. Помогите святому отцу.
      Два угрюмых качка " помогли" и усадили Георгия между собой на заднее сидение.
      – Ты, святой отец, не обижайся. На меня вообще обижаться не следует. А в этом конкретном случае, согласишься, когда узнаешь срочность моей проблемы. О! Уже и приехали! А так бы тянулся и тянулся. Ладно, приглашай в свой скит. Потолкуем.
      – В скит нельзя. Вот это как раз, Богом и запрещено.
      – Прямо вот так сам взял и запретил? Ну, лады. Где тут у тебя потолковать с глазу на глаз можно? Там? Ну, лады. Битый! Ждать вон там! А кое- кому и помолиться не помешает!
      Великан, брезгливо поморщившись, сел таки на пенёк напротив также устроившегося отшельника.
      – Долго базарить не буду. У меня онкология. С третьей на четвёртую. Это у меня-то! – гигант сжал огромные, с пудовые гири кулаки. – Ну ладно. Предлагают все эти химиопроцедуры. Дерьмо! Простите, святой отец. Выехал к этим светилам американским. Бабок убухал не меряно. И что? Они мне дают десять процентов.
      Хороши ставки – один к десяти. А тут говорят, вы одного моего, скажем, коллегу на ноги поставили.
      – Это кого же? – всё также хмуро уточнил Георгий.
      – Ну, Алекса Борзого.
      – В рванину оделся. "Шестеро детей. Вдовец. Сиротками останутся". Уже потом я дознался, кого он кормилец и какие от него сиротки остаются.
      – Да, по всяким прикидам он мастер. Но я попроще. Ты говоришь, сколько, я отстёгиваю и делаем дело. Так сколько?
      – Чудеса за деньги не купишь.
      – Понимаю. Поэтому и спрашиваю, сколько? Ты бессребреник, это и козе понятно.
      Сколько? Вон, на храм жертвуют. Хочешь, такой, как Христа Спасителя отгрохаем?
      Ну, может чуть поменьше. Совсем чуть – чуть. А если поднапрячься…
      – С ваших денег только храмы Спаса на крови строить.
      – Отец, нет времени на препирательства. Мне сейчас каждая минута дорога. Говори сколько и приступим. А потом, – пожалуйста, побазарим о спасении душ и всё такое прочее.
      – Нет.
      – Ну, не хочешь базарить, так и тоже верно. Сколько? У меня с собой. На аванс хватит. А если нет, вон – указал он на одного из попутчика, через местного авторитета братву напряжём, сколько надо притарабанят. Да и вообще…
      – Это он на храм собирает? Жулик. Ничего святого.
      – Отец, я не для разборок приехал. Хочешь, потом их накажем? Но потом. А сейчас…
      – Нет.
      – Та-а-а-к, – подался вперёд коллега Алекса Борзого. – А чего же ты хочешь, святой отец? – вкрадчиво спросил он. – Вот этого? – он одним ударом кулака отбросил отшельника далеко в сторону.
      – Мученической смерти хочешь? – склонился он над выплёвывавшим зубы Георгием. – Ты её получишь. Станешь не чудотворцем, а святым. Так что – ли. Но вначале ты вылечишь меня, урод. Битый, иди сюда! Чудотворца – в его этот… схрон?
      – Скит.
      – Давай. Братву туда-же, пусть готовятся. Егор, ты со своими местными – никого не пускать. С понтом, лечит кого – то из важняков. Кстати – должок за тобой.
      Этого святого отца окрысил. Храмовые деньги заныкал? Отработаешь.
      Пока шеф- великан делал выволочку представителю местной уголовщины, его заплечных дел мастера заволокли отшельника в пещеру, раздели, сноровисто связали и умастили на кровать, где ранее происходили светлые чудеса исцеления.
      Девушка была на своей поляне, когда услышала страшный крик. Расстояние поглотило громкость и крик был страшным по своей сути – боль, стыд и ярость клокотали в нём. Оторвавшись от созерцания очередного инверсионого следа, смутно что – то напоминавшего, она вскочила и прислушалась. Крик повторился и перешёл в рыдание – не менее страшное мужское рыдание. Зажав от ужаса уши, загадочная ассистентка кинулась в сторону скита – именно оттуда раздавались эти звуки. И она уже знала, кому они принадлежат. Девушка промчалась через лесную чащу и выбежала на дорожку.
      На ней, сложив руки на груди, стоял низенький, но крепко сбитый человек, с выбритым черепом, в очках, в узких джинсах, синей майке и цепью на шее. В общем, бык. Пытаясь оббежать его, девушка приняла в сторону. Но и он сделал шаг в том же направлении.
      – Куда бежим, сестрица, – поинтересовался бритый.
      – Там… там… – запыхавшись показала девушка в сторону скита.
      – Там сегодня отшельник бесов изгоняет.
      – Нет! Там что-то другое, там что-то ужасное с ним – кинулась было она дальше. Но бритый грубо хватанул девушку за плечо и развернул к себе лицом.
      – Тебе же сказано, – начал он.
      – Погодь, – вмешался вышедший из леса второй бычила, отличающийся от первого только ростом. – Это отшельника помощница. Он без неё никогда никого не лечит. И вообще, где – то я её видел. Или не её? – он, взявшись двумя пальцами за подбородок девушки, запрокинул её лицо вверх.
      – Наверное, не только в этом помощница, – осклабился железными зубами первый.
      – Во! Вспомнил! Хотя нет… Не может быть… И вообще, так совсем дитё была…
      – А вот мы проверим, как они тут от зова плоти воздерживаются, – гнул своё первый.
      – Урод! Если этот… без неё не лечит, а мы её… Потом лучше самому быстренько удавиться. Пошли, проведём. Не нужна будет – другое дело.
      – Чего лаешься? Я так… А на кого она похожа? – поинтересовался он, когда они втроём шли по дорожке.
      – Это с год назад было. Даже меньше, – начал было высокий. Но, вновь услышав крик боли, теперь уже близкий, девушка сама завизжала и вновь помчалась бегом.
      Попутчикам не оставалось ничего другого. А в узких джинсах, в раскоряку, да ещё с отвычки, бег – дело нелёгкое. У пещеры стояли двое из команды великана. Они вначале настороженно рассматривали бегущих, но узнав в эскорте монашки местных братанов, успокоились. Даже расступились.
      – Ну, что там, – повернулся на шум шеф.
      – Эта… девка… она всегда с ним… Он… без… неё… не… лечит, – отдуваясь объяснил высокий братан. – Вот… мы и…подумали.
      – Что доставили – хвалю. Что "подумали" – скажу вашему. Может, у вас тут и такие заморочки. А я мыслителей не держу. Всё. На своё место! Битый, а вы держите девку!
      – Ну вот, – повернулся он к отшельнику. И, увидев скрытую раньше кровать, девушка вновь пронзительно закричала.
      – Отвернись! Бога ради, отвернись, – прохрипел отшельник. – Не смотри! – он страшно напрягся, пытаясь отвернуться на бок.
      – Это цветочки, святой отец. Это мы позанимались тем, чем ты наверняка чудес не творишь. Или ты, как Распутин, этим делом из баб беса изгонял? – прорычал шеф. – Подтащите девку сюда! пусть посмотрит.
      Но девушка уже закрыла в ужасе глаза.
      – Заставить смотреть! Или нет! Вот что! Мы его заставим смотреть! Ну – ка, давайте её вон туда, к стене! Снимай одежду! Держите! Ничего! Изящная штучка, – оценил он, но не хрупкое тельце девушки, а блеснувший на руке браслет. Тааак. Ну, – повернулся он к отшельнику. – Да перевяжите его пока, уроды! Если отдаст концы до того, как меня вылечит, – каждый на этой койке побывает! С каждым сделаю тоже самое. – Ну? – опять склонился он над отшельником. – Думай, пока мои ребятки копошатся. – Они и с ней начнут с того, чем она тебе чудеса творить не помогает.
      Понял? Потом… И лучше не доводи меня до потом. Ну? Ладно. Кто начнёт?
      – Нет! – прохрипел отшельник. – То есть, да! Останови!
      – Стоять, Тату!
      Татуированный жлоб, уже снявший майку и джинсы, разочарованно вздохнул и отошёл к стене. Брюк он пока не надевал. Надеялся.
      – Чего они хотят? – подала голос девушка.
      – Объясни, отче, только быстро.
      – Они, то есть он…
      – Дмитрий, для друзей – Дима, – поклонился великан.
      – Он хочет, чтобы его исцелили.
      – Нет!
      – Но, девочка моя…
      – Нет!
      – Ладно. С этими "нет" потом разберёмся. Ты же своего решения не поменяешь?
      Давай, отец, начинай. Где там твоя святая вода? Ну-ка вы двое, сюда. Будете отца держать, а то стоять он не сможет.
      – Нет!
      – Слышь, мужик, ты меня не зли. Что опять "нет"? Твоя сучка не согласна? Так мы сейчас продолжим. Тату, приготовься.
      – Её нельзя трогать! Это она, понимаешь – она! – закричал в отчаянии отшельник.
      – Она!!! И если кто ей сделает зло… Не знаю… Может, она больше никогда… И не заставишь!
      – Так ты что – же? – начал вкрадчивым тоном шеф, сев на кровать и приблизив свою морду к лицу Георгия. – Она, значит, лечит, а ты пенки снимаешь? И вместо того, чтобы уговаривать девушку, я тут с тобой, козлиная морда, битый час беседу веду?
      Это значит, не я тебе, а ты мне яйца морочил? – Не сдержав своей ярости он схватил стоявший рядом тот самый серебряный кувшин для " святой воды" и со всего размаху ударил им в голову несчастного отшельника.
      – Со мной в такие игры давно так не играют. – Он кинул кувшин и повернулся к девушке.
      – А с Вами мадемуазель, мы пока поговорим дружески… – здесь великан запнулся и потряс головой, отгоняя наваждение. "Мадемуазель" в этот момент перепрыгнула через корчащегося на полу Тату и кинулась к отшельнику. Также лежали на полу два быка, раньше её державшие. Эти, правда, лежали абсолютно неподвижно.
      Чудотворница склонилась над телом отшельника. На миг пещера осветилась от полыхнувшего над кроватью синим огнём шара. Но он почти сразу начал угасать.
      – Всё… всё… – прошептала девушка. – Мозг… Если бы… Всё! – крикнула она, вскакивая.
      – Да, с ним всё, – подтвердил босс, косясь на приспешников, тормошивших своих лежащих на полу товарищей. – Но он же сказал, что это ты можешь…
      – Да! Я могу! – зло расхохоталась она. – Ещё как могу!
      – Взять её! Наверное тронулась!
      – Да! Взять меня. Ну! Вот ты, – она показала на заляпанного кровью блондина с длинными, завитыми в косичку волосами. – Ты палач, да?
      – Рекомендую, – не понимая происходящего держал тон шеф.
      – Ну, иди, возьми меня! Чего пятишься? Вот тебе, гад, боль отшельника!
      – Но Вы переходите на оскорбления! – начал было шеф, но поперхнулся от дикого крика палача. Тот повалился на землю, и, прижимая руки на джинсах в районе ширинки, крича начал качаться по полу.
      – Кончай базар! Что ты здесь? – взревнул было шеф, но осёкся, видя, как проступает кровь на брюках блондина.
      – Дима, а ты сам когда – нибудь испытывал боль? – поинтересовалась девушка?
      – Я же сказал, взять её – вновь заревел шеф. Но теперь в рёве прорезался страх.
      – Ну, кто здесь берёт? Ты? Ты? Ты? И ты тоже? – она показала пальцем на всех, находившихся в пещере быков, и все они молча повалились на пол. Только один успел отреагировать, выхватить пистолет и пальнуть в девушку. Но и он после выстрела стал оседать по стене.
      – Ты не ответил, Дима, – повторила девушка вопрос. – Ты, такой большой, такой сильный, такой страшный, никогда не испытывал боли?
      – Ты это брось. Ты… давай договоримся… Я же… это он довёл, – бормотал шеф, пятясь потихоньку к выходу. У меня же онкология… Спасения искал… Столкуемся.
      Любые деньги… Или храм…
      – Вижу, боли ты Дима, и не знаешь.
      – Ты, ведьма, знаешь – закричал шеф, выхватывая пистолет и разряжая всю обойму в девушку. Но увидев, как пули, пронзая тело, с визгом рикошетируют от стен, он кинул бесполезную " пушку" и рванулся из пещеры. За шаг до выхода у него отказали ноги. Затем наступили сумерки. Потом пришла боль. Он ещё слышал, как шелестела чем-то, наверное, одеждой ведьма, как прошла она мимо его к выходу.
      Нестерпимая боль заставляла кричать. Но и кричать он не мог. Затем ещё пришла и тишина. И толь, боль, боль, терзала большое тело. И теперь, приходя иногда в сознание, он звал смерть, умолял её прийти быстрее. Но она не спешила. Вместо неё вдруг появлялись те, кого убил он, кого замучили его подручные. И тогда приходила их боль. И библейский ад не мог сравниться с этим адом.
      А девушка, выйдя из пещеры, направилась назад по той же дорожке – к тому, кто её "смутно помнил".
      – Смотри! Отпустили! А я думал, этот крутой шеф их кончил. Что тогда за стрельба?
      – Не наши дела. Отпустили, значит, не нужна. Ну что подружка, побалуемся, – схватил её в охапку бычила.
      – Некогда. А то я бы побаловалась! – возразила девушка и бык, разжав объятия, упал.
      – А ты, быстро, где и когда меня видел.
      – Я… – запнулся второй, с ужасом глядя на своего братана. Тот тонко повизгивал, качаясь по траве и зажимая руками глаза. – Я же ничего… Это он, урод… Да вы же и слышали…
      – Я не о том, говори, ну?
      Но братан молчал, переводя взгляд то на коллегу по ремеслу, то на девушку.
      Наконец, облизнув пересохшие губы он начал.
      – Не вас, девушку одну, меня тогда Вованом звали…
      Повествование заняло минут десять. И аккурат к окончанию: "Я человек подневольный, я ещё тогда за это и огрёб по полной программе." в лесу раздался свист.
      – Шеф собирает. Что -то срочное… Так я пойду?
      – Пошли.
      – Но шеф будет недоволен.
      – Это который Дима? Не переживай.
      – Дима – приезжая штучка. Наш покруче будет. Это просто за их шефом много кого стоит.
      – Ваш покруче? Пошли!
      К их приходу местные уже вытащили из пещеры чужаков. Кровать с отшельником решили не трогать. Озабоченно и гадливо смотрели на лежащего возле входа, истекающего кровью чужака. Пытались хоть что – то сделать с Тату, но тот начинал орать при каждом прикосновении. Но наибольшее недоумение и ужас внушал приезжий шеф – обездвиженный, молчаливый, но с непередаваемыми гримасами боли на большой враз побледневшей морде с остекленевшими глазами навыкате.
      – Ну и как это понимать? – задал главный вопрос шеф. Кто? И за что? Ну, с отшельником понятно. Падлы! Такого дохода лишили! А их кто? И где девушка? Ага!
      Привёл? А где Бычок?
      – Там… Валяется, как этот, – кивнул в сторону Тату знакомый девушки, опасливо косясь на него.
      – Сестрица, может, объяснишь, что произошло там, в пещере? – поинтересовался местный авторитет.
      – Они отшельника… пытали… Потом их шеф его убил.
      – Это я догадался. А потом?
      – Потом пришло возмездие.
      – И это я понял. Ты скажи, кто? Ты понимаешь, что мне теперь за всё это перед столицей отвечать? Кто?
      – Она это, шеф, она! – закричал вдруг Вован.
      – Ну и сдохни тогда, – почти равнодушно заявил шеф и как предыдущий шеф сделал несколько выстрелов в девушку. Только этот был профессионалом – послал пулю за пулей в голову девушки. Тотчас закричали двое его подручных, стоявших позади – из за разницы в росте шеф стрелял в девушку сверху вниз, и пули попали им в живот и грудь.
      – Сдохни, – закричала девушка, и ещё один шеф упал, всё ещё сжимая пистолет. – И ты не уйдешь, сдохнешь! – крикнула она вслед убегающему Вовану. Упал и тот.
      Больше расправы чинить было не с кем. И до этого очумевшие от случившегося в пещере, от криков и стонов раненных, от бесславной смерти шефа, его прихвостни растворились в лесу. А девушка села за руль одного из джипов. Посидела в кожаном кресле. Затем включила музыку и немигающим взглядом уставилась на солнце.
      Потрясла головой, завела мотор оказавшимися в замке ключами.
      – Ух ты! – восторженно ахнула она, когда на дисплее высветилась карта. – Значит так. Я здесь. А это где? Это аж… Ну ладно, поехали.
      Выехав на трассу, она выдавила до упора педаль акселератора. Джип радостно взревел и рванулся вперёд. Его никто не останавливал, – ни пассажиров, ни водителя за тонированными стёклами видно не было, а автомобиль и его номера были известны многим. Руки и ноги двигались автоматически, как автоматически мы вспоминаем навыки управления велосипедом.
      И девушка не удивлялась, а, мчась по дороге, вспоминала, вспоминала, вспоминала.
      – Всё-всё, дочушка. Всё хорошо. Ну-ну, ачинайся, всё хорошо. – Добрые руки матери растирали с какой- то водкой кожу на висках, затем в нос ударил гадкий запах нашатыря, и Алёна окончательно пришла в себя. Она лежала дома, на диване в зале. Яркие лучи солнца пробивались сквозь занавески, давая понять, что летний день в самом разгаре.
      – Ну вот и молодец, дочечка. Вот и умничка.
      – А почему я…?
      – Ты главное, полежи и не волнуйся. Всё хорошо.
      – Что хорошо, мама?
      – Всё хорошо. И с Виталиком тоже.
      – Тоже?
      – Да. Ничего с ним не случилось. Совсем ничего. Сейчас уже с Васем на речку пошли.
      – Мама, что случилось? Что со мной?
      – Да ничего. Сомлела с испугу.
      – Но расскажите, мама.
      – Ты лежи- лежи. Доктор скоро приедет. Ты что же, совсем ничего не помнишь? Как На Виталика машина…?
      – Нет…нет. Сегодня… нет, вчера помню, до самого вечера помню. Грибы собирали с утра. Потом картошку пололи… вечером в клуб ходила. А сегодня… мамочка, родненькая, что со мной?
      – Да не пугайся ты. Ничёга такого страшного. Вы днём с лесу пришли, мы с тобой с грибами занимались, а Виталик на улице бегал. Потом машина приехала к соседям.
      Комбикорм привезли. А когда шофер уезжать собрался, то не посмотрел, что Виталик под колеса за Анфиской полез. Мы то с тобой на скамейке сидели, ты увидела, ну и сомлела. Я повернулась, когда машина уже проехала. Нет-нет дочушка, всё хорошо.
      Колёса мимо проехали. Все целы – и Виталик и кошка, и шофер. Ну, шоферу я добре дала. Правда, и сами виноваты, не доглядели. А так всё добре. Вспомнила?
      – Нет, мама… Хотя, вот лес и грибы помню. На скамейке сидим – помню. Ты мне ещё про бабушку рассказывала, как она грибы чуяла, да?
      – Правда, доченька.
      – А вот дальше не помню.
      – Ну, ничёга. Не страшно. Говорят, бывает. Сейчас доктор приедет, посмотрит. Вон и приехали.
      Докторша была не то, чтобы злая, а какая-то неприветливая. Проведя традиционный обряд осмотра с обычными вопросами, она тут же заявила, что девочку они забирают для более тщательного обследования.
      – Может, как Вы говорите, от страха за братика, а может, и нет. Возраст такой, что…, ну, сами понимаете.
      – Ой, что Вы, а как тут они без меня, – испугалась девушка.
      – Я думаю, справятся, – улыбнулась-таки врачиха. – Да и не будем мы долго тебя там держать, если всё нормально.
      Встревоженная мать наскоро собрала немудрёную поклажу и санитарная машина направилась в районную больницу.
      – Устроишься, позвонишь. Привезём, если что понадобиться.
      Братья и отец ещё не вернулись, и Алёна попрощалась с соседскими бабусями, подтянувшимися на такое событие. С заднего сидения "Козлика" девушка рассеянно рассматривала обступавший дорогу лес. В районной больнице ей лежать не приходилось. Да и вообще лечиться – Бог миловал. И вот теперь… Чего она так сомлела?
      – Абсолютно здоровая девочка… И чего вы её привезли? Нервное истощение – полежала бы дома.
      – Но Сергей Сергеевич. Селяне. Лето. Где она там полежит? Не хотела ехать: " Как они тут без меня!" – повторила заступница. А скоро уборка, школа, заготовки. И нет сейчас у нас запарки. Давайте обследуем?
      – Хорошо. Полное обследование, общеукрепляющее… ну, Вы знаете сами.
      – Ну вот, недельку побудешь здесь, врачи тебя посмотрят хорошенько, чтобы больше в обморок не бухалась – сообщила врачиха резюме испуганно сидевшей на краешке койки девочке. – А то будешь с кавалером танцевать и бух в обморок! – решила растормошить шуткой она новую пациентку.
      – Ой, что Вы такое говорите, – засмущалась Алёна. Какие там кавалеры!
      – Ну-ну, тебе уже пятнадцать скоро?
      – Скоро, – вздохнула девушка.
      – Чего же вздыхаешь?
      – Так…
      – Ты, главное, не теряйся. Это твоя кровать, это твоя тумбочка. Санитарки всё расскажут и покажут. Здесь кроме тебя сейчас две больных, сейчас на процедурах.
      Так что держи хвост пистолетом. Если что, спрашивай меня. Я твой лечащий врач, зовут меня Вера Ивановна. Ну, не теряйся.
      "Ей хорошо так советовать. Врач. В городе живёт. Училась где- нибудь в областном центре. А человек, может, из деревни только в экскурсии с классом выезжал да по телевизору другую жизнь и видел",- вздыхала девушка, раскладывая в тумбочке свои нехитрые пожитки. Затем внимательно рассмотрела больничный халат и вздохнула. И зачем забрали её одежду? А в трико ходить перед незнакомыми людьми. Алёна вздохнула, вспомнив, как смущалась она на уроках физкультуры под взглядами одноклассников. Ещё год – два назад ничего не было видно, а теперь. Нет, уж лучше в халате. Она вышла в длинный, пустынный сейчас коридор. С удивлением рассмотрела роспись на стене – какой- то пейзаж древнегреческого острова, с колоннами, берегом, кораблями и морем. Посидела в вытертом временем мягком кресле. Уже начала было скучать, но тут разъехались в стороны железные двери и из кабинки лифта санитарка вывезла кресло – каталку с довольно древней старушкой.
      – Давайте? я помогу – метнулась к санитарке Алёна. Вместе они благополучно вытянули кресло и покатили в дальнюю по коридору палату. Там девушка помогла санитарке и переложить больную с кресла в кровать.
      – Спасибо, внученька, – задыхаясь, просипела старуха. – Чую, доброе у тебя сердечко. Зайдешь ко мне попозже, когда отдохну, хорошо?
      – Ты обязательно к ней зайди, – посоветовала санитарка. – Это бабка особенная.
      Дар у неё – насквозь людей видит. Чем-то ты ей показалась. Новенькая? Из четвёртой? Ну, палата хорошая. И врачиха хорошая. Только с виду строгая. И в отделении у Вас сейчас тихо.
      А там, в шестой взрослой – все тяжёлые. Запаришься их обслуживать.
      – Я буду помогать, если хотите. Что тут без дела сидеть?
      – Лежать, девонька, лежать. Сидят, знаешь где? Ну, если самой в охотку… тебя как зовут? Алёнка? Красивое имя. Я тоже хотела дочку или Алеся или Алёнка назвать. Не получилось, – вздохнула санитарка.
      – Почему?
      – Не родила девочку. Трёх балбесов вот родила на свою голову, а девочки нет.
      Меня Марией Петровной зовут. Можешь тётей Марией или Петровной. Ну хорошо. Обед сейчас. Лежачим разнесу, потом покажу где какие врачи. Ты пока тоже иди перекуси.
      – А можно, помогу?
      – Не сидится? Хорошо, давай вместе.
      Так с первого же дня Алёна взялась за дело. Спокойная и участливая, преисполненная уважения к старшим, она так естественно ухаживала за лежачими больными, словно это было её приятными обязанностями.
      В этот же вечер, уже после окончания процедур, Алёна заглянула к странной старухе.
      – Садись – садись, внучечка. Дай налюбуюсь на тебя, – засипела больная.- Как лучик ты. Блеснёт, согреет – и нет его. Скрылся за тучкой и ждёшь следующего…
      У меня доченька была таким же лучиком. Блеснула – и всё.
      – А что "всё", бабушка?
      – Можешь называть меня Даниловной. Что случилось? Да ты садись. История долгая, вот и остальные послушают. Правда, бабоньки?
      Три соседки согласно закивали головами, одна осталась лежать неподвижно с закрытыми глазами.
      – Плохо ей. Но мы ей не помешаем. А твои соседки как?
      – К ним там родственники пришли.
      – Значит, и тебе торопиться некуда. Так вот что случилось. Мы, Ростовы, нездешние, мы из тех самых, ну что в "Войне и мире". Не читала ещё?
      – Нет, фильм видела.
      – "Фильм". Книги читать надо. Хотя, может, и рано. Ну, неважно. В общем, прибило предков сюда. Уже давно, правда. Ещё до войны. А в войну как ушли они в леса, так и возвращаться не пожелали. Жили себе и жили. Потом "единоличников" раскулачивать пришли. Раскулачили – травы лечебные позабирали, дичь засоленную, да другие соления разные. И хозяина забрали. Это отца моего. А мать уже на сносях была. Вот родила меня и остались мы одни жить – поживать в лесу. Лес, он, знаешь, и прокормит, и обогреет. Надо только с ним дружить…
      Разговор был прерван диким криком. Неподвижно лежавшая женщина вдруг забилась в конвульсиях. Её било так сильно, что ещё до того, как к ней подбежала Алёна, несчастная упала с кровати.
      – Держи, держи её. И язык, язык вытяни, не дай задохнуться – заверещали соседки.
      Одна кинулась за врачами.
      Алёна не стала хватать эпилептичку за язык. Положив руки на виски больной, она мягко погладила ладошками мокрую от пота кожу и стала уговаривать успокоиться, как уговаривают мякукающего по ночам грудного ребёнка.
      – Ну, не надо, ну, не больно. Сейчас пройдёт. Уже проходит. Уже прошло, правда?
      Вот – вот- вот, проходит – проходит- проходит. Прошло- прошло- прошло. Всё.
      Давайте в кроватку. Вот т-а-а-а-к. Теперь на бочёк и спатиньки. Баю – баюшки – баю.
      Девушка успела ещё укрыть уснувшую женщину и вернуться на стул рядом с Ростовой, когда в палату ворвались дежурная медсестра и санитарка Петровна.
      – Где?!! – автоматически спросила медсестра, рассматривая кровать с мирно спящей пациенткой. – То есть, что здесь?
      – Какой- то мелкий приступ, уже прошёл. Теперь спит – ответила старуха Ростова.
      – Точно спит? – подошла поближе медсестра.
      – Спит – спит. Будить не надо. Пусть отдыхает.
      Старой больной почему-то верили и успокоенный медперсонал направился по местам дежурства.
      – Ловко у тебя получилось. Давно практикуешься? – поинтересовалась одна из соседок Ростовой.
      – Ой, что Вы! Не практикуюсь я. Просто так получилось. Жалко стало.
      – А "жалко стало" в первый раз? – уже поинтересовалась Ростова.
      – Нет… Даниловна. Я вот братика жалею, когда он заболеет или где порежется.
      Зверушек всех жалею. Они, когда болеют, сами приходят.
      – Куда это приходят?
      – В лесу одно место есть. Любимое. Я там люблю, когда время есть, посидеть, деревья подслушать.
      – Подслушать? – удивилась ещё одна женщина.
      – Ну да! Они между собой разговаривают, только надо слышать. Вот, а зверюшки пронюхали и приходят. Кто в капкан залезет, кто подерётся – они же как дети малые! А кого и охотник или другой зверюга покалечит. А пожалеешь их, им и полегчает!
      – А ты бы меня "пожалела", а девонька? Нет уже мочи терпеть. Как нахлынет – нахлынет это проклятая головная боль, хоть твоим зверушкой вой, – с горечью предложила бледная женщина с кровати у окна. – Зверюшки они что – не понимают. А тут знаешь, что это опять вернётся. И опять. И всё сильнее и сильнее. Пока не сдохнешь. Если раньше с ума не сойдёшь. А дети ещё малые. Пугать нельзя. Уйдешь за сарай и воешь там потихоньку.
      Глаза впечатлительной Алёнки наполнились слезами. Она лёгким ветерком метнулась к кровати женщины и вмиг обняла её голову.
      – Бедная Вы бедная, – плача, гладила она выбритую голову женщины. – А такая причёска зачем? – некстати поинтересовалась она.
      – "Причёска", – фыркнула стриженная. – К операции готовят.
      – Ничего – ничего – ничего, – начала гладить лысую голову девушка. – Пройдёт – пройдёт – пройдёт, – привычно затараторила она.
      – Если ты хочешь, как у Степановны, то не получится – подхватилась было женщина, но тут же опустилась на койку.
      – Бедненькая, – всё ещё плача повторяла девушка, легко касаясь длинными пальчиками висков женщины. – Здесь болело. И здесь. И здесь. Ничего – ничего – ничего. Пройдёт – пройдёт – проёдёт. Поспите – поспите – поспите.
      Когда женщина у окна сонно засопела, Адёна, вытирая слёзы, вернулась к собеседнице.
      – Извините, мы тут всё время Вас перебиваем. Но так получается само…
      Рассказывайте пожалуйста, дальше.
      – Нет, внучечка. Поздно уже. И знаешь… горло у меня болит. Слышишь, как я разговариваю. Ты бы немножко его полечила, а?
      – Но я не умею…
      – А ты, как им, руку положи.
      – Не знаю…, я же не специально…
      – Ну, не знаешь, так и не знаешь, – просипела старуха.
      – Нет, Вы не обижайтесь. Я ведь не лечу. Ну, когда больно очень всяким зверушкам, я вижу, чувствую. Вот и родных чувствую.
      – Дай руку. Положи сюда. Чувствуешь? Я с этой болью уже несколько лет. Просто притерпелась.
      И Алёна почувствовала. Боль была острая, жестокая и передавалась, пронзала девушку. И она, уже молча вытирая слёзы, пыталась унять эту боль.
      – За раз не справишься. Если вообще можешь, – успокоила старуха девушку. Ладно, дорогая. Иди спать. Ты очень устала, правда?
      Алёна согласилась, что это правда – вдруг стали слипаться глаза. Быстренько попрощавшись, она добралась до своей палаты и прикоснувшись щекой к подушке, тут же уснула.
      А в палате Даниловны две бодрствующие соседки приставали к ней с требованиями объяснений.
      – Вот что я вам скажу, девоньки… Только т-с-с-с, молчок. Подойдите – ка сюда, ко мне. Слушайте. Н-и-ч-е-г-о не было. Вы спали. И спите. Спать, спать.
      – Вот так. Забот девоньке меньше, – пробормотала Ростова, когда любопытные больные добрались до коек и тут же начали похрапывать. Затем старая женщина впервые за долгое время самостоятельно встала, опираясь на стену и хватаясь за койки, добрела до окна, и глядя на обрезанную луну, ласково улыбалась и что-то шептала. Толи луне, толи звёздам, толи молилась.
      Алёна проснулась как дома, то есть "с петухами". Нерастраченная на домашние хлопоты энергия требовала выхода и девушка направилась к дежурной сестре получить задание на утро.
      – Вначале позанимайся собой, а потом, после обхода, придумаем тебе занятие, – улыбаясь посоветовала дежурная. Признав правоту этих слов и покраснев от того, что медсестра может заподозрить её в нечистоплотности, Алёна тут же занялась утренней гигиеной. Затем заглянула в отделение к взрослым – проведать Даниловну и других несчастных больных.
      – Ты поможешь мне пройтись, – попросила после приветствий Даниловна. – Только тихонько, пока они все спят.
      – Вот что, девонька, ты о том, что вчера этих двух…, ну, пожалела, никому не говори, – предложила старуха, опираясь на плечё помощницы и довольно бойко выбираясь в коридор.
      – А что, что-то плохое случилось? – испугалась девушка.
      – Нет, не бойся. Всё хорошо. Думаю, даже очень. Но давай подождём, посмотрим. А то знаю я этих женщин. Пристанут к тебе, душу вытянут. И с прыщом, и с зубом, и другими мелочами. А тебе твой дар на мелочи растрачивать нельзя.
      – О чём таком Вы говорите? – озадачилась девушка.
      – Я тебе расскажу. Много что. Поймёшь. А пока поверь. Хорошо?
      – Конечно, я и не собиралась ничего такого рассказывать. А Вы вот вчера только начали…
      – Вечером. Думаю, что эта наша Степановна нам не помешает. Может, ты её заранее успокоишь?
      – Не знаю, никогда не пробовала заранее…
      Беседу прервал вошедший в отделение врач.
      – Ого! Даниловна! Что это значит? – изумился он, увидев передвигающуюся на своих ногах старуху. – Коляска сломалась? – высказал он догадку.
      – Нет. Просто на поправку пошла. Раздумала я помирать.
      – Молодец, Даниловна. Только не усердствуй. А ты, девочка, ей не потакай.
      – Нет, что Вы! – искренне заверила врача девушка. Она остановилась и смотрела вслед врачу, пока тот не вошёл в ординаторскую.
      – Кто это? – поинтересовалась она на обратном пути.
      – Хирург наш. Талант. Золотые руки у мальчика. И душа тоже.
      – У мальчика, скажете тоже, – фыркнула Алёна.
      – Конечно, Алёнушка! Ему то двадцать пять всего.
      – Ого! А Вы говорите: "Мальчик".
      – Ладно, внучечка, не будем спорить. Для меня он мальчик, для тебя – дяденька, а для обоих и остальных больных – Андрей Андреевич. Вот и прогулялись. И видишь – уже товарки мои проснулись. Как самочувствие, девчата? Вижу, что хорошо. А я вот, решила пройтись, аппетит нагулять.
      – Ты, Даниловна сегодня и говоришь по – другому. Голос прорезался.
      – Сдаётся мне, много что скоро будет по-другому. Спасибо, внучечка, иди к себе а то обход скоро.
      Так уж получилось, что с соседками по палате девушка познакомилась позже, чем с больными "палаты Даниловны". Две девочки одногодки из разных деревень попали сюда с одной и той же напастью – "падучей". Как и Алёну, их тяготило нахождение здесь. Но ещё больше их угнетала сама болезнь. Они и раньше подсознательно чувствовали себя изгоями, а сейчас, в возрасте первой любви, ну, первой влюблённости, когда кавалеры обходили их стороной, это чувствовалось особенно остро. И во время обхода они были хмурыми, неразговорчивыми, отвечали на вопросы уже знакомой Алёне Веры Ивановны односложно.
      – Ну а ты, птаха, как? Освоилась уже? – обратилась к ней врачиха.
      – Да, спасибо, всё хорошо.
      – Извини, но у нас с тобой маленькое… недоразумение. Где-то пропали твои анализы крови. Придётся сдавать ещё раз.
      – Ничего, я щедрая.
      – Это как?
      – Ну, медсестра этой иголкой уколола, а кровь как брызнет! Я даже расстроилась – ей и на халат и на лицо попало. А она ничего, только улыбалась, когда вытирала.
      "Какая ты щедрая", – говорит. Ничего, я сдам.
      – Вот и договорились. Ну, хорошо, девочки. Выздоравливайте.
      – "Выздоравливайте" – фыркнула ей во след Алёнина соседка – Тома, полненькая, крепко сбитая малышка. – Знает, что врёт, и не краснеет.
      – Почему " врёт"? – изумилась Алёна.
      – Ты не знаешь? – заговорила вторая "сопалатница" – Светлана. _ Ведь наша болезнь не лечится. Мы же читать умеем. Это или проходит или не проходит. А врачи здесь – постольку поскольку. У тебя это давно?
      – Что "это"?
      – Ну, приступы.
      – Нет. Не было. Вот, позавчера в обморок упала – и всё.
      – Значит, только проявилось. Плохо.
      На дальнейшие расспросы девушки решили не отвечать.
      – У Веры расспросишь, она и расскажет. А может, у тебя что другое.
      Не добившись правды, Алёна решила наведаться к Даниловне.
      Обход сегодня у взрослых проводил этот самый хирург Андрей Андреевич. заставшая его девушка так непосредственно и восторженно рассматривала врача, что тот её не выгнал, вдруг засмущался и осмотр в их палате быстро закончил.
      – А, что понимает! Ему бы вырезать чего кусок, – разозлилась третья, неразговорчивая соседка Даниловны.
      – Ну что Вы! Говорят, будет светилом. Его уже в область приглашали, а он всё здесь практику нарабатывает.
      – Вот пусть и нарабатывает, а не лезет, чего не знает! Хирург! У меня сахар и давление. Мне рожать нельзя из – за этого. А детей нет!
      Алёна во все глаза смотрела на желающую родить старуху.
      – Мне тридцать два уже, ещё год – два, ну три, и всё!
      – А что же Вы… или всё время болеете? – участливо поинтересовалась одна из соседок.
      – Да нет. Была у меня девочка. В пятый класс уже ходила… Ты, Алёнушка, выйди из палаты. Не для детей это.
      Девушка вышла, и краснея, тут же приникла ухом к двери. Потом нашла закуток в нише с телевизором сидела и плакала, пока не пришло время помогать разносить завтрак. Потом помогала убирать и водить больных на процедуры. Затем получила свою порцию уколов. Затем, увидев хлопотливую девушку во взрослом отделении, её вызвал к себе хирург.
      – Больным нужен отдых и покой, а ты всё время в движении, в каких-то заботах.
      Тебя что, так наш медперсонал напряг?
      – Ой, что Вы! – всплеснула руками Алёна. Это я сама.
      Андрей с улыбкой рассматривал пациентку. Худенькая до хрупкости, но в тоже время – крепенькая, видно, приученная к физическому труду. Большие тёмно – голубые глаза. Пухлая великоватая для узенького личика верхняя губа создавала впечатление, что девушка улыбается. Что тут же вызывало ответную улыбку. Ещё природа наградила девочку удивительно пышной русой шевелюрой. "Красавицей вырастет. Уже сейчас симпатичная, а через годика два, когда расцветёт…" – Скажите, а вот операции делать… вам не страшно? – с искренней непосредственностью прервала его размышления больная.
      – Операции? Нет… А почему мне должно быть страшно?
      – Ну, вдруг что не так пойдёт? Вдруг не получится?
      – Ах, в этом плане? Знаешь… Алёна, в начале было страшно. Очень. Теперь руки не дрожат, а всё равно перед каждой операцией волнуюсь. Умничка, правильно угадала.
      – Не угадывала. Просто увидела на обходе.
      – Что – что ты увидела? – даже подался через стол молодой хирург.
      – Человек Вы очень хороший. Вокруг Вас, как это правильно, аура аж светится. Я таких мало видела…
      – Спасибо за комплимент, – засмущался врач, но у нас здесь вот так…подхваливать нельзя. И всё равно, постарайся меньше суетится и больше отдыхать. Узнает наше руководство… Я ещё с Верой Ивановной переговорю.
      А скажите, у этой нашей…, ну, из палаты Даниловны. У которой дочку… Она. что, и вправду из-за болезни не сможет никого народить?
      – Родить, Алёнушка, родить, – поправил Андрей. – Видимо, да. Мы здесь как будто анализы проводим, какое- то лечение, потом в область отправим, потом в республику. Может, пока окончательный диагноз придётся говорить, другая рана зарубцуется. Но это между нами, да?
      – Да. А можно мне к Вам на операцию?
      – Не боишься? У нас многие ребята в обморок бухались. А ты, вот – он показал на записи в истории болезни – получается и без этого можешь сознание потерять.
      – Да не боюсь я!
      – Ну, посмотрим, как себя будешь вести!
      – Ух, как буду!
      Да шучу, я девочка, шучу. Конечно нельзя. Как ты должна понимать, не детское это дело.
      В коридоре её ждала медленно, но уже без помощников передвигающаяся Даниловна.
      – Что хотел Андрей? – поинтересовалась старуха. Она внимательно выслушала краткое изложение беседы. – Я ему покажу " не детское дело"! – пообещала девушка.
      – Ну, не хорохорься. А про нашу палату ничего не спрашивал?
      – Нет… Совсем нет, – вспоминала Алёна.
      – Ну и хорошо. Давай вот что. Пройдём наших лекарей, а потом ты выведешь меня на двор. Лучше, пока ещё, вывезешь, а там уже и погуляем.
      В лаборатории девушку встретили хмуро, хотя она и не была виновата в случившемся.
      Впервые за длительный период существования этого подразделения районной больницу пропали анализы крови. Не исписанный листок, – сама кровь. И даже не пробирки с кровью, нет. Они стояли в контейнере, как положено подписанные. Но без крови.
      Чтобы это значило и в чём тут суть чьего – то злодейского умысла, понять не могли. Ну, не попивали девчата так много, чтобы забыть взять у больной кровь и запечатать пустые пробирки. В конце концов на причины происшедшего махнули рукой и решили взять анализ повторно.
      После обеда, до наступления тихого часа Алёна вывела Даниловну на двор и они посидели на скамейке, наслаждаясь теплом и свежим воздухом.
      – Как у маня в лесу сейчас хорошо, – вздохнула старуха.
      – У нас в деревне тоже. Но в лесу, согласна. У меня на полянке сейчас, наверное мои знакомцы удивляются, почему не прихожу. Я ведь стараюсь почаще. Если нет больных, то долго не засиживаюсь, принесу какого-нибудь гостинца – и назад. Это когда мама в грибы отпускает, то корзинку быстро наберу, а потом и побыть с ними можно.
      – Любишь зверей?
      – Ужасно! То есть очень. Всяких. И знаете, они на этой полянке, вроде как договорились. Никто ни за кем не гоняется, никто никого не хочет съесть. Однажды сижу, балуюсь с детками ихними, вдруг бельчата по дереву шусь – и нет их. А остальные, которые по деревьям не лазят за мою спину спрятались. Смотрю, а из кустов, которые возле поляны – вовк.
      Здоровый, и такой, аж с сединой. Матёрый, да? вышел и на меня смотрит. А я аж обмерла. А он посмотрел, посмотрел, потом лёг и на меня дальше смотрит. Я поднялась, глядь, а у волчины на задней лапе здоровенный капканище. Я таких и не видела. Подошла поближе. Он смотрит мне прямо в глаза, они карие и такие…ну, несчастные что – ли. Больно ему, а пожалиться не может. Гордый. А присела прямо возле него, капкан разглядываю, а он так отвернулся, вроде бы ему ничего не надо, а я если уж очень хочу, то могу ему помочь. Гордый! Я к лапе только притронулась, а у него аж дрожь по коже, так больно. Но терпит. "Нет, думаю, так не пойдёт, надо боль убирать". Это когда кому очень больно, я забираю боль в себя. Она через меня уходит. Правда, терпеть надо. Но я терпеливая. Вот положила я руки на лапу, а боль такая, что аж зажмурилась. Ведомо дело – кость раздроблена и гной уже по всей лапе. Ну сижу, терплю, плачу тихонько. Так терпеть легче, когда плачешь. А волк как всё понял – повернулся ко мне мордой и прямо в глаза по слезам и лизнул. Ну, потом нашла я ветку потолще, разжала эти железки, высвободила лапу, перевязала. Я с собой обязательно бинта беру. У этих зверушек обязательно что – нибудь случается. Вот… А потом ему говорю: " Одним разом не обойдешься. Тут надо недельку полечится. Ты лапу свою пока сильно не загружай, и приходи завтра. Только чур, на полянке никого не трогать. Уговор?" он, конечно, ничего не ответил, ушёл, даже хвостом не помахал типа "Спасибо". А назавтра пришёл. И послезавтра тоже. За неделю вылечила. И понимал. Когда я им занималась, эти мои зайчата к нему чуть не вплотную подбирались. Любопытные. А он только покосится на эту мелюзгу и отворачивается. Ах, какой он красивый, когда здоровый.
      Пришёл прощаться, здоровый такой, ужи торчком, голову держит важно. Но когда я его обняла на прощание, опять меня, как наш Дружок, лизнул и зник.
      – Ты очень любишь зверей, девонька. А людей?
      – Людей я тоже люблю. Но их есть кому лечить. А вот вырасту, хочу тоже их лечить.
      Врачом стану.
      – Но ты уже их можешь лечить? Правда? Правда!
      Алёна хотела что – то ответить, но встретила взгляд бездонно-чёрных глаз старухи и осеклась.
      – Ты будешь с сможешь лечить людей, внучечка. уже сейчас. А я тебе помогу. Ведь люди, они лучше зверей. Хотя в каждом и сидит какая- то зверюшка. Они очень разные, люди-то, но в большинстве своём – лучше, правда?
      – Не знаю… наверное. Но я всё равно не так их люблю. Нет, маму, братиков, отца, конечно… А других…
      – У тебя всё впереди, Алёнушка. Встретишься ты и с любовью, и с добротой, и с предательством, и с подлостью людской. Чувствую. И я много смогу тебе подсказать.
      Если успею, конечно.
      – Я не знаю, я здесь, наверное, недолго буду – по своему поняла девушка последнюю фразу. может, пойдём? А то заругают.
      – Со мной не заругают. Но ты права, пойдём.
      Девушек в палате уже сморило сном. Вспомнив слова Даниловны о зверюшках в людях, Алёна повнимательней присмотрелась к соседкам. Действительно, рыженькая востроносенькая Светлана была похожа на лисёнка, а толстенькая Тома – на маленького сурка. Надо помочь, – решила девушка и присела вначале возле "лисички"…
 

 
      – Умаялась, помощница. Но всё равно будить надо. Просыпайся, девочка. Вечерние процедуры, ужин. Потом доспишь, ночью.
      Добрый голос санитарки вернул Алёну к действительности. Но сразу встать она не смогла, приподнялась и тут же вновь откинулась на подушку.
      – Да что же это с тобой, милочка моя? На тебе лица нет! И бледненькая какая!
      Плохо тебе? Побегу за врачом. И не слушая возражений, испуганная "тётя Мария" кинулась за врачом.
      Веру Ивановну уже сменил Карл Петрович (сокращенно среди больных детей – " Карапет"). Низенький, рано лысеющий и обострённо болезненно к этому относящийся, жёлчный с персоналом и неразговорчивый с больными, он держался в больнице за счёт высочайшего профессионализма. Быстро послушав девушку и измерив ей давление, он буркнул: "Истощение" и обратившись к санитарке добавил:
      – Мне говорила Тимошенко, что у нас здесь о-о-очень трудолюбивая девушка поступила. Запомните, – она больная. Если увижу её работающей за вас, – накажу.
      Обоих. Полюбуйтесь на результат! Немедленно капельницу с… – это он уже медсестре, когда санитарка выскочила прочь.
      – А ты, девушка, запомни. Ты здесь лечишься. Будешь маятся дурью – поставлю вопрос о выписке. – Увидев в васильковых глазах слёзы незаслуженной обиды он вдруг, впервые за многие годы, дрогнул и виновато – сдавленным тоном пояснил. – В твоих же интересах. Разве можно вот так доводить себя? Школа скоро, быстренько поправляться надо, сил набираться, а ты вместо этого что с собой делаешь?
      Дождавшись капельницы и предписав персоналу немедленно сообщить ему, "если что",
      "Карапет" быстрым шагом направился в ординаторскую, где взялся за тоненькую пока историю болезни новой пациентки.
      А к девушке, пыхтя и отдуваясь уже прибыла Даниловна.
      – Что внучечка так вдруг?
      – Ай, не вдруг это. Я попробовала после нашего разговора. Вы только не говорите им – понизила голос Алёна. Вот много сил и ушло. У меня такое бывало, но не так.
      Просто голова кружилась, когда сильно, ну… много… занимаешься, – подыскивала слова девушка. Ну, как с тем волком. Тогда тоже кружилась. Потом проходит. Надо только…
      – К солнышку? А луну не пробовала?
      – Не-е. Я ведь ночью не занимаюсь этим. Разве когда братика от зубной боли какой.
      А потом ночь поспишь – и всё проходит. А тут нет. И вообще всё как-то странно…
      – Выйдем, расскажешь.
      – Врач строгий. Наверное, не даст и встать.
      – Карлуша? Ты лежи, пока не докапает, а я скоро приду.
      – Ишь как Даниловна с тобой носится! Почему?
      – Не знаю. Я ей помогла… ходить. Я ты её знаешь?
      – Здесь рассказали. Знаменитость районного масштаба, – иронически ухмыльнулась Светлана – лисичка. – Она у нас местный Касьян, – повставляла в своё время диски всем страждущим. В том числе и врачам и начальству. Говорят, некоторые даже из столицы специально приезжали. Теперь вот, сама лечится. Но наши костоломы её уважают.
      – Почему костоломы?
      – Ай, что они могут!
      – Зачем ты так. Вот ты же и Тома вылечились.
      – Я? Мы? Вылечились? Да с чего ты взяла? Тамара, ты слышала этот бред?
      – Не бред! У вас больше никогда не будет этих приступов. Никогда!
      – Нашла чем шутить! Если бы не эта капельница, я бы тебе…
      – Постой- постой, – более рассудительная толстушка присела на край Алёниной койки.
      – Алёна, ты что такое говоришь? Если не прикалываешься, то откуда узнала?
      – Мне Даниловна по секрету сказала. А она видит, – соврала девушка. – Только она не хочет, чтобы к ней приставали. А я вот, проболталась.
      – Дай Бог, если правда. Дай Бог! – вздохнула Тамара. – Ну, недолго и ждать – то, – добавила она. Товарки по несчастью переглянулись. Они знали, что вскоре каждую из них должно "хватануть". Вот только когда?
      – А я сейчас же и проверю – решилась Светлана. – У меня вот от этого всё время хватает. Когда мэтал. Мне запрещают, но одна кассетка есть. – Она достала плэйер, наладила, посмотрела на Алёну.
      – Вот капельница кончится и испытаем, а? Чтобы, если неправда, помогала.
      Когда процедура закончилась и девчата опять остались одни, Светлана решилась.
      Некоторое время она настороженно прислушивалась. От ожидания приступа её бледное лицо напряглось, ещё больше побледнели и поджались губы, поперёк лобика, прикрытого рыжей чёлкой, прорезалась складочка. Но ничего не происходило и девушка вначале начала просто качаться в неслышимый соседкам такт музыки, затем вскочила с кровати и бросилась в танец. Это был какой-то немыслимый симбиоз брейка с рокк-н – роллом. В конце концов Светлана, запыхавшись, рассмеялась и плашмя бухнулась на койку.
      – Спасибо, Даниловна! – крикнула она входящей в палату старухе.
      – Это за что же? – изумилась та.
      – Ладно, не надо. Алёна всё разболтала. Но я…то есть мы будем молчать как рыбки. А это надолго?
      – Я так и думала, – укоризненно покачала головой Ростова, глядя на Алёну.
      – Ну, это она случайно проговорилась, когда мы начали врачей ругать. Это надолго?
      – Что " это"?
      – Ну… выздоровление.
      – Ах, выздоровление! Пока не начнешь пить и курить.
      – Не начну. Мне и раньше нельзя было, да и зачем? Хочу танцевать! Хочу бегать и прыгать! Плавать хочу, у нас речка знаешь какая! Машину водить хочу- мой отец купил! Так что пить и курить, – не грозит! Ого-го, чего я теперь натворю!
      – Твою бы энергию, да в мирных целях. Правильно говорится, что бодливой корове Бог рог не даёт. И всё это ты врешь, девонька. Первым делом ты сведешь с ума всех кавалеров, которые раньше от тебя бегали, правда?
      – Не без этого, Даниловна. Но за твоё здоровье буду молиться.
      – Ладно – ладно, Рыжик. Ну что, пойдём немного пройдёмся. Карлуша разрешил, – обратилась она к улыбающейся Алёне. Только оденься чуть потеплей, вечера уже прохоладные.
      Они устроились на той же скамейке. Больница, как водится, стояла на отшибе райцентра. И без того нешумный городок сейчас, ближе к вечеру замирал. Это потом, в темноте повырываются из дверей дискотеки и из окон автомобилей грохочущие ритмы. А сейчас, в тишине только несколько птах цвенькали свои немудрёные мелодии. Солнце садилось за лес, разливая по облакам розовый тягучий крем.
      – Посмотри на него, – предложила вдруг старуха.
      – Да, красиво. Такое большое, доброе…
      – Нет, ты посмотри на него подольше. Попей его.
      – Попить?! – удивилась девушка, но тут же замолчала. Она почувствовала, как по телу разливается тёплая сила. И начала действительно "пить" глазами лучи вечернего солнца. Поначалу мелкими глоточками, пуская в себя через сетчатку мелкие порции энергии. Затем, осмелев, начала делать всё большие и большие глотки.
      – Ну будет, будет, на первый раз, – улыбалась Даниловна, загородив девушке солнце своей мозолистой ладонью. – Нельзя же так. Знаешь, что бывает, когда с непривычки объешься незнакомым блюдом.
      – Понос, – с детской непосредственностью ответила Алёна.
      – Вот именно, – рассмеялась старая целительница. А какой от этого "понос" мне неизвестно. Но лучше и не рисковать, правда.
      – Правда, а что это такое? – тут же заинтересовалась девушка.
      – Ты лечила или как ты раньше говорила "жалела" своих соседок, правда? И как это было? Рассказывай, а я тебе потом отвечу.
      – Когда я пришла, мне их так стало жалко, начала девушка.
      Старуха, закрыв глаза, словно наяву представляла происшедшее.
      Сев напротив "Лисички" Алёна решила погладить её привычным жестом, но испугалась, что разбудит. Остановив руки у лица спящей, она решила представить, что гладит.
      Руки словно сами потянулись к вискам.
      – Потом как туман светящийся возле них появился, – продолжала девушка свой рассказ. Она рассказала, как почувствовала боль, когда этот " туман" прикоснулся к голове Светланы.
      – Как током ударило.
      – Тебя било током?
      – А, в детстве. Отец розетку менял, провода оставил, а сам пошёл за не помню чем.
      Ну, я конечно и полюбопытствовала.
      – Хорошо, продолжай, внучечка.
      Алёна рассказала о том, что перетерпела боль, она начала утихать, а потом и свечение пропало. А она уже знала, что вылечила Светлану и на радостях тут же перебралась к Сурчёнку.
      – К кому?
      – Ну, к Тамаре, – сконфузилась девушка.
      – Метко. Похоже. Продолжай.
      Со второй больной так быстро и просто не получилось. Была более сильной боль, а главное, начала кружится голова. Алёна заставила себя собраться и вдруг увидела голову спящей "как бы насквозь". Точнее, как какую-то светящуюся картину. Вот, здоровые клеточки светились весело, розовым светом, больные, – жалобным, голубеньким. А ещё были черные разрывы, ну, как в сети рыбацкой дыры, когда большая рыба или бобер какой порвёт. Вот эти, больные клетки, когда она их своим светом гладила, отдавали боль и становились тоже розовыми. А сложнее свего было вот эти дыры залатать.
      – Их, оказывается, надо, не как сетку, а как носок латать. Лучик на лучик, лучик на лучик. аккуратненько. Оно больно, больно, потом – рраз, – и готово. И прорехи нет, и всё розовым светится. А потом, чуть до своей кровати дошла, упала и уснула. Тётя Мария меня разбудила, а я встать не могла. Она позвала врача, этого, Вашего "Карлушу", а он и на меня и на неё наругался. Вот и всё – вздохнула Алёна.
      – А как ты себя сейчас чувствуешь?
      – Хорошо. Правда, очень хорошо.
      – Тогда пошли, внучечка, внутрь.
      – Вы обещали рассказать…
      – Всё, всё расскажу. После отбоя. А пока тебя ещё наш Карлуша посмотрит.
      "Карапет" действительно ещё раз осмотрел девушку – проверил давление, пульс, заглянул в глаза, послушал сердце. попросил поприседать. Вновь проделал те же процедуры.
      – Приходится верить, – вздохнул он. Предписав хорошенько ночью отоспаться, доктор пожелал спокойной ночи и вновь вернулся в ординаторскую. А после отхода больных ко сну поднялся на этаж выше – к дежурившему во взрослом известном нам отделении пожилому врачу.
      – Посоветоваться хочу. Чего-то я не понимаю, Сергей Витальевич – отрывисто произнёс он после взаимных приветствий. – Вот, девчонка у меня, – протянул он историю болезни.
      – А, эта с которой наша знаменитость стакнулась, – заглянул в записи пожилой. – Как же, как же. Наслышан. Сегодня просила у Андрея разрешения побывать на операции.
      – Какие там операции! Вечером серьёзнейший упадок сил. вот записи. Пульс, температура, давление. Прокапали… По настойчивой просьбе Даниловны разрешил после этого прогулку. И вот, что получилось. Как по – Вашему это понимать? И как относится?
      – Наша Ростова уже было совсем ласты склеила. Сдалась. Сама понимала, чем больна.
      В онкологию категорически отказывалась. Так, поддерживающие процедуры. Потом вот такой всплеск, вот такая за два дня динамика – Сергей Витальевич показал историю болезни Даниловны. – А теперь оказывается, что они вот так друг на друга положительно влияют?
      – Сдаётся мне, не только друг на друга. Что-то соседки её были какие- то необычно оживлённые – припомнил "Карапет".
      – Насколько я знаю Даниловну, сейчас они вместе в одной из палат. Давайте тихонько проверим, а?
      Они крадучись, мимо спящей медсестры, подошли к палате подопечных Андрея и посмотрели сквозь стекло. Комната освещалась каким- то странным свечением. Из освещенного коридора рассмотреть что – либо более подробно было сложно и Карл Петрович уже потянулся к ручке двери, но старший товарищ перехватил его руку и, приложив палец к губам, потянул его назад в ординаторскую.
      – Что это значит? – резко возмутился детский врач.
      – Это значит… Боюсь сглазить… Это значит, что у нас начинаются чудеса. Нашла таки Даниловна. Дожила. Вы просто здесь не так давно, не в курсе. Точнее, не совсем в курсе. Даниловна знаменитый на всю страну костоправ. И травник. Хотя и в прошлом. Но у неё ещё была и дочь. Та была целительницей. Волшебницей, если хотите. Излечивала всё.
      – Ну, положим, всё вылечить невозможно, – вдруг напрягся Карл.
      – Я оговорился. Не излечивала. Исцеляла. Констатируем врожденные травмы, какое там травмы – врожденное отсутствие чего – либо. отвозят ребёнка к ней, через недельку – получите здоровенького.
      – А… со зрением, к примеру?
      – Это она запросто. слепых, глухих. хромых всяких на нервной почве. Вот там, если руку ногу оторвало, – не знаю, уверять не могу. Ходили разговоры, но… это уже фантастика.
      – И что с ней?
      – Какая-то очень тёмная и неприятная история. Пропала. Даниловна клялась – божилась, что дочь в пожаре сгорела. Дом у них в лесу был, лесным пожаром и прихватило. Но никаких следов не нашли. Ни косточки. Подозревали, что подалась на заработки.
      – Ну, с такими способностями чего скрывать – то?
      – Не было у неё медицинского образования. Да и среднего, по- моему не было.
      Поэтому по тем временам за такое лечение загреметь можно было крепко. Кроме того, – понизил голос рассказчик – она лечила, не только деток. О-о-очень большие люди приезжали. А после её лечения ещё один эффект проявлялся – лет по двадцать со счетов списывалось. То есть была она ещё и носительницей некоторых государственных секретов. и не заперли её в какоё золоченой клетке толь ко потому, что она заявляла: " Могу только здесь, в этом лесу. Уйду отсюда – вся эта сила пропадёт". Пришлось мириться. Для того, чтобы никто из врагов ей вреда не учинил, организовали охрану. Да что охрана, когда огонь стеной шёл. В общем, не стало её. Были там ещё какие-то странности, но не знаю, не знаю. А Даниловна с тех пор и сдавать начала… И вот теперь, видите – воспрянула. Нашла, значит, преемницу. Вот сейчас та и творит чудеса. Уже кого – то исцеляет. На той койке, где светилось, лежит… тааак… что же, давайте завтра вместе посмотрим. И у Вас она уже кого – то исцелила. Или обоих.
      – С чего Вы взяли?
      – Говорили, что та, её почти также – Алесей- звали, после своих… сеансов никакая была. Отлёживалась. И у этой вы упадок сил зафиксировали.
      – Можно, я закурю, – поинтересовался вдруг педиатр и потянулся к сигаретам Сергея Витальевича.
      – Вы же не курите! – всплеснул руками коллега. – Да и не волнуйтесь Вы так, всё будет хорошо. Даниловна никогда никому зла не причинила и этого не допустит.
      – Спасибо. Чтобы у Вас не надымить, я на лестнице. И вообще, к себе пора.
      – Ну, спокойного дежурства. Что особенное увидите, шум не поднимайте, лучше мне сообщите.
      – Договорились.
      Детский врач, нервно, большими затяжками перекурив на пожарной лестнице, вернулся в своё отделение и заглянул в палату новой кудесницы. Две девушки крепко спали, кровать Алёны была пуста.
      Дежурный вернулся в ординаторскую и, ожидая возвращения пациентки, стал вчитываться в истории болезней её соседок. Затем он долго смотрел в окно, на луну и звёзды.
      – Дай-то Бог, – прошептал он, и когда в коридоре раздались осторожные шаги, не вышел из кабинета.
      Утром всё- таки пошёл, пошёл шепоток, что Даниловна опять взялась "за своё".
      Даже не "за своё", а за дочково. Излечила, или ещё излечивает всех в своей палате и мимоходом – трёх "припадочных" – в детской. Оба врача остались на утренний обход – посмотреть, что получилось.
      Ведущая палаты девчат Вера Ивановна нашла всех девочек в добром здравии.
      Запомнившая дочкины привычки Даниловна ночью, после сеанса, подвела Алёну к луне и научила ёё пить лунный свет также, как до этого – лучи заходящего солнца. Они потом долго шептались и девушка набиралась сил. Поэтому обход юная целительница встретила бодрой и здоровой, лишь слегка невыспавшейся. Но к этому ей было не привыкать.
      Палату "старухи Ростовой" вёл и сегодня проводил осмотр заведующий отделением.
      Как и ветеран Сергей Витальевич, заведующий был тёртый калач. Внимательно выслушав мнение больных о своём самочувствии он поначалу настороженно воспринял их радостное, какое-то предпраздничное настроение, затем, после традиционных пульса, давления и прочих обрядов, тоже заулыбался.
      – Ну молодцы, девчата, молодцы.
      В ординаторской старый врач предложил заведующему отложить направление на операцию Сергеенко, повторить ей томографию и вообще всех их направить на повторное обследование. На высокоподнятые брови заведующего кратко рассказал о случившемся.
      – Вы же понимаете, с кем это согласовано. Все показания есть. Там не так просто было добиться. Очередь… Что я главврачу, эту притчу расскажу?
      – Я расскажу, если хотите.
      – Нет уж, увольте. Лучше вот что… Сейчас, немедленно Сергеенко на повторную томографию. Если будет надо – на резонансную. Договоримся. Но – без отмен. Пока.
      Если что эээ изменилось – пусть разбираются у себя. У Китченко что прежде всего можно проверить? Сахар и давление. Займитесь. Пусть по сахару – экспресс анализ.
      Потом будем думать дальше.
      Вера Сергеевна тоже осталась довольно состоянием девочек. Правда, то временное ухудшение у новой пациентки несколько насторожило, но затем, по записям дежурного все показатели улучшились, стабилизировались и сейчас были только немного ниже нормы. С утра, со сна бывает.
      – Я бы хотел поговорить с Вами, – начал Карл Петрович. – Эта девочка… видимо обладает некими… необычными возможностями. Вот и вчера они с Даниловной…
      – Старуха давно ищет себе наследницу. Дай Бог, чтобы нашла. Но не преувеличивайте. Она замечательный костоправ, по позвонкам и дискам была просто уникум. В отличии от Касьяна вставляла диски аккуратно, без тряски и дёрганий.
      Если передаст девочке свои способности, нашим радикулитчикам очень повезёт.
      – Нет, Вера Сергеевна, есть подозрения, что она… они вылечили, или пытались вылечить соседок по девочкиной палате.
      – Это не её специализация. Да и сами знаете, как излечивается такое заболевание.
      Хотя, вид у них сегодня торжествующий. Хорошо, посмотрим. Как часты у них приступы?
      – Ночью и сегодня утром не было.
      – Это не показатель. Подождём. Пока лечение – прежнее. И ещё вот что.
      Лаборатория чудит. До сих пор анализа крови не сделали. Проследите лично.
      Так что первый опыт Алёны не вызвал ненужного ажиотажа. После она кинулась было на помощь санитаркам, но те испуганно зашикали и замахали руками. Карапет чуть ли не за руку сводил её на уже становившуюся традиционной процедуру взятия крови, а после завтрака девушка закончила поход по " необязательным" врачам типа окулиста, стоматолога и кое – кого ещё.
      Затем они с Даниловной сидели на излюбленной ими лавочке и девушка осторожно, совсем маленькими порциями пила дневные, более яркие и более насыщенные лучи солнца.
      – Ах, как хорошо! Спасибо, что научили! Это что, я теперь могу вообще не есть?
      – Думаю, есть придётся. Всё таки тебе ещё расти надо. Поправляться. Вон худоба какая. А на одном солнышке не вытянешь.
      – Скажите, а ваша дочка тоже вот так могла?
      – Могла. Но не сразу. Она уже постарше тебя была, когда всё проявилось. – Ростова замолчала. Было видно, что ей тяжело вспоминать о дочери.
      – Мамочка! – прервала молчание Алёна и бросилась к началу аллейки, где появилась щупленькая фигурка матери и обоих братцев.
 

 
      – У тебя мать очень хорошая. Добрая. Я наблюдала. Только какая – то… несчастная она. Тень на ней нехорошая. Ты бы берегла её. Смотрела за ней больше.
      А как отец?
      – Он добрый. Пока не выпьет.
      – И сильно пьёт? ну, ничего. Ты сможешь вылечить.
      – Правда?!
      – Да, доча моя лечила. А сегодня, если ты не против, мы с тобой пройдёмся в соседнюю палату. Там…
      – Нет! – перебила её девушка. Нет!
      – Ты устала? Или…
      – Никаких соседних палат. Никого, Даниловна, пока не… помогу Вам.
      – Поздно мне уже. Да и жизнь моя прожита.
      – А кто мне обещал помогать? меня учить? Всё. Ложитесь. Только подсказывайте, если что.
      – Здесь я не подсказчик. Дочка говорила, что сама видит. И отсекает понемногу.
      – Хорошо, я попробую. А соседки не проснуться?
      – Сейчас. – Старуха прошлась к каждой из спящих потом вернулась.
      – Всё. До утра будут спать крепким сном. Это я ещё умею.
      Алёна протянула над старухой руки. У влюблённой в лес девушки увиденное ассоциировалось, как большая черная паутина с многоногим пауком в центре.
      Паутина была ядовитой и обжигала при каждом прикосновении.
      " Отсекала понемногу" – вспомнила она и взялась за дело. Женщины терпеливее переносят боль, и Алёна не стонала, не всхлипывала, только слёзы текли из закрытых глаз. Когда где- то через час девушка изнемогла и волшебное сияние её рук погасло, старуха подвела её к окну, к лунным лучам.
      – Бедненькая, изводишься. Может, перестанешь, внучечка?
      – Нет, Даниловна. Я взялась, я закончу. Я смогу. Вот, попью только – впитывала девушка серебряный свет. – А Вы пока расскажите что. Вы про себя тогда начинали.
      Так они и провели ночь. Девушка терзала раковую паутину, а в перерывах старая Ростова рассказывала о своей удивительной жизни. В ней было много чего. Но в основном – мать, лес и дочка.
      – Завтра придётся ещё… Не могу… – прекратила ближе к утру лечение девушка.
      – Конечно, милая, конечно. Пойдём, проведу. И лежи, отдыхай. Я скажу, чтобы не тревожили.
      Вновь проводивший отход по причине догуливания другими врачами отпусков Карлуша, выслушал по утру просьбу Даниловны благосклонно.
      – Опять ночью ведьмарствовали? – пошутил он.
      – Я думаю, что этих двух соседок можете выписывать. Больше они к вам не попадут.
      Разве что в роддом теперь. Вот такое " ведьмарство".
      – Ну, хорошо. Что она может? – решился врач.
      – Всё! То есть, исцелять – практически всё. Вот и у нас в палате, думаю, начнётся. Уже сегодня начнётся. Так что, если интересуетесь, поднимитесь.
      – Есть разговор, Даниловна.
      – Личный? До послезавтра девушка занята.
      – Но поговорить – то можно?
      – Давай тогда со мной, – предложила старуха и они зашли в ординаторскую.
      Когда Алёна проснулась, солнечные лучи вовсю гладили её лицо и выглядывающие из лёгкой ночнушки плечи. Рядом сидела старая Ростова. Соседок не было – проходили процедуры.
      – Вот что, внученька. Есть для тебя работёнка сегодня ночью.
      – Знаю.
      – Не знаешь. Другая. И не здесь. Ты как себя чувствуешь?
      – Нормально. А как же… с Вами?
      – А! Я подожду. Там ты нужнее.
      – Да где же "там"?
      – У Карлуши. Ты поднимайся. Перекуси, вот. Оставили. И пойдём. На скамейке расскажу.
      Зал двухкомнатной квартирки "Карлуши" был тускло освещен одной из трёх ламп трёхрожковой люстры. В прихожей хозяин свет не включил.
      – Она не переносит сильного света. Больно, – шепотом произнёс он. Алёна, снимая туфли, поёжилась. Квартира была наполнена каким-то мрачным отчаянием. И этот тусклый свет, и запахи неподвижного тела, и сам вдруг осунувшийся врач навеивали какие-то мысли о сумерках души.
      – Где она? Проводите! – таким же шёпотом распорядилась Даниловна. Алёна не удивлялась такому поведению. Ростова вкратце рассказала, что в автоаварии жена Карла Петровича получила тяжёлые травмы, теперь парализована. Кроме того, свет и звуки причиняют ей невыносимую боль. При ясности ума невозможность двигаться и даже говорить мучают её не меньше, чем физические страдания.
      Когда они втроём зашли в спальню, девушка задохнулась от чувства сострадания к несчастной женщине. Подготовленная к посещению, она сидела в кресле, укрытая пледом. Ещё красивые черты лица начали уже увядать, как увядает цветок без цвета, без влаги, без пчёл. Попытавшись что – то сказать, страдалица только замычала, и смутившись, зажмурилась. И словно что – то погасло в комнате – настолько ярким, оказывается, был её взгляд.
      – Бедная Вы, бедная, – тотчас кинулась к ней Алёна. Она взяла лицо женщины в ладони и плача, стала уговаривать.
      – Ну, откройте глаза. Ну, успокойтесь. Я Вам помогу. Я Вас теперь не оставлю…
      – Внучечка, погодь, давай всё обсудим, как лучше, – встряла, было, Даниловна.
      – Идите, ах, не мешайте, пожалуйста, – нетерпеливо отмахнулась Алёна. Врач и старуха притихли и наблюдали, как из ладоней девушки на больную потёк свет. Он становился всё ярче и ярче. Алёна вскоре прекратила свой монолог, только, закрыв глаза и, смешно нахмурив лобик, шевелила губами. Её пациентка, напротив, сидела открыв глаза, в которых отчаяние начинало сменяться изумлением и надеждой.
      Даниловна потянула такого же изумлённого Карлушу на кухню.
      – Сейчас ей главное не мешать. Потом, когда ослабнет, перенесём её к луне сил набираться.
      – Кто ослабнет? Лиля?
      – Да нет. Волшебница наша. Что же ты думаешь, это ей просто так?
      – Не думаю… Я… ничего не думаю. Кого только здесь не было… Утопающий, знаете. Но вот так. С такими эффектами…
      – Подожди, ещё не те эффекты будут. Давай кофе угости, что ли. Ночь долгая будет, хлопотная…
      Хлопотной оказалась не только ночь. Девушка видела эти пропасти – разрывы в светленьких струнах нервов и в паутинках, из которых, казалось, соткана нежная ткань мозга. Она видела измученные, горящие красным огоньком, словно кричащие о помощи, струнки нервов, ведущих от глаз и ушей. " Боль от света и звуков" – вспомнила она. Захлёстываемая волнами жалости, Алёна делилась, и делилась с женщиной своим светом. И уже падая без сил в первый раз, увидела, что поправила эти расстроенные струнки. Боль должна была утихнуть. Затем заботливые руки отнесли её на кровать, подвинутую под лунные лучи. Придя в себя и набравшись сил, целительница только мельком прошептала старухе: "Потом, потом, всё потом" и продолжила своё подвижничество. Около трёх часов ночи, когда девушка вновь упала рядом с больной и её отнесли "заряжаться", жертва аварии повернула голову и прошептала:
      – Кто она?
      – Если бы я знал, родная. Вот, Даниловна, наша знаменитая травница открыла…
      Господи, да ты заговорила? – кинулся врач к своей жене.
      – Да. И боль отпустила… Да кто она?
      – Она тебя, доченька, поставит на ноги. Ты только не волнуйся.
      – Чего теперь уже волноваться – улыбнулась Лилия. – Хуже не будет. Хоть поговорить могу.
      – Как ты себя вообще чувствуешь, любимая? Может, что надо?
      – Нет. Смотрите за девочкой. Она всё время стонет.
      – Такое у неё целительство. Больно её. Терпит, – объяснила Даниловна.
      – Милая, добрая девочка, – улыбнулась Лилия.
      – Всё – всё- всё! Потом, потом, потом, – отогнала собеседников от своей пациентки подошедшая Алёна и вновь воздела над ней руки. К утру оборванные ниточки мозга соединились в один узор и засветились радостным голубым светом.
      Осталось "всего лишь" соединить струны нервов и нити позвоночника. Девушка видела эти разрывы и уже направила на них лучи своего целительного света. Но задавненные травмы ударили по девушке такой болью, что она невольно закричала и отпрянула.
      – Что?! – в один голос вскрикнули взрослые.
      – Нет. Ничего. Просто… – она взглянула в окно, за которым начинал проявляться рассвет.
      – Не успели. Я вообще- то так и думала. Моя доченька тоже такие… травмы за одну ночь не успевала… Ну, да ничего. За день отдохнешь, а там…
      – Нет, нет, нет! Я никуда не уйду, пока… пока…
      – Внучечка, родненькая, поверь ты мне. Отдохнёшь, потом быстрее получится. И ещё – мы же тебя тихонечко сюда привезли. Хватятся в больнице, что будет?
      Даниловна взяла ослабевшую девушку и ласково уговаривая, повела одеваться.
      – До свидания, тётя Лиля. Я вас вылечу. Сегодня ночью вылечу. Простите, что не успела… Но руки уже. И много что ещё… А ходить, – это уже завтра… – погружаясь в сон, попрощалась девушка. Карл Петрович подхватил её на руки и понёс в свой старенький "фольксваген".
      – Как вы думаете, Даниловна, она правду говорит?
      – Ну, Карлуша, ты же сам видел. И потом, сменишься с дежурства, увидишь. Если она сказала, что руки уже действуют, значит, так и есть.
      – Дай Бог, дай Бог, – голос его задрожал. – Мы же с Лилей моей совсем вдвоём. Ни у неё, ни у меня – никого. После той аварии… За рулём- то я был. Да, не виноват. Юридически. А так? Каждый день видеть эти муки. Да я опять о себе. А ей?
      Каждый день этого ада! Я думал – с ума сойду. Но если бы сломался, что с ней бы было? А я ведь её люблю, мою Лилию.
      – Ты зря беду от людей спрятал.
      – Там, где случилось, не прятал. Ну, там и не спрятать было, "ЧП районного масштаба" всё-таки. Да, сочувствовали. Но, знаете, какое- то злорадное сочувствие у людей. Типа " слава Богу, что не со мной!". И любопытство. Просто праздное любопытство – как люди выживают в таких условиях? Неприятно.
      В больничном скверике врач вновь взял Алёну на руки и так донёс до отделения, потом, упрямо мотнув головой, понёс дальше – в палату, на койку.
      "Пусть думают, что хотят" – поняла Даниловна.
      – Ну, ты всё-таки не бравируй. Девочка-то считается больной. А ты куда-то возишь, на руках носишь… И тебе и ей повредить может.
      – Да- да, Вы правы. Сегодня у нас кто заступает? Верещавина? Трудный случай…
      – Я справлюсь – пообещала Даниловна. А ты, давай, утрясай со своими.
      Утрясать особо и не пришлось. Ночь прошла спокойно, дежурных санитарку и медсестру никто не тревожил. Обе, приняв по коробке конфет, пообещали молчать о некоторых сегодняшних странностях, если такие и были. "Ничего противозаконного, а тем более криминального" – успокоил их Карапет. Затем, сдавая дежурство, запинаясь попросил без особой надобности не тревожить Алёну из третьей палаты.
      На удивлённо поднятые брови Верещавиной добавил, что это его личная просьба, но конечно, если она сочтёт необходимым… И всё- таки. Не вдаваясь в большие разъяснения, он рванулся домой. Заинтригованная врачиха начала обход именно с этой палаты. Две девочки весело шептались, а та самая Алёна спала сладким сном с улыбкой на губах. Рядом, охраняя этот сон сидела старуха Ростова. При появлении Верещвавиной она встала.
      – Здравствуйте, Раиса Васильевна!
      – Здравствуй и ты, Даниловна. Что здесь происходит? Почему не на обходе?
      – Сейчас пойду. Вас дожидалась. Очень прошу девоньку пока не будить.
      – А в чём собственно дело? Вот и Кара… и Карл Петрович просил. Что за спящая красавица?
      – Вам врать не буду. Конечно, помните, как с Игорьком- то было? Как он кстати, сейчас?
      – Хорошо, спасибо, – рассеянно ответила врач, собираясь с мыслями. – Ты хочешь сказать, что эта пичужка, как твоя дочь…? – поняла она.
      – Мне кажется… да нет, не кажется, лучше. Видела сегодня.
      – И она сегодня Кара… Карлову жену…? И помогло?
      – Не то слово. "Помогло". Но сил много потратила. Пусть отдохнёт, а?
      – Сказки, Даниловна?
      Ростова истово перекрестилась и тогда Раиса Васильевна, пожав плечами, взялась за соседок. Узнав, что приступов последние трое суток не было, она покосилась на спящую девушку.
      – А у нас в палате одну жанчинку готовили к операции мозга. Провели повторную томографию – незачем, оказывается. А у второй анализы…
      – Даниловна, идите к себе. Обещаю, что часов до одиннадцати… или сколько?
      Двенадцати? Хорошо… И отдохните сами. Вижу, что надо.
      Алёна, действительно, проснулась около полудня. Рядом вновь сидела добровольная опекунша и наставница. Девушка ещё не встала, когда в палату впорхнули её соседки – уже в своих одеждах.
      – Выписали – сообщила " Лисичка". – Нас никогда долго и не держат. А теперь – и вообще. Мы слышали. Не дурочки. Спасибо тебе, Алёнка – чмокнула она в щёку свою целительницу. Не знаю, что и… Вот! Возьми, – она протянула Алёне свой плейер.
      – И я… и от меня… – склонная, как и все полненькие девочки, к большей чувствительности, Тома тоже склонилась над Алёной, но разревелась и обслюнявила её всю.
      – У меня… я не знаю… – всхлипывала она. – Вот, возьми – девушка положила на тумбочку коробку конфет, а потом начала срывать с себя серёжки.
      – Да вы что, девочки, – окончательно проснулась и подхватилась Алёна. – Да не возьму я ничего. Спасибо, но зачем? И нельзя. Нельзя за это. Поверьте, нельзя.
      Не могу – мягко отталкивала назад она подарки.
      – Но конфеты, конфеты-то хотя-бы? – настаивала Тома, всё ещё всхлипывая.
      – Ну, за это спасибо. Своих малых угощу.
      – Тогда и я. Я тоже завтра же привезу. Или передам с кем – решила Лисичка.
      – Не надо, что ты! Ну, счастливо вам!
      Затем пришла врач и осмотрела девушку.
      – Небольшой упадок сил всё ещё наблюдается. Так что надо ещё полежать. Может, прокапаем?
      – Спасибо, Раиса Васильевна, но нам лучше сейчас на солнышко. Правда, внучечка?
      – Ох, Даниловна, раскомандовалась. Смотри, нарвёшься на главврача, – улыбнулась докторша.
      – Ничего, я его от простатита… Ну, да ладно… В общем, мы пошли дышать воздухом.
      – Это тебе Карлуша передал. Чтобы силы восстановила – протянула старуха девушке здоровенную шоколадку, когда они устроились на излюбленной скамейке.
      – Спасибо, зачем, – засмущалась девушка.
      – Ты это брось, Алёнушка. Ты уже взрослая девушка. Неужели не понимаешь, какие ты сейчас чудеса творишь?
      – Чудеса?
      – Конечно, чудеса. Их же, этих несчастных вылечить не могут. А ты, как фея из сказки. Поэтому не смущайся так вот этим проявлениям благодарности. Когда деньги начнут совать… да и там подумать надо. Задаром ничего не происходит. Вона, как тебя крючит, когда ты лечишь. Я, когда диски вставляла или там, травами, то мзду брала. Даже время затраченное, и то денег стоит. А вот дочка моя была – как ты.
      Бессребреница.
      – Тётя Аня, а что с ней… случилось?
      Лицо старой женщины потемнело.
      – Пожар. Лесной пожар. И ребятня в лесу. В походе были. Может, сами и подпалили, не знаю. Он тогда две деревни сожрал, так буйствовал. Мы в хате были. Услышали, выбежали к реке. Стоим, смотрим, с домом родным прощаемся. А она, дочечка моя вдруг напряглась вся, будто что в этом гуле услышала. " Дети там!" – говорит. " Не успеют" – и к лесу. Я за неё вцепилась, не пускаю. А она вывернулась, чмокнула меня в щеку: " Простите, мама! Надо!" – и кинулась через лужок к пожару.
      А потом – прямо в пламя. Вот и всё, что я видела… А потом эти бойскауты рассказывали, что когда они уже отчаялись, сбились стайкой на полянке, она появилась возле них. Прямо из пламени появилась. Стала в центре и аж засветилась.
      И этот свет, как они говорили, туман такой светящийся, их накрыл и огонь близко не подпускал. Потом пожар ушёл дальше, и этот туман постепенно растаял. Кто посмелее был, на дочушку мою смотрел, так говорили, что она, как этот туман тоже растаяла… Та полянка так и сохранилась среди пепелища. Там ребят и нашли потом. Никто в это чудо и не верил, что в таком ужасе уцелеть можно. А от доченьки ничего не нашли… Совсем… Ребята, которые спаслись, каждый год туда ходят, второй день рождения празднуют. И цветы кладут. Доченьке моей. Хотя наши пожарники объясняли всё это какими-то "микросмерчами" или "микровихрями", которые пожар вокруг полянки обвели. Но я то знаю…
      – Какая она у Вас была молодец! – вытирая слёзы, похвалила Алёна.
      – Да…, была. Но ты опять плачешь! Да что же это такое?
      – Просто… жалко.
      – Вот это ты брось. Я смотрю, у тебя глаза вообще на мокром месте? Не пойдёт.
      Если можешь помочь чьему-то горю – помогай, а не реви. Если не можешь, то плачь, не плачь, всё едино.
      – Но если жалко?
      – Ах, внучечка, внучечка, добрая ты душа. Жалей. Но не рюмзай. Сейчас время злое, люди злые, слёзы для них – признак слабости. А над слабыми в лучшем случае посмеются. Поэтому давай потихоньку от плача отвыкать.
      – Хорошо, давайте.
      Ещё Алёна позвонила домой, сказала, что выздоравливает и что скоро приедет. Мать отвечала односложно и у девушки испортилось настроение. Отец "загусарил", – поняла она. Это была незаживающая, постоянно кровоточащая рана их семьи. Отец.
      Тракторист, бригадир, главный инженер, бригадир, тракторист. Водка загубила и эту некогда светлую голову. Или не водка? Или было что-то иное, из- за чего началось пьянство? Девушка тяжело вздохнула. Вспомнила, как прятались они с мамой от разбушевавшегося "родителя". Как тихонько плакала мать и прощала, прощала, прощала. Потом, с появлением братиков, отец поутих, не буянил, но напивался регулярно и крепко. Вот, видимо, и сейчас. Думать об этом не хотелось.
      Но пришлось.
      На следующий день когда юная целительница блаженно отсыпалась после хорошо сделанной работы, к ней приехали. изменившийся в лице Карлуша растормошил девушку.
      – Там к тебе… из милиции. Не знаю зачем. Но если об этих ночах пронюхали…
      Ты молчи. А то за такое нарушение режима…
      – Хорошо, я не буду говорить. А если спросят?
      – Скажи, что не помнишь, где была. Что гуляла. Что лунатичка. такое бывает…
      – В освобождённой ординаторской сидел какой-то серый потрёпанный милиционер с погонами капитана.
      – Вот, Алёна… поручили мне тебя допросить. – начал он, доставая какие-то бумаги.
      – Да, пожалуйста, а о чём? – насторожилась девушка.
      – Ну, вообще, как поживаешь. Как здоровье, кстати?
      – Нормально, спасибо. Думаю, что скоро выпишут. Домой надо.
      – Да, домой надо… Это ты права. Не буду… Неприятности у тебя дома.
      – Что? С братиками что? – подхватилась девушка. – С мамой?
      – С отцом.
      Девушка опять села. Перевела дух. Вдруг перекрестилась.
      – А что с ним? – спросила она через некоторое время.
      – А ты ведь за него не так переживаешь, а? – наклонился через стол капитан.
      – Но что с ним? – повторила девушка, отмахиваясь от проницательного вопроса.
      – В большие неприятности влез. Понимаешь, в очень большие. Пока не могу сказать большего. Давай всё-таки побеседуем. Ну, поручено мне.
      Уже с более спокойным настроением девушка однозначно отвечала на стандартные вопросы о школе, о семье, об отце.
      – Но имейте в виду, если он во что… встрял, то без меня. Я всё время была здесь, уже с улыбкой добавила девушка.
      – Ой ли? – многозначительно спросил капитан.
      – Да… Во всяком случае, у меня на любое время есть это… алиби!
      – Тебя, насколько я знаю, ни в чём не подозревают. Но если вдруг… Ты такими словами не бросайся. Очень часто все эти "железные" алиби просто разваливаются.
      – Но я…
      – Это так к слову. Теперь распишись. Молодец, девочка. Это между нами. Так и должно быть. Ни единого плохого слова об отце!
      – Но так и должно быть!
      – Должно, – тяжело вздохнул мент, уже подписывая протокол. Вон мои оболдуевы… – он опять тяжело вздохнул, затем позвал настороженно подобранную старшую медсестру.
      – Вы так и не сказали…
      – Да. Крепись, девочка. Это серьёзно. В общем… Он подозревается… В общем, вчера на тракторе… Пьяный… Въехал в ваших девчат и студентов.
      – И… – побледнела Алёна.
      – Трое сразу. Ваших. И один студент. Он девушку успел отбросить. И двое ещё потом. В больнице… – ну вот, я же знал, – услышала ещё Алёна, погружаясь во тьму.
 

 
      Областной суд размещался в солидном, но неприятном здании, ранее занимавшемся обкомом. В коридорах почти буквально ощущалась враждебность всего окружающего к людям. Начиная с мрачного милиционера, проверяющего документы и заканчивая неудобными скамейками для ожидающих. Найдя номер зала, Алёна с матерью прошмыгнули через дверь и забились в самый дальний уголок, на самую дальнюю скамейку. Девушка посмотрела на высокие, похожие на троны кресла судей, затем на огромную мрачную клетку со скамьёй обвиняемого (здесь особенно гадать не приходилось, да и не из джунглей каких они приехала). На маленькие столики справа и слева от судебного помоста и поёжилась. Чем – то жутким, неумолимо жестоким веяло в этом зале. Как… как на эшафоте. Всё уже давно решено, а сейчас здесь – публичная казнь. Для всех этих кровожадных потерпевших. Алёна тяжело вздохнула. Конечно, им больно. Но разве человеческая кровь – лучшее лекарство?
      – Твоих бы так! – кинула ей мать одноклассницы.
      Другие люди стали приходить гораздо позже – приехали на более позднем автобусе.
      Так и думала несчастная жена подсудимого, намеренно пытаясь разминуться со ставшими беспощадными врагами односельчанами. Враждебно поглядывая на "родственничков убийцы", потерпевшие и группа поддержки начала рассаживаться ближе к месту действа, поэтому Алёна смогла укрыться от посторонних глаз за чьей- то спиной.
      Затем ввели отца. Туда, в клетку. Сняли наручники. Он сел, обвёл каким- то мёртвым взглядом зал, опустил глаза. Алёна его почти не узнала, скорее – почувствовала. И ранее склонный к седине, он теперь стал совсем белым. Щёки настолько впали, что, казалось, вот-вот порвутся. Огромные круги под глазами.
      Сейчас, когда он опустил голову и потупил взгляд, его бледное лицо казалось черепом. И сидел он тихо, не шевелясь, как какая-то кукла.
      Судьи не очень впечатлили Алену. Видела по телевизору. Не понравился седой с мятым лицом защитник. Не понравилась и прокурорша – большая женщина с большими звёздами на погонах и с очень мрачным взглядом. Но больше всего не понравилась судья. Мантия не могла скрыть её грузности. Свисали щёки и второй подбородок.
      Видимо, она только что поднималась по лестнице, поэтому тяжело дышала. Алёна с удивлением рассматривала этого вершителя людских судеб. Потом началась процедура представлений, разъяснений, проверки свидетелей, во время которой матери предложили выйти из зала.
      – Но это мой муж! – возмутилась Алёнина мать.
      – Мария Ивановна, – вы вызывались в качестве свидетеля, поэтому должны пока выйти – терпеливо разъясняла судья. Допросим, будете присутствовать.
      – Никуда не пойду! Я должна знать! – повысила голос свидетельница.
      – Защитник, это Ваш свидетель. Объясните Вы, или суд найдёт управу.
      Мятый адвокат сорвался со своего места – столика возле клетки и кинулся в проход.
      Но у матери и так прошёл пыл.
      – Сиди, доча. Потом расскажешь, – шепнула она и пошла к выходу. Остановившись напротив судьи извинилась: "Муж ведь", затем вышла. Процесс продолжался.
      Прочитала обвинение прокурорша. Алёна узнала – то, что случилось с отцом, называется "убийство двух и более лиц из хулиганских побуждений". Рассказала, кто что видел и что рассказал на следствии, что у подсудимого была тяжелейшая степень опьянения, что он после всего уехал "скрылся с места происшествия" и нашли по следам, в стогу сена возле злополучного трактора. Что отец Алёны виновным себя признал и показал, что " по пьянке хотел попугать ребят".
      – Подсудимый, встаньте. Вы признаёте себя виновным? – равнодушно спросила судья.
      – Нет, не признаю.
      Председательствующая восприняла это, как пощёчину. Мелко затряслись жирные щёки, поднимаясь из-под мантии, начала расползаться по шее и лицу краска.
      – Но Вы… э… Геннадий Сергеевич, признавали себя виновным?
      – Да. Сейчас не признаю.
      – Садитесь мнение обвинения о порядке исследования доказательств? Тишина в зале! – это уже в ответ на ропот потерпевших.
      Первым таки допросили отца. Тот, явно волнуясь, повернулся к потерпевшим.
      – Я отвечу. Я всё равно отвечу. Перед законом. Но перед Богом и вами я не виноват! Не я был за рулём. Не я!
      – Подсудимый, давайте показания суду, – прервала судья.
      – Извините. В тот день я действительно выпил. Даже, точнее, напился. Бывает. Вот и решил отоспаться. Вечер уже. Думаю, завалюсь спать, а утром прямо отсюда – и вперёд. Я и раньше так делал… Лёг, уснул. А потом меня выволокли, избили, в милицию. А что я понимал тогда?
      – Задавайте вопросы, прокурор, – подсказала судья.
      – Сейчас, высокий суд! – собиралась с мыслями и переворачивала страницы в своей папке женщина в погонах. Затем, начала "потрошение".
      – Вы признавали свою вину на всём протяжении следствия. Допускаю, что первые допросы проводились с Вами… не совсем вовремя. Но потом?
      – Когда я отказался, а это было 23 августа, меня неделю не допрашивали. Пока я вновь не стал говорить, как прежде. Но следователь каждый день ко мне ходил.
      Зачем, если протоколов нет?
      – Вы мне вопросы не задавайте, а отвечайте на мой.
      – То, что со мной делали, называется пыткой.
      – Подсудимый, мы это проверим, и если не подтвердится…
      – Вы, госпожа прокурор, мне не угрожайте. О том, что мне уже сейчас светит, мне разъяснили. Ещё больше не напугаете.
      – Высокий суд! – окрысилась сторона обвинения – прошу оградить меня от таких инсинуаций. Все видели, что я не запугивала подсудимого, а разъясняла возможные последствия заведомо ложного доноса.
      – Замечание принимается. Подсудимый, только по существу и без пространных комментариев. Допрашивайте дальше, прокурор.
      – По какому поводу вы напились?
      – Ну… уборочная.
      – Праздник труда и урожая?
      – Отказываюсь отвечать.
      – Хорошо, зададим вопрос по – другому. За какие деньги вы так набрались?
      – Чтобы набраться, больших денег не надо. Не коньяк, поди, пьём.
      Насмешливый тон вопросов, какая-то постоянная издевательская ирония типа "плети-плети, уж мы-то знаем, не впервой" начинали злить отца.
      – По заключению экспертизы, вы так набрались, что на ногах не могли стоять. Где вы купили спиртное и сколько?
      – Не помню. Но если я не мог стоять на ногах, то как я ехал?
      – Таких мастеров – хоть пруд пруди… Но он опять задаёт мне вопросы! – спохватилась прокурорша.
      – Второе предупреждение, обвиняемый. Ещё одно – и удалю из зала.
      – Наглец! А вы ещё цацкаетесь с ним – подала голос мать одного из погибших. – На коленях пощады молить надо! А ты! Эх! Животное! – она села и разрыдалась.
      – Потерпевшие! При всём сочувствии к вашему горю, обязана предупредить – будете нарушать порядок, придётся удалить и вас.
      – Всё-таки, вы можете прямо назвать лиц, вас… пытавших?
      – Следователь сам рук не марал, нет. Но приходил с двумя костоломами, которые и старались. А потом они и сами приходить начали. Я думаю, все приходящие регистрируются? Это я не у вас, это чисто риторический вопрос, – быстро спохватился Геннадий.
      – Фиксируются, фиксируются. Поскольку вы не первый… Высокий суд! – поднялась прокурорша. В связи с распространённостью вот таких заявлений, мною заранее были истребованы сведения о посещении подсудимого в изоляторе. Вот. Прошу обозреть и приобщить к делу.
      – Тааак. А вас, подсудимый, никто в изоляторе и не посещал, кроме следователя и адвоката.
      – Как же так? Они что, тоже заодно? Одна система. А, и вы тоже. Делайте, что хотите! – вдруг обречённо махнул он рукой. Это был жест такого отчаяния, такой одинокой тоски, что Алёна не выдержала.
      – Не он это! – подхватилась она. – Не он! Вы же видите, он сейчас правду говорит!
      Почему вы все ему не верите? И вы! – она повернулась к потерпевшим. – Вы же его знаете. Да? Он врал? Он хоть раз кому соврал! Если бы это он… а так, за что?
      – Выведите эту истеричку. Пристав, почему малолетние в зале? – отреагировала председательствующая.
      – Вы… вы просто… сухостой. Внутри уже мёртвая. А вы, вы? – упираясь, продолжала обличать Алёна участников действа. – Вам говорят, что били, а вы смеётесь! А сами боитесь! По глазам вижу – боитесь. А делаете! Проявив недюжинную силу, она вдруг вырвалась и уже обернувшись в дверях спохватилась:
      – Папка, я люблю тебя. Мы все любим тебя! Ты только держись, папка!
      Остальной процесс Алёна прождала под дверью. Вызывали мать. Потом её вывели "на воздух" и вызвали врача.
      – Меня сейчас отвезут, доченька, а ты дождись.
      – Мамочка, надо же тебе помогать. Я с тобой! Давай быстренько, я потом ещё успею.
      – Зря мы с тобой её рассердили, теперь ещё передачу и свиданье не разрешит, – переживала бедная женщина уже в "Скорой".
      – Всё будет хорошо, мамочка. Всё разрешат. Ты спокойно лежи. Дяденька доктор, надо скорее, ей плохо. Или, дайте, я.
      – Девочка, сиди и не мешай! – что – то вколол врач матери.
      – Дочечка… если что… смотри за братиками… Особенно за Виталиком. Шебутной…, – слабо улыбнулась мать. Где деньги – знаешь. – На папку не надейся… Не выпустят. Злые они… Правильно говорят – оборотни. Нет… защитник добрый.
      Боится… А эти – в погонах и судьиха… злые. Ещё такое спрашивать…
      – Что мамочка, что?
      Женщина начала заметно бледнеть и покрываться потом.
      – Кислород! – закричал врач. – Камфара!
      – Не верь! Ни за что не верь! – успела ещё сказать несчастная женщина, пока не надели кислородную маску. Автомобиль резко затормозил и тренированные врачи на всех порах понеслись с больной по коридору.
      – Сразу в реанимацию! – раздалась команда. Алёна едва успевала за ними. Но одна из дверей перед девушкой захлопнулась.
      – Пустите меня к маме! Пустите меня к маме! Мамочка, подожди, я сейчас, – кричала девушка, дёргая дверь.
      – Девушка, туда посторонним нельзя – пыталась урезонить её санитарка приёмного покоя.
      – Там моя мама! Мне надо быть там. Пустите, да пустите же бога ради, – рыдала Алёна, вырываясь из рук санитарок и подоспевшего на крики постового дежурного милиционера.
      – Мне её спасти надо!
      – Девочка, миленькая, нельзя! Никому сейчас нельзя, – уговаривала санитарка бьющуюся в истерике девочку.
      – Гражданка, прекратите хулиганить, иначе доставлю куда следует!
      Не надо было говорить этого служаке. Но привыкшие к чужим бедам сердца быстро черствеют. Не все, но многие. Извинением стражу порядка стала лишь ужасающая боль, молнией пронзившая его насквозь – от лысеющего затылка под фуражкой до пяток в сапогах. Он упал немедленно и беззвучно. Санитарки, взвизгнув от меньшей, но ощутимой боли в руках ("Словно кипятком обварили" – рассказывала впоследствии одна из них) отпрыгнули в разные стороны. Вылетели запоры двери, и Алёна вихрем ворвалась в запретную зону – пустынный длинный коридор реанимации. Иссуплённо врываясь во все двери, пугая больных и медперсонал, она металась в поисках главного помещения, куда повезли мать. Пришлось ещё раз ударить болью по рукам здоровенного мужика – реаниматора. Но добралась.
      – Ещё разряд! – первым делом услышала она крик, затем увидела, как выгнулось худенькое тельце матери.
      – Ещё разряд! Мы её теряем! Ну! – кричал мужчина, своей огромностью и внешней свирепостью похожий на боксёра Валуева. И вновь бедная мамочка от удара тока изогнулась и, как показалось девушке, застонала. Нет. Это был стон этого гиганта.
      – Всё, – простонал он, снимая повязку. – Не свершилось.
      Он сел напротив лица Алёниной матери и рассматривая её укоризненно спросил:
      – Куда ты торопилась, жанчинка? Жить и жить бы ещё.
      А лицо у мамы было такое измученное, такое несчастное и беззащитное, что девушка разрыдалась в голос.
      – Не торопилась она. Поторопили.
      – Кто пустил? – загремел, было, великан. Затем вяло взмахнул своей лапищей – Впрочем, теперь всё равно. – Поторопили, говоришь? У неё сердце столетней старушки. Мамка твоя? Беречь надо было.
      – Я… я… – захлёбывалась в слезах девушка.
      – Что ты – верю. Видно. А другие. Ладно. Положено в морг вести. Но ты посиди пока. Туда уж точно не пустят. Он выгнал из палаты угрюмых ассистентов, вышел сам, и было слышно, как рыкнул на Алёниных преследователей.
      Прижавшись щекой к маминому лицу, девушка впитывала уходящее тепло. Затем, на что-то решившись, попыталась сконцентрировать всё своё умение. Это был не луч, не туман и не волна. Слепящая вспышка солнечного протуберанца передалась от дочери к матери. И материнское сердце отозвалось на зов. Встрепенулось, ударило, но затем мелко задрожало и вновь затихло.
      – Мамочка, миленькая, добренькая, любименькая, хорошенькая моя, зачем же ты так?
      Не уходи, родненькая. Пожалей. Как же я… Нет, как же ты? – шептала, уже не вытирая слёз девушка, поняв, что "не свершилось". – Я же тебе всегда помогала, мамуся, этот врач неправ. Мы же… – ни говорить, ни шептать она уже не могла, только перебирала губами. К удивлению вспомнилось, что не видела она мать отдыхающей. Нет, когда колхоз выделил путёвку и все вместе съездили на курорт.
      Когда это было, ещё и братиков не было. А когда лежала в больнице и отец по установленному обычаю носил ей разные, по их меркам, вкусности, она их откладывала, будто не хочет, а потом тихонько отдавала им. Бедная. Вон, седая какая. А я ёё… А я ей… Хоть обнимала бы почаще. Дочка кинулась к матери и порывисто обняла мёртвую, осыпая мягкую кожу поцелуями.
      – Какие у тебя волосы мягкие, мамуля. И бровки. И реснички. Как у девочки. Вот морщинку только. Вокруг глаз. Плакала много… "Поторопили". Она вспомнила ночные ужасы – пьяного отца, гонявшего и мать и её, совсем ещё маленькую девочку.
      Вспомнила, как давилась потом рыданиями мать, стараясь не разбудить и не напугать спящую дочку. Потом всё как- то улеглось. Появление братиков принесло в дом спокойствие, но не радость. А крестьянское подворье приносит достаток, если будешь крутиться. И мама крутилась. Безостановочно. И лишь однажды, кажется, на восьмое марта, выпив со своими "девчатами" на ферме, она не выдержала, разрыдалась.
      – Всё… всё… всё, – повторяла она.
      – Что, мамулечка "всё", допытывалась, обнимая её, Алёнка.
      – Всё, милая, " всё". Хана. Да ты не пугайся, дочечка, это я так. Это о своём…
      Хотя, почему всё? Вот, какая красавица растёт. И вон, какие обормотики. Надо жить. Для вас жить, правда?
      Поторопили. А вымазанные дёгтем ворота после этого ужасного случая? А откровенные плевки в лицо от потерпевших? А выбитые камнями окна? Разве одна Алёна переживала этот ужас? Когда начали травить в классе? Когда устроили бойкот, а учительница, пряча глаза, занудливо объясняла детям, мол, не виновата девочка, что родилась от такого чудовища. И даже Костик, влюблённый в неё с первого класса Костик пересел за другую парту и стыдливо отворачивался при встречах.
      – Не он это! Не мог он этого! – однажды сорвалась и закричала на переменке Алёна.
      Промолчали. Только Костик на следующей переменке прошептал: " Ручьём сегодня не ходи". Пошла. Ждали. Избили и её и всё- таки встрявшего на защиту Костика.
      А мама, мама утешала, гладила вот этими твердыми, но такими ласковыми руками.
      Мазала и её и братикам синяки. И только ночью по животному выла. А по утрам вновь вертелась по заботам. Только ещё добавилось на свидания к мужу и от детей отрывать – передачи носить. И сама вон высохла, мамочка. Всё для нас, для нас.
      – Вот и жила ты для нас… Сколько смогла. Но почему столько? Всё эти, – вспомнила она лица судейского действа. – Но мамуля, мне то что теперь делать? Не справлюсь!
      Толи случилось, толи почудилось, но улыбнулась мама Алёнке. Грустно, но улыбнулась. Словно сказала "Будет трудно, но ты справишься, детонька".
      Осторожно вошёл добрый великан. Минуту стоял тихо, потом попросил девушку выйти.
      – У меня и так из- за тебя нагоняй будет… Всё понимаю, но ты там чего-то такого ещё натворила. Иди, пожалуйста во-о-он через ту дверь. Пока хватятся, выйдешь через главный выход, а завтра, когда маму приедете забирать, уже успокоятся. Хорошо?
      Он умел уговаривать, этот сурового вида гигант. Алёна кивнула и, оглядываясь на покойную, побрела в указанном направлении.
      В скверике она потерянно села на скамейку. Светило солнце, одаривая уже не летним теплом. Желтели листья. Гудели и тренькали трамваи. Ходили люди. Мир был почти тот же. Но уже не тот. В нём не было мамы. Она уже не была рядом, уже нельзя было её обнять, спросить совета, просто прислониться к плечу и ощутить родное тепло. Алёна подумала, как редко она это делала, и вновь на глазах появились слёзы. Потом вдруг вспомнилось, как мама, экономя на обуви, почти всё лето ходила по двору в старых резиновых галошах. А я…, а я…, она вспомнила свои попрёки насчёт одежды и теперь вновь разрыдалась.
      – Что за беда, девочка? Может, чем помочь? – присел рядом какой- то выздоравливающий.
      – Мама… умерла. Только что…, – пытаясь сдерживаться, ответила девушка.
      – Даа, сочувствую. Могу чем помочь? Хотя, в таком горе…
      – Расскажите, где у вас областной суд?
      – А тебе зачем? На пальцах особенно не разъяснишь. Ты впервые у нас?
      – Там папа. Он не знает ещё.
      – Позвони. Держи мобилу.
      – Нет у него. Да и нельзя там сейчас, наверное, – застеснялась своей отсталости от цивилизации девушка.
      – Да, проблемка. Хотя, слушай! Тебя подвезут!
      – Нет уж, спасибо! – поднялась Алёна. – При всех переживаниях она помнила рассказы об "отзывчивых" водителях и приключекний не хотела.
      – Да чего там "спасибо", раз такое дело, пошли, – решительно встав, потянул за собой девушку незнакомец. – Сейчас мотор поймаем, и он тебя довезёт.
      Это успокоило девушку. Кроме того, определив добровольного помощника, как весьма пожилого, она решила в своей наивности, что "таким меринам уже не до того".
      – Вот у девушки беда, быстренько доставь её к областному суду. Вот, держи. Ну, удачи, Василёк.
      Милиционер на входе в судилище равнодушно отвёл взгляд от зарёванной девчушки – не террорист. Возле дверей зала ещё сидело два недопрошенных свидетеля, – суд исследовал доказательства всесторонне, а значит, долго. Девушка рывком открыла дверь и вошла. Люди чуют беду и в зале тотчас восцарилась тишина. Ни на кого не обращая внимания, Алёна подошла к клетке.
      – Мамочка умерла. Ты ведь её тоже убил, а, папка? И вы, – она показала пальцем на судью, и вы – ткнула она пальцем на побледневшую прокуроршу. – Что вы у неё такое спросили? Может, теперь я за неё отвечу.
      – Прошу оградить! Неслыханно! Не процесс, а балаган! – первой отреагировала женщина в погонах.
      – Объявляется перерыв на… пятнадцать минут, – судья с серыми заседателями пенсионного возраста величественно удалились в совещательную комнату.
      – Доченька, иди сюда! Как? Почему умерла? – начало доходить до отца. Он прижался к прутьям решётки.
      – Сердце. Довёл, – однозначно ответила Алёна, отворачиваясь.
      – Дочушка. Прости, ради Бога! Нет, это у ней просить. Что? Что будет? Где братики?
      – Отойти! На скамью! Назад. Девушка, и вы – назад.
      – Но товарищ рядовой…
      – Никаких но! Не положено!
      – Ладно тебе, Семён. Слышал же, что случилось. Пусть поговорят, – угомонил ретивого служаку старший конвоя – наподобе вояк роты почётного караула затянутый в форму прапорщик.
      – Спасибо Вам. Доченька, ты присмотри поначалу за братиками. За домом. Немного.
      Там решим…
      – Думаешь теперь выкарабкаться? Отвертеться не удаётся, так на жёнином трупе решил выскользнуть? – оборвала разговор одна из потерпевших – женщина с жутким взглядом.
      – Ну всё, начинается склока. Конвой, вывести, подсудимого, если порядка сохранить не можете. – Скомандовав конвою, тихо выскользнула из зала и прокурорша.
      – Мама умерла. Умерла мама. Мама умерла, – жалобным тоном скулила несчастная девочка и притихшие вдруг потерпевшие не останавливали её до возвращения суда.
      Ввели какого – то лишенного стержня отца. Вошли судьи.
      – Судебное заседание объявляю продолженным. Имеются ли какие ходатайства?
      – Высокий суд! – вскинулась прокурорша. – По имеющимся данным, в семье подсудимого случилась трагедия. Умерла его жена. В семье осталась эта вот девочка и двое малолетних сыновей. Ходатайствую об отложении слушания дела и… – было видно, как женщина набирается мужества – и изменения меры пресечения на подписку о невыезде… Пусть хотя бы похоронит. И с детьми пока решится… – объяснила свою позицию обвинитель.
      – Потерпевшие, Ваше мнение по заявленному ходатайству?
      Мнения разделились. От: "Пусть похоронит, никуда не денется" одних и "На усмотрение суда" других до: " Он наших не пожалел, нас не пожалел, чего его нам жалеть" третьих.
      Защитник горячо подержал заявленное ходатайство и поблагодарил государственное обвинение за проявленную человечность.
      – Ваше мнение, подсудимый, – обратилась к уже вдовцу толстая судья.
      – Пустите. Попрощаться. Прощения попросить, – тихо прошептал Алёнин отец.
      – А у нас? – вновь взвыла наиболее агрессивная потерпевшая.
      – Я к вам потом приду. Сразу после… Зачем суд? Убьёте – и всё. И крови попьёте. И детей моих кровушки хотите? – вдруг сорвался он. Палачи! Не я, не я, не я это! Но хотите моей крови – пейте. – Впавший в истерическое буйство подсудимый вдруг зубами впился в свою руку, одним махом вырвал кусок запястья и протянул брызжущую фонтаном крови руку сквозь решётку.
      – Иди сюда, Семёновна! Иди и напейся! Всю выжри, до капли!
      Пока конвой скручивал впавшего в истерику отца, а суд "удалился в совещательную комнату" Алёна вышла из зала и побрела куда глаза глядят. Мама умерла. Умерла мамочка. А они… А они…, – плакала девочка. И братики ещё не знают. И она там лежит. Забирать надо. Хоронить. Домой ехать. А как теперь… одной? Может, всё- же отца выпустят? Нет. Не выпустят, – тяжело вздохнула Алёна. Надо ехать. Надо к маме… за деньгами. Всё у неё. Девушка и не заметила, как вновь оказалась в скверике возле больницы. К кому сейчас идти? К главврачу? Или уже в морг? – девушку передёрнуло.
      – О, Василёк! Опять здесь? Проблемы?
      – Мама умерла. Хоронить надо. Отца не отпускают…
      – Постой – постой. Он у тебя там за что?
      – За убийство. Троих наших ребят раздавил на тракторе. И одну девушку покалечил…
      – А… Как же. Криминальную хронику почитываем… И что, у тебя никого не осталось там из взрослых?
      – Никого, – вздохнула девушка. А два братика остались. – Она уставилась на пчелу, промышляющую в осенних цветах. – Если сейчас надо забрать… деньги у мамы, это к кому обращаться?
      – Думаю, к главврачу. Но, знаешь, давай по – другому. Сейчас тебя отвезут, помогут, а потом рассчитаемся, а? – Не ожидая ответа он начал набирать кого-то по сотовому.
      Уже через какой- то час девушка мчалась на шикарном по её меркам "джипище" с тремя серьёзными, малоразговорчивыми типами. Они сразу не понравились Алёне, но новый знакомый так глянул на них после первой же шуточки, что мужики надели маски неразговорчивой скорби.
      – У девушки умерла мать. Отец сейчас на нарах. Других родственников – никого, только братишки малые. Поможете похоронить. Все затраты на мой счёт, – инструктировал Север хмурых подчинённых.
      – Ну что вы, зачем за вас счёт? У меня есть…
      – Что у тебя есть, я догадываюсь. Не будем. Рассчитаемся.
      И вновь хмурые улыбки и липкие взгляды странных знакомых.
      – Чтобы всё чин чинарём. ВСЁ! От начала и до конца. Чтобы комар носа не подточил.
      – Не впервой, шеф, сделаем.
      И они действительно сделали. Прежде всего – вышли ко вновь собиравшимся односельчанам, моментально вычленили заводил и утянули тех в сарай "потолковать".
      После нескольких взвизгиваний те высочили и рванули по домам. Толпа рассосалась.
      Не секрет, что в большинстве своём такие толпы состоят из трусливого шакалья, которое и черпает то вдохновение в чувстве безнаказанности. Затем все трое гуськом, вразвалку двинулись в контору, к представителю местной власти. Вскоре туда же, на ходу застёгиваясь, рванулся из дома участковый. А ёщё через пол-часа изрядно выпустивший пар председатель в окружении Алёниных " помощников" появился в хате.
      – Беда, конечно, беда, Алёна. Всё поможем. Всё организуем, всё, что положено.
      Это же на завтра надо готовить, да? Сегодня привезёте?
      – Ты, отец, давай, запрягай твоих дармоедов. Что, дитё само здесь справится?
      Чтобы через четвертной здесь всё кипело. Убрать, помыть, почистить. Машину давай.
      Сейчас за покойной поедем.
      – Да де же у нас. Неожиданно так.
      – Мы же уже покалякали. Опять базар начинаем? – искренне удивился заглавный.
      – Нет. Я просто… Хорошо.
      – А ты смотри, лейтенант. Если ещё какая пьяная морда сюда прицарапается под окна права качать, не носить тебе погон. Твой шеф тебе всё доходчиво растолковал?
      – Ты, дивчина, бери одёжу, мы поедем. Там и помоют и оденут. Привезём чин чинарём, как шеф приказал.
      – Что Вы! Я поеду. Я сама… Здесь с братиками. У тётки они.
      – Лады. Поедешь вон с Васо и Коляном, они там помогут. А я тут здешних подшевеливать буду.
      – Ты мама, не стесняйся. Это же я. Всё сделаем, как следует. и помоемся, и оденемся. сами справимся, правда? – разговаривала девушка, обмывая сухонькое тельце. – Какая-же ты у нас… Как же ты исхудала, мамочка! Зачем же ты так себя…
      – Не выдержав, Алёна упала на уже холодную материну грудь и разрыдалась.
      Выплакавшись, взяла себя в руки и одела мать в немудрёную, но чистую одежду.
      – Вот так, мамуля. Теперь поедем домой отсюда. Давай-ка, – она наклонилась и подняла лёгкое родное тельце с каталки.
      – Вот так, – обняв покойную, она вынесла её в прихожую, где уже стоял гроб.
      – Ты с ума сошла, девонька! – запричитала санитарка. – Разве можно так!
      – Только так и можно. Это моя мама – уклоняясь от рук пожилой женщины, объяснила Алёна. Она сама аккуратно уложила покойную в последнее ложе, поправила одежду.
      – Теперь поможете? – обратилась она к перекуривавшим молодцам.
      – Без базаров! – и вскоре автобусик – катафалк вёз алёну и её мать в деревню.
      Алёна, казалось, онемела от горя. Словно вне себя, она сутки просидела у гроба, о чём-то шепча, шепча и шепча матери. Её горе примирило потерпевших с этими осиротевшими детьми. Нет, они не простили, но стали терпимее. Или эти загадочные амбалы – незнакомцы внушили почтение? Но всё-таки, справедливости ради, следует признать, – большинство сочувствовало этому горю. Пришёл с цветами Костик.
      Потянулись другие одноклассники. Алёна на секунду отвлекалась, кивала головой и опять возвращалась к разговору с мамой. Порой вскакивала, металась в поисках братьев, убедившись, что они под присмотром, возвращалась туда же, к гробу. Даже когда приехал отец, она посмотрела на него странным остекленевшим взглядом.
      – Вот, папка, что вышло – то.
      – Меня привезли. Только на похороны. Вон, видишь – кивнул он на конвой.
      – Так садись, поговорим, попрощаемся. Красивая у нас мамка, правда?
      Отец только кивнул. Наполняющимися слезами глазами он смотрел на ту, кто столько лет… Столько лет… А он… А он!
      – Проси, прости, прости… Но это последнее… не я.
      – Она знает, папка. Знает.
      – Прости… – продолжал теперь уже вдовец. – Не слышишь…
      – Она слышит, папка. Слышит. Ты дай мне руку. Так. А теперь разговаривай с ней.
      Кричи! Она уже далеко. Но ещё слышит.
      Геннадий послушно закрыл глаза. Потом вздрогнул и замер. И долго сидел не шевелясь, не вытирая уже струйками льющиеся слёзы. Потом резко встал.
      – Вот что, дочушка. Ты… слышала… наш… разговор?
      – Она с тобой разговаривала.
      – Доченька, ничего не поделаешь. остаёшься за старшую. Наверное придётся… – он прогнал подкативший к горлу ком. Придётся в детский дом… Нет у нас близких родных… Но это ненадолго. Ты ведь скоро взрослая. Вернёшься. И братиков заберёшь назад. А дом всё равно за тобой будет…
      – Я всё сделаю, па – рассеянно ответила Алёна, вновь что – то шепча матери.
      – Ребята, мне бы, ну, знаете куда. Ну, побудьте здесь. Никуда я отсюда уже…
      Вот и спасибо.
      А потом был дикий крик и суета. И беготня этих конвоиров. И нацарапанная на пачке сигарет записка.
      " Прости дочушка. Пойду за ней. Жить теперь не смогу. Береги братиков".
      Похороны Марии решили отложить и хоронить обоих вместе. Воспротивился было поп, но Вован быстро того урезонил. Отца обмывали и одевали уже без Алёны. Та по прежнему не отходила от гроба матери.
      – Вот и папка к тебе, – прошептала только она, когда два гроба уже стояли рядом.
      – А ты, папка, зачем? А это всё мне одной? Зачем? – дико закричала она, после чего впала в оцепенение. Но в такое же оцепенение, впала, казалось и вся деревня.
      Молча, тихо, прошла процессия, также тихо, только земля глухо стучала по крышкам гробов, похоронили. И даже на поминках было тихо. Пили не напиваясь. Глядя не девушку, на двух нахохлившихся, словно молодые воробушки, братиков, вдруг ужаснулись той травле, которую обрушили на эту семью.
      – Прости Алёна! – прорвался к столу Костик, не допущенный по малолетству на поминки. – Прости! А то я тоже прямо вот сейчас! – он хватанул было нож, но тут же был скручен взрослыми мужиками.
      – Ну что ты, Костюша, – горько улыбнулась девушка. – За что? Ты же единственный, кто…
      – Гм… Вот что, девонька. И нас прости. Горе, оно ослепляет. И ожесточает. Ты же знаешь. И мы это всё недавно. Вот. Так что… но помогать будем всем миром. А мамка твоя… Давайте помянем по людски. Святая была женщина, – высказался, наконец, бригадир покойной. Прорвало. Заговорили. Заплакали. Начали вспоминать.
      А Алёна пошла укладывать братиков.
      Куда теперь? В детдом? Не пойду! К Даниловне? " Ты если что, сразу ко мне", – вспомнила она, как прощалась со старой знахаркой в больнице. А что? Поселюсь в лесу. Братиков заберу, – думала девушка на следующее утро, возвращаясь с кладбища, куда ходили " будить" покойных. Оставив братиков у той самой дальней родственницы, девушка пошла на свою полянку.
      Словно почувствовав разлуку, на полянку начали слетаться, сбегаться и сползаться все, кому Алена когда-то помогла. Приближались, тыкались носом или клювом или чем ещё в её руки, шею, щёки и спешили по своим делам. Птахи, правда, ещё оставались на ветках, но остальное зверьё, озабоченное наступающей осенью, долго не засиживалось.
      – Вы тут будьте повнимательнее, меня долго не будет. Помочь будет некому.
      Поэтому смотрите в оба и не ссорьтесь по пустякам, – напутствовала девушка лесных друзей.
      Внезапно остававшиеся зверюшки насторожились, затем брызнули во все стороны. Это на поляну вышли те самые угрюмые помощнички, сосватанные Алёне Севером. На это раз все трое глумливо улыбались.
      – Вот ты где. А мы уж подумали, что сбежала неблагодарная девчонка, не хочет расплачиваться за наш труд, – заявил бритый Сазан.
      – Ой, что вы, как вы даже подумать такое могли? Конечно, расплачусь. У мамы… да вы что?
      Пока она говорила, они подошли вплотную и чёрноглазый схватив её за руки, натренированным движением загнул их за руки.
      – Здесь, а не "у мамы" и рассчитаемся. С нами. С Севером – после. Камеру, Васо.
      Васо навёл на девушку видеокамеру, а Сазан с видимым удовольствием начал расстёгивать пуговички на Алёниной кофточке.
      – Но у меня… нет… с собой ничего, – всё ёщё отказывалась поверить в происходящее девушка.
      – Гы- гы- гы, – заржали все трое. – Кое – что есть и это мы сейчас проверим, – ответил бритый, развеяв все сомнения.
      – Вы что? Вы зачем? Не прикасайся ко мне. Отпустите! – забилась в крепких руках девушка.
      – Ты давай, сопротивляйся. Мы это на порно снимаем. Многие педофилы тащаться. Но имей в виду, надоешь, или, тем более, сделаешь мне больно, пройдём все извращения. Вплоть до групповухи. Видела в порнушке? Нет? Ребята, да нам попался нетронутый цветочек, – ёрничал Сазан, не спеша раздевая девушку. Поверив, наконец, в происходящее, Алёна ударила негодяя коленом и страшно закричала. По тому, как совсем слегка поморщился Сазан поняла – не попала.
      – Ну, ты сама выбрала, – прорычал он и уже рывком разорвал нижнее бельё.
      – Заснял? Всё. Клеим рот. До второго акта. Когда успокоится. Ты держи покрепче.
      И весь интим теперь – крупным планом.
      Несчастная девушка успела ещё раз пронзительно закричать, пока её повалили на землю и заклеили пластырём рот. Всё трое действовали согласованно, без суеты, видимо, уже по отработанному сценарию.
      – Ты бы всё- таки успокоилась, детка. Хватит. Всё равно от Севера теперь тебе не вырваться. А там, чем покладистей, тем себе же и спокойнее, – уговаривал Сазан, пытаясь стянуть с извивающейся девушки джинсы. Затем ему удалось прижать ноги девушки своими коленями. Ощутив его липкие от пота пальцы на своём теле девушка поняла, что вот-вот случится самое страшное. И забилась в похожих на предсмертные конвульсиях.
      Но в это время она вдруг почувствовала свободу рук и немедленно вцепилась ими в лицо уже вожделённо сопевшего насильника. И тут же раздался жуткий, перешедший в хрип крик "оператора". Тренированным движением ухода от опасности, Сазан резко откатился в сторону и тут же вскочил. Вскочила и Алёна.
      Заступником – спасителем оказался серый зверюга – некогда спасенный Алёной волк.
      Только сейчас он был здоров и страшен в своём волчьем гневе. Васо уже лежал с разорванным горлом, пытаясь его зажать и постепенно затихая. Сейчас зверь сбил с ног оператора. Затем, собравшись для очередного прыжка, повернул жуткую окровавленную морду к последнему из негодяев. Но прыгнуть не удалось. Ахнул и прокатился эхом выстрел. Алёнин спаситель присел, и уже не прыжком, но направился к Сазану. Тот выстрелил вновь и вновь. Третий выстрел уложил серого, но тот, грозно оскалившись, продолжал ползти к своему врагу. Только четвёртый выстрел остановил героя и тот по- человечески застонав, закрыл глаза.
      – Во, подыхай, падла. Я пока с твоей ведьмой разберусь, – и он повернулся к Алёне, стоявшей прижавшись к дереву и пытавшейся руками прикрыть разрывы в одежде.
      – Здаётся мне, ошибочка у Севера вышла. Не нужны ему такие ведьмы. Такая мокруха – он кивнул головой на двух бездыханных дружков – себе дороже. – так что, прости, детка, будем считать, что тебя замочил мой дружок. Случайно. Защищаясь от этой падали. Ну, сдохни – вновь ударил он зашевелившегося волка.
      Это было последней каплей. Собиравшаяся и клокотавшая ненависть к этой твари выплеснулась одновременно с ударом в грудь. Затем девушка ещё услышала звук выстрела. Страшно перекосившись не то в немом крике, не то в болевом спазме, упал Сазан. На рваной девушкиной рубашке расплывалось красное пятно. Было больно, но не так, как при сеансах в больнице. Но от слабости подкашивались ноги.
      Девушка сделала несколько шагов и опустилась у своего серого витязя. Тот ещё был жив и открыл свои карие, переполненные мукой глаза. Алёна обхватила его голову руками, попробовала спасти. Нет, сил не было. Она ещё смогла забрать боль умирающего зверя, пропустить через себя в землю. Затем, уверенная, что тоже умирает, затихла.
 

 
      Комнатка была маленькой, но очень светлой. Она показалась бы даже уютной, если бы не кричащая пестрота обоев. Борясь с подкатывающей к горлу тошнотой, Алена закрыла глаза. Стало ещё хуже. Тогда девушка встала, прошла несколько шагов, взглянула в окно. Ахнула, попятилась, села в мягкое полукресло. Попыталась собраться с мыслями. Не получалось. И она вновь уставилась в окно. С довольно большой высоты открывалась странная, невиданная, невообразимая для сельской девушки панорама чужого города. Высотные здания перемеживались с небольшими, утопающими в зелени коттеджами. Каким – то нереальным пронзительно – голубым цветом блестели под жарким солнцем бассейны. Вдоль улиц и улочек гордо тянулись вверх пальмы. Да-да, пальмы! А дальше… Дальше, от широкой полосы песка играл бурунами океан. Алёна сразу поняла – океан. Слабо морю вот так – гордо и незыблемо разлиться до горизонта.
      – Где я? – вслух задала девушка закономерный вопрос. Ей никто не ответил. Ответ следовало искать самой. Алёна заглянула во встроенный угловой шкафчик и, накинув какой-то лёгенький халатик, выбралась из комнаты. Внешне это напоминало гостиницу – длинный, довольно скучный коридор с одинаковыми дверями. Суда по всему, за ними скрывались такие-же комнатки. В коридоре было довольно душно, за дверями – тихо. Дверь на пожарную лестницу (это Алёна определила по рисунку) была заперта. Возле лифтовых дверей, наконец, обнаружилась живая душа – здоровенный гориллоподобный мужичище, явно скучая, сидел за пластиковым столиком.
      – Здравствуйте! – решила завязать беседу девушка. Собеседник поднял на неё глаза, но не ответил, продолжая жевать резинку.
      – Я бы хотела узнать… Что – то случилось. Ничего не помню. Где я?
      Ответа не последовало. Но судя по всему, страж начал понимать, что обращаются к нему и несказанно этому удивился.
      – Я не понимаю. Я, наверное, больна. Вы понимаете? – Сообразив, что её не понимают, девушка начала вспоминать хоть что – то с английского.
      – Дую спик инглиш? Вот из ю нейм? Вэа ду ю лив? Ай вонт эт хоум. – высказалась она, пытаясь хоть что – то выжать от странного дежурного. Наконец, того проняло.
      Правда, реакция была совсем неожиданной. Поднявшись во весь гигантский (наверное – двухметровый, подумалось Алёне) рост, горилла молча взял девушку за плечё и поволок назад по коридору.
      – Подождите, куда? Я же узнать хочу… – пыталась упираться девушка. Не обращая внимания на это сопротивление, страж доволок Алёну до её комнаты (Љ 1313 – надо же! – автоматически подметила девушка) и подтолкнул её в направлении кровати.
      Уже лежащей он сказал несколько слов на непонятном языке и захлопнул дверь.
      В принципе по тону можно было понять, что высовываться ей не следует, а тем более заводить с постовым разговоры. Алёна вздохнула и подойдя к окну решила более внимательно изучить открывшуюся панораму. Начала проясняться память и вскоре девушка, отшатнувшись от экзотики, забилась в дальний угол комнаты.
      – Шеф, это я. Здесь некоторые накладки. Еду. Да, везу. Но хлопцы. Всё шло по плану, но потом волчина проявился. Почему мент? Настоящий. Меня сразу оглушил, ничего не помню. Очухался – всё тихо лежат. И Сазан и Васо и волчара. И она. Я там допетрил – пальнул таки Сазан волчару. Но и девку тоже. Правда, не насмерть.
      Вот я её и везу. Их не успел. Камеру? Тоже… не успел. Куда? Да нет, кажется, не тяжело. Крови нет, и дышит. Сквозное. Понял.
      Это девушка слышала, придя в себя в бандитском джипе. Затем сознание возвращалось, когда она лежала на каком – то холодном столе. И знакомый голос говорил: "Что-то ты не то наплёл, а? Где здесь ранение? Вот это? Сегодняшнее?
      Вот эти точки? Ты меня за недоноска держать решил?" и уцелевший подонок что-то виновато гундосил в ответ.
      – Ладно, разберёмся. О, глазоньки открыла. Здравствуй, малышка! Ты оказалась совсем неблагодарной, а? Ну, ничего. Я зла не держу. Привык, что люди – животные неблагодарные. Может, потом спасибо скажешь. Ибо ждёт тебя головокружительная карьера и лёгкая. Полная удовольствий, а где-то даже переполненная некоторыми удовольствиями жизнь.
      С этими словами Север что – то уколол Алёне в вену. Последнее, что девушка увидела – серые, страшные своим равнодушием глаза.
      Алёну резко зазнобило. Она вдруг почувствовала на всём теле липкий, неприятно пахнущий пот. Проведя рукой по лбу, она увидела на ладони грязно-коричневые капли. Подбежав к зеркалу. Алёна ахнула – вся словно вывалялась в грязи. Недолго думая она скинула одежду и уже через мгновенье нежилась под чуть тёплым освежающим душем. Неиспытанное ранее удовольствие принесли и всевозможные ванные прибамбасы – ароматные мыло и шампунь, кремы для лица и для тела. Конечно, все тюбики и баночки были в ярких упаковках с надписями на неизвестном ей языке. Но какая же девушка в этой всей парфюмерии не разберётся!
      Когда посвежевшая и почти пришедшая в себя Алена, закутавшись в пушистое полотенце, вышла из ванно- туалетного отделения, её ждал новый сюрприз. В комнате стоял столик – серебристый, металлический, на колёсиках – в общем, как из фильмов о шикарной жизни. И на нём в таких же серебристых, (как их назвать? В судках что ли?) исходили ароматом какие-то удивительные блюда. Было что-то там ещё. Но взгляд девушки на этом не задержался. В единственном кресле восседала…
      Алёна не смогла сразу подобрать правильное определение. По её меркам – тётка.
      Далеко за двадцать. Но это слово совсем не клеилось к посетительнице.
      Молодящаяся. Стройная до худобы. Крашенная. Не под блондинку – под русую. Тонкий нос. Пронзительно – зелёные глаза. Неестественно зелёные. Может, это то, о чём Алена раньше только слышала – цветные линзы? Какие- то острые черты лица хищной птицы. Тонкий с горбинкой нос с этими непропорционально большими глазами конкретизировали этот образ – скопа. Нервные, тонкие, чувственные губы. Длинные пальцы рук. В правой- бокал. Пальцы левой нервно теребят подлокотник кресла.
      Длинные, стройные ноги. Что – то подобное однажды промелькнуло в их деревне. Да.
      Библиотекарша. Посводила тогда с ума всех мужиков. И Алёниного отца тоже. Правда, куда ему было тягаться с сильными мира сего! Хотя, говорили, что никому не отказала. К счастью, быстро нашла солидного опекуна и перебралась в райцентр.