Такие обороты событий уже не казались ему ни удивительными, ни захватывающими.
      Юноша сидел в позе мыслителя, действительно угрюмо задумавшись. Сорвался. И ещё как! Могущество в одном месте засвербело? Могущество. Чуть остановил потом. А если бы… Говорят, перед первым испытанием ядерного… тогда ещё устройства, учёные спорили, пойдёт ли реакция дальше. Вроде бы, была теория, что весь кислород может выгореть! Весь! Спорили, то есть, допускали, а всё равно рванули!
      Ну, те хоть спорили. А я? Какие это силы я вообще пробудил? И зачем? Нескольких геев напугать? Вот и поделом – опять голый урод, без кола, двора и вообще без ничего. Да проще было бы дождаться тех, кому я нужен и спокойно, терпеливо всё выведать. Но всё равно я круто там обошёлся! – мелькнула таки подспудная мальчишеская мысль. Так им и надо! По другому не понимают. Гонимые! Будете хоть немного побаиваться. Хотя бы гнева небес. Ладно, которые там действительно… больные. А то ведь половина просто моральных уродов! Алкоголики, или там, сифилитики – тоже больные, но не лезут почему-то на трибуны и не выставляют свои болячки напоказ! В общем, правильно я им! – успокоил себя юноша и встал, озираясь. На этот раз его занесло недалеко от людей – изредка был слышен гул автомобилей. Максим пошёл на звуки и вскоре вышел к шоссе. Правда, остановить кого в таком виде он даже и не пробовал. Просто пошёл вдоль шоссе наудачу. Удача, конечно, не подвела – вскоре он оказался на окраине тихой, страшной своим запустением деревни. Часть хат развалилось от старости и их бревенчатые стены, остовы крыш, словно скелеты гигантских динозавров проглядывались через какие- то дикие заросли. И до слёз, словно брошенные дети, трогали стоящие по краям заброшенной дороги яблоньки с поздними красными плодами на голых осенних ветках.
      Словно хотят показать ещё свою нужность… Бедные… Максим вдруг вспомнил, как купил отец живую утку. Ну, вроде как дешевле получается. Оставил в ванной до вечера. И та тоже доказала, что ещё полезна живой – снесла два яйца. Одно – нормальное, второе – в ещё мягкой не затвердевшей оболочке. И не смог отец. Ну, Максим подозревал, что не сможет он и так. А после этого… В общем, отдал Белый-старший эту несостоявшуюся жертву знакомым в соседней деревне. Слюнтяй? Не мужик? А ещё офицер? Ну, вы как себе знаете, а Максим полюбил отца ещё больше.
      Нет, не тот оборот – "ещё больше". Просто… Просто в сердечке ребёнка кроме любви всё больше места занимала нежность к этому родному человеку. Отец! Если бы ты знал, как я по тебе соскучился! Если бы ты знал, как мне тебя не хватает.
      Скорее бы в свой облик! Максим отогнал тоску, осмотрелся.
      Это была одна из "бесперспективных" деревенек. Когда умер здесь последний старик – бог весть. Вон, погост, тоже годами неухоженный. Деревня призраков. И сама – призрак. А через какую тысчонку лет вот так же будут чернеть повсюду остовы бывшего приюта человечества. И ветер будет вот так же хлопать дверями и оконными рамами. Пластиковыми. Вечными. Страшно. А в покинутых городах будет ещё страшнее.
      А в уничтоженных?
      – Эй, чудище, ты что тут потерял?
      Максим вздрогнул и остановился. Значит и через тысячу лет кто-то окликнет зеваку из других миров? И тот…
      – Я к кому обращаюсь, а, голяк? Не, вы только полюбуйтесь, до чего допёрли! Ты как, обкурился или этот, тьфу, не выговорить. Голые которые специально бродят.
      – Нет, я… я в беду попал… А с кем я…? – сиганул за полуразвалившийся забор Максим.
      – Да ты кто? Ну? У меня тут карабин. Сейчас пальну!
      – Я… я монах, – назвал свой последний статус Максим.
      – И что? Раздели?
      – Можно сказать и так… В общем, пропала ряса.
      Голос собеседника раздавался из чердака казавшегося довольно крепким дома. И принадлежал, похоже, довольно крепкому, хоть и пожилому мужичку.
      – Ладно, проходи во двор. Моей пока нет. Сейчас что поищем.
      Забор был старым, но не дряхлым. И дом, и хозяин – тоже. Широкое лицо с чуть навыкате глазами, больная верхняя губа, широкие брови, всё ещё сохранившаяся рыжеватая шевелюра в целом вызывали какую – то добродушную симпатию.
      – Заходи – заходи. Вот, одень пока, – протянул хозяин ворох одежды.
      – Так что случилось-то? – вновь поинтересовался хозяин, когда Максим оделся.
      – Кажется, спорол я большую глупость, – хмуро ответил гость.
      – Иван Васильевич, меня кличут. А тебя, мил человек, как величать?
      – Максим… Просто Максим. Можно и Макс.
      – Так вот, Максим батькович, вижу, человек ты… эээ… жизнью уже побитый, не хочешь говорить – не надо.
      – Скажите, а до монастыря далеко?
      – Смотря, чем мерять. Пешком – далековато, на транспорте – не очень. Только вот, не ходит отсюда транспорт. Вот, смотри лучше, какое я здесь хозяйство развёл!
      " Хозяйство" состояло в двух десятках клеток с кроликами и около сорока бестолковых кур.
      – Другую живность держать уже не по силам. А это наш Кузьма. Знаешь, по выходным вожу кроликов на базар в райцентр. Мне уже даже место там отвели. А потом уже можно и пивка, и ещё чего… иногда. Знаешь, мы с ним заходим в барчик. Я беру две кружки. Бармен уже знает – ставит мисочку и этот обормот так аккуратно, полный достоинства лакает пивко.
      "Весь в хозяина" – подумалось Максиму, когда он разглядывал рыжего пушистика с лихо закрученным хвостом. Плоская мордочка с близко посаженными глазами создавала иллюзию большого мыслителя. А по тому, что уж очень был похож пёс на хозяина, можно было догадаться – не первый год они живут вместе.
      – Вот удивительно, что он тебя не облаял. Этот чёрт на чужаков бросается, как бешенный. Меня вроде как охраняет. Нет, не кусается, но лает – в ушах звенит. А тебя, вишь… сразу вроде как за своего признал.
      – Я просто их очень люблю, – уже гладил Кузьму.
      – Ты бы поосторожнее. Блохи. Шерсть вон какая, не вычесать. Во, видишь!
      И действительно, рыжий Кузьма вдруг вгрызся зубами в свой правый бок.
      – Ну, это поправимо, – улыбнулся Максим. Он протянул руки над страдальцем, на секунду сосредоточился.
      – Отойдите! – попросил он.
      Да, это было ещё то зрелище. Из кузьмовой шерсти, словно брызги во все стороны замелькали мелкие насекомые. Максим не дал им разбежаться – блохи ещё на лету умирали, падая на землю малюсенькими прошедшими капельками жизни.
      – Ну вот и всё, – слегка поморщился Максим. Но неприятное чувство, вызванное этой расправой, было тут же нивелировано бурным проявлением благодарности Кузьмы.
      Видимо, эта команда здорово-таки его донимала. Пёс, закатив глаза, прислушивался к давно забытому ощущению комфорта. Затем обнюхал валявшихся рядом недругов.
      Связав это в логическую цепочку, с радостным визгом кинулся к Максиму лизаться.
      – Да ладно тебе, – улыбался Максим. – Не за что. Живи!
      – Как это ты…? – наконец вмешался в эти отношения хозяин.
      – Слово такое знаю, – всё ещё улыбался юноша.
      – Слушай, а кого побольше? Крыс, к примеру, а? Житья от них нет! Здоровенные такие пацуки! Житья от них нет! Летом ещё ничего, где-то на стороне промышляют.
      А вот сейчас, осенью и особенно зимой – просто беда. И кот не берёт. Только выглядывает на них из-за угла.
      Тут хозяин так наглядно продемонстрировал своей, действительно похожей на котиную физиономией, как испуганно выглядывает из-за угла кот, что Максим фыркнул. Да, действительно надо помочь. Пускай в брошенных домах мародёрствуют.
      – Ну вот и хозяйка. Слушай, мать, тут к нам путник заглянул. Вот, познакомься.
      В отличие от Ивана Васильевича и Кузьмы хозяйка ("Она у меня Нина Сергеевна") восприняла появление "путника" не так доверчиво. С удивлением рассмотрела на нежданном госте старую одежду своего мужа. На восторженный рассказ хозяина об избавлении Кузьмы от докучливых постояльцев только пожала плечами. Правда тот факт, что их верный любимец всё время жался к ногам гостя, её несколько успокоил.
      – Он ещё обещался крыс вывести. Правда, Максим?
      – Ну да. Смогу.
      – Ну что ж. Смоги, – согласилась пожилая женщина, пристально глядя на этого странного человека. – Пошли, – кивнула она в сторону дома.
      – Наверное, лучше здесь. Если вдоль забора границу проведём, нормально будет?
      – Нормально будет, – улыбнулась хозяйка. Было похоже, что она уже приняла Максима за какого-то ловкого мошенника. – Ты только учти, молодой человек, что денег у нас… Там яиц десяток или самогона бутылку…
      – Ну что вы! Мне бы вот хоть одежду отработать, – возразил Максим, уже сосредотачиваясь. Сказано это было так просто, что Нина Сергеевна только покачала головой.
      Имея некоторую практику, Макс быстро обнаружил и убежища серой компании, и их ходы. Не цацкаясь, полыхнул по ним воображаемым огнём. И вскоре взвизгнул, кинувшись на руки к хозяину Кузьма, а затем, не по годам прытко взвившись на лестницу, завизжала хозяйка. Не обращая ни на кого внимания, пацуки мчались вон со двора. Часть их них держала в зубах своих деток.
      – Бей их! – спохватился хозяин, опуская труса- Кузьму и хватая вилы. Но вот уже последний крысиный хвост мелькнул в щёли забора, и всё закончилось.
      Вдогонку Максим полыхнул им в сознание ужас перед этим двором. Теперь это чувство будет передаваться у них генетически – из поколения в поколение. Правда, где-то далеко есть и другие семьи. Но это ещё нескоро, и это уж извините.
      – Что это было, господи? – прошептала хозяйка, медленно, охая, слезая вниз.
      – Исход. Вы же просили.
      – И это столько их здесь здесь… у нас…
      – Ну, не только у вас. Просто здесь у них было эээ гнездо, а так они пасутся во всей вашей деревне.
      – Я теперь в хату боюсь зайти. Какое-то крысиное царство.
      – Да нет, всё. Теперь не вернуться, – успокаивал её Максим.
      – Ну, хорошо. Но пошли-ка в хату вместе. Вдруг кто из них остался!
      В дом они зашли все вместе. Старуха, видимо, уже поверила и только на всякий случай заглянула под печь. Подражая ей, обнюхал все закоулки и Кузьма. Фыркнул и запрыгнул на низкую, заваленную каким-то тёплым тряпьём лавку. Это была кухня или, точнее, столовая. Газовая плитка и все остальные кухонные причиндалы находились за печкой, в занавешенном пространстве. А здесь – стол, та самая лавка вдоль стены, старенький холодильник, пару стульев. И разные портреты на стенах.
      – Пусть мать хозяйничает, а мы пойдём покурим – потянул Максима назад на застеклённую веранду хозяин. Не куришь? Ну, молодец, тогда пойдём в зал. Там телевизор посмотрим. У нас правда, идут только два канала. Сын антенну привёз, а наладить вот не получается, – хитро покосился он на гостя.
      – Давайте посмотрим, – понял намёк юноша. – Я, правда, не спец, но помню, как отец настраивал.
      Максим вздохнул. Вспомнился длиннющий, высокий чердак ДОСа, под самые ноздри забитый запахами гнездящихся в нём голубей. Разлапистые антенны и голос отца: " Ещё… Ещё правее. Назад…" Отец. Максим не верил, что человек может вот так скучать по родителям. Особенно в его-то возрасте. Вроде вот так, когда ежедневно рядом, то и не замечаешь. И когда как сейчас, весь в заботах, вроде и не думаешь.
      А потом, как полоснёт – ну словно ножом… Нет, словно огнём. Такая вот боль.
      Говорят, что и в армии первые дни самое мучительное – разрыв с родственниками.
      Потом вроде притерпишься и всё равно, время от времени ш-ш-ш-ах пламенем по сердцу.
      Юноша взялся за кабель. Антенна была ни при чём. Заводской брак – закоротило.
      Проследив движение своей слабо пущенной волны, он нашёл это место и поправил – пережёг перемыкающий металлический волосок.
      – Наверное, всё. Включай, Иван Васильевич!
      Тот, удивлённо взглянув на такого мастера своими котиными глазами, включил.
      Посмотрел. Ахнул. Переключил несколько каналов. И с криком " Посмотри, что он сделал" кинулся к хозяйке.
      – Ну, ты волшебник, – расцвела та, глядя на экран.
      – Ну всё. Конец хозяйству, – шутя констатировал старик. – Она у меня до сериалов охоча. Когда плохо видно, у неё голова разбаливается, не смотрит больше. А теперь…
      – Теперь ты мне своими футболами душу достанешь! – улыбнулась любительница сериалов.
      Этот маленький фокус Максима ещё больше изменил планы хозяйки – накрывать она стала в зале. А пока хозяин выскочил – таки покурить, Максим успел оглядеться.
      Ничего особенного. Круглый стол по центру. Очень старинный диван у торцевой стены и такие же два шкафа. Совсем допотопная этажерка с журналами на медицинскую тему. Несколько книжек, за которые букинисты дали бы хорошую цену. И фотографии, на всех свободных стенах. Судя по всему – родственников. За занавесками, перегораживающими весь дом – несколько кроватей. Везде старенько, но чистенько. Бывает и хуже. Гораздо хуже. Максим вздохнул и присев на тоже старинный стул с высокой деревянной спинкой, посмотрел в телевизор. Но сериал, считающийся молодёжным, его не увлёк. Да и некогда стало – хозяйка начала накрывать стол. На вопрос о помощи, попросила, если уж есть такое желание, принести из колодца воды: " Мой, конечно, ещё справляется, но…" Во дворе уже было темно. Осень. И на улице тоже. Только здоровенная, по – Маяковскому "лунище" освещала этот умирающий мир.
      – Да-а, Луна, – проследил взгляд Максима хозяин. – Знаешь, какая она на самом деле? Я тебе потом расскажу. Это я теперь отсюда на неё поглядываю, а когда-то…
      За столом сидели втроём. Кузьма, хоть и считался членом семьи, чинно восседал у ног хозяйки, ожидая своей доли. Конечно, на запахи откуда-то появился и кот – тот самый, который боялся крыс. Долго фыркал, обнюхивая гостя. Видимо, смущал запах хозяйских вещей на пришельце. Но затем успокоился и тоже принял позу радостного ожидания.
      Всё было без изысков. Не у шейха. Но шейх или там рестораны были для нашего героя исключением из общего правила. Поэтому он, как и двое не допущенных к столу, с удовольствием высмотрел и яичницу с салом, и крепкие солёные огурчики, и квашенную капусту, и солёные грибки и, конечно, источающую неповторимый аромат приготовленную в печи, в чугунке, картошку.
      – Чем богаты, тем и рады. Так неожиданно всё… Чуть бы раньше, кроля бы забили.
      Ну, ничего, завтра…
      – Что Вы, что Вы, зачем… И так всего хватает, – горячо отверг эту мысль Максим, вспомнив пушистых зверьков. Одно дело есть какого – то абстрактного кролика, и другое – из увиденных глазастых длинноухих прелестных созданий. Они в большинстве своём добрые и ласковые – эти кролики. Хоть и с острыми зубками.
      – Гм… – подал голос старик. – Как говорил Паша Эмилькевич, такую капусту грех есть помимо водки… Ты как? – обратился он к Максиму.
      – Чтоб твой этот Паша той капустой подавился! Ну, житья от него, Максим, нет!
      Мой, как капусту не увидит, так этого Пашу проклятущего и цитирует.
      Тем не менее, хозяйка начала разливать по гранёным стограммовым стаканчикам что-то спиртное.
      – Вот, попробуйте моё. Я ещё, правда, не волшебник, я только учусь.
      Из рюмки ударял жуткий запах сивухи.
      – Ну, за знакомство! – произнёс тост хозяин.
      Максиму пришлось пригубить. Гадость, конечно. Но вот капуста, она, действительно.
      А грибы, что за грибы!
      – Знал бы ты, сколько их у нас! Такие годы были! Лишь бы в лес зайти. И ещё потом домой приволочь! – похвалился старик. Ну, между первой и второй пуля не должна пролететь!
      – Да вы офицером были?
      – Офицером, сынок "не были". Ими остаются навсегда. А которые "были", это не офицеры.
      – А что же… вот так?
      – Долгая история… Может, потом. Да ты не пьёшь совсем?
      – Нельзя мне… много.
      – А да. Конечно-конечно, – закивал он головой, скользнув взглядом по обожжённому лицу и, чтобы сглазить неловкость, стал угощать незастольных участников ужина.
      – Вот смотри, – положил он на пол кусочек картошки, обмакнутой в жир со сковородки. – Вот, Кузя. Тебе дадим, а Ваське не дадим. Он у нас лентяй, да?
      Старик хитро подмигнул Максу, смотри, мол, за спектаклем. Кузьма, внимательно выслушав хозяина, глядя на того ясным взглядом карих глазок, взял этот дар и унёс в дальний угол – якобы насладиться в одиночестве.
      – Смотри, но не подавай виду, что видишь. Два хитреца.
      И действительно, рыжий хитрец дождался, когда к нему пришёл обделённый хозяином "лентяй". Тот в свою очередь подхватил угощение и уволок куда-то за занавески. А Кузьма, виляя пушистым хвостом, прибыл за добавкой.
      – Может, он просто не ест картошки?
      – Не ест? Сейчас увидишь!
      И действительно, вторую пайку Кузьма съел здесь же. Так, "не отходя от кассы".
      – Мне отец рассказывал. Про деда. Они тогда в партизанах были. А кошка с ними не пошла. Точнее, он её вроде потащил, но она сбежала. Так он домой прибегал её покормить. Самому – голодуха, а что-то припрятывал. А потом, когда вернулись, уже она. Поймает там мышь или крысу – ему волочёт. Её ещё и котята сосут, а она – всё равно. Сама аж дрожит, а ждёт. Только когда он её погладит, скажет там: "Спасибо, бери себе", – набрасывается.
      – Ну, наш Васька, он как у Крылова, только слушает да ест, – вмешалась хозяйка.
      Да спит. И ещё по ночам с другими воюет. О! Новости! Но как всё- таки видно! Что картинка!
      Они прервали разговор, вникая в итоги прошедшего дня. И сразу же, ещё в анонсе " Аномально разбушевавшейся стихией значительно повреждён храм…" – Господи, да это же у нас! – ахнула старая женщина. То-то я в той стороне сполохи видела!
      В напряжённом молчании они ожидали подробностей. Но вначале всё касалось большой, средней и малой политики. У хозяина, видимо, внимание несколько отвлеклось, и он втихаря наполнил стаканчики.
      И вот, началось. Жуткие, оплавленные руины, контрастирующие с нетронутой церковью. Потерянно сидящие на опушке леса монахи. Интервью с почему-то потрясённым отцом Афанасием.
      – Мы не знаем, рука это Господа, или козни врага рода человеческого. Если это расплата за грех, взращённый за этими стенами, то пока необъяснима казнь наших безгрешных братьев. Правда, пути Господни неисповедимы…
      – О чём это он? – захрипел вдруг Максим, вставая.
      Это сейчас же объяснилось. Уже репортёр, стоявший у оцепления, рассказал, что настоятель был подвержен содомскому греху и "взращивал" в монастыре эту самую содомию. Он, правда, уцелел – оказался в эти мгновенья в церкви. Уцелел и его неотлучный келейник. Но вот трое монахов погибли. Были ли они грешны или нет, Бог весть.
      – Что с Вами, Максим! Да на Вас лица нет! – встревожилась хозяйка.
      – Ай, на мне давно лица нет! Но он же должен был… Он же обещал… Как же это…
      Иван Васильевич, как бы мне туда туда… а?
      – А что, может родственники какие? С утра, конечно. А сейчас – темно, да и выпили уже… – отпирался разморившийся в тепле старик.
      – Родственники? – помотал головой, собираясь с мыслями, юноша. – Где? Там? Нет, хуже. Надо мне туда. Прямо сейчас надо. Васильевич, проводи. – Спасибо, хозяйка, за угощение.
      – Да вы с ума сошли! Тут километров семьдесят! – возмутилась хозяйка. Иван, нука, выкатывай свой агрегат! Вы мотоциклом управляете? Отлично, вот за рулём и поедете. А ты, старый лентяй, в коляске отоспишься, проветришься и поутру – домой.
      " Агрегат" оказался допотопным "Уралом" с коляской. Который, тем не менее, при первой же нажатии ногой на рукоятку стартера ожил и серьёзно " дук- дук-дук" заворчал на низких оборотах. Ну куда, куда до него нынешним легкомысленно – визгливым потомкам. И Максим был бы восхищён знакомством с ветераном, если бы не был так потрясён новостями.
      – Вот, надень, – накинула ему на плечи телогрейку хозяйка. – Ночи – то холодные.
      Прощай, бедный мальчик, – она вдруг перекрестила его. – И если нужен будет приют, приезжай. Мы всегда будем рады.
      Это было трогательно – неосознанное сочувствие старой женщины. Поняла, почувствовала беду этого незваного гостя. И, наверняка, не в блохах и не в крысах дело. Вон, и Кузьма с Василием рядом к ногам жмутся, прощаются. Эх, не до вас всех сейчас! Максим вскочил в старинное просторное сидение и, примеряясь, газанул. "У-у- ду-ду-ду" – отозвался ветеран. Его хозяин уже открыл ворота и умастился в коляске. И Максим, поцеловав вдруг на прощание морщинистую щёку хозяйки, рванулся в освещаемую мощной фарой темноту.
      Хозяин этой реликвии несколько раз жестами показывал, куда сворачивать, затем жестами показал, что надо остановиться.
      – Теперь всё время прямо. Скоро шоссе пойдёт влево, в райцентр, а ты всё равно прямо. Там на развилке иногда наши менты стоят, но меня они знают. Вот, одевай, – протянул он из коляски шлем. А я так. Увидят, что я, не остановят. Теперь вперёд.
      Ещё до развилки старик уснул. Максим некоторое время прислушивался к каким-то странным звукам, врывающимся в ровное рычание двигателя. Убрав газ, прислушался.
      Улыбнулся такому богатырскому храпу хозяина мотоцикла и рванул дальше. Никого на перекрёстке не было, и Макс беспрепятственно помчался по узкой, выбитой годами и непогодой древней пустынной дорожке. В другое время он полюбовался бы проплывающей ночной красотой. Но не сейчас.
      " Как же так? Он же должен был вывести всех… Должен… За рясу не потянешь.
      Но ему же верили? Значит, не во всём. Трое! И… и ведь не шевельнулось ничего!
      Может, такие же? Но я… я не хотел убивать и таких. Нельзя убивать и таких! Или этот удар… Да нет, это уже потом, когда я вырубал… Может, эти репортёры опять всё переврали?" Уцепившись за эту спасительную мысль, Максим до отказа довернул рукоятку газа, акселератора, то есть.
      При всей прыткости ветерана, ночная дорога заняла часа полтора. Выскочив из леса, мотоцикл запрыгал по кочкам уже грунтовки. Макс снизил скорость и медленно подкатывал к монастырю. Потрясал вид нетронутой церкви. В лучах прожекторов она, светлая, с золотым куполом, радом с чёрными оплавленными развалинами, словно молодая мать стояла над своими детьми. Мёртвыми детьми. Максу даже показалось, что она протягивает руки к луне. "Какие руки" – потряс головой Максим, останавливая мотоцикл.
      – Приехали, Иван Васильевич! – потряс он за плечо хозяина мотоцикла.
      – Отлично. Я сейчас! – пробормотал тот, удобнее устраиваясь в коляске. Что поделаешь! Старость менее любопытна и менее восприимчива к чужим несчастьям. Нет, сопереживание или там, посильная помощь, – конечно. Но на всё своё время.
      Пожав плечами, Максим оставил славного старика и рванулся к оцеплению. Отца Афанасия ему удалось отыскать минут через сорок. Тот прятался сейчас от журналистов и репортёров в заброшенной келье какого – то отшельника.
      – Вовремя, – сухо поприветствовал юношу монах. – Вот-вот тела будут выносить.
      Посмотришь на деяние своё. Пойдём! Нет, подожди. Так не пустят. Вот, одевай – он достал из большой сумки ворох монашеской одежды. – Скорее, ради Бога! Что ты?
      – Моё "деяние"? – глухо переспросил Максим, глядя на монаха страшным взглядом своих чёрных глаз. – Я же предупреждал! И вы… по большому счёту, вы дали добро, благословили, по-вашему, нет?
      – Но я не знал! Я даже и представить не мог, что… Ладно, Максим. Одевайся и пойдём. Посмотрим на деяние наше.
      Видимо, и репортёры ждали именно этого момента. Блицы мелькали, словно на пресс-конференции какого президента. Действительно, спасатели вынесли три накрытые простынями тела.
      Загрузили и отправили.
      – Поиски, конечно, будут продолжены утром, – сообщил руководитель. – Но это – на всякий случай. Судя по… ээээ… списочному составу, больше в монастыре никого не было. Не должно было быть.
      Отец Афанасий потянул Максима с собой и в морг. На опознание. Настоятель всё ещё находился в прострации и на такие дела был непригоден.
      – Ну вот теперь и поговорим, сын мой, – уже утром, вернувшись в келью, предложил отец Афанасий.
      Максим промолчал. О чём говорить-то? Перед глазами стояли обугленные, одинаково скрученные в " позе боксёра" тела. У двоих не обгорели лица, и Максиму казалось, что он слышит жуткий крик боли, вырывающийся из открытых ртов.
      – Вот за что ты их? За содомский грех? Они не все были грешны. Да если бы и были.
      Ты кто, чтобы их вот так!
      – Но я не хотел! Чем поклясться, что не хотел? Вы же должны были…
      – Моя вина, что не остановил. Не знал о пределах твоих сил. Но должен был догадываться… Буду молить их о прощении.
      – Их? Идите сюда!
      Юноша схватил монаха за руку, и упал на колени. Сосредоточился в своём отчаянии и вскоре почувствовал…
      – Говорите. Это они… Уходят… Но ещё слышат… Ну же…!
      Почувствовал и потрясённый монах. Поверив, он обратился к уходящим с мольбой о прощении. К каждому. А затем, отпустив руку юноши, повернулся к иконе, обращаясь теперь к Богу. Лишь теперь набрался отваги обратиться к погибшим (каким ещё погибшим? Убитым!) и Максим.
      – Вы поняли? Нет, вы поняли? – прервал он через некоторое время моление монаха.
      – Что я должен понять?
      – Но они же спали. Все они спали. Днём! Это в монастыре в порядке вещей, что ли?
      Надо немедленно… Отец Афанасий, придите же в себя. Здесь не я виноват. Ну, не я один.
      – Если тебе так будет легче жить…
      – Да не в том же дело! Надо обязательно сказать тем, кто будет эээ вскрывать, чтобы анализы провели. Кто-то им какую-то мерзость подсыпал.
      – Нет!
      – Что "нет"?
      – Мы уже с тобой ославили монастырь. Если ещё найдётся отравитель…
      – Я найду!
      – Даже если ты не заблуждаешься. Не надо всё это мирянам на потеху.
      – Понял. Тогда я…
      – А ты пойдёшь замаливать свою вину.
      – Замаливать?
      – Иди и исцеляй.
      – А как же мой, моё…
      – Ты узнаешь, когда наступит пора. Тогда, даст Бог, и поговорим. А сейчас – уходи. Мне тоже надо замаливать свою вину.
      – А эти… которые должны были за мной приехать?
      – "Эти"! Нет уже " этих". Всё иди. Постой. Вот твой паспорт. И… с Богом!
      Совсем павший духом Максим вернулся и разыскал возле мотоцикла нового знакомого.
      – Ну что, возвращаемся? – с надеждой спросил тот. – С этими страстями Господними и без нас разберутся. Знаешь, какой тут шепоток ходит?
      – Подбросите меня до райцентра? Мне бы на поезд…
      – Ну что же, – вздохнул старик – вольному воля.
      – Если бы вольному и если бы воля… – в свою очередь вздохнул Максим.
      Теперь за рулём ехал хозяин. В райцентр всё-таки. Могут и правами незнакомца поинтересоваться. На привокзальной стоянке – тесноватой, занятой несколькими добитыми "моторами", они остановились.
      – Вот и вокзал. Он у нас – достопримечательность. Ещё немцы пленные строили.
      Кстати, -спохватился Иван Васильевич. – Ты как без денег-то?
      – Да зайцем, как-нибудь.
      – Но у нас тут только дальнего следования притормаживают. Да товарняки. Вот, на, подкожные. Да бери, не жалко. Извини, не знаю, хватит ли, но…
      – Да что вы, спасибо…
      – Бери, сказал! Старших слушаться надо. Ну, бывай. Жаль, что не остаёшься. Запал ты мне на сердце сразу. Прощай!
      Славный старик газанул и быстро уехал.
      В общий вагон денег хватило до ближайшего краевого центра. Всё это время юноша, тупо глядя на мелькающие в окне деревья, пытался нанизать события и мысли на какой-то единый стержень. Но мысль об убийстве выжигала все остальные соображения. Он сейчас убегал? Зачем? Кто же их? Кто им? Но я? Я то зачем это сделал? Постой-постой. Показать, что "Господь не терпит"? Откуда я-то знаю? И погибли-то не геи. Что я доказал? Зря уехал. Надо бы узнать, кто. Хотя, может, и сами докопаются. А куда я теперь? "Иди и исцеляй". Как там: "Врачу, исцелися сам?" Сам. Через Сама – к девушке? Почему через Сама? Чем ты сейчас занимаешься вообще? По течению событий? Глупость сморозил – и опять по течению. "Глупость".