– А вы, вот вы сами верите…?
      – Вопрос веры очень личный, не будем об этом, ладно? Приходите на служение, может, получите ответы…
      – И после первого раза других исцелений не было?
      – Нет, – вздохнула девушка. – И теперь не будет! – с отчаянием чуть ли не выкрикнула она.
      – Но почему?
      – Потому что… потому что… А, ладно.
      – А если всё-таки?
      – Вы на что намекаете?
      – Татьяна… Если бы… если бы надо было ещё раз спаси деток, ты бы согласилась помочь.
      – Откуда вы знаете…? Конечно!
      – И ты бы смогла держать всё в секрете?
      – Кто вы? Конечно…!
      – И даже на исповеди не проболталась?
      – Да кто вы? И прекратите разыгрывать! Было бы над чем…,- вскочила со скамейки девушка.
      – Как ты написала тогда? "Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных". От Матфея.
      – Вы… от него? Разве он не… ушёл?
      – От него самого. А…сестра ни о чём не говорила?
      – Она то и рассказала. А после… Мы редко встречаемся. Она же теперь… Так а где он?
      – Недалеко отсюда. Так ты согласна?
      – Я для него… я для него…
      – Для него – не надо. Для детей.
      – И что надо делать?
      – Во-первых, устроить меня где-нибудь здесь. В гамаке или там, в шалаше теперь будет холодновато.
      – У нас здесь есть времяночка… Вас? Вас устроить? А Максима?
      – Во- вторых, не задавать лишних вопросов.
      – Но… Согласна. А всё же, когда?
      – Сегодня ночью и увидишь. И в третьих, об этом надо молчать. Наверное, это – главное условие. Так как?
      – Конечно! Конечно-конечно-конечно! Если бы вы знали! Слава, тебе Господи! Вы не представляете, что это для меня значит. Я ведь тогда… Он не обиделся?
      – Вроде, только плечами пожал.
      – Я заметила эту его привычку. Ну, слава Богу! Но он вернулся? Он вернулся?!
      – Знаешь, он не вернулся. Он просто… заглянул ещё раз. А пока, пойдём на ваше служение. Интересно послушать.
      Пастырь Максиму не понравился сразу. Толстоватый, кругленький, самоуверенный. А в правильные в целом слова о долге, вере, добре, словно пресловутый шестнадцатый кадр вкраплялась обязанность каждого истинно верующего посещать церковь. И не раз в неделю, а почаще. Ещё бы, соблазнов вокруг много, и не послушаешь разок – другой, его, пастыря, мудрость – вот и одолеют соблазны. И вот общение с неверующими, или там другой веры, надо бы ограничивать. А тем более – личные отношения. А желающим исцеления – это он уже в сторону приезжих – прежде всего, следует уверовать и укрепиться в вере.
      – Именно в вашей вере? – не выдержал Максим.
      – Именно так.
      – Но почему? Христианской церкви две тысячи лет, почему я должен перекрещиваться?
      – Никто вас не неволит.
      – Но тогда я не дождусь здесь чуда? И "там" – вечного спасения?
      – Именно так. Ибо сказано в Библии…
      – Что в Библии сказано, я знаю. Меня интересует другое. Вот детки, которые в интернате. Инвалиды. Они, что уверовали в вашу веру и поэтому излечились?
      Пастор вдруг улыбнулся. Это была его козырная карта.
      – Нет, конечно, нет. Но наши прихожане, наши единоверцы, кстати они здесь, первыми обратили внимание на этих ребят. Они добровольно помогали здесь присматривать за ними, и молились за их исцеление. Они же и встретили чудотворца, и привели его сюда явить Божье чудо!
      – Это значит, что чудотворец был вашей веры?
      – Истинно так! И теперь мы молимся за ещё неисцелённых деток! И тоже ухаживаем за ними. Мы строим вот здесь, рядом нашу школу для них, мы поможем им найти себя в Боге, поможем нести их крест. Но мы одни не в силах, и конечно, добровольная помощь…
      – Но тогда зачем другим уверовать? Вы тогда сами вымолили чудо, что мешает теперь?
      Пастор начинал злиться. Он уже отвык от свободных дискуссий. Чаще всего паства смотрит ему в рот и заглатывает не пережёвывая все его наставления.
      – Чудо было явлено именно для того, чтобы укрепить нас в вере и проявить её истинность для ещё не осознавших её.
      – Кто-то говорил, что плоха вера, которую надо чудесами укреплять. А вот о помощи… Знаете, вот вы приехали сюда на этаком джипчике, тысяч в семьдесят.
      От десятины перепало?
      – Бог послал и церковь помогла! – густо покраснел пастор.
      – Не возражаю. Почему бы не прикупить что поскромнее, а разницу – туда же, на помощь?
      – Мы не будем здесь обсуждать…
      – Но почему же? Если вы предлагаете принять вашу веру, я должен выяснить всё.
      Буду платить десятину, а на неё пастор будет себе…
      – Прекратите! Здесь дом Божий, а вы…
      – Здесь??? Дом??? Божий??? Да здесь самая гнусное надувательство! Вы спекулируете на человеческой боли! На отчаянии! На детях! На вот этих чистых ребятах! Слушайте все! Недели не пройдёт, как весь этот вертеп рухнет!
      Негодующий юноша выскочил из молитвенного дома. Отбежал по ухоженной аллейке подальше, сел на весёленько покрашенную скамейку. Отсюда молитвенный дом смотрелся ещё воздушней, как-то радостней, что ли. И это направило гнев Макса совсем в другую сторону. "Сейчас тебе бог пошлёт!" – зло подумал он, глядя на новенький автомобиль пастора. Своим полем Максим перемкнул реле замка зажигания, а затем направил разрядный ток по проводу топливного датчика. Рвануло очень эффектно. "Примут ли это за гнев Божий? Или за проделки какого – то обгоревшего хулигана?" – думал юноша, глядя, как бегает вокруг горящей машины, воздевая руки к небу, пастор. Видимо, второе, так как, посмотрев в его сторону, священнослужитель потянулся за сотовиком.
      " Ментов хочешь вызвать? Щщас", – усмехнулся Максим, перемкнув электропитание телефона. Всё ещё ничего нет понимая, оппонент схватил телефон у какого – то единоверца. Максим проделал тоже и с этим телефоном. Только ещё слегка ударил током по уху. Толи бедняга начал что-то понимать, толи вообще что-нибудь понимать перестал, но перекрестившись, рванулся в автомобиль всё того же прихожанина, и они быстро исчезли. Остальные, менее пугливые, тушили густо дымящуюся жертву Максового гнева.
      – Ну зачем, зачем вы это сделали? – возникла перед Максимом девушка. Что? Машина помешала? А вы знаете, что у него шестеро детей?
      – Ну, прокормит и без автомобиля. и вообще, никто из нынешних попов не бедствует.
      – Вы… вы злой и страшный человек! Я понимаю и ваше… несчастье, но… Максим вот добрый…
      – Максим? Добрый? Божья коровка? Ты знаешь, что по его… воле одного бандюгана посадили на кол? А одного замучили в его собственной пыточной?
      – Значит, заслужили! А наш пастырь… Но зачем? И эти угрозы… Знаете, во сколько нам это строительство обошлось?
      – Вам? Вам??? Это люди покупали надежду на чудо. А вы эти деньги…
      – Ну что? Ну что мы " эти деньги"? Пропили? Прогуляли? Казино построили? Здесь учат добру, отзывчивости…
      – Ещё здесь у вас учат нетерпимости, богоизбранности и фанатизму.
      – Нет! Да как вы вообще смеете! Вы же ничего, ничего не знаете! Десять минут побыли, какой-то отрывок услышали – и на! Это у вас, извините, эти самые качества! Крушить, ломать! Взрывать!
      – В общем так. Сегодня начнём исцеления и я не хочу, слышишь, не хочу, чтобы ваш пастор приписал это себе в заслуги. Поэтому, если он во время лечения хоть что-нибудь вякнет о своей вере, сожгу этот вертеп дотла. Расплавлю. Смогу! Как говорил один герой в " Чёрной стреле", дьявол ещё силён во мне!
      – Не говорите так! Если вы от него – уходите! И не говорите о Максиме больше!
      – Хорошо, улыбнулся, остывая от гнева, юноша. Это так, образно сказано. Для большей убедительности. А пока покажи вашу времянку. До вечера отдохнуть надо.
      – А… он… когда?
      – В последний момент, – вновь улыбнулся Макс.
      Уже была ночь, когда в дверь времянки тихонько постучали. Девушка стояла на пороге и во внутрь войти не решалась.
      " Боится. И сомневается. После того скандала в их церкви" – понял Максим. И он был прав. Происшедшее наделало много шуму в их узком кругу адептов. Молодежь верила пастырю крепко. В конце концов, почти всех из них он вытащил из болота, в котором те барахтались, кто по пояс, а кто и по самые ноздри. Но вот его растерянность перед простейшей логикой, неготовность спорить смущала. Смутил и аргумент об автомобиле. И, конечно же, его уничтожение. Да и сам спорщик смущал.
      – Чудовище какое-то. Не удивлюсь, что он вначале какую мину замедленного действия подложил, а потом спор завёл.
      – Но зачем?
      – Конкуренты.
      – Ну да, конкуренты, завистники, а мы – монополисты.
      – Ай, не так выразилась. Но это ерунда. А если и вправду, вот, заминирует здание, и что тогда?
      – Бог не допустит.
      – Это если мы пошевелимся.
      – Я думаю, Серафим заявит, куда следует…
      – Ребята, – прервала их рассуждения Татьяна. – Ребята. Это… вестник. Я… поговорила с ним. Он… я обещала молчать… В общем, могут опять начаться чудеса… но… он… да нет, не он, а тот…ну, Максим, не хочет чтобы мы… чтобы… в общем, на этом зарабатывали.
      – Но мы и не…
      – В общем, если на этой неделе Серафим или кто из нас начнёт проповедовать, что благодаря нам…
      – А что, на этой неделе… опять? – ухватились за главную мысль ребята.
      – Нет! – поняв, что проболталась, вскрикнула девушка. – Просто на этой неделе этот… посланник посмотрит, сможем ли мы выполнить его обещание. И поживёт у нас во времянке, – нашла приемлемое объяснение Татьяна.
      – Но послушай, может он это… лапшу вешает? С чего нам верить? Пришёл какой-то страшок, поскандалил в церкви, взорвал машину, а теперь условия ставит.
      – Он от того. Ему можно верить. Я убедилась.
      – Даже так? Интересно, чем он тебя убедил? – насторожился Татьянин кавалер.
      – Всё! Не верите, наша церковь будет на вашей совести.
      – Кстати, вы слышали, как недавно один монастырь разделало? Надо бы посмотреть в Интернете.
      Ребята разъехались – завтра служение и не планировалось. Татьяна сказала, что задержится и её отвезёт старый владелец раритета. Отправив вздыхающего Михаила "дела есть дела", она кинулась в интернат. В кабинете завхоза имелся комп с выходом в Интернет. В кабинетах директора и замов тоже, но с завхозом они дружили крепче – помощь оказывали в основном через него. Кроме материальной, конечно. Та шла от пастора и через директора.
      Татьяна искала долго. Но кто ищет… Вот они – репортажи о жути в монастыре.
      Содом. Расплавленные стены. " Сожгу дотла. Расплавлю". Вот они, расплавленные стены. И были погибшие. Вот, некий духовный вождь отец Афанасий выходит из морга.
      Потрясённое лицо. А рядом вон там, за ним… Господи! Господи!! Господи!!! – перекрестилась девушка. Уже знакомое ей обожжённое лицо. Не совсем резко. А если так… Да, ошибки не могло быть. И что, что теперь делать? Доверить этому чудовищу детей? Ведь Максима же нет! Обманул? Чем купил? Содержанием записки? Но её мог прочитать, кто угодно. Но зачем? Прокрасться сюда? Глупость. Такой… такой… (как-то не получалось назвать его человеком) прорвётся не дожидаясь её помощи. И потом, зачем бы тогда скандалить, привлекать внимание? И… он там вроде… там будто бы на самом деле содомский грех… – покраснела девушка. – А здесь, у детей… если он о нашей церкви так, то о детях же ничего…
      В общем, Татьяна ждала незнакомца с чувством страха и надежды.
      – Пойдёмте. Какие дети самые тяжёлые?
      – У нас тут двое парализованных вообще. Они и брошенные.
      – Ещё?
      – Трое слепых, которые вообще без глазок…
      – А какие тяжёлые?
      – Нет. К нам сюда ведь привозят, которые не больные. Просто калеки. Безнадёги. А больные умирают в детских больницах.
      Незнакомец вдруг остановился и посмотрел на девушку своими странными чёрными глазами.
      – Да, конечно… – согласился он после некоторого раздумья. – Но это потом.
      Они зашли в интернат. Ну, не сказать, чтобы он изменился до неузнаваемости. Да, такой запущенности уже не было. Не было грязи. Свежая побелка и покраска. А так… даже полы, вон, старые. Скрипят по- прежнему. Даже рамы, вон…
      – Не нравится мне это. Ох, не нравится, – пробурчал Максим, идя полутёмным коридором. Ладно, не до этого. Дежурную няню он усыпил полувзглядом, не останавливаясь. Татьяна только тихонько ахнула. " Вот так и меня, если захочет".
      От такой власти над собой становилось жутко.
      – Где палата этих, без глазок? – не обратил внимания на переживания девушки Максим.
      Когда они вошли, юноша прикинул, как объять этих несчастных одним полем.
      – Будем ждать Максима? – по-своему поняла девушка паузу.
      – Вы помните, что нужно делать?
      – Разве это забывается? Но когда он придёт?
      – Он уже здесь, – улыбнулся Макс, простирая руки в сторону детей.
      – Но… Господи… – прошептала девушка, глядя, как начинают светиться загадочным зелёным светом обгорелые руки незнакомца, и струи этого радостного света достигая детей, словно укутывают их. Татьяна успокоилась, – она видела эти лучи и знала, что они несут детям. Теперь она всматривалась в лицо целителя, как вглядываются на маскарадах в маску незнакомца. А когда сияние начало блекнуть и он, обессиленный, прислонился к стене, помогла пройти ему к стулу – под лунные лучи.
      – Что же с тобой сделали? Что же с тобой эти сволочи сделали? Нет, что за сволочи это с тобой сделали? – начала девушка гладить это обезображенное лицо.
      – Поняла? Поняла! – прошептал Максим.
      – Не поняла. Узнала! – девушка нежно вытерла предательскую слезу, скользнувшую из полуопущенных век Максима.
      – Как это ты? Я сам себя не узнаю.
      – А я вот так вдруг узнала. Когда ты… исцелял, у тебя…
      – Те же лучи?
      – И лучи тоже… Нет, выражение лица. Знаешь, как… как… ну как у… медвежонка какого… Доброе такое… Чистое… Честное… Жалостливое…
      – Ну тоже сравнение нашла. " Медвежонок".
      – Да- да. Я и тогда искала. Ты сильный, но добрый и наивный. Но и хитрый.
      Медвежонок. Или вот ещё…
      – Ладно. Договоришься. Пора! – счастливо улыбаясь, тем не менее,оборвал разговор Максим.
      Во втором перерыве девушка села у него ног и заглядывая в лицо повторила:
      – Да что же это с тобой сделали? Что же это?
      – Кому-то помешал. Нет, я многим помешал…
      – А… про кол и там прочие страхи, это для красного словца?
      – Нет. Но это, думаю, не они. Хотя… Тут одна девушка замешана.
      – Неудивительно. Ты был ещё тот парнишка. То есть… я хотела сказать… спохватилась Татьяна… Ну, не обижайся, обняла она и прижала к груди безобразную теперь голову.
      – Да нет. Что ты. Всё правильно. Пойдём.
      – Но ты ещё не отдохнул.
      – Пойдём – пойдём, время не терпит.
      – Обиделся – таки. Ну, не Аполлон ты сейчас, так что? Уже и правду сказать нельзя? Тем более… не навсегда же это?
      – Не знаю… Мне надо найти одну девушку. Её на меня натравили, и вот…
      – Так чем это она тебя?
      – Говорю же, не знаю. Узнаю яд, узнаю противоядие. Ладно, действительно пора. Я должен за пору – тройку дней закончить.
      – Но у нас шестьдесят два ребёнка!
      – "У нас"! Молодец. Тем более, надо шевелиться. Знаешь, давай все разговоры – до утра. И я теперь… в общем, волоки меня сама. Сможешь?
      – Смогу всё смогу.
      И дальше они до утра не проронили ни слова. Максим отдавал маленьким страдальцам все без остатка силы – до полной отключки. А девушка затем тянула его бесчувственное тело к окну под лунный свет. Минутное счастье, подаренное ему узнавшей девушкой, минутная жалость к себе почти сразу же растворились болью сострадания к маленьким пациентам. Правда, в отличие от первого раза, не было чувства отчаянной безнадёги, он знал, что исцелит, что даст этим детям счастье полноценной жизни. Не было и той изматывающей боли. И ещё… и ещё он приходил в себя от лёгких прикосновений к лицу тонких и нежных девичьих пальцев. И это тоже возвращало юношу к чему-то потерянному. Пусть даже не любви.
      – Ну вот, теперь отоспимся, и ночью – снова в бой, – блаженно растянулся на скрипучем топчане Максим, вернувшись поутру во времянку.
      – Да, поспи. Я вечером буду.
      – Постой. А ты куда? – спохватился юноша.
      – Ну, ты странный такой. Забыл, что мне в школу? И вообще…
      – Да, конечно, из головы вылетело. И школа и "вообще". Езжай, конечно.
      – Послушай, Максим. Ну, не лови на слове, ради Бога! И не придирайся. И в старом твоём облике я сказала бы тоже самое. Ты же знаешь, ни с уродом, ни с красавцем я бы тут, на этом топчане не разлеглась.
      – Ну, в поезде же поехала. И там, на поляне…, – лишь бы возразить, пробурчал юноша.
      – Нахал! За поляну тогда получил? А в поезде… Ничего и не было, не фантазируй.
      – Всё- всё. Молчу. Только, на самом деле, как ты в школу?
      – А, – махнула рукой девушка. Потерплю. А после до вечера отосплюсь. Ну, пока.
      Максим больше не спорил. Пристроившись в пятно света осеннего солнца, он блаженно, с чувством хорошо выполненного дела, уснул.
      " Сделаю так, чтобы у всех проявилось в один день. Чтобы шумихи не было" – ещё решил он, засыпая.
      А ближе к полудню приехала милиция. Вместе с пастырем. Участковый потряс спящего за плечо, а когда тот повернулся к ним лицом, охнул и тихонько выругался.
      – Пройдёмте, гражданин. Разговор есть.
      Максим не возражал. Он даже удивился, что вообще так затянули с разбирательством.
      На самом же деле, пастора во-первых власти недолюбливали. Особенно, с тех пор, как тому во сне сам Бог повелел баллотироваться в депутаты. О чём он (пастор) и трубил во всех своих проповедях и встречах с избирателями. Во-вторых, не могла понравиться и та разворотливость, с которой он взялся за разработку и эксплуатацию чуда в приюте. В-третьих, ходили, ходили разговорчики о неких нечистоплотных его делишках с директором интерната. Поэтому к взрыву машины в милиции отнеслись с интересом, а к неким угрозам уничтожить этот молитвенный дом – с плохо скрываемым сочувствием. Ну что, на пустых страхах и фантазиях пастыря ночной дозор устраивать? А дождавшись к утру сообщения спецов о том, что причиной взрыва оказалось замыкание проводки, начальник милиции направил участкового на место уже просто так, "для проформы". Некоторая сложность могла возникнуть только в том, что вот участковый то как раз питал к пастору совсем иные чувства. И не в вере здесь было дело. Точнее, наш новый персонаж верил глубоко и искренне, но только в силу и святость рубля, доллара, евро и других тому подобных богов. Поэтому и был он настроен решительно – оградить свои источники от всяких неверных.
      Они зашли в предоставленный для такого случая кабинет директора. Да, уж на него-то средств не пожалели.
      – Ну, я пойду на осмотр, а вы тут занимайтесь, – услужливо поулыбался директор и выскочил вон. Был он чем-то под стать пастору. Невысокий, толстенький, начинающий лысеть. Только ещё более скользкий. Оно и понятно. Пастор ответ только перед Богом держит. А этот… Вот и гнётся даже перед участковым. Тем не менее, участковый в кожаное кресло хозяина не завалился, пристроился в кресле поскромнее, у журнального столика и жестом предложил присесть рядом Максиму.
      – Документы пожалуйста, – попросил он.
      – Пожалуйста, – протянул Максим свою ксиву.
      – Таак гражданин… Чёрный. Вот, поступило заявление от эээ гражданина Вострого…
      Не понял? – посмотрел он на хмыкнувшего Максима.
      – Ничего. Так. Ассоциация с одним литературным персонажем.
      – Ассоциации оставьте при себе. Разговор у нас официальный, – доставая из папки бумагу и ручку, нахмурился милиционер. – Что вы можете сказать о вчерашнем дне?
      Вот, по поводу заявления о том, что вы вчера, будучи пьяным, сорвали службу и угрожали сжечь молитвенный дом?
      – Что святой отец, или как его надо называть, врёт!
      – Что??? А вы посидите, я с ним сам разберусь! – осадил участковый негодующе взвившегося пастыря.
      – Да вы пишите. Вчера я задал несколько вопросов, на которые не получил вразумительного ответа. Да, я сказал, что если он не прекратит врать о том, что это его вера сотворила здесь чудеса, этот их молитвенный дом рухнет. А потом ушёл.
      – А автомобиль? – поинтересовался мент, пока ничего не записывая.
      – Да, я поинтересовался, как пастырь вымолил у бога такую тачку. Он вообще-то не ответил.
      – Я имею в виду другое. Что с ним случилось?
      – Сгорел. Наверное, гнев Божий.
      – Я сказал, сидите, – вновь осадил участковый потерпевшего. – Тааак. Поскольку вы изволите запираться, нам придётся последовать в милицию. Я вас задерживаю в связи с совершением мелкого хулиганства. Пока, – покосился он на пастыря. До рассмотрения дела судьёй.
      Преисполненный важностью исполняемого обряда, мент достал бланк протокола и принялся за его заполнение.
      – Товарищ старший лейтенант. Нам надо поговорить наедине, – решил заканчивать эту комедию Максим. Всё-таки надо было отдыхать перед ночным действом.
      Старлей поднял на нарушителя грозный взгляд, который тотчас разбился о страшную темень глаз его визави.
      – Выйдете, – немедленно обратился он к пастырю.
      – Но… но…
      – Немедленно!
      – Вот так. Скажите, сколько вам дал этот?
      – Да как ты… – начал подниматься мент.
      – Сидеть! – закипела злость в Максиме. – Как ни мент, так погань! И совесть не прожигает! Ага! Вот, начинает прожигать, да? Сколько, быстро!
      – Пятьсот баксов… всего… каждый месяц… – задыхаясь от боли ответил участковый.
      – "Всего". Конечно, мелочь. За такие гроши продался?
      – Да не продался я. Ничего… незаконного. Только смотрел, чтобы… хулиганьё… или бомжи… Я и так… обязан…
      – И сегодня "обязан"?
      – Разобраться – да. А задержать, – он… просил.
      – Ладно. Живи, – отпустил Максим боль. – Но при первом же эээ "грешке" совесть прожжёт тебя насквозь, Веришь, или повторить?
      – Верую, Господи! – почему-то перекрестился участковый и рванулся к выходу.
      – О разговоре и обо мне ни слова! – кинул вдогонку Максим.
      Ожидающий в коридоре Серафим был весьма озадачен поведением своего участкового.
      Выскочивший из кабинета с перекошенным от ужаса лицом ещё молодой парень, оглянувшись, истово перекрестился и рванулся к выходу. Пробегая мимо священника, шарахнулся от того, царапнув наручниками по стене. Звон металла остановил его.
      Вновь посмотрев в сторону кабинета директора, старлей вдруг схватил пастыря и заученными движениями надел наручники на того.
      – Разберёмся! – заявил он, потащив изумлённого священнослужителя к машине. В милиции он составил рапорт о том, что гражданин Вострый вот уже три месяца передаёт ему… ну и так далее…
      Начальник милиции, прочитав рапорт, распорядился привести к нему незадачливого взяткодателя.
      – Но это совсем не взятка! – горячо оспаривал квалификацию своих действий гражданин Вострый. – Я же не за незаконные какие действия. Человек хорошо работает и почему бы…
      – Вот, слышал? – обратился начальник к участковому. Человек тебя благодарил от чистого сердца. От чистого ведь?
      Пастор согласно закивал.
      – И без всякого злого умысла. А он, мой сотрудник, не намекал, что, мол неплохо бы повторить?
      – Нет, что вы! Наоборот, постоянно отказывался, чуть не силой пришлось ему… передавать.
      – Скажите, а по вашей вере это не грех?
      – Что от церкви, то не во грех, – убеждённо ответил Вострый.
      – Ну вот, видишь. Плохо только, что сразу не сказал. Выйди пока.
      Когда участковый вышел, начальник долго рассматривал пастыря хитрыми маленькими глазками.
      – А теперь, святой отец, наедине должен сказать – вы влипли. И крепко. У нас это называется – дача взятки должностному лицу, повторно.
      – Господь с вами, но вы только что…
      – Я только согласился с вами, что это не грех. В этом вам виднее. А вот состав преступления – налицо. А сейчас, в компанию борьбы с коррупцией – сядете оба.
      – Это всё политика!
      – А чего вы в политику полезли? Кесарю – кесарево. И потом… какая уж здесь политика. Сами признали, что совратили моего работника. И вот, запись, чтобы не вздумали отпираться.
      " Наоборот, постоянно отказывался, чуть не силой пришлось ему… передавать", – услышал пастырь свой голос.
      – Что же вы хотите, – упавшим голосом поинтересовался незадачливый взяткодатель.
      – У меня… паства. И жена, дети…
      – Пока сидите тихо и не высовывайтесь. Один я такой вопрос решить не могу.
      Посоветуюсь… с кем следует. Участкового, конечно, поменяю. От соблазнов подальше. Больше ничего обещать не могу.
      – Так что мне делать?
      – Живите. Проповедуйте. Добро, веру, надежду, любовь. Бескорыстие, – тонко улыбнулся начальник. – Но если опять скажете хоть слово о власти, об идеологии, – берегитесь. Я не буду вас защищать. А ещё лучше, пока суть да дело, сматывайтесь вы из нашего района. Нет человека- нет проблемы. Подумайте.
      После ухода поникшего пастыря, начальник зазвал к себе участкового.
      – Теперь начистоту, – что приспичило? – Ну, быстро! Хвост учуял?
      – Никак нет, товарищ подполковник!
      – Так что же?
      – Совесть. Прожгла.
      – И ты готов сесть?
      – Готов.
      – Дурак! Идиотище! Ты же у меня один из лучших… был. А теперь и сам сядешь и пятно на весь отдел! Не дам! Садись, пиши. Всё тоже пиши, только вначале так: " Сообщаю, что во исполнение Вашего указания об изобличении гражданина Вострого во взяточничестве", а дальше по тексту. Да что с тобой? – кинулся начальник к сложившемуся пополам старлею.
      – Опять… прожигает… не… могу… – совестливый мент схватил написанное и порвал лист в клочки. Вздохнув, разогнулся, вытер с лица обильный холодный пот.
      – Да-а… Ну хорошо… Тогда поедешь в госпиталь на обследование, а мы пока здесь решим, что с тобой делать. Может, "по состоянию здоровья" удастся. Сейчас, пока суть да дело пиши заявление на отпуск. От этого заявления не скручивает? Ну и хорошо. Иди, сдавай дела и отдыхай.
      Дабы не сложилось превратное мнение о добряке – начальнике, следует отметить, что во- первых, он ждал очередного звания и любые ЧП в это время не приветствуются. Точнее, они вообще не приветствуются. Даже все совершившие преступления менты оказываются уволенными хотя бы за день до криминала. Но в такое время! И, кроме того, этот компромат на начавшего фрондировать пастыря – просто находка. И как им распорядиться, надо, действительно, посоветоваться.
      Даже и не посоветоваться, показать кое- кому работу. Из тех сильных мира сего, кто решает кадровые вопросы. Начальник откинулся в кресле и довольно заулыбался.
 

Глава 21