Потом – за мелкие кражи. Потом – убила по пьянке сожителя. В общем до старости. И потом в приюте – вечные проблемы с её пьянством. Вторая – артистка районного масштаба. Бездарь. Но ещё в юности была… любовницей здешнего руководителя. Сейчас он ого-го где. Поэтому и держалась. Знали бы вы, скольких она молодых артисток сожрала. Потом… прогрессирующий склероз. Запиралась в квартире, никуда не выходила, только смотрела сериалы, а в перерывах якобы что-то репетировала… Вот – и у неё улучшение.
      – Зачем вы всё это рассказываете мне?
      – Теперь Никанорович. Славный добрый старик. Девяносто лет, представляете? И почти до последнего ещё ходил… Только куда? Склероз жутчайший. Уже не находил слов для простейших предметов – тарелка, вилка стул, – всё называл "это". Имён не запоминал вообще. Меня, кстати Марина Алексеевна зовут. А вас?
      – Максим. Скажите, а…
      – Подождите! – как-то мягко повела рукой заведующая, и Макс невольно обратил внимание на узкую ладонь с длинными пальчиками. " С такими пальцами на скрипке хорошо… или рояле…," – подумалось ему.
      – Так вот, вы говорили, что не успели чем-то помочь ветерану. Не терзайтесь.
      Такое у нас заведение. Вот, к примеру, я с болью смотрю, как угасает ещё один талантливый мужчина. Конструктор чего-то. Только на лоб посмотреть! Или женщина из восьмой… Тоже долгая история. И вот я думаю, почему? Почему чудеса обходят их и касаются тех, кто или недостоин жить дальше, или уже отжил своё?
      – А вы сможете рассудить, кому жить, а кому умирать? – прищурил глаза Максим.
      – Если надо будет – смогу! – твёрдо ответила женщина. – Если поможет – на колени стану вымаливать жизнь для достойных.
      – Значит, для недостойных…
      – Да. Ещё Христос сказал как-то: "Мои чудеса не для собак!" – Ну почему же? – улыбнулся он, вспомнив вдруг рыжего Кузьму и отважного Артура.
      – Порой и собаки нуждаются. И, кроме того, Христос только сказал, а что сделал потом?
      – И всё же… Пойдёмте, я покажу вам, за кого бы я просила.
      – Откуда вы знаете? – уже напрямик спросил Максим.
      – Исцеление у нас здесь – не такой уж обычный случай. И хотя многие из персонала почему- то ничего не слышали и не видели, но… Наверное, время на всех не хватало? Да и молодёжь сейчас болтливая. Пойдёмте? – она встала из-за стола. Да-а.
      Конечно, если ещё не прятать это всё в такой одежде… Но хоспис же!
      – Я бы сама пришла к вам сегодня. Просить за других. Жаль, если не дождутся.
      Пойдёмте, покажу.
      – Но я ещё вчера уехал!
      – Но вы сегодня и вернулись! Вы бы и не смогли бросить этих несчастных правда?
      Максим пожал плечами. Почти ведь смог.
      Конструктор ещё не смирился, и в периоды прояснения сознания, глядя в окно, тихонько всхлипывал. Женщина сейчас была без сознания.
      – Талантливейшая скрипачка, – прошептала заведующая. Прошептала потому, что рядом с ней, в позе горького, но уже покорного отчаяния застыл старый-старый мужчина.
      – А он – наш великий органист. Отец.
      – Послушайте, объясните мне вот что, – поинтересовался Максим, когда они вышли в коридор. – Какая-то аномалия. Поэт, конструктор, артистка, скрипачка – и все у вас? Мор какой-то на талантливых людей?
      – Всё проще. Талант, как правило, одинок. Тем более – в беде. Ну, не будем говорить о звёздах мировой величины… Хотя и те, бывало, нищенствовали в беде, правда? А вот нашего масштаба… Так благодарные современники и местные власти покупают спокойные сны – финансируют для них хоспис. Дома-то одних не кинешь. Да и не много их у нас. В общей массе.
      Они прошли по всем палата. Макс узнал, что исцелять придётся двадцать шесть человек – тринадцать палат. Одна сейчас пустовала – в которой он уже позанимался.
      – Уяснил. Тогда вот что… Мне надо какую-нибудь… ну, отдыхать где.
      – Можно у меня…, – начала было заведующая.
      – Нет уж. Мне бы не выходя из здания.
      – Вы неправильно поняли! – вспыхнула женщина. – У меня в кабинете можем оборудовать. Вы же видели, есть лежак.
      – Извините. Просто… не хотелось бы… время терять… – промямлил, в свою очередь смущаясь, Максим. – И соберите весь ваш персонал. Есть где?
      Персонала оказалось немного, и вскоре Максим убедил их всех, что они его не видели и не слышали раньше, не видят и не слышат сейчас, не увидят и не услышат впредь.
      – Ну вот, для них я теперь человек-невидимка. Завтра соберёте остальных, – обратился Максим к заведующей. Надо было бы и её… Но мало ли что. Ладно, вроде не болтливая…
      – Спасибо, – поняла та его колебания. – И завтра не надо… пожалуйста.
      Времени не хватает. Опять застрял! Конечно, если выбрать только тех, за кого попросит заведующая. Но почему бы и нет? "Мои чудеса не для собак!". В перерывах, набираясь лучевой энергии, Макс продолжал мысленно спорить с Мариной Александровной. Допустим, человек прожил до этого дрянную жизнь. И останется этакой дрянью. Или просто человек – сволочь. Вылечи – ещё чёрт знает, каких бед натворит. Тратить на них силы и время? Терпеть эту боль? Но зачем? Может, эта боль как раз для того, чтобы не швырял свои чудеса собакам. Не тратил понапрасну время и силы. Вот, к примеру, если из горящего здания… Нет. Нет!!! Не могу, не могу выбирать! Буду лечить всех. Две, три недели. Месяц. Уйти, оставив умирать? Если можешь спасти? Нет!
      И огромная давящая тяжесть упала с плеч юноши. Он глубоко, почти счастливо, вдохнул и направился к пациентке. "И вообще", – вдруг присел на койку скрипачки целитель. " Если я мог с цыганской заразой не мудрствовать, то чего с этим вожусь? Много пиетета. А ну-ка…" Вместо постепенного выжигания, вытравливания паутины по частям, он охватил вниманием её всю, до самых крайних росточков.
      Собрался мужеством и полыхнул по ней выжигающим лучом – словно молнией по тонким проводам. И всё. И не успела чёрная тварь даже ответить. И всё? – не поверил Максим. Но сил проверить не было. Только через долгий час он смог убедиться – болезнь была уничтожена.
      – Пойдёмте теперь к этому вашему изобретателю! – ошалело улыбаясь, предложил целитель помощнице.
      – А… здесь?
      – С ней всё пока. Потом мы их обоих – общеукрепляющими. Если у этого конструктора ничего другого…
      " Ничего другого" не оказалось, и Максим быстро расправился и с его опухолью.
      – А давайте пройдёмся по всем палатам, коль пошло такое дело! Может, за одну ночь и…
      Оптимизм оказался излишним. Нет, с заразой он теперь расправлялся быстро. Но вот с последствиями активного оперативного вмешательства… Особенно… Да нет, не только вот, в мозге. Здесь – нет половины лёгкого. Здесь – удалён мочевой пузырь, здесь… Да. Сложно. Здесь не ударишь. Здесь надо… Постой, а почему "здесь надо" именно сейчас? Им что, в атаку немедленно? Если только запустить программу восстановления? Как тогда с детьми, только пусть организм сам. Ну и что, что дольше? Этим спешить некуда. А мне – есть! Окрылённый Максим летал от палаты к палате. Удаётся! Но удаётся же!
      – Ну вот. Через месячишко все они будут абсолютно здоровы! – уже к утру, предельно вымотанный, но и столь же счастливый, сообщил наш герой заведующей. – Можете их теперь отсюда просто в больницу. Или домой… Кому есть куда. Этот же… органист, к примеру, дочь заберёт?
      – А ему можно сообщить? Он каждое утро здесь.
      – Да всем можно… Только постепенно, чтобы ажиотажа не было. Нахлынут…
      – Максим… Если это правда… если это так… Но всех за одну ночь?
      – Так! Так, Марина Алексеевна! Просто сегодня… быстрее получаться начало.
      Проще.
      Потом он ещё поучаствовал на утреннем совещании новой смены персонала и их тоже убедил в своём отсутствии. Затем он пил какой-то зелёный чай в кабинете заведующей.
      – Теперь можете устраиваться отдыхать. Здесь всё чистое, сама перестелила.
      Немного коротковато для вас будет? Я дверь закрою, и никто вас здесь не потревожит.
      – Но зачем теперь? Я думал – недели на три застрял. А теперь можно и…
      – Максим… Макс… я буду вас умолять остаться.
      – Но здесь уже всё! Честное слово – всё!
      – А вы знаете, сколько человек ждёт сюда очереди?
      – Если на то пошло, то все ждут очереди… в небытие.
      – Но Максим… Милый… Это же недолго… Ну, два- три дня. Или ночи… Разве это… Вы же три недели собирались… Я… мы… что угодно просите…
      Потрясённый применённым к его нынешнему облику эпитетом "милый", юноша промолчал, затем тяжело вздохнул и начал снимать туфли.
      – Спасибо…, – прошептала заведующая и, боясь, что тот передумает, зачастила – Отдыхайте до вечера, да? Я часам к пяти, нет – к шести подойду, да? А поесть?
      Господи, какая же я…
      – Сейчас только спать…
      – Хорошо – хорошо. Тогда отдыхайте. Я приду, принесу. Или сходим куда? Всё-всё.
      Поняла. Ушла. Нет! Зачем вам теперь здесь оставаться? Ведь уже всё, правда?
      Поехали ко мне.
      – Но…
      – Да в чём дело, Максим? Чего вы стесняетесь? Нет никого дома сейчас! Отдохнёте и потом сразу – в больницу. Ну на самом деле. Или ждёте кого?
      Упорствовать было теперь просто глупо. Проходя мимо палаты со скрипачкой, увидев её несчастного отца, Максим не выдержал – зашёл и присел рядом на свободный стул.
      – До последней возможности боролась, – прошептал старик. Видимо, ему уже было всё равно, с кем делиться своим горем, лишь бы слушали.
      – Вот, даже о гастролях переговоры не прерывала. На рождественские праздники.
      – Правильно делала. Поедет.
      – Что вы такое говорите, молодой человек? – горько вздохнул органист. – Уже и чудо не поможет.
      – Она уже выздоравливает. Ей только окрепнуть. На рождественские, говорите?
      Тогда…
      Максим поднял над артисткой руки и укутал её своим золотым полем. "Бери! Бери!
      Живи!" – щедро делился он своими чудесными силами. И как когда-то очень давно, в самом начале целительства (с Анютой, что ли?) чувствовал щемящую радость от творимого. Затем, улыбаясь, заглянул в глаза отцу исцелённой. И тот вновь принял горькую, покорную судьбе позу.
      – Пойдёмте, Марина Алексеевна.
      До такси заведующей пришлось поддерживать отдавшего последние силы юношу.
      – Ничего. Зато ваша артистка уже сегодня встанет. Не держите её. И в больницу не отдавайте. Пусть готовится к своим гастролям.
      – Отцу вы тоже невидимкой сказались? Зря.
      – Ай, а зачем?
      – Понимаете… Вы думаете, люди жаждут чуда из любопытства? Или от безысходности? Некоторые – конечно. Но для многих, очень многих, причастность к чуду…это… не знаю. Чище становишься сам, и светлее вокруг тебя. Вот, когда спасатели из-под развалин кого достают. Когда уже вроде и надежд не осталось. Вы ведь тоже переживали тот наплыв чувств? Вроде, и не касается тебя…
      – Так ведь они же все выздоровеют! Все! Вот, глядя на них, пусть и переживают наплывы. А просто зеваки мне ни к чему.
      – Вам неприятен этот разговор?
      – Да нет, просто вы… идеалистка. У вас там умирали в основном брошенные люди.
      Брошенные, правда? Никому до них не было дела. А теперь, когда они вдруг исцеляться, все, кому они были до… этого самого, будут умилённо плакать?
      – Просто… просто хороших людей уже не хватает на все беды и всё зло. А ваши…чудеса могли бы показать… укрепить или пробудить спящее, погребённое…
      – Вы в церковь ходите?
      – В костёл. Так получилось. Муж – католик. А что?
      – Так, напомнили ваши слова проповедь.
      Уже медленно поднимаясь по лестничному маршу четырёхэтажки, женщина нерешительно добавила.
      – Кстати, отец пациентки играет на органе в нашем костёле. Может, сходим? Когда время будет.
      Максим неопределённо пожал плечами."Когда время будет". Когда? Наскоро поев, он уснул в раздвинутом ему кресле.
      Вечером его разбудили голоса из кухни.
      – Нельзя же быть такой легковерной, Марина! – упрекал хозяйку мужской бас. – Ещё не хватало пройдохи в нашей квартире.
      – Но ты же сам, сам обследовал потом того мальчика.
      – Эта болезнь порой выкидывает фокусы, сама знаешь. Похожие на чудо. А потом на такое чудо, как мухи на мёд, слетаются чудотворцы.
      – Но это не тот случай, Лёнь. Я сама видела.
      – Сама? А другие?
      – Других он типа загипнотизировал, чтобы не видели и не слышали.
      – Других? А, может, не других, а тебя?
      " Лучше было оставаться в хосписе" – подумал Максим, быстро одеваясь. Хотя….
      Выйдя на кухню, Максим, улыбаясь, поприветствовал хозяев. Муж пробурчав "Добрый вечер" отвёл глаза, но вздохнул несколько облегчённо. Оно и понятно. Во-первых, к такой образине надо привыкнуть. А во-вторых… Во-вторых, где-то там глубоко-глубоко тлеющее ревностное подозрение окончательно угасло. Ну что же, надо брать быка за рога. Можно бы и ему в глаза заглянуть, но… Симпатичный мужик. Не всё же с женским полом общаться, а?
      – Леонид…
      – Сигизмундович.
      – Леонид Сигизмундович, я случайно услышал, не верите вы ни мне, ни вашей жене.
      А давайте на вас, а?
      – Я не кролик подопытный для шарлатанов!
      – Ну зачем же вы так. По – моему, брать кроликов для опытов – жестоко… Кролики – это не только…
      Так болтая, Макс высматривал проблемы хозяина. Поразился – ему не надо было помогать. Ну, просто хороший здоровый организм. Только что в юности как-то похабно аппендикс удалили. Шрам какой-то длинный и кривой. Но это же мужик!
      – Аппендицит где-нибудь в Фапе удаляли? Или врачи поупивались? – резко прервал он свою полушутливую болтовню.
      – Откуда вы… Лихо! Но меня такие фокусы не проймут! Я не верю во всех нынешних пророков-чудотворцев.
      – А в прошлых? Это так, риторический вопрос. Знаете, Леонид Сигизмундович, мне в принципе ваше "верю-не верю" как-то до лампочки. Я вот сейчас в больницу…
      – Не пущу!
      – Это как?
      – Леонид – главврач, – подсказала хозяйка.
      – Что же вы раньше… Хорошо… Отдыхайте тогда, – решил Максим.
      По дороге в больницу они долго молчали. Уже у входа жена главврача всё же спросила, зачем Максим вот так…
      – Мне некогда убеждать упрямых баранов.
      – А вы хотели, чтобы он… Да я бы сама, если бы не видела… Сколько проходимцев теперь! А вы хотели мелким фокусиком с аппендицитом…
      Максим остановился, резко повернулся к женщине. Не ожидая этого, она машинально наткнулась на юношу, обдав его ароматом тонких духов.
      – Знаете, как я убеждал ментов? Я их скручивал в три погибели. Или сжимал сердца.
      А карманникам парализовал руки. Вот отнял бы вашему муженьку речь, или ноги, поверил бы, да? Но он у вас нормальный мужик.
      – Но тогда… Это как… обман. Я… я не знаю.
      – Ну хорошо-хорошо. Вот сегодня мы с вами… поможем, кому успеем, завтра ваш благоверный убедится, вот тогда мы вернёмся к нашему с ним разговору.
      " Больница" оказалась краевым онкологическим центром. С тремя корпусами. Узнав, что здесь одновременно находится около трехсот человек, юноша уставился на Марину Александровну полным укора взглядом.
      – Но Максим… Ведь не всех! Я покажу!
      – Друзей-знакомых?
      – Да нет же! Достойных жить дальше!
      – Всё! Пойдёмте! От палаты к палате! Или всех или никого.
      – Максим – максималист? – облегчённо улыбнулась женщина.
      – Ваше счастье, что… А, ладно. Пойдёмте.
      Он постепенно нащупал даже и нужную "дозировку", чтобы не излишне не растрачивать силы. Помогала и заведующая хосписом. И огромная, словно по заказу, луна. В общем, один корпус они за ночь прошли.
      – Теперь можете рассказать всё вашему мужу, пусть берёт анализы. А я пока где-нибудь здесь…
      Не договорив, он завалился на пустующую койку и погрузился в блаженный радостный сон. Ещё почувствовал, что кто-то погладил его по обожжённому лицу. Улыбнулся.
      " Никуда я не пойду. Скоро он сам придёт. Посижу рядом с тобой, несчастный кудесник" – решила женщина, всматриваясь в обожжённое лицо. У опытного медработника такие ожоги не вызывали немедленной…ну, брезгливости, что ли. И она пыталась представить, каким был этот странный человек до своей трагедии. Не получалось. Но, наверное, красивым. Вот когда светится своими чудестными лучами весь этот ужас ожогов скрадывается… На кого он похож? И когда он останавливал на вас свой взгляд с плещемся в нём страданием… А ведь он страдает, этот целитель… Целитель. Чего же ты себя не исцелишь, парнишка? Ведь молодой ещё.
      Интересно, сколько ему лет? И вообще. Кто он?
      Утро вступило в свои права и волна жизни смыла с Марины Александровны полудрёму.
      Дав указание не тревожить спящего, она пошла к кабинету мужа. Медсестра и санитарка переглянулись, но спорить не стали. Во-первых, эта была жена "самого".
      Да и не потревожил бы никто этого человека. Сейчас медперсонал второго корпуса сидел на телефонах: "Слушай, здесь сегодня ночью такое было!". А наиболее гнусного характера больные, даже почувствовав облегчение, требовали главврача – типа что это за опыты с ними без их согласия. Надо было срочно принимать меры.
      – Что всё это значит? Прочитал твою записку. Доброе утро! – ворвался в приёмную Леонид.
      – Доброе. Пойдём в кабинет. И. пожалуйста, через…ну, часок собери обе смены на совещание.
      – О чём прикажешь совещаться? – ехидно поинтересовался муж, устраиваясь в своём кресле.
      – Вот экспресс- анализы нескольких твоих пациентов. Я… попросила…потому, что это… в общем смотри сам.
      – Ты всё больше и больше вмешиваешься не в свои дела…, – начал вычитывать свою половину главврач, всё же вчитываясь в меддокументы. – И теперь уже хватаешь через край. Ты понимаешь, что… но это не их анализы!
      – Никаких показаний на онкологию, правда?
      – Вот это… Нет, это не Корнеева анализ. И это не… Что это значит?
      – Это значит, что твои больные вылечились.
      – Над чем смеёшься, дорогая?
      – Назначь анализы всем из второго корпуса. И части из третьего. и всё-же собери медперсонал.
      – Я ничего не сделаю, пока не объяснишься.
      – Хорошо.
      Марина, попыталась убедительно объяснить.
      – Шарлатан! – хмуро бросил муж, вновь взявшись за анализы. – И что, он будет гипнотизировать медперсонал? Может уже? И тебя в том числе?
      – Но тебя-то он не видел? А анализы вот!
      – Ну, мог загипнотизировать наших лаборантов, а они потом что угодно написать. И я участвовать в этом не намерен! Кстати, тебе в хоспис не пора?
      – Да. Ты прав, дорогой…
      – Поговори с этим, твоим… чудотворцем. Если он не хочет неприятностей, пускай немедленно покинет мой центр. Не то вызову кого следует. Просто… тебя в это всё вмешивать не хочется.
      – Да, конечно…
      – И не смотри на меня так! Я отвечаю здесь за каждого больного! Я помогаю…
      – Ты помогаешь им умереть. Почётный эскорт. А здесь – шанс спасти всех! А ты – как страус. Голову в песок! Ничего, мы спасём их. С тобой или без тебя!
      – Мы? Уже "мы"?
      – Какой же ты…, – хлопнув дверью кабинета, супруга кинулась в палату, где отсыпался целитель.
      – Максим, проснитесь, пожалуйста!
      Она наврала юноше три короба об начинающихся обходах, процедурах, посетителях и предложила до вечера отдохнуть у её подруги. Принципиальных возражений у Макса не было – он просто хотел выспаться. Ехать оказалось не близко и он ещё разок уснул в такси. И женщина с замиранием сердца, как в далёкой (не такой уж и далёкой – поправила она себя) юности ощущала на плече голову спящего.
      Подруга на то и подруга, чтобы лишних вопросов не задавать, в необходимое время быть на работе и молчать об увиденном-услышанном. Правда, увидев Крюгера, Маринина одноклассница замерла в изумлении. Но потом пожала плечами, на объяснение: " Это не то, о чём ты думаешь" вновь пожала плечами, ответила: " Конечно – конечно", и рассказав, что у неё где, исчезла.
      "Совсем не то, что ты думаешь", – повторила про себя женщина, расстилая постель на диване.
      – Ну вот, здесь и отдыхайте – обратилась она к дремлющему в кресле Максу. – Может, что позавтракать?
      Но юноша, не раздеваясь, рухнул в постель и даже захрапел. Да, всё – таки такое "поточное" исцеление отняло много сил. Преодолев соблазн вздремнуть где-нибудь рядом, очередная неофитка направилась на работу, уже по дороге успокаивая по сотовику зама, что "скоро будет и во всём разберётся".
      А что там было разбираться? Просто пациенты, все- все-все начали смотреть по сторонам, разговаривать, а некоторые даже ходить! И никто не чувствовал убивавшей душу боли! И даже зазвучал такой дико неуместный здесь смех! Но больше они всё-таки плакали. От страха, что ли? Что вот-вот закончится это чудо и – опять… И какое счастье, какое счастье – успокаивать их, убеждать ничуть не лукавя, что ушёл, ушёл и не вернётся этот кошмар. Что вот вам надо теперь потихоньку начинать ходить, а вам – наборот, не так резво пока… И всё-таки у всех и всё – на анализы. Пусть мой там придумает объяснение. Подожди, дорогой, что мы ещё сегодня ночью…!
      Всё-таки зря он не собрал персонал. Шум улёгся только поздно ночью. Вся онкология рвалась в корпус, где свершилось чудо. Упорствующий в своём неверии главврач применил максимальный административный ресурс. Но люди хотели жить.
      Пришлось пообещать, что после получения результатов столичных анализов (направили авиарейсом) соответственно им "будут решаться поднятые вопросы". И тем не менее, онкология вдруг оказалась переполненной. Обозлённый легковерием главврач затребовал у начальника УВД постовых у входов – "во избежание". Тот немедленно согласился, но с небольшой просьбой – положить (нет, никакого уже лечения, только положить!) мать одного хорошего друга.
      – Да ну их! И вашего мужа тоже! – злился Максим, издали рассматривая толпу зевак у изгороди центра. – Что теперь?
      – Но я не знала! Я же ему говорила!
      – Ладно. Дайте пакет. Идёмте сюда. Вы отвернитесь, потом возьмёте пакет с одеждой и занесёте… в какой сегодня?
      – В тот. Женский.
      – Там есть какой подвал?
      – Конечно. Бойлерная.
      – Туда. И ждите, я позову.
      – Но…
      – Всё. Некогда.
      Женщина отвернулась. Подождала. Потом несколько минут оторопело рассматривала пакет с одеждой. Потрясла головой, решила: "После" и взялась за выполнение инструкций. В бойлерной, на вопрос как это он, Максим однозначно ответил "под землёй".
      Наученный горьким опытом, юноша зомбировал каждого из медперсонала. А больные…
      Ну что им, кричать что ли? В общем всё прошло тихо и из больницы к утру выбрались обратным порядком. Выбившийся из сил целитель вновь завалился спать, а его помощница помчалась на работу. А поскольку на вызовы мужа она не отвечала, пришлось поучаствовать и в разборке с ним. От общего к частному, от явлений – к личностям, в общем, теперь хлопнул дверью он. Ну и пусть! Вот приедет к себе – убедится. И анализы должны вот – вот. Интересно, что тогда запоёт? Господи! А ведь я, забегавшись, его даже не покормила!
      Оставив счастливых подопечных заму, женщина рванулась назад, в квартиру подружки.
      Ближе к обеду она управилась, села подле спящего – только немного передохнуть. И конечно, уснула. Всё же третьи сутки на ногах.
      В эту ночь Максим закончил – таки это массовое исцеление. Даже тех, заново набившихся.
      – И что теперь? – поинтересовалась Марина, когда они вновь ехали на "явку".
      – Ехать надо. И так… Давайте сразу на вокзал!
      – Это вот так просто? Но…
      – Марина Александровна!
      Поезд был ближе к вечеру и женщина за свои деньги купила билет. Максим свои деньги отдал на погребение, но всё равно ему было неудобно.
      – Я потом обязательно…
      – Максим, перестаньте. Давайте лучше сходим в костёл, а? Знаете, сегодня там будет играть отец вашей пациентки.
      Служба Максиму не совсем понравилась. Да и не понятно – на польском-то. Но вот орган, орган! Словно подтянули ослабленные струны души, словно… словно…
      Юноша встал и мимолётным взглядом отодвинув какого – то служку пошёл туда – к органу и органисту.
      – Что вы… начал было старик, но осёкся. Максим несколько секунд постоял, постигая механику игры, затем отстранил органиста, сел сам. Собрался с мыслями.
      Слился с замечательным инструментом. И начал. Откуда это пришло? Где, в каких генах таилась эта память? И зачем сейчас вырвалось? И откуда, откуда этот мальчик мог почерпнуть вот такие высокие чувства, такое отчаяние и тоску? Или такую, как теперь любовь? Или вот такое великое, светлое… что? Он не знал и пока не задавался такими вопросами. Может, просто нашла выход тоска одиночества?
      Когда Максим вернулся в реальность, позади него раздавались всхлипывания – тихонько плакал старик.
      – Спасибо! – прошептал тот на немой вопрос юноши. – Я не знал… нет, я догадывался… Но никогда… никогда ничего подобного… Знаете, когда играл Бах, говорили, что это играет сам дьявол. Я думал – это преувеличение. Теперь знаю, почему… Но после этого… после этого я не смогу… сесть за орган…
      – Почему же? – улыбнулся Максим.
      – Я никогда не смогу… вот так…
      – Да что вы! Сможете. Подождите-ка!
      Макс положил руки на виски замершего старика. Это было что-то новое. Ранее он делился с людьми здоровьем, забирал их боль, а сейчас? сейчас он не делился – отдавал. Отдавал талант, проявившийся в это странном обожжённом теле. И больше никогда-никогда он не сможет так как сегодня? Так, как тогда у Медведя? Ну и пусть! Зато этот славный старик… да какой он старик? Из-за дочки извёлся. Зато он каждый день сможет вот так чистить души и сердца! Бери конечно! Всё бери!
      И вспыхнула радостным теплом волна где-то в сердце, и засветилась она на руках, и пошла, пошла чрез виски организма куда-то вглубь, теперь уже – к его сердцу.
      – Ну вот. Садитесь и пробуйте. Прямо сейчас.
      Органист с загоревшимся взором кинулся к инструменту, а Максим тихонько вернулся к прихожанам.
      – Что это было? Это… вы? – прошептала Марина Алексеевна.
      – Ну что вы! Это он…
      – Он никогда так…
      – Это от счастья. Вот, слушайте, опять.
      Из костёла Макс вышел один, тихонько протиснувшись между уже плотными рядами зачарованных неслыханной музыкой людей. До самого отправления поезда стоял у окна – ждал, что хотя бы Марина… Ай, в конце концов, кто я им? И не хотел же "ажиотажа". Всё правильно. И всё же… Как там в " Собаке на сене"? "И всё же катится слеза". Эх. Слабак!
      Он не знал, что спохватившись, увидев отсутствие чудотворца, Марина рванулась к вокзалу и, увидев, что не успевает, упала с сильнейшим сердечным приступом. Он не знал, что одарённый им органист, спохватившись, бросился искать его в переполненном костёле, он не знал, что уже молились за него запомнившие чудотворца исцелённые, он не знал, что закончил оду о нём молодой поэт. Ну, не оду, но о нём. Всё же люди были не столь неблагодарны, как думалось нашему герою.
      Впрочем, вскоре не отдохнувший днём юноша начал похрапывать на верхней полке.
 

Глава 20