В купе с Максимом ехала семейка: папа, мама и доча лет пятнадцати.
      Прехорошенькая, кстати. " Не в коня корм" – вспомнив про свою образину, отвёл глаза Максим. Чтобы не тяготить людей своим видом, он сразу же расстелился и влез на верхнюю полку. Судя по разговору снизу, семейство направлялось через столицу в Египет, благо, сейчас там тепло. Потом начались шуршания и какой-то шепот.
      – Молодой человек, можно вас потревожить, – возникла у полки ранняя лысина отца семейства. – Вы же не спите? Давайте с нами поужинайте.
      – Нет, что вы, спасибо, – засмущался Максим.
      – Никаких "что вы". Давайте – давайте, – буквально стащил его с полки попутчик.
      Столик был уже накрыт традиционными со времён Ильфа и Петрова курицей и варёными яйцами, бутербродами, какими-то солениями.
      – Вот, чем богаты, – разделал курицу угощающий.
      – Подвигайтесь – подвигайтесь, – поддержала его супруга. И берите руками. В дороге.
      – Ну, и за начало! – вытащил бутылку с коньяком хозяин. – Я Иван Павлович, это – моя супруга Людмила Александровна, это – дочка, Светлана.
      – Очень приятно. Максим, – смущённо представился юноша.
      – За знакомство, – протянул Максиму пластмассовый стаканчик Иван Павлович. Сам он с таким аппетитом выпил, так вкусно покривился и начал закусывать хрустящим огурцом, что Максим, мысленно махнув рукой, не стал отказом портить человеку праздника. Выпила и жена. Светлана не ела и не пила. Чего-то дулась.
      – Это мы впервые решили вырваться за рубежи, – объяснил глава семейства. Египет.
      Пирамиды. Вы не бывали? Да ешьте, ешьте.
      Максим отрицательно покачал головой, рассматривая попутчиков. Старики были довольно приятными людьми. Он – худой до гибкости, смуглый, с большим, но тонким изогнутым "дюбелем". Очень добрая улыбка. И взгляд добрый, открытый. Она – начавшая полнеть, но ещё не сдавшаяся, не обабившаяся. Миловидная. А взгляд…
      Ох, присматривать тебе надо за ней, Иван Павлович. Украдут арабы. Даже не за выкуп.
      К этому времени Иван Павлович уже налил по второй.
      – Мы много и не будем. Понимаю, дорога, – обратился он не то к Максиму, не то к жене. – А ты пополощи хоть. Тоже не вовремя как, – посоветовал он дочке. – Будем здоровы!
      – Я тебе всерьёз говорю. Помогает. Не знаю… Время в столице будет, может, к дежурному заскочим. Зуб у неё. И перед самым отъездом. Ночь перемучилась, вроде прошло. А из дому выбираться – опять. Вот не послушалась отца! – начал вдруг быстро пьянеть отец. Говорил же тебе – поехали! Нет! Никогда не послушает!
      – Ай, ну папа, успокойся.
      – Успокойся. Успокойся… как будто я за себя… я же любя. И тебя… и маму твою… Давайте за женщин. За моих прекрасных женщин!
      Он даже не заметил, что выпил теперь один. Потянулся за сигаретами.
      – Курите? Ну, тогда пойду один, подымлю.
      В наступившей тишине девушка начала постанывать. Пора было платить добром за добро. Максим резко повернулся к Светлане и положил руку на щёчку.
      – Ааах! – возмущённо выкрикнула девушка, но тут же замолчала.
      – Это недолго. Посидите тихонечко, – успокоил её Максим. Дело действительно было пустяковое. Для него, конечно. Короткий болезненный укол чужой боли. Потом целительный, растворяющий нарывчик и всякую гадость, луч. Потом… Ну, не удержался юноша и окутал молоденькую девушку золотым полем.
      – Теперь всё. Смело карабкайтесь на пирамиды! – улыбнулся он, отнимая руку.
      Девушка, глубоко, словно вынырнув, вдохнула. Выдохнула и вдохнула опять.
      Прислушалась к ощущениям.
      – Что это было? – низким грудным голосом спросила она.
      – Ну, вылечил.
      – Нет, что это было? – во все глаза смотрела она на Максима.
      – Сеанс полевой терапии, – улыбнулся Максим.
      – Что доченька, что? – всполошилась мамаша, приходя в себя после увиденного калейдоскопа световых волн.
      – Ничего мама, – спохватилась доченька. – Действительно, вылечил. Не болит.
      Спасибо. Просто… Очень необычные… ощущения.
      – А что вы ещё можете? Вы типа Кашперовского или там…
      – Да, "типа", – согласился Макс.
      – Тогда… послушайте. Вы бы не могли с моим…
      – Ну ма, не надо…
      – Он у меня хороший. Душа человек. Но вот… Старшую устроили в этом году в универ – и сорвался. И сам не понимает. До этого операцию перенёс – три года в рот не брал. А теперь – снова. Пропадёт же. И так на работе косятся… А он думает – всё в порядке. Не понимает…
      – Но без его согласия…
      – Он скоро уснёт. Ещё пару рюмок…
      С появлением мужа, заговорщица замолчала.
      – Ну как зубик? Я вот подумал…
      – Всё, па. Прошло.
      – Вижу. То-то глазки засветились! Знаете, мы её Светой назвали, потому, что у неё всё время глазки светятся. Вся в маму!
      – Ай, папа. Максим, можно вас на минутку? – потянула девушка нового знакомого из купе.
      – О, секреты уже… Ладно. А мы тут посидим по-стариковски, выпьем ещё по рюмочке.
      Они стояли у окна, возле таблички с расписанием станций.
      – Кто ты? – поинтересовалась девушка.
      – Разве это важно? – пожал плечами Максим.
      – Важно. Очень важно. Я должна знать, кому доверяю отца.
      – Ну, во первых, решает, всё- таки мать…
      – Мать? Если я не решу… Да я поезд этот с рельсов быстрее пущу! Ты меня не знаешь.
      – Догадываюсь. Встречал таких, у которых глаза светятся.
      – Всё ты врешь. Хотя… не всё, конечно. И если бы не почувствовала… не увидела, то и разговора бы не было. Ну, так кто ты?
      – Знаешь, я вроде не напрашиваюсь. Поэтому не погоняй, не запрегла.
      – Ну вот. Что и следовало доказать. Теперь слушай. Он в своё время перенёс очень сложную операцию на мозге. Врач ему сказал: "Или жить или пить". Три года прошло, и вот теперь… Не знаю, почему.
      – Но вы же вместе живёте? Может, они с мамой…
      – С мамой? А что с мамой? – вдруг насторожилась девушка.
      – Понятно.
      – Что понятно? Да что тебе понятно?
      – Она ведь моложе, да? Лет сорок? Я недавно видел такую пару. У женщины тоже вот так глаза… горели. А потом, после одной ночи… ну не погасли совсем, но…
      – Ты что? Думаешь что в их возрасте из-за этого…?
      – Чёрт их стариков, знает.
      – Ладно, проехали. Так ты точно поможешь?
      – Точно.
      – Какая уверенность! Ладно. С богом. Но если что, смотри! Я за своего старика горло перегрызу. А кого ты мне напоминаешь, а?
      – Пойдём. Наверное, уже уснул?
      Светланин "старик" действительно уже уснул. Полусидя, не раздеваясь (" прикорну пару минут"), с доброй грустной улыбкой на тонких нервных губах.
      – Сидите тихо и не встревайте – распорядился Максим, и мать с дочкой, послушно закивав, сели с краю противоположной полки.
      Максим угадал. Операция вообще-то была сделана мастерски. Но скальпель есть скальпель. Вот и вот разрывы. Его должны были мучить головные боли, которые мужчина, конечно же скрывал от семьи. Он начал глохнуть, что тоже скрывал, а недослышанное воспринимал, как что – то обидное. И конечно… да. И вот это тоже.
      Макс оказался прав. Кроме того – опустил Макс своё поле ниже – он много курил и здорово засорил лёгкие. Вон чернота какая. Теперь его мучают боли и он думает о самом страшном. То есть, " умирать, так с музыкой"? Лучший выход? Нет, Иван Павлович, тебе ещё жить и жить. Ты добрый, милый человек. Таких у меня на пути попадалось мало. И я не дам тебе ни умереть, ни помучиться. Лет до ста, а? И Максим с радостью взялся за очередное чудо.
      – Ну что, ну что? – зашептали девчата, когда Максим прервался.
      – Всё хорошо. Будет. А пока – сидеть тихо.
      Юноша, покачиваясь от слабости, вышел в туалет. Здесь рывком открыл окно и потянулся к холодным лунным лучам. И луна, ныряя и выскакивая из ночных облаков, словно гналась за ним. " Ты ведь со мной, подружка, правда? – улыбался Макс, заряжаясь для дальнейшего целительства. И даже грохот в туалетную дверь и матерная ругань не испортили его настроения. Через дверь он дал волю сдерживаемым конкурентом страстям и тот, что-то пискнув, вскоре исчез.
      В принципе, Максим справился за три сеанса. В космонавты Ивану Павловичу было, вроде, не надо, а в остальном всё поправлялось более – менее просто. Болезненно, но просто. Улыбнувшись, Максим попробовал "исцелить" даже лысину. Наверное, удалось. Ну, этого он уже не увидит.
      – Вот и всё, – улыбаясь повернулся Максим к жене и дочери. Но ответной улыбки не увидел. Обе смотрели на него с ужасом, с каким-то застывшим женским визгом.
      – Да что с вами? Всё в норме, говорю!
      – Чччто с вами? – прошептала, наконец, жена пациента.
      – Да ничего. Устал немного.
      – Ааа… это? – показала она на лицо.
      Максим потянул ладонью по лбу, посмотрел на кроваво- красную липкую жижу.
      – А… ерунда. Сейчас умоюсь, – поднялся он с полки. По дороге заглянул в зеркало. Нет, пить не надо. Коньяк выходил какой-то розовой пеной и его и без того жуткое лицо казалось порождением кошмара. Даже не с улицы Вязов. Фредди здесь отдыхал.
      – Это так больно? До кровавого пота? – поинтересовалась ожидающая в коридоре Людмила Александровна.
      – Да нет. Это из меня так спиртное выходит. Не надо было, да обидеть не хотел.
      – А ведь могли и соврать. Цену набить. Как романтично бы было!
      – Знаете, я поправил всё. Вообще всё. Ваш Иван Павлович не будет теперь ни пить, ни курить. У него ничего нет в лёгких. Ничего, понимаете? И… и… ну, в общем… не удивляйтесь его поведению там, на море.
      – Чему это мне удивляться? – насторожилась женщина.
      – Ну он… опять… и после долгого перерыва… ай, ну всё вы понимаете.
      – Вы это серьёзно? Или так, догадки? Простите. Да, это болезненная тема – согласилась Людмила. – Он здорово психовал по этому поводу. Столько лет прожили, а не понимал, что не это главное, когда любишь.
      – Не это?
      – Вы ещё молодой… Нет, не это. Притерпелась бы. Замену бы не искала, – тонко улыбнулась она. – Но разве вам, мужикам объяснишь? Но в любом случае… чуть не сказала "спасибо". Как мне вас благодарить?
      Начиналось самое неприятное – проявление благодарности.
      – А давайте так. Вот когда убедитесь, тогда и поблагодарите!- начал выкручиваться он.
      – Где же я тогда… идея! – женщина кинулась в купе.
      – Вот, возьмите, – протянула она навороченный сотовик.
      – Да что вы…
      – Берите – берите. И ещё… видно, что вы попали в какой-то переплёт. Вот, возьмите…
      – Да я…
      – Бери – бери, – поддержала мать Светлана. – В таком прикиде в столице в момент заметут. – И пойдём выйдем. Разговор есть.
      Мать не препятствовала – проводила парочку своим долгим взглядом.
      – Скажи, ты вот так всё-всё-всё можешь? – поинтересовалась девушка, когда они заняли тоже место у расписания движения.
      – Всё- всё- всё, – улыбнулся Максим.
      – И даже это… самое страшное?
      – Смерть что ли? Нет… не знаю…
      – Да не про это я. Про болезнь.
      – Ты про рак, что ли?
      – Не называй! Ну, можешь?
      – Приходилось.
      – И как, удавалось?
      – Что ты выпытываешь? Спать уже хочу. Я же сказал – могу.
      – Тогда… Тогда давай вернёмся, а?
      – Это ещё… аааа. Ясно. И кто?
      – Парень один. В хосписе сейчас. Талант. Нельзя ему умирать. Не всё написал. Ты послушай!
      Девушка прикрыла глаза и нараспев, под какой-то романс начала:
      Быть может, в самый первый раз
      На лист бумаги строки не ложатся.
      Мне тяжело писать для Вас
      И этим с Вами навсегда прощаться.
      Но всё же, до конца строки
      Прочтя моё последнее посланье,
      Хоть взглядом, хоть движением руки
      Ответьте на невольное признанье.
      Была недолгим счастьем дружба Ваша
      Я ею больше жизни дорожил.
      Но Вы не знали, не догадывались даже,
      Что я Вас против воли полюбил.
      Мне Вас любить нельзя, я это знаю,
      И сердце ваше занято другим.
      Простите за прощальное признанье,
      Простите, коль обидел Вас я им.
      Я ухожу. И от весны к весне
      Для Вас я добрым эхом буду
      Но Вы не вспоминайте обо мне,
      Забудьте, как и все меня забудут.
      – Ну как? – поинтересовалась Светлана, немного помолчав после последней строчки.
      – Это он тебе написал? – глухо поинтересовался Максим.
      – Ты что, ва-а-абще? Я бы уехала, если бы это он мне? Нет, я не его девушка. Я пока кошка – гуляю сама по себе.
      – И лишь по весне с котом? – улыбнулся Максим.
      – Бесчувственное животное! Сейчас и шутить? Когда он…
      – Но ты же сейчас едешь греть эээ ну… все места, "когда он".
      – Я не могла его спасти. Ты – можешь! Поехали. Вот, как раз табличка. Сейчас сколько? А вот – когда в обратном направлении. Не получается. Или… Ну, подождём. Поехали, а?
      – А предки?
      – А…, – махнула девушка рукой, – они поймут. Мама всё отцу разъяснит. Да и, как я поняла, не до меня им будет там, а? Пойдём.
      Девушка влетела в купе и начала вытягивать свой чемоданчик.
      – Мы выходим и едем назад, ма! – объяснила она свои действия.
      – Но ведь… подожди… Да ты с ума сошла! – проняло, наконец, "ма". – Что за блажь! И вы тоже, взрослый уже человек…
      – Но ма, я не знаю, о чём ты… Надо же Колю спасать! Николя – поэта. Ну ты же знаешь! А он – кивнула девушка на взрослого человека – он может.
      – Вот оно что… А я и не вспомнила…
      – Но он же мой одноклассник, а не твой.
      – Я бы тоже подумала. Со временем… Хорошо… Вот ключи от квартиры… Вот – от машины… Мало ли… Возьми на расходы. На двоих то нам меньше понадобиться…
      А вы, молодой человек… Вы и вправду сможете? Тогда удачи. И присматривайте тем за моей взбаламошницей.
      – У тебя просто мировая мать! – проводил взглядом удаляющийся поезд Максим.
      – Вся в меня! И отец, кстати, тоже. Ладно. Пока не придёт встречный, пойдём, подремлем в зале. Холодновато здесь.
 

 
      Хоспис ударил по Максиму болью и обречённостью. Не верьте, что, благодаря уходу и доброму отношению, люди смиряются с неизбежным. Ну, старики, может быть. А остальные? Ведь сколько не сделано, не написано, не придумано, не прочитано, не увидено не… не и не. Не дожито в общем. И здесь тебе объясняют – судьба твоя такая. Но ничего, ничего, зато тааам… А почему я? Почему я должен идти "туууда" раньше тебя? И ты, который будет жить, когда меня зароют, пытаешься меня утешать?
      Хотя… что ты понимаешь, утешальщик. Вот уколют меня, и боль пройдёт. Да чёрт возьми, почему не колют? Не время? Потерпеть? Ага, вот. Ладно… И несчастный проваливается в мир недожитого. А потом всё начинается сначала. И только стихают разъеденные болезнью и морфием эмоции. Судьба… И во всё уменьшающихся перерывах просветления пробуждается тяга к Богу. Увы, только как к надежде на продление существования. Теперь пусть даже хотя бы и "таам".
      Николя – поэт ещё не дошёл до этой стадии. Он пытался… не бороться, нет.
      Пытался дописать, дотворить.
      – Не получается, – пожаловался парень Светлане, когда они поздоровались. – Знаешь, всё на какие-то мрачности сбиваюсь. А это…? – А это волшебник, который тебя вылечит.
      – Светка, я бы посмеялся, но больно. И сосед может всерьёз воспринять. Крику тогда не оберёшься. Важняк какой-то секретный.
      – А чего он тогда здесь?
      – А кому мы теперь нужны?
      – Ну зачем ты так. Я же тебе говорю…
      – Послушай, Коля, – вмешался Макс, – давай договоримся не тратить зря время, а?
      – Это ты здорово сказанул! Мне время сейчас… Знаете, каждой минуте радуюсь.
      Почему раньше не замечал? Время – вперёд! Идиоты!
      – Значит, договорились? Тогда вперёд, – взял быка за рога Максим и привычно простёр руки.
      " Безнадёга, безнадёга, безнадёга" – завертелся какой-то мотив у Макса, когда он увидел, что же твориться внутри у поэта. Хотя, в хосписы других и не берут. Или не посылают? Ладно. Надо браться.
      – Ты можешь как- то договориться, чтобы нам никто не мешал? – поинтересовался он у девушки.
      – Меня скоро будут колоть, – а потом… потом точно никто не обеспокоит, – уточнил Николай.
      – Тогда всё. Давай домой. Отдохни, – кивнул Максим девушке.
      – Но я…
      – Придёшь ночью. Будешь нужна. Всё! Не мешай! Видишь? – показал он на заскрипевшего зубами от боли парнишку. Не обращая ни на кого внимания, он приступил к уже знакомому нам целительству.
      Когда он, шатаясь, направился к окну, его подхватили под руки, конечно же никуда не ушедшая Светлана и потрясённая увиденным медсестра, так и не уколовшая больного.
      – Вы… что… это здесь? – поинтересовалась она, когда Максим, подпитываясь солнечными лучами, начал шевелиться. – Господи помилуй! – перекрестилась она, когда юноша оторвал от солнца свои глаза и взглянул своими чёрными глазами на неё.
      – Вы колете и уходите. Ничего не происходит.
      Медсестра согласно кивнула и тут же поспешила по своим делам.
      – А тебе я что сказал? – повернулся он к Светлане. – Хочешь, чтобы и с тобой вот так? Ну!
      – Не запряг, не нукай.
      – Извини. Просто…
      – Вижу. Слушай, я себе смену сейчас вызову. Надо же тебе, ну, к солнышку.
      – Шоу устроишь?
      – Да ну тебя. Одноклассники. Наша тусовка. Даже… пусть пара человек, а?
      – А родители, или там другая родня?
      – В такие хосписы при родне?
      – Ясно. Ладно. Давай. А сама – до вечера.
      И уже не вслушиваясь в разговор девушки по сотовику, Максим вновь простёр над больным своё поле.
      Первой сменила Светлану девушка, которой, наверняка и был посвящен стих умирающего поэта. Хрупкая, ещё только начавшая формироваться девушка, да какое там " девушка" – девчонка, с простенькой причёхой и скромно одетая в джинсовую парочку. Что-то же разглядел поэт в этом пока что гадком утёнке. Но это его дело.
      Точнее, их дело, – поправил себя Максим, увидев, как взяла девушка Николая за руку, и как нежно тот пожал её маленькую лапку.
      – Вот. Лечат меня по какой-то неведомой методе. Нужна помощь.
      – Да всё, что угодно! – горячо воскликнула возлюбленная поэта.
      – Сидеть тихо, не шуметь, больного во время сеансов не касаться. Только потом, когда я… ну, увидишь, помогать мне подойти к окну, – проинструктировал новую помощницу Максим.
      Затем они сменялись. Нет, не сменялись. Приходя на смену, они не могли уйти, не могли оторваться от созерцания чуда. Наступил вечер, затем ночь. Только к утру Максиму удалось унять боль и остановить процесс. Теперь предстояло главное сражение с гигантским, захватившим практически весь организм спрутом.
      – Скоро будет обход, – сообщил своему целителю поэт.
      – Обход? – тупо переспросил Макс.
      – Ну да. Делают вид, что лечат. Как я понимаю, из милосердия. А мне действительно… Боли то нет! – спохватился Николай. – Это когда меня кололи последний раз? Да-а-а. Но зато вы… Может, прервёмся? Я догадываюсь, что вы можете их всех, как медсестру, но…
      – Поехали ко мне! Помоешься, переоденешься, и – с новыми силами, а? – тут же встряла в разговор Светлана.
      – Действительно, надо же и… А я побуду. Меня здесь знают, не выгонят, – осталась сидеть возле поэта его девушка, как максим уже знал – Тамара.
      На такси ехали вчетвером – кроме уже известных девушек в "тусовке" было ещё и два парня, почему-то хмурых и неразговорчивых. Но в квартиру к Светлане пришли вдвоём. Шикарную, четырёхкомнатную, в невиданных Максимом ранее двух уровнях.
      Видал он, конечно, и дома покруче и даже дворцы. Но вот такое в обычном доме?
      Правда, и дом не совсем обычный – с консьержкой. Да-а, Иван Павлович, непростой ты мужичёк "душа нараспашку".
      – Ты давай вначале в ванную, я пока тебе найду что отцовское. Он у меня тоже высокий. Только сутулится. Потом поедим. И поспишь. И не спорь, – вон на тебе лица нет.
      – Давно уже нет, – привычно отмахнулся Максим.
      – Ой, извини… – спохватилась девушка. – Скажи, а… помогло.
      – Да, но всё ещё впереди. Суток на… трое, прикинул Максим.
      – Ну, проходи, проходи. Вот ванная. Горячая, холодная, пена, гель. Шампунь вот, мужской. Потом – вон полотенца. Какое покажется. Всё, я пошла. Ах да – вон халат, папин. Давай, не стесняйся.
      А чего стесняться-то? Максим с удовольствием снял презентованную добрыми стариками одёжку и скоро нежился в тёплой воде. Даже это, чужое тело, всё- таки требовало ухода. Не подвело же оно его пока!
      – Ладно, будем дружить! – растирая мочалкой рубцы и смывая давешний красный пот, констатировал Макс. – Если бы ещё фейс ну хоть чуть-чуть… А то, вон, как все шарахаются. Хотя, может, так и лучше? Чтобы не липли к чародею, а?
      Мысль показалась здравой. По крайней мере, примиряющей с нынешним положением вещей. Хотя бы до… до того, как искупит свой грех. Грех? Да, наверное. Грех гордыни. И вновь навалилось, навалилось на него это гнетущее чувство вины. И желание скорее что-то делать. Поэтому в ванной он не залёживался и очень скоро уже сидел, запахнувшись в халат, в просторной кухне.
      – Давай, наворачивай. Изголодался же! – приглашала Светлана.
      Максим, уже приняв решение, не кривлялся – ел быстро и много. Запив поздний завтрак горячим чаем, поблагодарив, спросил, где он может отдохнуть.
      – Через два, нет, через четыре часа еду назад. Обязательно разбуди. Хотя, я и сам…
      Недоговорив, юноша провалился в глубокий освежающий сон. А девушка ещё несколько минут пристально рассматривала это обожженное лицо. Затем поморщилась каким-то своим мыслям, положила на пуфик рядом с кроватью одежду отца, и, выйдя из спальни родителей, упала в свою девичью кроватке в их с сестрой комнате.
      Проснулась Светлана от надоедливо тарабанящего мобильника. Мамин. "Чего она не отвечает?" сквозь сон разозлилась девушка. Окончательно проснувшись, пошла на звук. Сотовик наигрывал Моцарта из кармана старых галифе, тех самых, в которых был обряжен её новый знакомый. " Да, она же его подарила Максу" – вспомнила девушка. Значит, и звонит ему. Взяв мобильник, она направилась в спальню. Ну, конечно, Максима уже не было. Проспала. Светлана набрала по уже замолкшему телефону Тамару.
      – Да, он здесь. Уже, ну, часа три.
      – Я скоро буду – бросилась собираться девушка.
      Так оно и завертелось. С полудня до утреннего обхода следующего дня юноша боролся с недугом. Утром ехал к Светлане, принимал ванну, ел и на четыре часа заваливался спать. А затем – вновь в хоспис. Уже на вторые сутки поэт начал вместе с целителем подходить к окну, заговаривать со своим спасителем. Но Макс был неразговорчив. Его вновь вымотала постоянная боль, которой награждал его корчащийся внутри пациента спрут. Или даже кракен. А на третий день, когда Максим расправился – таки с врагом и обведя всю "тусовку" счастливыми глазами выдохнул: "Ну вот, мы и сделали это", случилось совершенно непредвиденное.
      Держащийся только на наркоте сосед по палате, лишь иногда и на какие-то минуты приходящий в сознание, жутко застонав, сполз с койки, и, встав на колени, протянул к юноше руки. Этот голый, с начинающимися пролежнями, изъеденный изнутри, обтянутый кожей скелет был ужасен и до стона жалок в своей предсмертной мольбе.
      – Жить! Жить! – прошептал он, подбираясь к Максиму. Тот вскочил, но ослабленный последним сеансом, вновь опустился на стул, и страшный больной схватил его за брюки.
      Длилось это недолго – силы умирающего быстро иссякли, и ребята положили его на место. Но и там он скулил, протягивал руки в сторону Максима.
      – Тебе надо выписываться отсюда. Сегодня же на обходе скажешь. А общеукрепляющие мы проведём уже… не здесь, – глухо сказал Максим, уже стоя у окна.
      – Конечно, поедем ко мне. У меня никого нет, будем все вместе! – обрадовалась Светлана, тоже косясь на хрипящего мольбы больного. – Значит, ты, Максим, теперь – отдыхать, а мы дождёмся выписки и приедем. На ключи. У меня мамины. Кстати, тебе горячий привет и всевозможные благодарности от неё. Ты был прав. Всё получилось так, как ты и говорил. На, не хотела тебя отвлекать – протянула девушка сотовик. Максим хмуро кивнул и вышел из палаты. Скорее, скорее отсюда.