– Да что Вы на самом деле! – подхватился ошеломленный таким поведением подросток, поднял женщину и усадил в ближайшее кресло.

– Я видела твои … чудеса, – попыталась она найти правильное слово. – Но ещё слышала и чувствовала твою боль. Мне до сих пор стыдно, что я так о тебе подумала вначале. А когда я видела, как ты смотришь на Луну, собираясь с силами, – она встала, выключила свет и раздвинула шторы – вот так! – она изобразила уставшую, поникшую, тянущуюся к лунному свету фигуру, – я чуть сдерживалась, чтобы не разрыдаться… От стыда, от жалости…

– Ну, ну проехали, а? Ну, все же хорошо кончилось. Не обижаюсь я. Действительно, черт знает, что можно было подумать, – бормотал он, неумело гладя хозяйку по пышной сегодня прическе.

– Давайте лучше выпьем, а? – нашел он способ прекратить рыдания.

– Третий, за женщин, – поднял свое вино юноша.

– Сегодня и первый, и третий, и четвертый, – все за тебя, – возразила уже успокаивающаяся собеседница.

– Нет, за Вас, за Ваше здоровье.

– При одном условии. Ты ответишь мне на один вопрос, – согласилась хозяйка.

– Конечно! –легкомысленно согласился Максим.

– Кто ты? – задала она свой вопрос.

– Не знаю, – твердо, не отведя взгляда, ответил юноша. – Честное слово, не знаю.

– Ты хоть видел сам, что с тобой происходит, когда ты … ну этим занимаешься?

– Мне некогда любоваться. Мне больно. Понимаете, ужасно больно, – вспыльчиво сказал он, но женщина мягко положила ладони на руки юноши, и он успокоился.

– Понимаете, – продолжил Максим. – Во мне это проснулось, когда я пришел в себя в больнице. Привезли Пушкареву. Санитарка сказала типа: "Не жилец". Стало очень жаль. Я ее знал – она из нашего дома, нашей школы…

– Влюблен был? – с тихим смешком спросила учительница.

– Да нет… Совсем нет, – покраснел юноша.

– Ладно-ладно. И что?

– Вот, меня что-то и потянуло. Понял, что могу помочь. Вот с ней впервые. Потом парень один. Тоже жалко стало. Потом хирурга жалко стало, смеялись над ним… так я перед выпиской еще двоих… для количества удачных операций. Но все время было больно. Очень больно… – сбивчиво объяснял Максим заглядывающей ему в глаза женщине. А Луна… или Солнце… Они только силы придают…

– И меня – жалко? – спросила она охрипшим вдруг голосом.

– Больше всех. Нет, я же вначале не знал. А потом, когда увидел… – он осекся.

– С третьей на четвертую – это страшно выглядит?

– Страшно. И больно… Кстати, а Вам? Как вы терпели? Ну, те все – без сознания были. А Вы?

– Нет. Никакой боли.

– А что?

– Ты пил водку на пустой желудок? – И когда юноша неуверенно кивнул головой, рассказала: Вот также разливается тепло и некоторое жжение… Тепло пульсирующее, как пульсирует кровь из вен. – Она машинально взглянула на порезанные когда-то запястья и замолчала. – И это – тоже? – спросила она, показывая на гладкую, без всяких шрамов кожу.

– Это уже так, на всякий случай, типа общеукрепляющего, – поскромничал Максим.

– А те… золотые… лучи? – почему-то запинаясь, спросила исцеленная.

– Да это… ну, как … не знаю…– подбирал слова юноша. – Как стимул к жизни, что ли, как новые силы… как "живая вода", – нашел он, наконец образное сравнение.

– А эту… Одноклассницу… Тоже "живой водой" поил?

– Да, а что? – забеспокоился целитель.

– Бедная, бедная девушка, – полушутя посочувствовала школьнице учительница.

– Почему бедная?

– Не будет ей теперь покоя.

– Но почему? Больно?

– Нет, – с улыбкой Джоконды ответила Ирина Сергеевна. – Это совсем не боль.

– А что?

– Иди ко мне, – привлекла молодая женщина к себе своего спасителя, и уже осторожно целуя его глаза, прошептала – Попробую дать тебе хоть что-то похожее…

– Вот это только бледная тень того, что чувствуется от твоих золотых лучей, – пояснила хозяйка, прикоснувшись к плечу смотревшего на утреннее солнце Максима. – У тебя нежная кожа, – она неловко, стесняясь, провела рукой по плечу юноши. Ирина знала, что утреннее похмелье неизбежно, но ее длительное воздержание, неизмеримое чувство благодарности и тяга к необъяснимо-чудесному, находившемуся в этом юноше, толкнули ее на эту ночь. Она действительно хотела вернуть этому пареньку хоть частичку того чудесного, чем наделил ее он. Поэтому и дала ему все, что могла, что знала, о чем слышала. Теперь ее охватило чувство какой-то вины, неловкости, стыда.

– Нам надо поговорить, Максим, – обеспокоенная молчанием, заглянула она ему в глаза. – Ты что? – отшатнулась она. – Ты что с собой делаешь?

– Заряжаюсь. Я же говорил. А что глаза покраснели, – сейчас пройдет. – Он улыбался, и у Ирины отлегло от сердца.

– Кто ты? – вновь вырвалось у нее.

– Но я, честно, не знаю, Ирина, – (еще в постели она приказала ему прекратить "имя– отчество", так как теперь это смешно звучало), – Я ведь всё рассказал.

– Всё? А вчерашний бокал? – Скажем прямо: крутизна еще та!

– Заметила, – вздохнул Максим.

– Заметила и еще кое-что поняла. На уроке кто мои ноги трогал? Признавайся, шкодник! – она шутя схватила его за ухо.

– Но такие ноги! – покраснев, стал оправдываться шкодник.

– У своих одноклассниц, небось, тоже гладил? – полушутя, полуревниво уточняла женщина, продолжая тягать юношу за ухо.

– Какие там ноги! Спички. Никакого желания, – отпирался подросток.

– О, да ты покраснел? Ты все еще можешь краснеть? Ну, значит, точно, не дьяволенок. Но давай проверим. Крестом заклинаю тебя: "Изыди, сатана", – все также полушутя – полусерьезно заявила хозяйка, касаясь креста на юношеской груди.

– Вот те крест, никакой ни сатана, – шутливо перекрестился Максим. – Да и будет тебе сатана носить крест…

– Солидный. Откуда?

– Да тот, вылеченный подарил. В больнице. Кстати, а почему ты говоришь, что Пушкарева "бедная"?

– Ты так и не понял? – Ирина обняла своего ангела-хранителя и, стыдливо пряча глаза объяснила, – Всё, что ты чувствовал сего… ночью, что я чувствовала… – это сотая, нет, тысячная доля того, что чувствуешь от твоей… ну, "живой воды".

– И?

– И она, не понимая, что случилось, будет вновь и вновь ее искать… и сравнивать… Бедная девушка, – теперь искренне посочувствовала она.

– А ты?

– Очень кстати вопрос. Есть разговор, Максим. Максичек. Мальчичек, – ласково прикоснулась она пальчиком к его подпухшим за ночь губам. – Я тебе говорила про две новости. Но мы заболтались об одной.

– "Заболтались", – неточное слово, – усмехнулся юноша.

– Не надо пошлить. Тебе совсем не идёт… Так вот. Я уезжаю. Сегодня. Навсегда.

– К-к-как? Куда? Почему? Сегодня? – ожидаемо отреагировал он.

– Да, милый мальчик. Да, мой добрый ангел-хранитель. Уезжаю. Вечером.

– А я?

– Что ты? Ну что ты? – с навернувшимися вдруг слезами спросила Ирина.

– Но я же… Люблю тебя.

– Не надо, милый мой мальчик. Ты сам этому не веришь. Правда? – Она взмахом руки отвергла возражения и, сев на диван, продолжила.

– Выслушай меня. И не перебивай. Нет времени. У тебя… Тебе в школу пора. Ты понимаешь это – в школу! – с отчаянием всхлипнула она. – Да на меня пальцем весь мир показывать будет, если узнают! Даже если бы это было правдой. Ну… то, что ты сказал. – Ей самой было неловко говорить слово "любовь" этому юноше с едва пробивающимися усиками.

– Если бы даже это было правдой, – осевшим голосом повторила она. – Но это не так! Ты сам знаешь. Кроме того… я не знаю кто ты. Я боюсь и тебя, и за тебя. Я не знаю твоей судьбы. А мне надо жить! Ты сам, сам заставил меня жить и ты не представляешь, как я хочу этого! Полнокровной жизни! Смеяться и танцевать, загорать и купаться, влюбляться… да, да, не смотри на меня так! Влюбляться и рожать детей. Она подбежала к потерянно стоящему юноше, прижалась к нему и тихонько заплакала. – А у нас с тобой ничего этого не будет. Я – не твоя героиня. Твоя – еще памперсы портит. Поэтому мне лучше уехать. Нам лучше. Пока не… пока не привязались друг к другу. Всё. Не возражай. Я никому ничего про тебя не скажу. Под любой пыткой. Я… на тебя молиться буду, – вдруг вырвалось у нее. Затем Ирина вытолкнула подавленного этим монологом юношу и захлопнула дверь. Парень несколько мгновений собирался с мыслями, но осторожность взяла вверх, и он прошмыгнул домой. Обдумывая происшедшее, Максим выпустил порезвиться толстого хомяка и долго мысленно перебирал его шерстку. Тот некоторое время недоуменно вертел головой, затем лег, подставил неведомой ласковой силе брюшко и зажмурился от удовольствия.

– Вот! И понять не пытается. Приятно? Приятно. Чем-нибудь грозит? Пока нет. Наслаждайся, чего думать? А тут – сплошные проблемы. Он ущипнул толстяка за жирок и когда тот замелькал задом в свое убежище, пошел под душ. Ирина права – надо в школу.

– Дурачок. Милый дурачок. Глупый добрый волшебник, – всхлипывая, прощалась в это время Ирина Сергеевна с этой внезапно нахлынувшей на нее любовью. Конечно, она соврала. Она влюбилась. Как девчонка. Как эта его одноклассница – Кнопка, что ли? "Хорошо, что не призналась", – успокаивала она себя, вспоминая разговор. "Ну куда я ему. Старушка. Старушка?" – она посмотрела в зеркало на двадцатитрехлетнюю цветущую, но с зареванным фейсиком фигурку. "Для него – старушка. Извращенка. Как там правильно? Педофилка! А он и не возражал, что не любит… Всё… Не по Сеньке шапка. Ему нужна… Ему нужна… А черт его знает, кто ему нужна, чертенку этому. Тьфу-тьфу-тьфу", – сплюнула она. Затем, некстати вспомнив и о других, совсем не детских и не волшебных способностях, молодая женщина опять обозвала себя педофилкой и взялась за предотъездные хлопоты. Квартиру она продала на корню, практически со всем содержимым и следовало до прихода контейнера сложить перевозной скарб, –всякие там постели и посуды.

– Ну, что ты там учудил? – сурово спросил тренер. Это был средних лет, крепко сбитый и крепко битый в свое время спортсмен. Впрочем, и он в свое время бил крепко. Поэтому, когда пошла волна о том, что секцию бокса в городе ведет Синица (для своих – "Син"), к живой полулегенде потянулись ребята со всех школ. Максим пришел в секцию в золотом для начинающих тогда возрасте. В течение года он был серым середнячком и прославился только тем, что однажды пришел на занятие после жестокого избиения, устроенного ему на тренировке "звездой" – тренирующимся по индивидуальной программе действующим кандидатом в мастера спорта. Тот бой был устроен Синицей не случайно. Уж слишком уверовал Белый в свои силы и успехи. И Николаев (в простонародье – "Никола") лупцевал зарвавшегося пацана, который сам напросился на такую схватку, нещадно. Макс падал, вставал, вновь падал и вновь вставал под удары мастера. Друзья-соперники кто смеялся, кто тихо злорадствовал, кто гудел, негодуя расправой. А Син не останавливал боя, задумчиво вглядываясь в упрямца. Последнее, что помнил подросток – это крик: "Стоп!" и мягкая вата небытия, в которую он окунулся. Когда Максим пришел на следующее занятие, скупой на похвалу тренер приказал выйти ему из строя.

– Будет настоящим боксером. Если только захочет, – всё также скупо похвалил его наставник.

– Ничего не натворил. Болел.

– Это я знаю. Видел.

– ???

– Ну да, когда ты там без памяти лежал.

– Я о другом. Ты где и чем показался, что тебя переманивают?

– Меня? Кто?

– Что, и разговоров не было? В СКА, например? – смягчился тренер.

– Был разговор о том, что мне пора выступать. Или прыгать. Это в батькином полку. Но вот так конкретно…

– А что ты?

– Сказал, что подумаю.

– А что тут думать? – резко возразил Синица. – "Спартак", он и есть "Спартак"!

– Да я не об этом. Прыгать или боксировать?

– Думать будешь? Я те дам "думать"! Ну-ка давай посмотрим, что там за таланты у нас прорезались? Живо переодевайся!

– Всё, – оставил, наконец, свои попытки озадаченный тренер. – Реакция отменная. Не достать. – Но почему ты сам не бьешь? Надо бить!

– Но как же… – начал было, отдуваясь, подросток.

– Да, и дыхалка слабовата. Ты, случаем, курить не начал? Смотри! Что-то ты мокрый?

– С Вами вспотеешь!

– Нормально-нормально, – успокоил его Максим.

– Если нормально, в конце поработаешь с Валерой. Только там – не вертеться. Боксировать! Бить!

– Ты будешь бить? Ты умеешь бить? Ты трус? Боишься его разозлить? – привычно накручивал хвост Максу Синица в перерыве между раундами.

– Это же тренировка… – заглатывая воздух, оправдывался тот. – Хочу посмотреть насколько меня хватит…

– Если в этом раунде не начнешь боксировать, – не видать соревнований.

– Сами напросились, – пробурчал подросток.

– Ого! – Син даже перестал обмахивать своего протеже полотенцем. – Хорошо, предупредил, спасибо. Но и я предупредил. Бокс! – объявил он начало второго раунда. Максиму хотелось еще покуражиться – память о том позоре была еще довольно свежа. Но эти обвинения в трусости… Эти выпученные ненавидящие глаза соперника… Он сконцентрировал силу на правой руке – от плеча вперед, и когда Валера в очередной раз промахнулся и подставился, Макс сделал шаг вперед к медленно разворачивающемуся сопернику и, наконец, ударил. Тотчас прозвучал крик "Стоп!", время вновь пустилось вскачь, и наш герой увидел, как его визави в полете прогнул канаты, затем, словно тюк, повалился на пол.

– Я предупреждал, – пожал он плечами, глядя, как Син бросился к поверженному кумиру. Но тренер, уже не обращая внимания на победителя, начал делать Николе искусственное дыхание, заодно командуя и другими неотложными, обычными в таких случаях действиями.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.