– Ладно тебе, знаток, – попрощался с другом Максим. – Успокойся, ничего не будет.

– Но если будет, расскажешь, – уже не попросил, а констатировал Сергей. – Я ведь тебе все рассказываю.

– Врешь.

– Ну, почти всё. "Без мелких подробностей", как говорят Кролики.

– Такой же рассказ и получишь.

– Лады, – наконец, согласился Сергей.

– Давно ждешь? Пошли, – кивнула она ученику, проходя вперед.

– Может не надо сегодня? – спросил юноша.

– Пошли, пошли, наверстаем, долго не засидимся, – по-своему поняла она его вопрос.

– Устраивайся, я сейчас, – показала на кресло у журнального столика математичка, скрываясь в ванной.

– Ну, освоился? – показалась в комнате хозяйка. – Сейчас начнем.

– Ну, будем заниматься, – словно услышав его мысли, взялась за дело учительница, выкладывая на стол ворох учебников и конспектов. Попробуем порешать задачи нарастающей трудности.

– Можно в уме?

– Пока сможешь, будешь только диктовать ответы. – Но, пожалуйста, без фокусов, – как-то устало попросила она. – Нам надо знать уровень твоих возможностей, твоего… дарования, – подыскала она слово. – Это не зачет, не урок. Это опыт.

– В котором я подопытная обезьянка? А банан принесете?

– Неужели тебе самому не интересно знать свои возможности, их пределы?

– Ну… в математике, может и нет. Не задумывался. Для меня это не главное. Но, может, Вы и правы.

– Ну вот, первый шаг навстречу, – улыбнулась хозяйка. Очень доброй оказалась эта улыбка. И очень усталой. Максим вдруг увидел, что губы у его учительницы, хоть и не намазаны, но довольно розовенькие и очень даже ничего. И глаза потрясные – большие, серые и немного навыкате. И веснушки. Очень миленькие такие. Он вдруг улыбнулся своим наблюдениям. Вспомнив еще и запретную нежность кожи, подросток потряс головой, чтобы отогнать наваждение. Но собеседница больше не разделяла веселья. Почти заметно прошла по лицу волна какой-то отчаянной тоски, моментально его состарив. Однако учительница ровным, приветливым тоном предложила Максиму начинать.

– Банана не принесу, но кофе, чай со сладостями есть. Чего тебе?

– Нет-нет, спасибо, – привычно по-гостевому отказался Максим, уже вникая в задачи.

– Ладно, решай, я сама определюсь, – она вышла на кухню.

– Что можно сказать… Я не знаю, что сказать. Мы прошли все задачи, вплоть до вузовских. Аспирантских у меня нет. Но, судя по всему, ты решал бы и их. Тяжело? – поинтересовалась она.

– Знаете, вот эти, институтские, последние, больше времени занимают. Наверное, без записи, в уме уже и не решил бы. Точнее, решил бы и в уме, но уже подустал и еще не привык такие длинноты в уме держать.

– Опять хвалишься, – покачала головой учительница. В это время на аэродроме завыла турбина, и женщина, метнувшись к балкону, с грохотом захлопнула дверь.

– Да что же они с ней делают? Сколько же можно! Душу же выматывают! Ведь полетов нет сегодня, нет!

– Ресурсные испытания, – ухмыльнулся Максим. – Это на износ. Пока не развалится.

– И тебе весело?

– Я привык. Всю свою жизнь слышу. Наоборот, когда не ревет, вроде как чего-то не хватает. Так что решим с моим… дарованием? – съязвил он, сделав такую же паузу.

– Не знаю, что у тебя с головой случилось. Где-то замкнуло, мозги стали работать как мощный самопрограммирующийся комп. И гордиться тут нечем, – сделала вывод учительница. – Хотя, конечно, на всех олимпиадах ты победишь. Без труда. Будешь отслеживать свою "бегущую строку" и передирать решения. Пока другие будут действительно решать.

– Почему Вы ко мне так? Почему Вы меня ненавидите?

– А что прикажешь? Любить и уважать? Восхищаться? Так вот что я тебе скажу. Но это между нами, – почти шепотом произнесла хозяйка, машинально растирая виски. Только никому не говори. – И когда заинтригованный гость подался вперед, заявила:

– Ты самовлюбленный эгоист. Самолюбующийся эгоист. Нарцисс. Лентяй и бездельник. А теперь на фоне отца и вот этого … замыкания мозгов, начнешь раздуваться.

– Я… неправда! Как Вы можете? С чего взяли? Вы еще до этого, еще до сегодня меня ненавидели…

– Не кричи. Мне и турбины хватает. Иди уже.

– Хорошо, – попробовал взять себя в руки Максим. Дрожа от обиды, но спокойным голосом он спросил:

– Вы знаете, какая у вас в школе кличка? Нет? "Дневник на стол!" – это у девчат. Вы других слов не знаете. А среди ребят вообще – "Стервоза". Вы всех ненавидите. Всех, не меня одного. А я был по вашему предмету наиболее слабый. И Вы ездили, как могли. Да я и возненавидел математику именно из-за Вас! Кто еще додумался вытащить к доске человека, только из больницы? Ну, спросите остальных учителей. Только Вы – "Стервоза". Юноша постепенно распалялся и выплескивал учительнице все обиды, которые накопились в классе за два года битвы с этим врагом, вспоминал все, даже самые мелочные, вспоминал последствия этих жестокостей.

– У Покровского умирал отец, а Вы: "Дневник на стол! Не готов! "Два!" – закончил он свою обличительную речь. Она сидела, низко склонив голову.

– Ну что Вы, ну не надо, – вдруг осипшим жалким голосом пробормотал юноша. Слезы этой казавшейся жестокой и равнодушной учительницы потрясли его. Неожиданно навернулись собственные.

– Уходи, маленькая дрянь. Вон!

– Но Вы первая… – оправдывался Максим, пятясь к двери.

– Что первая, что? – она схватила юношу за отвороты рубашки и в такт словам начала трясти.

– Да, я первая! Что ты, что вы обо мне знаете? Я пришла к вам, когда разбился мой жених. Вон портрет, – кивнула она головой.

– У нас уже пять лет никто не разбивался… и вообще давно… вот только сейчас… – ошарашенно возразил Максим, не замечая, как шкомотает его за рубаху хозяйка.

– У вас! У вас! А не у вас? Про "летающие гробы" знаешь?

– Вот так! А вы, что устроили вы? Помнишь?

– Ну, мы же не знали, мы же были совсем детьми, сосунками, – промямлил он.

– Не знали! – с горечью повторила она. – А что вы знаете? Кроме себя, любимых? Вы знали, что… А, – она отпустила рубашку Максима, безнадежно махнула рукой и вновь села в кресло.

– Впрочем, ты прав. Ненавижу. Но не тебя, не вас. Ненавижу этот город с его слякотью и дождями, ненавижу самолеты, ненавижу эту турбину, ненавижу эту постоянную головную боль. Я жизнь ненавижу! – она отвернулась и опять разрыдалась, теперь не скрывая этого.

– Извините. Но я же не знал, – прошептал он, чувствуя соленые слезы.

– Ничего, – не обратила она внимания на происшедшее. – Может, и к лучшему, что напоследок выяснили отношения.

– Напоследок? Почему напоследок? – удивился юноша, не замечая, что всё ещё держит руки у неё на плечах.

– Я сегодня почему опоздала? Была в нашей больнице. Может, и не надо говорить. А, все равно! – решилась она. Может, хоть поймете. Я долго терпела… в общем… онкология.

– Что? Чего? – Пересохшими вдруг губами спросил Макс.

– Легкие.

– Слышал, это лечится…

– Эх ты, – бледно улыбнулась женщина, потрепав его по шевелюре. – "Лечится!" – передразнила она его слова. – Ладно, успокоил, теперь уходи. Действительно, поздно, – она попыталась выскользнуть из его рук и встать.

– Нет! – прижал ее к креслу нахальный гость.

– Что "нет"? – изумилась учительница.

– Спать! Тут же ощутив неверность тона, юноша стал говорить по-другому, словно уговаривая собеседницу.

– Вам очень хочется спать, и Вы сейчас уснете. Вы ляжете на диван… Вот так, – он приподнял расслабленное тело и помог ватным ногам перебраться на диван. – Вот так, – повторил он, когда Ирина уже лежала на диване. Теперь спать…спать… и выздоравливать…

– Черт побери! Боже мой, – прошептал растерянно он, садясь в кресло.

– Вот так, вот так, гад, – начал говорить он, чувствуя, что находится на пределе терпения. Пытаясь ненавистью добавить себе сил, он обращался с болезнью, как с ненавистным живым существом.

– Долго ее жрал? Долго пробирался сюда? Думал, всё? Нет, скотина, – цедил он сквозь зубы. В отдельные моменты он возвращался к реальности и видел, что лучи его пальцев настолько яркие, что освещают комнату, словно лампы дневного света. Да и не пальцев. Жгутами света казалась уже обе руки – аж до оголенных в безрукавке локтей.

– Слушайте, – прошептал он. – Спите и слушайте. Завтра Вы опять позовете меня заниматься. В семь часов откроете дверь и ляжете спать. Спать… Спать… Завтра в семь вечера… Открыть дверь, – несколько раз повторил он, после чего, шатаясь, вышел из квартиры. Макс боялся, что останься он еще на минуточку и – свалится здесь. Надолго. Что подумает она (он не мог теперь называть эту женщину ни по имени-отчеству, ни по прозвищу), трудно сказать. Поэтому подросток медленно вышел на пустынную, мягко освещенную аллею и добрел до своей квартиры.

– Ирина Сергеевна, есть серьезный разговор. Попрошу Вас ко мне, – заглянула в уже пустеющую учительскую директорша. В своем тесноватом, но уютном кабинете она предложила учительнице присесть и некоторое время собиралась с мужеством.

– И какое Ваше мнение о Белом? Что выяснили?

– Это, конечно, уникум, – с готовностью ответила математичка. – В какой степени – не знаю. Все задачи школьной программы решает, не поморщившись. Задачи предыдущей республиканской олимпиады порешал в уме. Я предложила ему задачи с мехмата.

– Ну и? – подалась вперед директорша.

– Порешал до второго курса в уме. Затем попросил карандаш. Пятый курс тоже решил, но было видно – трудно.

– А в чем трудность?

– Он решал методами, исходными из школьной программы. Некоторые преобразования очень своеобразны, некоторые просты до гениальности, но незнание предмета… Знаете, это как Маугли.

– Как Маугли? – изумилась директорша.

– Ну да. Ему приходится в муках… ну не в муках, но с затратами этой его энергии, открывать то, что уже давно открыто…

– И Ваши предложения?

– Он все заглатывает на ходу. Если с ним позаниматься, добавить знаний…

– Я рада, что Вы так объективно оценили этот феномен. Но теперь о другом, – решилась наконец пожилая женщина, тяжело вздохнув. – Мне звонили из поликлиники…

– Почему Вам? – тут же вскинулась учительница.

– В таких случаях сообщают родственникам, – глухо ответила собеседница. – У Вас их здесь нет, а решать вопрос о госпитализации необходимо безотлагательно.

– Но Вам сообщили и куда госпитализировать, ведь так?

– Так, – не поднимая глаз, согласилась несчастная директорша.

– Вы знаете, что оттуда выходит один из десяти?

– Да… Но один-то выходит! – в отчаянии вскричала Инесса Григорьевна.

– Я не уверена, что это буду я… Я не бравирую и не ищу сочувствия. У меня есть большая просьба. Дайте мне капельку времени. До конца недели. Или хотя бы три дня. И потом, я обещаю, я поеду. Мне бы только с Белым закончить…

– Настоящие профессионалы познаются в беде. Я никогда не забуду этого Вашего поступка. Но Вы не должны, не имеете права так рисковать…

– О чем вы говорите? – горько усмехнулась больная женщина. – Какой там уже риск?

– Так нельзя! Не сдавайтесь! Надо надеяться и бороться. До конца! Даже когда ни на что, кроме чуда, уже надежды нет!

– Спасибо, – всё также горько улыбнулась Ирина. – Если бы я хотела надеяться… – она вырвалась из объятий директорши и выбежала из кабинета.

– Ну как? Удалось? Ну, чего молчишь? Было?

– Да нет, – односложно ответил Максим. Хотя он отоспался и, казалось, набрался сил, но душевно был опустошен. – Ты мне лучше скажи, что ты про нее знаешь? – вдруг очень серьёзно спросил он Серого. – Что ты в ней видишь, кроме ножек и попки?

– Ну, в остальном, что и все: Стервоза еще та, – пытался отшутиться однокашник.

– Нет, подожди, – не принял тона друг. – Просто, как о человеке? О ее душе, ее проблемах, ее … ну, просто жизни?

– О-о-о… – озадаченно протянул Сергей. – Да ты влюбился!? – полувопросительно, полуутвердительно протянул он. – А ведь я знал, я догадывался! Я предчувствовал! – трагически завыл он. – Хотел предупредить: "Окрутит!" Увы мне, увы, не успел! Ох, бедный, бедный мой дружище, пропащий ты теперь человек! – причитал Сергей, воспользовавшись отсутствием учительницы.

– Да брось ты, – не мог не заулыбаться пропащий человек. – Послушай! У нее, оказывается, жених разбился на "гробу". Три года назад.

– Точно, не вранье? – посерьезнел друг.

– Да кто такими вещами?.. – возмутился Максим.

– Да-а-а, другой расклад, – вздохнул Серый. Дело в том, что люди, ходящие под одной судьбой, относятся с исключительным вниманием к тем, кто попал в жернова этой судьбы. К семьям погибших летчиков относились с особым вниманием. Это было табу, которое не позволяло ни шуток, не пошлостей. Впрочем…

– Впрочем, – нашел лазейку для друга Сергей, – не жена ведь, невеста. А может, они бы еще и не поженились… Так что это не повод.

– А мы ее тогда травили. Помнишь, что придумывали? – продолжал друг.

– Да-а-а, – вновь протянул Сергей, вспомнив некоторые, казавшиеся вплоть до сегодняшнего разговора забавными, проделки.

– И, кроме того, она… наверное… тяжело больна, – осторожно подбирая слова, сообщил Макс.

– Ты что? "Это"? – почему-то шепотом спросил друг. Он опустил глаза, пытаясь понять новые реалии. Было гадко от своего поведения и ужасно стыдно.

– Врешь! – радостно нашел он выход. – Ох, врешь! Она больна, а ты, значит, ее лечил?

– С чего ты взял? – изумился Максим.

– Ты когда к ней вошел? – начал обличать его Серый. – Занимались, ладно. Потом когда свет зажегся? Подводили итоги. Ладно. Потом, когда свет погас? Ладно. А когда ты вышел? И какой вышел? – хитро вопрошал он.

– Ты что, дежурил? Время засекал? – покраснев, обозлился Макс.

– Но ты же знал, что я знаю, – пожал плечами Сергей. – И первый раз все-таки. Простое человеческое любопытство…

– Здравствуйте, ребята. Садитесь, – как-то по-новому, по-доброму поприветствовала она школьников. Когда все расселись, Ирина Сергеевна долго рассматривала своих подопечных, переводя взгляд по очереди на каждое новое лицо. Когда она также внимательно рассматривала Пенчо (он же просто Юрка Панков), тот, являясь дежурным, встал и решил доложиться.

– Садись, садись, – мягко улыбнулась учительница. – Я и так вижу, что нет только Мирзоевой. Что с ней?

– Наверное, заболела, – ответствовал Пенчо.

– Жаль, – вздохнула математичка. – Такая пора, такая погода, а она… Ну да ладно. Вчера мы с Вами повторяли некоторые темы. Сегодня продолжим. К доске пойдет…

– Покровский, – назвала учительница фамилию.

– А что Белый? – вдруг раздался дрожащий голос Татьяны.

– А что "Белый"? – рассеянно переспросила учительница. Она была явно смущена.

– Я вот что спрашиваю, – уже встав, начала девушка. И было слышно, что голос у нее дрожит от возмущения. – Он решил уравнение или нет?

– Решил, – озадаченно ответил Максим.

– И, конечно, в уме?

– Конечно, – пожал он плечами.

– Я к чему? – продолжала свою мысль его возлюбленная. – Вот мы здесь напрягаемся, а кто-то все уже сделал и посмеивается.

– Неправда! – взвился Белый.

– Еще какая правда! Вот я вчера, после того, как он прыгнул…

– Убежала, чтобы его не целовать, – вставил слово Сергей…

– Это к делу не относится, – пыталась перекричать грохнувший смехом класс девушка.

– Тише! Замолчали! Прекратить смех! – с прежним металлом в голосе поднялась и учительница. – Продолжай, Татьяна, – обратилась она к стоящей ученице, когда смех стих. – Итак, после того, как он прыгнул… Куда?

– Ну, на спор.

– Спор был на ее поцелуй, – вновь встрял в разговор Максимов дружок.

– Это сейчас ничего не значит, – покраснела девушка.

– Да, это сейчас ничего не значит, – согласилась, наоборот, побледнев, учительница. – Не встревай, Огоньков, – вновь жестко скомандовала она. Тот скорчил покорную мину: "Молчу-с", а одноклассница, наконец, продолжила.

– Так вот, я после этого прочитала и про этого Бимона, и про его прыжок, и про реакцию других прыгунов. Один из них сказал: "А стоит ли после этого вообще прыгать?"

– Ты к тому, что уже ничего решать не надо? Двумя руками "за", – не удержался Сергей и вновь развел руками: "Молчу-с, молчу-с".

– А второй сказал: "Такое впечатление, словно этот парень перемахнул лужу, а мы, как ни топчемся, как ни пыжимся – все в самый ее центр!"

– Ну и? – ждала выводов учительница, пристально глядя на ораторшу.

– Пока он сидит здесь, у меня… у нас такое же впечатление.

– У меня такого впечатления нет, – пожав плечами, заявил вдруг не отличавшийся разговорчивостью Панков.

– И у меня нет, – согласился Ванятка.

– И у меня, – вставила Кнопка. – Я просто им восхищаюсь, – добавила она, покраснев.

– О тебе и так всем известно, – запальчиво уколола ее спорщица.

– А знаешь, почему у нас нет такого ощущения, – вкрадчиво спросил Сергей. И не ожидая ответа, констатировал: – Мы за ним не прыгаем. По одежке, что называется, протягивай ножки.

– Но как ты можешь, Тань? – чуть ли не со слезами возразил, наконец, "виновник торжества". – А сколько до тебя вот так "не допрыгивают"? И теперь ты… ты… – у подростка перехватило дух и он сел.

– Садитесь, – закончила раунд учительница и стала подводить итоги.

– Я, конечно, не ваш классный руководитель и не гуманитарий. Я математик. Поэтому такие вопросы не ко мне. Но если они заданы… Что же… Вчера мы, можно сказать, тестировали вашего новоявленного гения.

– Это когда же? – ехидно попросил уточнить Кот.

– Это уже после того, как он тебе морду начистил, – немедленно и уточнил Сергей.

– Вот как? – удивилась Ирина Сергеевна. – Действительно, на все руки мастер… Но не об этом. Так вот, я уже могу прямо сказать, что Максим – уникум. Для того, чтобы полностью выяснить пределы этого… таланта, следует продолжить тестирование. Но уже можно твердо утверждать – его знания и возможности далеко за пределами школьной программы. Поэтому, конечно, ему на наших… на уроках математики будет скучно. Что же до нас… Татьяна, ты сама исключительно талантлива. Выгоним и тебя, чтобы других не смущать? Вот, горе мое – Сергей Огоньков, оказывается, лучший в школе спринтер и художник. Вон – его шаржи. Даже я похожа, – мимолетно улыбнулась она. (Сергей вдруг мучительно покраснел. Он действительно в классной дурашливой газете "Шедевр" нарисовал шарж на учительницу. Но она, как думалось раньше, не обратила внимания на это творчество вообще). Панков – талантливый хоккеист. Женя – она повернулась ко всё ещё топтавшемуся у доски Покровскому – будущий поэт. Точнее, он уже поэт, но будущий великий поэт. Выгоним с уроков по литературе? Читайте историю. Серость была всегда нетерпима. Всегда люто ненавидела таланты. И вместо того, чтобы стремиться к их уровню, пыталась уничтожить, унизить, растоптать сами таланты. Так проще и спокойнее. Поэтому, я тебе скажу, Татьяна, – эти таланты, в том числе и Максим, будут здесь, среди вас. Для того, чтобы вы тянулись за ними, чтобы прыгали, прыгали и прыгали. Даже, раз за разом, попадая в эту самую лужу. Только так рано или поздно её перепрыгнете и вы. Как перепрыгули всё– таки и Бимона, – обнаружила она некие познания в истории лёгкой атлетики. – Садись, Евгений, – закончила учительница свой монолог. – Мне действительно нравятся твои стихи. И… извини меня.

– Ну, признайся, что ты с ней сделал? Человеком становится! Он вскочил с парты, бросился к стене, сорвал и начал рвать на мелкие куски злополучный "Шедевр".

– Ты чувствуешь? Заметила, но виду не подала. Что ты с ней сделал? Тебя надо почаще к таким крокодилам запускать. Укротитель! И говоришь, ничего не было?

– Да перестань ты! Тоже, как дитя малое. Чуть похвалила, а ты растаял.

– Это ты не понял! Я же говорю: человеком становится.

– Она давно… То есть всегда человек. Просто обстоятельства.

– Ты думаешь… рак? – с придыханием спросил Сергей. – Значит, ты не врал? Жаль, – поник он и оставался угрюмо-серьезен весь день.

– Придешь сегодня? – поинтересовался Серый, когда они возвращались домой.

– Занят. Надо помыться… И вообще…, – соврал Макс. Он надеялся набраться сил перед продолжением мучительной схватки.

– Дважды звонил зам. командира полка. Требует к себе. Вместе с тобой. Ну, говори сразу, что натворил?

– Что с тобой, па? Неприятности? – забеспокоился юноша. Он очень любил своего отца и новое, угнетенное его состояние вызывало неясную тревогу.

– Ты мне зубы не заговаривай. Говори сразу. Это – не к твоей классной. Здесь – без шуточек.

– Да нет, папа, по хорошему поводу. Я просто прыгнул, а он увидел.

– Не говори загадками. Куда сиганул и что из этого получилось? При чем здесь наш зам?

– Просто далеко прыгнул. Так далеко, что и этому… вашему, и нашему физруку понравилось. На рекорд, – не удержался и похвастался он.

– Ну, слава Богу, хоть не натворил ничего, – пропустил мимо ушей сообщение о рекорде отец. – Больше ничего?

– Еще… Еще я подрался с Котярой, а он и это видел.

– Ну?