Утром я поприсутствовал на пятиминутке. Всё направлено на закрепление признаний.
      И на страховку. На "частичное оправдание". Знаете, что это? Обвиняют тебя в убийстве, но вот зыбко всё как-то… Ага! А вот железное обвинение! Ты у деда вчерась галоши украл! Вот они, под лавкой стоят. Получи довесочек! теперь пожалуйста, теперь – пусть оправдывают – галоши останутся. Так что – не зря арестовали, не зря сидел. А "частично оправданные" уже статистику не так портят.
      Так что вовсю шла работа по раскрытию и таких жутких преступлений, как кража портянок и продажа изношенных сапог. Сегодня закрыли ещё и прапорщика, который тут же начал давать показания на вышестоящих тыловиков. Обрастёт дело такими слоями мелкого и среднего криминала, что растворится в этой грязи убийство. Так, один эпизод из нескольких десятков.
      Наедине Чума выслушал меня внимательно.
      – Откуда версия о шантаже?
      Ага, мы её как раз и не развивали. Так что и прослушка не всегда помогает. Но… постой. Мы говорили о бусах раньше. Но у Бычка. Значит, у него не ставят? Или…
      Ну, пока неважно.
      – Понимаете… Парень очень нелепо погиб. Набрался – и в столб. и ещё демонстративно так. А эта девчушка первой была. так что если самоубийство, то бес письма не обошлось. А его не было. Думается, она достала. И смотрите – она, будучи на ножах с соперницей, едет вдруг к ней в столицу. Как бы погостить. Горе помирило? А потом – обратный визит.
      – Во время которого убирают обоих. И всё же… если шантаж, то где деньги? Ведь ничего…
      – Я отвечу вам, если взгляну на вещдоки.
      – Валяй. Нет! Тащи сюда!
      Подменить бусы и серьги при царящей безалаберности ничего не стоило. Нет! Они, конечно, лежали в отдельном пакетике. Но не в опечатанном и не заверенном подписями понятых. Эх, ребята… Через несколько минут я уже поставил ящик на стол.
      – Т-а-а-к, протянул Чума, рассматривая содержимое ящика. Затем вытащил тот самый пакет а из него – те самые бусы. То есть, уже не " те самые".
      – Это?
      Но какой всё- же молодец!
      – Это! Ответил он за меня. Обновка. Одноклассница говорила. Эээ Ирина Меркурьева, да?
      Интересно, почему Бычёк ему не предложил работать на пару?
      – Нет. Дешёвка, – рассмотрел он бусы. – Дешёвка. Так что, всё это – очень остроумная, но версия. Разве что… Кто из ментов в этом копался?! Нет, не к тебе вопрос. Спасибо. О другом теперь. Коротко – "да" или "нет"?
      – Коротко – нет.
      – Коротко – почему?
      – К каждому когда-то нагрянет справедливость.
      – Понял. Не развивай. Но ведь сдохнешь. Как остальные.
      – Лучше…
      – Понял и это. Не развивай. Иди. Но когда ни будь, если выживем, проговорим. Зла не держу. На больных и мёртвых не обижаюсь.
      – И к каким я отношусь я?
      – К мёртвым, конечно. Прощай. Из группы ты выведен. По профнепригодности.
      – Но это…
      – По другому будешь гнить в районе. А так – прямая дорога к бычку.
      – Я бы мог по собственному желанию.
      – Виталий… – Чума вдруг встал и взял меня за плечи, заглянул в глаза. Острый взгляд, но не злой. И где-то в самой глубине – ну, страдающий, что ли?
      – Виталик, я… ну, не должен ничего объяснять. Ты уже третий, которого я вот так отправляю. Это не мои правила. Я как… как… ну, как ротный, отдающий своих лучших разведчиков в полк. А их там… А они там… а я всё равно отдаю лучших. Самых чистых. Самых честных. Самых способных. Потому, что знаю – они там нужнее. И… и поверь, лучше бы сам на смерть…
      – Ну, вы уже и застращали…, – попытался я обратить в шутку этот неожиданный прилив откровения.
      – Тебя застращаешь! Ну, всё. Иди. Дел по горло.
      – И всё же, это не они…
      – Иди, щегол! Уж без тебя разберёмся.
      Когда я вышел из прокуратуры, стыд прожигал душу насквозь. "Самых лучших, самых честных". Понимаешь, честных! Че-е-естных. А у тебя в это время – краденные драгоценности. " Кто из ментов"? И найдут какого несчастного старлея, который привёз этот ящик с места происшествия. Или из морга. Не принято на месте происшествия трупов раздевать. Снимать там ожерелья, бусы, кольца… Нет, когда родственники рядом, можно и предложить. А когда вот так – всё в крови. В крови.
      А бусы то не были. Если вспомнить ранения… Кто – то вытер. Но кто? И зачем?
      Ай, всё равно. Неважно сейчас. Важно, что ты – ворюга. Или…?
      – О! Важняк! Здоровеньки буллы! Что здесь? Неужели кто из наших – убийца?
      Тот самый Женька. Совсем не заметил, как прибрёл к школе. И зачем, спрашивается.
      Каникулы же!
      – А я догадываюсь, кого ты выслеживаешь! – приблизил он ко мне страшные глаза.
      Наркот. Господи, в таком возрасте – и уже. – Но имей в виду, Тамары тебе не видать, старый педо…
      Он не договорил, как уже лежал на земле. Подняв его, я хорошенько встряхнул пацана.
      – Слушай, детка. Я хотел по – хорошему. Ещё вчера. А сегодня уже наплевать.
      Полежал? За Тамару таких как ты ещё шестерых положу. И слушай внимательно – Не про тебя, наркот, девушка. Всё, отвали.
      Мы разошлись. Он что-то ещё бормотал обидное мне в спину, но больше связываться со шпаной не хотелось. Ну, куда теперь? До вечера ещё ого -го! А вот решу-ка я вопрос с этими украшениями. Жгут, жгут сердце и душу в прямом и переносном смысле. А потом… А не полазить ли мне по Инету за кое-какой информацией?
      Тамара вышла из " музыкалки" – шумного трёхэтажного здания сразу после семи.
      – Ну, молодец! – на подбежала ко мне и как-то обыденно чмокнула в щёку. Но не как братика, нет, ребята! Тут уж я кое-что понимаю. Как девушка, сделавшая выбор.
      Может, не на всегда, может – не на год и не на месяц. Но сейчас и на сегодня – точно. Сегодня – я её парень. А завтра? А завтра… Но не хотелось думать про завтра.
      – А где твоя скрипка?
      – У меня не скрипка. У меня рояль.
      – Эх, жаль, рядом его нет. Где-нибудь в кустах. Я бы сейчас…
      – Хватунишка! Хотя… Не всё потеряно. Мы идём ко мне домой.
      – Это ещё…
      – Зачем? Ну, договор у меня такой с родителями. Обязательно знакомлю со своими… друзьями. Кто не хочет, сразу отваливает. Как ты?
      – Да чё тут такого-то. Не свататься же… Хотя…
      – Ну-ну? Что "хотя"?
      – Знаешь, уезжаю я завтра.
      – Уже? Тогда… тем более, пошли!
      Господи, как я не люблю ходить к родителям девушек! А тут ещё к родителям малолетки – такой громила. С другой стороны – явно же не свататься. А что тогда?
      Зачем? Дружок? Ай, не пойду, да и всё!
      – Но я же говорю – завтра уезжаю!
      – Пошли – пошли.
      – Но лучше бы погуляли, или, если хочешь, как вчера…
      – Пошли! Да не бойся, они у меня хорошие.
      – Да и не боюсь я. Просто неудобняк. А, ладно.
      Квартирка была маленькая. И не уютная. И родители мне поначалу… ну, так себе.
      Хоть бы очки одели что ли. А то этот невидящий взгляд… Но Тамара их, видимо, очень любила и ни на что такое не обращала внимания.
      – Вот, папулька. Познакомься. Виталий… Леонидович. Важняк. Я вчера вам рассказывала.
      Ого! Рассказывала. Интересно, что? Ну, наверное, что – то хорошее, если предок заулыбался, протягивая руку. Подошла, улыбаясь и мать.
      – Ну, за стол, за стол! – после взаимного представления пригласила хозяйка.
      На маленькой кухне мы устроились только благодаря овальному столику. Здесь хозяйничала, конечно, Тамара а я смог более внимательно рассмотреть хозяев. Мать Тони была когда-то пронзительно красива. И отец, видимо, тоже. Гены.
      – Так вы это убийство расследуете? – завязал беседу Леонидович. И вы этих нелюдей найдёте?
      – Да, конечно!
      – Вы максималист, молодой человек. Это хорошо. Черта, присущая молодости. А сколько вам лет, позвольте поинтересоваться?
      – Двадцать два.
      – Ого! И уже следователь? Или практика?
      – Нет. Университет я уже закончил, сейчас уже получил юриста третьего класса.
      Лейтенанта то есть.
      – И расследуете такое дело?
      – Тоня должна была сказать – в составе группы.
      – Да, конечно. Слышали. Ну что же, за знакомство. Рад. У Тони всё в друзьях шпана какая-то…
      – Ай, папка…
      – Шпана! тот же Женька. А тут, хоть будет побеседовать с кем.
      Так вот почему злобствует тот наркот. Ревность?
      – Ну, давайте ещё по одной. Мы то довольно редко, так, по случаю гостей.
      По тому, как дрожали руки с рюмкой, я понял – врёт папаша. Спивается потиху.
      – Скажите, а живёте вы где? – поинтересовалась мать. Ксения Феофиловна. Надо же отца её угораздило. Феофил!
      – Отец в столице, а я по распределению… но сейчас возвращаюсь, наверное.
      – Да, столица… Шумит, наверное? Ладно! За любовь! – поднялся отец.
      Выпили стоя. Вообще-то коньяк был очень хорош. Это что, специально доля меня? вдруг стало стыдно, что я без подарков. Вообще без ничего.
      – А… в Оперном вы давно…? – начала Феофиловна.
      – Давно. Я, честно говоря, недолюбливаю оперу. Не понимаю. Или не дослышиваю? Но эти все голоса как-то сливаются в один гул и начинает болеть голова.
      – У вас, наверное, нет слуха, молодой человек? – обиженно поджала уже подсыхающие губы мамаша.
      – Нет, почему же? Виталий сказал, что играет на рояле.
      – Это я так сказал? – искренне удивился я, забыв свой трёп.
      – Вот как? тогда пойдёмте.
      – Да это же я так…
      – Пойдёмте – пойдёмте.
      Меня чуть ли не силой потянули в зальчик, где стояло пианино.
      – У меня отец был музыкант, а мама – оперная певица. Пока не случилось это, – объяснила мне Тамара.
      – Ну, почему же был? И сейчас кое-что могу, и в нашем клубе выступаю. Правда, иногда сбиваюсь. Поверьте, молодой человек, играть вслепую на клавишных сложнее, чем вслепую же в шахматы. Пробовали? В шахматы – пробовал.
      – Вот как? Да вы просто находка. Потом сразимся?
      – Хоть сейчас.
      – Нет- нет. К инструменту.
      – Но я…
      – Ну хорошо. Наберитесь смелости. Пока я.
      Ну что здесь скажешь? Что-то плавное получалось неплохо. Но стоило слепому музыканту попытаться ускориться… Лучше бы и не пытался.
      – Ай! – бросил он. – Курите? Пойдёмте на балкон.
      Там слепой нервно закурил, несколько раз затянулся.
      – Всё равно сбиваюсь. Дальше клуба слепых уже не пробиться. Как и Любаше моей. А ведь знавали, знавали мы когда-то… Ну, ничего, молодой человек. Это – наши трудности. А Тоня вам зачем?
      Вот так. В лоб без перехода. Молодец!
      – Я… я люблю её…
      – Но, молодой человек, она ещё – дитя. Ей не только взрослеть, её ещё учится и учится.
      – Я понимаю. И. честное слово, ничего, что испортило бы её жизнь…
      – Оставайтесь пока друзьями. И, если сможете, отгоните от неё этого её одноклассника.
      – Женьку?
      – Да, с его компанией. Наша Тома – девочка чистая, грязь к ней не пристаёт, но всё же. Приводила же к нам! Я ей объяснил, вроде поняла. Вы когда уезжаете?
      – Завтра.
      – Значит, не успеете.
      – Сейчас пойду и найду.
      – Вам бы уже сбежать? Оставьте тогда эту проблему нам.
      Когда мы вернулись, музицировала мамаша. Тоже хорошо. Потом за пианино села Тоня.
      По-моему перебор. Нет, понимаю, они, бывшие, обожают музыку. Но я то тут причём?
      – Ну а теперь ты, – ехидно улыбаясь, крутнулась на стульчике Тамара.
      – Да я…
      – Давайте – давайте, молодой человек!
      – Если только "Собачий вальс" одним пальцем?
      – Ну, что сможете.
      – Давай-давай, Виталик. Не будешь больше мне врать.
      Вот как? Это что – воспитание при родителях? Демонстрация своей власти над новым почитателем? И они – тоже хороши. Сейчас мастера будут лыбиться над подмастерьем?
      Гнев ударил мне в голову. Хорошо! Я тебе покажу перевоспитание! Сейчас! Я уже знал, как это делать. Просто успокоится… успокоится… Собраться с мыслями… вспомним вышку… и танцы… А теперь концерт. Ну? Школьный вечер? Ну да, тот же фокус. Ты же о нём вспоминал, когда Тамаре плёл о рояле?
      А дело было на выпускном. Пригласили к нам каких-то совсем молодых ребят из дубля какого-то ансамбля. Нет, школа у нас была… ну, не из нищих. И родители ещё те. Могли себе позволить. То есть нам. Но не позволили. Скромность украшает.
      Это потом – пара автобусов, природа и бассейн на нехилой фазенде, шашлыки из осетрины… Но в школе – "что вы, что вы". Ну, отбываем номер после торжественной части, вот, вальс станцевали. А я в это время с Танькой поругался.
      И не то, чтобы поругался. Просто… переросли мы, наверное, наши отношения школьной влюблённости. То есть, тогда – она одна. А я ещё переживал. Вот, помню и выдал вдруг. В перерыве подошёл к синтезатору. Прикоснулся пальцами к клавишам – и накатило. Если бы вы слышали, что я играл! Ребята вначале остолбенело смотрели. Потом попытались танцевать – музыку-то я выдавал нежную, грустную, прощальную. Потом просто подошли поближе. Потом из своего "банкетного зала" выбрались наши старики – тоже стоят, слушают. И только одна… две… три… и вон… четыре пары танцуют. И, конечно, Танька. С новым избранником. Ну, на тебе ещё. Прочувствуй. И ещё… И ещё…
      Упал последний звук, как последняя капля крови из перерезанной вены. Красиво сказанул, да? А всё вокруг зааплодировали, заорали браво. И батька мой цвёл от гордости. Мало, что медалист, так и… В общем, стал я гвоздём программы. На пол – часика. А потом, – в конце концов сюрприз, конечно, ну и что? Да и я, вроде, ни к этому стремился. А Танька пригласила – таки на белый танец, спасибо сказала. И всё. На: "Почему?" только плечиками пожала. Умница была. Хотя, почему была?
      И вот, после этих воспоминаний запульсировала музыка в пальцах. Только другая.
      Тоже грустная, но… грустно – агрессивная что ли? Слышал такую. Отец в филармонию водил. Ну, не за ручку, хотя и почти силком, тягу к прекрасному прививал. Это он из-за боязни, что тяга к другому "прекрасному" проявится. Вот и запомнилось. И сейчас смогу! Ну, смогу же! Смог.
      – Вот так. А ты говоришь – врать. До свидания. Рад был знакомству.
      Я быстро вышел из квартиры. Вот и погода под стать настроению испортилась.
      Наверное, я неправ. Но и с их стороны… Или я чего не понимаю? Я взгромоздился на пустую скамейку в самом конце полузаброшенного парка. Дальше уже – лесок.
      Закурил. Наверное, неправ. Проще надо быть. Без комплексов. Ну, не хотели они тебя унизить. Тем более – инвалиды с поломанной судьбой. Ну, если у них музыка теперь – идея фикс. Ну, сыграл бы им собачий вальс. Посмеялись бы. Нет! Пойду извиняться. Может, продую Леонидовичу партию вслепую. Их историю выслушаю.
      Тамаре в глаза на прощание посмотрю. Её губы почувствую. Да я даже сотовика её не знаю. Постой… да у неё и нет сотовика. Да ты вообще обратил внимание, как они живут? Острая жалость полоснула сердце. У меня всё ёщё бывает. Знаю – глупо, но бывает. Ладно. Пойду.
      Не успел. Что-то холодное полоснуло по коже, тут же отозвавшись болью пореза.
      – Замер! – прошипел сзади владелец ножа. – Вот так. Теперь садись пониже, по-людски.
      Вот так.
      Теперь нож неприятно холодил кожу на горле. Причём приставлен был не шутейно – уже из пореза и здесь начинала сочится кровь.
      – Ну вот теперь поговорим, важняк!
      В поле зрения появился Женька – наркот и экс-кавалер Тамары. И на этот раз уже обкурившийся или наколовшийся до неуправляемости. До агрессивной неуправляемости.
      – Обыскать! – приказал он ещё двум таким – же шпанюкам.
      Значит, трое. Нет, четверо. Четвёртый, невидимый, ещё сильнее прижал мне к горлу нож, когда я потянулся за вытащенным из кармана рубашки удостоверением.
      – Не трогайте его!
      Ну вот. Её здесь и не хватало. Козёл! Ну, козлище же! Вот таким поведением ещё и девушку в такую заваруху втянуть. Надо выручать. Значит, в сторону, обратную от кончика ножа. К ручке, да?
      – Держите его крепче! – догадался о моих намерениях пацан. Теперь меня держали все трое.
      – Вот так… А с защитницей я сам разберусь. Что, милашка, трахнуться помешали?
      С благословения родителей, как я понимаю? Ещё бы!
      – Дурак! – девушка ляснула одноклассника ладошкой по щеке.
      – Ну, всё! Достала! – наркот развернувшись, ударил Тамару кулаком в голову. В висок. И та молча упала на газон.
      – Другое дело. Теперь пора поделиться, а? – это он мне. – А то всё загребёшь, важняк.
      Негодяй наклонился и начал расстёгивать кофточку на лежащей без сознания девушке.
      – Брось скотина! Брось, уродище!
      – Да заклейте ему рот, что ли! Не то, чтобы уж очень доставуче, но… громко.
      Зачем шум? Мы же по-братски. А, знаешь, браток, она уже в соку. Пуговички, вот сами расстёгиваются.
      Двое, закрутивших мне руки и уже заклеивших рот, заржали. Третий, державший нож, молчал.
      – Ну вот. Смори.
      Под кофточкой ничего не было. Но девичий бюст белел сейчас в наступающей тьме вовсе не вожделенно, а настолько несчастно и беззащитно, что я вновь рванулся.
      Сильнее потекла кровь.
      – Во, кровушка. Скоро добавится – потянула вверх тварь Тонину юбку.
      И всё. Какой-то огонь вспыхнул перед глазами и отодвинулась вдруг земля и нож, словно став тупым, не резал больше мне горло. Державшие меня выродки резко опустили руки и тоже испуганно смотрели откуда-то снизу. Помню ещё, как шахнула в темноту фигура с зажатым в руке ножом. Да хрен с ним! Я рванулся к Тамаре, по пути примериваясь ввалить наркоту как следует. Не удалось. Тот уже лежал возле девушки без сознания. Слабак. Да и с ним тоже хрен. Как Тамара-то? Склонившись над ней, я увидел, что они уже открывает глаза. Вот этот чудесный взгляд становится осмысленным, а затем… затем вдруг начинают расширяться зрачки. От боли? Или от ужаса? Что она увидела? Может тот, с ножом? Обернувшись, я не увидел никого. Только вот тень от меня. Странная – огромная и какая-то… может, просто с деревом слилась?
      В себя я пришёл первым. Наверное, ненадолго потерял сознание. Был у меня уже такой случай. Но потом. Так. У Томки пульс есть, у одноклассничка – тоже, но плохонький. В смысле редкий. У тех двоих тоже. В смысле есть. Качество уже не определял. Как мог, одел девушку. Поднял на руки. Присмотрелся к миленькой мордашке. Ничего, синяк будет, а так – ничего страшного.
      Я ошибся. Страшным оказался нервный шок. Я нёс её к дому, когда Тамара очнулась, пришла в себя. Посмотрела по сторонам. На меня – и вдруг забилась в дикой истерике. В конвульсиях.
      – Пу -у-у-у -сти-и-и-и!
      – Да что ты! Успокойся, девонька, всё хорошо. Ничего не случилось!
      – Пу-у-у- сти-и-и-и! – дикий протяжный вой на "у", переходящий на визг в конце слова. И изо всех сил коготками по лицу. У меня всё ещё сочилась кровь с шеи, теперь, вот – ото лба по щеке, и – нижняя губа.
      – Да что ты? Что ты? Ведь не случилось ничего. Он не успел! – попытался успокоить я девушку, полагая, что она думает, будто…
      Но она явно думала о чём-то другом. Или ни о чём не думала. А так дёрнула от меня, что придя в себя от секундного замешательства, я уже эту фору не нагнал – был ещё на первом этаже, когда на её третьем она уже давила звонок. Когда был на втором – хлопнула дверь. Нет, но надо же объяснится! Я тоже начал звонить. Даже сквозь дверь я слышал отчаянный крик девушки " Не открывайте!" и объяснял затем через цепочку, что уже всё, что опасность миновала.
      Слепой открыл- таки дверь.
      – Надо объяснится. У Тамары истерика потому, что…
      Я вкратце рассказал, что произошло. В это время мать уговаривала девушку, запёршуюся в ванной, выйти.
      – Скот! – прокомментировал музыкант мой рассказ. – Я его давно раскусил. – Это Тамарка во всё лучшее и светлое в каждом верит. Ладно, пойдём, покурим.
      На балконе он пытался зажечь спичку, но при дрожащих руках это не получалось.
      Так расстроился.
      – Спасибо, – принял он от меня зажженную сигарету.
      – В прокуратуру надо.
      – Нет. Связываться, Только своё, а главное – её имя полоскать.
      – Тогда я сейчас пойду и…
      – Тоже нет. Зачем вам разборки? Ничего. Пока они притихнут, а уже через недельку Вовка приедет, он их быстро успокоит.
      – Это кто?
      – Сын наш. Старший Тонькин брат. Он на гастролях сейчас… Кстати, а откуда всё- таки… у кого учились? Так исполнять Листа… И на таком инструменте… Ну, признавайтесь, маэстро?
      – Да нет же, нет честное слово. Любитель. Просто… атмосфера навеяла.
      – Атмосфера… Вот, успокоится дочка, повыспрашиваю, кто вы на самом деле.