Подводники спешно составили план на те пять-шесть дней, которые оставались в их распоряжении.
      Работали бессменно, отдавая отдыху лишь по три-четыре часа в сутки.
      Шесть дней - короткий срок, но если эти шесть дней - последние и человек хочет доделать то, что оправдало бы всю его жизнь, он успеет сделать много.
      Каждый день подводники подытоживали результаты своей работы и с радостью видели, что смогут выполнить все, что важно и необходимо..
      Как только растопятся льды Полярного порта и на смену им придут новые строители, они найдут все в целости и в несколько дней восстановят и закончат прерванную работу.
      Петриченко писал обо всём этом своему другу, когда тот готовился вылететь с койперитом из Чинк-Урта на борьбу со льдами.
      Шли дни. Сверху доносились грозные сообщения.
      Бухта Полярного порта замерзла.
      26 сентября на подводный участок пришли последние амфибии с кислородом. Командиры, доставившие этот кислород, знали, что не смогут вернуться, что им придется разделить участь подводников.
      В этот день был дан приказ: строго подчиняться режиму, установленному врачами. Режим был рассчитан на максимальную экономию траты кислорода организмом. Лежание, покой, ограничение приема пищи. При этих условиях, говорили врачи, возможно продлить жизнь на один-два дня. А кто знает, за эти два дня может придти и помощь.
      Приказ застал Петриченко в лучших условиях .против тех, в каких были многие подводники.
      Он находился в одной из башен, где закончились работы. В обширных помещениях башни оставалось всего несколько человек. Запасов воздуха могло хватить надолго.
      С какой радостью принял бы Петриченко в свою башню товарищей, задыхающихся в кессонах и в батисферах, и разделил бы с ними воздух. Но осуществить это было невозможно.
      Ворота на подводный участок закрылись. Больше не появлялось ни одно судно.
      Потянулись часы томительного ожидания.
      Петриченко лежал в своей каюте и обдумывал проблему использования электроэнергии гальванического элемента на дне океана. Работа эта занимала его, и он перестал думать о том, что жизни остал.ось, быть может, всего два-три дня.
      Рыбы продолжали подплывать и заглядывать, в иллюминаторы, как бы интересуясь - живы ли еще те, кто непрошенными забрались в их царство.
      Вдруг заговорило радио. Начальник Полярного порта сообщал: "Завтра, 27 сентября, порт возобновляет прием воздушно-подводных судов".
      Потом радио замолкло. За приказом не следовало никаких разъяснений.
      Что произошло наверху? Неужели морозы прекратились так же неожиданно, как и наступили? Где сейчас Горнов? Что предпринял он? Неужели за один день удастся растопить льды? Ведь толщина льда достигла почти метра.
      Обо всем этом в приказе не было ни одного слова.
      Чувствовалась какая-то тайна. Подводники ждали дальнейших приказов. К чему готовиться? Куда будут направлены первые транспорты? Мокно ли сейчас же, не ожидая, разбирать все, что уложено, запаковано? Начать работы?
      Никаких указаний. Ничего, что бы подтверждало приказ.
      В догадках, тревожных вопросах, радостных, полных надежды, восклицаниях прошла ночь.
      К утру в небольших кессонах и батисферах уже чувствовался недостаток воздуха. Дышать стало тяжело.
      И снова радио сообщило радостную весть. Теперь уже не было никаких сомнений, никаких тревог.
      Самолет "Арктика" потерпел аварию, но Горнов и его помощники сегодня прилетели в Полярный порт и приступают к операции растопления льда в бухте.
      Прием судов будет сегодня возобновлен.
      - Счастье! Торжество! Жизнь! Победа! - восклицали подводники.
      СПУСТЯ ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ
      Реактивные ракетопланы взвились ввысь над бухтой Полярного порта в 9 часов 13 минут.
      В 9 часов 28 минут, пролетев 1500 километров за четверть часа, машины опустились на одном из закрытых аэродромов в окрестностях Москвы.
      На аэродроме не было ни одного .самолета, ни одного автомобиля, никого, кроме старого генерала авиации и его адъютанта. .
      Как только Горнов и его ассистенты выпрыгнули из кабины, генерал дал знак-ракетопланы взвились и почти мгновенно исчезли из вида.
      Генерал подошел к прибывшим, пожал им руки и поздравил с благополучным перелетом.
      - Что известно о бухте порта? - спросил Горнов. Генерал улыбнулся.
      - Вы летели пятнадцать минут, и те, кто наблюдает за бухтой, еще не могут приблизиться к порту. Пока известно только, что над всем районом города стоит непроницаемый туман. Сообщают, что вихревые движения и горячие воздушные струи не позволяют подойти ближе, чем на двадцать пять километров. Таяние снегов идет во всей окружающей тундре.
      На площадку аэропорта подкатили два автомобиля.
      - Мы с вами, Виктор Николаевич, проедем в Кремль.. Всего на полчаса,-сказал генерал.-А ваша супруга и другой ваш славный помощник, думаю, хотят поскорее увидеть родных. Ведь так?
      Виктор Николаевич приехал домой не через полчаса, как предполагал генерал, а значительно позднее.
      В Кремль непрерывно шли сообщения из порта. Горнов жадно слушал их.
      "В десять часов температура воздуха в порту м в окружающем районе начала выравниваться. - сообщал Уваров. - Шло бурное таяние снегов. Пары и туман над бухтой и над городом поредели. Ветер становится тише. Вылетевшие самолеты прошли над портом на высоте шесть тысяч метров. Радиолокация не дала точной картины состояния бухты".
      "В 10 ч. 50 м. радиолокация показала, что поверхность бухты свободна от льдов. Самолеты спускались на высоту тысячи метров".
      Через десять минут Уваров радировал: "На воду спустился первый гидросамолет. Температура воды на поверхности - 80°', на глубине десяти метров - 30°, на глубине двадцати метров - 6°. Пускаю в действие отеплительные галлереи".
      И еще через полчаса Уваров уже доложил:
      "Первый отряд легких амфибий в составе пятидесяти судов с грузом кислорода благополучно погрузился и ушел на участок. Я приказал пропускать следующие отряды через каждые пять минут. Когда пройдет тысяча двести амфибий с кислородом, начнем возвращать из моря ледоколы и выведенные из гавани суда, причальные вышки, пловучие краны. Начинаем реэвакуацию города и порта".
      Вера Александровна не была дома всего восемь дней. Все эти дни она заставляла себя не думать о дочери. Но сейчас чувство любви и нетерпения дошло да острой, мучительной силы.
      В Москве, как и восемь дней назад, стояла теплая золотая осень. Ярко сияло солнце. Крутом все горела золотом и пурпуром.
      Жизнь здесь продолжала идти своим обычным ходом, люди спокойно шли куда-то, смеялись, болтали, говорили о каких-то своих делах.
      Горновой казалось уже сном, то, что она видела пятнадцать, двадцать минут назaд: безмолвие скованной морозом снежной пустыни, останавливающаяся жизнь большого порта, лохматый иней, осевший на проводах, на всем, что было в городе Полярного порта.
      Там дыхание застывало в воздухе. Ресницы, щеки и волосы, выбившиеся из-под шапок, были покрыты белыми кристаллами.
      А здесь тепло, шумно и оживленно как всегда.
      Переход от суровой картины безлюдного, опустевшего города, покрытого снегом и льдом, к золотой осени в Москве, переход, совершившийся в краткий миг, представлялся каким-то волшебством. Вера Александровна не могла уверить себя в том, что всего только пятнадцать минут назад она вкладывала в .микропушку кассеты с койперитом и, спустив рычаг аппарата, державшего подводный катер, бросилась в кабину ракетоплана.
      Когда Виктор Николаевич вернулся домой, он застал жену помолодевшую, счастливую.
      Все страшное, мучительное, все терзания, которые он переживал в пустыне Чинк-Урта, а потом в тайге, шагая на лыжах по глубоким снежным сугробам, все это было позади, исчезло как тяжелый сон.
      Вечером на заседании Чрезвычайной государственной комиссии Горнов сделал доклад. Было принято решение:
      "Работы Нового Гольфстрима продолжать с той же интенсивностью. Срочно выяснить причины гибели самолета и проверить еще раз надежность кассет".
      В ЧИНК-УРТЕ
      Серый дом Академии наук в Чинк-Урте снова ожил.
      К небольшому коллективу лаборатории присоединились виднейшие атомники Союза.
      Необходимо было быстро провести исследования и выяснить защитные свойства кассет.
      В залах, в кабинетах, в герметических камерах серого здания вновь начались опыты.
      Вечером все собирались в сад Академии наук. Здесь, как и прежде, благоухали цветы и деревья, звенели хрустальные струи фонтанов. Яркопестрые тропические бабочки плавали в голубом воздухе.
      Дивный уголок природы, перенесенный в центр каменной безжизненной пустыни, жил своею жизнью.
      И даже тот же, что и два года назад, старик садовник неторопливо бродил по дорожкам сада, поправляя ветки кустов и с доброй улыбкой любуясь крохотными птенчиками.
      Вера Александровна каждый раз удивлялась неизменности этой красоты. Жизнь, огромная, полная борьбы, -радостей, тревог и горя, проходила мимо этого маленького благоухающего уголка природы.
      А по вечерам в саду велись страстные споры.
      Расщепление ядер койперита в кассете и взрыв на "Арктике" оставались необъяснимыми.
      Койперит, огражденный от воздействия космических лучей, так же безопасен, как и всякий другой элемент.
      Съехавшиеся в лаборатории академики-атомники, повторив работу, проделанную много раз Горновым и -его коллективом, получили тот же результат: койперит за несколько лет лежания в сером здании не изменил своих свс-йств. Выяснилось также, что способы проверки непроницаемости кассет вполне надежны и гарантируют безопасность применения койпррита для получения ядерного горючего.
      В то время, как физики атомного ядра устремили все свое внимание на койперит и на изоляционные коробки Горнова, ища в них причину взрыва на "Арктике", в печати выступили со своей гипотезой ученые из других областей науки - астрономы и физики космических лучей. Они направили мысль и искания по другой дороге.
      Они указали на силы космического происхождения.
      Дело в том, что в день взрыва на самолете "Арктика" земля проходила близко от звезды 2327. В эти дни все высокогорные станции наблюдения космических лучей обнаружили, так называемые, жесткие ливни, состоящие из групп частиц с огромнейшей энергией. В составе космических лучей, кроме известных ранее частиц (электронов и мезотонов), было найдено большое число новых частиц, обладающих необыкновенной силы свойством ионировать воздух. Были ли то протоны (ядра водорода) или это были еще неизученные частицы космических лучей - вопрос остался пока невыясненным. Возможно в нашу атмосферу, - говорили эти ученые, влетели из космического мира потоки новых частиц.
      Этим объяснялись наблюдаемые в тот день небывалые по силе электромагнитные штормы, необычно яркие полярные сияния, нарушение радиопередач, отмеченные. всюду, и целый ряд других явлений.
      Стенки кассет, предложенных академиком Горновым, вероятно, не оградили койперит от этих частиц.
      Это же объяснение высказал Рейкин еще там, в ущельи Дор-Ньера,- и теперь он считал, что объяснение катастрофы найдено.
      Но гипотеза эта не вносила успокоения. Ведь если это так, то и в дальнейшем могут происходить расщепления ядер койперита в кассетах.
      Волнения и споры были в центре внимания ученых.
      Среди друзей Горнова разговоры были только об этом.
      Вера Александровна с страстным вниманием прислушивалась к ним. Она не могла забыть последние минуты жизни Исатая. Непонятное слово, которое он силился выговорить - "дневсей", - звучало как что-то роковое и таинственное. Она была уверена, что Исатай знал что-то такое, что разом раскрыло бы секрет взрыва.
      Виктор Николаевич и сам думал так же. Петриченко, наоборот, отрицал всякую связь между взрывами и состоянием Исатая, слово "дневсей" приводило его в ярость.
      - Ерунда, - с раздражением говорил он. - Надо искать новые методы испытания и отбора кассет, а не заниматься разгадыванием каких-то загадок. Слово "дневсей" бессмысленно. Это несвязные звуки, вылетевшие из груди умирающего.
      - Но если бы ты видел тогда Исатая, - горячо убеждала его Вера Александровна, - если бы видел то усилие, с каким он хотел во что бы то ни стало раскрыть какую-то тайну, тот ужас и отчаяние, которое он переживал. Ужас не перед смертью, а перед тайной, перед тем, что он не может открыть ее. Если бы ты видел все это, ты не умом, а сердцем понял бы, что это не бред, что действительно существует какая-то тайна, поверил бы, что слова о могущих быть катастро.фах и "дневсей" не были бредом.
      Петриченко только что вернулся с подводного участка. Со всей присущей ему энергией он устремился в исследование и опыты, чтобы, доказав техническую возможность использования койперита, снова вернуться на строительство.
      Он уже не говорил о риске, как четыре года назад, а сам убеждал Горнова провести тот или другой опасный метод работы.
      Там под водой стоят машины-гиганты, которые готовы начать поднимать из морских глубин атлантические воды. Эти машины требуют ядерное горючее, и он с нетерпением ждал того момента, когда задвигаются огромные лопасти водоподъемных башен.
      Как только будет закончена работа в лаборатории, он снова помчится туда.
      Горнов отклонял его рискованные предложения.
      - Четыре года назад, когда шло открытие койперита, я рисковал собой, тобой, моими помощниками и лабораторией, - отвечал он. - Теперь мы рискуем сорвать смелые, огромные планы, которые уже приняты или разрабатываются в Москве. Новый Гольфстрям будет достроен и пущен в действие, хотя и в меньшей против проекта мощности. Но за ним пойдут строительства второй и третьей очереди - отепление зоны вечной мерзлоты во всей Сибири. Решение этой хозяйственной проблемы потребует огромных количеств энергии. Койперит будет очень нужен, и мы должны очень тщательно проверить кассеты. Всякая спешка, горячность в таком деле вредны...
      Вскоре после этого разговора в Чинк-Урт приехала экспертная комисия.
      Как-то вечером, когда все работники лаборатории собрались в доме Академии наук, в комнату вошел профессор, член комиссии.
      Разговаривая с одним из своих коллег, он сказал между прочим:
      - Я нашел чей-то дневник в сейфе.
      Вера Александровна была недалеко.
      - Дневник в сейфе?!..-повернувшись и испуганно взглянув на профессора, спросила она. - Извините, пожалуйста... - И не слушая ничего больше, в необычайном волнении подбежала к мужу.
      - Витя, - теперь мне понятно, что хотел сказать Исатай... Это слово "дневсей". Да, да... Я знаю... "Дневсей" - это днев-ник в сей-фе, - с расстановкой проговорила она. - Понимаешь, дневник.
      - Погоди, милая. Я ничего не понимаю. Какой дневник? В каком сейфе?
      Профессор был удивлен, когда к нему подошли Горновы.
      - О каком дневнике вы говорили, профессор? Где он? - спросил Виктор Николаевич.
      Глядя на взволнованное лицо Горновой, профессор добродушно усмехнулся.
      - Будьте спокойны, я не прочел в дневнике ни одного слова. Я отложил его в сторону. Мне понадобились в архиве некоторые справки по койпериту, я заглянул в сейф. И там наткнулся на толстую тетрадь с надписью "Дневник".
      - Где, где вы его обнаружили? В каком кабинете? - спросил Горнов, не менее взволнованный, чем его жена.
      Профессор назвал номер комнаты и номер сейфа. Поблагодарив, Горновы торопливо направились в дальний блок серого здания, где находился обширный архив научно-исследовательского института.
      ДНЕВНИК ИСАТАЯ САБИРОВА
      Ночь нависла над каменным плато Чинк-Урта. Вдали темнел массив серого здания, на шпиле высоко в небе светилась и мигала золотая звездочка. С черных столбов, широким кольцом окружавших лабораторию, оскалив зубы, смотрели черепа, горели фосфорическим светом грозные надписи: "Не подходи! Смертельно!" Слышалось тихое жужжание электромагнитного кольца.
      Пройдя по бесконечным коридорам серого здания" Горновы вошли в зал, где хранился архив.
      Виктор Николаевич молча открыл указанный профессором сейф. Там лежали пустые кассеты, а на них толстая тетрадь.
      - Исатай! - сказала Вера Александровна, взглянув на первую страницу.
      Это не был в полном смысле дневник. Тут были записи работ, которые Исатай выполнял в Москве, потом здесь, в лаборатории. Деловые записи перемежались, личными заметками всякого рода.
      Нетерпеливость, стремительность, страстность Исатая проглядывали в каждой фразе. Наедине со своим дневником он не стеснял себя и в изобилии сыпал любимые поговорки и изречения: "Пока умный думает, решительный сделает". "Дерзновенье разбивает или камень, или свою голову". "Сомнения и колебания - море, пропадешь. Риск - лодка, сядешь и поплывешь".
      Горновы много раз слышали от него изречения, порой забавные, а нередко и мудрые.
      При виде Исатая, у Веры Александровны иногда мелькала мысль в духе его афоризмов: "Когда в нем говорят чувства - ум и воля его молчат".
      Читая страницы, исписанные неровным торопливым подчерком, она видела, что все последнее время, быть может, весь год, работая в Москве, в проектном отделе Гольфстримстроя, Исатай больше всего жил сердцем, волнуясь, приходя в экстаз, болезненно реагируя на всякие неудачи и препятствия.
      Дневник был исповедью человека со слабой волей, не умевшего сдерживать страсть и порывы своей неистовой натуры в моменты, требующие твердости и спокойствия.
      Горновы еще не знали, какую тайну раскроет дневник, но слова умирающего Исатая: "Не успею сказать, произойдут катастрофы", - звучали сейчас как что-то угрожающее и страшное.
      По дневнику Исатай был таким, каким они его знали, и любили, энтузиастом Нового Гольфстрима.
      Он негодовал на всех, кто не понимал идею Горнова, кто пытался затормозить утверждение проекта. А когда проект был принят, в эти дни страницы дневника были полны торжества.
      "Как бы я хотел отдать жизнь свою за это прекрасное дело. И я отдам ее когда-нибудь!" - писал он.
      Но в проектном отделе, где работал Исатай, нелегко разрешались встающие леред ним научные и технические проблемы. Были трудности, были и неудачи.
      Исатай проявлял нетерпение. Страницы дневника пестрели неожиданными переходами от восторгов и радости к гневу, к жалобам на медлительность, на придирчивость каких-то экспертов. Иногда он впадал в пессимизм, граничащий с отчаянием.
      "Так мы и за сто лет не построим Нового Гольфстрима", - писал он.
      Но эти мрачные страницы скоро прерывались новыми восторгами.
      - Сдан для производства проект тучегона для Центрального влагопровода, - писал он. - Машинагигант, каких еще не видывал свет. Она должна будет вести борьбу с ветрами, создавать движение воздушных масс, продвигать влагу, которая начнет подниматься сосвобожденного от льда Полярного моря. Дух захватывает, когда я представляю в действии этот гигант!
      С каждым месяцем резкие скачки в настроении Исатая, переходы от тревожного или раздраженного настроения, к радости становились более и более частыми. Он преувеличивал неудачи и трудности и по самому незначительному поводу приходил в отчаяние.
      Нервозность, психическая неустойчивость Исатая все резче и резче выступали в дневнике по мере приближения к его концу.
      "Не могу спать", "Опять кошмары", "Сегодня готов был побить..." Исатай приводил фамилию товарища по работе. Такие и подобные фразы стали встречаться на каждой странице.
      Исатай, видимо, и сам замечал ненормальность своего состояния.
      За несколько дней до наступления морозов на севере он писал: "Боюсь, что я не совсем здоров. Надо посоветоваться с невропатологом".
      А в день, когда пришло сообщение о надвигающемся на Полярный порт циклоне, в дневнике было написано:
      "Все погибло! Природа Заполярья обрушила на строительство свою огромную мощь. Уваров предлагает спешно выводить подводников наверх, и он прав, Горнов настаивает на продолжении работ".
      Перед вылетом в Чинк-Урт Исатай был настроен по-боевому.
      "Виктор Николаевич включил меня в свою бригаду.
      В десять дней мы должны заготовить кассеты с койперитом и переключить отеплительные галлереи Полярного порта на ядерное горючее. Мы выполним это и, хотя бы всю зиму стояли пятидесятиградусные морозы, не дадим замерзнуть гавани. Еду в лабораторию, где родился койперит. Чувствую себя здоровым, бодрым, полным энергии. К чeрту болезнь, нервы, переутомленке!"
      Но уже с первых дней работы в лаборатории, как только началось усиление морозов, Исатая охватил страж за подводников. Снова он оказался во власти отчаяния.
      "Не могу отогнать страшные видения гибнущих в батисферах подводников, - писал он. Не сплю третью ночь. Лишь только закрываю глаза, передо мной посиневшие лица, помутневший взор умирающих юношей. В камере лаборатории, когда выключаю свет н остаюсь в темноте, опять они. Хочу отогнать страшные картины, сосредоточиться на экране, на лампах и не могу... Сегодня мне показалось, что на экране блеснуло бледнозеленое свечение. Я подумал, неужели кассета пропустила лучи. Но ночью в глазах плавали те же светящиеся экраны, неоновые лампы - результат утомленного мозга. Могу ли я продолжать вести наблюдения"...
      Накануне вылета из Чинк-Урта была сделана последняя запись в дневнике:
      "Надо сказать Виктору Николаевичу о своем состоянии, о том, что я перестал верить себе, что я сам не знаю, правильно ли я веду наблюдения. Уехать бы куда-нибудь, в самую гущу борьбы, только бы не думать ни о замерзании гавани, ни о подводниках.
      Но вправе ли я бросить работу в лаборатории, когда нас всего пять человек?"
      "Сегодня я попробовал поговорить с ним, - писал он ниже. - Он сказал: "исполним долг наш". Я так и не решился сказать ему, что я не уверен в надежности своих кассет. Их надо бы проверить еще и еще раз. А сам я не смогу это сделать. О, как я устал от этих тревог, страхов, от мыслей..."
      - Вот разгадка: и как я не видел его состояния, горестно проговорил Горнов, закрывая дневник. - Он хотел еще проверить кассеты. Просил, чтобы я оставил его в лаборатории. Я понял это, как трусость. Решение вылететь на четыре дня раньше захватило его врасплох. Сказать, что он не уверен в точности своих наблюдений, он боялся. Боялся, чтоб я не отложил вылетБедный, бедный друг...
      Через несколько дней Академия наук вынесла решение:
      "Кассеты Горнова и методика их испытания на непроницаемость для электромагнитных лучей вполне надежны. Койперит, помещенный вкассетах, может транспортироваться и применяться как источник ядерного горючего".
      Тогда же Академия наук сделала заключение по поводу гибели самолета "Арктика".
      Мнения ученых сводились к тому, что причиной катастрофы явилась кассета, не проверенная должным cбразом Исатаем Сабировым. Она оказалась уязвимой для космических лучей жесткого ливня, в который попал самолет. Выход самолета в сторону предотвратил гибель всего экипажа.
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      ТРЕВОГИ МИРАКУМОВЦЕВ
      Как только комиссия закончила работы, Горнов закрыл лабораторию.
      На другой день вместе с Петриченко он вылетел в Полярный порт, а оттуда на Саюм-Ньер, где заканчивалось строительство головного тучегона Центрального влагопровода.
      Вера Александровна выехала в Бекмулатовск. Ей было поручено познакомиться на месте с ходом работ, согласовать сроки их окончания и распределить кадры атомотехников.
      Она была рада этой поездке. Больше месяца она не видала отца, ей хотелось с ним повидаться.
      В пустынях Мира-Кумах, Мед-Пак-Дала и в Чинк-Урте уже шла подготовка дна для будущих озер, но участок этот отставал от остального строительства. Причин к тому было несколько.
      Работы на дне Арктического моря, строительстве Центрального влагопровода и зоны ливней заключались главным образом в сборке и установке машин, изготовляемых на заводах. В пустынях было другое.
      Там строились тысячекилометровые плотины и дамбы, мосты, туннели. Передвигались с низких мест на более возвышенные строения, селекционные хозяйства, иногда целые сады и рощи.
      Все эти работы требовали большого времени.
      Во многих пунктах республики работали чрезвычайные комиссии по затоплению. Геодезисты и гидрогерлоги потратили более полугода на оконтуривание озер. В проектных бюро разрабатывалась сложная система водохранилищ.
      Работа эта была сложна еще и потому, что при затоплении затрагивались интересы множества хозяйств местного и общегосударственного значения. Приходилось согласовывать вопросы, составлять варианты проектов.
      Строительство овер-аккумуляторов с самого начала было выделено в самостоятельную организацию, но теперь подходил срок для сдачи Гольфстримстрою участков затопления.
      Вера Александровна прилетела в Бекмулатовск вечером. Переодевшись с дороги, она пошла на половину отца.
      Комнаты в старом доме Измаила Ахуна были уже не те, что два года тому назад, в день торжества рождения первой многоводной реки. Большой зал стал похож на музей. На полках, в застекленных шкафах, повсюду стояли экспонаты-действующие модели машин шахтостроительства, макеты сооружений. На столе, занимавшем почти четверть комнаты, лежала рельефная карта участка Шестой Комсомольской.
      Все это были подарки, поднесенные отцу в день его восьмидесятилетнего юбилея.
      Каждый экспонат представлял собой памятник победной борьбы, одержанный мелиораторами, утверждал торжество идеи поднятия многоводных рек из глубины земной коры.
      Вера Александровна открыла дверь в кабинет.
      Измаил Ахун, еще более грузный и тяжелый, сидел в своем глубоком кресле. На нем был обычный костюм - свободная холщевая блуза, c полузакрытыми глазами, опустив голову, он слушал Агронома Марчука, работавшего с ним много лет в Миракумском водном хозяйстве.
      При входе дочери Измаил Ахун приподнял опущенную голову. В глазах его блеснула радость.
      - Вера, милая дочь, - старик хотел подняться, но Вера Александровна не дала ему.
      Она быстро подошла к отцу и, обняв рукой его полную морщинистую шею, поцеловала. Марчуку она дружески пожала руку. Он был старым ее знакомым.
      - Опять засмотрелась на твой музей, - пододвигав стул и садясь рядом с отцом, проговорила Вера Александровна. - Особенно хороша рельефная карта Шестой Комсомольской.
      Она взяла пухлую большую руку отца и нежно пожала ее.
      На лице Измаила Ахуна показалась довольная улыбка.
      - Это подарок моих юношей. На трех машинах везли сюда, - проговорил он. - Ты еще не знаешь. Она вся действует. Нажмешь кнопку и все задвигается - машины, поезда. Из стволов шахты вытекают реки. A v нас все еще война идет. Вон Марчук каждое выращенное им дерево считает важнее всего Нового Гольфстрима.
      В уголках глаз Измаила Ахуна собрались лукавые смеющиеся морщинки.
      - А я думала, что все это позади, - сказала Вера Александровна.
      Горновой были известны эти настроения, "миракумовцев", как называли себя те, кто, по их словам, отстаивал пустыни от затопления.
      - А что вас так волнует? - обратилась она к Mapчуку.
      Агроном нервно повел плечами. Eго вид говорил, что же объяснять, все это уже решено и изменить ничего нельзя.
      Однако он не выдержал и начал говорить, обращаясь поминутно к карте, где были нанесены пункты затопления.
      - Вот в этих местах - наши заповедники и селекционные хозяйства. Десятки лет мы вели здесь акклиматизацию и выращивали плодовые и декоративные растения. А теперь нас сгоняют с насиженного места. Говорят: "давай, уходи, здесь будет аккумулятор". Марчук с горькой усмешкой взмахнул над картой, как бы сметая на пол сор.
      Измаил Ахун снова опустил голову и полузакрыл глаза. Он не состоял членом комитета по затоплению и, когда ему предложили войти в состав комитета, отказался: "Стар я. Не хватит сил". Но все понимали, что причиной отказа было его отрицательное отношение к проекту Нового Гольфстрима.
      Озеро, о котором говорил Марчук, было самым большим аккумуляторам солнечного тепла в Миракумской пустыне.
      Комитет отвел заповеднику другую площадь; вопрос шел о том, как сохранить то, что было действительно ценным.
      "Он все тот же, и его взгляды на затопление части песков не изменились", - с огорчением подумала Вера Александровна, взглянув на отца.
      Измаил Ахун не проронил ни одного слова во время разговора дочери с Марчуком. Молча сидел он с полузакрытыми глазами, и, казалось, углубился в свои мысли.
      Марчук продолжал говорить.
      Он признавал большое хозяйственное значение строительства Нового Гольфстрима. И, как знающий агроном, он предвидел те благотворные перемены климата в пустынях и на огромном пространстве Советской страны и ту пользу для сельского хозяйства, которую получит страна в результате этого.
      - Но зачем, - говорил он, - создавая одно, разрушать то, что уже сделано, на что потрачено много труда и средств?
      - Скажите, Дмитрий . Иванович, - спросила Вера Александровна, - если бы на участке, занятом вашим заповедником, разведка обнаружила богатейшие в мире золотые или платиновые месторождения, признали бы вы необходимость перенести заповедник на другое место или хотя бы уменьшить занимаемую им территорию?
      В голосе Горновой звучали сочувствие и доброжелательство.
      - Ну, это совсем другое, - уклончиво проговорил Марчук.
      - Почему другое? Вопрос идет -о ресурсах нашей страны.
      Измаил Ахун, как бы очнувшись от дремоты, поднял голову.
      - Будем говорить цифрами, - продолжала Вера Александровна. - На каждый квадратный метр водного зеркала падает солнечная радиация, которая только за один год даст тепла восемьсот миллионов калорий. Помножьте это количество на площадь Миракумского моря, получатся потрясающие цифры. И значит, как важно создать этот огромный аккумулятор солнечной энергии. Удержать, не допустить, чтобы эта тепловая энергия вновь унеслась в мировое пространство, а применить ее на пользу хозяйства нашей страны и, главным образом, в тех его отраслях, которые вам, как агроному, особенно близки.
      Марчук взглянул на Измаила Ахуна, как бы ища в нем поддержки. Но тот, старый, уставший сидел опять с полузакрытыми глазами.
      Разговор о заповеднике сам собой оборвался. Заговорили о другом.