- Представляю, каким ты вышел бы отсюда. У мeня все лицо покрыто какой-то мазью. Обещают все это снять дня через два.
      - А как глаза?
      - Теперь хорошо. Да, Яша, перспектива остаться без глаз мне не улыбалась..Я уже примеривался, как это будет.
      - К тебе никого не пускают. Я едва к тебе прорвался.
      Петриченко протянул руку. Ничего не видно. Кровать,
      стол, стулья, где-то тут стоит диктограф. Как бы не наткнуться на склянку или какой-нибудь аппарат...
      - Я никогда не забуду то, что ты сделал в шахте, сказал Петриченко.-Я уже думал, что все погибло.
      - Не стоит об этом говорить. Скажи лучше - просмотрел ли ты мой проект?
      - Просмотрел.
      - Ну, и что?
      Петриченко помедлил с ответом.
      - Ты чудак, Виктор. В тебе странно уживается вместе поэт и ученый.
      - Это плохо?
      - Ну, конечно. Почему твой проект я встретил тогда в штыки? Ты оглушил меня. Когда хотят пустить машину на тысячу оборотов, ту машину, которая работала раньше на сто оборотов, что делают конструкторы? Они выкидывают не пригодные для таких скоростей части и заменяют их другими. И только, произведя расчеты, проверив, способна ли новая конструкция работать на тысячу оборотов, - пускают ее.
      - Ты хочешь сказать, что я должен был сперва переконструировать твои мозги?
      - Да, должен. Мозги тоже привыкают мыслить в определенных пределах возможного. Ты сразу захотел разрушить наши понятия и представления, которые мы привыкли считать абсолютными.
      - Продолжай, продолжай, - с добродушной усмешкой в голосе сказал Горнов.
      - Ты говорил с нами не как ученый, инженер, работающий над конструкцией гигантской машины, не с циркулем и линейкой в руках. Ты говорил больше как поэт. Рисовал картины: виноградники и апельсиновые рощи там, где сейчас льды и тундра, субтропическую роскошную природу в тех районах, где сейчас пески и голый камень. Все это великолепно. Но для меня это была поэзия. Привел ли ты нам тогда убеждающие расчеты, цифры?
      - Ты не хотел слушать меня, ты сразу прервал меня, как только я заговорил о затоплении части МираКумов.
      - Согласен. Но ты знаешь, что я привык верить только расчетам и цифрам, а не поэзии, как бы прекрасна она ни была.
      - Подожди, - прервал его Горнов, - но сейчас, когда ты увидел эти расчеты и цифры, как сейчас ты относишься к моей идее, к ее осуществлению?
      - Сейчас? - задумчиво повторил Петриченко. - Мне кажется, что твоя идея должна встать на очереди дня. За ней будущее. Наши работы здесь в пустынях должны быть только звеном в общей цепи всего грандиозного строительства. Оно, я проверил твои расчеты, оно вполне осуществимо.
      - Яша! - вскричал Горнов. - Значит, ты веришь в мою идею?
      -Да, да. Вначале меня несколько смутила та часгь проекта, где ты говоришь о центральном влагопроводе, о зонах ливней, в общем, о передвижении влаги на расстояние свыше тысячи километров. Потом я в ней разобрался.
      - Да, это и для меня долго оставалось нерешенной проблемой. Я дни и ночи просиживал над синоптическими картами. Я видел хаос стрелок ветров, значков облачностей, цифр давления, влажности, осадков. Я высчитывал энергию, заключенную в циклонах, и думал: чeрт возьми! Как с этим справиться?
      Тропосфера - этот великий воздушный океан, вечно двигающийся всею своей массой с запада на восток, под влиянием вращения земли! Воздушные течения от экватора к полюсам и обратно! Как можно обуздать эти огромные силы? А местные воздушные течения-циклоны, антициклоны, пассаты, муссоны... Их движения незыблемый закон природы. Опять думаю-энергия, заключенная в них, огромна. Она несравнима ни с чем, несравнима даже с атомной энергией.
      - Ты хочешь сказать, с тем количеством энергии, которое мы научились брать у природы для своих нужд?
      - Конечно, конечно.
      - Ну, и как же ты пришел к своим практическим заключениям?
      - А вот слушай. В своих метаниях от ученого к ученому, от специалиста к специалисту я натолкнулся на одного лесовода. И знаешь, какой пример он мне привел, мне, академику? "вам не приходилось, - спросил он, - находиться вблизи большого пожара? Если приходилось, то вы знаете, с какой силой воздух устремляется в районы, захваченные пожаром. Образованию этого местного движения воздуха не препятствуют ни циклоны, ни то, что совершается в воздушном океане, окружающем земной шар".
      - Наглядно и убедительно, - весело проговорил Петриченко. -И что дальше?
      - Тогда я задал себе вопрос: а нельзя ли машинами на ядерном горючем образовать обширные районы с мощными восходящими течениями теплого воздуха. И вот, когда я этот же вопрос задал себе в такой форме, я должен был признать, что в этом нет ничего невозможного. Вот как родилась идея центрального влагопровода, передвижения воздушных масс, насыщенных влагой.
      - Все это хорошо, - проговорил Петриченко, - я целиком разделяю все детали твоего проекта. Меня тревожит лишь одно...
      - Отец?
      - .Да. Твой отец. Старик упрям. Он слишком много отдал сил, чтобы отказаться от пути, им намеченного. Он будет бороться. Я его помощник по строительству, какова будет моя роль. И опять же - он слаб, авария в шахте окончательно надломила его здоровье. Я боюсь за него.
      Горнов долго молчал.
      - Ты прав, - тихо проговорил он, - отец не сдаст своих позиций, пока жизнь не убедит его в противном. Я напрасно заговорил с ним о своем проекте. Он считает меня чуть ли не своим врагом. И это тяжело. Ты знаешь, как люблю я его, как дорого мне спокойствие его души...
      - Я знаю,-коротко отозвался Яков Михайлович.
      ЗАГОВОР ДРУЗЕЙ
      Измаил Ахун лежал на высоко приподнятых подушках. Из груди его с шумом вырывалось дыхание. Размолвка с сыном, авария, наконец, болезнь сына - все это подорвало организм восьмидесятилетнего старика. Первые дни после аварии он был между жизнью и смертью. У врачей не было никакой надежды. Прилетевший из Москвы крупнейший специалист по внутренним болезням сразу установил строжайший режим: изолировал больного от всех и от всего. По его распоряжению из спальни, были убраны телефоны, радио, телевизор.
      - Лежите. Если можете заставить свой мозг не думать, изгоните из головы все мысли, - сказал он.
      У постели больного находились лишь медсестры. Даже дочери было разрешено навещать отца не часто и ненадолго.
      Приспущенные шторы, беззвучные шаги по мягкому полу, приглушенные звуки медленно проходящих мимо дома машин, - все располагало к дремоте и к покою.
      Виктор Николаевич в первый же день, как только вышел из больницы, поехал к отцу.
      Свидание было тяжелое.
      Виктор Николаевич вошел бледный, похудевший после болезни, в черных очках.
      Слабым движением руки Ахун подозвал сына.
      - Глаза? - шопотом спросил он.
      Ему хотелось сказать много, сказать, как любит он "своего мальчика", как хотел бы он видеть его продолжателем своего дела.
      - Тяжело, - едва слышно проговорил он. - Дышать трудно. Не знаю, что на шахте... Не говорят мне.
      - На шахте работы все восстановлены. Яков старается. Я ему немного помогаю. Ты не беспокойся. Мы еще поработаем, - сказал Виктор Николаевич, стараясь казаться веселым.
      Измаил Ахун снова начал дышать тяжело и часто.
      Он смотрел на сына испытующим взглядом и, казалось, спрашивал: "А как же твой проект? Затопление пустынь?"
      Виктор Николаевич опустил глаза.
      -Пять минут прошли,-сказал он, посмотрев на часы. - Твой врач строг и неумолим.
      В этот день к вечеру состояние Измаила Ахуна стало еще более тяжелым.
      Входя в затемненную портьерами комнату, где лежал отец, Вера Александровна напрягала все силы, чтобы удержать слезы.
      Теперь она часами просиживала у постели отца. Она видела, что отец не хотел бороться с болезнью. Равнодушно принимал он старания врачей.
      - Я думаю, в этом вся причина болезни, - сказала Вера Александровна врачу свои предположения.
      - Вы верно установили диагноз, - ответил доктор. - Высший аппарат, управляющий и регулирующий всё внутреннее хозяйство организма - это кора головного мозга. Сердечно-сосудистая система, как и все органы тела, всегда под действием коры головного мозга. И если мысль, психика сильна угнетена, человек может умереть только от этого.
      - Но что делать? Как вернуть ему желание жить? - с отчаянием воскликнула Горнова.
      - Как?
      Доктор пожал плечами. Это было не в его силах.
      Жизнь, факты жизни, только они могут пробудить в больном желание, силу. Лекарства здесь бесполезны.
      Так шли дни, проходили ночи.
      - Что отец? - спрашивал Виктор Николаевич жену.
      - Все так же. Я вижу, он не хочет жить, ты понимаешь.
      - Ты похудела, побледнела, бедная. Я хотел бы сменить тебя.
      Но оба они знали, что это невозможно. Появление Виктора Николаевича могло снова вызвать у больного волнение. Об этом предупреждали доктора.
      Все эти дни Виктор Николаевич проводил на Шестоп Комсомольской. Вместе с Петриченко, с инженерами он руководил работами по восстановлению разрушенного землетрясением хозяйства шахты.
      На время он отложил свои дела и когда Петриченко начинал заговаривать о проекте Нового Гольфстрима, он отвечал:
      - Будем делать то, что сегодня всего важнее.
      Он увлекался работой. Пуск Шестой Комсомольской, казалось, был единственной целью, к которой он стремился, единственным его желанием.
      Накануне торжества Горнов сказал Якову Михайловичу:
      - Надо устроить так, чтобы отец мог видеть выход из шахты реки.
      - Перенесет ли он волнение? Я слышал - большая радость, как и большое горе, может убить человека с больным сердцем.
      - Посоветуемся с врачами. Что они скажут?
      РЕКА АХУН
      Торжество на Шестой Комсомольской шахте состоялось через двенадцать дней после катастрофы.
      Как и в тот памятный день, всюду пестрели шелковые халаты, белые костюмы, расшитые золотом, короткие до пояса бархатные куртки, тюрбаны, фески, панамы и белые пробковые шлемы. Слышалась речь чуть ли не на всех языках мира.
      Сновали корреспонденты газет, фотографы, и кинооператоры, в поисках выигрышного места, влезали на уступы гранитной набережной, на крыши домов.
      Весь берег, на протяжении многих десятков километров, вдоль, пока еще сухого, русла будущей реки и вдоль ее притоков, которые должны были появиться из десяти вспомогательных стволов этого огромного водоносного комбината, был занят толпами празднично одетых людей.
      Пустыня, насколько хватал глаз, была усеяна самолетами, автомобилями, автобусами.
      Трепетали в воздухе ярко расцвеченные флаги, красные знамена, ленты, плакаты. Неслись звуки оркестра и звонкие голоса песенников.
      В доме Бекмулатова день рождения в пустыне многоводной реки переживался с особенным волнением.
      Для Горновых, для собравшихся вокруг Измаила Ахуна близких друзей и соратников, это событие было торжеством победы, одержанной мелиораторами МираКумов под руководством Бекмулатова.
      Позади были тревоги, волнения, неудачи.
      С чувством грусти смотрели они на сидящего в кресле старого академика. Безучастный, казалось, ко всему, что происходило кругом него, слабый и неподвижный, помутневшими глазами смотрел он на большой, во всю стену экран телевизора, установленный на этот день в зале.
      Кинооператоры производили съемки и в то же время микрофотофоны передавали по всей Советской стране картины рождения реки Ахун.
      Горнов сидел рядом с Измаилом Ахуном и держал в своей руке его большую, мягкую руку.
      Когда появляющиеся на экране картины заставляли сильнее биться его сердце, он сжимал эту руку, но рука Ахуна оставалась вялой и безжизненной.
      В памяти Горнова вставали воспоминания о тех далеких годах, когда он, еще студентом, с жаром помогал отцу в его работах.
      Склонившись над столом и близко сдвинув свои головы, они рассматривали лежавшую перед ним схему геологических профилей Мира-Кумов, и отец делился с ним своими мыслями. Забыв о том, что рядом сидит только студент, он серьезно спрашивал у него совета.
      На экране телевизора, между тем, проходили картина за картиной. В комнате слышалось тихое журчание подземных ручьев. Эти ручьи Виктор Николаевич только вчера видел в штреках Шестой Комсомольской, когда делал с Петриченко последний осмотр сооружений.
      Воды, которые через несколько минут начнут выбрасываться наверх, вчера продвигались тонкими беззвучными струйками по щелям подземных пластов, падали каплями с нависших сводов, сливались в ручьи.
      Вдруг в шум ручьев врезались звуки пропеллеров атомных насосов.
      Экран начал передавать подъем воды. Бешено закружились воронки в водосборах. Вспенилась, закипела вода, с ревом устремляясь в широкие трубы. Она как бы спешила скорее выбраться из подземного заточения.
      Виктор Николаевич, не отрываясь, смотрел на экран. Микрофотофон, по мановению ока, переносился из глубин Шестой Комсомольской в пустыню, где тянулись сухие русла будущей реки и ее притоков, от трибун где стояли делегаты, члены Правительства, к насосу, разинувшему зияющую пасть над безводным руслом.
      - Граждане! - пронесся по комнате голос. - Насосы шахты пущены в действие. Через несколько минут вода поднимется наверх...
      Вслед за словами диктора в комнату ворвались звуки оркестра. На экране показались тысячные колонны людей. В поднятых вверх руках сверкали трепещущие флаги, гирлянды и букеты цветов. Они стояли здесь совсем близко и, казалось, что глаза их устремлены на Измаила Ахуна. Виктор Николаевич вздрогнул, ощутив в своей руке легкое пожатие. Наконец-то в глазах отца появилась искра жизни.
      В этот момент раздался оглушительный шум воды.
      Крики, звуки оркестров - все утонуло в этом шуме. Из пасти насоса хлынула вода бурным потоком.
      Высокий вал несся на Горнова, на всех, кто сидел в зале. Чудилось, что он сейчас подхватит дом, поднимет его и понесет туда, где тучами летели в его волны гирлянды цветов, букеты, где с треском рассыпались высоко в небе огненные снопы ракет, откуда неслись победные крики.
      Виктор Николаевич взглянул на отца. Измаил Ахун весь впился в несущийся на него вал. Опершись обеими трясущимися руками о ручки кресла, он выпрямился, как бы намереваясь приподняться. Из глаз его текли слезы...
      С этого дня Измаил Ахун начал постепенно поправляться.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      ПРОЕКТ УТВЕРЖДЕН
      Прошло два года с тех пор, как Горнов в первый раз выступил перед широкой общественностью с идеей задержания части солнечного тепла, излучаемого землей в мировое пространство, и использования этого тепла для переделки климата.
      Первый год для Горнова был годом исканий, сомнений и борьбы.
      По всей стране развернулись дискуссии, в которых приняли участие ученые и инженеры самых различных специальностей.
      Начало дискуссиям и спорам было положено статьями и выступлениями Измаила Ахуна Бекмулатова.
      Старый академик, со всей присущей ему страстностью, обрушился на проект Нового Гольфстрима.
      Сама проблема переделки климата была принята, как большое, важное и необходимое дело. В этом сходились все.
      Но как подойти к решению этой проблемы?
      То, о чем говорил и писал Бекмулатов и что поддерживал целый ряд крупных ученых, было реально, просто и практически вполне осуществимо.
      "Надо продолжать так хороню начатое дело - шире развертывать строительство водоносных шахт, поднимать на поверхность глубинные водотоки. Это даст возможность во много раз увеличить- программу строительства мелиоративных систем - мощных станций машинного дождевания. Вопросы о климате в засушливых районах Кубани, Украины, Нижнего Поволжья и о сплошном oзеленении пустынь будут вполне разрешены этим способом. А отепление Севера пусть выполняется ядерным горючим. Не надо ломать начатого, разрушать то, что уже дало прекрасные результаты.
      Это отстаивали Бекмулатов и его сторонники.
      Смелость, широта замысла и сложность проекта Нового Гольфстрима пугали многих.
      Горнов не старался смягчить трудностей или преуменьшить опасность, возможные неудачи на этом пути.
      Во всех своих статьях и докладах он подчеркивал, что предприятие, им предлагаемое, необычайно грандиозно, это строительство мирового значения, но оно вполнепо силам Советскому Союзу. Только первое в мире социалистическое государство, освобожденное от пут капиталистической анархии, и может осуществить этот величайший проект.
      Конечно, он будет выполнен не сразу. Новый Гольфстрим и система Мира-Кумских озер являются лишь первыми шагами к удержанию на земле лучистой энергии солнца и к перераспределению этой энергии. В дальнейшем, несомненно, будут выполнены еще более крупные строительства.
      - Наши споры с Бекмулатовым, - говорил Горнов, - являются плодом недоразумения. Нет никаких оснований считать проект Нового Гольфстрима несовместимым, противоречащим и тем более враждебным ни тому, что делается в Мира-Кумах, ни тем огромным работам по созданию мелиоративных систем, которые ведутся на юге страны.
      Не противопоставлять все эти мероприятия строительству Нового Гольфстрима должны мы, а включать нх в общий комплексный план переделки природы нашей страны. Многое из того, что сейчас строится, на что затрачивается масса энергии и труда, при Новом Гольфстриме окажется ненужным, многие планы и проекты местного значения придется пересмотреть и изменить.
      Словом, всё должно быть подчинено одной цели превратить всю страну, на всем ее огромном пространстве в самую прекрасную, самую богатую в мире.
      В пылу полемики многие ученые и специалисты продолжали обострять вопрос, противопоставляя проект Нового Гольфстрима, чуть не всему, что делалось в стране - всей борьбе с природой, где бы и какими средствами эта борьба ни велась.
      Противники Нового Гольфстрима, люди, не верящие в осуществление этого гигантского строительства, доходили до яростных атак и на проект и на автора проекта.
      В конце концов борьба с противниками Нового Гольфстрима кончилась. Проект был утвержден. В центре Москвы, в шестиэтажном доме, разместилось правление и проектное бюро Гольфстримстроя. Академик Виктор Николаевич Горнов был назначен начальником строительства.
      За два года он сильно изменился. Уже не было той задумчивости, мучительной сосредоточенности, которая сквозила в нем в то время, когда он, обуреваемый сомнениями, работал над первым вариантом проекта. От его крепкой, стройной фигуры веяло теперь спокойной уверенностью.
      Проект еще не рассматривался в Правительстве, еще работали комитеты и комиссии экспертов, еще не были дописаны сотни томов, составленных этими комиссиями, когда народ советской страны уже принял и утвердил "Новый Гольфстрим". Десятки тысяч людей ринулись записываться в строители Нового Гольфстрима.
      "Могу ли я назвать "Новый Гольфстрим" моим проектом?", - много раз задавал себе вопрос Горнов, видя, какое множество людей вложили свою инициативу, творческую мысль, изобретательность и знания в разработку проекта. В процессе работы проект претерпел сильные изменения.
      К миллиардам калорий тепла, которые будут собираться озерами-аккумуляторами в пустынях и которыми, по первому варианту, Горнов предполагал отеплить северные районы, присоединялись теперь силы более мощные: солнечная инсоляция, притекающая в Закаспийскую низменность из пустынь Китая, и еще неизмеримо большая энергия - тепло атлантических вод, проходящих через Северный полюс на глубине 250-600 метров, течения, открытые советскими учеными во главе с Папаниным, во время их отважного дрейфа на льдине.
      Эти теплые глубинные воды должны быть подняты на поверхность насосными станциями. Они и растопят чльды Арктики.
      В этом варианте проекта оказалось возможным уменьшить площадь затопления пустынь и намного расширить область отепления на севере.
      Чем, по праву, гордился Горнов,-это открытием койперита. Разве без ядерного горючего из этого элемента можно было замышлять такое строительство? Ведь только огромное количество энергии сможет привести в действие те сверхмощные машины, которые взломают льды Арктики. Они выведут на поверхность его глубинный слой воды толщиной в двести-триста метров.
      Эта же энергия койперита будет двигать воздушные массы, собирать тучи в зонах ливней, побеждать циклоны в Заполярьи и песочные ураганы в пустынях Средней Азии.
      После утверждения проекта строительство развернулось очень быстро. В разных концах страны выросли новые заводы, изготовляющие еще невиданные машиныгиганты. На север двинулись авиапоезда и дирижабли. Полярный порт ворота подводного участка - жил полной жизнью. Подводники начали сооружать на дне моря башни-насосы, чтобы двинуть на растопленпе льдов глубинные воды, несущие на север солнечную энергию, захваченную Атлантическим океаном под тропиками.
      ПЕРЕД ПОХОДОМ НА АРКТИКУ
      Дирижабль Горнова пересекал Каменный Пояс с юго-востока на северо-запад. Проплыли изумрудные пятна горных озер, тонкой извилистой лентой мелькнула река, пронеслись яркооранжевые домики, окруженные золотым фоном полей. Отражая солнце, блеснули стеклянные крыши заводов.
      Дирижабль шел с большой скоростью, придерживаясь западного склона горного хребта. Крупные индустриальные центры остались позади. Теперь внизу расстилалось море лесов с желтыми островками полей. Справа потянулась новая синяя змейка.
      По всему протяжению горного хребта, на тысячи километров рассыпались ярко-оранжевые пятна. Это были крыши домов строителей Нового Гольфстрима. Эти домики неожиданно появились среди лесов, в лощинах и падях, на оголенных каменных вершинах, на уступах, свисающих над пропастями скал.
      Те, кто намечал пункты для сооружений и агрегатов центрального влагопровода - ученые, синоптики и гидрометеорологи - не могли считаться с удобствами или неудобствами, с возможностью или невозможностью добраться до той или другой строительной площадки. Перед этими людьми науки, привыкшими до сих пор чолько наблюдать и предсказывать ожидаемые изменения атмосферных явлений, была поставлена новая задача: активно вторгаться в эти явления, вносить свои коррективы в циклоны и антициклоны, создавать, где нужно, высокие и низкие барометрические давления, мощные восходящие токи, накапливать влажные воздушные массы, передвигать эти массы в глубь материка, конденсировать пары, собирать тучи и проливать дожди.
      Их не должно было останавливать то, что в пункте, намеченном ими для установки тепловых агрегатов, в местах, где могло потребоваться искусственное повышение или. понижение барометрического давления, высится неприступная скала или протянулось непроходимое стокилометровое болото.
      Они ставили на карте условные знаки и говорили: для того, чтобы передвинуть или повернуть такое-то воздушное течение, нужны мощные тепловые агрегаты здесь, здесь, здесь и здесь.
      Инженеры-строители не возражали.
      По крутым склонам гор, через обрывы и пропасти, по топким болотам, по девственной тайге и тундре без дорог, побежали поезда и машины невиданной прежде конструкции.
      Быстро перебирая короткими стальными ногами, цепляясь острыми крючьями за камни и за землю, эти сказочные змеи-горынычи не знали преград. Они лепились почти на отвесные скалы, спускались в глубокие овраги, как танки, переплывали болота и реки и везли строителям сотни тысяч тонн древесины, бетона, металла. А вверху слышался рокот моторов. Мчались воздушные поезда, буксируемые сверхмощными самолетами. Проплывали огромные корабли.
      Но всего больше жизни и делового оживления вносили грузовые автожиры. Куцые и короткокрылые, они сновали в воздухе, неся в своих когтях алюминиевые ящики, похожие на обрезанную сигару.
      Эти ящики, в которых были уложены приборы и машинные части, были видны повсюду. Они были предвестниками начала жизни. Их появление где-нибудь на голой вершине горы, на безлюдном острове среди болота или на лесной поляне в тайге говорило о том, что через несколько дней сюда спустится отряд строителей. Здесь вырастет красивый, уютный домик с оранжевой крышей, и гольфстримовцы примутся строить бетонные и стальные фундаменты для машин-гигантов.
      Пролетев над горным озером Мауси, мимо голых скалистых утесов, дирижабль снизился над длинным плоскоспинным кряжем. Здесь, на Северной Парме, высаживалась группа строителей.
      Голая, покрытая лишь мхом, вершина Северной Пармы имела вид угрюмый, негостеприимный. В глубоких лощинах лежал снег, кругом громоздились камни. Только на одной стороне кряжа, как груда валунов, лежали алюминиевые ящики да весело светились яркооранжевые пятна - части еще несобранных домиков. Казалось, эти оранжевые пятна, спустившись сюда из другого, радостного мира, хотели заставить мрачные утесы горы стряхнуть с себя тысячевековую угрюмость.
      На балконе, в носовой части дирижабля, выстроились молодые строители. Веселые, оживленные за минуту до того, сейчас перед спуском на парашютах они стояли молча и неподвижно.
      Раздалась команда начальника группы:
      - Готовься!
      Дирижабль обогнул гряду скал, замедлил ход и, дав обратное движение винта, почти застыл в воздухе.
      - Пошел! - вновь раздалась команда.
      Быстро один за другим полетели голубые комочки.
      Взрываясь в воздухе, они превращались в облачка, плавно спускающиеся вниз.
      Вновь загудели моторы.
      Корабль полукругом обогнул вершину Северной Пармы и взял курс на север.
      Горный ландшафт становился более диким и угрюмым, линия лесов спускалась все ниже и ниже к подножию гор. Всюду торчали гранитные утесы, острые пики и гребни.
      Подуло холодом.
      Виктор Николаевич вышел на балкон у кормы дирижабля и облокотился на перила. Рядом с ним встала Вера Александровна. Она задумчиво смотрела на проплывающие внизу горы.
      Приближалась ночь. В ущельях и скалах засветились огни маяков. Навстречу плыли темные силуэты гор. Холодный ветер обжигал лица.
      - Мне кажется, что мы залетели куда-то на другую планету, проговорила Вера Александровна, - как здесь дико и необыкновенно! Посмотри, что может быть более одиноким, - показала она вдаль, где высился дикий утес Дор-Ньер.
      Хребет Дор-Ньер, оторванный от главной горной цепи, чернел на фоне неба одинокий и угрюмый. Он стоял на востоке далеко от трассы, по которой шел корабль.
      - И очень трудно, - продолжала Вера Александровна, - представить, что через несколько лет здесь, в царстве вечного льда, расцветут померанцы, магнолии, и люди Крайнего севера будут ежедневно кушать свои виноград, свои апельсины, яблоки. Я знаю, что это будет, обязательно будет, но представить въявь не могу. Ты понимаешь меня?
      Горнов кивнул головой.
      - Жаль, что Аллочки нет с нами. Эта картина запомнилась бы ей на всю жизнь. Когда она приедет сюда, здесь будет уже не Заполярье, а приморье.
      Дирижабль бесшумно плыл в воздушном океане.
      Впереди замелькали огни. Черные тени гор раздвинулись и открыли тысячи огней, рассыпанных, как звезды. Огни тянулись прямыми пунктирными линиями, собирались в беспорядочные скопления и снова разбегались по огромному черному фону.
      Корабль проходил над городом, выросшим в течениепоследних трех месяцев. Здесь был штаб полярного участка строительства.
      С парашютной площадки, в носовой части корабля, снова спускалась группа строителей.
      На звездном фоне неба вырисовывались силуэты парашютистов. Перегнув спины и вытянув руки, точно пловцы, они бросались в воздушную бездну и сразу же тонули в темноте ночи.
      Изредка с огромной высоты доносился гул воздушных эскадрилий. По небу проплывали оранжевые и зеленые огни самолетов.
      Горный хребет, как бы истощив своп силы, выворачивающие из недр земли гранитные пласты, быстро шел на снижение, и теперь внизу расстилалась бурозеленая тундра, густо забросанная серыми пятнами озер. Тундра тянулась далеко, насколько хватал глаз ровная, однообразная, безжизненная.
      Дирижабль летел над Саюм-Ньером.
      До мыса Ях-Пубы, вдающегося в Арктическое море, где должен был строиться головной тучегон центрального влагопровода и где Горнов хотел видеть опыт спуска и установки массивных машин с воздуха, оставалось двадцать километров.
      Дирижабль вздрагивал под ударами ветра. Снежная вьюга слепила глаза. С пролива Широкого несся треск и хруст измельченного льда.
      Внизу, сквозь пургу, показались жилые дома передового отряда строителей. Немного в стороне, ближе к проливу, появился сигнальный огонь. Там был фундамент, подготовленный для установки станины, которую вез дирижабль.
      Из рупоров во всех концах корабля раздался приказ:
      - Готовься!
      Дирижабль тихо подходил к фундаменту.
      - Бросай концы! - снова понеслась команда.
      Как только концы тросов достигли земли, с корабля стали скатываться установщики. Сильные и ловкие, они перекидывались через барьеры и, обхватив трос специальными рукавицами, быстро неслись вниз.
      В этот момент середина гондолы, где был люк, поравнялась с фундаментом.
      - Крепи концы! - покрывая шум ветра, снова прогремела команда.
      Началась схватка людей с ветром. Ветер сбивал с ног, бросал в лицо колючий песок. Выли туго натянутые тросы. А люди кричали, бежали, падали, снова вскакивали и тянули концы к железобетонным стоякам.
      Дирижабль метался в воздухе, как пойманный зверь. Двухсотметровая громадина раскачивалась, устремлялась то в одну, то в другую сторону, но стальные канаты сильней и сильней сковывали ее движения.
      Начиналась самая трудная часть операции. Чтобы установить станину, необходимо было подтянуть дирижабль так, чтобы люк его встал точно над гнездом в фундаменте.
      Дирижабль, сдерживаемый тросами, еще качался.
      Ветер продолжал раскачивать его огромный корпус.
      Установщики, работая натяжными аппаратами, вделанными в стояки, и следя за показаниями динамометров, медленно притягивали корабль.
      Наконец тросы натянулись прямыми струнами, и гондола дирижабля стала медленно приближаться к фундаменту. Порывы ветра уже не вызывали никакого движения. Корабль стоял в воздухе, как вмерзшая в лед огромная рыбина.
      Из открытого люка показалась металлическая глыба. Начался спуск станины. Она двинулась к фундаменту и черед две минуты прочно уселась в приготовленное для нее гнездо.