И.И.Подольская
      Иннокентий Анненский - критик
      Иннокентий Анненский - замечательный поэт, критик и переводчик занимает особое место в русской литературе рубежа XIX-XX вв. Хотя научное изучение его критической прозы началось относительно недавно, уже предпринимались попытки определить это место, то есть установить связь Анненского-критика с современными ему литературными направлениями - прежде всего с "новым искусством". К этому побуждают и особенности творчества Анненского, и та эпоха, когда он жил и писал.
      Конец прошлого века был переломным моментом для русской общественной мысли и литературы. Наиболее прозорливые угадывали первые всполохи близящихся революционных боев. У одних это вызывало душевный подъем, у других - уныние и растерянность. Искусство отразило трагедию личности, разочарованной в старых идеалах и еще не обретшей новых, воспринимающей собственный духовный кризис как вселенскую катастрофу.
      В. В. Боровский писал о русских декадентах: "...Они видели, как назревают элементы какой-то титанической борьбы, и, колеблясь между надеждой и недоверием, они, бессильные, сами не способные на борьбу, испытывали какой-то внутренний ужас... ужас к той грубой господствующей силе, которая, ощетинясь миллионами стальных игл, готовила своим слепым упорством какую-то страшную катастрофу; ужас к самим себе - безвольным и беспомощным, способным охватить мыслью такие бездны и неспособным своей волей отклонить течение даже маленького ручейка; ужас, наконец, ко всей жизни, где все так неведомо и дико, где разум меркнет перед разгулом темных страстей, где царит произвол бессмысленного случая" {Воровский В. В. Литературно-критические статьи. М. 1956, - с. 162.}.
      Анненский-критик выступил одновременно с первыми русскими декадентами Н. Минским и Д. Мережковским, хотя и совершенно независимо от них. Декаденты, пришедшие на литературную арену в 90-х годах прошлого столетия, повели наступление на демократическую критику еще раньше, чем определили свою собственную программу. В своем докладе "О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы" (1892, опубл. в 1893) Д. С. Мережковский впервые наметил теоретические основы зарождающегося в России символизма, а вместе с тем возложил ответственность за упадок современной литературы на демократическую критику. На материалистические идеи и принципы критики Белинского, Добролюбова, Писарева, Чернышевского обрушил яростные нападки А. Л. Волынский в ряде статей, опубликованных в 1893-1895 гг. в журнале "Северный вестник". В этой идеологической борьбе Анненский не принимал участия.
      Ему было 32 года, когда в тонком и известном лишь в кругу специалистов-педагогов журнале "Воспитание и обучение" он опубликовал первую статью "Стихотворения Я. П. Полонского как педагогический материал" {Анненский И. Стихотворения Я. П. Полонского как педагогический материал. Воспитание и обучение, 1887, э 5-6.}. Первая книга его стихов "Тихие песни" (под псевдонимом "Ник. Т-о") появилась в 1904 г., когда ее автору было 49 лет. Незадолго до смерти Анненского вышли "Книги отражений" {Анненский И. Ф. Книга отражений. СПб., 1906; Анненский И. Ф. Вторая книга отражений. СПб., 1909.} - шедевры русской критической прозы.
      К моменту появления в свет "Тихих песен" русский символизм идейно и художественно оформился. Давно уже стихли негодующие возгласы публики, эпатированной поэтическими опытами молодого Брюсова. Младшие современники Анненского - Бальмонт и Брюсов - были на вершине славы. Входили в литературу 24-летние Блок и А. Белый. Появляются периодические издания символистов: "Новый путь" (1903-1904), "Весы" (1904-1909), "Золотое руно" (1906-1909) и др. К началу 900-х годов наметились основные группировки символистов и сразу же проявилась их внутренняя борьба.
      Апогей творчества Анненского приходится на годы расцвета символизма и символистской критики. При этом поражает отсутствие его непосредственных литературных контактов с направлением, вызывающим его пристальный интерес и психологически ему близким. Интересно и то, что от литературно-критического дебюта Анненского до последних лет его жизни направленность его творчества резко отличается от элитарных устремлений его современников-модернистов. Демократизм, пронизывающий все написанное Анненским, сближает его с традициями русской классической литературы XIX в., а вместе с тем ставит его, как и Блока, в особое положение по отношению к "новому искусству".
      Анненский воспитывался в семье своего старшего брата Н. Ф. Анненского, известного публициста, тесно связанного с народническими кругами {Об этом подробнее см. с. 495.}. Общественные и литературно-эстетические взгляды народничества были рано усвоены Анненским и своеобразно преломились в его творчестве. Народнические традиции оказали влияние даже на характер эстетизма Анненского, словно пронизанного саморазрушающей иронией (см., например, статьи "Белый экстаз", "Мечтатели и избранник" и др.). Его эстетические концепции всегда неразрывно связаны с общественными вопросами его эпохи, с этическими категориями, а представление о задачах искусства - с требованиями жизни, более важными для критика, чем проблемы собственно эстетические. Само понятие красоты, прекрасного в искусстве Анненский рассматривает не отвлеченно, но, как и современная ему народническая критика, в единстве с заключенными в нем представлениями о добре и зле. Анненский не раз обращается к социальным и психологическим проблемам творчества, и все им написанное дышит гуманизмом и острым ощущением общественного неблагополучия окружающей его жизни.
      Анненский почти никогда не упоминает современных ему критиков, ни с кем из них не ведет открытой полемики. Поэтому лишь общее направление его критической прозы и отдельные косвенные высказывания в тексте статей указывают на близость или чуждость ему тех или иных литературно-эстетических концепций.
      Понятно, что применительно к совершенно самобытному творчеству Анненского речь может идти не о "влияниях", непосредственных или опосредованных, а о преломлении у него определенных литературных традиций и направлений.
      Властителем дум того поколения и той общественной среды, к которой принадлежал входивший в литературу Анненский, был Н. К. Михайловский. Какой бы странной ни казалась параллель между народническим критиком с цельным и ясным мировоззрением и изысканно тонким, субъективным эссеистом, трагически воспринимающим жизнь, - общность между ними все-таки существует.
      Так, одно из основных положений эстетики Михайловского об "элементах добра и правды", непременно входящих "в понятие о прекрасном", воплощается в статье Анненского "О формах фантастического у Гоголя" (1890), хотя в несколько ином, чем у народнического критика, аспекте. Анненский с полной определенностью утверждает здесь воспитательную роль искусства, а в соответствии с этим, и особое назначение художника:
      "Всякий поэт, в большей или меньшей мере, есть учитель и проповедник" (с. 211). Развивает эту мысль Анненский уже в совершенно народническом духе: нравственный индифферентизм, полагает он, отличает "сочинителя" от истинного художника, подчинившего свое творчество служению высоким этическим идеалам.
      Между тем в статье "Об эстетическом отношении Лермонтова к природе" (1892) и в отдельных статьях "Книг отражений" он не раз пытается обосновать мысль, противоположную народнической эстетике и созвучную эстетике модернизма. Это мысль о духовной независимости художника, о его свободе от обязанностей общественного служения.
      В системе ценностей Анненского красота, прекрасное в искусстве осмыслены как категории, непосредственно соотнесенные с изображением "правды жизни", то есть в конечном счете как категории познавательные и этические. С его точки зрения, "правда жизни" и есть прекрасное в искусстве; при этом искусство несет в себе самом нравственную идею, не подчиняясь задачам, не связанным с его эстетической природой. Чем совершеннее, то есть прекраснее, произведение искусства, тем выше его нравственный потенциал. Однако самый термин "искусство для искусства" кажется Анненскому кощунственно несовместимым с жизнью. В одном из черновых набросков он проницательно замечает: "Искусство для искусства. Жрецы изящного. Храмы красоты - все эти формулы представляются мне чем-то не только мертвым, но никогда не жившим, какими-то бумажными цветами эстетики. Красота может быть, по-моему, только жизнью..." {ЦГАЛИ, ф. 6, оп. 1, ед. хр. 261, л. 26.}.
      Анненского интересует не столько вопрос о позиции писателя, выражающего какую-то тенденцию (ибо в подобном случае позиция всегда идентична тенденции), сколько определенность нравственной позиции писателя. Только такой писатель, по убеждению Анненского, способен передать людям свои представления о жизни, обусловленные его мировоззрением, его эпохой и выработанным ею пониманием нравственной нормы. В статье "Трагическая Медея" критик пишет: "Красота поэзии заключается прежде всего в свободном и широком проявлении поэтической индивидуальности, и узы натуралистической школы нисколько не менее стеснительны и условны, чем какие-нибудь наивные единства Пьера Корнеля" {Театр Еврипида. СПб., 1906, т. I, с. 237.}. Та же мысль об имманентной нравственности искусства - в основе высказывания Анненского об "аморализме творчества": "... творчество аморально, и лишь в том случае, когда искусство приспособляется к целям воспитательным или иным этическим, оно руководится чуждыми природе его критериями" (с. 111).
      Анненский не всегда последователен в своем стремлении примирить вопросы об общественном назначении художника и "абсолютной" свободе искусства от общественных требований. Явно отталкиваясь от требований "утилитарной" критики, в частности ведя порой скрытую полемику с Н. К. Михайловским {Так, Н. К. Михайловский не раз высказывал мнение о том, что каждый художник должен быть публицистом в душе. Против этого, очевидно, направлены отдельные высказывания Анненского. Например, в статье "Об эстетическом отношении Лермонтова к природе" (1892) Анненский пишет: "Стихия поэта - природа и духовная независимость. Как человек, поэт, конечно, подчинен общим этическим законам, но смешно налагать на него обязанности общественной службы: он вовсе не должен быть учителем или публицистом, проповедником или трибуном" (с. 243-244).}, Анненский вместе с тем не сомневается в том, что искусство имеет не только эстетическую и познавательную, но и непреходящую нравственную ценность. Однако поскольку все эти качества Анненский считает присущими искусству имманентно, постольку утилитарные требования к искусству он рассматривает как чуждые самой его художественной природе.
      Вопрос об общественной "пользе" искусства и назначении художника решали не только прямые наследники критиков-"шестидесятников", решали его и символисты. Взгляды их были различны. Так, молодой Брюсов декларировал независимость искусства от действительности: "Нас томят условные формы общежития, томят условные формы нравственности, самые условия познания, все, что наложено извне. Все ясней сознается, что если в мире есть только то, что видимо есть, - жить незачем не стоит. Мы принимаем все религии, все мистические учения, только бы не быть в действительности" {Брюсов В. Ко всем, кто ищет. - В кн.: Миропольский А. Лествица. М., 1903, с. 10-11.}. Для Блока этот вопрос имел первостепенное значение. В 1908 г. он писал: "Перед русским художником вновь стоит неотступно этот вопрос пользы. Поставлен он не нами, а русской общественностью, в ряды которой возвращаются постепенно художники всех лагерей. Вопрос этот - пробный камень для художника современности... В сознании долга, великой ответственности и связи с народом и обществом, которое произвело его, художник находит силу ритмически идти единственно необходимым путем" {Блок А. Собр. соч.: В 8-ми т. М.-Л.: ГИХЛ, 1960-1963. Т. 5. с. 237-238. Далее все ссылки на это издание приводятся с указанием тома и страницы.}.
      Для Анненского проблема ответственности писателя перед обществом стоит не с такой остротой, как для Блока, но и он рассматривает творческий процесс не только как эстетический, но прежде всего как нравственный акт, как акт "самопознания и самопроверки" художника. Не ощущая исторической перспективы этого вопроса, Анненский решает его, не выходя за пределы системы нравственных ценностей.
      В "Книгах отражений" Анненский стремится дать обоснование мысли об имманентной нравственности искусства. Он исходит из того, что, организуя, то есть преодолевая ценой собственной муки душевный и жизненный хаос, художник делает его достоянием искусства {По этому поводу Анненский пишет о Лермонтове, что ему "...всегда нужен был фильтр для той душевной мути, которую мы теперь так часто оставляем бить высоким фонтаном" (с. 139).}. В этом его жертва и в этом его оправдание. Но само это преодоление - не цель, а результат творческого процесса. Поэтому искусство, по его мнению, не требует оправдания: нравственность есть неотъемлемая его черта. Более того, искусство - это и наивысшее оправдание творческого процесса.
      Однако, убежденный в том, что искусство оправдывает художника, Анненский отнюдь не считает, что искусство служит оправданием жизни вообще. Поэтому он трагически ощущает неразрешимость внутреннего конфликта между имманентно оправданным искусством и жизнью, оправдание которой покупается моральным деянием: "И нигде трагическая роль поэзии не обнаруживается с такой яркостью, как именно в изображениях муки. ... там, где поэт чувствует, как ему кажется, только _чужую_ муку, на _деле_ красуется и расцветает лишь один безысходный эгоизм, пусть ни для кого не обидный и даже всех утешающий эгоизм, но столь же чуждый _истинному_, действенному состраданию, как и его тупой и сытый собрат" (с. 129).
      Впитавший в себя нормы античной эстетики с ее обобщающим понятием катарсиса, то есть нравственного очищения, разрешающего трагический конфликт, Анненский нетерпим к эстетизации надуманного, не порожденного самою жизнью страдания {См. статьи "Умирающий Тургенев", "Белый экстаз", "Драма настроения", "Мечтатели и избранник".}.
      В статье "Господин Прохарчин" (1905) Анненский формулирует свой критерий трагедии: "...истинная трагедия никогда не допускала призрачности и даже надуманности ни в страхе, ни в страдании, как она никогда не допускала ни их слепой бесцельности, ни их нравственной бесполезности" (с. 30). Возвращаясь к этому в статье "Леконт де Лиль и его "Эриннии"" (1909), он уточняет: "Для трагедии, хотя б и современной, мало в качестве ее пружин свободного действия страстей и чтоб тайна жизни сводилась ею к сложности душевного механизма. В ней должен быть или императив, или нравственный вопрос" (с. 433).
      Для Анненского этот критерий - первооснова осмысления художественного произведения, и именно этот критерий обусловливает характер сопоставления в его критической прозе столь различных художественных систем, как проза Достоевского и Тургенева, драматургия Чехова и Писемского, Л. Толстого и Горького. Очевидно, что, исходя из этого критерия, можно объяснить программно-антиэстетский характер статей Анненского о творчестве позднего Тургенева, а также и то особое место, которое занимает в его собственном творчестве проблема Достоевского.
      Противоречивые суждения о назначении искусства и его имманентной нравственности почти не влияют на творческую практику Анненского, а главное - не изменяют его внутренней позиции, предельно близкой к позиции народнической критики, требовавшей "нравственного суда" художника над изображаемым. Яркое свидетельство тому - статьи о Чехове и позднем Тургеневе, в творчестве которых Анненский не находит "общей идеи", а видит лишь отражение нравственного индифферентизма. Почти вся народническая критика упрекала Чехова в "безразличном воспроизведении" действительности.
      Как и критики-народники (в первую очередь Михайловский), Анненский ищет в литературе активное начало, способное противостоять окружающей среде, а потому бунт Прохарчина ему ближе, чем "мечтательство" героя "Белых ночей", а сильные герои Горького для него более привлекательны, чем пассивные чеховские.
      Не склонный к программным высказываниям, Анненский в своих общественных устремлениях чрезвычайно близок к позиции, выраженной П. Ф. Якубовичем, критиком "Русского богатства": "Песня общественного индифферентизма спета, и русское общество, загипнотизированное на время ее звуками, начинает понемногу просыпаться" {Гриневич П. Ф. (Якубович). Итоги двух юбилеев. Русское богатство, 1898, э 8, с. 115.}.
      * * *
      Если с народничеством Анненского связывали семейные традиции и собственные демократические настроения, то творческие интересы и мироощущение влекли его к "новому искусству". В "Автобиографии" он писал: "Мой брат Н. Ф. Анненский и его жена А. Н. Анненская, которым я всецело обязан моим "интеллигентным" бытием, принадлежали к поколению 60-х годов. Но я все-таки писал только стихи, и так как в те годы (70-е) еще не знали слова _символист_, то был _мистиком_ в поэзии и бредил религиозным жанром Мурильо, который и старался "оформлять словами" (с. 495).
      По-видимому, автобиография была написана в последние годы жизни Анненского. Как видно из приведенного отрывка, Анненский склонен относить свою юношескую лирику к символизму, но оттенок иронии, с которым он пишет об этом, обнаруживает отношение критика к "заблуждениям молодости". В это время Анненский явно не причислял себя ни к символистам и ни к каким иным направлениям модернизма. Однако взгляд на критику как на самостоятельный, самоценный вид искусства, ярко выраженное личностное начало его критической прозы, субъективность оценок, интеллектуальная изощренность и, наконец, стремление к стилистической изысканности и эстетизации слова, понятия, представления несомненно сближают его с символистами.
      Д. Е. Максимов справедливо отмечает: "Символистская критика, созданная _поэтами_, с ее ярко выраженным для той эпохи элитарным характером резко отличалась от общераспространенной журнальной критики, прежде всего демократической" {Максимов Д. Е. Поэзия и проза Ал. Блока. Л., 1975, с. 187.}.
      Эстетизация критического жанра шла в различных направлениях, но в ее основе было усиление субъективного, лирического начала, осмысление автономии творческой личности критика. В работе "О искусстве" (1899) Брюсов писал: "Разбор создания искусства есть новое творчество: надо, постигнув душу художника, воссоздать ее, но уже не в мимолетных настроениях, а в тех основах, какими определены эти настроения" {Брюсов В. Собр. соч.: В 7-ми т. М.: Художественная литература, 1975, т. 6, с. 49. В дальнейшем ссылки на это издание приводятся с указанием тома и страницы.}.
      Между тем формальное сходство отступает перед глубокими внутренними отличиями критической прозы Анненского от символистской критики. Анненскому чужды религиозно-мистические, теургические устремления символистов, он не разделяет их эсхатологических чаяний, не принимает участия в разработке их теоретической программы, никогда, в отличие от них, не выступает против критиков-демократов, и ничего, кроме безграничного уважения к ним, не заметим мы в тех случаях, когда их имена появляются на страницах его статей.
      Анненский расходится с символистами в основополагающем для их эстетики вопросе - вопросе о понимании символа, который, по их убеждению, выражает скрытые реальности, находящиеся за пределами чувственного восприятия.
      Одно из классических для символистской эстетики определений символа принадлежит Вяч. Иванову. "Символ только тогда истинный символ, когда он неисчерпаем и беспределен в своем значении, когда он изрекает на своем сокровенном (иератическом и магическом) языке намека и внушения нечто неизглаголемое, неадекватное внешнему слову. Он многолик, многосмыслен и всегда темен в последней глубине" {Иванов В. И. По звездам. СПб., 1909, с. 39.}.
      Анненский, постоянно употребляющий слова "символ" и "символический", далек от подобного их осмысления. В его понимании "символично" каждое великое произведение искусства, будь то поэмы Гомера, "Гамлет" или "Мертвые души". Под этими словами критик подразумевает смысловую неисчерпаемость произведений, многозначность, обобщенность, а потому и бесконечную трансформацию их во времени, дающую основания к их переосмыслению {См. об этом подробнее в статье А. В. Федорова "Стиль и композиция критической прозы Ин. Анненского", с. 559-560, а также 549-550.}.
      Отличает Анненского от символистов и интерес к социальным вопросам, взятым в их нравственно-философском аспекте, - интерес, который столь блистательно реализовался в критическом триптихе "Три социальных драмы", в статьях "Бранд-Ибсен" и "Драма настроения". Следует отметить, что даже в тех статьях, где социальная проблема не лежит на поверхности, всегда ощутим социальный подход Анненского к произведениям искусства, требовательное внимание к общественному назначению художника. Даже в статье "Эстетика "Мертвых душ" и ее наследье", самое название которой говорит о приоритете в ней эстетического начала, Анненский раскрывает губительную роль "нравственного безразличия" художника для литературы и общественной мысли поколений.
      Анненскому чужда и основная для "младших" символистов идея "жизнетворчества". Е. В. Ермилова пишет о том, как эта идея претворялась символистами в жизнь: "Личные взаимоотношения символистов сразу же возносились в их поэзии на уровень высоких обобщений, а затем, преображенные, возвращались из поэзии в жизнь, в сферу личных отношений. Жизненные встречи поэтов казались им отражением вневременных, мистических "встреч", нашедших свое символическое выражение в их поэзии, но признаваемых безоговорочно за реальные жизненные события" {Ермилова Е. В. Поэзия "теургов" и принцип "верности вещам", - В кн.: Литературно-эстетические концепции в России конца XIX-начала XX в. М., 1975, с. 188.}.
      Отношение Анненского к жизни серьезно и целомудренно, и хотя искусство для него - одно из самых высоких проявлений духовной деятельности человека, а значит, и самой жизни, он бесконечно далек от того, чтобы смешивать жизнь с искусством или превращать жизнь в искусство. Именно о "неслиянности и нераздельности" (выражение Блока) жизни и искусства он неустанно пишет в своих статьях; серьезность отношения художника к жизни становится для него критерием объективной ценности созданных им произведений. В этом смысле он с восхищением говорит о "Двойнике" Достоевского: "Господа, это что-то ужасно похожее на жизнь, на самую настоящую жизнь" (с. 24; см. также статьи "Белый экстаз", "Мечтатели и избранник" и др.).
      Для Анненского неприемлема поза: душевная неустроенность, смятенность, одиночество, сомнения - все это тщательно скрыто под респектабельной маской директора гимназии. "Ник. Т-о" - это то, что за маской, то что не должно быть обнаружено: другая, внутренняя жизнь, которую необходимо утаить от чужих, непонимающих глаз.
      О литературном творчестве Анненского знало лишь ближайшее его окружение. Только в 1906 г. он впервые принял участие в изданиях, близких к символизму, - журнале "Перевал" и "Литературных приложениях" к газете "Слово". Дорожа независимостью собственной позиции, Анненский явно тяготел к "периферии" символизма, и это позволяло ему держаться в стороне от групповой борьбы основных символистских журналов.
      Однако в 1909 г. эта борьба увлекла и его, и он вдруг начал искать сближений с молодыми поэтами, вошел в круг журнала "Аполлон" (создан в 1909 г.) и с жаром принял предложенную ему роль ведущего критика журнала. Тогда же Анненский подал в отставку, решившись полностью отдаться литературной деятельности.
      При жизни Анненского о нем писали мало - в основном как о переводчике Еврипида и "начинающем" поэте. Известность пришла к нему в последний год его жизни, когда его почти случайно "открыли" молодые поэты, объединившиеся вокруг подготовляемого к изданию "Аполлона". Но по-настоящему об Анненском заговорили лишь после его смерти. Заговорили сразу многие: близко знавшие его люди, почитатели его таланта, молодежь, видевшая в нем своего "мэтра". Лишь тогда многим стало ясно, что известный переводчик Еврипида, "начинающий" поэт и тонкий, самобытный критик - одно и то же лицо. М. Волошин, познакомившийся с Анненским весною 1909 г., осенью того же года писал ему:
      "Вы существовали для меня до самого последнего времени не как один, а как много писателей. Я знал переводчика Еврипида, но вовсе не соединял его с тем, кто писал о ритмах Бальмонта и Брюсова" {Цит. по статье А. В. Федорова "Поэтическое творчество Иннокентия Анненского". - В кн.: Анненский И. Стихотворения и трагедии. Л., 1959, с. 16.}.
      Первый шаг в исследовании творчества Анненского был сделан журналом "Аполлон", опубликовавшим сразу после смерти поэта несколько статей полукритического, полумемуарного характера. Четыре ипостаси Анненского были рассмотрены и этих статьях: Ф. Ф. Зелинский писал об Анненском - переводчике Еврипида, М. Волошин - об Анненском-лирике, Вяч. Иванов - о лирике и драматургии Анненского, Г. Чулков - об Анненском-критике.
      Вышедшая в 1910 г. книга стихов "Кипарисовый ларец" пробудила жгучий интерес к Анненскому и обострила в близкой к нему литературной среде чувство утраты и вины перед поэтом, незаслуженно обойденным славой. Получив от В. И. Кривича (сына Анненского) экземпляр этой книги. Блок писал ему 13 апреля 1910 г.: "Книгу я сейчас просматриваю. Через всю усталость и опустошенность этой весны - она проникает глубоко в сердце. Невероятная близость переживаний, объясняющая мне многое о самом себе" {Блок А.. т. 8, с. 309.}. А. Ахматова вспоминала: "Когда мне показали корректуру "Кипарисового ларца" Иннокентия Анненского, я была поражена и читала ее, забыв все на свете" {Ахматова А. Коротко о себе. - В кн.: Ахматова А. Избранное. М., 1974, с. 6.}.
      Спустя несколько лет после смерти Анненского, интерес к нему угас так же внезапно, как и вспыхнул, и только осуществленное А. В. Федоровым в 1939 г. издание стихов Анненского вернуло поэта из забвения {См. также статью А. В. Федорова "Поэтическое творчество Иннокентия Анненского". - В кн.: Анненский И. Стихотворения и трагедии.}. Предпосланная книге статья А. В. Федорова, а также две рецензии на эту книгу {См.: Александров В. Иннокентий Анненский. - Литературный критик, 1939, э 56; Малкина Е. Иннокентий Анненский. - Литературный современник, 1940, э 5-6.} стали основой для изучения поэтического наследия Анненского советским литературоведением. Один из важнейших этапов на этом пути - статья Л. Я. Гинзбург "Вещный мир" {Гинзбург А. О лирике. Л., 1964; 2-е изд., доп. Л., 1974.}, дающая стройную концепцию лирики Анненского.
      * * *
      Уже не раз предпринимались попытки связать Анненского с импрессионистической критикой его времени. И. В. Корецкая, относя Анненского к критикам-импрессионистам, называет основные черты этой критики:
      "...эстетические суждения, возникающие здесь в ходе анализа произведений, разрозненны, отрывочны, подчинены стихии субъективного, господствующей в любом явлении импрессионистического творчества" {Корецкая И. В. Импрессионизм в поэзии и эстетике символизма. - В кн.: Литературно-эстетические концепции в России конца XIX-начала XX в., с. 207.}. Элементы импрессионистической поэтики действительно есть в критической прозе Анненского. Он идет порой от впечатления, но оно никогда не бывает при этом смысловым средоточием его статей. Впечатление создает лишь эмоциональную атмосферу, которая не предопределяет развития основной проблемы, но обостряет ее восприятие. Так, статью "Эстетика "Мертвых душ" и ее наследье" (1908) критик начинает с пересказа своего впечатления от "наивного и трогательного" рисунка А. Солоницкого "Последние дни жизни Н. В. Гоголя". Здесь впечатление - композиционный прием, позволяющий Анненскому применить ретроспективный анализ, а вместе с тем развернуть перед читателем процесс формирования концепции творчества Гоголя в эмоционально-ассоциативной связи с последними днями писателя. Впечатление, как возбудитель мысли, сообщает внутреннюю динамику концепции таких статей, как "Умирающий Тургенев", "Гейне прикованный", "Портрет".
      Одно из характернейших явлений импрессионистической критики - "Книга масок" французского критика-модерниста Реми де Гурмона, само название которой наводит на мысль о соотнесенности с нею "Книг отражений". В предисловии к книге Реми де Гурмон пишет о принципах своего анализа: "Произведение искусства живет только чувством, которое оно в нас вызывает. Достаточно определить и описать характер этого чувства" {Гурмон Реми де. Книга масок. СПб., 1913, с. XIV }. Подобные импрессионистические принципы анализа были отчасти осуществлены в критике К. Бальмонта и Ю. Айхенвальда.
      Анненский же никогда не ограничивается "описанием чувства"; его мысль логически последовательна, а суждения, развивающие и дополняющие друг друга и всегда между собою связанные, представляют оригинальную философско-эстетическую систему.
      Об основных принципах этой системы, об уникальном внутреннем единстве критической прозы Анненского и пойдет речь в этой статье.
      * * *
      "Книги отражений" были встречены с поразительным равнодушием, и даже относительно близкий к Анненскому литературный круг не оценил их по достоинству. Современники не почувствовали ни проблемности этих книг, ни объединяющей их этической направленности, ни их внутреннего единства - той уникальной спаянности разных по тематике статей, которую способен был осуществить лишь критик, обладающий цельной и самобытной системой идейно-эстетических взглядов на жизнь и искусство.
      В наброске статьи "Об эстетическом критерии" Анненский писал:
      "Эстетическая критика стремится стать искусством, для которого поэзия была бы лишь материалом" {ЦГАЛИ, ф. 6, оп. 1, ед. хр. 160, л. 15.}. В этих словах, может быть, отчасти объяснение того странного, на первый взгляд, отбора произведений, о которых пишет Анненский. Наряду с такими шедеврами, как "Гамлет", "Мертвые души", "Преступление и наказание", он нередко обращается к произведениям второстепенным - таким, как "Странная история" Тургенева, "Анфиса" Л. Андреева и др. В "Книге отражений" Анненский обосновал принципы своего отбора: "Я брал только то, что чувствовал выше себя и в то же время созвучное. Но был и еще критерий. Я брал произведения субъективно-характерные. Меня интересовали не столько объекты и не самые фантоши, сколько творцы и хозяева этих фантошей" (с. 5). Таким образом, выбор произведений обусловлен их соотнесенностью с тем кругом социально-нравственных и философских проблем, к которым тяготел сам Анненский.