Исчезновение мамонтов с лица земли объясняли десятками всевозможных способов. И некоей космической катастрофой, почему-то обрушившейся только на толстокожих исполинов, и неслыханно резкой переменой климата, и многим другим. Да, перемена климата действительно была — в это время с территории Европы и Азии отступали на север льды последнего великого оледенения. Но не была эта перемена такой уж резкой, а главное — такой уж вредной для мамонтов. В конце концов, их ближайшие родственники живут даже в тропиках. А главное, потепление сулило мамонтам только больше корма. Естественных врагов ведь у них не было, и с потеплением эти враги тоже не могли появиться. Естественных врагов... А какой враг — человек?
      Вспомните копья из мамонтовой кости. Да что копья! Археологам известно множество поселений, в которых на остовы жилищ, крыш, даже загородки и заборы в качестве основного материала шли Мамонтовы кости да бивни. Для почувствовавшего свою силу человека мамонт был идеальной добычей: против него могло объединиться целое племя и добычи могло хватить тоже целому племени.
      С потеплением всё больше людей стало селиться в местах, где обитали мамонты, а мамонтов намного больше стать не могло... Наоборот...
      Член-корреспондент Академии наук СССР М. И. Буды-ко не только пришёл к выводу, что мамонтов погубил человек, но и сделал строгие математические выкладки в подтверждение этого вывода.
      Взяв в основу данные о слонах, Будыко подсчитал, что со 100 квадратных километров можно было «снимать урожай» максимум в четыре тонны мамонтового мяса, то есть, грубо говоря, убивать в год на всей этой территории одного небольшого мамонта. Всякое превышение нормы должно было привести к постепенному исчезновению животных. А люди в то время были охочи до мяса. Впрочем, и сегодня северные народы едят куда больше мяса, чем все остальные. Помните, что говорил об этом жюль-верновский.доктор Клоубонни?
      Получалось, что сто квадратных километров мамонтового пастбища могли прокормить от силы пяток людей. А их число на этих ста километрах теперь куда больше. И оружие у них становилось всё лучше. Всё умнее ставили они ловушки. Да и охотились на мамонтов, наверное, не только с помощью ловушек, но и «в открытую» — как воины африканских племён на слонов. Вот отрывки из книги Э. Риттера «Чака Зулу».
      «Чака (тот король зулусов, о котором уже говорил автор) очень интересовался различными методами охоты на слонов, особенно путём перерезания им сухожилий. Этот опасный способ охоты импонировал вождю зулусов, тогда как применение импинго он не одобрял. Импинго — небольшой клинок с зазубринами и желобками, покрытый густым слоем яда и свободно соединённый с древком; при ударе он легко отделяется от последнего... Во время грандиозной всенародной облавы, организованной королём зулусов, Чака и его воины убили сорок восемь слонов. Их, по-видимому, окружили и атаковали целые полки воинов, вооружённых копьями».
      Мамонтам приходилось не легче, чем слонам.
      А когда их повыбили, это стало трагедией и для человека. Ведь исчез основной поставщик пищи. Недаром, видимо, как раз в то время, когда гибли последние мамонты, человек взялся за земледелие и скотоводство. «Кормильцы» умерли, надо было привыкать жить самостоятельно.
      Кроме мамонтов, на счету у первобытного человека учёные числят саблезубого тигра и пещерного медведя. Но эти-то были врагами, а то и конкурентами (пещер — маловато). А мамонту первобытный человек заплатил чёрной неблагодарностью. Но не нам осуждать его с высоты своего времени. Триста лет назад погиб мадагаскарский страус, двести лет назад — морская корова, сто лет назад были добиты туры. В этом чёрном списке сотни видов живых существ, и почти все они на совести человека, уже цивилизованного. И сегодня мы явно недостаточно боремся за живую природу.
      И, наконец, я уже говорил, что человек сам себя оставил круглой сиротой в своём роде и семействе, истребив всех близких «родственников». (Та же участь постигла бы и горилл, и Шимпанзе, и орангутангов, если бы они не жили в непроходимых лесах. Им не помогла бы чудовищная физическая мощь против грозных победителей мамонтов и тигров.)
      Теперь многие мечтают найти оставшегося, по их мнению, в живых ещё одного члена нашего семейства. Он известен под громким именем снежного человека. Жители Гималаев, где особенно часто ищут это таинственное существо, зовут его йе-ти. В США его знают как Большеногого. Имён много, а вот существует ли их носитель?
      Собрано огромное количество рассказов очевидцев; фотографировали следы на снегу и даже самих снежных людей; находили места, где эти существа ели и спали. Многие тома займут материалы, относящиеся к проблеме снежного человека. Десятки книг, сотни и тысячи статей посвящены ему. И что же? Неужели всё это только мираж, неужели очевидцы ошибаются или лгут, фотографии подделаны, исследователи обмануты или впали в заблуждение? И вообще, совсем неплохо бы иметь родственников. Но исключить ошибку нельзя. Хотя я очень надеюсь, что снежного человека всё-таки найдут.
      На Кавказе или на скалистых горах, на Памире или Тибете... «Адресов» у снежного человека пока многовато. А кем он окажется, если, наконец, будет найден? Может быть, нашим ближайшим родственником — неандертальцем. Может быть, родичем подальше питекантропа.
      Хотя, как полагают многие антропологи, даже если за легендами о снежном человеке и стоит некое живое существо, то это скорее всего крупная обезьяна, возможно человекообразная, но не неандерталец.
      А что касается исчезновений вообще... Говорят, в одном зоопарке у выхода человек видит решётку, под ней — надпись: «Самый страшный зверь на свете». Он заглядывает за решётку, а там — зеркало.

      Всё началось с борьбы за огонь. Огонь был человеку самым верным другом и самым злым врагом. Но врагом — всегда, а другом стал только десятки тысяч лет назад.
      Огонь приручили раньше, чем любого из зверей, и он значил для Человека больше, чем любое из его открытий и завоеваний. Мы знаем не только племена, но и целые мощные цивилизации, как ацтекская в Мексике, обходившиеся без скотоводства. До наших дней дошли народы, не слышавшие о земледелии. Но огонь был у всех. И во всех древних религиях огонь и его бог занимали почётнейшее место.
      Огонь защищал от зверей и холода, огонь делал съедобным многое несъедобное — значит, спасал и от голода. На огне обжигали концы дубин, чтобы сделать их твёрже. А позже огонь очищал от леса место для будущей пашни, он же делал твёрдой как камень расползающуюся под пальцами сырую глину. И металл из руды добыл тоже он.
      Но между владением огнём и умением добывать его пролегла пропасть. Видно, свежа была в памяти человечества пора, когда этого умения не было, раз до сих пор поддерживают парсы вечный огонь в своих храмах. Парсы — маленький народ, живущий в Иране и Индии, но он придерживается религии, которую когда-то исповедовали многие миллионы людей.
      И сегодня мы зажигаем Вечный огонь у дорогих нам мест. Он горит у могилы Неизвестного солдата в Москве, на Марсовом поле Ленинграда, над прахом Неизвестных солдат в Париже и Лондоне, в десятках других городов мира. Древний обычай переосмыслили, Вечный огонь стал символом вечной памяти. И тут, конечно, совсем не обязательно помнить, откуда этот обычай к нам пришёл.
      В Древнем Риме хранили священный огонь, и в древней Британии, и в древней Мексике... А если он потухал, то добывали его римляне, ввинчивая в дерево деревянный же бурав. Тем самым способом, каким до недавних пор пользовались островитяне Тихого океана. Но так получали хозяева Рима именно священный огонь. Для обычного годились кремень да кресало — то огниво, которое встречается вам на страницах сказок Андерсена и братьев Гримм. В сказках оно волшебное — потому и волшебное, что даёт огонь. Кремень и кресало до изобретения спичек (да и после него, пока спички не стали общедоступными) обеспечивали огнём почти всё население планеты, кроме самых отсталых уголков её. Впрочем, ещё в XIX веке в глухих деревнях редко пускалось в ход и кресало. Проще было «вздуть огонь» с углей в печи или занять у соседа «жар» для растопки потухшей печки.
      Внрочем если люди одних племён ногда-чю не имели права даже врагу отказывать в огне, тот других обычай запрещал выносить огонь из дому. И с удивлением описывают путешественники, как им приходилось гасить папиросу, раньше чем уйти из гостеприимного жилища.
      Огонь создал первую искусственную постель: многие африканские племена больше всего любили спать в древесной золе. А австралийские аборигены — те во время странствий передвигались ночью, а на жаркий день закапывались до шеи в охлаждавший их тела песок.
      Многие считают, что такое самозакапывание и было когда-то первым шагом к жилищу.
      Дом прежде всего должен быть защитой от холода или жары и врагов — и с первой из этих задач песок и зола прекрасно справлялись. Но не везде же есть песок! И охотники на Андаманских островах строят на привале наклонные заборчики, защищающие их от ветра, — ветровые заслоны. Один заслон прислонить к другому — вот и шалаш»
      Подождите! А как же пещеры! Мы ведь так часто называем наших далёких предков пещерными людьми.
      Ну, а много ли ты знаешь пещер в своей местности, читатель? Одно дело, если ты живёшь на Кавказе, и совсем другое, если на Среднерусской возвышенности.
      Да и там, где пещеры нашлись бы, их приходилось Осваивать в жестокой борьбе с львами и медведями. Для такой борьбы надо было набраться сил. Только став сильнее пещерных хищников, человек начал занимать пещеры. Но они его тоже не очень устраивали. Правда, и сейчас ещё есть целые' обитаемые пещерные города, но они, как правило, сохранились только там, где недавно часто происходили войны. Пещеры безопаснее домов, но зато неудобнее. И всюду, где люди могли себе это позволить, они с изобретением домов ушли из пещер.
      Сначала — в землянки, попросту в ямы, прикрытые сверху первой крышей из набросанных как попало сучьев. Потом крыши стали делать так, чтобы с них вода стекала... Землянка родилась там, где было холодно. А в тёплых местах домам в землю было незачем зарываться... Там ветровой заслон превратился в шалаш, шалаш стал хижиной. Наши дома — потомки союза между землянкой и хижиной.
      Дома современного типа очень молоды. Потому что окнам, например, всего-навсего тридцать веков. Только сто двадцать людских поколений имели возможность посидеть у окошка, поглядеть в него. Форточка, понятно, ещё моложе. Дверь — постарше: зимой вход в землянку надо же чем-то прикрывать.
      Пол и потолок тоже не стары. Но как же могли дома обходиться без пола? Да не могли, конечно. Но пол бывал земляным или каменным, глиняным, песочным, а не особым настилом, как сейчас. Большие сосуды несколько тысяч лет назад часто делали не с плоским, а с остроконечным, конусообразным дном. Пол чаще всего был неровным и мягким, в него было проще воткнуть большой сосуд, чем устанавливать этот сосуд ровно.
      Первые дома строили из дерева и камня. Позже — много позже — появились кирпичи. Сначала их просто высушивали на солнце, потом научились обжигать. А железобетону всего-то около ста лет.
      Стеклу в окнах меньше двух тысяч лет. То есть собственно стеклу — больше, но много прошло времени, пока из него научились делать большие ровные пластины. А прозрачными они стали ещё позже. Окна затягивали плёнкой из рыбьих плавательных пузырей, вставляли в рамы пластины особой слюды — она хорошо пропускала свет и долго конкурировала с мутным и дорогим стеклом. Много этой слюды добывали в России, и до сих пор она зовётся на всех языках «мусковит» — от слова «Москва».
      Все дома на свете можно разделить на два типа. Они или круглые, или прямоугольные. И это разделение началось много тысяч лет назад.
      Круглая хижина, постепенно возникшая из конического шалаша, — прямой предок Эйфелевой башни. Шалаш с наклонными стенками — предок дома, в котором ты живёшь. Учёные считают круглые дома более древними; они обращают внимание на то, что в деревнях многих первобытных племён все дома прямоугольные, кроме дома шамана. Так же, как во многих нынешних городах круглы только купола церквей. Не сохраняет ли здесь религия, по своей общей привычке, древнейшую форму жилища?
      Но огня и дома мало, чтобы чувствовать себя независимым от погоды. Дом приходится покидать, от огня надо уходить. Что можно взять с собой? Одежду. Сначала одеждой стала краска. Предки англичан раскрашивали себя ещё в римское время; в разных местах Европы этот обычай продержался века до семнадцатого. (Впрочем, если у кого-то из твоих товарищей хватило ума вытатуировать собственное имя на собственной руке, значит, он тоже придерживается такого обычая.)
      Краска на коже когда-то очень выручала человека. Она заменяла крем от комаров — не пропускала насекомых к коже; она украшала тело и лицо (с тогдашней точки зрения); наконец, по рисунку и узорам, как по нынешней военной форме, можно было узнать, с кем имеешь дело. Татуировка и раскраска сообщали знающему человеку и родословную, и имя, и общественное положение, и биографию своего обладателя. Потому у индейцев или полинезийцев, открывших уже одежду, раскрашивание из моды не вышло.
      Любовь к украшениям и необходимость защищаться от холода вместе поработали над современной одеждой. И в нашем костюме причудливо (хотя и привычно для нас) сочетаются необходимые вещи с никому не нужными. Штаны, например, очень понадобились северянам, чтобы защититься от холода.
      Позже их заново изобрели далеко на юге, где-то в Передней или Средней Азии, первые наездники, чтобы защитить ноги, трущиеся о бока коня. Собственно, приоритет тут долго признавали именно за наездниками, но несколько лет назад, при раскопках на Сунгире под Владимиром (я уже говорил об этих раскопках), были найдены самые старые штаны мира. Их сшили больше двухсот веков назад, за сотню столетий до одомашнивания лошадей. Немногим севернее Владимира проходила в ту пору граница ледника, и штаны тогдашних «владимирцев» походили на нынешние эскимосские.
      Итак, кто бы штаны ни изобрёл, сделал он это по необходимости. Недаром же в местах, где тепло, а верховая езда — не в такой чести, как в Средней Азии, мужчины по-прежнему, как до изобретения штанов, носят юбочки.
      На Крайнем Севере женщины всюду тоже надели длинные штаны; сделали то же они и в Китае. В Западной Европе, может быть, случилось бы то же самое. Ведь здесь большинство мужчин надело штаны лишь около тысячи лет назад. Греки и римляне считали штаны варварской одеждой и вспоминали о них, только когда надо было садиться на коня.
      Очень похоже, что женщинам освоить штаны пометала церковь. Она категорически объявила их только мужской одеждой. А церковь в средние века была почти всевластна. Что же, женщинам, в конце концов, куда реже приходилось седлать коней, они больше времени проводили в домашнем тепле, поэтому церковный запрет подействовал. Эскимосок же никакая проповедь не могла заставить в холод отказаться от штанов.
      Итак, штаны — необходимость.
      А манжеты на них — случайность. Кто-то подвернул по какой-то причине брюки. Этот «кто-то» был королём или принцем; остальные решили: он так делает — значит, так надо.
      Галстук нам нужен в той же степени, в какой никогда не застёгивающиеся пуговицы на рукавах пиджака. И форма самого пиджака не самая лучшая из возможных.
      Это старуха-история позволяет своей служанке-моде пошутить, даже порою побезобразничать. Можно носить подтяжки, можно — ремень, можно обходиться без того и другого, брюки могут быть широкими и узкими, с манжетами и без, — но брюки-то остаются! Вот уже тысячи лет.

      История искусства по крайней мере вдесятеро длиннее истории египетских пирамид. Сорок тысяч лет, тысяча шестьсот поколений как люди рисуют. А танцевать и петь они, может быть, начали даже раньше. О происхождении искусства, о его передаче от поколения к поколению написано очень много. И в этой книге я расскажу только о собственной встрече с первобытным искусством. Встрече, которая состоялась в одном из уголков Закавказья.
      Природа здесь подставила рукам человека десятки и сотни тысяч серых каменных страниц. И положила рядом миллионы карандашей для них: гальки, обломки тех же страниц, можно, на худой конец, взять шип растущей между скал колючки. Мягкий известняк поддаётся почти любому орудию, и на сером камне остаются белые линии, царапины, глубокие шрамы. А можно просто сделать углубление — барельеф наоборот.
      Камень примет рисунок и надпись и перенесёт его и её через время. Человек никогда не мог устоять перед таким щедрым даром, перед соблазном чистого листа, И, наверное, миллионы рисунков были процарапаны или выбиты тут.
      Но то, что легко нарисовать, часто легко и стереть. Вода и ветер, роса и пыль ели камень, а с ним рисунки. То, что осталось, — едва ли тысячная доля того, что погибло. И всё же рисунки оказали времени более сильное сопротивление, чем скалы. Многие из скал обрушились, другие обросли землёй, а рубцы на известняке под грудой камней, песка, глины продолжали жить жизнью, данной им человеком. Человеком древнего Кобыстана.
      Кобыстан... Смысл этого слова не так уж точно установлен. Скорее всего — страна оврагов. Но, может быть, когда-то звали древнюю азербайджанскую область и страной скал, и страной ковров. Во всяком случае, это действительно маленькая страна, со своими горами и долами, ущельями и равнинами. Та часть Кобыстана, которая прославила это древнее имя, лежит примерно в 60 километрах к югу от Баку, в 5–10 километрах от берега Каспия.
      Три горы — Беюкдаш, Кичикдаш и Джингир-даг — цепочкой протянулись здесь вдоль берега. Длина цепочки — что-то около двенадцати вёрст. А между горами и рядом с ними — сухая степь в пятнах сероватой зелени.
      На склонах гор, изредка и в степи — скалы, обломки скал, каменные осыпи.
      Это и есть один из самых больших музеев в мире.
      Многое пронесли сквозь века скалы, принявшие на себя обязанности неотлучных хранителей древностей. Одно было им не под силу — уберечь давнюю природу Кобыстана. В безлесных ныне местах найдена пыльца сосны и дуба; земля хранит здесь кости дикого кулана — полулошади-полуосла (ныне вымершего в Закавказье), дикого быка, лошади, антилопы, газелей, оленя... Впрочем, богатая охота, пусть не столь обильная по именам добытых зверей, додержалась здесь до XIX века. Ещё последние ханы Ширвана, правившие в Баку, и шемаханские ханы тоже ездили сюда охотиться на джейранов.
      Сейчас же пасут меж гор овец пастухи вполне библейского вида, в,меховых шапках и с посохами, — разве что рубахи на них защитного цвета да образование чаще всего полное среднее.
      Вершина самой важной по числу рисунков горы Веюкдаш в эпоху бронзы служила укреплением, где кобыстанцы спасались от врагов. А задолго до этого к обрывистым склонам горы в естественные ловушки загоняли стада быков, оленей, куланов... Добрых двенадцать тысяч лет район трёх гор был весьма бойким местом. Скалы укрывали от солнца, а частично и от холода; среди скал было легче подстеречь животное и укрыться от врага... Прямо в скалах выбивали круглые ямы-чаши. В них запасали дождевую воду, а то и варили еду, нагревая «суп» раскалёнными камнями. Под навесом косой скалы разместилась в одном месте плита со следами по крайней мере полутора или двух десятков выдолбленных прямо в её теле «кастрюль».
      Так здесь жили. И там, где жили, — рисовали.
      В этой картинной галерее совсем не так уж много шедевров. Здоровое стремление запечатлеть на камне черты окружающего мира одолевало не только великих художников. Но Кобыстан тем и интересен, что за сотню с лишним веков здесь оставляли след все. Обычные люди и гении, шаманы и художники, купцы и рабы, пастухи и проезжие солдаты.
      Вот присаживается на край каменной глыбы центурион XII Молниеносного римского легиона Юлий Максим. Центурион — это сотник, лейтенант, говоря по-нынешнему. История не оставила нам сведений о появлении римлян здесь, в Восточном Азербайджане. А камень донёс до нас весть по крайней мере об одном римлянине. Никто не скажет, прорвался ли сюда Молниеносный легион с боями, или несколько центурий были «одолжены» грозным Римом мелкому союзному князьку, или центурион и вовсе был захвачен в плен в пограничной стычке в сотнях стадий от Ашнерона. Слишком был краток Юлий Максим. Хорошо ещё, что центурион помянул своего императора Домициана. Тот занял трон в 81 году нашей эры, а уже через пятнадцать лет его прирезали, и мы можем довольно точно узнать, когда римлянин сделал глыбу известняка достойной своей сегодняшней железной ограды. Мало того. Из самого факта, что надпись с именем Домициана сохранилась до наших дней, следует вывод, что после смерти этого императора римляне так далеко на восток уже не забирались. Появись они в этих местах вновь, имя Домициана было бы уничтожено, как стёрли ненавистное имя тирана со всех памятников и зданий по всей территории Римской империй.
      С датировкой следов других человеческих поколений дело обстоит хуже. Как узнать, давно ли нарисован вот этот олень или вон тот бык?
      Смотрят, ушли ли камни с рисунками под землю и на сколько именно, сравнивают с открыто расположенными наскальными изображениями рисунки на камнях, найденных при раскопках, — такие камни датировать легче. И всё равно в установленных учёными приблизительных данных то и дело сталкиваются тысячелетия. И пишут в книгах под копиями рисунков: «Олени (I тысячелетие до н. э.)», «Быки (VII—VI тысячелетия до н. э.)». Учёные до сих пор не решили окончательно, для чего делали эти рисунки. Наверное, шаманили, колдовали над ними в магических церемониях — недаром же на камнях безоаровые козлы с огромными красивыми рогами часто пересечены поперёк чёткой линией, — считают, что это символ их гибели от руки человека.
      Но изображение было не только способом добиться охотничьей удачи. Искусство уже двенадцать тысяч лет назад (как и раньше, как и позже) было средством познания мира/Повторяли животное на камне не только для того, чтобы победить его, но (пусть подсознательно) и для того, чтобы лучше узнать и понять.
      От многих других заповедников древнейшего искусства отличается Кобыстан своей доступностью. Здесь художникам не надо было ползти на корточках сотни метров, добираясь до заветной росписи, как это делали мастера испанской пещеры Альтамира. Все камни хорошо принимают рисунки, до многих легко дотянуться художнику, но всё-таки не всюду оставляют свои следы резцы. А есть камни, где буквально рисунок на рисунке, где поверх людей изображены быки, а поверх — снова люди. Человек здесь бережен к старому — ему так легко было бы его уничтожить, а он не хочет. И в то же время словно не обращает внимания на старое — «лепит» на него своё, да и только. И словно всё равно ему, что и собственный его рисунок много теряет на этом фоне.
      Может быть, они умели замечать только то, что хотели, И видели все эти слои рисунков по очереди, словно проявляя один слой за другим? Или для них было важно нарисовать, выбить человека или зверя на особо священном месте, а как он будет выглядеть, каким будет казаться зрителю, — представлялось уже делом третьестепенным, а может, и вовсе не имеющим никакого значения?
      Поди-ка влезь в шкуру первобытного человека! Пойми его намерения, разберись до конца в его взглядах, обычаях, привычках... Даже надеяться на это нельзя. И всё-таки гипотезы учёных — не простые попытки угадать истину. Здесь археологи и искусствоведы могут обратиться за помощью к этнографам. Ведь те успели застать на Земле в XIX веке (да и в XX, пожалуй) племена охотников и собирателей, живших схожей с древними кобыстанскими охотниками жизнью. .
      И этнографы же изучали обычаи наследников и преемников древних кобыстанцев — сегодняшних азербайджанцев.
      Вот на камне группа мужчин ведёт своеобразный хоровод. Азербайджанские учёные узнают в их позах сохранившийся до наших дней в республике коллективный мужской танец «яллы». А этнографы могут вспомнить известные у охотничьих племён военные танцы. Танцы, имевшие и спортивное и волшебное значение, воспитывавшие и выдержку, и ловкость, и умение видеть красоту человеческих движений. С таких танцев, между прочим, начиналась история и хореографии и, может быть, театра.
      Двенадцать тысяч лет! Теперь нас приучили учёные к астрономическим цифрам. Даже до Луны расстояние РСФСРскому жителю кажется чепухой, как совсем по другому поводу отметил когда-то Владимир Маяковский. Что двенадцать тысяч лет нам, привыкшим считать на миллионы! Но вдумайтесь: на всю историю Вселенной со дня сотворения и по нынешний день Библия отвела в полтора раза меньше времени: мир был сотворён богом всего семь с половиной тысяч лет назад. Ну, это миф. А если взять древнейшие известные нам государства, они окажутся по крайней мере вдвое моложе первых рисунков на этих горах. Южная Америка, возможно, ещё не видела людей, Скандинавский полуостров был пустыней, покрытой ледниковым щитом, когда первый кобыстанский художник неуверенно взял в руку гальку.
      Кого он изобразил? По-видимому, себя! Не себя лично, а человека своего племени, мужчину-охотника и женщину-мать. Древнейшие рисунки оставили нам память о людях с луками. Ты уже прочитал о том, какое значение имело для человека изобретение лука. Лук был слишком важен, слишком свежа была радость обладания им, чтобы художник мог забыть про это сверхоружие каменного века. Но лук не избавлял от необходимости преследовать добычу — и у этих охотников толстые икры, икры выносливых бегунов. Техника техникой, а мышцы мышцами.
      Эти первые изображения людей — самые большие в Кобыстане, они сделаны почти в полный рост. А потом рисунки начинают «мельчать». Поверх полутораметровых фигур людей — изображения быков длиною в 50–100 сантиметров (за исключением одной двухметровой), а поверх быков выгравированы схематичные фигурки людей высотою всего сантиметров в тридцать. Может быть, тут сыграло свою роль развитие микролитической техники. Спичечная коробка может запросто вместить добрых полсотни крошечных острогранных камешков, когда-то вместе составлявших лезвия нескольких вкладышевых копий или серпов.
      Но развитием техники никак не объяснишь явный упадок кобыстанского искусства в ходе тысячелетий.
      Люди мезолита делали обратные барельефы, их потомки обходились чем-то вроде гравюр на камне, а дальше только простые царапины по камню образовывали рисунки. И сами рисунки становились, как правило, явно слабее. И это, конечно, нельзя было объяснить просто исчезновением художественного таланта.