31 августа 1888
      77
      Долгом почитаю представить вниманию Вашего Величества нижеследующее.
      Теперь внимание всех русских людей, принимающих к сердцу благо России, занято вопросом: кто будет преемником Дрентельна в Киеве? Все чувствуют, как это важно,- будет ли продолжаться система управления в русском духе, или совершится опять несчастный поворот, вроде того, который был в Вильне и в Варшаве? Все зависит от лица; а ныне столько людей, колеблющихся в направлении, что поневоле приходится думать со страхом: кто-то будет,русский ли человек по духу и разуму, или человек лишь по имени русский, но духа иностранного.
      Называют много имен, конечно, без всякого основания, ибо никто не может знать, кто имеется в виду.
      Но в последнее время стали усиленно называть одно имя, которое возбуждает сильные опасения. Мне уже писали из Петербурга, что говорят о Владимире Бобринском, а теперь И. Д. Делянов пишет из Москвы, что там слух этот распространен сильно и возбуждает опасения. Не могу знать, есть ли что основательное в этом слухе, и было ли произнесено имя гр. Бобринского в советах Вашего Величества.
      Но не могу умолчать, что, по моему мнению и по мнению многих русских людей, такое назначение было бы бедственное для края.
      Бобринские все, сколько я их ни знаю, люди чужестранного воспитания, чужестранного образа мысли, космополиты в политике и исполненные либеральных фантазий. А гр. Владимир Бобринский (управляющий одно время министерством путей сообщения) известен в особенности своею деятельностью в прибалтийских губерниях, когда покойный Государь в начале царствования посылал его исследовать вопрос о движении к православию эстов и латышей. Тогда молодой Бобринский, попав совершенно под влияние баронов, представил дело в извращенном виде и был одним из главных виновников торжества немцев в этом вопросе.
      (Без даты)
      78
      Ваше Императорское Величество. Слава Богу! Вы возвращаетесь к нам невредимы, и благослови Боже день и час Вашего возвращения!
      Но какие дни, какие ощущения мы переживаем! Какого чуда милости Бог судил нас быть свидетелями!
      Мы радуемся и благодарим Бога горячо. Но с каким трепетом соединяется наша радость, и какой ужас остался позади нас и пугает нас черною тенью! У всех на душе страшная поистине мысль о том, что могло случиться и что не случилось истинно потому только, что Бог нас не по грехам нашим помиловал. Эта мысль долго еще не успокоится,- и вот два дня, как я не могу ничем спокойно заняться.
      То же трепетное чувство,- я убежден в том,- охватит всю Россию. Как после страшного сна человек, просыпаясь, ищет руками и глазами увериться в том, что он не наяву чувствовал ужас, так после бывшего ужаса люди пожелают всюду стряхнуть с себя страх и ужас наяву. Бог внушил Вам остановиться и в Харькове, и в Москве, и слава Богу,- народ (Вас) там видел и обрадован. Но вся Россия теперь, можно сказать, жаждет увидеть и осязать наяву царя своего.
      Для Вашего Величества это - один из тех редких дней, когда Бог открывается человеку в судьбах его. Но вместе с тем, смею думать, это такой день, когда особенно ощущается живое общение русского царя с народом, и народу потребно царское слово.
      Смею представить эту мысль вниманию Вашего Величества.
      Если бы Вам благоугодно было принять ее, то на этот случай представляю и образец манифеста, который соответствовал бы настоящей потребности!
      Душа просится скорее увидеть Вас. Не смею беспокоить Вас в день Вашего приезда в Гатчину. Попытаюсь на другой день, если не изволите вскоре сюда пожаловать.
      Все одним сердцем молимся,- да хранит Вас Господь на входах и на выходах Ваших.
      Вашего Императорского Величества
      вернопреданный
      Константин Победоносцев
      Петербург. 20 октября 1888
      79
      По делу о земских начальниках было три субботних заседания в соединенных д-тах Государственного Совета.
      Все возражали, хотя и с разных точек зрения, противу проекта в том виде, как он был представлен. Но в сущности все возражения сводились к одному: гр. Толстой хочет устроить власть для крестьянского мира. Такую власть невозможно обособить и поставить правильно, без связи со всеми прочими властями. Необходимо, по крайней мере, поставить земского начальника так, чтобы он был властью в целом территориальном участке и в прямой зависимости от общих губернских властей. Иначе выйдет путаница.
      Но граф Толстой во втором заседании заявил, что он разумеет своего земского начальника исключительно крестьянским, и от этого взгляда отступить не может.
      Желательно было избежать в этом пункте разногласия, и потому в последнем заседании, 17 декабря, когда бар. Николай обратился ко мне, я, по соглашению и с Островским и с Манассеиным, заявил следующее:
      "В самом начале обсуждения, по предварительному вопросу, поставленному председателем, многие члены высказались в таком смысле, что реформа, предлагаемая гр. Толстым, неполна, недостаточна и потому неверна, ибо угрожает смешением властей, тогда как требуется главнее всего единство власти. Для достижения этой цели необходимо организовать управление всего уезда, в котором найдут свое место и участковые начальники.
      Если бы нам предстояло теперь (лет 10 тому назад) обсуждать предварительный вопрос: как следует приступить к реформе местного управления, я непременно присоединился бы к этому мнению.
      Но в настоящую минуту дело, как оно поставлено министром внутренних дел, представляется в ином виде. Он говорит нам, что время не терпит. Прошло семь лет в работах о реформе местного управления; если теперь обратить их назад, пройдет еще столько же, и едва ли что будет сделано. Между тем в деревне неурядица усиливается, и вопрос о водворении там порядка- самый настоятельный,- крестьянство составляет главную силу государства и 90 % всего населения...
      Нельзя не согласиться в этом с министром внутренних дел и потому необходимо остановиться на его проекте и принять его к обсуждению.
      Действительно, крестьянское общежитие настоятельно требует власти и порядка. С 1861 года, когда издало крестьянское положение, опыт показал его недостаточность именно в этом отношении. Нельзя сказать, чтобы эти предметы и тогда оставлены были без внимания законодателем; но он предполагал, что крестьянские власти сами будут блюсти порядок; это не оправдалось и не могло оправдаться.
      Никакое общежитие человеческое не может обойтись без полиции и суда. И в положении 1861 года находим зачатки этих учреждений, но хилые и слабые, неспособные к развитию, без крепкого начала. Сельская власть учреждена в лице сел. старосты и вол. старшины. В законе прямо указаны полицейские их обязанности,- в общем праве принимать необходимые меры для охранения благочиния, порядка и безопасности, предупреждать потравы, порубки, задерживать бродяг, делать дознания, задерживать виновных и пр., и пр. Но эта власть осталась только на бумаге. Отчего? Оттого, что она бесформенная, выборная и лишенная авторитета, не связанная с источником авторитета в государстве. Власть, для того, чтобы быть властью действительною, должна носить на себе печать государства и иметь опору свою вне среды местной общественной и выше ее. Без этой санкции она не может действовать. Сельская власть, завися исключительно от выбора, б. частью беспорядочного, случайного или прямо развратного, чувствует около себя лишь гнетущую силу той же беспорядочной среды, которая ее выбрала, и ей только подчиняется, не имея другой, высшей опоры вне сельского мира. Итак, сошло на то, что эта власть потеряла всякое значение права и стала лишь тяжкой повинностью. В старосты выбираются самые плохие, захудалые мужики, обрекаемые на то, чтобы высиживать штрафы и пени, налагаемые на них за чужие прегрешения. Действительная сила принадлежит кулакам и горланам сходки.
      Надобно поставить в деревне действительные органы полицейской власти так, чтобы они имели опору вне деревни, как слуги государству и блюстители порядка; надо снабдить их инструкцией, коей они не имеют, и приставить к ним живое лицо для надзора и руководства.
      Этой цели желает достигнуть министр внутренних дел посредством учреждения земских или сельских начальников. Нельзя отрицать необходимости подобного учреждения.
      Министр внутренних дел хочет, чтобы оно было не территориальной властью, а в особенности крестьянским учреждением. Согласимся с ним и в этом. Нельзя оспаривать, что с этой точки зрения учреждение будет преимущественно крестьянское.
      Преимущественно - это так. Но назвать его исключительно крестьянским едва ли решится и сам министр в. д. Он сам в своем проекте расширяет его за пределы крестьянской общины. Он привлекает к его ведомству не одних крестьян, но и мещан, и купцов, живущих в деревне, хотя и не принадлежащих к составу сельского общества, и даже живущих вне крестьянской территории лиц других сословий, по некоторым договорам с крестьянами.
      На этом основании нам и следует обсудить проект в отдельных частях и подробностях, что весьма важно. Новый закон может или ухудшить положение, или улучшить его, смотря по тому, как определится положение новой должности и круг ее действий в ряду других учреждений.- Наряду с нею останется в той же среде сельского крестьянского общества действие и общей полиции, и мировых судебных учреждений. Если не определены будут взаимные отношения и пределы власти и компетенции, вместо пользы будет вред, и вместо упрощения и объединения властей - умножение властей в одном и том же предмете,- еще хуже прежнего. Необходимо связать земского начальника и с высшими властями, чтобы ясно было, от кого он зависит, и кто ему приказывает. В проекте это неясно, и земский начальник является в губернии властью, не подчиненною губернатору, который дает ему только предложения. Это будет аномалия, грозящая новым раздроблением властей.
      Все это надо обсудить и упорядочить. Министр внутренних дел заявил нам, что он не станет отстаивать каждую отдельную статью своего проекта и готов на изменения, если убедится в их необходимости.
      Итак, для чего нам делать разногласие,- в сущности не практического, а теоретического свойства? Мы можем прямо признать, что предлагаемое гр. Толстым учреждение есть преимущественно крестьянское, и на этом установиться, с тем, чтобы рассматривать проект по статьям, причем обнаружатся, если придется, разногласия мнений по отдельным предметам".
      Вот что я говорил, надеясь, что этим путем дело выведено будет на правый путь, и мы избежим на самом пороге обсуждения и по предварительному вопросу разногласия.
      И все готовы были согласиться с этим мнением, но, к удивлению моему и общему, не согласился граф Толстой, пожелав сделать разногласие. Какая ему от этого польза или польза делу, не могу уяснить. Только дело замедлится. Положим, что через месяц, при обыкновенном ходе производства, его мнение (к коему и я, и Островский должны были примкнуть) утвердится, т. е. сказано будет: обсуждайте учреждение, как крестьянское. Ведь все равно при обсуждении статей нельзя будет избежать разногласий, и весьма существенных, ибо все зависит не от идеи учреждения, а от его постановки в подробностях. А в том виде как изложен проект гр. Толстого, он, по моему глубокому убеждению, разделяемому весьма многими, может произвесть только вред и не только не утвердит порядка, но вызовет беспорядки, породив смешение властей и крайнюю путаницу отношений.
      Чем же объяснить это желание гр. Толстого произвесть разногласие?
      Я объясняю его себе только недоразумением. Гр. Толстой с самого начала во всех возражениях против его проекта заподозрил какую-то принципиальную оппозицию и стоит на этом впечатлении, сколько я ни убеждал его. К сожалению, по состоянию его здоровья, он не выдерживает долгой беседы и вникания в подробности дела. Мне кажется, и в настоящем случае он заподозрит, что хотят свести рассуждение на какую-то неудобную почву, в чем-то уловить его напрасно. Настояв на разногласии, он только отдалил дело, на скорейшем решении коего сам настаивал. А в этом деле подробности постановки учреждения так важны, что обсуждение их непременно потребует и много трудов, и немало времени. Решить эти важные вопросы быстро и без внимательного, подробного обсуждения, значило бы поставить на карту великий вопрос о водворении порядка и мира в сельском населении России.
      (Без даты)
      1889 ГОД
      80
      Позвольте высказать Вашему Величеству мои впечатления по поводу представления "Купца Калашникова".
      После репетиции я вышел из театра как ошеломленный и не мог отделаться целый день от тяжелого чувства - будто после какого-то страшного кошмара.
      Но я хотел еще проверить свои впечатления публичным представлением и был на нем.
      Я вынес из него еще более тягостное чувство и убедился, что многие разделяют его со мною.
      Ничего светлого, ничего возвышающего душу, ничего идеального,- это одна сплошная, живая, действующая перед зрителем картина чудовищного порока, разврата, насилия. Царь - чудовище; все около него - развратные, пьяные разбойники; народ - несчастные холопы; и церковь и вера - одно кощунство над верою! Как будто нарочно искусство хотело втоптать в грязь все идеалы русской земли - царя, церковь, народ. И все завершается невыразимо печальною, безотрадною похоронною песнью над человеком, казнимым в честь пороку и насилию.
      В поэме или, правильнее, в песне-балладе у Лермонтова выходит поэтично; но перенесенное на сцену, в действии нет и не могло быть следа поэзии,- осталось одно действие, отвратительное, и, прямо скажу, недостойное искусства. Сценическая постановка старалась придать ему реальность, и реальность выходит фальшивая, неестественная, как бы тенденциозная. Кто видел обстановку монастырского жития Александровской слободы? Возможно ли, чтоб оргии опричников происходили там же, в церкви, где царь совершал свои моления? Но декораторы устроили палату совсем в виде церкви, расписали ее изображениями святых, и даже с венчиками около головы, что бывает лишь в церкви. И здесь вряд ли за буйною сценой происходит церковное пение (с мотивом, взятым из церкви, с словами из псалмов), царь канонаршит, и вслед за тем тут же пляска скоморохов и повальное пьянство.
      Царь - чудовище, зверь и ничего более. И тут же, в посмеяние правде, слова молитвы за царя и беспрестанно поминается: царь православный...
      Но история представляет нам страшную драму в жизни Грозного, с великою борьбою, которую один суд Божий решит по правде. В этой душе мы видим черты добродетели и с ужасом узнаем, как они исчезают в чертах зверя; но мы знаем, какая была борьба, как этот человек злодействовал и каялся, и страдал, и боролся с собою, и усиленно искал в своей совести оправдания своих злодеяний. Видим, как с ним вступали в борьбу, ради правды, ради царской чести его, прямые русские люди и становились мучениками правды. Есть драма А. Толстого "Смерть И. Грозного",- ее признали нужным снять со сцены; но там есть борьба, есть движение истории... А тут, в опере, ничего нет, кроме гнусностей, собранных в один момент, на одну сцену, и, можно сказать, в одну палату, изображающую собой церковь, и перемешанных с молитвою, которая, имея церковный вид, в то же время представляется не иным чем, как страшным кощунством. Ведь в ежедневной жизни мы встречаем людей, которые строго соблюдают церковные обряды, не пропускают ни одной службы в церкви, а дома - развратничают и грабят; но если б эти люди в самой церкви, посреди молитвы и перемешивая с молитвой, совершали свой разврат и неистовства,- нам было бы невозможно смотреть на такое кощунство, мы убежали бы от этого зрелища...
      И неужели это искусство? В третьем акте, под звуки музыки, дерутся на кулачках, прыгают, кувыркаются, проделывается недостойная искусства штука с татарином... и, в конце концов, царская забава заключается отсылкою на казнь мужа, потерпевшего насилие от опричника... Эти слова Грозного имеют смысл в песне Лермонтова,- да ведь то песня, то сказка, родившаяся в фантазии поэта, и всякий чувствует, что это говорит поэт в лице Грозного! Но когда нам показывают на сцене живого Грозного, и эти стихи влагают в уста ему,- жутко становится и противно.
      Я пишу эти строки ночью, после спектакля, под свежим впечатлением. Верите ли, Ваше Величество, что, выходя из ложи, я видел двух человек, у которых слезы были на глазах, и слышал вот какие речи:
      "Боже мой! Зачем это нам показывают такую картину, и зачем, зачем выбрали для этого такую пору, когда, можно сказать, что русская земля помолодела и вся устремила очи на Царя своего, распознавая в нем черты того идеала, который народ горячо, страстно желает распознать в Царе своем? В первый раз, когда давали "Калашникова", в 1880 году, была совсем другая пора,- пора безумия, раздражения, великой смуты. А теперь! Теперь, положим, Царь и Царица в простоте и в чистоте своей мысли не видят, но мы, русские, мы, народ, чувствуем себя оскорбленными этою картиной, в которой все опозорено, что для нас составляет святыню!"
      Такие речи слышал я сегодня, и нет сомнения, что у многих русских людей шевелятся в душе подобные мысли после этого представления.
      Константин Победоносцев
      11 января 1889
      81
      Несколько лет уже продолжаются здесь, в Петербурге, в Москве и в других больших городах настойчивые ходатайства со стороны приказчиков, сидельцев и других рабочих и служебных людей о законодательном или правительственном распоряжении, чтобы на воскресные дни и большие праздники прекращаема была торговля в магазинах, лавках и др. заведениях. Эти ходатайства поддерживаются духовенством и многими ревнителями благочестия, с целию освящения праздничных дней и предоставления рабочему люду праздничного отдыха.
      Несколько лет тому назад я входил по сему предмету в сношение с министром внутренних дел. Граф Толстой отклонил возбуждение вопроса о сем законодательным порядком, сославшись на существующий закон, в силу коего городским Думам предоставлено делать по этому предмету обязательные постановления.
      Я, с своей стороны, не счел нужным настаивать далее, сознавая, что постановление закона по этому предмету соединено с затруднениями. Именно:
      1. Закон о соблюдении праздничного дня должен иметь единство и цельность, должен быть проникнут одною мыслью; в противном случае он будет фальшивый и лицемерный. Понятен закон этого рода в Англии, где в праздник прекращается всякий шум и закрыты все торговые места и места увеселений. А где нельзя этого сделать, там законодательное прекращение всяких работ может обратиться лишь в поощрение лени и праздности. У нас в больших городах праздник отворяет широкую дверь не покою и тишине, а разгулу и разврату всякого рода, и всюду отворяются ловушки для привлечения праздной толпы. Открыты настежь кабаки и трактиры, и всюду кишат увеселительные заведения, рассчитанные на испорченные вкусы и низкие инстинкты толпы. Очевидно, что в эти места (а не в церковь и не в тишину домашнего крова, лишь у немногих благоустроенного) направится масса служебного люда и в вечер субботний, и в воскресный день. Таковы печальные плоды новейшей цивилизации, проникнутой коммерческим началом! Нечего и думать, например, здесь, в Петербурге, или в Москве об устранении или даже ограничении в праздник увеселительных мест, которые, как грибы, разрастаются повсюду, принимая более и более характер вульгарный. Этому воспротивятся прежде всего самые власти и с финансовой, и с полицейской точки зрения, не говоря о побуждениях личных.
      2. Другое затруднение тоже немалое. Оно представляется для законодательства всюду, где только возбуждался этот вопрос, доныне служащий предметом пререканий. При нынешнем развитии торговли, промышленности и вообще социального быта, многие производства требуют работы непрерывной и не допускают отдыха. Итак, при установлении законодательным путем прекращения работ по праздникам приходится исключать целые категории таких производств, которые не подлежат этому ограничению или подлежат в особливой мере. Это - работа очень сложная и сомнительная, потому что закон бессилен со всею точностью означить все роды производств и определить соответственное экономическое и социальное значение каждого. Так, года 4 тому назад в Австрии был издан такой закон, с таблицею разных производств на нескольких страницах. Но он оказался в таком несоответствии с действительными потребностями жизни, что вскоре после издания послужил поводом к народным волнениям в Вене. И у нас, в Москве, с год тому назад Думою издано было подобное постановление, также возбудившее множество пререканий и ропот, так что в нынешнем году сама же Дума отменила его.
      С другой стороны, в Думах и городских управлениях крайне трудно проводить постановления об ограничении торговли в праздники. Есть города, в коих эта цель достигнута (напр., Смоленск и нек. др.). Но вообще и особливо в больших городах достичь результата крайне трудно. Думы состоят большею частью из купцов, трактирщиков и т. под., и всюду образуется сильная партия, не допускающая никаких ограничений торговли, для них выгодной. О евреях,- великой нашей язве, которая проникла всюду,- и говорить нечего. В Западном и Юго-Западном крае дошло до того, что рабочее население все в кабале у евреев, и рабочему в праздник невозможно и думать о церкви,- еврей не пускает. В городах, напр., в Могилеве, Витебске и пр., видишь в церкви странный для нас обычай. После евангелия служба останавливается, ставятся ширмы и начинается исповедь. Спрашиваешь, что это значит? Это значит, что православным рабочим нет времени целый год для говенья, а как-нибудь, отпросившись у еврея, прибегают в церковь для исповеди и причастия.
      Из вышеизложенного можно видеть, что вопрос об удовлетворении ходатайства приказчиков и сидельцев не принадлежит к числу легких. Но многие из хозяев сами ощущают необходимость запирать магазины по праздникам, но не решаются взять на себя добровольный почин, и просят предписание. Пусть-де прикажут нам,- тогда все закроем. А то как же я закрою свою лавку в гостином дворе, когда у соседа открыта? Известно, с каким трудом у нас в России люди соглашаются во взаимном интересе и как часто в подобных случаях для разрешения затруднений взывают к правительству о приказании или предписании.
      Не сомневаюсь, что из подобных побуждений проистекает и это прошение торговцев, которое представляю при сем на благоусмотрение Вашего Величества. Думаю, что если Вам угодно будет объявить им слово благодарности или похвалы, то этот пример найдет много подражателей.
      Константин Победоносцев
      Петербург, 20 мая 1889
      82
      Вашему Величеству известно, какую страшную язву в нашем народе составляет пьянство, с каждым годом возрастающее. Оно составляет главную причину и обеднения крестьян и расстройства крестьянской семьи, и всякого рода беспорядков. Можно прямо сказать, что большая часть преступлений, в народе совершающихся, имеет причиною пьянство.
      К сожалению, доныне питейный дом служит главным источником государственных доходов. В последнем законоположении думали облегчить зло, заменив кабак трактиром; но вышло еще хуже, ибо трактиры, коих заведение облегчено, фактически стали питейными домами, и притом тайная продажа вина, за которою уследить трудно, до того усилилась, что в иных селениях торгуют вином едва ли не в каждом доме. Таким образом, питейное дело, которое казна привыкла считать главным источником дохода, на самом деле становится источником народного обеднения, то есть истощения той самой платежной силы, на которой весь государственный доход основан.
      Нельзя примириться с этим злом; на этом состоянии нельзя успокоиться.
      В ту пору, когда освобождались крестьяне, нельзя было не опасаться, как бы свобода, внезапно данная, с ослаблением сельской дисциплины (хотя и суровой и нередко своекорыстной и произвольной) не повела к чрезмерному усилению пьянства в народе.
      Тогда люди, принимавшие к сердцу эту великую заботу, предприняли привлекать народ к воздержанию от вина возбуждением нравственно-религиозного чувства, посредством учреждения союзов или обществ трезвости. Тогда это движение исходило от духовенства, преимущественно на юге России, где стали по призыву священников возникать одно за другим общества трезвости.
      Но это движение встречено было враждебно питейно-акцизным управлением, из опасения, что пострадают от него питейные доходы. Министерство финансов очень решительно потребовало от духовной власти остановить и запретить общества трезвости. Синод не мог согласиться на столь решительную и постыдную меру, но вынужден был обставить это дело такими затруднениями, что все общества трезвости закрылись, а священники, заводившие дело, были парализованы, и затем в духовенстве укоренилась апатия к этому учреждению, соединенная со страхом ответственности.
      С тех пор прошло много времени, и об обществах трезвости не было слуха. Между тем пьянство усилилось до того и гибельные его последствия стали так очевидны в крестьянском быту и хозяйстве, что из среды самих крестьян послышались голоса, спасите нас от пьянства! Люди усердно стали думать опять об обществах трезвости.
      При рассмотрении в Государственном Совете нового питейного устава предполагалось включить в него несколько статей, облегчающих противодействие пьянству в среде самого общества. К сожалению, существенные из них не были приняты, однако удалось провести одну статью, в коей косвенно упомянуты общества трезвости. Это нужно было для того, чтобы показать, что общество трезвости не есть какое-либо противозаконное учреждение.
      С прошлого года оживилось вновь движение к трезвости. Мне уже доводилось докладывать Вашему Величеству о деятельности человека, поистине замечательного,- Сергея Рачинского, в одной из самых глухих местностей, в Бельском уезде Смоленской губернии. Вот уже более 20 лет, как этот человек, ученый, один из блестящих профессоров московского университета, оставив службу, поселился в своем родовом имении и все свои силы посвящает нравственно-религиозному культурному просвещению народа, устроив целую сеть сельских школ. Трудно и перечислить, сколько он людей поставил на ноги и сколько способствовал к оздоровлению темной среды крестьянской около себя. Многих он уже отвлек от пьянства, многие из его питомцев стоят теперь лучшими священниками, дьяконами, псаломщиками, сельскими учителями.
      Видя около себя страшную картину пьянства со всеми его последствиями, он давно ищет средства помочь беде посредством общества трезвости, которое мало-помалу сгруппировалось около него.
      Прошлым летом он решился выступить в публику с своим заявлением, которое появилось в "Русском Вестнике", потом перепечатано в "Церковных Ведомостях" и, разойдясь по всей России, привлекло к нему горячие отзывы отовсюду. В ответ на эти отзывы он написал открытое письмо к приходским священникам, которое разослано на прошлой неделе во все приходы при "Церковных Ведомостях".
      Прилагаю и то, и другое. Благоволите, Ваше Величество, прочесть эти листочки: я считаю долгом обратить Ваше внимание на это дело, важное в особенности в настоящую минуту.
      Народ шевелится всюду и всюду ищет инстинктивно выхода из своей темноты и из бед своих. Россия велика и обширна; далеко не везде есть законные пастыри, которые могли и умели бы овладеть этим движением, руководить его, научить и просветить. Тут являются сектанты - деятели опасные. Они привлекают народ, между прочим, во имя трезвости, но в то же время отводят его от церкви и вместе с тем от национальности и, составляя секту, развивают в ней дух гордости, но настоящего просвещения не дают народу. Между тем нередко сектанты эти, обращаясь к православным, укоряют их и смущают такими словами: мы трезвы и богатеем, а вы в своей церкви пьянствуете и разоряетесь!
      Вот еще причина, почему необходимо навстречу этому движению пустить из среды церковной здоровое движение к отрезвлению народа. Нет сомнения, что на этот призыв многие откликнутся.
      Константин Победоносцев
      Петербург. 12 декабря 1889
      1890 ГОД
      83
      Я имел случай докладывать Вашему Величеству, что у братьев Юрия Ф. Самарина хранится интересная переписка его с баронессою Раден. Многие из этих писем - превосходные, написанные мастерски, как умел он писать и она умела.
      Думаю, что некоторые письма, именно те, которые касаются до балтийских дел, будут иметь особливый интерес для Вашего Величества. Писаны они неразборчиво, и я распорядился (с разрешения брата) переписать их и при сем имею честь представить.
      Письма 60-х годов были в самый разгар полемики между Самариным и Эдитою Раден по поводу балтийских дел и особенно по поводу издания "Окраин". Произошел почти что разрыв между ними, но ненадолго. Оба они смягчились и между ними укрепилась дружба, связанная нежным чувством. Тон писем 70-х годов совсем изменяется, и они становятся еще интереснее. Последнее из представляемых писем не касается балтийских дел,- оно писано Самариным из деревни, и так хорошо, что я не колеблюсь обратить на него внимание Вашего Величества.
      Константин Победоносцев
      3 февраля 1890
      84
      Имею честь доложить Вашему Императорскому Величеству, что я вернулся из своей поездки в Пермь и Екатеринбург. Нужно было ознакомиться с этими местами и уладить в екатеринбургской новой епархии некоторые довольно острые недоразумения в тамошнем епархиальном управлении, чего и удалось достигнуть. Приятно и интересно было трехдневное плавание по Каме. В Елабуге, в Перми, в Екатеринбурге довелось встретить немало замечательных русских людей, местных деятелей и щедрых жертвователей, и видеть учреждения замечательные, как, например, земскую больницу для сумасшедших в Екатеринбурге. Я проезжал несколько дальше,- на Березовские золотые прииски, и осматривал по дороге церковноприходские школы; был на Верхне-Исетском железном заводе и на гранильной фабрике придворного ведомства, издавна запущенной и теперь только начинающей обновляться. От Перми до Екатеринбурга ездил со мною деятельный пермский губернатор Лукошков. Громадные пространства пермские изобилуют богатством неисчерпаемым. Недавно еще громадное рабочее население на заводах (есть заводы, где рабочих не менее 30.000) отчаянно бедствовало и волновалось за недостатком работ и падением цен; но в последние годы, благодаря охранительным пошлинам, повсюду работы оживились и рабочие вздохнули.