Принято говорить о «магической» вагине как о «символе плодородия» и «знаке вечной женственности». Однако точнее было бы говорить не о символе, а только об означающем. Она может означивать некоторые воображаемые объекты. То есть, попросту говоря, противостоять действиям «злых сил» и напрямую влиять на весь мир вокруг и на это самое плодородие: «Для того чтобы скотина была не праздной, нужно вырвать из вульвы волосок, запечь его в хлеб и дать скотине» . Такой волосок – означающее желаемой мощи. Кстати, есть такая русская поговорка: «Расстояние от тебя до рая короче, чем из пизды волосок». Ритуальное расстояние здесь означивается частью тела.
      В то же время вагина могла оказывать «отталкивающее воздействие на нечистую силу, сглаз…» , придавая определенный формальный смысл пространству между. Что касается «злых сил», то, например, «у сербов мать, защищая своего ребенка от сглаза и колдовства, прикасалась рукой к своей вульве, а затем той же рукой гладила ребенка по лицу и голове, приговаривая: „За те родила, ja те и отхранила… и прикасалась тремя пальцами к земле“ . Прикосновение вагины, ее части или объекта, ранее соприкасавшегося с вагиной, к человеку переозначивает самого человека, меняет его означающее, меняет форму пространства, производит грандиозные смысловые трансформации. В таком контексте сам половой акт как прикосновение мужского тела с вагиной служит не столько формализации желаний сексуальных партнеров, сколько переозначиванию всей Вселенной: мир становится добрым, злые силы отступают, меняется смысл окружающего пространства. Даже простое речевое упоминание вагины способно излечивать от сглазу. Так, сербы «…в ответ на удивление или восхищение говорят: „П…ти на челу!“ Функционально этому выражению синонимично русское «иди в пизду!» То есть речь идет опять же об акте символического соприкосновения с вагиной, которое способно защитить от неприятностей в будущем. Само слово «пизда» переозначивает не только пространство, но и время в рамках этой картины мира. Помещение вагины на лоб человека или перемещение этого человека в вагину способно полностью оградить его от влияния нехорошего потустороннего мира. Таким образом, вагина выполняет функцию амулета, объекта пограничного, существующего между миром живых и миром мертвых. По сути, дотронувшись до пизды, человек мгновенно оказывается в совершенно ином мире, в котором все означаемые и означающие переместились и переозначились.
      Вагине также приписывалось свойство излечивать от болезней: «Чтобы вылечить ребенка от испуга, сербки-ворожеи «сливали с него страх» при помощи разных манипуляций… При этом они раздевались донага и… заговаривали испуг: «Б]'ежи страва, Иерате црнатава, материна справа и очина сила!» «Материна справа» – это и есть вагина, способная изгонять болезни, то есть опять же злых духов. Если ребенок заболевал какой-нибудь болезнью, то «мать должна трижды прикоснуться к нему своей „срамотой“… и после этого снять с ребенка одежду и бросить ее в бурьян или на чужое поле, „чтобы болезнь не вернулась“ . Вагиной можно было отпугивать град. Женщина «навстречу туче, где, по поверью, обитала хала …задирала подол и кричала: „Бежи чудо од чуда чудого! …Не можете jедно кpaj другога!“… или „Не иди ала на алу! Ова Moja ала доста таких прогутала! …При этом хозяйка с задранным подолом бегала вокруг дома“ . То есть «чудо», сидящее под подолом, оказывается более могущественным, нежели «чудо», спрятавшееся в туче. Причем «чудо» под подолом именуется змеюкой («ала»), которая способна победить других змеюк, обитающих в тучах. Еще вагиной можно было отпугивать от дома умерших не своей смертью покойников (тех, кто утонул, замерз, сгорел и т. п.): «Болгарки в селах западнее Пловдива, обнажая вульву, произносят: „Йоргу! Пу планинету да идеш, дето пиле не пей, там да вървиш!“ В данном случае отпугивался дух некого утопленника Георгия. Вагина, таким образом, оказывается способной побеждать духов, демонов. Она как бы оказывается чем-то вроде стража у дверей в потусторонний мир. Соответственно вагиной можно было отпугивать и врагов, поскольку они воспринимались как посланцы потустороннего мира. У черногорцев «одна из женщин поднималась на возвышение на позиции одной из сторон, задирала платье и, похлопывая себя по гениталиям, выкрикивала бранные слова…» Тот же обычай зафиксирован и в России: «…под Кромами в стане Самозванца „на гору часто выходила потаскуха в чем мать родила, которая пела поносные песни…“ Собственно, кукиш, представляющий собой символический симбиоз мужских и женских гениталий, также является своего рода оберегом. Точно так же жест, изображающий мужские гениталии – выставленный средний палец или согнутая в локте правая рука, когда левая лежит ладонью на сгибе правой – также являются традиционными оберегами: «Мужские гениталии при защите от нечистой силы могли заменяться жестом – положение кисти левой руки на сгиб правой и поднятием последней вверх или называнием фаллоса» . Действительно, даже само упоминание фаллоса и вагины являются традиционными оберегами. Таким образом, и выражения типа «иди нахуй», «иди в пизду», «ёб твою мать» – также, вероятно, имеют аналогичное ритуальное происхождение.
      Понятно, что вагина была, условно говоря, инициационным органом, жертвенным объектом: «…обольщение – жертвенный процесс и поэтому именно венчается убийством (дефлорацией). <…> С этой точки зрения сексуальность следует переосмыслить как экономический остаток жертвенного процесса обольщения – точно так же неистраченный остаток архаических жертвоприношений питал собой некогда экономический оборот. Секс в таком случае – просто сальдо или дисконт более фундаментального процесса, преступления или жертвоприношения, который не достиг полной обратимости» . Мужчина был субъектом магического ритуала, заговора, а женщина, ее вульва – объектом.
      Вагина в таком контексте – лишь магическая вещь, обладающая связью с потусторонним миром, некий центральный символ, способный переозначивать мир. Мужчина же присваивает в процессе дефлорации/убийства не женщину и не ее девственность, а вселенское плодородие, он занимается не сексом, а овладевает всеми силами иного мира. То есть он похищает не девственность, а это самое центральное означающее, символ могущества, волшебную палочку, с помощью которой он может переозначивать мир, то есть существовать.
      Итак, вагина была связана со всем круговоротом рождений и смертей, выполняя функцию пограничного объекта. Вагина и фаллос являлись ритуальными символами: «С незапамятных времен эрекция кактаковая выступает как означающее – не случайно столь важную роль, и именно в качестве означающего, играют при создании форм человеческой коллективности в древних наших культах каменные дольмены» . Именно здесь истоки современных социальных функций вагины как означающего, как символа.
      То есть мы будем говорить о вагине как об условном символе и пространственной вещи одновременно, «…потому что вещи, использованные в качестве символов, из-за этого все же не перестают быть самими собой» . И даже наоборот, символичность может продуцировать вещность, пространственность.

      Вагина символизирует и само тело, придает всем его частям телесную значимость, создает тело из небытия неозначенных смыслов: «Эта телесность особого толка. Она выражается в индивидуализации пространства через место, она вписывает в пространство высоту и ширину, интервалы, она делает его обитаемым для человека. Но эта индивидуализация пространства в месте как раз и похожа на импринт, на отпечаток вещи в пространстве, на отпечаток, по-своему его деформирующий. Место становится слепком с человека, его маской, границей, в которой сам он обретает бытие, движется и меняется. Человеческое тело также – вещь. Оно также деформирует пространство вокруг себя, придавая ему индивидуальность места» . Особую роль здесь играют движения тела/вагины, например, фрикции. Благодаря им вагина обретает пространственные характеристики, то есть они как бы вводят пространство внутрь тела. Именно в определенных повторяющихся движениях (фрикции, походка, качели, аплодисменты, курение, моргание, петтинг, тренажер, смех, рыдания, карусель, мастурбация, дрожь, верховая езда, укачивание ребенка, речь как движение губ, даже биение сердца) вагина становится «реальна», объемна. Такого рода движения – это способ оккупации пространства, с их помощью вагина вводит тело в пространство и придает себе пространственность.
      Понятно, что фрикции как бесконечный повтор в определенном смысле останавливают линейное время. Во фрикциях телесность кардинальным образом преобразуется, человек перестает быть «личностью», превращается в анонимную «вагину/фаллос». Это похоже на буквальную реализацию метафоры, когда нечто символическое приобретает вдруг пространственно-временные характеристики. Например, «пизда словно океан», реализованная буквально в виде океана, приобретает иные означающие, получает «реальную» способность «колебаться», «бурлить», «волноваться», «пениться» и т. д. Фрикции – это такая же форма, как и океан, форма, скрытой отозванной сущностью которой становится сам объект.
      Телесное в сексе теряет иллюзию своей материальности, а символическое приобретает кажимость телесности, вещности, как бы опредмечивается . То есть перед нами совершенно иное тело, да и не тело вообще. Как сказал Михаил Ямпольский о смерти Фаркуахара: «Здесь буквально возникает иное, нематериальное тело, которое может двигаться по некой иной временной оси» . Кроме того, в процессе фрикций субъект оказывается еще и наблюдателем собственных действий, то есть наблюдает себя со стороны. Все это сродни феномену падения, описанному Михаилом Ямпольским . Метафизически падение – тоже повторяющееся движение. Субститутом этого движения может быть последующий за ним смех.
      В самом деле, наше неясное ощущение того, что совершает фрикции (вариант: аплодирует, мастурбирует) кто-то другой, не лишено оснований. В самом деле, функция аплодисментов, фрикций или других повторяющихся движений тела может быть целиком перепоручена Другому. В этом смысле это могут быть не движения самого тела, внешние по отношению к телу повторяющиеся движения, приписываемые телу, то есть Другому как части нашего сознания. То есть эротизация вагины может происходить в ситуации полной ее физической неподвижности. Двигаться может все вокруг. Движения неподвижной женщины на берегу в фильме братьев Коэнов «Бартон Финк» берут на себя набегающие волны. При том что эта женщина – фотография на стене, а море шумит в сознании героя. Этого достаточно, чтобы оживить и предельно эротизировать героиню. Причем этот «повтор» обычно свойственен Большому Другому, это он смеется вместо нас в эротико-комических сериалах, полностью удовлетворяя зрителя. Морские волны – это тоже функция Большого Другого, это одна из наших субличностей, которая всегда интерпретируется как внешняя инстанция. Точно так же эротизацию могут осуществлять аплодисменты. Мы уже упоминали об этом в статье «Символика рукоплесканий» . Очень точно эту мысль сформулировал Игорь Чубаров: «…Аплодисменты действительно аналогичны мастурбации, при которой мы способны замкнуть на себя весь сложный эмоционально-чувственный набор переживаний, связанный с сексом и любовью. Ведь следуя логике Лакана, мы всегда способны обернуть воображаемого сексуального партнера в реального мастурбаторного и наоборот, представить реального Другого в качестве мастурбаторного объекта. Однако мастурбация при этом не становится более реальной, чем сексуальные отношения. Зато эта аналогия позволяет понять, как без всякой поэтической натяжки мы становимся Другими себе в современном мире, функции же субъекта берет на себя телевидение, медиа-власть – вернее, наш фантазм, который инвестирует субъективность в эти безличные структуры. Аплодисменты же выступают в роли фетишистских действий, которые замещают наше реальное желание и его удовлетворение, а в случае телевидения замещают и само это замещение. Это и есть реальность „матрицы“, которая уже не предполагает никакой реальности, ибо „за“ ней мы встречаемся только с собственным фантаз-мом, перекрывающим доступ к реальности для нашего же собственного блага» . Собственно, речь здесь идет о механизме изъятия смыслов идеального «Я», трансплантации смыслов бессознательного, перенесения смыслов большого Другого в иное пространство, туда, где они могут осознаваться в качестве чего-то иного. Собственные смыслы, символы Другого могут переноситься в сознательное внешнее место, которое может наделяться качествами субъекта и становиться объектом желаний. Желаний изъятых и перенесенных.
      Фрикции полового акта выражают определенное стремление к возрождению какого-то состояния сознания, уже знакомого ранее субъекту. То есть в сексе есть что-то от движения к прошлому, к пренатальному. Вообще любой бесконечный повтор эротичен, вагинален и связан символически со смертью. Повторение – это возврат назад. Фрикции деструктивны, поскольку в своем движении вспять ведут к десубъективации. Только это не та смерть, которой ждут в будущем, а то небытие, которое «везде».
      В оргазме же как состоянии сознания человек утрачивает свою субъективность, расстается со своими символическими рядами, «умирает». Функция означающего переходит к самим фрикциям, а оргазм, может быть, оказывается в роли их содержания. То есть оргазм в процессе полового акта может быть проинтерпретирован как смысл желания, чистый смысл, лишенный формы. То, что Фрейд называл «сырым материалом мышления» , лишенным изобразительных средств. Конечно, в момент окончания оргазма, в посткоитальный период он сам мгновенно становится означающим. Собственно, момент наивысшего наслаждения – это и есть момент означивания.
      Желания, овладевающие мужчиной в предкоитальный момент, некий «подъем чувств» – это и есть момент смены места означающих, освобождения смыслов. У знаков в этот момент появляются и новые формы, и новые планы содержания. Эти новые формы изначально пусты и готовы к принятию смыслов. В этот момент предыдущие формы, наполненные содержанием, оказываются сами уже не формами, а смыслами новых форм.
      Итак, тело занимает некое место, означивая его своими символическими или «реальными» движениями. Но и тело тоже в свою очередь может восприниматься как место вагины, которая опять же оказывается местом для фаллоса. Все эти символические ряды и создают пространство в целом, которое структурируется опять же вокруг центральных означающих.

      Когда мы называем вагину «пиздой», то в этот момент она перестает быть вагиной, происходит смена форм. Любое поименование превращает ее в знак желания. «Пизда» представляет собой не просто половой орган как объект желания, а еще и замещение неосознаваемого с этого момента желания. Она приобретает то, что Лакан называл «измерением маски» . Грубо говоря, пизда – это симптом, расположенный по ту сторону вагины. А вагина – маскопо-рождающий символ, знак, продуцирующий подмены.
      По Фрейду обратная сторона всякого наслаждения – это смерть. Перефразируя Фрейда, можно сказать, что обратная сторона пизды – это пиздец, то есть смерть и секс в одном флаконе. То есть «пизда» в отличие от «вагины» уже мертва и лишена девственности. И все эти значения прослеживаются и на лексическом уровне.
      В современном русском языке, кроме собственно «женских гениталий», «пизда» может обозначать целый ряд объектов, дробясь метонимически. Прежде всего «пизда» – обозначает женщину (значения 3. – 3.9) . Причем не обязательно только одну конкретную женщину, она может собирательно обозначать и весь женский пол (значение 4). Одновременно «пизда» может обозначать и «мужчину». Причем это может быть мужчина немощный, сексуально слабый (значение б), гомосексуальный (значение 6.1), сексуально странный и неприятный (значение 6.З), просто неприятный (значение 6.3.1) или никому неизвестный (значение 6.4). Подзначение 6.6. показывает, что пизда может вообще становиться именем мужчины, обращением. Наконец,«пизда» может обозначать вообще отношения между мужчиной и женщиной, любые сексуальные отношения, то есть становится означающим секса (значение 7). В следующем метафорическом переносе «пизда» означает вообще любой «нехороший» объект. То есть «пизда» – это обозначение «плохого», «слабого» (значение 19). С другой стороны, «пизда», наоборот, обозначает все позитивное, которое имманентно присуще любому объекту, то есть тайную внутреннюю сущность любого объекта. Нечто очень хорошее, но скрытое от глаз простых смертных и при этом связанное с вечностью, бессмертное. Значение №15 показывает, что пизда вообще может обозначать некую непостижимую и безымянную сердцевину вещи: «…Пошло, поехало смещение темпоральных слоев, залупился хуй хронотопа, запердели ёбкие минуты, щелкнула осклизлыми деснами пизда времен» . Получается, что пизда обозначает нечто внешнее-плохое или внутреннее-хорошее. Это нечто таинственное, несущее вовне ужас и смерть, и при этом таящее внутри нечто мучительно прекрасное.
      Значения 20-21 показывают, что «пизда» означивает окончание какого-либо процесса, поломку, наступление неприятной ситуации и даже смерть: «Ведь я тебе ноги могу поломать,/ Иль голой рукой изувечить! / Окурок, паршивый, в твои-то года,/ Сидел бы на печке в фуражке,/Ато по ебальнику дам, и пизда,/ Оттягивай труп старикашки./ Старик отвечает: – Угрозу ебу,/Поскольку твою, бля, предвижу судьбу» . Как видим, «пизда» оказывается в современном языке связана со смертью, оказывается синонимом персонифицированного «пиздеца». Ну, и самое главное, что «пизда» как абсолютная форма может заполняться любыми эмоциями (значение 24), а также выражать любое эмоциональное отношение к самой речи.
      Итак, на языковом уровне «пизда» оказывается означающим как для женщины, так и для мужчины, и для любого рода сексуальных отношений между ними. Одновременно она обозначает любые негативно оцениваемые внешние объекты, это идеальное «плохое», имеющее Имя, и, наоборот, позитивную тайную и безымянную сущность мира. В последнем случае это парадоксальное имя всего безымянного, того, что отсутствует в человеческом языке, того, что недоступно и непонятно простому смертному. Это нечто тайное, скрытое, потустороннее и при этом связанное со смертью, лежащей по ту сторону удовольствия, по ту сторону наслаждения символизируемого «пиздой». А сама пизда – это мучительно прекрасный инструмент смерти, насилия и боли: «…Той неотделимой от бытия боли, которая, как полагает Фрейд, связана у живого существа с самим существованием его» .

      Невозможно согласиться с традиционной точкой зрения, восходящей к Фрейду и поддержанной множеством ученых от Лакана до Бодрийяра, в соответствии с которой сексуальность принципиально маскулинна. Это следствие того, что, говоря о вагине, и Фрейд, и Лакан смотрят на ее символические ряды исключительно через призму фаллического означающего. Отсюда отсутствие интереса к концепту вагины: «Концепт 'пизда' играет в культуре гораздо более скромную роль по сравнению с ее vis-a-vis в силу ориентированности человеческой культуты маскулинно и тем самым фаллоцентрично. Если о фаллосе написаны тысячи страниц психоаналитической прозы… то пизде здесь уделено довольно мало места. В хрестоматийном «Словаре по психоанализу» Лапланша и Понталиса есть статья «фаллос», но нет статьи «вульва» (или «вагина») [Лапланш-Понталис 1996]» . Другим следствием этого является отрицание значимости вагины как означающего. В самой резкой форме сформулировал эту идею Бодрийяр: «Прав Фрейд: существу-еттолько одна сексуальность, только одно либидо – мужское. Сексуальность есть эта жесткая, дискриминантная структура, сконцентрированная на фаллосе, кастрации, имени отца, вытеснении. Другой просто не существует. Без толку пытаться вообразить нефаллическую сексуальность…» Конечно же, вообразить себе нефаллическую сексуальность несложно. Поскольку му-жескость и женскость ее – символические и в этом смысле интерсексуальные. Точно так же и либидо – мужское лишь символически, то есть в любую секунду оно может быть лишено этого своего означающего и приобрести иное, например, вагинальное. Все эти символы существуют только в процессе переозначивания, а потому вряд ли могут рассматриваться как статично мужские или женские. Проблема вагинальной сексуальности заключается просто в том, что Фрейд и Лакан рассматривали в первую очередь фаллические означающие и достигли здесь уникальных результатов. На что бы «несуществующее» исследователь ни взглянул, это «что» тут же порождается к жизни в пространстве его эксперимента.
      Когда Бодрийяр говорит, что «…у женщины нет никакой собственной сущности, <…> что женщина – ничто…» , то с ним трудно спорить. Потому что дело вовсе не в том, что у женщины нет никакой «собственной сущности». Дело в том, что у мужчины ее тоже нет. Есть лишь определенные структуры субличностей, которые, конечно, строятся из интерсексуальных символов.
      Разница между вагиной и фаллосом, конечно, огромная, но она не совпадает с символическим делением на мужское и женское. Вагина может означивать нечто мужское, а фаллос – женское. Как сказал поэт: «Цветаева ведь Хуя не имела, / А все ж ебала Софью Голлидей» .
      Сам же Бодрийяр, когда говорил о стриптизе, противореча себе, заметил, что женский половой орган – это зеркало всего мужского: «Никакой похоти: предельно серьезный и предельно инфантильный акт, неразделенная завороженность зеркалом женского полового органа – как Нарцисс был заворожен собственным отражением» . Действительно, устремляясь к влагалищу, мужчина движется к себе самому, видит себя, погружается в себя. Действительно, вагина – это способ означивания мужского. В некоторых контекстах пизда – это просто Большой Другой мужчины. И именно «пизда», а не «вагина», потому что в «пизде», в отличие от «вагины», – очень много мужского. Хотя обе они – лишь символические формы, способные полностью поглощать прочие символические ряды в качестве собственных означаемых.
      Красиво разукрашенная и эффектно одетая женщина означивает собой фаллос, форму его существования, «мужчину». Как говорил Энди Уорхол, «самая красивая женщина – это трансвестит». В этом смысле женщина замещает фаллос как объект желания. Она становится означающим желания. Сходные мысли уже были высказаны Лаканом: «Тот факт, что она выставляет себя на обозрение и предлагает себя в качестве объекта желания, подспудно, тайным образом идентифицирует ее с фаллосом, ставя ее бытие в качестве субъекта в положение желанного фаллоса, означающего желания Другого» .
      Конечно, фаллос – это одно из центральных означающих, но в определенных контекстах фаллос может оказываться содержанием вагины, доминирующей в качестве центрального означающего. Пословица «пизда без хуя – просто кожа» отражает двусмысленность этой оппозиции. При удалении из системы центральных означающих вагины фаллос становится не более значимым, чем мизинец или аппендикс. Удаление же аппендикса не приводит к уничтожению означаемых.
      Конечно, страх кастрации – это страх десимволизации, обессмысливания, уничтожения означающих. В этом смысле «вагина» тоже может быть подвержена кастрационному комплексу. Вчерне, при кастрации «вагины» мы и получаем «пизду». Причем подобная десимволизация вагины как чистой формы приведет еще и к полной десимволизации «мужского». То есть комплекс кастрации затрагивает оба центральных означающих. Вагина создает пространство обратимости для фаллоса: «…отсутствие соблазняет присутствие, холодное соблазняет горячее, субъект соблазняет объект – ну и наоборот, разумеется: потому что соблазн подразумевает этот минимум обратимости, который кладет конец всякой упорядоченной оппозиции…»
      Заметим также в скобках, что вагина способна быть означающим не только для фаллоса, но и для ануса, что подтверждает значение 9 (см. статью «Семантика пизды»).
      Еще одно соображение в защиту вагины сводится к тому, что она может быть центральным означающим для одной из субличностей человека, а фаллос одновременно – для другой. Большой Другой может быть «фаллическим», а нар-циссическое «я» – «вагинальным». То есть символически человек может иметь и то и другое. В этом смысле всякий человек – гермафродит. Вообще, наслаждение собой знаменуется симбиозом фаллоса и вагины как центральных означающих. Впрочем, человек наслаждается не вагиной, а желанием вагины.

      Тот, кого не любят, фактически оказывается тем самым полностью удален из сложной системы символических связей. «Я тебя не люблю» – это и есть акт исключения из символических связей, акт символической смерти индивидуума, отрицание самого факта существования человека. Одновременно высказывание «я тебя не люблю» содержит еще и указание на фантазматический объект желания. Буквально: «я хочу кого-то, но не знаю кого, только знаю точно, что это не ты». Или лучше так: «я кого-то люблю, не знаю, кто это, но знаю, что это не ты». Или: «ты рядом, поэтому это не ты, ведь я люблю кого-то другого, кого еще нужно найти». В этом смысле высказывание «я тебя не люблю» абсолютно равноценно высказыванию «я тебя люблю». Любовь всегда направлена «мимо», на некую маску, а желание всегда метафорично, оно всегда смещает объект любви. Само удовлетворение тоже носит чисто знаковый характер. Таким образом и весь секс предстает как процесс взаимных символизации. А для «оформления» неоформленных желаний субъект прибегает к символизирующей потенции вагины.