- Кузьма Лукич Воротынцев, первый помощник капитана, - назвался он. А вы наш врач? Татьяна Ивановна, если не ошибаюсь?
      От его пытливого со льдинкой взгляда Татьяне стало чуть не по себе, но она скрыла неловкость за любезной улыбкой.
      - Я самая, товарищ помполит.
      - О! - вскинул кустистую бровь Воротынцев. - Вы, оказывается, разбираетесь в судовых должностях.
      - Татьяна Ивановна из флотской семьи, - подал голос Ролдугин. - Отец у нее мичман, старший брат адмирал.
      - А вы, товарищ, тоже ко мне? - спросил его помполит.
      - Да нет, я вот только проводил к вам... - растерялся тот. - Я третий помощник с "Аральска". - И заторопился к выходу, сказав на ходу: - Я буду ждать тебя вечером возле проходной, Таня.
      - Он ваш родственник? - спросил помполит Татьяну.
      - Нет, просто давний знакомый.
      - Ваш или вашего мужа? - снова уколол ее взглядом Воротынцев.
      - Какое это имеет значение? - нервно передернулась в кресле Татьяна.
      - Большое, - невозмутимо ответил помполит. - На судне вас будет всего три женщины... Впрочем, даже не три, а две, повариха не в счет, ей уже за пятьдесят... Так вот, имейте в виду, к вам будут присматриваться. Каждое лыко, как говорится, вам в строку поставят.
      - Спасибо за предупреждение, товарищ помполит, учту.
      - А почему вы не носите обручальное кольцо?
      - Не хочу, потому и не ношу, - уже ожесточаясь, буркнула Татьяна.
      - Рекомендую надеть, чтобы не вызывать брожения мужских умов...
      - Простите, но я его оставила дома, в Москве. Можете сообщить об этом экипажу! - с вызовом сказала Татьяна.
      - Это не входит в мои обязанности, - по-прежнему спокойно-ледяным тоном ответил Воротынцев. - Ну что ж, - подытожил он, - времени для разговоров у нас с вами впереди предостаточно. Принимайте дела и имущество. Надеюсь, все в порядке, ваш предшественник был человеком аккуратным... Да, кстати, - остановил он Татьяну возле самой двери каюты, - возьмите-ка эту книжицу, почитаете на досуге. Она называется "Устав плавания на судах советского морского флота".
      "Удивительный сухарь, - размышляла Татьяна по пути в лазарет, - не человек, а бесчувственный робот. Без сердца, без печенки-селезенки... Хотя это может и к лучшему, нечему болеть. Попадись такой пациент, всю душу вывернет..."
      Лазарет оказался симпатичным трехсекционным помещением с небольшой, но просторной приемной, такой же уютной процедурной, со спальным отделением на четыре койки и санузлом. По сравнению с этим великолепием ее комнатушка-кабинет в районной поликлинике выглядела жалкой лачужкой. Два иллюминатора наполняли приемную ярким солнечным светом, сверкали белизной переборки, искрился никелем инструментарий в застекленных встроенных шкафах. У Татьяны даже настроение поднялось от подобного великолепия. Полюбовавшись своим хозяйством, она достала из ящика папку с документами, сорвала пломбу на сейфике с медикаментами и занялась подсчетом коробок, ампул и облаток.
      Стук в дверь заставил ее прерваться.
      В каюту, чуть согнувшись, вошел высоченный, под два метра ростом, мужчина в комсоставской тужурке. Черты его лица были под стать фигуре крупными и шероховатыми, словно голову его отлили в форме и забыли пошлифовать. И все-таки - Татьяна это отметила сразу - моряк был красив какой-то особой буйной, мужественной красотой.
      - Здравствуйте, дорогой доктор, - склонился перед ней неожиданный визитер.
      По тому, как мягко произносил он согласные звуки: "Трасвуйте таракой токтор", Татьяна догадалась, что перед нею прибалтиец.
      - Добрый день. Чем обязана?
      - Я отец. Значит, второй механик. Меня зовут Ян Томп.
      - Меня - Татьяной Ивановной. И много у вас детей?
      - Каких детей? Я холостой.
      - Но у отца должны быть дети.
      - А! В моем заведовании машина и вся ее обслуга. Какое у вас чудесное имя, доктор! "Онегин, я скрывать не стану, пезумно я люплю Татьяну!" неожиданно высоким тенорком пропел он, и забавный его выговор "пезумно я люплю" заставил ее улыбнуться.
      - И все-таки вы ко мне по делу? - погасив улыбку, спросила она.
      - Да, конечно. Я две ночи не сплю, доктор. Нету сна!
      - Такое бывает от переживаний. Наверное, вам трудно было расставаться с родными.
      - Мои родные только папа. Он далеко отсюда. У нас мужчины расстаются без переживаний.
      - Тогда виновата невеста.
      - Моя невеста ушла к другому. Еще не успев познакомиться со мной...
      - Давайте, я измерю вам кровяное давление, - сухо предложила Татьяна, чтобы не продолжать глупый разговор.
      - С удовольствием! - просиял Томп. Повесив на крюк тужурку, он закатал рукав рубашки, обнажив мускулистую, покрытую белесым пушком и мелкими родинками руку.
      Давление у него было как у космонавта, сто десять на семьдесят, а светлые голубоватого оттенка глаза хитровато поблескивали.
      - Сколько вам лет? - для приличия спросила Татьяна.
      - Много, доктор! Осенью будет тридцать один.
      - На каком боку спите?
      - На правом, доктор.
      - Перевернитесь на левый, обязательно заснете.
      - Да что там, доктор, я сплю как сурок. Просто я зашел познакомиться. Не браните меня, пожалуйста!
      И снова его "не праните" вызвало улыбку. Почувствовав ее расположение, Томп еще более осмелел:
      - Мой отец приказал мне жениться только на враче! Чтобы никогда не вызывать к нему "Скорую помощь"!
      - Где он живет, ваш папа? - машинально спросила Татьяна.
      - У самого синего моря. Он строит корабли...
      Услышав название города, Татьяна встрепенулась, выпалила обрадованно:
      - Так там же работает мой брат Павлик!
      - Павлик? А как его фамилия?
      - Русаков.
      - Ха! Павел Иванович Русаков! Мы же знакомы! Я его угощал поцелуем любимой женщины!
      - Чем угощали? - озадаченно переспросила Татьяна.
      - Так называется чай, заваренный особым способом, с ямайским ромом, Мой отец о вашим братом большие друзья!
      - Вот уж действительно мир тесен, - улыбнулась она.
      - Нет, нет! - закрутил головой Ян. - По-настоящему мир тесен только в океане. Вот там уж действительно увидишь все флаги мира.
      - Вы давно плаваете?
      - Всю жизнь! Помнить себя начал на корме рыбацкой лодки. Я ведь по рождению островитянин.
      - И я детство и всю молодость провела возле моря, а в настоящее плавание иду впервые...
      - Море вас примет, вот увидите! Море - оно живое. Оно тоже умеет ценить красоту.
      Остаток дня Татьяна находилась под приятным впечатлением знакомства с голубоглазым великаном. Что-то было в нем трогательное, несоразмерное с внешностью. Ей подумалось, что Ян напоминает кого-то другого, непонятого и забытого...
      В портовой проходной ее ждал Борис Ролдугин. Рядом с ним скучал таксист в форменной фуражке, на этот раз молодой парень с франтоватой ниточкой усов над верхней губой.
      - Заводи, шеф! - распорядился Борис, увидев Татьяну. - Ну как первые впечатления? - спросил он ее в машине.
      - Ничего, - ответила она.
      - С помпой тебе не повезло. Он из бывших шкрабов, говорят, был завучем в какой-то школе. Случайный человек на море, Странно получается: чтобы стать самым младшим - четвертым помощником на судне, надо пять лет протирать штаны в мореходке, а тут - прошел двухмесячные курсы или просто инструктаж в парткоме - и третий человек после капитана со старпомом. Неправильно это... Ну да ничего, тебе от него детей не рожать! - шутливо заключил он.
      - Знаешь что, Боря, - повернулась к нему Татьяна. - Ты позволишь мне побыть сегодня одной?
      Глава 6
      Урманов спускался по трапу в будущий боевой информационный центр, осторожно ставя ноги на заляпанные краской ступени. Неожиданно снизу донеслось пение. Звонкий женский голос выводил:
      Отпустили сто рублей
      На постройку кораблей...
      "Ишь ты, резвятся красны девицы", - усмехнулся Сергей, нарочно затопав яловыми сапожищами, чтобы услышали внизу. Действительно, песня сразу же оборвалась.
      В неуютном без иллюминаторов помещении при свете переносных ламп работали маляры. Слепящие лучи переносок ударили в глаза командиру, заставив на момент зажмуриться.
      - Душевно поете, девчата, - сказал он, поздоровавшись.
      - А мы сочетаем приятное с полезным, - ответила Снеговая, выходя на середину отсека.
      - Рад вас видеть, Ирина Петровна, - учтиво поклонился Сергей.
      - Мы вас, товарищ командир, тем более. Такие женихи на дороге не валяются, - картинно подбоченясь, ответила она.
      "А все-таки хороша, мерзавка", - любуясь ею, беззлобно подумал Урманов. Нет ничего удивительного, что охмурила она взбалмошного Игоря Русакова. Их часто видят вместе то в ресторане, то на танцевальной площадке городского парка.
      - Напрасно вы, товарищ командир, пригожих ребят нам в помощь не выделили, - продолжала балагурить Снеговая. - Давно бы уже и здесь, в БИЦе, и в посту управления монтажники вкалывали...
      - Вы-то себя не обделили, товарищ бригадир, - улыбнулся Сергей.
      - Я за всех своих подружек душой болею, - не замешкалась она с ответом. - Нам ведь до ваших лет в невестах ходить нельзя!
      - График работ вам известен? - чтобы пересилить неловкость, спросил Урманов.
      - Я на планерках мух не ловлю, - ответила Снеговая.
      - Ну добро, - скомкал разговор Урманов и затопал обратно по трапу. Снизу донесся дружный хохот, который окончательно разозлил Сергея.
      На палубе под горячую руку ему подвернулся спящий в укромном уголке рабочий, судя по заплывшим глазам, с тяжкого похмелья. Сергей приказал выставить лодыря с корабля, а сам медведем вломился в диспетчерскую.
      - Давай поменяемся ролями, Серега! - парировал его наскоки Павел Русаков. - Ты корабль строй, а я стану порядки наводить. Что, не хочешь? Тогда хватит мелочиться. Разве можно в таком большом деле обойтись без изъяна? Да завтра этот самый Канарейкин на трезвую голову двойную норму выдаст. А уволю я его по твоему настоянию, ты мне на его рабочее место своего матроса поставить?
      - Не поставлю.
      - То-то же! А мне что прикажешь делать без Канарейкина? Он у меня сварщик-ювелир...
      - Да пойми ты, Павел, твои разгильдяи мою команду разлагают!
      - Вот ты своими-то побольше и занимайся. Да с помощников спрашивай построже. Вон сколько их у тебя ходит, и все с нашивками до локтей!
      Урманов и сам понимал, что погорячился. Он видел: мелкие неурядицы все-таки не влияют на общий ход строительно-монтажных работ. С каждой неделей "Горделивый", как копилка монетами, наполнялся новыми механизмами и устройствами. Зато и заводчан на нем прибавлялось. Появилось много смежников из субподрядных организаций, которые подчинялись главному строителю сугубо формально и таили от него многие фирменные секреты.
      - Вот и попробуй совладай с таким разношерстным народом! - огорченно вздыхал Павел. - Фирмачей полным-полно, а стрелочник по-прежнему один я...
      Правда, - и в этом командир имел возможность убедиться, - в налаживании отношений со смежниками главному строителю помогал ведущий конструктор Георг Томп, авторитет которого на всех уровнях был велик.
      Как-то раз, когда они утром, по обыкновению, сидели втроем в диспетчерской, Томп вынул из кармана почтовый конверт.
      - Письмо получил от Яна, - улыбнулся он. - Скоро они двинутся рейсом на Кубу. И знаете, Павел Иванович, кто идет у них судовым врачом? Ваша сестра Татьяна!
      Урманов невольно вздрогнул при этом сообщении и с удивлением глянул на Павла: "Неужели тот до сих пор не знал?"
      - Ударилась в бега от мужа, от родных... - сердито проворчал тот, давая понять, что разговор ему неприятен.
      Тогда Сергей сам предпринял обходной маневр.
      - На каком судне плавает ваш сын? - спросил он Томна.
      - На сухогрузе "Новокуйбышевск". Это полуавтомат нового типа. Пятитысячник финской постройки...
      - Экипаж на нем большой?
      - Полагаю, человек пятьдесят...
      - Наверное, сплошная молодежь?
      - Капитан на нем опытный, Семен Ильич Сорокин, старый балтиец. Я когда-то сдавал ему судно...
      - А женщин на таких судах много плавает? - продолжал выведывать Урманов.
      - Полагаю, не больше трех-четырех. Поварихи, буфетчица, дневальная, иногда врач, совсем редко маркони - значит радистка... Все-таки моряк профессия не женская.
      - Рейс будет долгим?
      - Сдадут генеральный груз в Гаване, забункеруются там сахаром и через Суэцкий канал пойдут в Находку. Так пишет Ян...
      Опытному моряку нетрудно было прикинуть в уме примерное время плавания. С учетом стоянок выходило больше полугода. Но Сергей понимал еще и то, какими долгими кажутся дни вдали от дома. Не зря же случаются в далеком океане такие парадоксы, когда после пересечения линии перемены дат можно угодить из дня нынешнего обратно в день вчерашний.
      - Слышь, Серега, - окликнул Урманова копавшийся в груде монтажных схем Павел. - Подбрось мне на сегодня десятка три гавриков. Люди позарез нужны!
      - Ни одного матроса. У нас строевые занятия.
      - Тебе что важнее, корабль побыстрее получить или подметки протереть?
      - Мне важно наладить организацию службы. Без нее твоей чудо-технике грош цена будет в море.
      - Значит, ты в головы своих матросов хочешь знания через ноги вбить?
      - Зато твоих ювелиров ноги не всегда твердо держат, - съехидничал Урманов.
      - Ох и зануда ты, Сергей. Потому и бабы с тобой не уживаются...
      Урманов резко повернулся и поспешил к выходу.
      - Обиделся, - кисло ухмыльнулся Павел. - Умный парень, но самолюбив, как прима-балерина.
      - Ум, труд и самолюбие делают обыкновенных людей великими, задумчиво произнес Томп.
      Урманов тем временем торопился к заводской проходной, то и дело поглядывая на часы. Ровно в десять он был на плацу, где в двухшереножном строю стоял весь экипаж "Горделивого".
      Раздалось протяжное "смир-рноо!", от строя отделился офицер и со вскинутой под козырек фуражки рукой подошел к командиру.
      - Товарищ капитан второго ранга! - прищелкнув каблуками, четко начал рапортовать он. - Экипаж ракетного крейсера "Горделивый" для строевого смотра построен. Старший помощник командира капитан третьего ранга Саркисов.
      Старпом сделал шаг в сторону, пропуская вперед командира, и повернулся кругом. Чуть приотстав, сопроводил Урманова к середине строя.
      - Здравствуйте, товарищи! - на одном дыхании выкрикнул Урманов.
      - Здравия... желаем... товарищ... капитан... второго... ранга! шестикратно пророкотали шеренги.
      Разрешив стоять "вольно", командир направился к правому, офицерскому флангу. Почти весь командный штат был укомплектован молодежью, на погонах которой поблескивали по две-три, реже по четыре звездочки. Урманов даже посетовал на такое положение в отделе кадров. "Молодость - это недостаток, который быстро проходит!" - успокоил его один из кадровиков. В деликатное положение поставило командира и назначение к нему старпомом Саркисова, закончившего академию в одной с ним группе. Все три учебных года слушатели были на одинаковом положении, называли друг друга в лучшем случае по имени-отчеству и, уж конечно, на "ты".
      Урманов шел вдоль строя, пожимая руки офицерам, и невольно вздрогнул, увидев перед собой лейтенанта Русакова. Тот стоял, понуро наклонив голову, в куцем и несвежем кителе, с разошедшимися складками на давно неглаженных брюках.
      "Прошастал, стервец, всю ночь и форму не привел в порядок, - сердито подумал командир. - Как же с ним поступить? Прогнать со смотра? Но ведь в строю стоят подчиненные Русакова... Не обратить внимания? Значит, бросить тень на собственный авторитет..." Он стоял в нерешительности, забыв даже подать руку офицеру, пока его не осенило:
      - Лейтенант Русаков, - сказал он ледяным тоном. - Прошу вас подменить дежурного по казарме и направить его сюда.
      - Есть подменить дежурного, - пряча усмешку, повторил приказание Игорь. Неторопливо вышел из строя и, не оглядываясь, зашагал прочь.
      Второй раз за это утро было испорчено настроение Урманова. Он с облегчением вспомнил о том, что отказался от приглашения Русаковых. Иначе ему пришлось бы встретиться со своим нерадивым подчиненным за одним столом. Игорь жил не в казарме, а на квартире у дяди.
      Когда строевой смотр закончился и команду повели на обед в столовую, Урманов задержал на минутку старшего помощника.
      - Иван Аркадьевич, - обратился он к Саркисову по имени-отчеству, как бывало в академии. - Ты проверял форму одежды офицеров?
      - Так точно, товарищ командир, - бодро подтвердил старпом, старательно выговаривая шипящие звуки. И все равно вместо "ч" у него получалось "сч", вместо "щ" выходило "шч".
      - И ты не обратил внимания на безобразный вид лейтенанта Русакова?
      - Почему не обратил? Я предложил ему переодеться, он сказал, что нет у него другого кителя.
      - Тогда почему вы оставили его в строю? - непроизвольно перейдя на "вы", раздраженно воскликнул Урманов.
      - Как же можно, товарищ командир? Он же сын командующего нашей эскадрой контр-адмирала Русакова!
      - Прежде всего он наш с вами подчиненный, старпом! И требовать с него надо безо всяких скидок.
      - Понял, товарищ командир. На будущее учту.
      Поздним вечером в каюту Урманова заглянул капитан третьего ранга Валейшо.
      - Я не помешаю? - деликатно осведомился он.
      - Входите, Федор Семенович, безо всяких церемоний, - откликнулся Сергей.
      Валейшо присел на краешек куцего диванчика, притулившегося к стене неподалеку от рабочего стола.
      - С утра до ночи в заботах? - улыбнулся он, заметив стопку наставлений с многочисленными закладками.
      - Готовлю групповое упражнение с офицерами, - поднял голову от стола командир. - Хватит им заниматься мастеровщиной.
      - Мастеровщиной... - повторил последнее его слово замполит. - У вас это прозвучало как ругательство. А ведь на мастеровом люде вся наша промышленность держится, только называем мы его иначе - рабочим классом.
      - Против рабочего класса я ничего не имею, - зыркнул на него колючим взглядом Урманов. - Сам из мастерового клана вышел. Только подсобничать заводским рабочим наши матросы больше не будут.
      - А как же классовая солидарность, взаимовыручка? - снова улыбнулся Валейшо.
      - Не надо громких слов, Федор Семенович, ими из бомбомета не выстрелишь. Нам с вами, между прочим, надо постараться, чтобы матросы не только знали, но и умели применить в бою технику и оружие.
      - Вот в этом я с вами совершенно согласен, товарищ командир! Потому-то и нужна золотая середина между теорией и практикой... Впрочем, я зашел к вам по другому делу.
      - Слушаю вас внимательно.
      - На днях у нас выборы комсомольского комитета. Как вы смотрите на то, чтобы рекомендовать в секретари главного старшину Хлопова? По-моему, парень он серьезный, принципиальный.
      - А комсомольцы его поддержат?
      - Думаю, да. Он один из самых авторитетных старшин в экипаже.
      - Ну что ж, я не возражаю.
      - И еще, - замполит смущенно замялся, - один деликатный вопрос... Не могли бы вы потолковать с лейтенантом Русаковым? Я знаю, он вырос на ваших глазах и очень вас уважает...
      - О чем же мне с ним говорить?
      - С ним что-то странное происходит, друзей у него нет, ко всему безразличен, на службу приходит как на принудиловку...
      - Все это больше по вашей части, Федор Семенович, - пряча усмешку, сказал Урманов.
      - Пробовал, только ничего у меня не вышло, - бесхитростно ответил замполит.
      - Добро, я попытаюсь разговорить лейтенанта Русакова, - согласился Урманов, красноречиво поглядывая на палубные часы, висящие на стене. На языке вертелся банальный вопрос: не пора ли гостю домой, но Сергей вовремя спохватился, вспомнив семейную историю замполита. Три года назад Валейшо овдовел, остался с двумя сыновьями-погодками, старший ходил тогда в первый класс. Помаявшись один с детьми около полутора лет, Федор Семенович женился вторично, привел в дом супругу намного моложе себя. Говорят, жили они поначалу дружно, мачеха была внимательна к мальчишкам до тех пор, пока не родила дочку. Как часто бывает в таких случаях, собственное дитя заслонило ей весь белый свет, а сердце отца оказалось разорванным надвое... "Все мы мастаки по чужим душам, - косясь на застывшего в невеселой позе заместителя, размышлял Урманов. - Зато в своей не всегда можем разобраться..."
      - Может, перехватить для вас дежурную машину? - негромко осведомился он, чувствуя, что пауза слишком затянулась.
      - Спасибо, Сергей Прокофьевич, - встрепенулся Валейшо. - Поздно уже, мои все спят. Переночую в лейтенантской каюте, там есть свободная койка.
      Когда Валейшо, пожелав спокойной ночи, ушел, Сергей быстро разделся и юркнул под одеяло. Но пожелание замполита не сбылось, долго еще лежал Урманов без сна, думая о своем.
      ...С Ниной он познакомился в одном из крымских санаториев. По вечерам, когда спадала жара, Сергей обычно приходил на волейбольную площадку. Он слыл хорошим игроком, его косые резаные удары никто не мог принять. Правда, для такого удара пас требовался особый: резкий и точный, а толковых разыгрывающих в команде Сергея не было, потому мяч нередко врезался в землю за чертой площадки.
      Но вот однажды на задней линии появилась высокая и стройная молодая женщина в капроновой сеточке, под которую были упрятаны пышные темные волосы. Сначала Сергей даже разозлился, увидев ее на месте своего мало-мальски способного партнера, но вскоре получил от нее такой точный пас, что мяч гвоздем врезался в угол площадки соперников. Вскоре они понимали друг друга с полувзгляда.
      - Вы из сборной страны? - кокетливо спросила она, когда матч был выигран с сухим счетом.
      - Увы, такой чести не удостоился, - в тон ей ответил Сергей, - но был чемпионом ВВМУЗов.
      - Чемпионом чего? - не поняла она.
      - Высших военно-морских учебных заведений, - пояснил он.
      - Так вы моряк?
      - Капитан-лейтенант флота российского Сергей Урманов к вашим услугам! - церемонно представился он. Тогда он носил звание, которым очень гордился и считал его самым красивым из всех существующих в армии и на флоте.
      - Нина Пайчадзе, аспирант, - сняв сеточку и рассыпав по плечам водопад волос, назвалась она.
      - У вас знаменитая спортивная фамилия! - улыбнулся Сергей. - Вы не сестра центрфорварда тбилисского "Динамо"?
      - Кажется, он мне приходится дальним родственником.
      - Но уж вы наверняка были чемпионкой Грузии!
      - Ошибаетесь, я родилась и выросла в Москве. Кстати, мама у меня русская.
      Видимо, она походила на мать. Овал лица был у нее славянским, нос без горбинки. Только восточная глубина карих глаз да волосы цвета воронова крыла свидетельствовали о примеси грузинской крови.
      После ужина Сергей пригласил новую знакомую на танцы. Когда он в белой флотской тужурке, а Нина в парчовом с блестками бальном платье появились на летней веранде курзала, им присудили приз как самой эффектной паре. До конца заезда они ни одного вечера не провели врозь.
      Свадьбу сыграли осенью в "Украине" - недавно открывшемся новом ресторане Севастополя. Поселились временно на квартире у отца Сергея, который только что вышел в отставку и очень томился одиночеством. Прокофий Нилыч души не чаял в невестке, открыто гордился ее красотой.
      Потом Сергей, в ту пору помощник командира эскадренного миноносца, ушел в длительное плавание и, оставшись один на один со своими мыслями, почувствовал, как наступает отрезвление... Он понял, что не было любви, а было только увлечение уже потому, что Нина не заслонила в его мыслях Татьяну...
      Когда он вернулся, в их отношениях не стало прежней искренней близости, а всегда веселая и жизнерадостная Нина заметно сникла. Сергей понимал, что долго так продолжаться не может.
      Они разошлись, не прожив вместе года, расстались без ссор, без взаимных обвинений, даже провели прощальный вечер в кафе, а назавтра Нина вернулась в Москву. Развода не оформляли, лишь после, несколько лет спустя, она написала Сергею, что встретила хорошего человека, и попросила письменного согласия на развод. Нина вышла за своего творческого руководителя - профессора, и Сергей от чистого сердца пожелал ей счастья.
      Глава 7
      Балтика встретила "Новокуйбышевск" приличным штормом. Короткие злые волны сначала только сотрясали судно, но постепенно раскачали его с борта на борт.
      Татьяна почувствовала, как тупая боль обручем сдавливает виски, противный липкий пот обволакивает тело. Когда вязкий комок подкатил к горлу, она вспомнила, что в аптечке есть аэрон, лекарство, снимающее нагрузку с вестибулярного аппарата. Татьяна полезла было в сейф с медикаментами, но в это время прострекотал телефонный звонок.
      - Как самочувствие, доктор? - услышала она в трубке резанувший ухо голос помполита. - Советую не ложиться, а переносить качку на ногах.
      - Спасибо, ночью я хорошо выспалась, - нашла в себе силы бодро ответить Татьяна. Едва успев положить трубку, ринулась к раковине умывальника. "Что же это делается, черт побери? - прополоскав рот, досадливо размышляла она. - Я же дочь и сестра моряков! Надо брать себя в руки".
      Так и не разорвав облатки, Татьяна положила аэрон обратно в сейф, решительно надела белый халат. Было время снимать пробу обеденного меню. При мысли о пище новый комок перехватил дыхание, усилием воли она протолкнула его и распахнула дверь лазарета.
      На камбузе в клубах пара несуетливо двигалась повариха, или, как ее по-флотски величали, кокша Варвара Акимовна Петрова, дородная женщина, широкоплечая, с крупными и сильными руками.
      - Не изловчилась зачерпнуть, плеснула на плиту, - охотно пояснила она, увидев врача. - Море чуток горбатое. Однако проба готова.
      Смотря на ее раскрасневшееся, невозмутимое лицо, Татьяна невольно представила себя такой, какой видела в зеркале несколько минут назад: бледно-зеленой, с рыбьими глазами. Словно разгадав ее мысли, Варвара Акимовна заговорила улыбчиво:
      - А ты молодец, Танюшка, не укачиваешься. Вон Лидка, наша буфетчица, плавает второй год, до сих пор в хороший шторм пластом лежит... И не обижайся на то, что тыкаю, я тут со всеми так, окромя Семена Ильича, капитана. Все остальные в сыновья мне гожи...
      - Ну а я - в дочери, - тоже попыталась улыбнуться Татьяна, но только судорожно дернула щекой.
      - И еще прими мой совет: ешь поболе, когда качает. На сытый желудок оно легче переносится. Даже если все из тебя, а ты взамен новую добавку!
      Татьяна открыла пробный судок. Наваристый дух вызвал у нее нервическую дрожь. Первую ложку борща проглотила с усилием, словно касторку, но все равно зачерпнула вторую и третью. Заставила себя съесть щепоть истомленного в жиру янтарного плова, запила его полстаканом компота.
      Сделав разрешительную запись в журнале, почувствовала, как неудержимо тянет ее наружу, на свежий воздух. Все равно, что там ее ждет - холод, ветер или дождь, лишь бы расправить стесненную грудь, освободить голову от тяжелого гнетущего дурмана.
      Татьяна почти бегом одолела коридор, но осилить запор задраенной по-штормовому тяжелой надстроечной двери не смогла. Опрометью бросилась назад, ворвалась в лазарет, схватив из шкафа кислородную подушку, жадно прильнула к загубнику. Ожогом полоснуло легкие, сразу полегчало, кислород подействовал на нее, как нашатырь на обморочного.
      Кто-то несмело постучал в дверь.
      - Войдите! - прохрипела она. Но ее не услышали, стук повторился.
      - Входите же! - разозлилась она на того, кто стоял за дверью.
      - Позвольте, товарищ доктор? - смущенно сказал Ян Томп, переступив порог. В руках он держал графин, наполненный розоватой жидкостью. - Вам нехорошо? - Еще больше растерялся он, увидев ее распростертой на медицинской кушетке. Звякнул горлышком графина о стакан, протянул его Татьяне, второпях плеснув ей на халат. - Выпейте, это газировка с клюквенным экстрактом. Очень помогает...
      Она покорно стала цедить сквозь зубы пузырящийся кисловатый напиток, а Ян придерживал стакан широкой, как лопата, ладонью.
      - Мы в машине по два графина за вахту приканчиваем, - утешая ее, говорил механик. - Качка ведь на любого действует, только мы стараемся не обращать внимания.
      "Хорошо тебе "не обращать", такому здоровущему, - тоскливо думала Татьяна, страшась нового приступа морской болезни. - А тут жить не хочется..."
      - Я говорил с вахтенным штурманом, скоро мы повернем на другой курс, станем под волну, качать перестанет. Можно будет спокойно пообедать.
      - Можете, Ян, съесть и мою порцию, - криво усмехнулась Татьяна.
      - Мне и так положен двойной рацион, - негромко рассмеялся Ян. - Вы знаете, - оживился он, - у нас в мореходке были два - как это по-русски? два закадычных друга, фамилии у них Лаум и Зорин. Их прозвали барометром и вот такую частушку про них придумали:
      Лаум скис и чуть не плачет,
      Зорин весел, сладу нет,
      Значит, в море будет качка,
      За двоих умнет обед.
      Лаум радуется лихо,
      Зорин хмурится в тоске,
      Значит, в море станет тихо,
      Камбуз будет на замке.
      Смешно, правда? А теперь тот самый Зорин, который ел, работает в портнадзоре на берегу, а тот самый Лаум, который укачивался, плавает, как и я, вторым механиком в Латвийском пароходстве. Вы заметили иронию судьбы?..
      Татьяна слушала его забавный мягкий выговор, почти не осознавая смысла слов, почему-то ей становилось легче.
      Судно вдруг резко накренилось на один борт, мелкой дрожью заколотились переборки, тоненько дзенькнула пробка в графине.
      - Ага, вот и поворот! - обрадованно воскликнул Ян. - Теперь до самого Рюгена будем катить как по асфальту.
      Действительно, качка сразу же прекратилась, щеки Татьяны стали розоветь, она поднялась с тахты и благодарно улыбнулась Томпу.
      - Вы собирайтесь, доктор, а я минут через двадцать приглашу вас в кают-компанию, - сказал он, поднимаясь.
      Во главе широкого обеденного стола восседал капитан, худощавый по-юношески человек с жестким бобриком светло-русых волос, только внимательный взгляд мог заметить в них добрую примесь седины. Когда Татьяна представлялась ему, решила: капитану где-то около сорока, и поразилась, узнав, что тому уже за пятьдесят и тридцать из них отданы морю.