Командир покидает гибнущий корабль последним, но не всегда приходит на строящийся первым. Когда Урманов с предписанием в кармане приехал на завод, его встретили заместитель командира по политической части капитан третьего ранга Валейшо, инженер-механик Дягилев, несколько младших офицеров и среди них командир стартовой батареи лейтенант Игорь Русаков.
      "Добрый день, дядя Сережа..." - хотел было сказать он, но, не увидев ответной улыбки на лице Урманова, произнес: - Здравия желаю, товарищ командир.
      - Здравствуйте, лейтенант, - нарочито сухо поздоровался Урманов. "Парень как парень, - мысленно отметил Сергей. - Подтянут, дисциплинирован".
      В первый же день командир корабля познакомился с ведущим конструктором проекта Георгием Оскаровичем Томпом, который в день спуска "Горделивого" со стапеля был болен. Они встретились в диспетчерской главного строителя и разговаривали под аккомпанемент хрипловатого зуммера селектора.
      - Ну вот весь наш триумвират в сборе, - хохотнул Павел Русаков. - Кто же из нас будет Цезарем?
      - На корабле бывает только один командир, - сказал Томп, заметно смягчая букву "б", так что она звучала как "п".
      - У нас пока не корабль, а заказ номер триста тридцать три, хитровато глянул на Урманова Павел.
      - Я думаю, следует вспомнить старый флотский принцип: каждый занимается своим делом и головой за него отвечает, - отпарировал Сергей.
      - Позволь справиться, за что же будешь отвечать ты?
      - Долго перечислять, товарищ главный строитель. За многое и, в частности, за специальную подготовку экипажа.
      - Стало быть, толкаться возле механизмов и мешать моим рабочим? А заодно сманивать тех, кто помоложе, на сверхсрочную?
      - Я не вербовщик, а у нас, как известно, всеобщая воинская обязанность.
      - Кто же тогда сманил моего шофера Васю? Адмирал Нельсон?
      - На твоем месте я бы водил машину сам. Невелика персона!
      - Сам сначала дослужись до персональной, тогда будешь судить и рядить...
      Диспетчер подозвал Павла Русакова к телефону, и тот, выслушав что-то, рысью выбежал за дверь.
      - Что получилось? - спросил диспетчера Томи.
      - ОТК сварной шов забраковал, - ответил тот.
      - Не велика беда, - буркнул Томп и повернулся к Урманову: - Мне говорили, вы из семьи потомственных мореходов?
      - Отец был капитаном первого ранга, а вот дед рабочим на заводе Гужона.
      - О, мой род семью коленами связан с морем! Я ведь из Кингисеппа, что на острове Сааремаа. Знаете такой?
      - А как же! Еще в училище лоции всех наших морей наизусть вызубрил.
      - Жаль, что вы не побывали на Сааремаа! Такой красоты на всем свете больше нет.
      - А мне кажется, что самый красивый город в мире - это Севастополь.
      - Мы с вами как кулики, каждый свое болото хвалит! - рассмеялся Томп. - У вас есть сын?
      - Я не женат.
      - Это нехорошо! Род надо продолжать. Мой сын Ян закончил мореходку, теперь плавает механиком на Балтийском пароходстве. Я рад, что мы познакомились. Будем работать вместе.
      Ступив на палубу "Горделивого", Сергей Урманов сразу заметил, как поматерел корабль за пять месяцев, прошедших после спуска на воду. Перед носовой надстройкой связкой гигантских стручков красного перца казались поднятые вверх контейнеры ракетной установки, возле самого форштевня волнистыми рядами выложены черные калачи якорь-цепи. Надстройка уже была остеклена, а над нею широко раскинула сетчатые крылья антенна станции поиска цели. Только этажерки монтажных лесов, окружавшие некоторые наружные устройства, портили внешний вид крейсера.
      Вдоль обоих бортов сновали туда-сюда люди; непосвященному этот человеческий муравейник показался бы странным, даже бессмысленным, но Урманов видел, что почти никто из рабочих не идет с пустыми руками, каждый что-то несет: детали, инструменты, укупорочную тару, ведерки с краской либо со смывкой. Да и не особенно разгуляешься на стылой, промозгшей на февральском ветру палубе под щетиной сосулек, свисающих всюду: на мачтах, буртиках надстроек, на металлических скобах, скрепляющих леса.
      Бежавший навстречу Урманову человек в рыжей телогрейке и заляпанной краской ушанке остановился, поспешно вскинул к виску ладонь правой руки:
      - Здравия желаю, товарищ командир! Вы меня не узнаете? Главный старшина Хлопов. Тот самый, который бывший шофер Павла Ивановича...
      - А, стало быть, тот самый Вася, - усмехнулся Урманов. - Ну, здравствуйте. Я успел за вас нахлобучку получить от главного строителя. Службой довольны?
      - Трудимся, товарищ командир. Служить пока недосуг.
      - Любопытное заявление! Выходит, сейчас вы не на службе?
      - Смотря как считать, товарищ командир. Если по принципу: солдат спит, а служба идет, то она есть. Только у моряка настоящая служба в море начинается.
      - А разве плохо собственными руками на корабле каждую железку пощупать? Уверуешь в надежность техники, плавать спокойнее будешь.
      - Все это правильно, что вы говорите, товарищ командир. Но есть тут некоторые особые обстоятельства...
      - Какие же, если не секрет?
      - Вы скоро сами о них узнаете, - уклонился от продолжения разговора Хлопов. - Разрешите идти?
      Урманов тоже двинулся дальше, не особенно задумываясь над смыслом недосказанного старшиной, но то, что Хлопов задолго до начала плавания думает о море, командиру понравилось. В любом из своих подчиненных он прежде всего ценил ту профессиональную жилку, которая впоследствии вплетется в прочный канат под названием "морская выучка экипажа".
      Одна из времянок на крейсере - будущая матросская столовая - была отведена для нужд личного состава. В ней размещались шкафчики для хранения сменной одежды матросов и офицеров. Просторное помещение сейчас пустовало, только в дальнем углу возле раскладного стола заместитель командира Валейшо разговаривал с какой-то женщиной в заляпанном краской комбинезоне.
      - Познакомьтесь, Сергей Прокофьевич, - сказал замполит, - это бригадир маляров Ирина Петровна Снеговая, можно ее звать просто Ирой.
      - А еще меня называют Кармен, - игриво глянула на Урманова новая знакомая.
      В ней действительно угадывалось что-то цыганское: слегка выдающиеся скулы обтягивала смугловатая кожа, глаза под узкими серпами бровей были тоже темными с янтарными миндалинами зрачков, и даже аляповатый комбинезон сидел на ней подчеркнуто кокетливо.
      - Мало ли кого как звали в детстве, - выдержал ее взгляд командир. Меня, например, величали Серым...
      - А меня Валенком, - улыбнулся замполит.
      - Смею вас заверить, товарищи офицеры, - бесцеремонно оглядела обоих женщина, - эти клички вам теперь не подходят.
      - Ира пришла к нам с просьбой, - сказал Урманову замполит.
      - Не с просьбой, а с рационализаторским предложением, - поправила его Снеговая. - Выделите нам в помощь десяток самых пригожих ребят, и мы беремся вдвое сократить сроки покрасочных работ.
      - Может, не красивых, а самых работящих? - усмехнулся командир.
      - Нет, именно самых пригожих! - притопнула ногой Снеговая. - И будьте покойны, надорваться мы им не дадим!
      - Я вижу, вам нужны женихи, а не помощники...
      - Женихаться будем потом, после работы. А пока распределим ваших красавцев по одному на каждый объект, и девчата друг перед дружкой так расстараются, что по две нормы выгонят!
      - Шутки шутите с другими, - нахмурился Урманов, - а помощь, коли требуется, окажем. Подавайте заявку диспетчеру.
      - Вы не по годам серьезны, товарищ капитан второго ранга, насмешливо прищурилась Снеговая.
      - Должность обязывает.
      - Смотрите, за такого ни одна замуж не пойдет! - погрозила ему пальцем Снеговая и, засмеявшись, выбежала из подсобки.
      - У девчат на всех нас полное досье, - смотря ей вслед, улыбнулся Валейшо. Потом продолжал уже серьезно: - И такие обстоятельства надо учитывать, Сергей Прокофьевич. На корабле работают четыре десятка женщин, в основном молодых. Кое-кто из наших холостяков уже засматривается. Особенно на таких вот, как эта Ира...
      - Достанется кому-нибудь счастье, - нахмурился Урманов.
      - Это она с виду такая ершистая, а на самом деле славная дивчина, руководит передовой молодежной бригадой. И неплохо бригадирствует.
      - А вы, Федор Семенович, тоже кой на кого досье завели.
      - Должность обязывает! - рассмеялся замполит.
      Урманов порадовался в душе, что волею судеб, а точнее волею кадровых органов, достался ему такой толковый заместитель по политической части. Сергею было приятно простоватое мужицкое лицо Валейшо, которое освещали голубые добрые глаза. Руки у замполита были жесткими и жилистыми. Настоящий "политрабочий", как иногда с горделивым оттенком величают себя сами замполиты.
      - Проблем здесь хоть отбавляй, - продолжал разговор Валейшо. - Как-то захожу в обеденный перерыв а машинное отделение и обнаруживаю дружеское застолье. На сложенной стремянке бутылка водки, закусочка разная: огурцы, лук, яйца вареные, а возле стремянки двое рабочих и двое наших. Один из заводских - человек пожилой, с виду серьезный. "Как же так, дорогой товарищ, - говорю ему, - небось сами срочную отслужили, что матросу можно, а что нельзя, знаете". А у того улыбка до ушей. "Промашка вышла, товарищ начальник, - отвечает мне, - жена вместо кефира "Столичную" в кису сунула по ошибке. Одному на грех, а четверым - для поднятия настроения!" Пришлось конфисковать до конца рабочего дня...
      - В таких случаях надо делать представление главному строителю. Пусть воспитывает своих людей, - нахмурился командир.
      - С Павлом Ивановичем Русаковым мы работаем в контакте, - ответил Валейшо. - Только ему пуще нашего достается. Энергии его позавидовать можно. Ему и со своим народом надо ладить, и с соподрядчиками, и с нашим братом - военными. Только успевай поворачиваться...
      - Он за это большие деньги получает. А нам с вами дело надо так поставить, чтобы нас хозяевами считали на корабле, а не подсобниками.
      - В этом вы правы, товарищ командир, - поскучнел замполит. - Только в заводских условиях не всегда так получается. Экипажу тоже хочется приложить руки к строительству корабля. Народ молодой, силы через край... Ну да теперь, с вашим приходом, все пойдет как следует.
      Первый заводской день показался короче медвежьего хвоста. Не успел Урманов разобраться с первостепенными делами, как затихло все на большом корабле. Перестали надсадно стрекотать пневмомолотки, подвывать переносные вентиляторы, не бухали больше тяжелые надстроечные двери. Словно пропал звук в телевизоре.
      - Может зашабашим, Сергей Прокофьевич? - смущенно кашлянул замполит.
      Урманов взглянул на часы, было уже без четверти двадцать.
      - Расхода мы не заказывали, а ужин заканчивается, - напомнил Валейшо.
      - Добро. Вы ступайте, Федор Семенович, я чуть погодя...
      К ночи похолодало. От вспоротой ледокольным буксиром воды сизыми клубами валил пар. С хрустом крошился под ногами Урманова ноздреватый ледок, покрывший асфальтовые дорожки, порывистый ветер швырял в лицо пригоршни морозных игл. Все это отвлекало Сергея, мешало сосредоточиться, осмыслить первые впечатления. И все-таки четко вырисовывалась главная задача: надо срочно сколачивать коллектив. Матросы не все еще перезнакомились друг с другом, да и офицеры пока живут особняком. Команда "Горделивого" маленькими ручейками растеклась по корабельным шхерам, затерялась среди работяг-заводчан и сливается воедино лишь в столовой да в казарме перед сном. "Такое положение надо с завтрашнего дня похерить", решил командир.
      Возле заводской проходной он нагнал главного конструктора. Георг Томп зябко прятал лицо в поднятый меховой воротник пальто.
      - Неужто и вам некуда торопиться? - увидев командира, воскликнул он. - Тогда, может, заглянете ко мне? Я живу один, совсем рядом с заводом.
      Урманов трудно сближался с людьми; за это его кое-кто считал гордецом, нередко и сам он страдал от своей некоммуникабельности, хотя ему не нравилось это модное словечко. Вряд ли бы он принял приглашение едва знакомого человека, но случай был особый: звал в гости создатель "Горделивого".
      - Попьем по-холостяцки чайку с настоящим ямайским ромом. Сын презентовал несколько бутылок после заграничного рейса. Чай с ромом - моя давняя слабость.
      Ведущий конструктор жил в небольшой двухкомнатной квартирке пятиэтажного дома времен борьбы с архитектурными излишествами. Высокий Урманов почувствовал себя в ней жирафом в транспортировочной клетке. Снимая шинель в тесной прихожей, задел рукавом плафончик, закрепленный под самым потолком.
      - Врачи говорят, что инфаркт - болезнь лифтов и нижних этажей, улыбнулся чуть запыхавшийся на лестнице Томп. - Мне здесь, под самой крышей, эта болезнь не грозит...
      В гостиной Урманов с опаской покосился на старинную люстру с гроздьями хрустальных подвесок на уровне его головы, но тут же забыл о ней, увидев редкостную коллекцию. Вдоль стен комнаты на аккуратных стеллажах лежали десятки самых разнообразных раковин и кораллов, чучела экзотических рыб и моллюсков.
      - Это наше с Яном хобби, - пояснил Томп. - Трогать руками разрешается, - улыбнулся конструктор. - И прошу извинить за произношение. Полжизни среди русских, а так и не научился выговаривать ваши согласные. Однажды пригрозил побить одного негодяя, получилось "попить", и этот самый негодяй услужливо подал стакан воды!
      - Надо же, сколько чудес водится в морях-океанах! Первый раз вижу их собранными вместе.
      - Тут лишь крохотный кусочек подводного царства, - сказал Томп. Полного комплекта нет пока ни в одном музее мира, даже у самого Жака Ива Кусто, Мне мой Ян привозит их мешками, но скоро негде станет прописывать, жилплощади на них не полагается!
      Хозяин вышел на кухню, оставив гостя наедине с реликвиями глубин. Урманов подошел к полке, на которой громоздились раковины, похожие на причудливые греческие амфоры, взял в руки одну из них, приложил к уху. Сквозь шорохи воздуха из пустотелого нутра моллюска послышалось эхо прибоя, разбивающегося о коралловые рифы далеких южных островов, вечно живое дыхание океана. Этому эффекту морских раковин Сергей не переставал удивляться с несмышленых ребяческих лет.
      Положив раковину на место, он перешел к полке напротив, с россыпью ракушечной мелочи. Рядом кокетливо выставляли рожки белые, розовые, палевые и даже совершенно черные кораллы, поражающие ажурной вязью стеблей. Урманову припомнилась прочитанная в юности книга, где говорилось, что раковины и кораллы долгое время служили островитянам Океании в качестве денег. "Георг Томп был бы тогда миллионером!" - улыбнулся он своей мысли.
      - Покойная жена поначалу была противницей нашего увлечения, зато потом могла лучшее платье отдать за редкую ракушку! - заговорил Томп, внося поднос, на котором стоял дымящийся электрический самоварчик и несколько крохотных заварных чайничков. - Когда мы с Яном хоронили Лайму, то положили в гроб Яванскую Жемчужину - самую дорогую раковину из нашей коллекции...
      - Вы давно один, Георг Оскарович? - деликатно спросил Урманов.
      - Нет, всего восемь лет. Но мне кажется, что жена еще вчера была со мной... Хотя почему я один? - спохватившись, улыбнулся Томп. - У меня есть сын! Огромный человечище, пожалуй, повыше вас ростом. Все это останется ему...
      Он снова вышел и вернулся с бокастой бутылкой, оплетенной золотистым шнуром.
      - Вы были когда-нибудь на Ямайке?.. - спросил Томп. - Я тоже не был, но благодарен людям этого антильского острова за чудесный напиток.
      - Считается, что кубинский ром ничуть не хуже.
      - "Бокарди"? Может быть, но мы, эстонцы, не любим менять своих привычек.
      Томп стал кудесничать с заварными чайничками, сливая кипяток из одного в другой, а затем в третий.
      - Позвольте, я вам налью по своему вкусу? Не понравится - выплеснете.
      - Будьте любезны, Георг Оскарович.
      - Рому следует добавлять вот столько, - показал Томп крошечную серебряную мензурку с длинной ручкой. - Ею пользовались еще мои прадеды...
      Подобный чай Урманов в самом деле пил впервые, с каждым глотком ощущая тонкий, неповторимый аромат.
      - Ну как рецепт?
      - Бесподобно!
      - Этот состав называется поцелуем любимой женщины, - пояснил Томп. А вот когда вы познакомитесь с моим Яном, он заварит вам морского черта либо благословение Нептуна. Эти букеты вышибают из костей любую простуду, а из головы самое жестокое похмелье!
      - Вы давно строите корабли, Георг Оскарович?
      - Всю жизнь. В детстве ремонтировал с отцом рыбацкие лодки, а подрос - подался на судоверфь. Хотя, честно признаться, всегда хотел плавать на кораблях, а не строить их... Здоровье, понимаете, подвело. Врачи нашли у меня врожденный недуг сердца, который до конца дней привязал меня к берегу... Но все равно я повидал весь белый свет! Глазами своего сына Яна. Когда он приезжает на побывку, целыми вечерами рассказывает мне о далеких землях, о диковинных зверях и рыбах...
      - "Горделивый" который ваш корабль? - поинтересовался Сергей, выдержав паузу.
      - Смотря как считать, если со всей мелюзгой, то он распочал четвертый десяток. На моих глазах произошла техническая революция на стапелях: ввысь потянулись борта кораблей, вширь их палубы, вглубь осадка. А главное, мы не пристегнулись к чужой конструкторской мысли, мы создали свое, новое направление в кораблестроении. На Западе его называют русским, хотя точнее следовало бы звать советским. Ведь развивали его и русские, и украинцы, и мы, прибалты, и много людей других национальностей большой страны нашей...
      - Скажите, а этот проект долго рождался?
      - Очень долго, - улыбнулся Томп. - С тех самых пор, когда со стапеля сошел первый советский военный корабль. Ведь создавая сегодняшнее, думают о будущем. Лично я мечтал о таком корабле еще в сороковых годах, только тогда не по зубам была нам комплексная автоматика. Башенные приводы крутили вручную.
      - А какое, на ваш взгляд, самое слабое место у "Горделивого"?
      - Слабые места проектом не предусматривались! - рассмеялся конструктор. - Если хотите знать о трудностях, то мы долго бились над уменьшением парусности надстроек. И кое-что придумали! За это кое-что вы нас не раз еще поблагодарите, когда будете швартоваться в непогоду!
      - А управляемость на заднем ходу?
      - Не отличите от переднего хода.
      - А отыгрываемость на встречной волне?
      - До шести баллов будет стоять как вкопанный.
      - А защита гидроакустики?
      - Вы решили узнать все, товарищ командир, а всего мы сами пока еще не знаем, - внимательно глянул на Урманова конструктор. - Вот выведем корабль на ходовые испытания и вместе будем считать, чего больше, чего меньше проектного. Мы ведь тоже люди, а не боги...
      - Извините за назойливость, Георг Оскарович, - сообразив, что переборщил, сказал Урманов, подымаясь из-за стола. - Спасибо за чудесный чай, за полезную беседу.
      - Всегда буду рад видеть вас своим гостем, Сергей Прокофьевич, любезно попрощался Томп.
      Глава 5
      В Калининград Татьяна приехала под вечер. Последние километры пути простояла в коридоре вагона возле окна, настороженно приглядываясь к частым полустанкам с обязательной водонапорной башней из красного кирпича посреди островка похожих как близнецы двухэтажных домишек. Редким на этом ощетинившемся островерхими крышами островке был дом современной постройки, многоэтажный, с плоской кровлей, и казался он случайным гостем на чужом подворье.
      Настроение Татьянино было тревожным, порой она казнила себя за сумасбродство: какая еще из женщин может бросить на произвол судьбы малолетнего сынишку со стариком отцом и закатиться невесть куда, невесть зачем?.. В прежние времена таких, как она, возвращали по этапу.
      Всю ночь Татьяна промаялась без сна; в сине-призрачном свете ночника, под монотонный перестук колес, ее одолевали тревожные мысли. Как могла она оставить малолетнего сынишку со стариком отцом, а сама помчаться сломя голову невесть куда и зачем! Татьяна понимала, что это всего лишь начало ее страданий, а что будет потом, на палубе судна в морской пустыне?
      Наконец за окошком проплыли разбитые купола готических соборов, развалины домов, окруженные буйно разросшейся зеленью, и поезд втянулся под стеклянную, напоминающую соты из-за выбитых ячеек, крышу огромного мрачного вокзала. Давно собравшиеся соседи по купе заторопились к выходу, а Татьяна в душевном оцепенении опустилась на полку.
      - С приездом вас, Татьяна Ивановна! - В дверном проеме возник улыбающийся Борис Ролдугин. Был он одет в щегольской чесучовый костюм, на голове прилепилась крохотная кожаная эстонская кепочка с козырьком-клювом.
      - Здравствуйте, Борис Павлович, - не подняв глаз, ответила Татьяна.
      - Отчего такой минор? Кто посмел обидеть? - бесцеремонно затараторил штурман, оглядывая купе. Затем подхватил ее чемоданы, выставил в коридор. - Идемте, мотор ждет! - сказал он, трогая ее за локоть.
      Она с трудом поднялась и пошла впереди него. На платформе Ролдугин передал чемоданы услужливому носильщику, решительно взял Татьяну под руку. Она оперлась на его руку машинально, как опирается человек, потерявший равновесие, на первый подвернувшийся предмет.
      - Я вам выбил номерок в межрейсовой гостинице, - сообщил Борис. Приличный, угловой, соседи только с одной стороны...
      - Благодарю вас, - разжала губы Татьяна.
      - Кого это нас? Меня одного! - хохотнул он. - Я не старый учитель, а вы не школьница! Давайте, по праву давних знакомых, перейдем на "ты"? Хорошо?
      Татьяна молча кивнула. Ею овладело какое-то тупое безразличие, даже слова попутчика она воспринимала с трудом, как будто в полусне.
      Пожилой усатый таксист распахнул перед ними заднюю дверцу "Волги", принял от носильщика багаж, уселся на свое место и включил скорость.
      - Слушай, шеф, сделай кружок по Кутузовской, потом по Каштановой аллее, в общем, там, где поинтересней, - сказал ему Ролдугин.
      - Как будет угодно, - понимающе хмыкнул шофер.
      - Это самые зеленые улицы Калининграда, - пояснил Борис. - На Кутузовской, говорят, растет сто пород деревьев, как в ботаническом саду. И вообще в городе больше ста озер и прудов, уймища парков, летом он чертовски красив. Тебе Калининград понравится, вот увидишь!
      Он продолжал увлеченно рассказывать, но Татьяна не слушала, да и ничего не видела за боковым стеклом.
      - Пожалуйста, Борис Павлович, поедем в гостиницу, я устала с дороги, - вдруг попросила она, с трудом повернув голову на занемевшей шее.
      - Шеф, на площадь Победы, в межрейсовую! - скомандовал шоферу Ролдугин.
      Машина затормозила возле подъезда серого пятиэтажного здания, замыкающего просторную несимметричную площадь. Таксист следом за пассажирами внес в номер чемоданы.
      - Счастливого отдыха, - сказал он, пряча в карман деньги.
      - Ты и в самом деле сегодня отдыхай, а завтра утречком я отведу тебя на шип, - сказал Ролдугин.
      Едва за ним захлопнулась дверь, как Татьяной овладел приступ отчаяния. Страшили обклеенные бесцветными обоями стены, серое казенное покрывало на широкой деревянной кровати. Первой мыслью было схватить свои вещи и помчаться на вокзал за обратным билетом...
      - Борис! Борис! - закричала она, выглянув в коридор.
      - Что случилось? - встревоженно спросил мигом вернувшийся Ролдугин.
      - Прошу вас, не оставляйте меня сегодня одну...
      Он изумленно вскинул белесые брови, губы его тронула радостная улыбка.
      - В таком случае, давай закатимся в ресторан! Послушаем музыку и поужинаем, - предложил он.
      - Хорошо. Только побудьте минутку в коридоре, я быстро переоденусь.
      На двери ресторана "Нептун" висела табличка "Свободных мест нет", рядом со входом нетерпеливо топталась кучка молодых людей.
      - У меня заказано, - бросил им Борис, хозяйски постучав костяшками пальцев в толстое дверное стекло.
      - Прошу вас, - предупредительно посторонился швейцар. - Направо у стены свободный столик, - затворив дверь, подсказал он.
      Едва ли не половина людей в зале была одета в морские тужурки с шевронами, либо в синие куртки с узенькими погончиками. А загорелые, обветренные лица и громкие голоса выдавали даже переодетых марсофлотов.
      Ролдугин, придерживая за локоть, вел Татьяну по узкому проходу, кивком головы приветствуя знакомых.
      - С законным браком, штурманец! - хихикнул какой-то подвыпивший субъект.
      - Заткнись! - шикнул на него Борис, извинительно шепнув Татьяне: Один балбес из здешних бичей-прилипал...
      Столик оказался двухместным. Ролдугин выдвинул стул для Татьяны, сел напротив, небрежно смахнув трафаретку "Не обслуживается". Тут же к ним подлетел официант.
      - По полной схеме, Юра, - сказал ему Ролдугин, а Татьяна заметила про себя, что тут он держался совсем иначе, чем девять месяцев назад в Москве, в Центральном доме литераторов.
      Вскоре на столе появилась бутылка французского коньяка, кувшин с банановым соком, стало тесно от закусок.
      - Первую за встречу, - поднял налитую до краев рюмку Борис. - За очень радостную для меня встречу!
      Чтобы заглушить щемящую грудь тоску, Татьяна одним глотком осушила рюмку, но даже не почувствовала крепости коньяка. Ролдугин тут же налил ей снова.
      - Вторую за тебя, Танюшка, за самого прекрасного врача во всем Балтийском пароходстве!
      И опять она выпила до дна, а чуть погодя все поплыло у нее перед глазами, растворилось в клубах табачного дыма, висевшего над столиками. Существо ее как бы расщепилось: словно со стороны смотрела она на себя, с усмешкой выслушивающую красноречивые признания собеседника.
      - Слушай, Борис, а кто такие бичи-прилипалы? - раскурив сигарету, спросила она.
      - Бездельники, норовящие кутнуть за чужой счет. По ошибке они разок сходили в море, а теперь разыгрывают из себя бывалых мариманов. Прилипнут к морячку, загулявшему после рейса, и крутятся возле него, пока не вытрясут... Но знаешь, Танюшка, среди них не бывает военных моряков. Все-таки военный флот дает не только физическую, но и моральную закалку.
      - Они, наверное, думают, что и я прилипла к тебе, - натянуто усмехнулась Татьяна.
      - Чего ты мелешь, Танюшка? - Ролдугин опрокинул бокал, у которого хрустнула тонкая ножка. - Пусть кто-то посмеет обидеть тебя! Вот и посуда разбилась на счастье...
      - Разве кто-нибудь знает, что такое счастье?
      - Я знаю, Танюшка! Нынче я самый счастливый человек в этом зале, в этом городе, на всей земле! Давай учудим, Танюшка, пойдем завтра в загс и распишемся!
      - Я уже один раз учудила, Борис...
      Они выпили третий тост "за тех, кто в море", и еще одна полная рюмка совершенно оглушила Татьяну...
      Проснулась она в ознобе. В распахнутое окно гостиничного номера врывался холодный утренний ветер, парусами надувая ситцевые занавески. Потянула с пола упавшее одеяло, и тут только различила чье-то дыхание за своей спиной. Борис спал, повернувшись лицом к стене, спал тихонечко, как ребенок. Только теперь поняла Татьяна, что ничего ей не пригрезилось, все было на самом деле...
      Татьяна поднялась, укрыла одеялом спящего Ролдугина, собрала с пола разбросанную одежду. Быстро натянув платье, торопливо поправила перед зеркалом прическу и потихоньку выбралась за дверь.
      На улице было не по-летнему свежо. Люди, торопившиеся на первые электрички, были одеты в плащи и куртки. Но Татьяна не стала возвращаться в гостиницу, срезала угол площади и углубилась в большой неухоженный сквер, весь исполосованный тропинками. Села на влажную скамью, съежившись, застыла словно в оцепенении. На душе было пакостно...
      Здесь, в сквере, и разыскал ее Ролдугин.
      - Ты с ума сошла, Танюшка! - ужаснулся он. Торопливо сдернул пиджак и укутал ее плечи. - Что случилось? Я тебя чем-то обидел? Но все, что я говорил вчера, я могу повторить сегодня: я люблю тебя, Таня!
      - Никто меня не обижал... - попыталась она улыбнуться непослушными, вздрагивающими губами.
      - Сейчас же идем обратно! Буфет уже открылся, буду тебя отпаивать горячим кофе!
      После завтрака Ролдугин вызвал такси по телефону. И Татьяна ничуть не удивилась, увидев за рулем вчерашнего шофера, бросившего на нее мимолетный проницательный взгляд. Она потеряла способность чему-нибудь удивляться.
      - В этот рейс мне не удалось устроить тебя вместе с собой, Танюша, обняв ее за плечи, негромко говорил Борис. - Но в следующий мы обязательно объединимся. У меня есть надежный кореш в кадрах.
      Она молча кивала в ответ, почти не вдумываясь в смысл его слов. Мысли ее были далеко...
      Ролдугин оформил ей пропуск, затем повел в глубь порта мимо огромных мастодонтов-кранов, огибая стоявшие на путях составы.
      - А вот и твой "Новокуйбышевск", - сказал он, указывая на застывший возле причала большущий сухогруз. Еще вчера, когда Татьяна услышала название своего судна, ей показалось оно знамением судьбы. В Куйбышеве остался бывший муж, а здесь начнется ее новая жизнь.
      Высокий борт "Новокуйбышевска" был выкрашен в черный цвет, с которым выгодно контрастировала белая надстройка. Судно стояло с полным грузом, легонькая волна омывала грузовую отметку.
      - Мировой шип! - оживленно говорил Татьяне Ролдугин. - Полуавтомат, экономическая скорость шестнадцать узлов! По сравнению с ним мой "Аральск" - старая калоша.
      Он легко вспрыгнул на покачнувшуюся нижнюю площадку трапа, подал руку Татьяне, широкие ступеньки чуть подрагивали под их ногами, позвякивали цепи, на которых был подвешен трап.
      - Принимайте пополнение, мореплаватели! - воскликнул Ролдугин, обращаясь к вахтенному матросу. - Кэп у себя?
      - Капитан на берегу, - ответил тот. - На борту старпом с помполитом.
      - Знакомься, парень, это ваш новый врач Татьяна Ивановна Юркевич.
      Вахтенный смущенно улыбнулся, поправил повязку на рукаве и назвался:
      - Гешка... Геннадий Некрылов, матрос.
      Он был среднего роста, неширок в плечах, но крепок. Из-под фуражки выбивалась кудрявая прядь темных волос. "Вряд ли этот будет когда-нибудь моим пациентом", - подумала Татьяна, протягивая матросу руку.
      Борис провел Татьяну в жилой коридор, костяшками пальцев стукнул в дверь каюты.
      - Прошу! - послышался изнутри высокий голос.
      За квадратным столом сидел пожилой человек с коротко подстриженными седеющими волосами, щеку наискось метил белесый шрам. Увидев на пороге женщину, он неторопливо, с достоинством поднялся, вышел ей навстречу.