Татьяна поняла, что объяснения с Ильей не избежать.
      И действительно, как только они остались одни, Илья умоляюще заговорил:
      - Танюша, я же одну тебя люблю, одну на всю жизнь! Клянусь нашим сынишкой, за все это время у меня не было другой женщины...
      - Меня это не интересует, - равнодушно ответила Татьяна.
      - Мне все понятно, - прохрипел он. - Знающие люди говорили мне, что вы все там на судне расписаны по начальству. Ты, наверное, спишь с капитаном!
      - Нет, со вторым механиком. Капитан староват для меня...
      - Шлюха! - сдавленно воскликнул он, но тут же опомнился: - Прости меня, Таня, я просто не в себе. Я никогда ни в чем тебя не упрекну.
      - Поздно, Илья. Наш поезд давно ушел.
      - Но я не могу без тебя! Я с ума схожу от тоски!
      - Прости меня, Илья, но пойми, я не люблю тебя и ничего не могу с собой поделать. Это не вздорная бабья прихоть, это мое твердое решение. Прошу тебя, оформи дело с разводом.
      Илья закрыл лицо руками, плечи его сотрясались от рыданий...
      В обратном полете из Москвы во Владивосток, когда притупились грустные впечатления от расставания с отцом и Димкой, Татьяне пришла в голову мысль о том, что она может теперь с чистой совестью доложить помполиту Воротынцеву: ваше указание выполнила, семейные дела упорядочила!
      Глава 3
      С недобрыми предчувствиями шагал Урманов по направлению к штабу.
      - Выш выход откладывается, - сказали ему там. - В семь сорок пять Израиль начал военные действия против Объединенной Арабской Республики.
      - Это серьезно? - спросил Урманов.
      - Очень даже серьезно. С часу на час ожидается Заявление Советского правительства.
      Вскоре правительственный документ передали по радио. Израиль был назван в нем стороной, развязавшей неспровоцированную агрессию. "Советское правительство оставляет за собой право осуществить все необходимые меры, вытекающие из обстановки", - говорилось в Заявлении.
      Лейтенант Русаков понимал, какая огромная ответственность свалилась на плечи его отца, многое отдал бы он, чтобы сейчас быть рядом с ним.
      Разволновался и Павел Русаков.
      - А почему нас остановили? - спросил он командира.
      - К сожалению, как говорил еще адмирал Лазарев, Черное море - это бутылка, затычка от которой находится у турок, - ответил Урманов.
      - И сколько будем ждать?
      - Пока не прояснится военная и политическая обстановка в регионе.
      Обстановка прояснилась лишь спустя несколько дней, когда решительная позиция Советского Союза и гневное осуждение миролюбивых стран вынудили Израиль остановить продвижение своих войск. Все эти дни для военных моряков прошли в тревожном ожидании.
      Двенадцатого июня из Средиземного моря возвратился водолей. Едва судно ошвартовалось возле причала, как на него началось паломничество соседей. Пошел и Урманов, тем более что капитан водолея был давним его знакомым.
      - Одолели тебя, Никифорыч? - поздоровавшись, спросил Сергей.
      - Не говори, - усмехнулся капитан. - Как будто я приятель Бен Гуриона.
      - Ты меня извини, но мне скоро самому туда. Будь другом, просвети немного.
      - Да что я особенного могу рассказать, Сергей Прокофьевич? Видел, как горел Порт-Саид, как разные кораблишки возле нас шныряли, только и всего.
      - Наших никто не беспокоил?
      - Один раз подскочили чьи-то катера, поиграли на нервах и смотались. Зато возле Эль-Ариша израильская авиация раздолбала американское судно оживился капитан. - Я потом это судно встретил в Критском море, его тащил на буксире американский спасатель. Коробка типа "Либерти". Весь обгорелый, в борту и на палубе несколько пробоин. Похоже, что его ракетами отделали. А флаг наполовину приспущен, значит, на борту есть убитые. Не знаю, за что они его так. Похоже - это замаскированный под торгаша разведчик.
      - Странная история, - удивленно воскликнул Урманов. - Свой у свояка помял бока. А как обстановка в проливах?
      - Помурыжили нас возле Кадыкая, пока лоцмана дали. Их самолеты несколько раз делали облет. А я после того, как встретил побитого американца, самый большущий флаг на мачте вывесил. Чтоб все видели, кто мы, и не рыпались.
      - А военные американские корабли как вели себя?
      - Их эскадра еще в первых числах июня появилась в Критском море. Видимо, знали, стервецы. Хотя чего там гадать, ведь израильский генерал Иааков накануне событий летал в Вашингтон. В газетах об этом писали. Видимо, просил позволения напасть на арабов.
      - Да, Никифорыч, похоже, мир был на пороге большой войны, - вздохнул Урманов.
      - Лично я от прошлой еще не очухался, все железо из меня не вышло. Чертов осколок под коленкой сидит.
      - Ты когда снова в Средиземное соберешься?
      - Месячишка через два навещу вас.
      - Будь другом, Никифорыч, прихвати блока два "Шипки". Я запасся, да боюсь, не хватит.
      - Будет сделано, Сергей Прокофьевич!
      Четырнадцатого июня "Горделивому" дали "добро" на выход в море.
      К половине девятого причал возле крейсера был полон. Чуть в стороне от провожающих выстроился базовый оркестр, наигрывавший бравурные мелодии.
      Урманов стоял на мостике и намеренно не смотрел в сторону берега, зная, что на причале находится Ирина Русакова, примчавшаяся сюда одной из первых. Командир, наверное, выдержал бы характер, если б вдруг не услышал звонкий женский голос:
      - Сержик! Сереженька! - Так могла называть его только тетушка Соня. И она приехала сюда!
      Пришлось перейти на другое крыло мостика, чтобы разглядеть в толпе Софью Ниловну, которая привставала на цыпочки и махала ему шелковой косынкой. Потом взор Урманова скользнул по причалу и остановился на той, кого не хотел видеть. Ирина была одета в немыслимо цветастое платье, цыганские серьги-обручи выглядывали из-под распущенных по плечам темных волос. Она резко выделялась среди скромно одетых женщин не только нарядом, но и горделивым спокойствием. Другие жены что-то выкрикивали, взволнованно поправляли прически, поднимали на руках верещащих ребятишек, а Ирина стояла, застыв, как натурщица перед мольбертом художника...
      Стрелки часов отделили левую верхнюю четвертушку циферблата, наступило время открывать палубу.
      - Разрешить провожающим доступ на корабль, - скомандовал Урманов дежурной службе. Вскоре по трапу застучали женские каблучки - непривычная для морского уха дробь.
      Он и сам спустился вниз, чтобы встретить тетю. Взяв ее под руку, провел в свою командирскую каюту.
      - Ого, Сержик, - восхищенно лопотала Софья Ниловна. - Да у тебя настоящая трехкомнатная квартира!
      - Жить можно, - усмехнулся он, вспомнив слова Павла Русакова.
      - И у других такие же? - полюбопытствовала тетя.
      - Смотря у кого. Адмиральская побольше моей, офицерские поменьше.
      Она как шаловливая девчушка покрутилась в поворотном кресле, нажала кнопку вызова вестового матроса. Тот мигом появился в дверях.
      - Спасибо. Ложный вызов, - сказал ему командир.
      Потом Софья Ниловна увидела фотографии брата и невестки под стеклом рабочего стола и сразу погрустнела.
      - Может, я неладно сделала, Сережа, - смахнув слезу, заговорила она. - Только я привезла тебе горсточку земли с Прониной могилы... Чтобы вспоминал о нас в дальних краях...
      Она достала из сумки небольшую палехскую шкатулочку, протянула племяннику.
      - Спасибо, тетя Соня, - растроганно произнес он, потрясенный тем, что сам не догадался это сделать.
      В девять тридцать по корабельной трансляции прозвучала команда:
      - Провожающим просьба покинуть корабль!
      Урманов, провожая Софью Ниловну до трапа, задержался с нею на корме.
      Мимо тянулись на выход женщины со смазанной губной помадой и грустными глазами, волочившие за ручонки зареванных ребятишек. Почти все дети "Горделивого" были еще дошкольного возраста. Быстрым шагом прошла жена замполита Валейшо, веснушки на ее лице были тщательно запудрены. Сергей отметил про себя, что детей она на проводы отца не привезла.
      А потом... потом Урманову самому стало ясно, что неспроста он задержался с тетушкой возле кормового флага. На палубе появились молодые Русаковы. Они шли как школьники, взявшись за руки, смотрели друг на друга, никого не замечая вокруг. На верхней площадке трапа Игорь обнял и поцеловал жену, затем, резко повернувшись кругом, зашагал прочь. Только тогда Ирина вскинула голову, увидела командира и сказала с легкой улыбкой:
      - Счастливого плавания, Сергей Прокофьевич.
      - Спасибо, - ответил он едва шевельнувшимися губами...
      Ровно в десять крейсер взбудоражили пронзительные авральные звонки. Они соловьями заливались во всех помещениях и на всех палубах корабля. Капитану медицинской службы Свирю по авралу некуда было бежать, и он устроился на крыле ходового мостика. Глядел, как убрали сходню. Теперь с землей "Горделивого" связывали лишь стальные канаты швартовов. Их выбрали на борт, корма крейсера задрожала, гребные винты взбили серые шапки пены. И сразу же сердитые мелкие волны оттолкнули назад причальную стенку.
      Оркестр заиграл традиционную в этих случаях мелодию:
      Как провожают пароходы,
      Совсем не так, как поезда...
      Когда в слепящих солнечных отблесках пропал маяк, долго белым карандашом висевший над горизонтом, Свирь покинул мостик и спустился в кают-компанию. Там сидела группа штабных офицеров - они вышли на "Горделивом" для контроля и записи параметров зачетной ракетной стрельбы. Как только крейсер отстреляется, корабль обеспечения снимет их и доставит обратно в базу.
      - А, товарищ эскулап! - шумно приветствовал Свиря один из них. - Вы знаете, кому живется весело, вольготно на флотах? - и, не дожидаясь ответа, продолжил речитативом:
      Лекторам-культурникам,
      Начпродам, физкультурникам,
      Ретивым адъютантам,
      Военным музыкантам,
      Фотографам, художникам,
      Гидрографам-картежникам,
      Медведям и собакам,
      А лучше всех... врачам!
      "Вы, любезный посредничек, видать, хватанули отходную чарку", мысленно усмехнулся Свирь, а вслух отшутился:
      - Зависть - пережиток прошлого, товарищ капитан третьего ранга.
      Его находчивость была оценена поощрительным смешком присутствующих.
      Свирь прошел в угол к сверкающему зеркальной чернотой роялю и заиграл совсем тихо, так что звуки замирали, едва успев возникнуть. Затем аккорды стали крепнуть, набирать звучность и силу, в лад вступили басовые ноты.
      Мелодия полонеза Огинского, который называют еще "Прощанием с Родиной", заполнила кают-компанию.
      Штабные офицеры, как по команде, обернулись к роялю, прервав на полуслове разговор, затихли, слушая музыку. Хотя им предстояло короткое, всего лишь двухсуточное, плавание на "Горделивом", все они были профессиональными моряками и понимали, как нелегко на много месяцев расставаться со всем, что по-человечески дорого и близко...
      Едва переступив комингс, замер возле двери и дублер инженера-механика Павел Русаков. Он всю жизнь кормился морем, возмужал возле него, но впервые отправлялся в такие дальние дали и потому испытывал какое-то странное душевное томление, смесь радостного ожидания с неясной затаенной тревогой.
      - Исключаю вас, доктор, из списка вольготников! - закричал веселый посредник. - Вы просто клад для экипажа в дальнем плавании...
      Но на посредника цыкнули другие слушатели, попросили Свиря сыграть что-нибудь еще, да и самому ему не хотелось закрывать рояль.
      В кают-компании появились и корабельные офицеры, на вахту заступила первая боевая смена, двум остальным разрешили от мест отойти. Они торопливо рассаживались по креслам, стараясь не скрипеть пружинами, и слушали, затаив дыхание.
      Давно капитану медицинской службы не приходилось играть так легко и раскованно. Он сидел у рояля до полного изнеможения.
      - Концерт окончен, - захлопнув крышку, наконец сказал Свирь.
      Кают-компания поблагодарила его рукоплесканиями, которые не обидели бы даже профессионала.
      - Большое спасибо, Вячеслав Борисович, за доставленное удовольствие, - пожал ему руку замполит Валейшо. - И разрешите иметь вас в виду на будущее.
      Свирь кивнул, думая при этом, как бы порадовалась мама его сегодняшнему успеху. Всю жизнь она проработала аккомпаниатором в хореографическом училище и свою любовь к миру чарующих звуков старалась передать двум сыновьям. Старший, Володя, уже в шесть лет удивлял слушателей исполнением пьес Моцарта и Шопена. В сорок первом он с отличием закончил музыкальное училище, но вместо консерватории ушел добровольцем на фронт. В сорок третьем младший лейтенант Владимир Свирь пал смертью храбрых возле деревни Прохоровки на Курской дуге.
      Все свои надежды мать связала с младшим сыном, она была требовательна к нему до жестокости, так что порой маленькому Вяче хотелось взять большой кухонный нож и перерезать струны старенького пианино. Ему говорили: терпи, даже у великих музыкантов на горьких детских слезах замешивалась опара будущей славы.
      Мать страшно огорчилась, когда после десятилетки сын подал заявление в военно-медицинское училище.
      "Ты волен в своем выборе, Вячеслав, - грустно покачав головой, сказала она. - Но придет время, и ты поймешь, что по неразумию загубил свой талант..."
      - Учебная боевая тревога! - пророкотало из динамика корабельной трансляции.
      Лейтенанта Русакова тревога застала на юте, где он в одиночестве смотрел, как вскипают за кормой пенные шапки кильватерной струи. Расставание с женой отозвалось в сердце щемящей грустью, и ему не хотелось быть на людях.
      Он прибежал на свою стартовую батарею, когда весь расчет был уже в сборе.
      - Товарищ лейтенант, - доложил ему старшина команды мичман Кудинов, личный состав первой стартовой батареи на местах.
      Мичман в полтора раза старше лейтенанта, темные виски его уже прорежены сединками. Потому Русаков стеснялся называть Кудинова официально по званию и фамилии, а чаще обращался к нему по имени-отчеству.
      - Есть, Николай Федорович, - откликнулся он и теперь. Спешно включил на своем пульте тангенту переговорного устройства и доложил на главный командный пункт:
      - Первая стартовая батарея к бою готова!
      - Принято, - тут же в ответ раздался голос командира.
      - Дать питание! - подал первую команду Русаков.
      - Питание подано! - доложил Кудинов.
      - Включить высокое!
      - Высокое включено!
      Лязгнули задвижки тяжелой бронированной двери. На пост заглянул заместитель командира по политчасти Валейшо. Увидев его, Русаков вскочил с кресла, но замполит жестом велел ему оставаться на месте. Сам он устроился возле переборки, чтобы никому не мешать.
      - Снять первую блокировку!
      - Первая снята!
      - Да, сложное у вас хозяйство, - сказал Русакову замполит, когда весь цикл, вплоть до условного старта, был закончен.
      Лейтенант неопределенно шевельнул плечами.
      - Норматив вы значительно превысили, - поглядел на часы Валейшо.
      - Теоретически да, а вот что будет при фактическом пуске...
      - Все образуется, Игорь Андреевич, - закончил разговор замполит. Главное - побольше уверенности в собственных силах, в своих подчиненных, во вверенной технике. А опыт придет, непременно придет.
      Глава 4
      Возвратясь на судно, Татьяна узнала, что погрузка на обратный рейс до Ленинграда будет в японском порту Хакодате. Морская судьба перелистывала новую экзотическую страницу не ей одной, а всему экипажу "Новокуйбышевска". В Японии бывал пока один старпом Алмазов, и то во времена своей курсантской юности.
      На Сангарский пролив вышли из Находки с небольшим попутным грузом по хорошей погоде. В Японском море погуливала легкая зыбь, почти неощутимая даже для полупорожнего судна.
      Героем послеобеденной "травли" стал хозяин кают-компании - старпом. Пощипывая недавно отпущенную рыжеватую шотландскую бородку, вспоминал он первые послевоенные годы:
      - В сорок восьмом поступил я в ТОВВМУ - Тихоокеанское высшее военно-морское училище. Тогда оно не носило еще имени адмирала Макарова, как сейчас. Отмаялся первый курс без двоек, а летом спустили нас в трюм учебного судна "Тобол", бывшего японского сухогруза "Окай-мару", отправили в штурманский поход до Чукотки. Помню, сразу после залива Петра Великого отломился нам штормяга баллов до восьми, многим тогда захотелось на бережок, домой к маме... Когда нас измочалило на швабры, прошел слух, что срочно возвращаемся во Владик, то бишь во Владивосток. Так оно и вышло на самом деле, завернули нас почти от самого пролива Лаперуза. Радости было полный трюм!.. В Золотом Роге нас выгрузили с опостылевшего "Тобола" и развели поотделенно на фрегаты, которые нам во время войны передали американцы по ленд-лизу, то есть взаймы до победы над супостатами. Мое отделение попало на восьмерку. Дали нам кубрик, который по сравнению с тоболовскими шхерами показался нам райским уголком. Надо пояснить, что прокатные кораблики эти почти год простояли в заводе, их подновляли и вылизывали, чтобы вернуть прежним хозяевам. Все буквально восстановили, даже "поправки на дураков" - всякие там пояснительные таблички сделали снова на английском. В один прекрасный день наш отряд двинулся в Страну восходящего солнца. С погодой повезло, как нам сейчас, море уморилось и взяло передышку. За полтора суток дошлепали к Сангарскому проливу. Перед входом в него нас встретили американские эсминцы, и дальше мы пошли с почетным эскортом. Прошли вдоль северо-восточного побережья острова Хонсю, затем через пролив Кии вошли в Токийский залив, встали на рейде Иокогамы. Теперь, говорят, Токио уже соединился с Иокогамой, а тогда до столицы было приличное расстояние. Мне повезло, я попал в автобусную экскурсию по Токио. Не очень-то узнаешь большущий город из окошка автобуса. Правда, несколько раз останавливались, выходили посмотреть. В памяти застрял лишь императорский дворец за высокой каменной стеной, да какие-то храмы, не то синтоистские, не то буддистские... На улицах было полно американских солдат и матросов. Со страшной скоростью гоняли они на своих "джипах", один едва не врезался в наш автобус. Да еще помню хрупких японских женщин в цветных кимоно с широкими кушаками, они семенили маленькими ножками и двигались совсем неслышно, как тени...
      - Какая уймища впечатлений! - с ехидцей воскликнул Юра Ковалев.
      - Ну а как американские специалисты принимали ваши корабли? поинтересовался Ян Томп.
      - О, этого я никогда не забуду! - оживился Алмазов. - Двое суток мы авралили с утра до ночи, так что чистоту можно было носовым платком проверять. Сами оделись с иголочки. А они пришли в повседневных рубашках с расстегнутыми воротничками. Два офицера и несколько старшин. Галопом пробежали корабельные помещения. Старшины включали механизмы, и, едва те начинали работать, офицер кивал, говорил: "О'кэй!" - и тут же отправлялся дальше. За полдня закруглили приемку. Подписали все бумаги, потом нас построили по левому, их - по правому борту, торжественно спустили советский флаг и подняли американский. Вот и вся игра!
      Как же было обидно, когда мы узнали, что все наши первые фрегаты они вывели на буксирах в океан и там затопили на глубоком месте. Стоило тратить силы и средства на их ремонт!
      - Продемонстрировали свое экономическое могущество, - сказал помполит.
      - История эта получила неожиданное продолжение, - снова заговорил старпом. - Вторую партию кораблей уже не стали готовить так тщательно: какой резон наряжать будущих утопленников? А когда привели их на сдачу, тут наши союзники вновь показали характер: стали проверять все скрупулезно, до последнего винтика. Приходилось по ходу дела устранять неполадки. Простояли на рейде почти целый месяц, но один из кораблей американцы так и не приняли, пришлось вести его обратно. Вот такие пироги!
      - Они до сих пор ведут себя в Японии как хозяева, - сказал Воротынцев. - Понастроили там баз, полигонов, в японские порты заходят их военные корабли, даже атомные подводные лодки.
      - Японцы тоже хороши! - усмехнулся Ян Томп. - Записали в конституции, что никогда не будут воевать, а сами вскоре организовали "Силы самообороны", которые с каждым годом растут. Одних кораблей почти полтысячи. Вы, наверное, слышали, это было в нашей печати, два года назад японское правительство наградило посмертно почти два миллиона солдат и офицеров, погибших во второй мировой войне. И сейчас их бизнесмены делают барыши на крови вьетнамского народа...
      - Позвольте напомнить японскую пословицу: когда идешь в гости, не настраивайся ругать хозяев! - весело выкрикнул Юра Ковалев.
      - Надо учесть, что в Японии сейчас не 1967 год, а 42-й год Сева, что означает 42-й год правления императора Хирохито, - сказал напоследок помполит Воротынцев.
      Ближе к вечеру, надев теплую меховую куртку, Татьяна выбралась на мостик. Далеко за кормой "Новокуйбышевска" погружалось в воду тусклое лимонное солнце, а с левого борта открывался небольшой холмистый островок с заснеженными макушками холмов.
      - Остров Кодзима - брандвахта Сангарского пролива, - пояснил Татьяне капитан Сорокин. - Скоро откроется мыс Сираками на полуострове Миура, а там до Хакодате рукой подать...
      Он говорил так, словно шел хорошо знакомым путем с привычными глазу ориентирами, но Татьяна знала, что Сорокин тоже не бывал в Японии. Она только подивилась капитанской интуиции.
      - А вот кто-то торопится нам навстречу! - воскликнул тот, взглянув на экран локатора. - Быстро жмет, похоже - военный корабль...
      Чуть погодя Татьяна увидела в бинокль белесый бурун и темноватый силуэт с тонкими соломинками мачт. Силуэт вырастал на глазах, превращался в приземистый корабль с чуть задранным кверху носом. А потом она различила коробчатые щиты с пушками, которые нацеливались в сторону "Новокуйбышевска".
      - Тренируют орудийные расчеты, - нахмурился Сорокин. - По нам наводят, стервецы.
      Корабль проскочил мимо, на мачте разглядела Татьяна белый флаг с красным кругом, от которого расходились широкие лучи. Даже разобрала цифры номера на борту - 131.
      - Японский сторожевик, - сказал Сорокин. - Из тех самых "Сил самообороны", о которых говорил Томп.
      - В этом регионе Индокитай, народы его борются за свое освобождение, а мы по-братски им помогаем. Потому и стращают нас пушками.
      - Американцы бомбят Вьетнам из Таиланда и с Окинавы, - сказал Воротынцев. - Но это им безнаказанно не проходит. Вьетнамцы сбили уже больше полутора тысяч их самолетов. В последней сводке передали, что над Ханоем сбит беспилотный разведчик на большущей высоте...
      Впереди показался высокий обрывистый берег северного острова Японии Хоккайдо. Но из пролива потянуло колючим холодным ветром, и Татьяна ушла вниз.
      Уже в лазаретном отсеке она слышала, как стопорили машины, принимая на борт японского лоцмана; часа через два торжественно загрохотала якорная цепь - встали на карантинном рейде порта Хакодате.
      Утром следующего дня к "Новокуйбышевску" подошел изящный белый катерок с карантинными и таможенными чиновниками. Необходимые формальности закончились быстро. Японский врач спросил Татьяну, нет ли на борту больных. Ее отрицательный ответ вполне его удовлетворил. Прибыли два пестро раскрашенных портовых буксира и повели судно к причалу.
      Соседом "Новокуйбышевска" оказалось обшарпанное, с ржавыми потеками на грязно-сером корпусе китайское судно. На корме его под цепочкой иероглифов едва проступало название "Синьцзян" и порт приписки Далянь.
      - Это же бывший Дальний! - прочитав латинские буквы, воскликнул Ян Томп. - А Порт-Артур теперь называется Люйшунь.
      - Разве Япония имеет торговые отношения с КНР? - удивленно спросила Татьяна.
      - Формально нет, а фактически да, - ответил Томп. - Еще несколько лет назад заключено полуправительственное торговое соглашение "Ляо Такосаки" - по именам глав делегаций обеих стран. С тех пор как пошли на прямой разрыв с нами, китайцы готовы торговать с кем угодно. Я не удивлюсь, если они заключат какой-нибудь договор с Америкой, которую совсем недавно называли "кровавой гидрой империализма". Зато теперь хунвейбины рубят "собачьи головы" всем, кого заподозрят в симпатиях к Советскому Союзу.
      - До моего сознания это никак не доходит, - покачала головой Татьяна. - Наш Андрей - он воевал с японцами в сорок пятом - рассказывал, как радостно их встречали тогда китайцы, целовали как родных... Потом Андрей участвовал в передаче китайскому флоту трофейных японских кораблей. А сколько понастроено всего в Китае руками советских специалистов!
      На палубе "Синьцзяна" было пусто. Если иногда появлялись люди, то долго не задерживались: испуганно глянув на стоящее рядом советское судно, торопливо скрывались внизу. Обмотавшись вокруг древка, сиротливо висел красный флаг. Татьяне припомнилось, как "Новокуйбышевск" проходил Тайваньским проливом и как шарахались от него китайские рыбацкие джонки.
      Между тем к борту советского судна подогнали большущий портальный кран, на причале возле него и на палубе появились докеры, все в аккуратных синих бушлатах и серых шапках. Распределившись по рабочим местам, без лишней суеты и криков начали разгрузку, повинуясь свистку тальмана.
      - Находкинских грузчиков надо прислать сюда на стажировку, - сказал Рудяков, которому понравилась такая организация труда.
      А группа новокуйбышевцев, в которой были и Ян Томп с Татьяной, отправилась в город. Они уже знали, что в Хакодате триста тысяч жителей, он один из крупных городов префектуры Хоккайдо, центром ее является Саппоро, расположенный у подножия гор в долине Исикари.
      Пока шли по территории порта, Татьяна размышляла о том, что портовые сооружения носят интернациональный характер. В любой стране тот же лес кранов, те же пакгаузы, транспортерные эстакады, железнодорожные пути. Разница только в архитектуре строений да в марках тепловозов и автомобилей. Настоящая заграница начинается лишь за воротами порта.
      Предъявив паспорта дежурным полицейским, вышли через проходную на городскую улицу и сразу же попали в торговый центр.
      Дома здесь стояли впритык один к одному, зияя дырами узких подворотен. Пестрило в глазах от чередования белых вывесок с черными иероглифами и, наоборот, - темных с белыми значками. Изредка под японской стояла английская надпись - очевидно, на лавках для иностранцев. По обочинам прохаживались уличные торговцы с лотками на лямке через плечо, совсем как в Сингапуре, только вместо помятых штанов и грязных рубах малайцев и китайцев японские лотошники были одеты в пальто хорошего покроя и меховые шапки, что придавало им прямо-таки интеллигентный вид. Да и не лезли они нахально к прохожим с криками и жестикуляцией, просто взмахивали приглашающе рукой, негромко называя свой товар.
      Татьяна придирчиво разглядывала одежду японских женщин, простую и по преимуществу европейскую, лишь иногда из-под обычного пальто ниспадал до самых ступней подол кимоно.
      Ближе к центру улицы были запружены сплошным потоком автомобилей. Жутко было видеть в этом скопище железных тараканов юрких велосипедистов, которые умудрялись ехать, не попадая под колеса.
      В парке умилила Татьяну раскидистая сосна. Такая же, как в Подмосковье, только, может быть, слишком свежая и зеленая для начала апреля; рядом с ней притулилась маленькая нежная елочка. Пахнуло Родиной, и тревожно-сладко защемило сердце, сразу захотелось домой...
      Вечером в кают-компании "Новокуйбышевска", Татьяну познакомили с переводчиком, господином Оно, веселым человеком средних лет, который, улыбаясь, обнажал два ряда золотых зубов. На нем был добротный шерстяной костюм.
      - Финский? - полюбопытствовал Рудяков.
      - О нет! Я патриот своего отечества, а у нас сейчас политика "бай джапаниз" - покупай японское.
      - Мы тоже предпочитаем отечественное, если оно не хуже заграничного, - сказал Рудяков.
      - Япония, как птица Феникс, поднялась из пепла Хиросимы и Нагасаки, без улыбки, напыщенно, произнес господин Оно. - Поднялась и стала вровень с великими державами! Кто в огромном мире теперь не знает маленькую Японию? Мы вновь завоевали и возвратили свои вековые традиции. Недавно, 11 февраля, мы снова отмечали наш самый великий праздник "Кигэнсэцу" - День основания японской империи. В этот день, еще за 660 лет до нашей эры, на престол взошел первый император Дзимутэнно. Представьте себе, это было на 660 лет раньше рождения вашего Христа!
      - Мы атеисты, господин Оно, - подал голос помполит Воротынцев.
      - На словах, может быть, но в душе у каждого человека есть свой бог.
      - Скажите, господин Оно, вы были на войне? - спросил Юра Ковалев.
      - Нет, и очень сожалею об этом. Высший долг гражданина - пролить кровь за отечество.
      - Сколько вы получаете, господин Оно? - поинтересовался Ян Томп.
      - Ровно столько, чтобы быть благодарным императору и моему правительству, - вскинул голову переводчик, потом встал, шумно отодвинув кресло, и поклонился: - Спасибо за угощение, господа, меня ждут дела.
      После его ухода в кают-компании наступила неловкая пауза.
      - Во, самурай недобитый! - первым разрядил ее Юра Ковалев. - Где вы его только откопали, Марк Борисович?
      - Я не археолог, - сердито буркнул Рудяков.
      - К сожалению, он в Японии не единственный, - сказал помполит.
      - А о каком это празднике он поминал? - спросила Татьяна у Воротынцева. Тот неопределенно пожал плечами.
      - Это самый шовинистический праздник, - ответил за него Ян Томп. Когда-то в этот день богатую молодежь посвящали в самураи. После разгрома Японии, в сорок пятом году, он был запрещен, а теперь правящая верхушка добилась его восстановления...
      За все время стоянки господин Оно больше не появился в кают-компании, хотя по правилам вежливости его приглашали неоднократно.
      Разгрузив судно, японцы без промедления начали погрузку. Громоздкие ящики, обклеенные ярлыками "No throw!" - "не бросать!", "No overturn!" "не кантовать", докеры принимали осторожно, ни разу не стукнув, тщательно раскрепляли в трюмах для дальнего пути.
      Через восемь суток "Новокуйбышевск" покинул Хакодате. На выходе из бухты разминулись с огромным железнодорожным паромом, на палубе которого в четыре ряда стояли пассажирские и товарные вагоны.