Фридман всегда говорит много и не всегда по делу, но это происходит с ним довольно часто и серьезных опасений до сих пор не вызывало.
      -- Мы тоже зря времени не теряли, -- сказал я. -- Максимовский, например, утром напугал одну собаку, да так, что она обосралась.
      Максимовский даже бровью не повел. Смертельная скука блуждала по его хмурому лицу.
      -- Вы?! -- подорвался Фридман. -- Напугали собаку? Кого вы можете напугать? Вы себя со стороны-то видели? Вас даже мышь с комплексом неполноценности не побоится. Не возникайте, у меня накипело. Бардак! -- Он лежал на кровати, а ноги и руки его находились в непрерывном движении. -Везде бардак! Генералы -- деды морозы, чекисты -- президенты. Все с ума посходили! Объятые алчностью и страхом люди калечат свою жизнь на работе, принимают позы и руководят процессами. У всех какие-то срочные дела. Все, как заводные, куда-то бегают, бегают. Куда? Для чего? Нельзя ли все это интеллигентно, изящно и просто послать? Нельзя. А почему? Не принято. Так давайте примем. Чего стесняться-то, все свои. Нищета, алкоголизм, беспризорники! Ездили мы как-то в сиротский летний лагерь с шефским концертом...
      Захватывающую историю о том, как Фридман ездил в сиротский летний лагерь с шефским концертом, все мы знаем и помним наизусть...
      -- ...закинул я ноги на плечи...
      Небольшого намека достаточно, чтобы вдумчивый Скуратов оценил широту и размах этого мероприятия...
      -- ...вот это я понимаю, благотворительность. Ничего, большевики вернутся, все обратно исправят. Максимовский, ты в аллегориях силен?
      -- Силен.
      -- Тогда слушай. Снится мне сон: мама в белой косоворотке стоит на одной ноге на краю могилы и поет песни о родине на украинском языке. Жуткое зрелище. Как вспомню, так вздрогну. Чуть до инфаркта не довела. Ты -- врач, постарайся меня понять правильно *.
      * Некоторые деятели распускают слухи, что родную мамашу Фридман отправил на тот свет, экспериментируя с ртутью, будучи еще очень юным. Но стоит ли в это верить?
      -- Я постараюсь, -- пообещал Максимовский, сдувая невидимую пылинку с рукава, -- постараюсь. Только вот что, батенька: у вас крыша протекает. Ничем хорошим это не закончится. Мама в косоворотке -- только начало. Пройдет совсем немного времени, и ты начнешь принимать сигналы из космоса, которые прикажут тебе проломить голову соседке. Исход печален: санитары будут лечить тебя электричеством. С тебя слезет шкурка, и ты станешь совсем, совсем беспомощным. Ты будешь сидеть в смирительной рубашке и пускать пузыри.
      -- Типун тебе на язык. Ты злой человек, я всегда это говорил. Ни капли сострадания.
      -- Если ты ищешь сострадания, иди в синагогу. Я врач, а врач не должен быть добрым. Врач должен быть лицемерным, пошлым и выносливым, но не добрым. Это я так, к слову. Продолжай, пожалуйста, даже заинтриговал. Чем дело кончилось? Нам ведь интересно?
      Я неожиданно для самого себя утвердительно кивнул. Хотя, по совести говоря, мне вся эта пурга до одного места.
      -- Вот видишь, нам интересно.
      -- А кто помнит, с чего мы начали?
      -- Да какая разница? -- сказал я, -- кто теперь помнит, с чего вы начали? Мне и так весело. Вы оба несете какую-то хуйню. Вы это хотя бы понимаете?
      -- Что с ним? -- подскочил Фридман.
      Максимовский пожал плечами.
      -- Просветление сознания. Спонтанная вспышка. Лучше держись от него подальше. Впрочем, ты мне тоже не нравишься.
      Я махнул на них рукой. А что оставалось делать? Когда Фридман и Максимовский собираются потолковать, они любую мысль сначала доводят до абсурда, потом быстро забывают, с чего начали, а ты сиди и думай, что они хотели сказать, и чувствуй себя виноватым.
      -- Разумеется. Я ведь сирота, меня любой обидеть может. -- По щеке Ивана покатилась скупая мужская слеза. -- Короток век человека. Бабулька меня тоже сначала третировала, а потом вскарабкалась на табуретку, да и полезла в петлю. Ей люди говорят: "Куда ты, дура старая?" А она отвечает: "В петлю. Достал меня этот выродок!" Это я-то выродок?! Да, прямо скажем, я не подарок. Кстати, а где мои подарки?
      -- Они там, -- уклончиво ответил Максимовский. -- Ты давай, Фридман, сырость не разводи, задержи дыхание и подумай о чем-нибудь приятном.
      -- Все верно. Если глубоко вздохнуть и подумать о чем-нибудь приятном, сразу встанет шишка. Это и называется дыхательные упражнения для развития умственных способностей.
      -- Главное -- держать себя в рамках.
      -- Все правильно. Нравственные императивы разрушают мозг. Двадцать первый век на носу, а у меня нет елки! Вы два дурака, все равно от безделья маетесь, сбегали бы лучше в лес за елкой... Эврика! -- Фридман шлепнул себя по лбу. -- Вспомнил, наконец! При всем уважении, друзья, вы уже давно тут ошиваетесь без подарков, а поздороваться забыли. А вчера уехали и попрощаться забыли.
      -- Тем более нет причин для беспокойства, -- вкрадчивым голосом успокоил Максимовский, тревожно поглядывая на Фридмана. -- Ты не волнуйся.
      -- Некрасиво!
      -- Вчера мы просто не успели, ты взял и отрубился. А сегодня сколько угодно: здравствуй и до свидания. И снова здравствуй. С пробуждением тебя. Как самочувствие?
      -- Самочувствие характерное, предновогоднее, устал. А эта, про которую сказывали, хорошенькая?
      -- Жена-то твоя? -- Максимовский усмехнулся. -- Глаз не оторвать. Красавица бесподобная. Блондинка.
      -- Сирота.
      -- Правда, сирота?
      -- Такими вещами не шутят. Родители погибли в аварии.
      -- Вот что я сделаю: пойду в ванную, найду ее и приведу сюда, заодно руки помою перед завтраком.
      -- Что-то я ничего не понял. Перед каким еще завтраком? Ты на что намекаешь? Все. Дуэль! Немедленно драться на шпагах! Где мои шпаги? Побежали, побежали... -- Фридман провернул ногами в воздухе, но голову оторвать от подушки так и не сподобился. -- Не то. Где мои дуэльные пистолеты? Стреляться немедленно! С двух шагов. Лежа. К барьеру!
      -- Хлопотливое это занятие -- стреляться на дуэли, -- сказал я умную мысль. -- Хлопотливое и малоэффективное. А эффективно стрелять из укрытия: расслабился, прицелился, без рывков, бумс - и делов. Враги посрамлены и деморализованы, ты в шоколаде.
      На меня никто не обратил внимания.
      -- Ты на чужой каравай рот не разевай, -- забеспокоился Фридман, внимательно следя за перемещениями Максимовского, -- и никуда не уходи, побудь со мной. Сама, небось, отыщется. Слышишь меня?
      -- Каравай, каравай, кого хочешь, выбирай, -- ответил Максимовский и для наглядной демонстрации этого вечного постулата расстегнул часы.
      Фридман почесал репу, подумал и жизнеутверждающе произнес:
      -- Чем дальше в лес, тем больше дров!
      -- Вот именно. Первая разумная мысль за все утро, да и то не твоя. Кстати, у тебя пожрать ничего нет?
      -- Проголодались?
      -- Да, -- ответили мы хором. -- Представь себе.
      -- Представил. А у меня нет ничего. Взяли за моду. Я сам голодный.
      -- У-у, -- Максимовский облокотился на перекладину, -- Фридман, ты оборзел. У тебя скоро снега зимой не допросишься. Послушай, мой инфантильный ревнивец с лицом слабоумного негодяя, вот что я тебе скажу. Ты отказался разделить с нами -- твоими верными друзьями -- женщину. Нет, это я как раз понимаю, но ты решил заморить нас голодом, а это подло с твоей стороны. Мы молоды, нам нужен протеин.
      Красноречие Максимовского подействовало, как гром среди ясного неба. Фридман посмотрел на сундук, притулившийся между занавеской и изголовьем его бескрайней кровати, и втянул голову в плечи. Подозрительный сундучок. Очень сильно он напоминает фрагмент янтарной комнаты, которую, если я не ошибаюсь, отступавшие под натиском красноармейцев нибелунги в панике затопили на дне Рижского залива в Балтийском море.
      -- Протеин, никотин, -- губы его искривились, по лицу пробежала судорожная улыбка, -- воля ваша. Налетайте. Но предупреждаю: башку сносит только так.
      Из-под кровати, как черт из табакерки, выпрыгнул чумазый, пыльный человек в затертой до дыр сутане, повертел головой и возмущенно возгласил:
      -- Ну все, хватит с меня, я пошел!
      Но он никуда не пошел, а только громко чихнул, пожелал сам себе: "Будь здоров, спасибо, да, ничего, ничего" и полез обратно под кровать.
      -- Епифан, -- позвал пыльного человека Фридман, когда его возня затихла под кроватью, -- Епифан, ты давно там живешь?
      -- Вторая неделя миновала, -- отозвался Епифан сдавленным голосом.
      Сначала Катя, теперь Епифан. Настоящий дом с привидениями. Знаю, что поверить в это невозможно, но однажды у Фридмана, соблюдая все законы конспирации, пряталась целая семейка нелегальных эмигрантов.
      -- А чем ты питаешься?
      -- Кровью младенцев, -- ехидно ответил Епифан. -- Сухарями я питаюсь, которые принес с собой.
      -- Мне, как хозяину, даже перед тобой неловко. Хочешь, я буду каждое утро бросать кусок ветчины под кровать?
      -- Неловко быть евреем на левом берегу Иордана. Тесная обувь, вериги, черный хлеб и вода -- все, что нужно человеку для полноценного бытия. Не надо мне твоей ветчины, христопродавец, у меня пост.
      -- А, гори все синим пламенем! -- Фридман чайной мельхиоровой лопаткой зачерпнул из банки кокаин и засунул в левую ноздрю. -- Тут спорить не о чем. -- Какое-то время он подождал, сосредоточившись на внутреннем ощущении, затем опрокинулся на спину и громко, с перекатами, захрапел. Один глаз его при этом не закрылся и теперь глядел в одну точку, чуть повыше плинтуса.
      Прошла целая вечность, прежде чем Фридман снова открыл рот и произнес:
      -- Максимовский, как на личном фронте?
      -- Бурлит, -- емко ответил Максимовский.
      -- Как Марина поживает?
      Светская часть диалога явно затягивалась, и я понюхал щепотку кокаина.
      -- Нормально поживает. Мы, некоторым образом, с ней в разлуке.
      -- Как это в разлуке? С каких это пор?
      -- Только что от нее.
      -- Максимовский, ну почему ты не живешь как все нормальные люди? -застонал Фридман
      -- Неужели? Разве я первый, кто убежал от сварливой беременной бабы?
      -- Беременной? Это меняет дело. Тогда правильно. Тогда поздравляю. Ты, конечно, не первый. Очень кстати. Не ты первый и не ты последний, очень. Очень за вас рад. Только хочу отметить, мой, я просто счастлив, неутомимый, что счастье свалилось прямо мне на голову, сегодня, вот сюда на голову, маленькое отступление, взгляните, как следует, с минуты на минуту я с нетерпением ожидаю, источник наслаждения, с нетерпением, достойным всяческих похвал и поощрений, прямо на голову, именно сегодня, ни завтра и ни послезавтра, -- если Фридман начал вещать скороговоркой, значит дело труба, -- а сегодня, сейчас, беспредельно счастлив, ее папу. Кажется, вы с ним знакомы?
      -- Знакомы? Да мы близнецы.
      -- Папа будет не один.
      -- Неужели с мамой?
      -- Обосраться можно со смеху! Папа будет с тем, с кем надо. У папы есть покупатель! Дело государственной важности! Атташе по культуре то ли из Бухареста, то ли из Бейрута, никак не запомню...
      -- Из Берлина, -- раздался из-под кровати загробный голос на удивление хорошо информированного Епифана.
      -- Если есть покупатель, -- веско предположил Максимовский, -- значит что-то продается.
      -- Совесть продается, -- доложил язвительный Епифан.
      Фридман порылся под одеялом, достал и показал металлический предмет:
      -- Вот.
      Сразу оговорюсь, что ничего особенного распятье из себя не представляло. Золотой крест килограмм на десять, инкрустированный жемчугами, изумрудами и сапфирами величиной с грецкий орех.
      -- Невероятной красоты вещь. Вы не находите, голодранцы? Фамильная, реликвия. Ностальгия, так сказать. Теперь расстаюсь. Товарно-денежные отношения, круговорот в природе, и ничего поделать нельзя. Жажда наживы. Да-с. Если вы понимаете, о чем я говорю.
      -- Забавная вещица. -- Максимовский взял распятие, поскреб ногтем и поставил на сундук между водкой и кокаином. -- Только спаситель какой-то перекаченный.
      -- Забавная вещица, молодой человек, у вас на шее висит заместо галстука, а это Фаберже! Четырнадцатый век! Таких раритетов во всем мире раз-два и обчелся.
      После этих слов нам снова посчастливилось лицезреть Епифана. Он вылез из-под кровати, перекрестился, сложил руки на груди и с нечеловеческим надрывом произнес:
      -- Любопытный факт, господа! На ваших глазах совершается роковая ошибка истории! Величайшее святотатство и грехопадение! Здесь, -- Епифан топнул ногой, -- под сводами этого фешенебельного склепа, где похоронена вера в справедливость, вот этот толстый мудак, прости Господи, продает наследие седой старины! Продает родину! Память! -- Голос Епифана повысился до неприятного сопрано. -- Православная святыня! Совесть! И так далее! Все на распродажу! Иуда!
      Столь наглого демарша со стороны Епифана Фридман не ожидал однозначно. Он подтянул одеяло к подбородку, распахнул безумные глаза, лицо его сделалось багровым и несчастным.
      -- Только этого мне не хватало, -- его голос дрогнул. -- Потрудитесь объяснить, милостивый государь, что сие означает?
      -- Моя мысль, между тем, простая, как ведро, и даже твои скромные мозги с ней легко управятся. -- Епифан схватил распятие двумя руками и занес над головой. Тяжелый крест повис над Фридманом, словно секира палача. -- Слушай сюда! Подобные предметы обладают исторической и культурной ценностью? Отвечай!
      -- А черт их знает. В деньгах я примерно представляю, сколько это будет стоить.
      -- Так. Так! Они обладают этими качествами для кого?
      -- Наверное, для меня?
      -- Не угадал. Они обладают этими качествами для того, кому принадлежат.
      -- Но они принадлежат мне, -- резонно возразил Фридман. -- Потому что это так и есть.
      -- В широком смысле они принадлежат народу, а значит, и государству. Я уже не упоминаю о православной церкви.
      -- И поэтому?
      -- Поэтому они не должны служить источником твоего личного обогащения! -- закончил Епифан.
      -- Ой! Ой! -- Фридман, обычно склонный все на свете преувеличивать и драматизировать, театрально схватился за сердце. -- Держите меня кто-нибудь, я сейчас свалюсь с кровати. Епифан -- красный поп! Позовите доктора и нотариуса!
      -- Перестань кривляться, я говорю серьезно.
      -- Согласен, давай говорить серьезно. Религия -- опиум народа -- это раз. Государство твое -- бездонная бочка -- это два. Глазом не успеешь моргнуть, как распятие исчезнет. Кто у нас остался неохваченный, народ? Народ пьет не просыхая. Он ничего не заметит. Загнать распятие послу! Он сдует с него пыль, покроет лаком и повесит в своем народном молдавском музее на самое видное место. Все молдаване будут рады, вот увидишь! Три!
      Фридман замолчал, наслаждаясь плодами своих сокрушительных аргументов.
      -- Господи, прости раба твоего Фридмана. Распятие -- это ведь не просто ювелирная поделка или музейный экспонат. Это -- предмет культа, и относиться к нему нужно соответственно. Ему нечего делать в музее, тем более за тридевять земель. Его нужно отдать в хорошие руки.
      -- Кому, например?
      -- Например, мне.
      -- Мне?! -- переспросил Фридман. -- Мне послышалось?
      -- Мне, -- повторил Епифан.
      -- Простите, товарищ, вас совсем не слышно. Вы что-то мямлите себе под нос. Сделайте выводы и начните все сначала. Только говорите внятно, чтобы товарищи на задних рядах тоже вас слышали.
      Епифан вскинул голову, тряхнул жидкими волосенками и голосом декадентствующего интригана воскликнул:
      -- Мне! А я тебе выпишу индульгенцию с открытой датой и автографом самого Папы Римского.
      -- Вот куда ты клонишь, собака, -- вздохнул с облегчением Фридман. -Он мне тут клюкву на уши вешает, а я волнуюсь. Ему. Что ж ты, Епифан, две недели ползаешь тут на брюхе... Погоди, ты и позавчера здесь был?
      -- Был.
      -- И все видел?
      -- Все видел.
      -- Мама дорогая. Никому не говори. О чем я? Да. Что же ты, Епифан, за две недели распятие не стащил?
      -- Э-эх, язычник. Все, я так больше не могу!
      -- А как ты можешь? Давай сделаем так: если ты при всем честном народе отвесишь пинка патриарху всея Руси и твой подвиг зафиксирует пресса, я, так и быть, подарю тебе крест, а в нагрузку личный баян Вани Охлобыстина с автографом Муслима Магомаева.
      -- Не гневи Бога, насекомое. Говорят тебе, что я не могу. Попросту не умею. Стоял бы я сейчас перед вами. Да я бы давно в Монте-Карло свалил.
      -- Тогда покончим с этим. Даю тебе минуту для заключительного слова.
      Епифану хватило шести секунд.
      -- В общем, так, -- сказал он, -- распятие никуда не поедет. Пределы квартиры оно покинет только через мой труп.
      -- Это без вопросов, -- пообещал Фридман.
      -- Отдай распятие, скотина! Христом Богом заклинаю. Ты же культурный человек.
      -- Да разве ты христианин? Ты вроде дзен-буддист был. Что, Епифан, первый блин комом? В дзен-буддизме художественное оформление не то?
      -- А что тут такого. Я впечатлительный азиатский исследователь. Я был в поиске.
      -- А теперь, стало быть, нашел. Ты, дурачина, при какой церкви состоишь?
      -- Я адепт Святой Церкви Воскресения Христова?
      -- Что-то я про такую не слыхал.
      -- Услышишь еще, -- недобро пообещал Епифан., -- какие твои годы. Передумал?
      -- Не дождешься.
      -- Одумайся, Фридман, ты деньги рано или поздно спустишь на блядей, а распятие -- наше с тобой культурное наследие, -- завел Епифан старую шарманку. -- Предание старины, достояние республики и все такое прочее. Подумай о душе, в конце концов.
      -- Предание, говоришь, достояние, культурное наследие? Здесь ты прав, прав. Ты это верно подметил. Взял и процитировал меня самого. Предание, "Слово о полку Игореве", трали-вали. Предание -- фольклор, суеверие...
      -- Суеверие?! -- взметнулся Епифан. -- Может, ты и в Бога не веришь?!
      -- Я могу поверить во что угодно, дайте мне доказательства.
      -- Доказательства?! Пожалуйста! Сколько угодно! Кто сотворил землю? Кто заставляет небесные тела обращаться вокруг нее? А кто, если не Бог, насылает на людей дизентерию, а на неверных жен порчу? И потом, почему одни люди родились швейцарскими банкирами, а другие советскими евреями?
      -- Кто выпустил этого дебила из клетки? -- произнес Максимовский тихо свирепея. -- Дайте ему кто-нибудь кокаина, пусть он замолчит.
      -- Да вы его не бойтесь, он поп-то не настоящий, -- успокоил Фридман, -- только видимость одна. Бога нет, Епифан, материя первична, смирись с этим и живи. А распятие -- вполне осязаемый объект, за который дают хорошую цену. Круговорот в природе. Хватит болтать. Сегодня же оно отправится с послом в эту... как ее... не важно, я получу комиссионные и мы поставим в этом деле точку. И это хорошо!
      -- Ну и черт с вами, -- подвел итог окончательно сквашенный Епифан, исчезая под кроватью. -- Вы меня не знаете, но вы меня еще узнаете!
      -- Максимовский, не спускай с него глаз. -- Бормоча, Фридман, перевернулся на бок и тоскливо взглянул на меня. -- Почему молчит интеллигенция?
      Вместо ответа я спросил:
      -- Разве Фаберже распятия делал?
      -- Мудила, конечно же делал.
      -- А что этот юродивый здесь наплел про седую старину?
      -- Вы его не слушайте, он малость не в себе. -- Фридман встал на кровати в полный рост, словно Нерон, в поэтическом экстазе воздел вверх ладонь с растопыренными пальцами, и красный свет китайского фонаря осветил его скомканное лицо. -- Балаган окончен! Максимовский, прошу тебя: папе ни слова о Марине! Держи язык за зубами. Не надо расстраивать родителя, иначе он тебя грохнет. Прямо в присутствии посла. Вижу эту картину: международный скандал, суд, Сибирь. Я в Сибирь не поеду, мне деньги нужны. Надо всем платить: водителю, убирашке*, массажисту. Запомнил? Ты ведь не хочешь, чтобы на нас с тобой обиделся посол Молдавии и началась война?
      * Очевидно, домработнице.
      -- Нет, не хочу.
      -- Смотри, не подведи. А еще лучше -- убирайся отсюда. Убирайтесь оба. И ты, инквизитор, тоже. Возвращайся к себе и молись за нас богу. Послезавтра конец света, а ты суетишься тут. Не ровен час, стукнешь ночью по башке в припадке патриотизма.
      -- А что конкретно ему знать не следует, -- уточнил Максимовский, -что его дочь беременна, или что мы с ней расстались?
      -- Думаю, и то, и другое.
      ДЕТИ КАСТАНЕДЫ
      Так повелось, что все мои друзья сидят на наркотиках. Одни часто и помногу пьют, другие курят траву, кто-то даже ширяется. Но, бог мой, все они дилетанты! Все они только бродят по берегам Великого Моря Наслаждений, предпочитая риску и романтике теплое место на пляже. Иван Аркадиевич Фридман плавает в этом море давно и знает там каждое течение.
      Сначала отхлебнуть водки, затем всосать кокаин через нос, поднеся мельхиоровую ложку по очереди к каждому его отверстию, еще одну ложку закинуть в рот, следом за этим маленькими глотками выпить еще полстакана водки, сушеную какашку под язык и...
      Полный вперед! Поверьте, я знаю, о чем говорю.
      Мы с Максимовским повторили всю процедуру со скрупулезной точностью.
      Со стены слева от меня мягко бухнули часы. Про себя я отметил, что один удар означает половину какого-то часа. Какого именно, мне сделалось безразлично.
      Состояние умиротворения легло на меня, словно теплое шерстяное одеяло. Ничто и никто не смогли бы сейчас привести меня в смятение, даже восставший из могилы Адольф Гитлер, сидящий в чем мать родила, верхом на белом боевом слоне с израильским флагом вместо попоны и бьющий в большой тантрический бубен.
      Мне захотелось детально обмозговать все события сегодняшнего утра, все, что я видел и слышал, начиная с самого пробуждения. Но общей картины как-то не получалось.
      Мысли прыгали в моей голове хаотично, словно шары в лототроне. Они то сталкивались между собой, то разлетались в стороны, образуя в результате своего взаимодействия причудливые видения и мозаики. Разлетаясь, они ударялись о внутреннюю поверхность сферы, которая, очевидно, была моей головой и единственным препятствием на их пути к свободе. Страшно представить, что могло случиться, если бы этого препятствия не было. Невероятно, но моя собственная голова спасала меня от распада личности! Слава моей голове!
      Последнее, что донеслось до меня извне -- это приглушенный голос Максимовского, который "По улице ходила большая крокодила" пытается положить на музыку "Боже, царя храни".
      Хлоп!
      Шар No1
      ...Сегодня я проснулся ни свет ни заря с куском яблока во рту и смутным ощущением беды. Еще накануне вечером, когда мы на бровях расползались от Фридмана, Максимовский сказал:
      -- Чую, быть беде.
      Я ответил:
      -- Железяка.
      И упал.
      -- Штормит? -- Максимовский поднял меня и отряхнул от снега. -- Поедем ко мне спать.
      -- Железяка, -- согласился я и снова упал.
      И мы махнули в ресторан...
      Шар No 36.6
      ...Катя с мокрым полотенцем на голове -- олицетворение молодости, физического здоровья и умопомрачительного оргазма...
      Шар No 7
      ...Мучимая запором, на тротуаре, согнувшись в три погибели, стоит и тужится собачка. Кишечник ее полон, а глаза печальные и влажные. В чем дело? Где No 36.6? Уберите от меня эту тварь!..
      Шар No 2
      ...Лесная опушка; грациозные единороги пьют из ручья живую воду; на лужайке среди бенгальских тигров пасутся кудрявые белые овечки; в закатном небе резвятся ласточки, розовые облака и херувимы; теплый южный ветер касается волос и уносится к эвкалиптам; в старом замке по соседству звучит легкая инструментальная музыка; благоухает жасмин; голозадые пастушки играют в жмурки... семяизвержение...
      Шар No 5
      ...Иисус в обнимку с Шивой, счастливые, словно дети, сидят на розовом облаке, свесив ноги, и ругаются, как пьяные сапожники...
      ...Люди часто выносят плоские суждения о вещах, вообще не доступных человеческому пониманию, особенно в вопросах религии, поэтому от разговоров на религиозные мотивы меня всегда воротит, и, как правило, я стараюсь их избегать...
      Хотя, по большому счету, я солидарен с Фридманом. Для меня распятие тоже -- обыкновенная железка... Ведь никак не препятствует совершать молитву басурманину то обстоятельство, что перед ним не висит "портрет" Бога.
      Может быть, для кого-то это покажется святотатством, но с таким же успехом можно поклоняться любому предмету, скажем, банке кокаина, если рассматривать кокаин как некую мистическую субстанцию, расширяющую сознание человека дальше "естественных" границ и приближающую его к Богу. Я не перестаю удивляться, почему все самые распространенные и влиятельные религии мира до сих пор не используют допинг в качестве стимулятора для религиозного вдохновления своих болельщиков... Например, католики. На каждую просвирку капельку ЛСД и порядок. Клиент готов... Уже на следующий проповеди будет полный аншлаг. *
      *Недавно я подал заявку на патент этого изобретения, так что Ватикану придется раскошелиться. Но на этот раз никаких чеков. Только наличные!
      Шар No 1
      ...Я долго не мог понять, где нахожусь и для чего так громко включили телевизор. Когда туман рассеялся, оказалось, что шумит вовсе не телевизор, а Марина. Они с Максимовским обсуждают демографическую ситуацию в стране. Я-то думал, случилось чего.
      Я прошел мимо них на кухню и сварил себе кофе. По дороге спросил у Максимовского, не забивал ли я вчера головой гвозди...
      Шар No 14 Спецэффекты
      ...Над хлябями на ковре-самолете планирует субъект в белоснежном лапсердаке, делает взмахи руками и выкрикивает заклинания типа: "Да будет свет! Да будет твердь посреди воды! Во имя отца и сына и святаго духа! Аминь!"
      ...Запредельная красота: извержение вулканов, молочные реки с кисельными берегами, ну и, разумеется, языки пламени, дым коромыслом и т.д., и т.п. В общем, полным-полно огня и воды как символов чего-то там такого эдакого...
      ...И вот среди всего этого сверхъестественного великолепия раздается скрежет, грохот литавр и барабанный бой. Субъект бросает свое глупое занятие, садится жопой на скалу, забивает тугую папиросину, смотрит в мою сторону, смотрит, а потом как заорет:
      -- Имя некоего Ивана Аркадиевича Фридмана тебе о чем-нибудь говорит?!
      Я сначала как следует обосрался, но потом взял себя в руки, набрался наглости и отвечаю:
      -- Чувак, ты кто такой? Ты давай, заканчивай тут выкаблучиваться!
      -- Замолчи!!! -- громогласно возвещает он, и я понимаю, что лучше уступить, иначе все будет еще хуже.
      Субъект:
      -- Отвечать на вопросы коротко и внятно!
      Ваш покорный слуга (то есть Я):
      -- Есть! С Фридманом я знаком сто лет. Да он где-то тут лежит. Ты погромче покричи, а то он не слышит...
      Субъект:
      -- Замолчи!
      Я:
      -- Есть!
      Субъект:
      -- В ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое декабря сего года где вы были с Фридманом, чтоб ему пусто было?
      Я:
      -- У Фридмана на хате.
      Субъект:
      -- И что вы там делали с этим гребаным Фридманом, позвольте полюбопытствовать?!
      Я:
      -- Отмечали день рождения, потом Рождество.
      Субъект:
      -- Как отмечали?
      Я:
      -- Как всегда: пили пиво с воблой, потом эту, как ее, текилу, потом позвонили телкам...
      Субъект:
      -- Телкам? К черту телок! Что было потом, когда телки стоптались?!
      Я:
      -- Мы расстроились и стали звонить в американское посольство...
      Субъект:
      -- К черту американское посольство! Потом, потом, что было?!
      Я:
      -- Потом мы нафигачились до синих помидоров... А дальше не помню, хоть убей.
      Субъект:
      -- Зато Я не забыл!!! Вы тараканов травили! У твоего ненаглядного Фридмана тараканов развелось до черта!
      Я:
      -- Это точно. Фридман, он ведь как ребенок...
      Субъект:
      -- Замолкни!
      Я:
      -- Я стараюсь, стараюсь...
      Субъект:
      -- Не перебивай меня!
      Я:
      -- Как прикажете. А, кстати, как прикажете вас называть?
      Субъект (добрея):
      -- Величай меня "Отец Родной", поскольку Я непритязателен, скромен и консервативен. Да к тому же на большее и не рассчитываю.
      Я:
      -- Не спорю, не спорю, только не надо так возбуждаться. Оглушил совсем. Тут у нас одна ма-а-аленькая загвоздка, приятель: мой отец гораздо моложе, и, я очень сожалею, но он лысый, как задница, а у тебя вон какая шевелюра.
      Субъект:
      -- Я в другом смысле твой Отец. Я в некотором смысле вообще всем Отец!
      Я:
      -- Ну, дядя, по-моему, вы на себя наговариваете.
      Субъект:
      -- Я тебе не дядя! Я тот, который заварил всю эту кашу. Я есть Альфа и Омега, начало и конец. Я сотворил все, все, все. Начиная от светил небесных, заканчивая лыжными палками и кокаином. Я столп мироздания! Я гвоздь программы! Я высший нравственный императив! Я черное и белое, я прошлое и настоящее! Я ныне и присно и во веки веков! Да святится имя мое, да приидет царствие мое! Я САМ ГОСПОДЬ БОГ!!! С большой буквы!!! Аминь!
      Я:
      -- Так бы сразу и сказал.
      Бог:
      -- А ты что, сам не видишь?
      Я:
      -- Я атеист. Мне все это до фонаря.
      Бог:
      -- Брось щепку в море, и ты увидишь, как ее снесет течением. Однако ты никогда не увидишь Гольфстрим. Никакой ты не атеист. У атеиста есть хоть какая-то позиция, у тебя же нет никакой. Ты самый настоящий похуист.
      Я:
      -- Не вижу разницы.
      Бог:
      -- Это -- сущий пустяк. Всего-навсего вопрос ВЕРЫ!
      Я:
      -- Я в этом не разбираюсь.
      Бог:
      -- Объясняю на пальцах. Одни люди относятся к писаниям буквально, то есть верят в сказки про апостолов, пророков, реинкарнацию и чудесные исцеления.