Александр Плонский
      Здравствуй, это я
      Фантастический рассказ
      Это я, здравствуй!
      Он вздрогнул от звонка, хотя еще минуту назад телепатическим чувством, необычайно обострившимся в последние годы, предощутил его и был к нему готов. Вскочил, словно катапультировался, сделал несколько суетливых движений, не сразу сориентировавшись в исхоженном пространстве убежища. Сорвал трубку и, еще не поднеся к уху, крикнул:
      - Да! - И, точно боясь, что не будет услышан, повторил несколько раз: Да! Да! Да!
      - Это я, - пробился сквозь шумы дальний голос.
      - Ты... - произнес он с облегчением, хотя знал, что никто другой не позвонит ему, даже случайно, по ошибке. - Здравствуй, солнышко!
      - Как ты себя чувствуешь, здоров ли?
      - У меня все хорошо... Всё, слышишь?
      - И у меня, родной мой...
      Голос в трубке звучал печально и отрешенно. Так, вероятно, звучал бы голос, достигший звезд и отраженный ими через ледяную безжизненную пустошь, которая не может не наложить отпечатка щемящей грусти.
      Он слушал этот любимый голос, как слушают музыку, - не вникая рассудочно в каждую ноту, а единым, нерасчленимым на части целым. Слушал неутолимо, подстегивал вопросами:
      - А помнишь нашу первую встречу?
      - Помню, родной. На мне было оранжевое платье.
      - Ты была в нем прекрасна. Впрочем, ты была прекрасна всегда. Самая прекрасная из женщин, единственная моя!
      - Почему ты не говорил так раньше...
      - В словах не было нужды. Это сейчас мы не можем без них обойтись.
      - Да, не можем.
      - Слова, одни слова... Я так тоскую по тебе, а вот сказал, и получилось банально.
      - О нет, неправда. Искренность не бывает банальной.
      - Ты думаешь... - он умолк на минуту, словно размышлял: согласиться или не согласиться, но, так и не решив, спросил снова. - А помнишь нашу рощу?
      - Конечно, помню.
      - А помнишь закат на той реке, когда мы...
      - Помню.
      - А помнишь...
      - Я помню всё, родной мой, как и ты. Ведь мы живы воспоминаниями. Но мне пора...
      - Как, уже?
      - Я постараюсь позвонить завтра.
      Умолк звездный голос, а он продолжал мучительно неотвязный разговор. Сам с собой.
      - А помнишь... А помнишь...
      Когда-то мысль о разлуке показалась им дикой до нелепости.
      - Интересно, смогли бы мы жить друг без друга? - сорвалось у него однажды.
      - Замолчи! - закрыла она ему рот ладонью. - Мне жутко об этом даже подумать. Мы не расстанемся никогда, ведь правда?
      - Правда, - подтвердил он.
      Увы... Звонит телефон, и в трубке слышится:
      - Это я...
      Большего уже не дано.
      Время между звонками тянется как вязкая, липучая, аморфная масса. Он меряет шагами убежище, ставшее для него пожизненной одиночной камерой. Изредка подходит к герметически закупоренному окну и вглядывается в желтый туман, застилающий всё вокруг, - мертвые, без единого огонька, громады домов и пустынные улицы, на которых нет и никогда не будет движения, - и чувствует себя беспомощным робинзоном, по недоразумению заброшенным на крошечный островок жизни и света, неизвестно кем и, главное, зачем сохраняемый в безлюдном мертвом океане, где нет ни берегов ни горизонта...
      Ему хочется разбить окно, выброситься в желтый туман и разделить участь остальных людей. Но его останавливает мысль, что в опустевшем убежище зазвонит телефон, и некому будет снять трубку и услышать: "Это я...", и ответить: "Здравствуй, солнышко, как я рад, что ты позвонила!"
      Он отходит от слепого окна в слепую глубь убежища и топчет, топчет, топчет бетонный пол. Голод подталкивает его к кормушке с питательной смесью. Брезгливо проглатывая пахнущую нефтью слизь, он думает: как могло случиться, что человечество, мнившее себя изначально вечным, оказалось на удивление хрупким и уязвимым...
      "Кто я - счастливец, уцелевший в апокалипсисе, или жертва, обреченная на медленное умирание? И кто все мы, населявшие Землю, - плод неудавшегося эксперимента, черновой набросок будущего совершенства, очередное звено в нескончаемой цепи проб и ошибок?"
      В той кажущейся сном жизни они оба были безотчетно счастливы. И память бережет крохи этого счастья, возможно, приукрашивая его. Он не выжил из ума от потрясения. Знает: нет ее, как нет больше никого под грязно-желтым небом Земли. Не с ней он разговаривает, - с ее душой, закованной в электронные цепи и рвущейся к нему кандальньм звоном, чтобы разделить с ним его одиночество.
      Кто затеял этот жестокий опыт? Кто даровал ему эти последние горькие капли счастья?
      Нет ответа...
      Но вновь и вновь звонит телефон, и на весь оставшийся мир раздается:
      - Это я... Здравствуй, родной мой!