- С тех пор как вы написали свой бессмертный трактат, Марк, почтительно и твердо произнес Корбюзье, - прошли тысячелетия. Не знаю, какой стала машина сейчас, а в мое время... Смотрите же... Вот водоотливная машина Георга Агриколы*, построенная спустя полтора тысячелетия после вас. Большая часть ее деталей - не из дерева, а из железа.
      _______________
      * Немецкий ученый (1494 - 1555).
      Витрувий смутился:
      - Ты доказал мою неправоту, и я не премину как можно быстрее признать это. Действительно, и водоподъемная машина Ктесибия* делалась не из дерева, а из меди. В ее основании ставили цилиндры с трубками, гладко выточенные на токарном станке... К тому же это не единственная машина, изобретение которой приписывают Ктесибию.
      _______________
      * Древнегреческий механик-изобретатель (около II - I вв. до н.
      э.).
      - Вы собирались упомянуть о водяных часах - клепсидрах?
      - Ты хочешь сказать, Корбю, что это тоже машина?
      - Именно. И о доме можно сказать: машина для жилья. Просто мы вкладывали в понятие "машина" гораздо более широкое содержание, чем вы, римляне. Смотрите: вот паровая машина. Ее маховик приводится в движение расширяющимся паром. А это прообраз автомобиля - паровая повозка Кюньо*. За нею паровоз, пароход, дирижабль, самолет, ракета. Автомобили вы уже видели... Теперь станки, подъемные краны, экскаваторы... Хватит, пожалуй? Хотя нет, вот еще одна машина - вычислительная.
      _______________
      * Никола Жозеф Кюньо (1725 - 1804), французский изобретатель.
      - Мы пользовались для вычислений счетными досками - абаками, не от них ли она происходит?
      - Как человек от простейших одноклеточных организмов. Судите сами, Марк: машина способна решать одновременно десятки математических задач, причем самостоятельно, без подсказки человека, и делает в секунду тысячи вычислений...
      - О, Юпитер! - подавленно воскликнул Витрувий. - Поистине машина позволяет победить природу там, где эта природа побеждает нас... Не руководствуйся ум наш искусством, сил человеческих было бы недостаточно, чтобы придумать и изготовить столь могущественные машины. Но продолжай, прошу тебя.
      Корбюзье положил руку на плечо Витрувия:
      - Смотрите: машина сверкает перед нами полированными стальными дисками, сферами, цилиндрами. Она вызывает в нас душевное волнение, и одновременно в нашем сознании возникает множество ассоциаций: эти диски и сферы чем-то напоминают нам божества Древнего Египта или Конго.
      Витрувий заговорил нерешительно:
      - Только не сердись на меня, Корбю, за то, что решаюсь сказать тебе. Ты не веришь в бессмертных богов, но обожествляешь машины. Когда ты говоришь о них, в речи твоей различаю я то страх, то преклонение. Ты испытываешь к машине либо избыток веры, либо приступ неверия, переплетаешь симпатию с неприязнью.
      - Наверное, это действительно так, - признал Ле Корбюзье. - Наш век противостоял четыремстам предшествующим векам. Предписывая свои условия нашему образу жизни, заставляя ум принять определенную систему правил, машина раздвинула рамки нашей жизни, вырыла пропасть между поколениями. Перед этой пропастью я и остановился поразмыслить: нужно молиться или проклинать?
      - Жизнь сделалась для вас трудной?
      - Стремительной, бурной, суровой, нередко - непосильной. Наша эпоха не допускала расслабления. Она утверждала себя в действии. Страсть к точности, доведенной до степени некоего идеала, поиск совершенства во всем - вот ее главная черта.
      Витрувий сказал с волнением:
      - Но это же, уверяю тебя, прекрасно! Великой мощи достигла твоя эпоха!
      - Эта мощь напоминает грозовой поток, сметающий все на своем пути. У потока нет русла... Казалось бы, человек должен преисполниться какого-то особого энтузиазма. Но этого не происходит. Возникает лишь ощущение силы, удовольствие от своей причастности к этой силе, к этой мощи. Но оно съедаемо страхом за будущее. Гигантская, всесокрушающая, жестокая эволюция сожгла все мосты между нами и прошлым.
      - Но - не будущим?
      - Оно было омрачено безрассудной подготовкой к войне. У нас это называлось гонкой вооружений.
      Витрувий нахмурился:
      - Войны омрачали и нашу жизнь. Но какую пользу принес человечеству своей непобедимостью Милон Кротонский* или другие подобные ему победители, кроме той, что, пока были живы, они славились среди своих сограждан? Наставления же Пифагора, Демокрита, Платона, Аристотеля и прочих мудрецов приносят свежие и цветущие плоды не только их согражданам, но - всем народам. И те, кто с юных лет насыщаются этой обильной умственной пищей и достигают наивысшей мудрости, учреждают в государствах добрые нравы, справедливые права и законы, без чего ни одно государство не в состоянии достичь благополучия.
      _______________
      * Вот что сказано о нем в "Брокгаузе и Ефроне": "Знаменитый
      греческий атлет (ок. 520 до н. э.)... Он шесть раз оставался
      победителем на олимпийских играх и несколько раз на пифических... В
      битве против сибаритов он, со львиною шкурою на плечах и с палицей в
      руках, в подражание Гераклу, шел во главе своего ополчения".
      - Всю необычайную мощь нашей эпохи, - горячо проговорил Ле Корбюзье, - я пытался мобилизовать на дело мира - на строительство жилищ. Горячке, в которой билось наше общество, надо было противопоставить жизнь. Пушки, снаряды? Увольте! Жилища? Пожалуйста! Война - порождение нищеты и тщеславия - для меня бессмысленна. Она не смогла бы найти сторонников, если бы общество направило свои силы на осуществление основной жизненной задачи - создание жилищ.
      - Ты ставил перед собой благородные цели, Корбю.
      - Я и мои единомышленники понимали: глубоко потрясенная общественная машина нуждается в переделке поистине исторической, иначе ее ждет гибель.
      Золотая латынь Витрувия зазвучала с особой торжественностью:
      - Умы подобных тебе, сами по себе обращенные ввысь, поднимаясь по ступеням истории, достигают того, что заставляют потомство сохранять в памяти на веки вечные не только их мысли, но и облик. И с трепетом, поверь мне, Корбю, люди будущих поколений припадут к роднику твоих мыслей.
      - Спасибо, Марк... Отвечу словами Гильвика:
      Вечности
      Мы не утратили.
      Нам другого
      Скорей не хватало:
      Мы не умели претворить ее в будни,
      В луга, облака,
      В слова и поступки,
      Понятные людям.
      А теперь
      Нам вдруг стало ясно,
      Что вечность - мы сами.