В первом случае на помощь приходила теория оптимизации, подсказывавшая кратчайший путь к исцелению, во втором меомеды видели свою роль лишь в том, чтобы облегчить страдания обреченного.
      Нилс же всегда боролся до конца. Даже когда, с точки зрения меомедов, это было бесполезной тратой времени.
      В девяноста случаях из ста он оказывался побежденным. Больной умирал, а на сердце Нилса появлялся еще один рубец.
      Но изредка ему удавалось обыграть меомедов благодаря нестандартному мышлению и развитой интуиции, которых врачи-роботы были лишены начисто. Для успеха диагностики и лечения они нуждались в прецеденте.
      Но встречались беспрецедентные случаи, когда излечение было возможно, однако способов его меомеды попросту не знали. Тогда они прибегали к вероятностным методам, к поиску аналогий. Иногда болезнь отступала. "Несмотря на помощь врача, больной выздоровел", - шутил Нилс, но случались и трагические исходы.
      Многолетняя практика также наделила старого доктора множеством прецедентов, хотя его память, конечно же, не шла ни в какое сравнение с памятью меомедов. Но главным его оружием было наитие. И оно оказывалось наиболее эффективным именно тогда, когда меомеды ставили на больном крест.
      Когда муж Энн, структуролог Орм, заразился серпентарной чумой, - вирус который завезли из космоса, - никто еще не знал, что это такое. Меомеды сочли болезнь разновидностью чумы и назначили соответственное лечение. А заболевание стремительно прогрессировало, и отчаявшаяся Энн бросилась за помощью к Нилсу...
      Но время было упущено.
      Скорее всего Нилс с самого начала оказался бы бессилен. Но удалось же ему выделить серпентарный вирус, что позволило вскоре синтезировать вакцину! Только вот Орму это уже не помогло.
      И все же доктор винил в его смерти не меомедов, а себя, свое инерционное, неповоротливое мышление.
      "Мне бы память и быстродействие компьютеров, - думал он с горечью. Память и быстродействие, больше ничего не надо. Остальное я сам... Всем хорош мой мозг, только слишком медлителен. А смерть не ждет, не даст фору. Затормозить бы время, задержать... Нет, не дано! Так неужели будущее за кибермедикой?"
      Время двигалось неумолимо, доктор старился, постепенно смирялся со своим положением, становился все более ироничным, перемежал речь скептическим "хе-хе".
      Когда спустя много лет Энн вторично обратилась к его помощи, он несказанно удивился, был смущен и растроган.
      "Выходит, я еще на что-то гожусь, - сказал он себе и словно сбросил с себя десяток лет. - Странно..."
      Помочь Джонамо стало для него делом чести. Эна ошибалась, решив, что старинный звуковоспроизводящий аппарат заинтересовал доктора сам по себе. Нет, Нилс увидел в нем соломинку, способную выдержать утопающего. Внезапное озарение подсказало ему, каким должно быть лечение в этом беспрецедентнейшем случае.
      Поначалу, слушая игру Джонамо, он радовался удачной находке.
      "Это мой звездный час, - думая он горделиво. - Мне посчастливилось спасти погибавшего человека. Теперь я могу умереть спокойно".
      По мере того как Джонамо делала успехи, ход его мыслей изменялся. Музыка не просто вернула к жизни потрясенную утратой молодую женщину, а помогла ей найти себя.
      Нилс был старомоден. Это проявлялось не только в верности отмиравшей профессии, но и во взглядах, привычках, пристрастиях. Он любил музыку и тяжело переживал ее кризис. Ему казалось, что с подлинной музыкой человечество утратило нечто основополагающее, весомую часть общечеловеческой души. В том, что оно больно, доктор не сомневался. Диагноз поставлен, только где волшебник-лекарь, способный искоренить болезнь?
      И вот сейчас забрезжила надежда, что такой лекарь найден...
      Слушая Джонамо, Нилс забывал, что перед ним хрупкая, еще не оправившаяся от нервного потрясения женщина, которая совсем недавно понятия не имела о настоящей музыке. Он закрывал глаза и, вслушиваясь в страстные, бунтующие, вздымающиеся океанскими волнами звуки, видел за ними могучую силу, способную возродить все то светлое и доброе, что было исподволь утрачено человечеством...
      8
      Провал
      Наступил день, когда Джонамо спросила:
      - Что мне делать дальше, доктор Нилс? Благодаря вам я стала пианисткой, но играть только для себя... и для вас с мамой... Согласитесь, этого мало. До сих пор я брала, теперь хочу отдавать. Мне есть что сказать людям своей музыкой.
      - Я ждал этих слов и согласен с вами. Пора отчитаться перед людьми. Но экзамен будет трудным. Милая моя Джонамо, вы большой музыкант... Нет, гениальный музыкант, и не спорьте, пожалуйста... Но люди... Их еще надо обратить в нашу веру. Я не прогностический компьютер и не могу предсказать, как вас воспримут. Будьте готовы ко всему.
      Бездонные черные глаза Джонамо, казалось, еще больше потемнели.
      - Понимаю... Вы верите в пианистку, но не в человека. Опасаетесь, выдержу ли.
      - Ну зачем вы так... - смущенно проговорил Нилс.
      - Да нет, вы правы. Я ведь никогда не играла перед большой аудиторией. Одно дело музицировать среди близких и совсем другое оказаться лицом к лицу с людьми, возможно пришедшими не ради музыки, а просто поглазеть на странную женщину, пытающуюся воскресить прошлое.
      - Сколько горечи в ваших словах... Можно подумать, что вы... хе-хе... не любите людей. Но я-то знаю...
      - Если вы знаете, что такое любовь, то тем более понимаете: это чувство сложное, неоднозначное, противоречивое. Я действительно люблю людей, но ненавижу в них пресыщенность, равнодушие, безразличие. Вы же, доктор, как мне кажется, отождествляете любовь с жалостью. Видите людей насквозь и добродушно подтруниваете над их недостатками, всему ищете и находите оправдание.
      - Хе-хе... - смущенно рассмеялся Нилс. - Пока я вас лечил от депрессии, вы оттачивали на мне свой талант психолога. Ну что ж, все верно. Но давно ли, милая Джонамо, вы, подобно большинству людей, понятия не имели о настоящей музыке? И не чувствовали в ней потребности. А если и чувствовали, то неосознанно, стихийно.
      - Вы мудры, доктор Нилс, простите меня.
      - Я стар. И ничего с этим не поделаешь...
      Организовать концерт - первый в жизни Джонамо - труда не составило. Любой гражданин Мира имел право на осуществление разумных желаний. А разумными признавались желания, не противоречащие правилам безопасности, интересам общества и этическим нормам.
      Эксперт-компьютеры информационного центра, куда обратилась Джонамо, признали ее желание дать концерт разумным, хотя и лишенным общественной значимости, проанализировали возможный контингент слушателей и включили в сводку новостей экспресс-анонс о предстоящем выступлении.
      В назначенный день и час небольшой зал, выделенный для концерта на основании анализа личностных мнений, был заполнен едва ли наполовину. Слушатели вполголоса переговаривались, рассматривали странный громоздкий предмет, стоявший на просцениуме. Не верилось, что это неуклюжее сооружение как-то связано с музыкой. Больно уж примитивным оно выглядело. Впрочем, старинную музыку, а именно о ней говорилось в анонсе, следовало исполнять на антикварном инструменте. Из уст в уста передавали его название: рояль.
      Но вот из-за кулис вышла миниатюрная женщина в необычной темной одежде, с трудом подняла тяжелую плоскую крышку инструмента, закрепив ее в наклонном положении на стержневидном упоре, затем уселась на неудобный, без спинки, стульчик, вздохнула и, не сказав ни слова слушателям, не удостоив их взглядом, начала играть.
      Несколько минут люди, сидевшие в зале, вслушивались в непривычные звукосочетания, издаваемые роялем, затем начали перешептываться. Шум нарастал, в нем слышались недоуменные возгласы:
      - Какой примитив!
      - И это называют музыкой?!
      - Реанимированное благозвучие!
      - Разве сравнить с компьютерным синтезатором?
      Кое-кто возражал:
      - И все же в этом что-то есть...
      К счастью для Джонамо, она с первым же аккордом отключилась от окружающего, не слышала ничего, кроме переполнявшей се музыки. Не замечала шума, не видела, как один за другим подымались и выходили слушатели.
      В зале наступила тишина. Сидевший в переднем ряду доктор Нилс уронил голову на руки, Энн беззвучно плакала. Кроме них, остались еще десятка два человек, но они завороженно слушали, а некоторые включили звукохранители и записывали игру Джонамо на мнемокристаллы.
      Прозвучал заключительный аккорд, аплодисментов не последовало. Послышался лишь долгий шорох - те, кто до конца не покинули зал, одновременно перевели дыхание, зашевелились, глядя друг на друга, затем разом встали и стояли несколько минут, словно ждали продолжения этого необыкновенного концерта.
      9
      Возвращение к жизни
      Состояние Игина напоминало тяжелую болезнь, исходу которой трагическому или благополучному - предшествует кризис. О его приближении свидетельствовала нарастающая день ото дня апатия. Игин слабел, безразлично принимал предписания меомедов, не приносившие видимой пользы. И похоже, что меомеды поставили на нем крест, лишь по обязанности накачивая его то стимуляторами, то транквилизаторами.
      Но однажды он поднялся с постели, впервые за последний месяц, выставил за порог меомедов, причем столь энергично, что едва не повредил их микромодули, требовавшие деликатного обращения. Меомеды, привыкшие к почтительному отношению со стороны пациентов, удалились, растерянно негодуя, что показалось бы невероятным, если бы речь шла о любых других роботах, а не о высокоорганизованных кибер-медицинских автоматах, наделенных подобием чувств и эмоций.
      К счастью, кризис принес Игину облегчение. Утолив зверский голод признак выздоровления, - бывший управитель навел в своем жилище порядок (за время его болезни роботы-уборщики совершенно разленились) и с некоторой долей недоумения проанализировал ситуацию. Постигшие его бедствия уже не казались чем-то непоправимым, зачеркнувшим не только прошлую, но и будущую жизнь.
      Игин сознавал, что для окончательного возвращения к жизни ему нужны не меомеды, не лекарства, а работа. Прежде с этим не было проблем. Он представлял собой деталь, составную часть системы, от него зависела работоспособность всего комплекса. Искать работу не приходилось, она сама находила Игина.
      И вот все изменилось. Бывший управитель выпал из системы, и та не забуксовала, не встала, а продолжала действовать, словно ничего не произошло. Осиротела не она - Игин.
      Теперь он должен жить сам по себе, не сообразуясь с системой, не опираясь на нес, не отдавая ей свою энергию.
      Сам по себе... Как? На этот вопрос Игин еще не мог ответить. Знал, что жить нужно и работать тоже нужно, потому что понятия "жизнь" и "работа" были для него неразделимы.
      Но работа ради работы его не привлекала. Например, не возникало желания возиться на приусадебном участке, выращивая овощи, которые все равно никто не будет есть: проблема питания разрешена промышленным синтезом пищи. Не тянуло на мемуары, хотя рассказать было о чем.
      Можно убивать время разгадыванием математических кроссвордов, но разве это работа?
      Чтобы работать по-настоящему, помимо четко сформулированной задачи, нужны орудия труда. Сформулировать задачу пока не удавалось. А вот с орудиями, вернее, орудием, труда была полная ясность. Это компьютер высшего интеллектуального уровня, и ничто иное!
      Не долго думая, Игин затребовал с Мира такой компьютер. Отправил заявку и впал в сомнение: удовлетворят ли? Стоимость экстра-компьютера в трудовом эквиваленте была баснословно высока. А кто он такой, бывший управитель Игин? Почему это ему не должны отказать? Что получится, если каждый захочет иметь компьютер высшего интеллектуального уровня?
      Полгода прошли в ожидании. Надежда сменялась отчаянием, отчаяние надеждой. Конечно же, Игин мог обратиться с просьбой непосредственно к Председателю, но не позволяла гордость...
      Ожидая, он не бездельничал: обдумывал задачу. И задача вырисовывалась масштабная, можно сказать, глобальная. На Мире ему приходилось иметь дело с крупными задачами, но эта, хотя и абстрактно-математическая, а для иной у него не было возможностей, захватила воображение Игина всеобщей значимостью, непредсказуемостью результата и даже самой дерзостью замысла.
      Игину временами казалось, что от него зависит судьба человечества - не больше, не меньше! На смену этой, почти мистической, уверенности приходил критический взгляд - а кто я такой? Потом депрессия вновь уступала место эйфории.
      Наконец прислали контейнер. Видать, не забыли еще заслуг управителя! К его удивлению, в контейнере оказался не готовый компьютер, а сборочный комплект. Игин так и не узнал, что это была идея Председателя - заставить его с головой утонуть в работе и тем самым избавиться от тягостных воспоминаний.
      На сборку и налаживание ушел год: Игин все делал сам, а многое из того, что делается своими руками, он успел забыть, пока управительствовал. К тому же люди давно предпочитали рукам манипуляторы роботов. Но хотя Игин начинал трудовую деятельность с того, что "вправлял роботам мозги" (его излюбленное выражение), сейчас предпочел обойтись без них.
      Работал Игин исступленно. А уж это он умел делать как никто другой! И некогда стало оглядываться на прошлое. И о задаче, которую предстояло решить, тоже перестал думать, так как захватила работа. Снова чувствовал себя молодым, полным сил, даже одышка больше не беспокоила.
      Соседка, с которой он был знаком еще на Мире, не удержалась при встрече от удивленного возгласа:
      - Вот так чудо! Вас невозможно узнать! Какой эликсир вы раздобыли?
      - Да будет вам, - налившись румянцем, проворчал польщенный Игин. Смеетесь над стариком!
      Он бессознательно кокетничал, и это было добрым знаком.
      - Никакой вы не старик, - убежденно сказала соседка.
      - Не юноша же!
      - Кто вас знает... Молодец, право!
      - Нет, Игин не выдохся! - бормотал под нос бывший управитель, глядя вслед женщине. - Ему энергии - о-го-го! - не занимать...
      Пройдя десяток шагов, соседка обернулась, точно почувствовав на себе его взгляд.
      - Я сведу вас со Стромом, хотите?
      - И уже издали:
      - Он хо-ро-ший че-ло-век! А хо-ро-шие лю-ди должны быть вместе!
      Игин знал, что Стром живет в одном из соседних коттеджей, но до сих пор не испытывал ни малейшего желания познакомиться со столь неприятной личностью. Рассказывали, что этот желчный и невыдержанный человек, улетая на Утопию, напоследок хлопнул дверью, обвинив Председателя в пренебрежении будущим!
      "Вот это да! - поразился Игин словам соседки. - Хороший человек! Это Стром-то? А вдруг? Не станет же она выдумывать. Женщины вообще проницательнее мужчин. Стоило моей Кисуне взглянуть на меня, и она уже знала, в каком я настроении... Что, если Стром и в самом деле..."
      10
      Путь к сердцу
      Человека с иным, менее твердым характером сокрушительный провал, - а именно это произошло с Джонамо, - мог бы если не сломить, то надолго вывести из душевного равновесия. Она же только стиснула зубы и... стала все чаще играть при слушателях.
      - Вы меня поразили, - признался доктор Нилс, переживавший ее неудачу, как свою собственную. - Не догадывался, что у вас такая... сверхчеловеческая воля.
      - Я и сама не знала... Впрочем, почему сверхчеловеческая? спохватилась Джонамо. - Все, что "сверх", уже патология. А я обычный человек, разве лишь цель у меня необычная. Она меня и вдохновляет.
      И от концерта к концерту реакция слушателей на ее музыку менялась.
      - Слушали пианистку? - говорили, встречаясь, люди. - Обязательно послушайте, это что-то необыкновенное. Даже не по себе становится от игры Джонамо. За сердце берет...
      На концертах люди все охотнее и глубже погружались в мир собственных чувств, открывали его заново, поражались ему, а заодно и самим себе: вот мы, оказывается, какие!
      Музыка раскрепощала чувства, придавала им выпуклость, остроту, вызывала непривычное беспокойство, как бы нашептывала в душу: "А правильно ли мы живем?"
      - Ваша игра попирает законы реальной действительности, - сказал как-то один из слушателей. - Она похожа на гипноз. Уже одно то, что она не синтезирована, а возникает под вашими пальцами, словно исходит от них, производит завораживающее впечатление. Но дело даже не в этом. Вы посягаете на личность человека, его характер и психику, навязываете свое мировосприятие через посредство музыки.
      Джонамо была еще во власти музыкальных образов. Все виделось точно сквозь дымку. Серебряную шевелюру говорившего с ней человека окружало нечто вроде ореола. На миг возникли неясные ассоциации - с кем? Проглянуло и вновь исчезло что-то знакомое.
      - Вы преувеличиваете, - тряхнула головой Джонамо. - Я лишь помогаю людям понять себя. Стараюсь открыть им, на что они способны. Средствами искусства отстаиваю добро.
      - Разве у нас... сохранилось зло? - недоуменно спросил собеседник.
      - Отсутствие зла еще не есть добро.
      - Так ли?
      - Если число не отрицательное, то это вовсе не значит, что оно положительное. Возможен и нуль.
      - Да... В логике вам не откажешь. Но логика не может оправдать вашу музыку!
      - По-вашему, она нуждается в оправдании?
      - Я пытаюсь это сделать и не могу.
      - Мне жаль вас, - сказала пианистка.
      Не одно лишь искусство с такой силой воздействовало на слушателей, но и обаяние Джонамо. Говоря о гипнозе, седовласый был недалек от истины. Биополе пианистки возбуждало ответные всплески полей. Стихийно возникала автоколебательная система, в которой, подобно электрическим колебаниям, генерировались эмоции, причем их амплитуда тысячекратно превышала эмоциональный потенциал не только каждого слушателя в отдельности, но и самой Джонамо.
      Подсознательно догадываясь об этом, она отказывалась от выступлений по глобовидению. Джонамо опасалась, что первая же такая передача необратимо разрушит притягательную силу ее музыки. С другой стороны, играя на рояле, она вела страстную пропаганду против дегуманизации искусства, обездушивания людей. А пропаганда должна быть массовой, только тогда она принесет плоды.
      Это противоречие угнетало Джонамо. Ей начало казаться, что она взялась за принципиально неразрешимую задачу и закономерно зашла в тупик.
      - Меня слышат тысячи, пусть десятки тысяч, - жаловалась она матери. - А людей миллиарды.
      - Тебе нужны ученики, - посоветовала мать. - И если у каждого из них появятся свои ученики, ты достигнешь цели.
      Джонамо понимала, что мать права. Когда-нибудь, очевидно, так и будет. Но сегодня... Занятия с учениками требуют времени, а где его взять? Нет, в первую очередь нужно обзавестись не учениками, а последователями, единомышленниками!
      Не догадывалась Джонамо, что и без глобовидения ее музыка овладевала людьми, брала реванш за долгие годы забвения. Одна из причин - записи, которые слушатели делали во время концертов. Конечно, записи не могли заменить живой музыки, и люди понимали это. Но даже запечатленная мнемокристаллами, музыка Джонамо производила неизгладимое впечатление. "Насколько же должно быть сильнее непосредственное восприятие!" - думали те, кому еще не посчастливилось побывать на концертах Джонамо. Их интерес подогревали передаваемые из уст в уста восторженные отзывы.
      Послушать ее стекались отовсюду. Импровизированные концертные залы не вмещали всех желающих. Никогда прежде молодая женщина не получала такого удовлетворения, не испытывала большего упоения делом своей жизни.
      В перерывах между концертами она едва успевала восстановить, казалось бы, полностью исчерпанные силы. Передохнув, вновь садилась за инструмент.
      Когда, готовясь к игре, Джонамо на минуту застывала над клавиатурой, слушатели переставали дышать, как будто звук их дыхания мог спугнуть ее волшебную музыку. Многие смотрели на пианистку, точно религиозные фанатики древности на сошедшую с небес святую.
      Девяносто девять слушателей из ста покидали концертный зал восторженными приверженцами Джонамо, сотый - ее убежденным и встревоженным противником.
      11
      Сенсация
      Исследовательский звездолет "Поиск", один из двух оставшихся, кораблей галактического класса, барражировал в заутопийском пространстве, ведя наблюдения за источниками вакуумных волн. Второй звездолет - "Зов", - на котором погиб муж Джонамо Крил, с того времени был на приколе, и командир "Поиска" Гюнт не без оснований опасался, что его корабль рано или поздно постигнет такая же грустная участь.
      Астронавтика давно уже утратила героический ореол, превратилась в средство транспортного обслуживания Утопии. "И сегодня, - думал Гюнт, "Поиск" остается единственным реликтовым отголоском ее былого величия".
      Предки мечтали о покорении пространства, об экспорте разума на планеты других звездных систем. Этим честолюбивым замыслам не суждено было исполниться. Утопия, задуманная как галактический форпост, плацдарм для начала космической экспансии, стала ее вершиной и... концом, выродилась в планетарную богадельню...
      Гюнт понимал, что кризис астронавтики был предопределен тенденциями в развитии человечества, возобладавшими в последние десятилетия. Галактические полеты сочли экономически бесперспективными, а связанный с ними риск - не оправданным.
      Гюнт, уже немолодой человек, относился к последнему, не по очередности, а по очевидному отсутствию будущности, поколению звездолетчиков-первопроходцев. Раньше он летал на "Зове", дружил с Крилом, тяжело пережил его гибель и до сих пор мучился, пытаясь понять, зачем бортинженер пошел на верную смерть. Не доверял автоматам? Счел, что ситуация выходит из-под их контроля? Действовал в состоянии аффекта или сознательно пожертвовал собой?
      Сейчас, на "Поиске", Гюнту отчаянно не хватало Крила. Нынешний бортинженер - человек совсем иного склада, угрюмый, неразговорчивый. Да и второй член экипажа космогонист Занг настолько увлечен своими вакуумными волнами, что ничего иного для него не существует.
      У каждого из них ясно очерченный круг обязанностей, и нет нужды поминутно общаться. Главное, они обладают идеальной психологической совместимостью, и не оттого ли, что не мозолят друг другу глаза?
      Роль командира кажется символической, она как бы зарезервирована на случай экстремальной ситуации. А его обязанности навигатора сводятся к дублированию бортовых компьютерных систем управления.
      И все же Гюнт не считал себя придатком компьютера, сознавая, что присущая человеку нестандартность логического мышления дает ему неоспоримое преимущество перед самым совершенным из автоматов.
      Коренастый, основательный, с цепким взглядом и бледным, как у большинства звездолетчиков, лицом, он не мыслил себя вне космоса. Однако в редкие месяцы возвращения на Мир никогда не надевал прилюдно серебристо-голубую форму астронавта, инстинктивно чувствуя ее неуместность там, где любая форма воспринимается как нелепый пережиток, посягающий на индивидуальность человека.
      И он всегда покидал Мир с облегчением. Навигационная рубка была для него родным домом и в то же время вмещала в себя оставленную во Вселенной планету.
      Корабельная мнемотека позволяла ему заполнить время по своему усмотрению: не сходя с пилотского кресла совершить восхождение на заснеженную горную вершину, свергнуться в прозрачном поплавке-амортизаторе с гребня водопада, скакать на иноходце по девственным прериям, которых, увы, не существует в действительности. И хотя все эти реалий были иллюзорны, Гюнт получал заряд бодрости. Мышцы его ныли от здоровой усталости: биотоковый массаж, сопровождавший иллюзию, был вполне реален и не оставлял места гиподинамии.
      Звездолетчик часами играл сам с собой в компьютерные игры, тренируя реакцию, моделируя "нештатные" ситуации, разрешая головоломные задачи, которые могут возникнуть в самый неподходящий для обдумывания момент. Но всем этим занималось как бы одно полушарие его мозга, да и оно оставалось в мобилизационной готовности, а другое с холодной сосредоточенностью анализировало показания счетчиков, считывало информацию с дисплеев, прокладывало курсовую линию на хранимых в памяти многомерных навигационных картах, пеленговало звезды...
      Так проходил день за днем, и Гюнт, привыкший к монотонному течению этих дней, лишь изредка нарушаемому непредсказуемыми происшествиями, не мог заподозрить, что назревает сенсация, которой суждено перевернуть не только его собственную, казалось бы, предопределенную будущность, но и привычное существование всего человечества...
      Он не поверил глазам, когда в навигационную рубку без предупреждения ворвался необычно, даже необычайно, взволнованный Занг. Его всегда идеально аккуратная - волосок к волоску - прическа была взъерошена, по бледному лицу текли струйки пота. Дышал космогонист часто и неровно, с судорожными всхлипами.
      - Что случилось? - спросил Гюнт.
      - Сигнал! Из созвездия Доброй стаи... Наряду с белым шумом кодированная информация.
      - Сигнал? Не слишком ли торопитесь с заключением?
      - Это не мое заключение! - протестующе воскликнул Занг. Экстра-компьютеры проанализировали ряд выборок и...
      - Расшифровали сообщение?
      - Увы, лишь частично... Сильные помехи, замирания сигнала...
      - Частично... - пожал плечами Гюнт. - А не получится ли, как в прошлом веке? Помните мистификацию Черного облака?
      - Черного облака? Не припоминаю...
      - Эх вы! Космогонист, и не знаете? Так вот если наблюдать Седло рыцаря с Мира, из южного полушария, то вблизи Алмазного Креста оно сужается в тонкую ленту, которая сразу же за Крестом резко прерывается темным пятном, или Черным облаком.
      - Вспомнил, - смущенно проговорил Занг. - Оттуда приняли излучение с линейчатым спектром...
      - Вот-вот. И анализ спектра выявил корреляцию с кодом Гуи-Репсольда. Компьютеры также засвидетельствовали осмысленный характер излучения, правда, оценив его вероятность значением 0,983. Кстати, попытки извлечь информацию как непосредственно в процессе приема предполагаемого сигнала, так и при его последующем многократном воспроизведении результата не дали. А лет через десять Ленг доказал, что излучение Черного облака представляет собой естественную суперпозицию пространственно-временных колебаний. Так-то!
      - Но ведь 0,983 - это еще не единица! Сейчас же компьютеры считают вероятность сигнала стопроцентной. Метод прогнозируемых контр-ошибок позволяет...
      - Допустим, это сигнал, - согласился Гюнт. - И каково его содержание? Ведь что-то расшифровано, пусть отрывки, куски. Есть в них смысл?
      - Есть, - выдохнул Занг. - Речь идет о глобальной катастрофе на планете, которую ее обитатели называли Гемой. В результате спонтанного воспроизводства радиоактивности большая часть человечества Гемы погибла, остальные укрылись в глубинных убежищах.
      - Сигнал бедствия послан ими?
      - Вот здесь-то и начинается непонятное. С одной стороны, получается, что через некоторое время гемяне вымерли. А с другой... Кто-то же послал этот странный сигнал бедствия!
      - И что говорят экстра-компьютеры?
      - Они утверждают: "Сигнал послали личности". - "Люди?" - спрашиваю. "Нет". - "Кто же?" - "Личности". Не роботы, не индивиды, не существа ЛИЧНОСТИ! К каким уловкам я ни прибегал, как ни варьировал вопрос, ответ был один: ЛИЧНОСТИ, ЛИЧНОСТИ, ЛИЧНОСТИ!
      - Загадка... - задумчиво произнес Гюнт.
      - Да, чуть не упустил. Сообщение заканчивалось действительно загадочной фразой: "Не дайте бесследно исчезнуть нашим... нужны всему... во Вселенной".
      - А почему не умножили число выборок, не продолжили прием? Сообщение наверняка периодически повторяется!
      - "Поиск" вышел из остронаправленного луча.
      - Так что же вы... Надеюсь, засекли угловую координату Гемы?
      Занг обиженно нахмурился.
      - Засек, и с высокой точностью! Сколько ни сканировал "Поиск", нащупать вакуумный луч вновь так и не удалось.
      12
      Поединок
      Джонамо получила приглашение - не вызов, именно приглашение! - от Председателя Всемирного Форума - честь, которой удостаивались немногие. До этого она даже не представляла, как выглядит Председатель. Для нее он был чистейшей абстракцией, деталью общественного механизма, пусть и очень важной, но деталью. Однако за ней скрывалась человеческая личность. И если рабочие функции Председателя ни для кого не составляли тайны, то сам он оставался как бы за плотным занавесом. И заглядывать за него было не принято.
      Обдумывая причину необычного приглашения, Джонамо вспомнила то, что знала о Председателе. Его не избирали в обычном понимании этого слова. За него, как за человека, носящего конкретное имя, не голосовал никто. Заняв свой пост, Председатель вообще лишился имени...
      По существу, граждане Мира заказали компьютерам главу Всемирного Форума, как заказывали информацию или вещи. Каждый высказал мнение, какими качествами должен обладать будущий Председатель. Джонамо тогда еще не достигла совершеннолетия, а то бы ответила на вопрос компьютера так: "Я хочу, чтобы у него были доброе сердце и могучий ум". Но ее не спросили.
      Большинство сочло, что Председателем должен стать обыкновенный человек, способный понять нужды обыкновенных людей и наделенный их лучшими качествами. Не вождь и не гений, а просто человек, пока еще не связанный семейными узами. Последнее условие только на первый взгляд могло показаться странным: ничто не должно было мешать становлению Председателя.
      Джонамо знала, что дисперсия личностных мнений по вопросу о качествах Председателя оказалась минимальной, и для компьютеров не составило большого труда выбрать индивида, наилучшим образом удовлетворяющего выдвинутым (в числе прочих и им самим) требованиям.
      Выбор считали удачным. Но в представлении Джонамо Председатель оставался обезличенной фигурой. И сейчас она казалась себе столь же обезличенной пешкой, которую ожидает поединок с заранее предопределенным исходом.
      Так размышляла Джонамо, поднимаясь по мраморной лестнице старинного особняка, традиционно служившего председательской резиденцией.
      - Я поклонник вашего дарования, - почтительно произнес моложавый седой человек, выходя навстречу.