(54) Есть ли такое место, до которого не доходила бы низкая лесть, когда похвалы императорам расточались на игрищах и в состязаниях, а дела их изображались в плясках, во всякого рода зрелищах, изнеженными голосами, жестами, движениями превращались в посмешище. Но особенно было недостойно то, что они одновременно прославлялись сенаторами в сенате и комедиантами на сцене. Ты же совершенно отстранил театральное искусство от участия в прославлении твоих деяний. Тебя чтят в серьезных стихах, в достойных вечности анналах, а не в мимолетных и постыдных восхвалениях. Мало того, чем больше будут молчать о тебе актеры на сценах, тем с большим единодушием станут прославлять тебя, поднявшись со своих мест, зрители. Но что же я этому удивляюсь, когда ты сам обычно сдерживаешь почести, которые оказываются тебе нами, или вовсе не принимаешь их? Раньше ни одно дело, обсуждавшееся в сенате, не считалось столь низменным и столь ничтожным, чтобы тут же не перейти к прославлению императора, о каких бы деяниях ни пришлось говорить. Совещались ли мы об увеличении числа гладиаторов, или об учреждении цеха ремесленников, сейчас же, словно при этом расширялись пределы нашей империи, постановляли посвятить имени цезаря какие-нибудь величественные арки, или надписи, которые не могли бы уместиться и на фронтонах наших храмов, или месяцы года, да притом не по одному, а по несколько сразу. И те допускали это и даже радовались этому, точно заслужили все эти почести. А теперь, кто из нас, забыв, о чем идет обсуждение, станет злоупотреблять обязанностью назначения почестей принцепсу? Такая наша сдержанность тоже увеличивает славу твоей скромности: ведь мы повинуемся тебе в том, что собираемся в курию не для состязания в лести, но для обсуждения и утверждения справедливости и для воздания благодарности твоей простоте и правдивости за то, что мы действительно знаем, чего ты на самом деле хочешь или не хочешь. Мы начинаем с того и останавливаемся на том, с чего нельзя было бы начать и на чем нельзя было бы остановиться при другом принцепсе. Ведь большинства из назначенных почестей не приняли даже и прежние императоры, но никто из них не обладал таким великодушием, чтобы можно было поверить, что он не желает этих назначений. Но я считаю, почетнее всяких титулов то, что имя твое запечатлено не на столбах и не на камнях, а в славе вечности.
      (55) Закрепится в последующих веках, что был когда-то такой принцепс, которому при цветущем и безопасном положении государства воздавались только одни скромные почести, чаще не воздавалось никаких. Действительно, если бы мы захотели соревноваться с прежними временами в отношении вынужденных действий, то оказались бы побежденными: ведь притворство более содействует измышлению, чем правдивость, рабство больше, нежели свобода, и страх больше, чем любовь. Вместе с тем, после того как прежняя лесть не оставила ничего неиспользованного, то в отношении тебя новый вид почитания может состоять только в том, что мы иногда осмеливаемся промолчать о твоих заслугах. Однако всякий раз, как наша любовь заставляла нас прервать молчание и победить твою скромность, каких бы только почестей мы ни назначали тебе, ты их не отвергаешь. Таким образом становится ясно, что ты не из гордости и не из презрения отклоняешь самые громкие почести, раз принимаешь более скромные. И это, цезарь, прекраснее, чем если бы ты отказывался от всех и всяких: ведь не принимать никаких почестей есть признак гордыни, а принимать незначительные есть признак скромности. Такая твоя умеренность на пользу и нам и государственному казначейству, - нам потому, что ты снимаешь с нас всякое подозрение, казначейству - потому, что ты ставишь предел его расходам, чтобы в случае его истощения тебе не пришлось пополнять его имуществом невинных. В честь твою поставлены такие же изображения, какие когда-то назначались частным лицам за выдающиеся их заслуги перед государством. Всем видно, что статуи цезаря сделаны из такого же материала, как и статуи Брутов и Камиллов. Да и причины тому не различны. Те герои отражала от стен города царей или побеждавших нас врагов; ты же не допускаешь и отстраняешь самовластие и все другое, что порождает порабощение, и занимаешь место принцепса, чтобы не освобождать места для тирана. И мне, взирающему на твою мудрость, менее кажется удивительным" что ты стараешься или отклонить, или умерить эти невечные и непрочные титулы. Ты хорошо знаешь, в чем истинная и, вечная слава принцепса, каковы бывают почести, против которых бессильны и пламя, и старость, и последующие правители. Триумфальные арки и статуи, жертвенники и даже храмы разрушает и лишает блеска забвение или пренебрежение потомства; наоборот, слава того, кто сам пренебрегает честолюбием, кто умеет сдержать и обуздать неограниченную власть, процветает от самой древности, и никем он столько не прославляется, как теми, кого меньше всего к этому принуждает. Кроме того, всякий, кто только станет главою государства, приобретает вечную славу, будь она хороша или дурна. Но государю надо стремиться не к той вечной славе, которая ожидает его даже против его воли, но к доброй славе, а она создается не статуями и прочими изображениями, но достигается добродетелями и заслугами. Даже такие менее значительные черты, как внешний вид и фигура императора, лучше воспринимаются и сохраняются в благодарной памяти людей, чем в золоте или серебре. Тебе же надолго судьба щедро предоставила эти преимущества, потому что твой ласковый взор и любезный вид глубоко запечатлелись в речах, глазах и душах всех граждан.
      (56) Я полагаю, сенаторы, что вы подметили, что я уже давно говорю без особого разбора. Ведь моей задачей является восхвалять самого нашего принцепса, а не его дела. Ведь и дурные правители делают иногда похвальные дела, сами же заслуживают похвалы только наилучшие правители. Поэтому, о августейший император, нет для тебя другой, большей славы, как та, что прославляющим тебя не приходится о чем-либо умалчивать или что-либо скрывать. Действительно, что произошло при твоем управлении такого, что должен был бы обойти молчанием какой-нибудь оратор? Был ли какой-нибудь факт или момент, за которые тебя не следовало бы благодарить или хвалить? Разве не такого рода вся твоя деятельность, что лучше всего хвалит тебя тот, кто правдивее всего говорит о ней? Поэтому-то моя речь растягивается до бесконечности, а я еще не сказал обо всем, что произошло за два всего года. Как много я уже сказал о твоей умеренности, а сколько еще остается сказать! Например то, что ты принял на себя второй раз консульство только потому, что его поручил тебе твой принцепс и отец. А после того как боги передали в твои руки высшую власть и право распоряжаться как всеми делами, так и самим собой, ты отказался от третьего консульства, хотя мог бы провести его в пример всем другим. Великое дело отказаться от почетной должности, но еще более великое - отказаться от славы. Не знаю, чему больше удивляться: тому ли, как ты провел свое консульство, или тому, что ты отказался от консульства. Свое консульство ты провел не в бездействии в столице и не в условиях глубочайшего мира, а среди варварских племен, как обычно те наши герои, которым было по душе сменять претексту на военный плащ и одерживать победы над неведомыми странами. Прекрасно это для нашей империи, похвально для тебя самого, что твои союзники и друзья могли посещать тебя в своей родной земле, принимать тебя в своих домах. Прекрасное зрелище представлял собой твой консульский трибунал, после многих столетий опять сложенный из земляного дерна и украшенный не только фасцами ликторов, но копьями и военными значками. Величественность восседавшего на этом трибунале возрастала еще и от того обстоятельства, что обращавшиеся к нему с просьбами были одеты в разноплеменные одежды и речи их звучали по-разному, редко обходясь без переводчика. Прекрасное дело творить правосудие над своими гражданами, насколько же более прекрасно - судить справедливо иноземцев? Достойно похвалы утверждать прочный мир на римском форуме; насколько же более похвально запечатлевать следы курульного кресла консула - победителя на безбрежных полях битв, пребывать в полной безопасности и спокойствии на грозных берегах Дуная, презирать угрозы варваров и враждебные выпады усмирять не столько оружием, сколько одним видом римских тог. Получилось, что варвары приветствовали тебя не через твое изображение, но лично перед тобой произносили свои приветствия императору, и ты заслужил тем, что подавил врагов своим величием, такую же славу, какую другим присуждали за покорение врагов оружием.
      (57) Такова слава проведенного тобою консульства. В другом случае славу принес тебе отказ от консульства в самом начале принципата, точно ты был тогда пресыщен почестями, в то время как другие, только что став императорами, присваивали себе консульства, предназначенные другим. А был и такой случай, что император похитил и вырвал из рук другого почти уже доведенное до конца и им самим данное консульство и притом в конце своего собственного правления. Итак, ты отказался ради других частных лиц от той почетной и не связанной с большим трудом должности, которой как начинающие, так и кончающие править императоры обычно настолько домогаются, что насильно ее себе присваивают. Или тебе было в тягость это третье в твоей жизни консульство, но первое с тех пор, как ты стал главою государства? Ведь вторично ты был консулом, будучи уже императором, но еще при жизни другого главы государства, и ты занял это место не для собственной почести, не для примера, а ради послушания. Итак, в том государстве, которое видело на своем веку своих сынов, облеченных консульской властью по пять и по шесть раз, да притом не таких консулов, которые могли бы быть созданы в периоды попрания свободы или народных мятежей, а таких, которым подносилось консульское достоинство в их отсутствие, когда они, удалившись, жили в своих поместьях, - в таком-то государстве ты, будучи главою рода человеческого, отказался от третьего консульства как от слишком для тебя тягостного? Неужели ты, наш август и цезарь и отец отечества, настолько скромнее и воздержаннее Папириев и Квинтиев? Ты возразишь: но ведь их призывало все государство. А тебя? Не то же ли самое государство призывает тебя? Не тот ли самый сенат? Не само ли консульское достоинство, которое так высоко возросло, будучи возложено на твои плечи?
      (58) Я не призываю тебя подражать примеру того, кто непрерывным своим консульством достигал того, что год казался слишком длинным и однообразным. Я сравниваю тебя с теми, которые, сколько бы раз ни были консулами, добивались пользы не лично для себя. Когда ты отказался от третьего консульства, в сенате присутствовал один сенатор, бывший уже трижды консулом. Но наше единодушное решение показалось почему-то тягостным твоей скромности, а ведь мы просили только, чтобы ты был столько же раз консулом, сколько один из твоих сенаторов: по чрезмерной твоей скромности ты отказался бы от этой чести, даже будучи частным лицом. Разве слишком возносится сын бывшего консула и триумфатора, когда его в третий раз выбирают в консулы? Разве не подобает ему эта честь? Разве не заслужил он ее уже одной, значительностью своего происхождения? Итак, начать год и открыть фасты выпало на долю частным лицам, и то, что консулом был в тот момент не цезарь, а другой, - было свидетельством возрожденной свободы. Именно так начался и первый год после изгнания царей; так некогда прекращение рабства открыло доступ в фасты частным лицам. О жалкие честолюбцы, которые столько же времени были непрерывно консулами, сколько и императорами! Хотя это может быть принято не столько за признак честолюбия, сколько за признак зависти и недоброжелательства, если присваивают себе в течение всех лет власти почетные знаки пурпура и расстаются с ними, только когда они совершенно износятся и выцветут? Не знаю, чему больше восхищаться: великодушию твоему, или скромности, или доброте? Признаком великодушия является воздержание от всегда столь для всех желанной почести; признаком скромности уступка ее другим, признаком доброты - радость за других.
      (59) Но уже пришло время тебе самому возглавить консульство, чтобы еще более возвысить его тем, что ты принял его на себя и провел. Ведь слишком часто отказываясь от этой почести, ты можешь внушить различные мысли, а больше всего ту, что считаешь эту должность слишком низкой для себя. На самом деле ты отказываешься от нее, считая ее слишком почетной, но ты не иначе сможешь убедить всех в этом, как если иногда и не будешь отказываться от нее. Когда ты отказывался от триумфальных арок, от статуй и других трофеев, можно было оказать уважение твоей скромности: ведь эти знаки отличия предназначались действительно лично тебе. Теперь же мы просим тебя, чтобы ты показал последующим принцепсам, как уклоняться от бездеятельности, как хоть немного разнообразить свои занятия, немного и хотя бы на короткое время как бы пробуждаться от блаженного состояния сна и надевать на себя претексту, которую они сами себе присвоили, хотя могли бы передать и другому, как садиться на курульное кресло, чтобы некоторое время сидеть на нем, наконец, как быть на самом деле тем, чем они хотели быть, а не стремиться к избранию в консулы только ради одного названия. Ты уже был консулом вторично. Знаю. Но это твое второе консульство ты можешь поставить в счет войскам, провинциям, даже чужеземным племенам. Мы слышали, что ты исполнял все обязанности консула; но только слышали. Говорят, что ты был справедливейшим, гуманнейшим, терпеливейшим консулом. Так говорят. Но было бы только справедливо, чтобы мы когда-нибудь могли убедиться в этом своими собственными глазами, своими впечатлениями, а не полагались бы всегда на молву и слухи. До каких же пор будем мы радоваться заочно на то, чего сами не видим? Хорошо бы нам самим испытать, прибавило ли тебе гордости это самое твое второе консульство? Год времени много значит для перемены в характере человека, а для изменения нрава у принцепса еще того больше. Ведь мы говорим, что если у кого есть хоть одна добродетель, у того они имеются и все, но очень желаем убедиться, означает ли и в настоящем случае, что хороший консул и хороший государь - это одно и то же. Ведь, с одной стороны, очень трудно исполнять одновременно эти две столь высокие должности, а с другой, между ними есть и некоторое существенное отличие, поскольку принцепсу надлежит быть как можно более подобным частному лицу, а консулу как можно менее подобным.
      (60) Я, правда, вижу, что в прошлом году главной причиной для твоего отказа от консульства было то, что ты не можешь проводить его, будучи в отсутствии; но ведь теперь ты вернулся в город, во исполнение наших пожеланий, и чем же другим ты сможешь еще лучше показать нам, как значительны и существенны были наши желания, как не тем, что примешь консульство? Мало нам того, чтобы ты просто приходил в курию, если ты при этом не сам ее созываешь; мало твоего присутствия в сенате, если ты в нем не председательствуешь, мало того, что ты слушаешь других, если ты не сам запрашиваешь их мнения. Если ты хочешь вернуть, наконец, прежнее величие священнейшему трибуналу консулов, то взойди же на него сам. Если хочешь оказать уважение перед государственными магистратами, придать авторитет законам, внушить скромность просителям,- то займи это место. Насколько для нашего государства было бы важно, в случае если бы ты был частным лицом, иметь тебя не только в должности консула, но также еще и в звании сенатора, так - знай же это навсегда - теперь важно иметь в тебе не только принцепса, но также и консула. И хотя скромность нашего государя долго противилась этим столь великим доводам, все же она им уступила. Но как уступила? Не с тем, чтобы ему самому уподобиться частным лицам, но чтобы частных лиц сделать равными себе. Он принял третье консульство с тем, чтобы предоставить этот почет также и другим. Он знал скромность и стыдливость других людей, которые не решились бы сами стать консулами в третий раз, если не совместно с тем, кто сам был им трижды. Те почести, которые раньше скудно предоставлялись соучастникам в войнах или в опасностях, ты предоставлял выдающимся мужам, оказавшим тебе, правда, большие и выдающиеся заслуги, но в тоге, а не с оружием в руках. Ты, цезарь, связан заботами как военного, так и мирного характера. Но в характере принцепса бывает редко и является почти необычным, чтобы он считал себя обязанным кому-нибудь, и если бы признал это, относился бы к этому без неудовольствия. Ты, цезарь, признаешь свои обязательства и исполняешь их. И когда назначаешь людей консулами в третий раз, ты выступаешь не как великий принцепс, но как благодарный друг. Мало того, совсем даже незначительные заслуги граждан ты, пользуясь властью, предоставленной тебе судьбой, делаешь более значительными. Ты делаешь так, что каждый считает себя обязанным тебе в той мере, в какой сам получил что-нибудь от тебя. Чего же я могу просить для тебя у богов за такую твою доброту? Только чтобы ты всегда и впредь так же обязывал людей и чтобы ты ставил их в такое положение, когда неизвестно, что лучше, быть ли тебе обязанным, или оказывать тебе услуги.
      (61) Мне казалось, что я вижу перед собой наш древнеримский сенат, когда передо мной в присутствии консула, трижды исполнившего эту должность, запрашивалось мнение лица, предназначенного в консулы в третий раз. Сколько было величия в них, сколько в самом тебе! Всегда бывает так, что предметы, как бы они ни были высоки и возвышенны, при сравнении с другими, еще более высокими, начинают казаться как бы понизившимися. Также и высокие достоинства граждан, при сравнении с высотой, достигнутой тобою, как бы понижаются, и чем ближе они подходят к твоему уровню, тем больше кажутся потерявшими свою прежнюю высоту. И если ты не можешь их довести до своего уровня, хоть и желаешь этого, то все же ты ставишь их на более высокое место с тем, чтобы они казались настолько же выше других, насколько они ниже тебя. Если бы ты приурочил третье консульство какого-нибудь гражданина к тому самому году, в который ты и сам исполняешь консульство в третий раз, то это свидетельствовало бы об исключительном великодушии. Ведь если возможность достигнуть того, чего желаешь, говорит о счастье человека, то желать того, что можешь, есть признак величия души. Достоин похвалы и тот, кто заслужил третье консульство, но также и тот, при ком он его получил; великим и достойным упоминания является тот, кто получил такую честь, но еще более велик тот, кто ее предоставил получившему. А как оценить то, что ты одновременно украсил третьим консульством двоих, что ты двум своим коллегам предоставил участие в неприкосновенности? Ты сделал это, чтобы ни в ком не осталось сомнения, что ты продлил срок своего консульства, чтобы захватить срок консульства еще двоих, а не быть коллегой только одному. И тот и другой недавно провели свое второе консульство, предоставленное им твоим отцом; оно менее, гораздо менее ценно, чем данное тобой! Перед глазами того и другого еще мелькали фасцы ликторов, лишь недавно ими оставленных, в их ушах еще раздавались торжественные возгласы ликторов, возвещающих о приходе консула; и вот снова они сидят на курульном кресле, опять они одеты в пурпур! Так некогда, когда враг бывал вблизи города и над государством нависала грозная опасность, оно призывало мужа, уже опытного в исполнении высшей должности: тогда не должность консула возвращалась к тому же самому лицу, а известные лица привлекались к исполнению консульских обязанностей. Ты обладаешь такой силой благодеяния, что твоя снисходительность к людям имеет значения не меньше, чем сама необходимость. Они только что сняли с себя претексты - пусть снова их наденут! Только что отпустили ликторов - пусть снова их призовут! Только что удалились друзья с приветствиями, пусть снова вернутся! Способен ли на это человеческий ум, во власти ли человека возобновлять радости, возрождать веселье, не давать отдыха от поздравлений, не делать других промежутков между повторными консульствами, как только, чтобы дать возможность спокойно окончиться одной и начаться другой! Постоянно поступай так, и пусть не утомится от этого твой дух и не уменьшатся твои возможности! Предоставляй как можно больше таких консульств по третьему разу. Ведь даже если ты дашь их большинству людей, всегда еще будут оставаться другие, которым ты должен был бы их предоставить.
      (62) Радость по поводу предоставления всяческих милостей по действительным заслугам людей распространяется не только на них самих, не в неменьшей степени и на всех, им подобных. Особенно же радость по поводу консульских должностей распространилась не только среди какой-либо одной части сената, но охватила весь сенат. Так кажется, что все сенаторы предоставили другим или сами получили этот почет. В самом деле, разве это не те же самые лица, которых сенат избрал, и притом из первейших, когда нужно было поручить заботу о сокращении общественных расходов самым почтенным и достойным гражданам? Разве мы не достаточно часто убеждались на деле, что расположение сената к тому или другому лицу могло принести ему или пользу или вред? Разве совсем недавно не приносили человеку величайшую опасность такие соображения государя: "О, этого человека хвалит сенат, он приятен сенату"? Принцепс ненавидел всякого, кого мы любили, но и мы ненавидели его любимцев! Теперь же самые достойные люди соревнуются в том, чтобы заслужить любовь как принцепса, так и сената. Мы выдвигаем взаимно друг друга, доверяем друг другу, что является самым верным признаком взаимной любви, мы любим одних и тех же лиц. Поэтому, сенаторы, открыто оказывайте расположение, будьте постоянны в ваших симпатиях. Нет больше необходимости скрывать свою любовь, чтобы она не повредила, или сдерживать ненависть, чтобы она не пошла человеку на пользу. Наш цезарь и одобряет, и порицает одно и то же с нами. Он как бы постоянно совещается с вами и лично, и заочно. Он награждает в третий раз консульством тех, кого вы уже раньше для этого избрали, и именно в том порядке, в каком они были вами избраны. Во всяком случае это для вас великая честь, что он больше всего выделяет тех, о ком знает, что и вам они наиболее любезны, и никого им не предпочитает, хотя бы даже и любил кого-нибудь больше. Вот награда для людей пожилого возраста, вот пример для юношей! Пусть они посещают, наконец, открытые дома, не подвергая их опасности: всякий, кто оказывает уважение людям, выдвинутым сенатом, оказывает этим услугу императору. Он принимает за свою собственную удачу то, что он выше других, разве только в том случае, если те, кого он превышает, поистине велики. Оставайся, цезарь, верен такому взгляду [на существующие обстоятельства] и принимай нас за таких, как говорит о нас наша молва. Открой свои взоры и предоставь ей свой слух, не обращай внимания на тайные измышления и нашептывания, которые никому не приносят столько вреда, сколько тем, кто их слушает. Лучше верить общей молве, чем отдельным лицам. Ведь отдельные лица могут обмануть и сами обмануться, но никто не может ввести в заблуждение всех людей, как и все не могут обмануть кого-нибудь одного.
      (63) Но возвращаюсь к твоему консульству, хотя есть кое-что, относящееся к консульству, но происшедшее раньше его. Прежде всего то, что ты присутствовал на своих комициях в качестве кандидата не только на консульство, но и как кандидат бессмертной славы, как создавший прецедент, которому хорошие принцепсы будут следовать, а дурные изумляться. Римский народ видел тебя на древнем престоле своего могущества; ты терпеливо выслушал длинное молебствие комиций, - продолжительный момент, не допускающий улыбки, - и сделался консулом как один из нас, которых ты назначаешь в консулы. Оказал ли кто-нибудь из предшествующих принцепсов хоть один раз такую честь как консульской власти, так и народу? Ведь одни из них ожидали дома вестников о своем избрании, заспанные или отягощенные еще вчерашним обедом, другие если и бодрствовали в этот момент, но уже замышляли в своих спальнях ссылки и казни против тех самых консулов, которые их избирали на свое место. Вот ложное честолюбие, не знающее подлинного величия: добиваться почести, которую презираешь, и презирать то, чего добиваешься; и если смотришь из ближайших садов на Марсово поле и на происходящие на нем комиции, быть от них так далеко, как если бы тебя отделяли от них Дунай или Рейн. Разве ты станешь отвергать голоса, ожидаемые в пользу твоей почести, разве удовольствуешься тем, что приказал себя объявить консулом, не сохраняя даже видимости политической свободы в государстве? Разве ты отстраняешься от участия в комициях, удаляясь и прячась во дворце, как если бы на них голосовалось не консульское для тебя достоинство, но лишение тебя императорской власти. У прежних надменных принцепсов было такое убеждение, что они сочли бы, что перестали быть императорами, если бы выступили когда-нибудь как простые сенаторы. Большинство, однако, действовало так под влиянием не столько высокомерия, сколько страха. Или они, сознавая за собой распутство и постыдно проводимые ночи, не решались оскорблять своим присутствием ауспиции и осквернять своими шагами священное Марсово поле? Или они еще не настолько прониклись презрением к богам и людям, чтобы осмелиться привлекать на себя в этом почетнейшем месте взоры людей и богов и выдерживать их пристальный взгляд? Тебе же, наоборот, твоя скромность и чистота твоих нравов внушают открыто отдаваться на суд богов и людей.
      (64) Другие заслуживали консульское достоинство, прежде чем его принимали, ты же приобретаешь новые заслуги еще и в самый момент его получения. Вот уже прошла торжественная часть комиций, если только подумать об участии в них принцепса, и уже вся толпа пришла в движение, как вдруг ты ко всеобщему удивлению стал подниматься к креслу консула и позволил потребовать от себя той присяги, которая известна императорам только потому, что они требуют ее от других. Видишь, как было нужно, чтобы ты не отказывался от консульства. Ведь мы не поверили бы, что ты все это выполнишь, если бы ты отказался. Я поражен, сенаторы, не достаточно доверяю своим глазам и ушам и все задаю себе вопрос, действительно ли я все это видел и слышал? Ведь император - цезарь - август и он же великий понтифик, стоял перед консулом, а тот сидел перед стоящим перед ним принцепсом и сидел без смущения, без страха, как будто бы давно привык к такому положению. Мало того, он, сидя, произносил первым слова присяги, а император повторял слова выразительно и ясно и обрекал в них себя самого и весь свой дом на гнев богов, если он сознательно когда-нибудь нарушит свою присягу. Велика, о цезарь, и справедлива твоя слава, независимо от того, будут ли так поступать последующие цезари или нет. Да есть ли какая достойная тебя похвала за то, что, будучи избран консулом в третий раз, ты вел себя так же, как и в первый раз, будучи принцепсом, - так же, как когда был частным лицом, в сане императора так же, как и при другом императоре. Поистине я не знаю, что прекраснее: то, что ты произнес присягу со слов другого лица, или то, что сделал это, не имея никаких прецедентов.
      (65) Далее, на трибуне форума [на ростре] с таким же благоговением ты сам подчинил себя законам, таким законам, о цезарь, которые никто не писал для государей. Но ты не хочешь пользоваться большей свободой действия, чем какая предоставлена нам, и таким образом получается, что мы сами хотим предоставить ее тебе больше. То, что я слышу сейчас впервые, о чем теперь только узнаю, это то, что не принцепс выше законов, а закон выше принцепса, и что то же самое, что запрещено нам, запрещено и цезарю, притом еще и консулу. Он присягает в этом перед ликами богов, ибо кому же они так внимают, как не цезарю? Он присягает перед лицом тех, которым надлежит принести такую же присягу, прекрасно сознавая, что никому не следует так свято соблюдать присягу, как тому, для кого особенно важно, чтобы присяги не нарушались. Таким образом и уходя с консульства, ты принес клятву, что ни в чем не преступал законов. Прекрасно было и то, что ты клятвенно обещал не делать этого, но еще более прекрасно, что ты действительно исполнил свою клятву. Насколько достойно тебя было то, что ты столько раз всходил на нашу ростру, так часто пребывал на этом неподходящем для гордыни государей месте, что ты здесь принимал на себя должности, здесь слагал их с себя, и насколько это несходно с обычаями тех, которые, пробыв в консульском достоинстве всего несколько дней, на деле ничего не сделав, декретом сбрасывали его с себя. И это вместо того, чтобы выступить на собрании, с трибуны, принести присягу. Они делали это несомненно для того, чтобы конец лучше подошел к началу и чтобы из того только можно было убедиться, что они были консулами, что никто другой не был в этой должности.
      (66) Я не забыл в своем изложении, отцы сенаторы, сказать о консульстве нашего государя; я только соединил вместе также все, что надо было сказать о его присяге. Ведь нам не приходится расчленять похвалы, относящиеся к одному и тому же явлению, рассыпать их по разным местам речи и возвращаться по нескольку раз к одному и тому же, как это делается обычно при недостаточном и бессодержательном материале. Вот настал первый день твоего консульства, в который ты, войдя в здание курии и обращаясь то к отдельным лицам, то ко всем вместе, убеждал всех вернуться к свободе, взять на себя заботу об управлении государством как какую-то общественную обязанность, быть бдительными к общественным интересам и стоять за них горой. Все другие перед тобой говорили то же самое, но никому до тебя не верили. У всех еще свежи были в памяти несчастия, обрушившиеся на многих, которые, поверив предательской тишине, были повалены неожиданно налетевшим вихрем. Но какая же стихия бывает такой же ненадежной, как милости тех государей, которые так непостоянны и так склонны к обману, что гораздо легче вызвать их гнев, чем заслужить расположение? За тобой же мы следуем в уверенности и полные бодрости, куда бы ты нас ни повел. Ты зовешь нас быть свободными, и мы будем свободными; призываешь открыто высказывать наши мнения - мы их объявим. Ведь мы до сего времени еще не избавились от некоторой косности и от глубоко охватившего нас оцепенения; страх и боязнь и зародившееся в нас под влиянием опасностей мелочное благоразумие вынуждали нас отвращать наши взоры, наш слух и наши умы от государственных интересов, - да и не было тогда никаких ни общественных, ни государственных интересов.